Человек и природа

В связи с фантастикой Андрея Канавщикова

I
Передо мной – солидный том фантастической прозы Андрея Канавщикова, мое мнение о котором пожелал узнать автор, предложив мне в случае удачного исхода опубликовать мой отзыв как вступительную статью. Это, конечно, заманчиво, ибо литературными контактами мы нынче небогаты. Для меня тут прежде всего – возможность встречи разных, так сказать, «потоков сознания», некий праздник мыслеобмена. Но есть и трудность – это то, что жанр для меня, по сути, нов, ибо со школьных лет, то есть с конца шестидесятых, не брал в руки ни одной фантастической книжки. Ну, кроме разве что Пелевина – но ведь сами понимаете, его метасатиру ни в какие рамки не втиснешь, и брать этот эксклюзив для разговора в качестве некоего образца смысла не имеет. Поэтому в специалисты, взвешивающие плюсы и минусы текущей фантастики, я, конечно, не гожусь, для этого есть профи критики (если еще есть), работающие за деньги. Но, повторяю, соблазнен и пойман возможностью высказывания, тем более, что Андрей Канавщиков умеет на это задиристо провоцировать некоторыми подымаемыми им современно звучащими темами. На кое-что тут я и хочу отреагировать.

II
Большая часть рассказов читается легко, автор стремителен и умеет быстро перейти к делу, что, в соединении с необходимыми «заморочками» жанра, делает их, как мне представляется, особо привлекательными для тинэйджеров, с которыми Андрея должно роднить острое желание измерить воздух времени бытом и наоборот. Некоторые рассказы настолько современны, что уже и кинематографичны, их легко можно перевести на пленку и даже предложить каналам «Киноужас» или «НСТ», к примеру, «Погладьте кота!» или «По подземному ходу». Иные же, такие как «Малиновые пони» или «Лиза и Черный Куб» – просятся стать милыми мультами для младших классов.
Но это – всего лишь предварительное беглое замечание, не претендующее на полноту охвата всего объема книги.
Моя же серьезная реакция связана с двумя наиболее крупными и, считай, «программными» повестями, «Мозгохвост» и «Система Толимана», первая из которых логично осенила своим названием том и, по сути, есть вещь более зрелая, итожащая данные поиски писателя. Поэтому и говорить я буду в обратном порядке, начав с «Толимана» и перейдя к «Braintail`у».

III
Обе повести объединяет тема встречи Человека и Природы. Она безусловно интересна уж тем, что мы с вами уже более ста лет живем в силовом поле науки, которая, объединившись с политикой, особо оголтело выступившей вперед после Первой мировой, неотвратимо утыкает нас носом в природу, не давая шанса оглядеться и посмотреть на себя, человека.
В самом деле, политика занимается дележом Вечного Пирога, то есть решает задачу, поставленную еще в пещерном веке. Пирог, разумеется, не с неба, а самый что ни на есть земной, тутошний, под твоими руками и ногами, и тот, кто больше других от него урвет и утащит к себе в берлогу, тот и на коне. Коню автоматически помогает наука, по определению, самим методом, нацеленная на Пирог. Итак, все интересы, цели и блага, которые может иметь человек, по сути, предписываются ему этим фатальным союзом, диктующим ему, что, поскольку мы являемся и исчезаем внутри природы, рождаемы ею и ею убиваемы, и ею со всех сторон окружены, мы неотвратимо являемся её кирпичиком, колесиком, винтиком, молекулой и рассчитывать нам не на что и рыпаться не стоит – следует ограничиться удовлетворением материальных нужд и не задаваться мечтами о смысле жизни и тому подобном, обо всем, что подымает нас над элементарным бытом и что большевики презрительно отметали как «абстрактный гуманизм» и клеймили как «идеализм».
Кто постарше, помнит, как еще в школе нам сообщалось, что в мире издревле шла и идет борьба двух взглядов на мир, идеализма и материализма, что к первому всегда склонялись богатые угнетатели, не любившие истину, но ссылавшиеся на бога, второй же был уделом угнетенных и рабов, истину признававших, в боге же сомневавшихся. А истина утверждалась в том, что материя, т.е. природа, была кругом и имела необходимые ресурсы, которые у богатых следует отобрать. У нас так и сделали. Богатых, бога и идеализм после Первой мировой прогнали, ресурсы забрали себе, материализм победил. Поскольку материя есть главный, а для прагматической естественной науки и вовсе единственный предмет исследования, то акции науки резко поползли вверх, она стала героиней века, строившего новое государство. Всё стало на научную основу. Ныне, может быть, уже забывается, что, кроме жилья, промышленности и техники, то есть областей вполне материальных, наука приобрела тогда огромное значение в областях вполне идеальных, т.е. неприродных, начиная со спускаемого сверху «единого верного» партийного учения, которое обязано было всегда быть строго «научным», продолжая вытекающим из него «научным мировоззрением» и заключая «научным социализмом», «научным коммунизмом», и даже «научным»… атеизмом и… так далее. В общем, без науки стало никуда. И поскольку бог у нас был запрещен, а свято место пусто не бывает, то есть природа вещей не терпит пустоты, то есть нужды и проблемы человеческого бытия никуда не уходят, то наука и заняла место господа по факту влияния и силы. Она –морально! – стала отвечать за всё. Можете представить, как возросло ее самомнение, как вознеслась гордыня! И за кордоном так же – хотя там бога никто не запрещал, но его там просто на сто лет раньше по другим причинам тихо и бескровно дискредитировали и вышвырнули из «приличного общества», в котором в качестве оракула утвердилась та же наука.

IV
И наконец вспомним о том, что произошло ближе к нашему дню. Большевики проиграли, «нашему» богу вернули регалии, однако наука позиций отнюдь не потеряла, более того, она еще мощнее выросла в своей самооценке, потому что до нее наконец в полноте дошел грохот победной поступи закордонной науки ХХ века, с которой они теперь свободно слились в общей Науке, обретя не только законное высокое самосознание, но и утроенное самомнение и удесятеренную гордыню, ибо роковой союз с политикой видимых конкурентов не имеет. В первой четверти ХХI века вознесшаяся на недосягаемую высоту Наука Планеты Земля, казалось бы, готова возглавить строительство человечеством некоего хотя бы практического рационального смысла жизни, но, увы, крысиная грызня народов из-за ресурсов, в которой она играет первостепенную роль, сужает и сажает ее человекозрение. Она по-прежнему остается в основном лишь глазом природы, обращенном на саму природу. И по-прежнему торжествует материализм, то есть видение человеком себя лишь вполглаза – в перспективе, открывающей взору (видимо, взор наш тоже делится надвое, имеет две природы-сущности, взор внешний и взор внутренний) нашу нижнюю, природную, часть и отсекающей вторую, более значимую, – надприродную, то есть надфизическую, то есть метаприродную, то есть метафизическую, то есть и д е а л ь н у ю половину. Современный научно-материалистический человек напоминает кентавра, вместо собственного лица очарованного крупом. Впрочем, даже кентавр, чудовище древнее, почти хтоническое, уже намекает странной двусоставностью своей фигуры о чаемом выходе человека из цепких лап природы, ибо верхняя часть его тела напоминает олимпийцев.
V
Тот же материализм встречает нас и в антиутопии «Системы Толимана». Здесь мы застаем человечество через тысячу лет, уже оставившим позади объединительные войны и, вероятно, благоденствующим, ибо земной шар относительно умиротворен, земляне почти-едины, кроме внутреннего противостояния полиции «административных войск» и разноплеменного обывателя, внешних врагов нет. Но почему-то с первой же страницы нас окружает свирепая атмосфера засекреченного суперспецназа, как будто первый полет с Земли в дальний космос имеет еще каких-то опасных и равносильных конкурентов, и каждый из них в глубокой тайне от других отправляется в бесконечность с намерением первым достичь и урвать кусок Пирога, упрятанный вглубь галактики капитаном Флинтом. В военную часть команды отбираются отъявленные головорезы вроде главного героя повествования, старшего лейтенанта, затем капитана, командира звездолета Латунникова. Ему всего 32 года, а за ним, как сообщает его деланно раздраженный, но тайно восхищенный подопечным начальник, генерал Новицкий, числится «уже только доказанных 12 трупов». После беседы генерала со старлеем, идет очень эффектный и, вероятно, самый значимый кусок в смысле знакомства с психологией землян, отправляющихся в космос. В наказание за смелые позу и речь перед высоким начальником, которые генерал истолковал как хамство, Латунников получает приказ отжаться 50 раз и идти в бокс №20. Пока герой отжимался, в боксе раздался взрыв, где на растяжке погиб лейтенант из той же команды новичков, которые всполошились: почему растяжка? в чем дело? Принимающий от базы офицер держит перед ними речь, кивая на труп погибшего: «Он решил, что знает, когда и что происходит и когда с ним шутят», но «мы не можем знать, где нас ждет опасность. Чувство опасности должно быть в подкорке, на уровне рефлекса. Нельзя расслабляться…» Капитан внушает новобранцам, что неожиданная растяжка с гранатой среди белого дня в одной из комнат базы, то есть их жилья, это норма подготовки к истинным опасностям космоса, далеко превосходящим смертельные казарменные шутки. И заверяет, что «с базы «Странник-4» никто не уходит добровольно. «Вы уйдете отсюда или героями космоса или в боксе №19 вам предложат очень эффективный яд.» Довольно доходчиво. Латунников понял, что не задержи его отжатие 50 раз, на растяжке был бы он. И непонятно, благодарить ему за это генерала, его наказавшего, или… Невозможно представить, чтобы простой капитан знал про такую серьезную «шутку» как растяжка, а генерал был бы не в курсе. Провидению стоило бы к высоким наградам без пяти минут маршала прибавить титул Доктора инфернальных практик. Вспоминается песенная строка «в космосе страшней, чем даже в дантовском аду», хотя мы еще даже не в космосе, а только на базе – впрочем, вдумчивый скептик заметит нам, а чем же Земля, шар, катящийся во тьме, не космос? И почему на Земле должно быть менее страшно, чем в любом другом углу вселенной? Родной дом? Но паранойя рефлекса опасности в подкорке это исправит. Не расслабляться! Впереди – бесконечность…
И герой, всё-таки удачно избежавший смерти, «был счастлив, влюбленный в свою армию, в свою страну». И действительно, что такое Генерал в глазах идеального солдата? Видимое, осязаемое олицетворение Армии и Страны в одном, он и есть – Родина! Мог тебя запросто, как муху, убить, а не убил – ну как тут не любить?! И не быть счастливым одним сознанием этой рулетки со смертью, которую на этом повороте ты обдурил?.. Однако, не то же ли испытывают и приземлившиеся живыми прыгуны на досках со скал? И вообще, может, адреналин и есть подлинная причина нашей любви, да простят меня феминистки, к Женщине, Родине и прочим спортивным и военным опасностям? Адреналин и стерильная совесть – источник краткого, как у ночного мотылька перед огнем, солдатского счастья. Стерильная совесть – это стертая совесть, мертвая совесть (живая совесть всегда запачкана, наполнена жизнью), поэтому «отходняк», то есть психическая реабилитация настоящих боевых ветеранов, бывает крайне тяжелой, об этом мы все слышали, знаем. Или не все? Не всегда? Или, как водится, последствия нехороших дел страна от нас скрывает, чтобы не терять нашей слепой лояльности? И чтобы поколение за поколением будущих героев снова маршировали, со счастливой легкостью рявкая: «Не надо думать! С нами тот, кто всё за нас решит!»? Или вот, еще прямее к делу:
«А если что не так, не наше дело –
Как говорится, Родина велела.
Как славно быть ни в чем не виноватым
Совсем простым солдатом, солдатом!».

Хорошие песни. Правдивые. Правда, в реальную армию они никогда не попадут, потому что это из кино «не про нас». Но я почему-то думаю, что весь кинематограф это везде и всегда про нас. Просто мы, человечество, не всегда и не во всем себе нравимся, но это уже другая тема.
Перед тем как закончить о предполетной части рассказа, не могу не повторить еще раз жуткий императив капитана, сказанный им на случай, если кому-то из солдат взбредет в голову мысль покинуть службу: «Вы уйдете отсюда или героями космоса или в боксе №19 вам предложат очень эффективный яд.» Потрясающе!.. Дохнуло холодом и серой… Хочется крикнуть, презирая расстояние между реальностью и вымыслом: «Эй, генерал-маршал! Как там твои рога себя чувствуют? Шевелятся ли от удовольствия, как нежные пальчики тьмы?..»
Ей-богу, не знаю, чему приписать эффект пассажа с растяжкой и последовавших разъяснений капитана, венчаемых императивом: знанию ли автора, что такие вещи где-то существуют в действительности, или его разыгравшейся фантазии? В любом случае,
даже если он достаточно компетентен и в курсе какой-нибудь «внутренней жизни» каких-нибудь нынешних ЧВК или «иностранных легионов», жутковато подумать, что и через тысячу лет землян, отправляющихся в первый межгалактический рейс, будут представлять люди с такими людоедскими нравами, с этикой пауков, пожирающих своих партнеров. «Добро бы» еще, если бы в космическую экспедицию ссылались (как из Англии в Австралию в XVIII-XIX веках) пожизненно осужденные, профессионалы криминального мира, законы которого и правда не позволяют живым покидать теневой мир, да и то к 3005 году хочется чего-то лучшего.

VI
В общем, хотел этого автор или нет, но впечатление от военно-космической базы будущего «Странник-4» таково, как будто дело происходит в центре темного мира, в бандитском гнезде. И невольно возникает образ некоего шарообразного кокона, внутри которого мы заключены между полюсами, верхним государственным и нижним теневым. Смыкаясь, они составляют единую оболочку нашего существования. И по оболочке нас обтекает кругом взаимопроникающая друг в друга психология власти и преступления…

Стоп! Вдруг, дописав, понял, что мы с автором в этом анализе ничего нового не приобретаем. Тут – сплошная банальщина. Да, головорезы, да, криминал, да, насилие и власти, и бандита, и так далее – да ведь тут мы опять плюхаемся в те же круглосуточные помои, что хлещут на нас со всех лент, каналов и экранов. Новым наше слово сможет стать тогда, когда мы убедительно скажем о необходимости содрать оболочку, уничтожить кокон, освободить человека. Ну, хотя бы изнутри. Породить в человеке мысль, что это возможно.

VII
Итак, люди отобраны, и команда из десяти человек улетает в сторону альфы Центавра, к планетной системе звезды Толиман. Улетает, гонимая политэкономическим и научным роком, ибо Пирог природы, изрядно изъеденный на Земле, неотвратимо влечет вглубь вселенной – чем еще заниматься человечеству, с момента своего появления пожиравшему себя миллион лет, как не дальнейшим пожиранием бесконечности? Это ведь подсказанное «законом эволюции» одно из решений, верней единственное пока решение человеком своей экзистенциальной проблемы: кто мы? зачем мы здесь? что дальше делать? – в перспективе смертности: съедим соседа и размножимся, чтоб продолжиться…

VIII
Фантастический прогресс в области скорости передвижения человека в космосе молниеносно доставляет землян куда надо. Но вселенная не спешит заключить их в объятия, а встречает либо агрессией химической среды, либо агрессией «разумных» растений и насекомых, для которых люди всего лишь объекты прагматического интереса, как неживые вещи для человека: как это использовать?
По мере попыток высадиться на какую-нибудь планету начинается постепенное трагическое сокращение команды звездолета. В одном месте часть ее сгорает в неожиданно вспыхивающем из поверхности планеты пламени, в другом – они сталкиваются с условно «разумными» существами, лишенными признаков человеческого разума, как бы с биороботами. Такова страшная и безнадежная, особо, на мой взгляд, интересная встреча с ходячими пчелиными ульями. Люди надеются, что разумность контакта выяснится в ходе общения, но пчелы имеют о разуме свое представление.
«Нашему рою разумно лишь то, что нам нужно и полезно, – говорят они космонавтам, – нам не нужен контакт с вами. Что вы нам можете дать из того, что нам нужно?» Люди настаивают на том, что нужен просто контакт без конкретной цели, и пчелы, похоже, приходят к выводу, что можно и в человеке поискать что-нибудь полезное. И они забирают единственную среди людей женщину. Следует поразительный обмен репликами. Шокированные земляне: «Но вы у нее совсем ничего не спросили! Хочет ли она пойти с вами и быть частью вашего разумного роя?»
Пчеломатка Юзли: «Конечно, хочет! Это очевидно! Если мнение частного противоречит мнению общего, то мнение частного несущественно.»

IX
Я в восторге. Андрей меня пробил. Не знаю, понимает ли он сам, какую замечательную мысль он здесь вольно или невольно высказал! Ведь эта арифметическая, списанная с калькулятора формула соотношения части и целого, основанная на количестве, будучи приложенной к человеческим отношениям, создает все виды диктатуры, видимой и невидимой, коллектива над лицом. В свое время именно диктатура коллективизма сокрушила могучий Советский союз. Сейчас в мире в разных странах идет подъем «культурного коллективизма», который в историософии именуется традиционализмом и который фактически представляет собой букет неонационализмов, как бы призванный временем в порядке противоядия катастрофам ХХ века. Но поскольку само противоядие есть лишь слегка разбавленный усталостью от истории тот же яд, против которого оно выдвигается, и национализмы, уже не стесняясь, точат и показывают свои клыки, то мы обязаны признать, что на сегодняшний день национализм есть самая «влиятельная» и потому угрожающая будущему человека и человечества форма коллективизма. С ней, видимо, землянам и придется иметь дело остаток ХХI века.
 
X
Но это далеко не вся мысль, которую можно извлечь из краткого диалога пчел и людей. Есть еще кое-что. Например, заметили ли вы, что слово «разумный» применительно к насекомым и растениям я беру в кавычки? Это принципиально. Это для того, чтобы не не уравнивать пчел с людьми, «разум» первых с разумом человека, отягченным наличием души, то есть совокупностью чувств, связанных с самосознанием и самооценкой. Душа у нас разумна, а разум душевен, и их нельзя разрывать, они и составляют то, что мы называем Я. Об этом нашем уникальном качестве, известном не одну тысячу лет, ныне начинают бессознательно и сознательно забывать, равняя нас с прочими животными перед лицом неумолимого прогресса искусственного «разума», перед которым, действительно, наше превосходство над животными в арифметике не радикально.

XI
Наконец, после столкновения с более, чем земная, продвинутой растительной цивилизацией луков, экипаж и звездолет окончательно гибнут, и только командиру удается выжить, и он в маленьком модуле в полном одиночестве возвращается на Землю, летя месяцами и сходя с ума от пережитого. Он то молится неведомому богу, то пьет какой-то технический спирт, и все больше и больше впадает в отчаяние, осознавая бессмыслицу и всей экспедиции, и всей жизни. Как ребенок или дикарь, он вопрошает в пустоту, за которой ему чудится вероятное справедливое безымянное начальство мироздания: «За что?! Мы же хотели только добра! За что?!»… «Больше всего я боюсь себя» – это была его последняя запись в бортовом журнале и первая мысль проклёвывающегося взрослого, ужаснувшая ребенка, который поторопился уничтожить весь журнал как свежайшее яркое свидетельство «позора» его жизни: для просыпающего разума, еще отождествляющего себя с ребенком, картина прожитого невыносима… Но иногда воспаленная психика щадит его и дарит ему как передышку от ужаса память о волшебных мгновениях детства, о солнце, ласковом, как материнские руки, о воздухе как божий дух летающим над цветами и травами, и им овладевает луддизм отвращения от цивилизации, жажда возврата в простую жизнь, неотделимую от природы, растворения в ней, мечта стать «нормальным человеком», которого создает, как думает и его автор, история, а не «обстоятельства». Но они оба ошибаются. История и есть обстоятельства, результатом которых стал герой Латунников. Результат – отрицательный, но есть в нем и положительная сторона: впервые в жизни страдая как человек, он начинает наконец взрослеть и жутким шёпотом-скрежетом выговаривает людям, встречающим героя, слова истины: «Я – безумец!.. вы – безумцы!.. мы все – безумцы!»

XII
События в «Мозгохвосте» происходят ровно тридцать лет спустя после отлета 3005 года на Толиман, и его герой, космоэксперт нефтяной компании Клыков, родившийся в тот же роковой год, возможно, является сыном, выросшим без отца, – вышедшего на почетную пенсию в комфортной психушке, – и решившим идти другим путем.
Тут разница – целое поколение и горький опыт землян, решивших не тратиться впустую на бодания с неизвестной бесконечностью, а сосредоточить свои усилия на освоении ближайшего, почти домашнего, околосолнечного космоса. Не бросаться в лобовую атаку на природу, а естественно и постепенно, на законных основаниях, расширять свое земное пространство до границ Солнечной системы, воплощая в своих делах мечты наших древних космологов об украшении, «косметике», то есть очеловечивании ближайшего Неба. Да, тут тоже есть экспансия и своего рода «империализм», но мы появились в этом мире настолько в тесных и невыгодных условиях, что, кажется, и не можем не расширяться, и относительно сдержать нас может разве что нравственный закон, диктующий нам от Сына человеческого и до Канта и Толстого остановиться перед теми, кто нам подобен. Правда, этот закон нас пока что не излечил от страсти к взаимопожиранию, и люди по-прежнему охотней прислушиваются к жестокому бесстыдству природы, чем к печальному гласу из вечной пустыни, вопиющему о нравственном разуме.

XIII
И всё-таки – почему нас, землян, скоро уж почти сто лет как лихорадит тема инопланетян? Не из-за одной же лишь суеты спецслужб и ВПК, набивающих себе цену и в предвидении объединенного земного шара, чтобы не остаться без работы, «проектирующих» себе врага для будущих космических войн? И не только же из-за возможной бессознательной потребности нынешних народов обновить персонал низшей мифологии, прибавив к чертям и ведьмам космических чебурашек?
А может, тут присутствует какая-то более веская и человечески серьезная причина? Может быть, ныне человек, продолжая относительно себя падать в безверие и отрекаться от статуса венца творения, внушенного ему высшими религиями, когда они были в силе, – может быть, этот нынешний человек, устав от своего падения, в глубине себя жаждет окончательно выяснить, кто же он такой и чего ему держаться? Может, он хочет увидеть лицом к лицу этих воображаемых соседей, человечков или чудовищ, проверить себя на прочность и вшивость, и решить наконец, кто же здесь хозяин? Здесь, то есть во внешнем мире, нас окружающем, то есть в том, что Гегель однажды верно назвал «дурной бесконечностью», которою, кажется, по его мнению, можно пренебречь. Но даже если это сам Гегель, мы пренебрегать не будем. Мы даже дадим этой бесконечности, пользуясь языком старого мифа, имя соответствующего ранга: Сатана…

XIV
Так кто же здесь хозяин? Забегая вперед, – а в этих вопросах, что ни скажи, всё будет «забегая вперед», ведь чаемых «братьев по разуму» на горизонте нет как нет – я бы спросил землян: так кто же Хозяин? Сатана ли, то есть беспредельная природа, которая нас родила, из которой всё происходит и в которую всё возвращается? Она ли, в которой наука открывает все чудеса комфорта и уюта и протезированием намекает на некое будущее квази-бессмертие? И она же ли, природа ль, которая сегодня подавляет нас своим могуществом и вездесущием и через научно-материалистический экстаз заставляет нас поклоняться себе как новейшей из религий?
Или – всё-таки Человек, то есть Богочеловек, то есть Бог, распинаемый на всех крестах бесконечности за то, что он – Неприрода, неотмирен, хотя миром же частично и произведен?
Некоторые защитники природы сегодня до того обморочены своим преклонением перед ней, что заявляют, мол, исчезни цивилизация из мира до последнего индивида, природа ничего не потеряет и выживет без него. И не замечают, что сказали крайнюю нелепость, ибо случись такое, это было бы равнозначно исчезновению в с е г о. Ибо это в с ё является тем, чем является, только потому, что сознаваемо и называемо человеком. Сам Сатана в этом случае потерял бы всякий интерес к жизни и как адекватный разум вещества природы растворился бы в нем навеки. Без оппонента скучно.
Получается, что как ни проваливается человечество в свои несовершенства и безобразия, но только Человек, то есть Называющий и Сознающий, есть законный Хозяин мироздания – по крайней мере до тех пор, пока мы не повстречались с разумом равным, а тем более большим, чем наш.

XV
И тут, когда речь коснулась разума, ну никак нельзя не вспомнить еще одну угрозу Человеку как вершине и хозяину творения, теперь исходящую от поклонников техпрогресса: Искусственный Интеллект – Большие Данные – Алгоритм! Вслушайтесь и всмотритесь! Великолепная, сверкающая поступь! – словно перед нами парад блещущих стеклом и металлом, огнями и сказочными восточными сокровищами гигантских красавцев небоскребов! Арабски звучащий Алгоритм так же возглавляет эти надежды, как Бурж Халифа – сияющие в небо башни.
Ну как тут, глядя на эти великие достижения разума и воли человеческой, не удариться маленькому слепому человечку в еще одно идолопоклонство и не ударить лбом перед энным вавилонским зиккуратом! Человечек почему-то никогда не верит хорошим и сильным делам представителей своего рода и относит их непременно к посторонним и внешним причинам, будь то бог, дьявол или эволюция. И вот уже современный пламенный поклонник науки и техники, университетский автор «научпопа», пишет «прогрессивные» тома о том, как убогий homo sapiens подобно неандертальцу вытесняется матушкой эволюцией, которая, выжав из него вековые культурные результаты как из лимона сок, алхимически соединяет эти результаты с Алгоритмом и получает, как фаустовский Вагнер гомункула, – новый вариант homo, усовершенствованный сверхвид – homo deus! Звучит потрясающе! Завораживает. Но откровения эти впечатляют лишь доверчивого и невзыскательного читателя, верящего, как говорится, на слово, каким поначалу был и я, когда не вдумывался, а впечатлялся словесным звоном.
Но некоторые сомнения, что меня дурят, все-таки были и вначале, например, связанные с пониманием, что Алгоритм это всё-таки лишь усложненный калькулятор и отождествлять с ним разум человека на основании наших счетных способностей, которые составляют далеко не большую часть нашего сознания, просто нелепо. В лучшем случае Алгоритм будет лишь совокупным интеллект-роботом, не более. И уж никак не Хозяином вселенной, даже если он поможет своей прогрессивной обслуге лишить некоторую часть homo sapiens`а рабочих мест и загнать ее в резервации. А реальные homo deus`ы, если мечта научпопа сбудется, будут по-прежнему блаженствовать в Силиконовой долине.

XVI
Итак, в 3035 году человечество ведет себя осторожнее и экономнее, решая бытовые задачи, не отрываясь от Солнца. Молодой нефтеразведчик улетает на малую планету из пояса астероидов за Марсом, Гигею, и там обнаруживает то, что искал. Огромные запасы нефти внутри планеты. Он много дней живет на берегу подземного нефтеозера, очаровавшего его своим сумрачным пейзажем, исследует фракции, пытается понять, с чем конкретно он столкнулся. Молодой инженер тонок и впечатлителен, как экстрасенс, он начинает различать в плещущейся у его ног нефти какие-то мелкие существа, похожие на многоногие гребешки, и ему, как он потом писал в отчете, «казалось, что многоногие гребешки – это есть Я, неоткрытая доселе ипостась моей личности и моего внутреннего пространства». То есть личная экспансия героя двинулась не ввысь сознания, а вширь природы. Он начинает видеть странные сны, и наконец его посещает некий голос. Голос настойчиво приходит почти в каждом сне и уже почти наяву, и после софистического жонглерства первых вопросов-ответов на квази-философские темы наконец проясняет ситуацию: «Нет никакой нефти, никаких «мозгохвостов». Есть просто углеводородная материя. Мы все – ее часть, как и ты, когда ты с о е д и н и л с в о е с о з н а н и е с н а м и…»
Потрясенный столь, как мне показалось, хитромудро-немудрёным авторским решением тысячелетнего спора о материи и сознании, я не могу не прервать цитату и не приостановиться, чтоб осмыслить это место. Значит, человек, наделенный сознанием, соединяет его с сознанием (!) материи и сам становится материей, но, видимо, уже другой материей, ибо его личная материальная плоть, бывшая при нем до соединения, теперь заменяется материей-нефтью. То есть перед нами происходит встреча двух сознаний и двух материй, и в этой встрече одна пара поглощает другую, ибо, как мы знаем из дальнейшего текста, по трубопроводу поплыл всё-таки не двуногий собеседник Голоса материи, а уже просто кусок нефтепотока.
В общем, я в шоке… Но, может всё дело в том, что я забываю, что передо мной – фантастический жанр? И не ведаю, куда этот жанр мог уйти за десятки лет, пока я его не читал? Возможно, он уже достиг свободы выражения, ранее доступной только сказке?

XVII
Голос же продолжает уточнять: «Ты пытаешься убежать, но нельзя убежать от нас, потому что ты – это я и есть.» То есть, он представляет себя как голос самой материи. И далее критикует землян как недоделанные существа, не дотягивающие до сознания материи, более того, фактически сознания не имеющие, того полного материального сознания, которое совпадает, как позднее разъяснит он человеку, с коллективным разумом. А сейчас, говоря о несовершенстве человека, он как истинный представитель коллективного разума природы озвучивает людям д в а в ы х о д а из их плачевного состояния:
а) п о л и т и ч е с к и й: «… и вы можете … прислониться к чему-то большому, непостижимому, становясь его частью. В этом и есть ваше счастье, ваше предназначение.» Ну разве это не призыв вступить в ряды любой из исторически известных почтенных партий, будь то коммунистическая, демократическая, теократическая или националистическая т.д.? И, так сказать, навсегда успокоиться в ней; и б) неожиданный,
ц е р к о в н ы й: «…вы готовы для осознания вашей истинной миссии – стать частью иной жизни, если жизнь ваша несовершенна и достойна лишь дополнения или исправления.» Ей-богу, так мог бы сказать и сам патриарх! Ведь это и предлагает церковь несмышленышам своей паствы уже две тысячи лет. Но ужас как не хотелось бы, чтобы и еще через тысячу лет, аж в 3035-м, оба этих «выхода» для человеков все еще были бы актуальными.
Впрочем, оба этих выхода всего лишь внутричеловеческие, точнее внутрисоциальные, и нашего молодого нефтеэксперта так понятая всеобщая мораль коллективного разума природы отнюдь не подвигает на спасение недоразвитых землян, он не возвращается на Землю реформатором общества на началах услышанной им из нефти истины, нет, он жаждет «прислониться к чему-то» еще более «непостижимому», чем человеческий мир, – это непостижимость и необъятность таблицы Менделеева, уходящая не только в ширь материальной бесконечности вовне, но и в ее субатомную глубь, и выбирает простейшее бытие слияния с элементарным веществом.

XVIII
Но это потом, в самом конце, а пока Голос всё не отстает, и герой начинает тревожиться, остатком человеческой свободы в себе чуя что-то враждебное: «… от этой нефти исходила какая-то угроза. От всей Гигеи исходила угроза.» Гигея тоже начала тревожиться. Но было уже поздно, и для Гигеи, и для инженера. Остаток сознания в нем еще пытался сопротивляться, он признается в отчете, что «я понимал одно: этот голос пришел ко мне без моего ведома, я не звал его и не искал, а значит – к нему нет и не может быть доверия.» А чего же ты хочешь? Сатана всегда бесцеремонен. Если ты не в силах сказать ему, как тот евангельский юноша в пустыне «отойди от меня, я верен своему Богу», то он и будет около тебя, потешаясь, зубоскалить и жульничать, очаровывая болтовней и отнимая волю.
Отвлекаемый этой болтовней «мирового материального разума», инженер ведет себя непоследовательно – то невольно разжигает страсть землян к своим находкам, то, спохватившись, пытается спасти Гигею от расхищения и гибели, грозящих с Земли, и причиняет ущерб обеим сторонам, и в итоге опаздывает почти везде, еле успевая скрыться от рассерженнных земляков в нефтепроводной трубе. Он проигрывает, ибо изначально был обречен своей физиологической тягой к нефти. Сатана почувствовал в нем жертву и только потому пришел поиграть. Проигрывает и Гигея, она приговорена быть высосанной и съеденной землянами. Спасти ее на время могло бы как можно более быстрое растворение инженера в озере, Сатана отчасти обещал «мозгохвостам» уговорить инженера это сделать, но вследствие своего легкомыслия не преуспел в этом, эксперт дело затянул. В общем, Сатана остался при своих, и выиграли лишь земляне, своим неудержимым прогрессом обреченные на успех.

XIX
А герой сбегает, как и его «отец» тридцать лет назад. Интересно сравнить их катастрофы.
Оба при встрече с природой предельно шокированы и выбиты из обычного человеческого состояния. Для отца природа предстала как окружающая наш земной мирок бесконечная смерть, с которой не следует вступать в контакт с невежественным и самоуверенным легкомыслием. Он сбегает от людей, сходя с их детского ума, но на заслуженной пенсии имеет шанс взять в руки книгу и попытаться развить свои человеческие способности уже как взрослый.
С сыном история, однако, противоположная. Он вроде бы также сбегает от людей, но от их детского ума бежит, очарованный одним из ликов материи, в еще более детское состояние ума: «Я таю телесно, но разум мой остается живым. Я живу в мозгохвостах, в нефти, я растворяюсь в этом пространстве жизни, я универсален и всеобщ… я – вечен, я – неизбежен». Этот лепет напоминает минутный экстаз монаха или поэта былых времен, но вот что любопытно – он напоминает еще и нечто очень даже современное. Он напоминает о моде на любовь к природе, вытесняющую того, кто … любит. То есть самого человека. Изгоняя остатки памяти о бессмертной душе как представлении устаревшем, люди почему-то не могут остановиться и продолжают гнать просто душу, пусть не бессмертную, но все же наличествующую, ибо за это свидетельствуют мысль, разум, сознание, внутренний мир – всё сплошь синонимы души. Они ее гонят, ибо, перещупывая нейроны, ее не обнаруживают. Парадокс, но если бы, представим, между нейронами однажды вдруг всё-таки запищала бы мысль-мышь, то они были бы невероятно довольны, потому что тогда они могли бы гордо сказать: «Вот он, разум человека, мы его нашли, он пищит под нашими руками! Он – вещественный результат эволюции! Сейчас мы его наконец-то скопируем!..» Но, увы, они по-прежнему обязаны отрицать, ибо обречены на вечный сизифов труд инвентаризации миллиардов нейронов. Поскольку же эти гонители человека сами всё-таки еще люди и не в силах подавить в себе законное чувство потребности одушевления мира, то они готовы, в принципе отказав человеку в наличии души, на практике увидеть душу в любой частности природы и тем более в природе в целом, бессознательно давно поклоняясь некоему «мировому разуму», гипотеза о котором хоть как-то «отдаленно гуманоидно» позволяет объяснить красоту эволюционного древа без угрюмых ссылок на вечную драку за выживание.

Здесь мы завершаем миниатюрную дилогию об «отце и сыне» с благодарностью автору фантастических повестей, ставших причиной нашего июньского праздника мысли.
10 – 29 июня 2025.