Девочки

С Шурочкой Шпиц мы дружили с первого класса, но знали друг друга еще с детского садика. После школы нам было дольше всех идти вместе домой, так как она жила даже дальше меня. Мы часто заходили ко мне, и я оставив портфель дома, отпрашивалась к Шуре домой. Раньше нас не провожали и не встречали родители. Уже начиная с детского сада я шла домой сама. У ворот меня встречала мама, и всегда спрашивала одно и тоже: что я ела на ужин в садике. Я ненавидела этот вопрос, потому что никогда не помнила, что я ела. И честно говоря, я вообще ничего не ела. Один компот выпивала. Потом одна знакомая нянечка рассказывала маме, что наши несъеденные каклеты воспитатильница  забирала себе. Тоже мне, преступница! Если ребенок не ест, значит он не хочет. Заставлять есть, как того хотела моя мама и поэтому давала этой воспитательнице пять рублей в месяц, чтобы я съедала всё, что давали в саду, это насилие.
Я сейчас не могу вспомнить, как я сама переходила дорогу в шестилетнем возрасте. Видимо, как-то Бог уберёг. Мы уже со своими детьми носились, как квочки с цыплятами. Класса до третьего встречали, провожали. Даже не понимаю, как это получалось, ведь работала.
А тогда мы с Шурой после второй смены часов в пять шли к ней домой, играли до поздна, когда уже было темно и уже Шура провожала меня до дороги.
Помню, что родители Шуры и бабуля, никогда не вмешивались в наши игры. Я их почти не видела, при том что еврейские мамы и бабушки всегда носились со своими детьми, как с золотом. Я вспоминаю, в параллельном классе была одна девочка, которую ее еврейская бабушка провожала и встречала чуть ли не до десятого класса. Мне всегда было ее жалко. Все дети, как дети, дружно с криками, шутками идут вместе, смеются, прощаются, как будто последний раз видятся, а она за ручку с бабушкой. То есть бабка не где-то сзади идет, приглядывает, а именно за руку с ней. И видно, что она не возмущалась, вся такая примерная, аж противно было.
Интересно, что когда уже училась в институте в другом городе,  как-то летом приехала к родителям,  их не было дома, а у меня не было ключа. И я решила переждать в кинотеатре через дорогу. Купила билет в малый зал, и проходя на свое место, увидела ее. И, нет, она была не с бабушкой. Она была с молодым человеком, слава Богу! И так как в зале больше никого не было, мы даже о чем-то поговорили, хотя за десять лет в школе не обмолвились ни словом, ни пересеклись даже взглядом. Больше одна я в кино не ходила.
С Шурочкой мы были закадычные друзья, и она учила меня плохому и даже порочному. Она соображала намного лучше, чем я, что называется в житейском смысле. Когда наша классная дама, преподававшая у нас якобы историю, спрашивала нас о любимых предметах, я говорила о математике, а Шура мне подсказывала: История, история! Я неуверенно повторяла: история, которую никогда не любила. То есть, она понимала, как правильно жить в этом мире уже в возрасте десяти лет, а я ни бум-бум.
Шура учила меня воровать конфеты в магазине. У меня не было таланта воровки, и я просто плелась за ней, а она  брала с полки пакет с конфетами и мы уходили, как ни в чем ни бывало. На улице мы радостно открывали пакет и поедали эти чертовы конфеты. Но оказывается за нами следила с самого магазина одна из покупательниц и шла за нами. Потом, когда мы уже открыли пакет, она подошла и сказала, чтобы мы отнесли конфеты обратно в магазин. И мы с так и недоеденными конфетами, но сворованными, поплелись с опущенными от стыда головами, в магазин. И, дай Бог здоровья этой женщине, если она еще жива, она не выдала нас продавцам, но проконтролировала, чтобы мы оставили конфеты там, где их взяли. Вернее, Шурочка взяла.
И вот почему мне вспомнилась вообще Шура. Я вдруг поняла одну вещь, которая когда-то очень меня расстроила до слез. Моя мама часто ездила в командировки в Москву и всегда привозила вещи, которые у нас было не купить. И помню, как сейчас этот синий пластмассовый  пенал для ручек и карандашей, с отодвигающимся оранжевым верхом, который одновременно служил линейкой и таблицей умножения. Я принесла его в школу, довольная, как слон, но домой пришла уже без него. И вот только сейчас я поняла, кто у меня стибзил этот пенал, какого тогда ни у кого не было  в нашем городе. Это была ты, Шура! Больше просто некому. Как я ревела дома! Мама утешала, как могла. Но я даже подумать не могла на свою лучшую подругу.  И что же ты с ним делала, Шурочка? Ведь в школу ты не могла  его принести. Так и любовалась им дома? Шурка - золотая ручка!
Была еще похожая история, но уже в старших классах. Шура тогда уже давно перешла в другую школу, туда, где ее папа, заведующий стоматологической поликлиникой получил квартиру.
Я собирала календарики. Но не простые, а очень интересные. Я не помню, как я их выменивала, но у меня образовалась целая коллекция, штук сто и почти все заграничные, красоты необыкновенной. Я любила их рассматривать перед сном и даже откуда-то для них нашлась картонная красивая сумочка из-под иностранных конфет. И вот это было моей самой большой гордостью. Я не особо кому-то показывала, только тем, кто бывал у меня в гостях.
Однажды ко мне пришла одноклассница с нижнего этажа и с ней была ее двоюродная сестра из Одессы. Они попросили показать им мои календарики. Они посмотрели, и эта сестра попросила дать их на ночь им, а утром они вернут. Я, конечно, дала. Ну и как понимаете уже, на следующий день, когда я пришла за своими календариками, Ирка, моя одноклассница, на голубом глазу и даже улыбаясь, сказала, что сеструха уехала и календарики увезла с собой. Сказала и стоит улыбается. Конечно, я не плакала, как в случае с пеналом в первом классе. Я уже была большая. Но сказать, что это был шок, это ничего не сказать. Такого коварства от людей почему-то никогда не ожидаешь, и я так и не привыкла до сих пор, и почему-то всегда верю людям. Да, до сих пор. Меня могли обвинять огульно, но я никого заранее не могла заподозрить в нечистоплотности и непорядочности.
И опять только сейчас пришло осознание, почему она это сделала, и я наконец, смогла ее простить.
Если Шура была из очень обеспеченной семьи, где, как она нам показывала, дома ковры прибивались к полу, чтобы их не украли, то во втором случае была прямопротивоположная ситуация, настолько удручающая, что нет слов все описать. Как-то летним днем ко мне приходит эта Ира и просит поехать с ней в Одессу, надо провезти каких-то знакомых к той её сеструхе, на море. Мои родители меня отпускают и мы едем. Когда мы оказались в квартире ее сестры, все что я помню из мебели это огромный таз. Всё! Больше я ничего не помню. Может быть где-то на горизонте памяти маячит в тумане кровать на пружинах.
Тогда я быстро забыла про это, но теперь почему-то соединились эти два события в моей голове,
и я поняла, что эта девочка не украла мои календарики в конфетной иностранной сумочке, она взяла себе немного счастья, которого, как казалось ей, наверное, было у меня в избытке. А тогда я хотела рвать и метать. И смешно, как эта сестра, имени, которой я не помню, сказала, что наша венгерская стенка слишком темная. После увиденной ее квартиры, мне показалось, это было чересчур смелое заявление.
Был еще один досадный случай с пропажей, детскую обиду которой я ношу в себе всю жизнь. Как-то вечером на зимних каникулах в классе третьем, папа принес мне красивую голубую книжку с картинками черно-белыми внутри на очень хорошей белой нежной бумаге. Называлась она "Малыш и Карлсон, который живёт на крыше". Боже, как я зачитывалась этой книжкой, я смеялась на весь дом от счастья. Эта книжка была для меня целым миром. И вот зачем однажды ко мне пришла моя подруга дошкольного детства, Инга, которая жила напротив когда-то, а сейчас их сторону улицы снесли и они где-то получили квартиру. Я, конечно, показала ей эту книгу, и она попросила дать ей почитать. Ну и понятно, с концами. Когда я все таки ее однажды встретила и спросила о книге, она ответила, что кому-то отдала почитать и у нее ее нет.
Инга, Инга! Помнишь ли ты, как мы с утра до вечера бегали по нашей улице возле милиции, как прятали в заросшей траве свой шлепанец, бывший сандалий из которого выросли и мама отрезала задник, в котором мы шлёпали погромче для форсу, и вот однажды я спрятала свой сандалий, и мы так его и не нашли. Но на следующее лето, когда трава еще не выросла, мы его нашли и долго смеялись. Помнишь, как твоя мама делала нам домик, накрывая стол большим покрывалом и мы там играли. А еще в вашем дворе, где жило много семей, в самом конце было что-то яркое, и мне было интересно, что это, но я так и не успела спросить. Ваши дома снесли, построили детский сад. А мы, вернее, наши родители ждали еще семь лет, когда нас тоже снесут.
Еще на нашей улице жила Люда, она была старше нас, и папа мне сказал по секрету, что она приемная, и чтобы я никому не рассказывала. Так вот Люда мне как-то поздно вечером под звездным небом рассказала удивительную историю почему люди умирают, чтобы Земля не перенаселилась. Потом она с леса принесла мне показать ужика. У него были желтые ушки. А потом, Люда, двадцать лет спустя, я встретила тебя, и ты сказала, что болеешь раком крови, и врач заставляет тебя при нем есть гранаты, но это не меняет картину крови. И что тебе очень жалко своего сынишку, который остается с отцом, который не очень хорош, как отец.
Шура Шпиц продолжала куролесить. Я изредка приезжала на ее квартиру, мы ездили на троллейбусе к ней и мы почему-то один раз не заплатили за проезд. Когда подошла контролер и сказала предъявить талоны, Шура шепнула мне, чтобы я смотрела в окно. В общем, нас все равно вытурили из троллейбуса, но ее непобедимая изворотливость и хитрость меня всегда поражала. И ведь, все равно прилетало по полной.
Дома она повела меня в комнату старшего брата и достала из под его кровати карты игральные со стыдными картинками. И предложила поиграть в папу и маму. Я отказалась, назвав ее дурой. Но Шура на этом не остановилась. Где-то через месяц она объявила мне и Таньке Бородулиной, что после школы будет целоваться с Сашкой Богуславским. Мы будем с ее стороны, а с его стороны будет Юрка Лукьянов и Табак Сережа. Это был пятый класс. После школы мы этой гоп-компанией пошли в сторону стройки, и Шура и Саша отделились от своих секундантов, и пошли за ограждения. Мы стояли в страшном смущении, мальчики старались скрыть смущение смехом. Через пару секунд наши целовальники вышли и Богуславский громко хлопнув в ладоши, сказал, что концерт окончен. Девочки и мальчики разошлись каждый в свою сторону. Мы спросили Шуру, как всё происходило, она сказала, что они постояли, а потом он ее поцеловал.
 На следующий день Богуславский пошел с нами, и даже купил конфет, правда, дал их только Шуре и мне, а Таньке сказал, что обойдется. Таня ответила: Не сильно и надо!
Это потому что она принципиально не давала ему списывать. На этом встречи Шуры и Саши закончились. 
Вот всё это, такое порочное было в крови Шуры. То есть, она могла просто организовать сама подарок кому то, но чтобы там обязательно был обман. Так она принесла коробку из-под дорогих конфет, а мы купили с ней самые дешевые и подарили их какой-то имениннице просто так в школе. Ей был интересен сам процесс обмана, авантюры. Ее это заводило. Еще в классе первом после школы она рисовала нам фингалы под глазом фольгой и мы смотрели на реакцию прохожих.
И вот в классе шестом она таки перешла в другую школу. Надо ли говорить, что жизнь моя стала серой и скучной.  Помню, лет в двадцать пять я встретила ее. Мы обе были с мужьями. Она только что приехала из Израиля, где ее мужу не понравилось, и они вернулись назад. Шура была сдержанна и как будто смущалась меня, не изобразив даже подобие улыбки на лице. А я как раз наоборот, не могла сдержать улыбки. Да, ладно, Шура, всё было норм, поверь, ты не сделала меня ни на йоту хуже. Видимо, то что заложено, ничем не исправить.
Интересно, что свято место пусто не бывает, и после ухода Шуры Шпиц через пару лет пришла к нам в класс Рая Каменкер, которая просто заменила Шуру мне. Мы даже сидели вместе. Она также шустро вела себя с мальчиками, также была очень сообразительна в учебе. Единственное, в краже я ее не уличала и у меня ничего не пропадало. Она рассказывала мне, как целовалась дома с каким-то Рашидом, соседом. Обе они были неказистые, но это их ничуть не останавливало. И конфеты поддельные она никому не дарила. И папа у нее был не заведующий стоматологией, а простой инженер, с которым я до сих пор даже общаюсь.