Л. шестов. квантовая поэтика. 2

                КВАНТОВАЯ ПОЭТИКА
                ОСНОВНОЙ ЧАСТИ «АПОФЕОЗА БЕСПОЧВЕННОСТИ...»

     Совершив квантовый скачок в основную часть своей работы, Л. Шестов подготовил адекватного адресата погружаться в квантовые — альтернативные, часто парадоксальные для коллапсированного обывателя — смыслы. А если адресат попадется неадекватный, грудью встающий на защиту беспрекословных истин и абсолютно упорядоченного порядка во всем, то и бог ним. Дойдет и до него очередь всеохватной волновой функции.

     Почти с самого начала Шестов уже не задает скромного вопроса о том, нужно ли мировоззрение: «… человек волен так же часто менять свое мировоззрение, как ботинки (1) или перчатки (2), и (3) прочность убеждения нужно сохранять лишь в сношениях с другими людьми… <...> (4) И потому как принцип — уважение к порядку извне и полнейший внутренний хаос (5). …(6) Можно учреждать порядок и внутри себя. (7) Только не гордиться этим, а всегда помнить, что в этом сказывается человеческая слабость (8), ограниченность (9), тяжесть (10)» (с. 229).

    Стиль фрагмента утвердительно-провокационный. И именно провокационность придает речи модальность лишь вероятностности. Сначала свободная перемена мировоззрения утверждается ставшими уже клишированными сравнениями (1, 2). Во втором предложении (3) автор рассуждает как бы о сохранении устойчивости взглядов в общении между людьми. Причем это рассуждение подкрепляется принципом из следующего предложения (4), но только первой его части. Эта часть о порядке «извне» успокаивает обывательское «сознание» и, вероятно, предоставляет ему возможность уже благоволить к автору. Однако вторая часть после союза «и» (звучащего как «но») (5) довершает провокацию и, скорее всего, призвана этой по сути антитезой утвердить парадоксальную истину о полезности внутреннего хаоса. Перед нами утверждение и антиутверждение по поводу одного и того же сознания.    А как же? Ведь один и тот же человек, по Шестову, может быть до тошноты благопристойным и порядочным на людях, а наедине с собой переживать, например, обусловленный творческим началом хаос, из которого только и может возгореться блуждающая звезда. Утверждение контактно с антиутверждением — это и есть квантовый скачок («частицы» единой мысли — и здесь, и там, и там, там, там). Предложения (6, 7) придают энергию скачку, усиливают его. Сначала (6) умиротворяющее согласие на внутренний порядок, а потом сразу взрыв (7), выраженный в негативно-оценочных субстантивах (8, 9, 10). 

     О задачах философии, по Шестову: «(1) Философия должна бросить попытки отыскать вечные истины. (2) Ее задача — научить человека жить в неизвестности, того человека, который больше всего боится неизвестности и прячется от нее за разными догмами. Короче: задача философии — не успокаивать, а смущать людей»   (с. 230).

     В этом фрагменте автор ставит перед философией первую задачу (предложение 1), имплицитно противоречащую конвейеру незыблемых истин, которые уважаемые мыслители давно привыкли открывать. Противоречие выражается в словосочетании «бросить попытки». Да, с позиции многообразного, вероятностного бытия, это не открытия, а лишь их попытки. Вторая задача (предложение 2) сталкивает процессы «жить в неизвестности» и «бояться неизвестности». Задумаемся: научить жить в неизвестности. Но кому это надо? Парадокс? Нет — реальность, за которой стоят безграничность, динамичность мышления, незашоренная восприимчивость к нелинейному миру, имеющему бесконечный потенциал осмысливания.

     Конечно, об А.С. Пушкине: «Тайны внутренней гармонии Пушкина. Для Пушкина  не было ничего безнадежно дурного. (1) Хорошо согрешить, хорошо и раскаяться.  (2) Хорошо сомневаться — еще лучше верить». (3) Весело... уйти побродить с цыганами, помолиться в храме. (4) Поссориться с другом, помириться с врагом, … (5) вспомнить о прошлом, заглянуть в будущее»(с. 232).   

     Л. Шестов по-новаторски предоставляет Пушкину достойное место в квантовом бытии. Гармония поэта парадоксальна для ограниченного понимания, так как состоит из противоречий, выраженных в антитезах (1 — 5). Отметим, что эти по смыслу антитезы в контексте автора ими не являются, что формально выражается в отсутствии противительных союзов, например: «хорошо согрешить, НО хорошо раскаяться». Это гармония не противоречий, а квантовых скачков от одного энергетического состояния к другому, но все той же единой энергии пушкинского характера созидателя многообразной, в том числе творческой, жизни.

     О восторгах творчества: «Восторги творчества! Пустые слова… На самом деле творец обыкновенно испытывает одни огорчения. Всякое творение есть творение из ничего. В лучшем случае перед нами безобразный (1), бессмысленный (2) материал… Каждый раз в голову приходит новая мысль, и каждый раз новую мысль… нужно отбрасывать, как негодный хлам (3). <...> Общее состояние творящего — неопределенность (4), неизвестность (5), неуверенность (6) в завтрашнем дне… <...>. … Мало кто догадывается, что приобретение манеры (узнаваемой и повторяемой) знаменует собой начало конца (7)» (с. 254 — 255).

     Во фрагменте отражается квантовая ситуация творчества. Есть творец — квантовое начало, и есть реальность — тот самый суперпозиционный материал, всегда направленная проконфигурация мыслительно-речевых траекторий. Они квантово альтернативны и в принципе — в бесконечном количестве, если эту интенцию (направленность) не останавливать. Эта реальность — не что иное, как сознательно-подсознательный мир творца, громоздкий и не успевающий осмысливаться. Отсюда и экстремальные определения (1, 2, 3). Атрибуты состояния творца (4, 5, 6) — это и есть нормальная модальность творчества, активизированной ментальности. Приобретение застойной манеры (7) здесь — знак деградации — коллапса творческой волновой функции, прекращения всяческого, столь нужного, волнения. Стиль фрагмента провокационно-контрастный, подрывающий конвенциональные установки, структурируемый антитезами: «восторги» - «пустые слова», «новая мысль» - «ненужный хлам» и т. д. Это стиль проникновения в истинную реальность — творения, созидания, а не наблюдения, когда ты не подавленный психически фиксатор многообразно континуальной реальности, а непосредственно в гуще нее — активный созидатель.

     А вот и Н.В. Гоголь с его пограничным состоянием контакта с квантовой реальностью: «В «Портрете» Гоголя художник приходит в отчаяние при мысли о том, что пожертвовал своим искусством ради жизни. У Ибсена в его драме (1) «Когда мы, мертвые, просыпаемся (3)» тоже художник… раскаивается в том, что пожертвовал жизнью — искусству (2). Теперь выбирай (5), какого сорта раскаяние тебе более   по вкусу (4)» (с. 257).

     В этом превосходно емком смысловом фрагменте сам автор находится на пике квантового состояния. Альтернативные и принципиально противоположные мыслительно-речевые траектории конфигурируются в стилистико-смысловой этюд. Исходя из позиции Шестова понимаем, что жертвовать искусством ради жизни — это отказаться от истинного творчества ради предсказуемого, комфортного существования. Пожертвовать же жизнью искусству имеет абсолютно противоположный, реальный, смысл. Стиль фрагмента ему вполне адекватен. Используется прием синтаксического параллелизма (две сложноподчиненные конструкции с придаточными изъяснительными — 1, 2). Однако в этой параллели симметрично сталкиваются две антитезы:

               
                жертвовование         
                /                \
              искусством — жизни       |       жизнью — искусству

     Смысловая квинтэссенция Шестова — это само название драмы (3). Мертвые просыпаются, то есть обращаются к истинной реальности — открытой и бесконечно многообразной. Вспомним слова испанского драматурга Кальдерона: «Жизнь есть сон» («жизнь»). Причем автор свою позицию не навязывает догматически. Предоставляет адресату выбор, приближая его эмоционально к своему повествованию глаголом 2 лица единственного числа системно - в повелительном наклонении (5). Здесь автор и читатель наедине друг с другом и наклонение контекстно не повелительное, но активизирующее (как ситуационная разновидность императива). В принципе здесь лаконично используется эллипсное обращение или эллипсная диатриба. Автор этих строк провел миниэксперимент по ее восприятию и рефлексированию. Услышал императив выбора для себя и, примерив шестовскую антитезу «искусство — жизнь», однозначно решил, что выбирает вариант «жертвовать жизнью искусству» и вообще — творческой деятельности, но в его (автора) случае что-нибудь из этого меркантильного существования да оставить ради исклрючения, подтверждающего правило как принцип жизни.

     О Ницше и Достоевском: «[Они] являются типичными обратными симулянтами (1)… Они притворялись душевно здоровыми, хотя были душевно больными (2). Они… проявляли свою болезнь лишь в той мере, в которой чудачество сходит еще за оригинальность. С чуткостью, свойственной всем, находящимся в постоянной опасности, они никогда не переходили за известную черту. Топор гильотины общественного мнения всегда висел над ними; стоило бы только неловким движением зацепить веревку, и кара совершилась бы сама собой» (с. 258).

     В определенной степени работы Л. Шестова — это отражение взаимного отторжения и в то же время частичной интерференции, или пересечения множеств, двух полюсов: космосапиенса и хомо сапиенса (антропо- или эгоцентриста). Под космосапиенсом подразумеваем разумное космическое начало, иерархически организованное — от высшего разума до низших уровней в мире животных, насекомых и флоры. Хомо сапиенс — это объект шестовской критики и развенчания, понимаемый как человек незыблемого закона, упорядоченности, догматизма и прагматичной, вплоть до меркантильности, пользы, враг новизны и креатива и в этих ипостасях — антропоцентрист. Однако Шестов, будучи по сути своей (объективно) личностью квантового статуса, является сторонником права на существование любых ментальных модальностей, в том числе и антропоцентризма в данном понимании. Отсюда и частичная интерференция с антагонистическим началом. Это выражается в тексте ироничным предикатом — определением (1). Причем автор еще точнее номинирует мыслителя и писателя (2). Шестову, можно сказать, несколько смешно с позиции обывательской массы.

     «Человек настолько консервативное существо, что всякая перемена, даже перемена к лучшему (1), пугает его, и он… предпочитает привычное, хотя бы дурное, старое — новому, даже хорошему (2). <...>
     Люди не любят признаваться в своих заблуждениях. <...> Люди, ничтожные, жалкие (4) существа (3), на каждом шагу… заблуждающиеся, хотят считать себя непогрешимыми и всезнающими. <...> Подлый разум, вопреки нашему желанию, подсовывает нам мнимые истины, от которых мы не умеем отделаться...» (с. 275).

     Этот фрагмент можно определить в оксюморонном стиле как человеконенавистнический и человеколюбивый. Кстати, исходя из темы нашей работы, оксюморон — соединение несоединимого, противоречивого — стоит определить как квантовый стилистический прием, прием квантового скачка, вычленяющего из множества суперпозиций бытия значимые для определенного контекста противоположные альтернативы. К этому действию мысли-речи и прибегает Шестов. Что мы видим? Абсолютно мизантропную диафору - усиленный повтор (1); антитезу в характеристике негативных, отсталых предпочтений человека (2); уточняющее приложение (3), распространяемое определениями (4) с крайне негативной оценочностью и т. п. Да еще и к характеристике проделок подлого разума можно добавить такое его умение: не только не давать нам отделаться от ложных истин, но и приучить нас вовсе не желать этого.

     Вопрос: где же здесь человеколюбие Л. Шестова? А не приходит ли на ум Петр Яковлевич Чаадаев, русский философ и публицист, который любил Россию странною любовью? Особенно в своих «Философских письмах», где критиковал все мерзости «расейской» жизни и ради чего?..

     Вот Шестов и Чаадаев, представители одного — великого — века, и нашли друг друга в родственном смысловом континууме (возможно, из которого сейчас печально, но с надеждой и наблюдают за нами).

                ИТОГИ

1. Квантовые смыслы основной части произведения:

- идея о необходимости и полезности для активного, творческого сознания как внутреннего, так и внешнего хаоса, освобождающего мысль от ограничений и застойных стереотипов;

- постановка задачи для философии, заключающейся в придании человеческой ментальности состояния неизвестности, вероятности как способности свободно проникать в квантовую сущность бытия;

- раскрытие истинной гармонии, проявляющейся в согласовании — на первый взгляд — противоречий, а по сути — квантовых скачков по единому хронотопу энергии, внутренней основы мироздания;

- идея истинного творчества как создания миров из пустоты, остающейся после творческого снятия всех ограничений, ложных представлений, неизменных убеждений и незыблемых законов, удобных для спящего, то есть почившего сознания;

- утверждение идеи об истинном отношении к Человеку: его можно любить, лишь ненавидя и раскрывая ему постоянно его ограниченность, тягу к комфортному, эгоцентричному существованию, - по сути квантовой любовью.

2. Эволюция стиля основной части «Апофеоза беспочвенности...»:

- развитие утвердительно-провокационного стиля;

- формирование данного стиля приемами употребления разговорных клишированных сравнений, построения рядов субстантивов-существительных с резкой негативной коннотацией как средств, провоцирующих сознание адресата стремиться к развитию активного, деятельного отношения — критического к своей отсталости, заинтересованного и органичного - по отношению к бесконечному множеству вероятностей, а значит, и потенциальных возможностей бытия;

- новаторское употребление «гармоничных» антитез, раскрывающих доминирование множества суперпозиций истинных бытии и сознании;

- аккумуляция негативных и экстремальных для обывательского сознания адъективов (прилагательных) и субстантивов при раскрытии должного состояния творчества, проникающего в единственно реальный мир множества вероятных альтернатив, суперпозиций как огромного потенциала для креатива;

- склонность к употреблению диафор и определений, включая распространенные, все с той же прогрессивной негативной оценочностью.