Вдова

Май 1920-го. Крым.

    Пройдя Айтодорский район, мы спустились к кордону Херсонесского монастыря. Вдруг Макаров вспомнил об офицерах на рыбалке и приглашении в экономию Томиловых:
- Пора рассчитаться за непойманную рыбку. Храмцов сообщил, этот Томилов служил у Юденича. Теперь генерал-квартирмейстер в резерве у Врангеля. Георгиевский крест имеет.
- Давай на экс, командир, – засмеялся Воробьёв. - Крест на кителе даже полковника одурачит!
    Окружили усадьбу. Партизаны с татарами засели в кустах, а мы втроём пошли по аллее, где лейтенант с дамой совершал променад.
- Приветствую, господа! К нам в гости? Милости просим. Много рыбы поймали?
- Сдать оружие и документы! – заорал Макаров.
- Что Вы себе позволяете?
- Ты арестован, мурло офицерское! – Воробьёв сорвал с него погоны и оторвал нагрудный карман. - Лейтенант Бурлей, значит.
    Из дома выбежала встревоженная хозяйка, но террасу уже заняли партизаны с татарами. Макаров по-барски сел за стол. Бурлей смерил его надменным взглядом:
- Я сын адмирала Бурлея. Что за обращение? Ваша фамилия?!
- Адъютант командующего генерала Май-Маевского капитан Макаров. Теперь командир 2-го Повстанческого советского полка. - Повернулся к связанным офицерам с рыбалки: - А для вас я Арзамасцев! Ха-ха-ха! Подавайте обещанное угощение.
     Прислуга испуганно сервировала стол. Подали дорогие вина.
- Все, кроме караула, садись шамать! - прокричал Воробьёв.
   Приборами никто не пользовался. Ели руками, отхлёбывая из бутылок.
- Снимай погоны и форму! – заорал пьяный Воробьёв. - Нам нужнее. Не дрейфь, не расстреляем. Голых не расстреливаем! Ха-ха-ха! Передайте Врангелю скоро увидимся.
   Пьяной толпой, с мешками полными провианта и вина, мы покинули усадьбу.
- Про генерала забыли! – вспомнил в лесу Макаров.
- Чёрт с ним, - успокоил Воробьёв. – Зато пошамали на славу.
- А крест?..
   Через три дня, допив вина Томилова, наш ‘революционный полк’ таким же ‘макаровым’ шамал у Руссетов. Усадьба выглядела неухоженной, даже запущенной. В доме только хозяйка - пожилая дама в чёрном платье и чёрной шали. ‘Товарищи’ с ‘революционными татарами’ перенесли содержимое подвала в столовую и начался революционный пир.
- Хозяйка, согреться надо! – закусив ленточки бескозырки, процедил Яшка-матрос.
- Не понимаю, о чём Вы. В доме тепло.
- О чём я?! Ха! О тепле во внутрях! - Яшка выплюнул ленточки, поднял тельняшку и провёл дулом маузера по волосатому животу. – Винишко где прячешь, мадам-с? В подвале только шамло. Погреб винный где?
- Не держу вино. Пить некому.
- А гости? Графья с баронесками чем угощаются?
- Приносят с собой. Мои мужчины на кладбище.
- Чем поминаешь память светлую?
- Молитвой за упокой души.
- Молитвой пьян не будешь. Ладно, хоть пошамаем от пуза.
- Извольте, господин матрос.
- Господ тут нет, мадам-с! Во всём Крыму скоро не будет! Отправим Вас к мужу-с, - Яшка приставил дуло маузера ко лбу женщины.
- Иди шамай! – оттолкнул его я.
- Ты чего? А-а-а! - правой рукой я схватил его за шею, а левой вдавил кадык.
- Дуло в кобуру, зад в стул, шамло в едальник! Так понятно?
- Понял, пусти...
- Позволим гостям оценить Ваши запасы, - обратился я к женщине, указав рукой на дверь кабинета. - Вы вдова? – я невольно пошёл вдоль стен, рассматривая фотографии.
  Женщина молчала. Тогда я встал перед ней по стойке смирно, щёлкнул каблуками и по-офицерски кивнул головой:
- Можете мне доверять. Вас не обидят. Слово чести.
- Вы офицер?
- В данный момент не имеет значения. Прошу прощения за мовэ тон моих ‘товарищей’.
- Я сразу вижу офицера.
- У Вас мужчины служили в военном ведомстве?
- Да. Дед в ранней молодости переехал из Германии в Воронеж, - женщина подошла к пожелтевшей фотографии в круглой рамке: ‘Руссет Вильгельм Йоханович. Отделённый офицер Воронежской военной гимназии. 1851 год.’ Рядом висел Высочайший приказ от 23-го марта 1866-го года о зачислении майором армейской пехоты. - Мой отец Руссет Евгений Вильгельмович. Служил в Крымской стрелковой роте, в конном дивизионе. Ротмистром ушёл в отставку по состоянию здоровья. Умер девять лет назад. Как и дед, похоронен в Симферополе.
- Ваш сын?
- Да, единственный.
- Евгений?
- Вы знали его?
- Учились в Николаевском кавалерийском училище.
- Это невозможно! – у женщины выступили слёзы.
- Что с ним?
- Погиб в четырнадцатом под Марчиновском. Похоронили рядом с отцом и дедом.
- Примите мои соболезнования.
- Благодарю.
- Не выходите из кабинета пока не уйдём.
  У ‘товарищей’ на столе уже стояли бутылки с вином и метаксой – успели ограбить греческое село в двух верстах. Шамали и пели ‘Интернационал’ с частушками, татары затянули свои заунывные песни. А у меня перед глазами стоял Евгений – лучший кавалерист нашего выпуска. На войне лучшие погибают первыми. Увы!
   В лес я возвращался последним, а ‘товарищи’, качаясь, несли мешки с провиантом и фарфоровой посудой.
- Даже табака нет в этой чёртовой усадьбе, а курить охота! – послышался голос Вульфсона. – Монахи не курят, вдова не курит! Сколько терпеть, командир?
- Слышь, комиссар! – едва не свалившись с узкой тропы, ко мне развязанно подошёл Яшка-матрос. – Купи! У тебя ж есть фарватер к отрядной кассе. Пашпорт нужон турецкий.
   В ладонь мне положил массивный серебряный жетон в форме варяжского щита с заострённой верхней частью. Покрыт синей эмалью с вензелями Александра II, Николая II и римской цифрой XXV. Вокруг щита ободок с красной эмалью и надпись ‘Крымский дивизион 1875-1900’. С обратной стороны рукоятями вверх припаяны две миниатюрные скрещенные шашки, увенчанные императорской короной. Над ней кольцо для цепочки. По середине щита надпись в три строки ‘Ротмистръ Руссетъ 1881-1896’.
   Я направил фонарик Яшке в лицо:
- Деньги нужны?
- Жизни вольной хочу за морем-окияном.
- Заплачу металлом, не особо драгоценным.
- Чего? Ты волну не гони!
  Я рывком согнул его пополам и, ударив в живот стволом револьвера, выстрелил. Пока он захлёбывался в крови и блевотине, я вернулся в усадьбу.