Дневники Странников - Шестой час

1.Лепестки Забвения

Запись из утерянного дневника неизвестного. Возможно, даже меня самого.
Говорят, существует бесчисленное множество миров, разбросанных по невообразимым слоям вероятности — каждый из них, как трепещущий лепесток на поверхности бездонного океана Вариаций, что пульсирует и дышит среди звездных троп Мамору Альфарага. И в каждом из этих миров обитаем мы — точные копии, расходящиеся от исходной точки на крошечные углы, как тонкие лучи, разложенные призмой судьбы, созданной некогда невыразимыми частями изначальной Искры, великими Старцами.
Иногда мне кажется, что сквозь тончайшие грани этих миров что-то просачивается. Не просто шепоты, нет. Это шёпот теней, что когда-то были словами. Отголоски чужой памяти, пугающе близкой, липкой, словно смола из глубин безвременья. Иной раз, закрывая глаза, я вижу не сны, а фантомы чужих сновидений, искаженные отражения реальностей, что никогда не должны были соприкасаться.
В этом мире у меня был друг. Назовём его Селим. Имя, что сейчас кажется высеченным на невидимом склепе памяти. Мы давно не общались — так бывает: дороги расходятся, судьбы выпадают на разные плоскости, словно карты Таро, раскладываемые слепой рукой. Но внутри меня — в потаённой нише, куда не добирается холод разочарования, этой завешенной комнаты сердца, Селим оставался другом. После последнего сна я не уверен… был ли это мой Селим. Тот ли это Селим, которого я знал, или лишь эхо его имени в вихре параллельных миров?
О, этот сон… Как и всегда, сначала — сумбур. Хаотическая мозаика, собранная в бреду богов или, быть может, в безумной логике Великих Древних. Комната, в которой окна ведут в иные эпохи, где вместо привычного пейзажа мелькают силуэты Лемурии или башни давно забытых цивилизаций. Стена из книг, что шепчут, когда не смотришь, их страницы шелестят, словно листья, наполненные чужими тайнами, а порой слышится едва уловимый скрип, как будто их переплёты сделаны из чьей-то кожи. Я плыл сквозь эту нелепую реальность, пока не оказался под золотыми каштанами, чьи листья опадали, словно монеты забвения. Аллея, утопающая в молочном тумане, простиралась, казалось, до самой Кет-Тхааса — города, что снится сумасшедшим, и по ночам его нечеловеческие крики проникают даже в самые глубокие слои подсознания.
Я прошёл сквозь арку из синего огня. Он не жёг — наоборот, от него веяло странным, древним холодом, который вызывал не оцепенение, а пробуждение. Я вспомнил. Себя. Мир. Селима. Каждое воспоминание было не просто образом, а пульсирующим фантомом, ощутимым на кончиках пальцев. Я шёл к школе — той самой, в которой когда-то учился мой друг. В этом слое реальности она была гнилой скорлупой, наполненной шорохами, словно тысячи невидимых существ ползали по стенам, и пустыми взглядами окон, отражающих лишь бездну. Её двери были раскрыты, словно пасть древнего хищника, зовущего внутрь.
Судя по полуразмытым очертаниям фигур, скрывающихся за туманом, я не был один. За мной шли двое — один из них, я был уверен, был Селим. Но что-то в его походке, в сдержанности преследования… казалось, он знал, куда я сверну. Будто не преследовал, а направлял, вел меня по заранее проложенной траектории. Я ускорил шаг и, улучив момент, нырнул в узкий переулок, где воздух сгустился до запаха гнили и металла. Аллея обернулась, как змей Уроборос, кусающий свой хвост, и вывела меня к двору школы. И там, среди потрескавшихся асфальтовых плит, я почувствовал присутствие — незримое, но весомое, словно сама земля дышала под ногами.
Я ворвался в здание — сквозняк и запах сырости, от которого зубы ломило, ударили в лицо. Стены источали тоску веков, каждый камень, казалось, впитал в себя отчаяние и забытые молитвы. На втором этаже я столкнулся с человеком — резкие черты, глаза, как затянутое стекло, отражающие не свет, а лишь сумрак, и ложка в руке, в которой закипало что-то млечное, похожее на ихор иного измерения. Самострел. Целился. Узнал. Или, что более вероятно, узнал не меня, а то, что я нес в себе.
— Чё за нах, Март, — сплюнул он, пряча оружие, — Я тебя чуть гвоздями не накормил. Совсем жить надоело? Это место… оно не любит чужаков.
Я не знал, кто он. Его лицо было знакомо, но имя ускользало, словно песок сквозь пальцы. Но ответ пришёл сам, словно был продиктован мне сущностью, дремлющей в глубинах моего сознания:
— За мной гонятся, брат. Они… они из зазеркалья.
Слово "брат" сработало, как старый ключ в древнем замке, открывающий не дверь, а потаённый механизм в душе. Внизу раздался топот, нечеловеческий, словно не ноги, а копыта били по полу. Он аккуратно спрятал ложку в щель между кирпичей — странно ритуальное движение, наполненное тайным смыслом, возможно, оберег от чего-то, что не имеет формы, — и поднял оружие. В его глазах мелькнула вспышка древней мудрости, той, что приходит не из книг, а из прямого столкновения с непознанным.
Я был на грани провала в пустоту, в бездну между мирами — сердце колотилось, как затравленный зверь, пойманный в ловушку времени. Выстрел. Грохот. Вспышка, ослепляющая, как свет из другого измерения.
Когда всё стихло, я с трудом поднялся. Трое тел лежали без движения, как фигуры из тряпок, выброшенные неведомым штормом. Я подошёл к одному — и замер. Это был Селим. Мой Селим. Или одна из его бесчисленных версий.
Живой. Но ненадолго. Его глаза были открыты, но в них плескалось не отражение света, а знание о конце.
Он посмотрел на меня — и я увидел, что он знает. Всё. Он знал, что это сон, этот иллюзорный слой бытия. Знал, кто я, этот блуждающий фрагмент сознания. И знал, что это конец, неизбежный исход, предрешенный древними звездами.
— Так глупо… — прошептал он, кашляя кровью, которая пахла не железом, а травами забвения. — Ты опять забыл, что спишь. В этот раз я не успел напомнить… Ведь ты так легко теряешься в Матрице Сновидений…
Мне не хватало воздуха. Как будто сама реальность сжималась вокруг нас, деформируясь под давлением чуждых истин.
— У меня чувство… — он морщился, и говорил с усилием, словно каждое слово отнимало у него часть души, — что с моей версией в твоём мире тоже что-то не так. Мне снились его мысли… Пульсации чужого сознания, что проникали сквозь межпространственные барьеры. Передай ему. Всё не так уж плохо. Возможно, это просто другая грань Единой Истины.

Я хотел что-то сказать. Хотел закричать, что это невозможно, что он всего лишь тень, отголосок, отражение, иллюзия, созданная моим собственным разумом. Но он судорожно вложил мне в ладонь нечто холодное и тяжёлое, что показалось мне фрагментом чужого времени.
— Не знаю, вспомнит ли он… Поверит ли… как я однажды… — и голос его растворился, как туман, уносимый ветром из Иного Измерения. — Но ты всё равно скажи. Скажи, что… грань истончилась…
Он не договорил. Его рука обмякла. В ней остались часы — старые, с металлическим браслетом, холодным, словно ртуть. Стрелки застынуты на шестом часу. Тонкая трещина шла поперёк циферблата, как рассечение времени, как рана на теле самого хроноса.
Когда я проснулся, моя рука была сжата. Пустая. Но кожа на запястье хранила отпечаток металла, словно клеймо, оставленное реальностью, что не должна была существовать.
И вот сижу я теперь, в полутьме, со странной уверенностью, что где-то в этот самый миг он — мой друг, но не тот, кого я знаю, — читает чужие мысли во сне, проникая в саму ткань сновидений. И, возможно, ищет способ передать весть мне.
Скажи ему.
Шестой час близко. И, возможно, это не просто время, а точка сингулярности, где все реальности сливаются воедино.
II: Он не совсем он. Или не совсем я?

С тех пор прошла неделя.
Возможно, месяц. Я уже не уверен. Временные рамки стали зыбкими, как тени на воде, словно само Время, этот Великий Ткач, начал распускать свои нити.
Память стала скользкой, как тело рыбы, бьющееся на скатерти, покрытой пылью забвения. Я забываю, зачем захожу в комнату. Не узнаю отражение в зеркале сразу, и порой мне кажется, что из него смотрит кто-то чужой, незнакомец с глазами, в которых плещется бездна. И каждый день, ровно в шесть часов, что-то ломается в воздухе — словно в ткани мира появляется крошечная, почти незаметная трещина, сквозь которую просачивается запах озона и чужой тоски.
А главное — я снова встретил его.
Селима.
Он сам вышел на связь — внезапно, как будто не было этих лет молчания, этих эпох, что пролегли между нами. Голос по телефону был прежним, даже слишком. Будто звучал с подделанной теплотой, как репетиция воспоминаний, сыгранная кем-то другим, кто тщательно изучил партитуру нашей дружбы.
— Помнишь старую школу? — спросил он между делом, и в этих словах прозвучал не вопрос, а приглашение в лабиринт.
— Да. Как же ее забыть? — ответил я, и мой голос прозвучал как эхо.
— Я тут думал — может, встретимся там. Побродим. Как в старые добрые. Возможно, найдем что-то, что было потеряно, — добавил он, и в его голосе прозвучало что-то, от чего по коже пробежали мурашки.

Я согласился. Хотя ещё до конца фразы почувствовал, как в груди зашевелился страх. Тот самый, что не возникает на пустом месте. Страх предсказанный, вышитый по древнему пророчеству, словно сама судьба подтолкнула меня к этой встрече.
Когда я вошёл на территорию школы — дожди размыли тропинки, и под ногами хлюпала вязкая, черная жижа, фасад облупился, словно кожа больного змея, а окна смотрели пустотой, в которой угадывались лики давно умерших сущностей, — он уже был там. Стоял, как вкопанный, у старого дуба, чьи узловатые корни казались древними венами земли. На нем мы когда-то вырезали нелепые символы, списанные с книг, что нам не следовало читать, гримуаров, хранящих знания о Неименуемом. Сейчас эти символы выглядели как шрамы на теле дерева, словно не мы, а само Время оставило на нём свои метки.
— Привет, Март, — сказал он. И в его взгляде я увидел не просто дружелюбие, а глубокое, почти нечеловеческое знание.
— Привет, — отозвался я, и ощутил, что это не просто "привет". Это было возвращение, словно я ступил на порог дома, который никогда не покидал, но который изменился до неузнаваемости.
Мы молча пошли внутрь. Стены школы дышали, словно живые организмы, наполненные чужим дыханием. Влажный воздух дрожал от незримых вибраций. На втором этаже — тот самый коридор. Та самая тень, что казалась порталом в бездну. Та самая дверь, за которой, я знал, скрывалось нечто, что превосходило человеческое понимание. Я остановился, и сказал:
— Я видел тебя во сне. Я видел твою смерть, Селим.
Он кивнул, и в его глазах мелькнула тень давно пережитой агонии.
— Я знаю. Тот сон был не только твоим.
— Ты… был ранен. Ты умирал. Ты передал мне часы. Часы, что отсчитывают не время, а грани бытия.
Он поднял руку и закатал рукав. На запястье — тонкий рубец, и пустое место, где когда-то были часы, словно невидимая печать, оставленная Призрачным Часовщиком.
— Я тоже видел этот сон. Только с другой стороны. И ты там… был не ты. Ты был моей тенью, моим предвестником, Март.
Тишина. Мир застывает в шорохах, словно незримые сущности затаили дыхание.
Он приблизился. В глазах не было ни злобы, ни дружбы. Только… ожидание. Как будто он ждал моего прибытия в этом моменте веками. Или дольше, в бесконечности, где время теряет смысл.
— Это была не просто версия меня, Март. Это был я. Один из меня. Фрагмент моей души, потерянный в лабиринтах вероятностей. Мы все сходимся в точке развилки. В точке Шестого Часа.
— Что это значит? — спросил я, чувствуя, как реальность вокруг меня начинает рассыпаться на атомы.
Он усмехнулся. Усмешка эта была странной, словно в ней отражались знания, что не предназначены для смертных.
— Когда стрелки замирают на шесть — реальность дрожит. Тогда грань становится тонкой, как паутина, и кто-то должен остаться. А кто-то — уйти. Раствориться в небытии, став лишь мифом.
Я сделал шаг назад. Инстинкт самосохранения, древний и дикий, кричал внутри меня.
— Ты… это ты? — Мой голос дрожал, словно струна, натянутая до предела.
Он не ответил. Только протянул руку. В его ладони лежали часы. Те самые. С трещиной. Со стрелками, застывшими навсегда на сакральной отметке Шести.
— Ты ведь знаешь, кто ты, правда? — спросил он, и его взгляд пронзил меня насквозь, словно игла, сотканная из сомнений. — Уверен?
Я не был.
Я был уверен только в одном: если я приму их — я уже никогда не проснусь прежним. Моя прежняя личность, этот хрупкий сосуд, что я называл собой, разобьется вдребезги.
Если вообще проснусь. Возможно, я просто перейду на другую плоскость кошмара.
И всё же, пальцы сами потянулись. К этим часам. К этому артефакту, что нес в себе чужую судьбу.

 IV: Встретить Себя. И Потерять.

Селим и я шли по одному из залов, что казался бесконечным, словно коридор в Безымянном измерении. Пол под ногами был сделан из шестерёнок, двигающихся под кожей мрамора, издавая призрачный скрежет, похожий на смех механического божества. На стенах не картины — записи снов, движущиеся, как плёнка кинематографа, бесконечно повторяющая развилки и последствия. В каждом — мой силуэт. Или не совсем мой. Порой, глядя на них, я видел не себя, а существо, обтянутое моей кожей, существо, чьи глаза были наполнены древним, чужим светом.
Селим рассказывал про Центр. Про необходимость остановить Слияние, это катастрофическое соприкосновение реальностей, которое могло привести к полному коллапсу. Говорил о хаосе, грядущем, если я не активирую Механизм, этот древний хрономантический аппарат, способный переписать саму ткань бытия. Его слова были логичны, убедительны, но в них звучала странная, почти маниакальная одержимость, будто он был не другом, а голосом, продиктованным извне.
Но внутри меня росло сомнение. Не голос — шорох. Шелест, похожий на движение невидимых нитей судьбы.
— Откуда ты всё это знаешь? — спросил я, чувствуя, как этот вопрос отрывается от меня, словно часть моей сущности.
— Потому что я уже был здесь, Март, — ответил Селим, и его глаза, словно два колодца, поглотили свет. — Потому что я один из тех, кто не проснулся.
— Так ты… мёртв? — Спрашивал я, а в голове звучал другой вопрос: мертв ли я сам?
Он только улыбнулся. Улыбка его была лишена теплоты, в ней было что-то механическое, неживое, словно он был лишь маской.
И в этот момент в отражении зеркального коридора, который мы проходили, я увидел двух себя. Один шёл рядом с Селимом, другой — вдалеке, позади, в тени, словно призрак собственной памяти.
Он сделал шаг вперёд — из отражения вовне. Реальность изогнулась, воздух затрещал.
— Стой, — сказал он, и голос его был моим, но очищенным от всякой лжи. — Не слушай его. Он говорит не для тебя. Он говорит для Механизма. Для архитектуры, что питается твоей волей.
Я застыл. Два Селима. Два Я. Оба знают больше, чем я. И каждый из них пытался захватить контроль над моей реальностью.
— Кто ты? — спросил я у нового, у моего второго я.
Он ответил тихо, его слова были словно высечены в воздухе:
— Я — тот, кто не стал доверять. Тот, кто разорвал цепи иллюзии.
— Парадокс… — прошептал Селим, и в его голосе впервые прозвучала неконтролируемая эмоция — раздражение. — Это ловушка сознания!
— Нет. Выход. — Мой двойник смотрел прямо на меня, и в его глазах я видел проклятие и спасение одновременно.
Селим вздрогнул, как от удара, словно невидимый жгут обхватил его сущность.
— Не верь ему. Это — фантом, сбежавший из разлома. Манифестация Хаоса. Петля, ловушка.
— А ты? — спросил я, повернувшись к Селиму, ища в его глазах хоть каплю той старой дружбы.
— Я просто исполняю своё предназначение, Март. Чтобы ты стал якорем. Чтобы одна реальность продолжила движение. Чтобы нечто, что древнее нас обоих, сохранило свою форму.
— Ты знаешь, как это работает? — перебил его мой двойник, и его голос был полон отчаяния. — Нет никакого Центра. Есть только фиксация наблюдателя. Селим — не Селим. Он часть этой архитектуры, её обман. Мы — не гости. Мы — батареи, которые питают стабильность, энергетические резервуары для сущностей, что существуют за пределами нашего восприятия.
Я чувствовал, как мир дрожит. Звук стал густым, как медь, словно сама ткань реальности плавилась.
Механизмы в стенах завыли. Нечеловеческий хор, состоящий из скрипа шестерёнок и шепота древних языков.
— Если ты поверишь ему, — сказал Селим, и в его голосе прозвучало нечто, похожее на угрозу, — всё начнётся сначала. Ты проснёшься, забудешь, снова уснёшь. И всё повторится. Бесконечный цикл самообмана.
— Но если поверишь мне, — сказал Я, и его слова были словно холодная вода, очищающая разум, — ты разорвёшь цикл. И да, ты исчезнешь. Но… по-настоящему. Ты обретешь истинное небытие, а не его имитацию.
В руке я всё ещё держал часы. Их трещина становилась глубже, словно раскол в самой идее Времени.
А стрелки начали двигаться. Медленно. К седьмому часу. К порогу, за которым нет возврата.
Селим и Я одновременно вытянули руки к ним.
— Отдай! — сказал один, и в его голосе звучала властность.
— Разбей! — сказал другой, и в его словах был призыв к свободе.
И я стоял между собой и другом, между ложью и ложной правдой, между пробуждением и забвением. Между двумя гранями одного и того же кошмара.

V: Я — не Я. Или всё это — Он?

Они стояли напротив.
Мой двойник — с глазами, полными боли, в которой я сам себя узнал, словно глядя в зеркало чужой, но родной души.
Селим — как храм, построенный из моих воспоминаний о друге. Слишком знакомый, чтобы быть настоящим, словно фантом, созданный из моей собственной ностальгии.
А я…
Я вдруг понял, что не знаю, кто из нас троих имеет право называться «я».
Все трое — носители памяти. Все трое — знают, как я думаю, что я чувствую.
И каждый из них говорил: "ты". Но это "ты" звучало как приглашение в бездну, в которой я потеряю себя окончательно.
Но я больше не знал, что это значит.
В голове — голоса.
Не шум.
Именно мысли.
Свои.
Но не мои. Они были словно эхо множества жизней, прожитых мной, но не мной.
> "Я всегда завидовал тем, кто смог выбрать простую жизнь… без бремени межпространственных тайн."

> "Если бы я тогда не отвернулся, всё могло быть иначе… Возможно, я избежал бы этого вечного кошмара."

> "Почему я не остановил его? Почему позволил умереть? Разве это не был я сам, умерший в другом сне?"

Фразы, что могли быть моими.
Фразы, что были мною — в других мирах.
В других вариациях.
Но ведь они — не ложь.
Я мог это подумать.
А значит — подумал.
А значит — подумал ли я? Или эти мысли были имплантированы в мое сознание?
Я закрыл глаза.
И понял: сознание — не точка. Это перекрёсток. Сингулярность, где сходятся все возможные "я".
Я — не один голос. Я — все они.
И каждый из них — с правом называться собой.
Может, я не субъект, а место сбора.
Терминал. Нейронная сеть, обрабатывающая данные из множества реальностей.
Снова голос Селима:
— Если ты не сделаешь выбор, ты останешься в этом узле навсегда. Запертый в бесконечном лабиринте собственных отражений.
А мой двойник — уже не гневается, не уговаривает. Просто говорит, и его слова были словно капли чистой, холодной воды на раскаленный разум:
— Может, нет никакого выбора. Потому что ты — не единица. Ты — ансамбль. Полифония. Мы — не копии. Мы — отголоски общей воли, разбросанные по структурам, в которых сама идея "я" — архитектурная иллюзия. Древний обман, предназначенный для того, чтобы удержать тебя в этой клетке.
И тут произошло нечто страшное.
Я вдруг почувствовал ещё одного.
Не рядом.
Внутри.
Гораздо глубже, чем любой из них. Глубже, чем сами корни моего существа.
Он — наблюдал.
И я понял: всё, что я называл собой — мысли, выборы, чувства — было сценой, которую он созерцал из-за завесы. Театром теней, разыгрываемым для Его удовольствия.
Он — не Март. Не Селим.
Он — архитектор наблюдения.
Глаз за зеркалом. Недремлющее око, что видит все грани бытия.
Существо, чья воля позволяла этим снам длиться. Мастер сновидений, что управляет нитями моей реальности.
И в его взгляде не было ни сострадания, ни злобы. Только интерес. Холодный, отстранённый интерес ученого, изучающего причудливую форму жизни.
Потому что он — тоже я.
Самая древняя версия.
Тот, кто когда-то сделал первый выбор. Тот, кто когда-то создал этот сон.
Я открыл глаза.
И понял: "я" — это не что-то устойчивое.
"Я" — это огонь между зеркалами. Вечное пламя, что танцует между отражениями.
И пока отражения смотрят друг на друга — он существует. И будет существовать, пока есть хотя бы одно "я", способное отразить другое "я".