Горячие игры холодных сердец 8

                Глава восьмая


   Уважаемый читатель, начиная с этой главы, автор станет называть главного героя его настоящим именем – Андрей Данилов, тем, которое он получил при рождении, – то есть – сам  персонаж, а не тот, с кого он был списан.
   Итак, Андрей Данилов дёрнулся как в припадке, чему не раз был подвержен минувшей ночью, и… проснулся. Первое что он увидел – было его отражение в зеркальном потолке – смотревшем на него мириадами светящихся точек. Какое-то время он лежал неподвижно, стараясь припомнить, как он оказался на этом диване, и вообще, что это за место – что с ним частенько случалось, когда он просыпался не в своей кровати. В ушах ещё стоял стук двери, с которым захлопнулась за ним какая-то дверь в далёком сне. Он повернул голову и с облегчением отметил, что находится один на этом широком, как футбольное поле диване; значит, утренних сцен смазливой курочки можно избежать – что было для него очень даже кстати. Чувствуя во рту крысиную сухость, он подумал, что неплохо было бы промочить горло, с этой мыслью, и приподнялся с дивана, ощущая тупую немоту в теле, тяжесть в голове, и давящую боль в затылке – как если бы всю ночь провёл на жёстких нарах городского вытрезвителя. Диван же, на котором он, провёл ночь, был мягким и довольно удобным; на нём можно было запросто разместить вдоль и поперёк с десяток молоденьких кралек – подумал он, уже пребывая в сидячем положении. Пытаясь сосредоточится на чём-нибудь конкретном, он принялся осматривать помещение. Оно представляло собой гостиную шикарного дома, хозяин которого весьма влиятельный человек с приличным капиталом, о чём можно было судить по дорогой обстановке, сочетавшей в себе смесь современного стиля с классическим. Гостиная тонула в полумраке, потому он не заметил, что все предметы мебели, как и стены с потолком – были сделаны из хрусталя, а может, ещё не «проснувшееся» сознание не позволяло ему отметить этот факт, зато, он хорошо различил буфет, вделанный в стену с огромным количеством дразнящих дорогими этикетками бутылок. Словно ужаленный, Данилов сорвался с места и ринулся к буфету; подошвы ботинок заскользили по полу, поднимая вихрь белоснежных листов; они кружились как осенние листья в парке – взметали в воздух и тут же опадали, но его взгляд был сосредоточен на буфете, а потому он ничего не заметил. Открыв стеклянную дверцу, схватил первую попавшуюся на глаза бутылку, сорвал пробку и наполнил бокал, стоявший на столике, рядом с буфетом. Залпом осушив его, он налил ещё, но пить не стал; прислонив его ко лбу, он почувствовал приятную прохладу, а после – медленно повернувшись – присел на край буфетного столика; смакуя напиток, он ощущал, как хмельная жидкость приятно обжигала горло; в голове зашумело. Опустив глаза вниз, он всмотрелся в белоснежный ковёр, но, присмотревшись – понял, что это был вовсе не ковёр, а какие-то листочки: некоторые были повёрнуты текстом вверх, и он заметил ряд предложений, выписанных в столбик, как стихотворные строфы, но это были не стихи. Резко повернув голову вправо, он увидел в дальнем конце лестницу, что вела наверх. Затем, скосив глаза в сторону – заметил часы с кукушкой – они показывали двадцать минут двенадцатого. На лежавшую под часами кукушку, или – то, что от неё осталось, – он не обратил внимания, так как сейчас его взгляд снова был сосредоточен на полу, усеянном бумажным ковром. Это напоминало здание фондовой биржи на Уолл-стрит, или территорию  ипподрома, где принимаются ставки. Сев на корточки, он поворошил пальцами это скопище бумаг, выбрал одну, и прочитал: «… прекрасного вам дня, дорогой Виктор и хорошего настроения…» Лист был разорван, потому текст оказался неполным. Тогда он взял ещё, и ещё, читая то же самое, что и на предыдущем листке, и на следующем, и так далее. Не отрывая глаз от пола, он сделал очередной глоток из бокала; медленно выпрямился, снова присел на столик, допил, налил ещё, сделал глоток, и, в это мгновение затуманенная сном голова, прояснилась; мысли, как стая ошпаренных пчёл залетали внутри и он вспомнил всё, что произошло с ним накануне – вернее, не всё, а то, что сейчас открывалось перед его мысленным взором. Он вспомнил молодую женщину – её красота и сексуальность вновь предстали перед ним в незамысловатом рисунке, что он нарисовал себе, приправив тонким слоем пошлости. Она была здесь минувшей ночью – наплела ему чёрт знает чего, набросала по углам каких-то бумажек (вероятно – вот этих), потом повела в свою спальню, где он… Тут его мысль прервала течение, словно «настало утро и Шахерезада замолчала». Но что было в спальне? Этого он, как ни старался, так и не смог вспомнить. А ведь что-то там происходило.   
   Продолжая охлаждать холодным бокалом покрытый испариной лоб, он скосил глаза влево, где увидел ведущую к выходу дверь – она была в самом конце помещения. Он вспомнил и «женщину-русалку» лежавшую на диване. С ней, на пути к выходу, он перебросился парой фраз – она тоже читала какой-то листок, впрочем – все, кто пребывал здесь – только этим и занимались. И в этот миг, в его голове затрепетала мысль: если он покинул это место, выйдя вон в ту дверь, то почему снова находится здесь? Значит, это всё же был сон? С этой мыслью, Данилов медленно опустил правую ладонь в карман куртки, где вместо сигарет – зачем он и полез в карман – нащупал какой-то лист; выхватив его из кармана, развернул, и его взору открылся такой текст: «Добрый день, Карлос!
Вот это да, как всегда захватывающий сюжет, до конца не знаешь, каким будет финал! А он как
взрыв бомбы! Как цунами! Ну, что ж, опять в яблочко, Карлос! Вы талантливы, несомненно! Помню, мне нравился стиль Франсуазы Саган с её непредсказуемым финалом, Вы достойный продолжатель такого направления в литературе! Так держать, читателя сложно удивить, но, это не про Вас.
Дерзайте. Звёзды Вам в помощь. С теплом, Вера…» «Вера!» – повторил он, но уже вслух. Это имя заставило его испытать то же, что он испытывал несколько часов назад в её спальне. Отбросив бокал, который с глухим звоном упал на пол, он  побежал к лестнице, что вела на второй этаж.
   Преодолев лестницу, он проник в коридор, где по обе стороны располагались двери матового стекла – за ними были спальни. Сейчас он знал куда идти и, не теряя времени даром в несколько шагов преодолел широкий коридор, замерев около двери в конце коридора, слева – где была её спальня. Во всяком случае, именно туда она привела его этой ночью.
   Толкнув дверь, он с разочарованием отметил, что она была заперта. Он всмотрелся вовнутрь, словно мог видеть сквозь стены, но матовое стекло не позволило различить ничего, что он так стремился увидеть. Никто не откликнулся и на стук, когда он костяшками пальцев постучал по стеклу – сначала тихонько, а потом всё сильнее и сильнее. Никто не отозвался и на его голос: он звал её, произнося её имя – как мягкий пушок с одуванчика оно слетало с его языка, – растворялось в просторах коридора, и словно бы неслось дальше, – в пустую гостиную и замирало в доме, где, как он думал, кроме него никого больше не было. И чтобы проверить свою догадку, он принялся толкать двери соседних комнат. Как и её спальня – они так же были наглухо заперты и хранили гробовое молчание. В этом он убедился спустя несколько минут после тщетных попыток обнаружить хоть кого-нибудь из гостей дома – этих старичков и старушек – любителей сладкой лести.
   Так, не солоно хлебавши, он медленно, не снимая с лица задумчивого выражения, с полным вихрем мыслей – заслонявших одна, другую, – двинулся обратно.
   Выйдя на площадку лестницы, Данилов обомлел от видения, что предстало перед его глазами.