Трудный разговор II

— Почему именно Сэд? — поинтересовался Владимир просто, чтобы хоть что-то сказать. Ласточка удивилась вопросу.
— Потому что она любит тебя, почему же ещё.
Дэннер честно задумался, и, спустя какое-то время, вынес вердикт:
— Нет, ты ошибаешься, — мягко сказал он. — Не любит. Если бы любила – пошла бы навстречу.
— Но она пошла! Вон, письмо тебе написала...
— Ах, да, письмо. — Владимир улыбнулся чему-то своему. — Она, правда, верит в то, о чём говорит. Но это не так. Когда любишь – ценишь каждый жест, каждое слово, каждый, пусть даже незначительный намёк на ответные чувства. Потому что невольно на это настраиваешься. Знаешь, сколько раз я проигрывал в памяти нашу встречу на улице? Сам сбился со счёта...
Ласточка смутилась.
— Я просто хотела помочь. Я тебя не сразу тогда узнала, было сыро и темно.
— Вот именно. Но для меня это неважно – важна твоя забота, понимаешь? Даже если ты просто проявила участие по-человечески.
Ну, а тут совсем иная ситуация. Я как только ни старался о ней заботиться, подружиться, в чём-то помочь – а она моего участия, да и меня, так-то, в упор не видит. Замечает только, когда мне плохо. Это не любовь. Это увлечение. Это пройдёт...
— Зря ты так, — грустно вздохнула Октябрина. — Сэд просто... чуткая. Ну, знаешь, есть такие люди, они – как ландыши. Нежные такие, того и гляди, коснись неосторожно, и все лепестки помнёшь. Вот и она такая. К ней подход нужен особый.
— Значит, не так уж я ей и нравлюсь, раз я вынужден подходы искать.
— Он каждому нужен...
— Это тебе в медицинском сказали?
— Ну, допустим! — Октябрину это задело. — И что?
— И всё. Я не медик, Ласточка, я солдат. У меня мозги проще устроены. Примитивнее, если хочешь.
— А Бетховена играешь.
— Должен же я хоть что-нибудь делать, чтобы с ума не сойти...
— Хватит. Ты не такой. Я читала твои стихи...
— Это позорная страница моей биографии, не напоминай.
Ласточка взвыла, стукнула кулаками по кровати, и... поцеловала его в губы.
Пока Владимир приходил в себя, она уже успела вскочить и убежать к пианино.
Владимир подошёл и остановился по другую сторону от инструмента.
— Тук-тук, — сказал он.
— Кто там? — мрачно отозвалась Ласточка, наигрывая одним пальцем Траурный марш. Владимир вздохнул.
— Эй. Ну, давай поговорим.
— Никого нет дома.
— Ты ведёшь себя не лучше Моники.
— Это почему же?
— А потому. То целуешь, то убегаешь, то дерёшься. Ты уж определись, а то я с вами так с ума сойду. Окончательно, то есть.
Ласточка вздохнула и, подойдя к Дэннеру, осторожно погладила его по плечу.
— Ну, извини. Слышишь?.. Не сходи с ума. Я хочу, чтобы ты был счастлив, и чтобы Сэд была счастлива. Просто не совсем понимаю, как это сделать.
Владимир пристально поглядел на неё и улыбнулся.
— Эх, Ласточка. А чтобы ты была счастлива, ты разве не хочешь?
Октябрина хлопнула ресницами.
— О... об этом я не думала... — она упрямо тряхнула головой. — Мы сейчас не об этом.
— Об этом. Как раз об этом... — Владимир притянул её к себе, не оставляя простора для манёвра. Он, правда, страсть как от этого всего устал.
На этот раз она не стала вырываться. Поцелуй вышел совсем уж нерешительным, и Владимир успел себя мысленно отругать. Он справедливо ожидал, что не сумеет остановиться, однако новых поцелуев не последовало – тут бы от первого опомниться. Первого – потому, что ранее всё как-то скомкано выходило, урывками. А здесь просто деваться некуда. И спешить некуда тоже.
И тут Ласточка взяла, да и разрушила одним махом всю чарующую ворожбу момента.
— Ничего себе, — задумчиво проговорила она, — а это, оказывается, бывает даже приятно.
— Даже?.. — Владимир так удивился, что не обиделся почти. Ну, разве что, совсем чуть-чуть...
— А что?
— А до того?
— Ну... не считая того раза, с Ги... — Октябрина побледнела и втянула голову в плечи. — Э-э...
— Да ладно уже, — махнул рукой Дэннер.
Ласточка, помедлив, уютно склонила голову Владимиру на плечо. Так они и сидели какое-то время, и даже паника отступила. Может, клаустрофобия не была на самом деле такой уж сильной. А может, её отгоняли тёплые Ласточкины руки.
— Больше не будешь убегать?
— Ты же всё равно догонишь.
— А ты этого не хочешь?
— Хочу.
Помолчали.
— А ты помнишь Лунную сонату? — спросила Октябрина. Дэннер застонал.
— Ну, почему все её спрашивают!
— Потому что она красивая. Так помнишь или нет?
— Помню.
Владимир доиграл последние ноты и обернулся.
— Ну как? Будут ещё заказы? Не стесняйся, я сегодня в ударе.
— Отчего, от того, что нас заперли? — улыбнулась Ласточка.
— Не знаю... вдохновение появилось. — Он осторожно взял её за руку. — Не отпихнёшь меня опять?
— Посмотрим, — смешливо отмахнулась Октябрина. — Как там наши...
Владимир хотел было ответить что-нибудь в духе, что ничего, отдохнут от них, как вдруг одна клавиша запала. Ля-диез второй октавы подалась под его пальцем, с глухим звуком, будто жалобно кашлянувшим. А обратно уже не выправилась.
Дэннер осторожно подцепил её ножом и, повозившись немного, вытащил канцелярскую скрепку. Она была разогнута, и на том её конце, что был внешней скобой, пошире, запеклась кровь.
— Гляди.
— Ого. Это Софья оставила?
Ласточка принялась тщательно исследовать пианино, и вскоре поманила Владимира рукой.
— Вот здесь. — Она кивнула на нижнюю деку. Слева она была покрыта сетью царапин, словно некто спьяну пытался попасть ключом в замочную скважину. Дэннер изучил направление царапин и провёл скрепкой, протиснув её в щель. Скрепка застряла. Владимир, повозившись, вытащил уголок свёрнутого листка бледно-голубой тонкой бумаги.
— Это же бланк для лаборатории, — удивилась Ласточка. Она развернула листочек и поглядела на товарища. — Здесь... твоя фамилия.
— Дай сюда. — Владимир ловко выхватил листочек из пальцев Ласточки. — Откуда у Софьи... — Он побледнел и замолчал.
— В чём дело? — всполошилась Октябрина, и Владимир протянул ей лист обратно. Ласточка быстро прочла, и глаза её распахнулись. — А это точно ты? Может, однофамилец.
— Однофамилец с совпадением даты рождения, группы, резуса и даже идентификационного чипа. Вот это, я понимаю, совпадение!
Воцарилось тягостное молчание.
— Совпадение девяносто семь и девять десятых процента, — заговорил, наконец, Владимир. — Это какой-то Болливуд, а не больница. Сперва Агата, потом Эллисон, теперь вот... Обрати внимание, здесь стоит печать и подпись Хейгеля.
— Ну, Хейгель заказывал тест на совпадение ДНК... ой... Вот, почему он тебя так легко оставил! Он сразу тебя узнал. — Ласточка закрыла лицо ладонями. — А я-то дура... устроила детектив...

Мэдди пробиралась через трущобы с нехорошим предчувствием – здесь было как-то слишком многолюдно для этого района Города. Конечно, на основе растущего с каждым годом количества бомжей, нельзя было заявлять о трагедии, но что-то определённо тут было не так...
— Стойте! — кто-то ухватил за рукав, и встретился с недоумевающим взглядом прекрасных карих глаз Джульетты. — О, какая вы красивая!.. Мне нужна помощь! Мы вызвали «скорую» два часа назад, но они никак не приезжают! Что они там, чаи гоняют, что ли?! Вечно этих медиков не дождёшься...
И только Мэдди знала, что последнее время в городе на «скорую» ажиотаж. И что бригада не едет из-за того, что вызов долго висит на пульте – не хватает машин... А кроме Парадайза бесплатной «скорой» в Городе больше нет...
Но разве её стали бы слушать? Ох, и вряд ли.
— Что у вас случилось? — участливо поинтересовалась Моргана, перехватывая мотоциклетный шлем в другую руку. — Может, я могу как-то помочь.
Элементарные медицинские знания у неё присутствовали, а более твёрдые дополнительные руки всегда не лишние, и могут помочь. Или просто констатировать смерть.
— Вы посланы мне свыше! — обрадовалась женщина. То, что это именно женщина, Мэдди заметила только сейчас, когда она запрокинула голову, открывая шею. До того половую принадлежность было трудно определить. Когда-то её лицо, наверно, было красивым, а голос мелодичным, но теперь голод уничтожил фигуру и волосы, которые торчали, неровно обрезанные, видимо, прямо так, запросто, ножом, а болезни прикончили и голос, лишив последних остатков природной красоты.
— Пойдёмте, — она потянула Мэдди за рукав, — мужу очень нужна помощь, он заболел...
В том, что он заболел, Мэдди и не сомневалась, а окончательно убедилась при виде упомянутого мужа.
Спустившись по грязной лестнице в цокольный этаж, они оказались в сырой полутёмной комнате. Чуткий нюх Джульетты моментально определил наличие всех известных науке видов бытовой плесени, и парочку неизвестных впридачу. Ещё пахло тушёной капустой и кипячёными пелёнками. Но сильнее всего бил приторно-железный запах, совсем как в хосписе Парадайза. Тяжёлый запах гнили, болезни и смерти.
Мужчина метался в лихорадке и всё звал кого-то. Он лежал прямо на полу, на полусгнившем матрасе. У него отсутствовала правая нога по колено и ухо, но это были старые раны. Отчётливый запах неумолимо приближающегося сепсиса исходил из-под рубахи, от корпуса.
Была бы Мэдди обычным человеком, она бы либо оцепенела в ужасе, либо вылетела из этого подвала, как ошпаренная. Но это была Мэддисон, профессор неорганической химии, к тому же, когда-то тоже побывавшая в подобном положении, разве только без сепсиса. А неприятные вещи она видела и на работе в избытке, чего уж говорить про мерзкие запахи. Да и в трущобах Города она тоже успела на многое насмотреться.
Положив шлем на пол, Мэдди приблизилась к мужчине и решила сперва произвести осмотр, и только после этого хвататься за голову и звать на помощь.
Расстёгивая грязную заношенную рубаху, Мэдди мельком подумала, что женщина просто не смогла внятно описать проблему, и врачи приняли её мужа за алкаша в белой горячке. У «скорой» есть своя так называемая «очередь», в которой на первые позиции помещаются вызовы действительно срочные – критическое падение давления, огнестрелы или ножевые, сердечные приступы... А тут, если всё по незнанию или в растерянности неправильно описать, можно и в самом деле не донести, что у пациента сепсис. Хотя... Скорее всего, уже и на момент вызова «скорой» бедняга был обречён. Только вот как его жене это сказать?
Судя по татуировкам, да осколочному в пол-лица, перед ней был фронтовик. А судя по крепкому телосложению – заводчанин. Возле матраса валялся импровизированный протез, собранный из разномастных деталей. По полу, ухитряясь не проваливаться в щели между гнилыми досками, шустро ползал малыш месяцев девяти, худой и грязный. Пока что, его заинтересовал шлем. Ребёнок сосредоточенно потрогал его ладошкой и что-то залепетал, на своём, малышовом языке. Наверно, делился впечатлением. Женщина, стоя рядом, заламывала руки.
Под рубашкой обнаружилось ножевое ранение, но не обычное. Мэдди стоило очень больших усилий не выдать эмоций на лице, потому что такую невероятную смесь гнева, удивления и негодования сложно потом будет объяснить.
Ране явно был не один день, её бинтовали, но она гноилась и раскрывалась снова. Но самое ужасное то, что нанесена она была виброклинком – Мэдди распознала это по оплавленным идеально ровным краям, словно пластик резали горячим ножом. Неужели Николас? Он исчез только вчера, соответственно, вполне мог успеть навредить кому-то... Или по Городу бродит ещё один андроид-убийца?
Мэдди захотела связаться с Джейми, но вовремя сообразила, что для окружающих это будет выглядеть странно, а если несчастная женщина догадается, что её спасительница андроид, реакция могла быть в какой угодно степени неадекватная. Пришлось срочно придумывать выход.
Ситуацию спас телефон Элеоноры, который она то ли забыла, то ли специально подложила Джульетте в куртку. Мэдди сделала вид, что быстро набирает номер, а сама просто вклинилась в канал, на котором общались её друзья.
— Джейми, ты на смене? Есть минутка?
— Едем с площади Победы, — отозвался бесцветный от усталости голос фельдшера. — Я тебе та-акую новость расскажу, ты офигеешь... А у тебя что случилось?
— У меня тоже для тебя шикарная новость. Видишь, где я? У меня тут человек с ножевым, до сепсиса рукой подать. Говорят, что вызвали «скорую», но те едут уже два часа. Сможешь забрать? Я потом всё объясню.
Начинать вслух рассказывать о вчерашних похождениях, андроиде-убийце и виброклинке Мэдди побоялась всё из тех же соображений. Если сейчас Джейми не подберёт бедолагу, то через несколько часов ему конец.
В такие моменты Мэдди радовалась, что у неё механическое тело. Почти любые ранения не смертельны, а даже если и пострадает что-то жизненно важное кроме мозга, её можно будет восстановить. А тут... Человек, хоть и в полной нищете, но у него есть семья, даже ребёнок. А сейчас он возьми и исчезни, как будто его никогда и не было. Жена останется одна с маленьким ребёнком на руках кое-как сводить концы с концами, при этом, если она действительно любит своего мужа, а не живёт с ним чисто из вопроса выживания, ей будет очень и очень плохо. Мэдди захотелось сквозь землю провалиться от стыда и чувства беспомощности. Поэтому она решила поторопить с ответом фельдшера:
— Ну? Сможете? Я его до клиники не довезу.
— А, чёрт их всех побери! Диспетчер, это седьмая! Экстренная ситуация на Фабричной, угроза жизни, меняем маршрут... Да я понимаю, ну, отодвинь бабулю! Да нормально с ней всё, ей тупо скучно, она уже третий раз сегодня вызывает... Михалыч, давай на Фабричную... — далее последовала непарламентарная лексика, и связь отключилась.
Кто-то тронул за плечо.
— Вот, — женщина протянула ей чашку с отбитым краешком. И с простой водой, правда, горячей. — Согреетесь хоть... а то вы очень легко одеты.
«Бестолочь!» — мысленно обругала себя Мэдди, но кружку всё-таки приняла. Вода была с привкусом извести и хлорки, так что Мэддисон лишний раз порадовалась тому, что она железная.
— Врачи будут через несколько минут, — пояснила она чуть позже, поспешно убрав телефон и сделав ещё один глоток из чашки, побольше. — Можете мне рассказать хоть что-нибудь о случившемся? Как ваш муж получил эту рану? Это важно знать медикам.
«А ты-то какого чёрта это спрашиваешь, дура? На тебе белого халата или хотя бы формы скоряка не наблюдается что-то». Впрочем, Мэдди понадеялась, что бедная женщина слишком взволнована судьбой мужа и на эту маленькую нестыковку внимания не обратит.
Очень тяжело было корчить из себя человека, прям, хорошего такого, живого, полноценного. И людям, стало быть, сложно быть людьми. Сама-то Мэддисон уже позабыла об этом. К счастью, ехать вместе с пациентом в Парадайз она не собиралась – до дома она ведь так и не дошла, а список Элеоноры всё ещё был в силе. Да и неплохо бы свои манатки перетащить по новому месту дислокации.
Женщина покачала головой.
— Да напал кто-то на парня возле метро... А он шёл с работы, увидал, защищать взялся. А тот, бандит, он-то убежал потом, а полиция и разбираться не стала, только добавила... Простите, — спохватилась она. — Вы не подумайте, я не жалуюсь...
Мэдди выслушала молча и беспристрастно, и с чего женщина решила, что ей противно, неприятно или что-то в этом духе, неизвестно. Пришлось включать вежливость.
— Всё в порядке. Мы сейчас живём в таком мире, где каждый сам за себя. Я поднимусь, чтобы встретить бригаду.
Про основную причину пребывания тут забывать не приходилось, потому Мэдди спешно подхватила с пола шлем и выскочила на улицу, надеясь как можно раньше встретить Джейми. Хоть она и не была особо пуглива, всё же чувство ответственности за умирающего её угнетало, да и сам факт, что в этой ситуации лучшей помощью от неё будет больного не трогать – тоже. Ещё и здесь Николас умудрился засветиться... Если о его похождениях узнает полиция и всерьёз заинтересуется, то проблемы возникнут и у остальных, в том числе и у самой Мэдди – это она ведь всё затеяла и попросила помощи у людей... Как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров.
На улице Мэдди страшно захотелось закурить, хоть и такого кайфа, как люди от этого процесса она не получила бы, да и Джульетту не хотелось портить вонью дешёвых сигарет. Мэдди курила, пока была человеком, снимала таким образом стресс, потому как было в этом процессе нечто медитативное, успокаивающее. А вот спокойствия сейчас как раз и не хватало...
Поэтому когда «скорая» затормозила напротив, и водитель закурил, сигаретный дым дразнил и раздражал. Из машины вылетели Джейми с чемоданом и Гертруда, синяки под глазами которой занимали пол-лица. Вся бригада походила на компанию зомби из какого-нибудь ужастика.
— Привет! — Декстер подошёл к Мэдди. — У нас есть кое-что для тебя, проверишь, как вернёшься в Парадайз? Строго конфиденциально и крайне опасно. Показывайте вашего больного.
— Да, давай, — Мэдди с выражением сочувствия и такой же усталости протянула Джейми руку, чтобы забрать это самое «кое-что», а про больного тут же обмолвилась: — Там, в этом доме, внизу. Я с вами не пойду, я тоже здесь не просто так прогуливаюсь. Самый ужас в том, что у него на теле рана от вибронклинка. Только жене его ничего не говорите! — поспешила предупредить она. — Возле метро на него напал некто, подробностей не знаю.
— Мне этот придурошный надоел, — проворчал Джейми. — Давайте его второй раз убьём?.. — Он протянул Мэдди металлический контейнер, из тех, в каких обычно транспортируют опасные образцы, и принялся спускаться.
Мэдди только пожала плечами разочарованно, но ничего объяснять не стала. Вместо этого Моргана пристроила контейнер на багажник мотоцикла и чуть ли не вприпрыжку рванула в сторону своего дома, чтобы побыстрее оттуда всё приволочь.

В дверь протиснулся Олег с подносом в руках.
— А я тебе ужин принёс, — сообщил он, водружая поднос на тумбочку. Ужин состоял из водянистого картофельного пюре, рыбной котлеты и... внезапно батончика мюсли. В больнице таких не давали.
— Все заняты, Мэдди ушла, Элеонора чинит механических людей. И мама куда-то пропала.
Моника к этому времени уже почти совсем заснула, замученная собственными печалями, страхами и слезами. Вид у неё, конечно, был совсем жалкий, настолько, что впору было завернуть её в одеяло и прижать к себе, как младенца. Возможно, кстати, именно этого ей всё время и не доставало: банальной нежности, не сопровождаемой никакими громкими словами. Жаль, Дэннер не заметил, с каким благоговением смотрела на него Моника, когда ему удалось пробудить её от необъяснимого долгого сна...
Услышав голос Олега, она приподнялась на худых руках, увидела его с подносом, утёрла заплаканное лицо ладонью и обронила робкое «спасибо», а затем уселась и забрала у мальчишки свой ужин. Еда либо вызывала у неё отвращение, либо не занимала вовсе, аппетит по-прежнему отсутствовал напрочь, но есть нужно, поэтому, покрутив в руке вилку, Мона всё-таки нехотя ткнулась ею в котлету.
— ...и тебе стало скучно, потому ты пришёл ко мне? — спросила она совершенно беззлобно, наоборот, с добрым интересом.
Малыш устроился в изножье кровати.
— Мне не бывает скучно... Я подумал, может, тебе грустно оттого, что все заняты, и решил тебя навестить.
— Спасибо, — совершенно искренне улыбнулась ему в ответ Моника, укладывая в рот кусок котлеты. — Это хорошо, когда скучно не бывает. Я пока в своей квартире жила, тоже ни минуты не скучала. А теперь видишь как: постельный режим у меня.
В обществе Олега о проблемах думать как-то не особо хотелось, да и вообще думать. Она бы с удовольствием поиграла с Фрейей в куклы, а её братцу собрала бы машинку на радиоуправлении, ведь у самой Моники детства толком не было. Но суровая реальность такова, что приходится быть мрачным взрослым, которого всё по тому же Экзюпери интересуют только цифры.
— Ничего, — уверенно пообещал Олег. — Ты скоро поправишься, и тебе не придётся больше ездить на коляске.
— Хотела бы я в это так же безоговорочно верить, — печально улыбнулась ему Моника. С котлетой она уже справилась, теперь воевала с пюре, правда, чуть менее успешно.
— Когда становишься взрослым, просто верить во что-то становится сложнее, — пояснила она своё пессимистичное настроение после продолжительной паузы. — Так что я тебе даже немного завидую.
Дети же верят в Деда Мороза, пасхального кролика, в зубную фею и подобные мистические явления, и не потому, что чего-то не знают, а потому что им нравится приятное ощущение тайны, сказки. Есть в этом что-то вкусное, интересное и даже немного мотивирующее. Монике же требовалось сейчас поверить в нечто, пожалуй, чуть более реальное, чем тот же Дед Мороз, но зато куда менее понятное и совершенно абстрактное. С этим возникли сложности.
— А где сестрёнка твоя, кстати? Я её что-то уже очень давно не видела, — вдруг забеспокоилась Моника.
— Но я не верю, — удивился Олег. — Я вижу. А, Фрейя гуляет с Мизери, они подружились. Мизери ей рассказывает про бомбоубежище, корабль в темноте и врата моря.
— Хорошо, что не бедокурит где-то, — Мона улыбнулась, но про себя подумала: гулять с девочкой-полупризраком по жуткому бункеру – не самое здоровое занятие, но прямо сейчас вскочить и изловить девчонку Моника не могла. — Видишь, значит, — она словно пережевала это слово, пробуя его на вкус. — Хорошо, доверюсь тебе.
С Олегом Мона старалась быть добрее и мягче, потому что ребёнок уж точно не виноват в её загонах и психозах. По большому счёту и Дэннер тут не при чём... Не он же бухал, когда маленькая Мона лежала в больнице, никому напрочь не нужная? Не он же её с лестницы в конце концов спускал... А общается она с ним так, как будто из-за него в инвалидку села. Неправильно это. Глупо и бессмысленно.
Мона совсем сникла и тяжело вздохнула, доедая последнюю вилку пюре. От любой еды её неизменно мутило, но чувство это, хоть и было мерзким, оставалось вполне терпимым. Во всяком случае, всё равно уже скоро спать ложиться, а там само пройдёт. До тех пор, пока в неё не начнут запихивать завтрак.
— Вижу тебя в машине... — продолжал Олег. — И на тебе форма какая-то, незнакомая. Ещё вижу тебя в длинном платье. Оно золотистое.
Золотистое платье было у Эллисон – Моника сама видела его в чемодане. Успела заметить. Не совсем золотистое, скорее, цвета шампанского. Золотистой была на нём вышивка, и люрексовая нить. Но длинное, точно.
— Ну, в машине я могу быть только в качестве пассажира, — по-доброму засмеялась Мона. — У меня на оба глаза минус восемь теперь. А платье... Не знаю даже. Никогда не носила платьев.
В таком состоянии вполне естественно, что вид у Моники много лет оставался неизменным: мешковатая футболка с узким вырезом да обтягивающие брюки, которые она могла на себя натянуть самостоятельно. И насчёт платьев она приврала: Эллисон ведь надевала на неё такое. Только не золотистое, а чёрное, но в будущем ведь всё что угодно может случиться, а уж цвет платья не настолько священная деталь, чтобы к ней привязываться. Но, конечно, в историю с платьем верилось даже меньше. Если она и вылечится, встанет на ноги и останется служить в Константе, то уж платье наденет только в качестве прикрытия на операции. Если с противоположным полом складываются такие сложные отношения... Да и надо ли вообще оно? Не надо, но хотелось, как девочке. Надеть красивое платье и блистать в восхищённых взглядах окружающих. Только вот желание это для замкнутой Моники было совершено иррациональным.
— Я вижу тебя за рулём. — Олег нахмурился. — И Дэннера... у него кровь идёт... Ой. — Малыш уставился на Монику широко распахнутыми глазами.
— Чего?! — не поняла Моника, которая тут же оживилась, услышав не слишком весёлое предсказание. — Ты уверен, что это не далёкое будущее?
Нет, гипотетически она вполне могла сесть за руль – представление имела, хоть и без прав, в очках видела неплохо, а экзоскелет восполнил бы недостаток подвижности, но... Во что опять вляпался этот рыжий бес? Да и вообще где он после всех этих побегушек по заражённым Мореной тоннелям и подвалам? Неужто мирно бурбон с Элеонорой дует? Да как бы ни так!
Мона хотела вскочить, но быстро поняла, что слишком слаба для сдачи внепланового норматива по спасению упрямых идиотов, поэтому потянулась к тумбочке и взялась за передатчик. — Дэннер! Ты там? С тобой всё нормально?
В эфире повисла невесёлая тишина. Зато отозвалась Элеонора:
— Да живой он там, не бойтесь. Это у него просто передатчик не работает.
— Не совсем далёкое, — кивнул Олег. — Там люстра большая хрустальная и много еды, только маленькой.
Моника перестала что-либо понимать вовсе, и даже ненадолго зависла, но потом встрепенулась, как сонная птичка и уставилась на Олега широко распахнутыми глазами. Владимир в стране агрессивных лилипутов-каннибалов? Или что-то более реальное, а от того и более страшное?
— Опять в какой-то подвал залез, — констатировала Сэд без вопросительной интонации, скорее с негодованием, но ещё не злостью. — Ладно, ему и самому там решать, что делать. Может, даже и хорошо, что ты мне ответила, а то он бы опять решил, что я хочу с ним поссориться.
Элеонора засмеялась и, судя по хлопку пробки, открыла коньяк.
— Это он может. Но технически ты угадала: подвал. Ничего, они там не одни, я за ними приглядываю.
— В таком случае, кто я такая, чтобы тебе не верить, — вздохнула Моника, хотя совершенно ясно чувствовала в словах Элеоноры серьёзную недосказанность, размером где-то с Марианскую впадину. Однако попытки вымогать по этому поводу хоть какую-нибудь информацию явно к большому успеху не приведут (если принять за константу успеха относительно мягкие матерные тирады Элеоноры), это Моника уяснила тут же, не отходя от кассы. Поэтому, несмотря на бушующий адским пламенем праведный гнев, она отложила коммуникатор и снова переключилась на Олега.
— Расскажешь ещё про то, что видишь? — спросила она. — Потому что пока я не могу понять сути.
— Ага, — с готовностью кивнул малыш. Взгляд у него сохранял, впрочем, странную отрешённость, непривычного человека наверняка бы напугавшую. Но таковых в палате не наблюдалось. — Я тоже не совсем понимаю. — Олег машинально запустил пальцы в растрёпанные волосы. — Ты там в платье, с высокой причёской. В руке у тебя бокал с шампанским, узкий такой... Там много света, играет музыка и хрустальные люстры... А Дэннер – ого, на нём парадный мундир! Вообще, там все очень нарядные. Мама в красном платье, о чём-то разговаривает с очень красивой тётей. Вижу окно, за ним густой снег и темнота. Это не Земля... Потом ты, за рулём автомобиля, только он не едет, а летит, и Дэннер, кажется, сильно ранен. Ты ведёшь, а мама лечит рану на ходу.
Малыш чутко вздрогнул.
— Ещё вижу Фрейю на большом корабле. Но очень смутно.
Походило на сюжет боевика, не слишком продуманного, но вполне сносного. И жуткого. Опять раны, гонки, тревога за близких... Как же Мона этого не хотела! Она даже за голову схватилась, чтобы ослабить переживания и зацикленность.
— Даже не знаю, что и сказать... — едва слышно выдала она, всё-таки подняв взгляд на мальчика. — Давай пока сосредоточимся на чём-то другом... Ты же у нас рисовать любишь? Притащишь бумагу с карандашами?
Моника хотела отвлечься от своих страхов и кое-что для самой себя визуализировать, чтобы понять, как дальше относится ко всему, что происходит вокруг. А как нельзя лучше для этих целей подходит детское общество, к тому же такого удивительного ребёнка, как Олег.
Она хотела понять, что именно испытывает к Владимиру, как это чувство назвать и что с ним теперь делать. Олег мог в этом помочь, даже не зная, зачем Моне вся эта история. Хотя... Наверняка он знает, просто не говорит.
— Давай? Я хоть вспомню, как это делается.
— Конечно! — обрадовался Олег. — Будем рисовать!
И он убежал, едва не сшибив на выходе медсестру с таблетками.
— Да что ж такое! — дежурно возмутилась она. — Осторожнее!
— Извините!
Когда Олег вернулся с бумагой и карандашами, в палату вошёл Самуил Абрамович.
— Добрый вечер, — приветствовал он, и тут заприметил сына. Малыш боязливо придвинулся к Монике вплотную, потом уставился на него.
— Па... папа?..
Доктор критически оглядел его и строго вопросил:
— А ты что здесь делаешь? Тебе спать пора.
Если мать ему давала все возможные поблажки, в число которых входили ночёвки в Парадайзе, это ещё легко можно было понять: многие так делают. Когда ребёнка оставить не с кем, а работать как-то надо, приходится брать его с собой на работу. Так он всегда под присмотром, и всегда на глазах. С другой стороны, доктор Борнштейн, похоже, вообще был не в курсе своей трагической смерти, и что его жена несколько лет провела в роли матери-одиночки. А Олег успел за это время совершенно отбиться от рук и сделаться не в меру самостоятельным ребёнком. В больнице он уже чувствовал себя как дома, заботился обо всех, и приобрёл печальную раннюю мудрость ребёнка, брошенного судьбой в условия выживания. Теперь строгий отец вряд ли сумел бы так легко спровадить его в постель, да и появляться дома было опасно. Он прижался к Монике тёплым воробушком, и на всякий случай обхватил её за плечо, вцепившись, как в спасательный круг.
— Па-ап... но ты же... Как?!

Спичка мрачно покосился на катетер.
— А где докторша?
— Какая докторша? — уточнил Тадеуш.
— Симпатичная такая. С косой.
— А, Ласточка.
— Во, точно. Она самая.
— Не знаю, пропадает где-то весь день... того и гляди торжественный момент пропустит.
— Это какой такой момент?
— Вы станете первым, кто увидит новый мир.
— Хороший мир?
Тадеуш присел на краешек кровати, измеряя Спичке давление.
— Довольно паршивый с нашего с вами ракурса.
— Ну и ладно. Главное, не взаперти.
— Скоро, — пообещал Тадеуш.

— Они же не могли бросить нас одних, они наверняка за нами приглядывают! — Ласточка активно жестикулировала перед камерой видеонаблюдения. Наконец, Дэннер оттеснил её, открепил камеру от стены и сунул подруге под нос.
— Вот. Она не работает!
— Не может быть, — побледнела Октябрина. — Значит, остальные...
— Мы их отключили ещё тогда, когда нашли эти помещения, помнишь? С тех пор не включали.
Ласточка без сил опустилась на кровать. Потом улеглась, повернувшись на бок и задумчиво ковыряя ногтем резную ножку кровати. Дэннер оглядел её внимательно и встревожился.
— Ты чего? Вид у тебя нездоровый...
— С чего бы ему здоровым быть, — отмахнулась Октябрина. Потом вздохнула и повернулась к Владимиру. — Я устала. И сердце болит. А вдруг, тебе станет плохо, а я не смогу помочь? Может, сообщение им отправим?
— Ага, с почтовым голубем. Правда, они нас так угробят, пока воспитывать будут... Слушай, есть идея.
Ласточка села на кровати, поджав ноги.
— Ну?
— Ну, — передразнил Владимир. — Не нукай, чай, не запрягала. Вот, не хотел я этого говорить, но... свяжись с Гичем. Они с Элеонорой этот детский сад устроили, они же пускай и разбираются.
— Не могу, он меня блокирует. Думаешь, я не пыталась?
— А чего ж молчала тогда?!
— А ты догадайся, — буркнула Октябрина.

Взяв в руки чистый листок, Моника ещё не знала, что будет на нём изображать. Особого изобилия цветов среди карандашей не было, и она даже подумывала о том, чтобы подарить Олегу и его сестре целый арсенал для творчества. Не в благодарность, не в желании задобрить, а потому что хотела просто сделать что-то хорошее. Что должно быть на этом листке, спрашивала себя Моника, взяв из кучки синий карандаш. Почему синий, она даже себе сказать не могла.
При виде доктора Борнштейна сердце Моны ушло в пятки. Как объяснить мальчику, что его отец просто взял и воскрес? Да и вообще... Точно, что появление Моники с Дэннером в Парадайзе вскрыло неимоверное количество такой невероятной чертовщины, что уже просто голова кругом шла.
Моника даже не нашлась, что сказать, кроме невнятного приветствия, и просто уставилась потерянным взглядом на Самуила.
— Он пришёл меня навестить, — наконец Мона смогла доброжелательно улыбнуться и сыграть в дурочку, правда, не особо надеясь, что прокатит.
— Похвально, — тоном священника на проповеди отозвался доктор. — Но существуют правила, молодой человек. Где твоя мать?
— Она занята, — упрямо насупился Олег. — А я останусь с Сэд.
— Не вариант. Ты отправляешься домой...
— Мне нельзя домой! Доктор Хейгель опять подошлёт убийц!
— Доктор Хейгель?.. Главврач? — Самуил Абрамович удивлённо вскинул брови и перевёл вопросительный взгляд на Монику.
Взгляд у той тревожно забегал по палате. Говорить или нет? Но им обоим действительно нельзя возвращаться домой, их убьют, что Олега, что Монику, что Фрейю или Октябрину, тут уж действительно без разницы, кого мочить. Но с другой стороны, можно ли доказать что-то живому трупу? Если он по-настоящему живой. Ну и уж тем более, если он по-настоящему труп.
— Э... Вообще я здесь нахожусь после попытки убийства. Целую толпу киллеров ко мне отправили после того, как я взломала сервер Парадайза. Ваш главврач творил тут сомнительные дела, а меня наняли, как специалиста по данным. И вот, что получилось... Олега чуть не убили вместе со мной, к слову. Здесь нам безопаснее.
Врать у Моны сейчас сил не было. Голова пуста, на душе полный мрак, а вокруг творится какая-то ерунда, помноженная на неразбериху. Правда, если Олега выпнут домой, плохо дело. Хотя запасной план у Моны в голове был – Самуил вряд ли имел хоть какое-то понятие о наличии в клинике андроидов, в том числе вполне работоспособных няньки и солдата.
Доктору хватило ровно тридцати пяти секунд на оценку ситуации и принятия объективного решения.
— Хорошо. Олег остаётся в Парадайзе. Но найдёт мне свою мать. Найдёшь?
— Ладно, — согласился малыш. — Я найду маму и передам, что ты её ищешь, а ты мне разрешишь остаться с Сэд.
— Если ты дашь нам поговорить!
Надо же, поверил. И не стал ничего устраивать – в смысле скандалов или разборок. Удивительно сговорчивый мертвец.
Освободив свою руку из крепких объятий Олега, Мона погладила его по взъерошенным волосам и слабо улыбнулась, вроде как никакого подвоха не замечала, и всё так и должно быть, хотя на деле удивлена и напряжена она была не меньше Олега. В конце концов, всем же ясно, что мёртвые не возвращаются, а здесь наблюдалось поразительное исключение из правил. И несмотря на то, что о появлении доктора у Моники было больше знаний, чем у малыша Олега, страх и непонимание оставались такими же. Только вот на замученном печальном лице их особо не разглядеть было, поэтому казалось, что Мона относится к этой ситуации почти на сто процентов ровно.
Олег, поколебавшись, всё-таки убежал, но, как бы невзначай, оставив на тумбочке своего оленя. Доктор невозмутимо принялся измерять Монике давление и щупать пульс.
— Я видел сегодня в новостях, — сказал он, нащупав. — Наше руководство арестовано, и таинственная полумифическая Константа тоже здесь. Я думал, это утка.
Спросить бы у него, не должен ли он быть сейчас в своём отделении. Насколько Монике было известно, хороший хирург зверь редкий и занесённый в Красную книгу. И, насколько ей также было известно, Самуил Абрамович именно таковым и являлся.
И чего он тут застрял? С какой целью? Уесть жену, что ли? Непонятно.
К вечеру она уже чувствовала себя лучше, хоть и пережитый недавно приступ давал о себе знать. Может, и правда всё не настолько плохо? Но известно это станет лишь завтра.
— Как видите, не утка, — саркастично улыбнулась Моника. — Я своими глазами видела и сомнительные документы, и странные списки пациентов, которые вроде как мертвы, и даже плантация конопли на территории клиники есть. А врать мне бессмысленно – меня просто наняли. И ещё убийц успели подослать, разве только бестолковых...
Вопрос, какого чёрта хирург взялся вести больную, которую оперировать-то вообще нельзя, Мону занял относительно недавно. Её иммунитет очень плохо переносил хирургические вмешательства, устраивал забастовку и едва не убивал свою истощённую хозяйку, экстренными темпами устраняя последствия. Поэтому ей было так плохо после пустяковой операции по извлечению пуль, ведь даже медсестра, приглядывавшая за ней, удивлялась.
— Самуил Абрамович, — робко обратилась к нему Моника, подняв на врача ничего не видящий взгляд. — Можно задать не слишком этичный вопрос?
И не дождавшись разрешения, тут же выдала:
— А почему вы так усиленно занялись мной? Я ведь не по вашему профилю.
— Чтобы моя жена вас не добила своим новаторством. Не волнуйтесь, при первой же возможности я передам вашу историю специалисту.
Ну и дела. Если он даже на работе так открыто выражает пренебрежение, то как, вообще, Ласточка ухитрилась выйти за него замуж? Чудеса, да и только.

— Элеонора Игоревна.
— Не лезь под руку. Пришёл – так передай термопасту и не отсвечивай.
— Вот. Ну, Элеонора Игоревна.
— Ну, чего тебе, шпиндель?
— Я маму ищу. А Гич сказал, вы можете помочь.
— Ишь, ты. Гич ему сказал... Ну, что за срочность?
— Папа просил найти маму...
— Твою мать-то!.. Что? Кто?!
— Ну, пожалуйста. Я не вру, честно!
— Так... Ладно. Скажи Рыжему, считай, ты его спас. Дуй в западный коридор.
— Спасибо!

— А дочка у тебя умная, — заметила Октябрина. — Стащила анализ, может, ещё чего тут есть? Полезное и к делу относящееся.
— Ты можешь пока не обозначать родственную связь? — не выдержал Дэннер. — Прошу.
Ласточка осторожно взяла его за руку, заглядывая в глаза.
— Тебе придётся это принять. Лучше сейчас. У тебя есть дочь...
— То, что у меня есть дочь, я принял, — отрезал Владимир. — Дай мне паузу для принятия того факта, что этот фашист увечил и насиловал мою дочь, ладно?
— Угу, — согласилась Ласточка и переключилась на поиски. — Так. В постели прятать глупо, её меняют.
— В книгах тайники только киношные шпионы делают, и бабушки. Для пенсии. Полы наверняка регулярно мыли... Тайник должен располагаться в слепой зоне камеры, а это... Встань вот сюда. Левее. Ещё чуть-чуть. Ага.
— Всё тот же угол пианино.
Владимир задумчиво прищурился.
— Давай снимем деку.
За декой обнаружилась погнутая жестяная коробочка из-под монпансье. А в ней лежал цветной вкладыш от жевательной резинки, пуговица от армейской куртки Дэннера – должно быть, отлетела в ходе драки с Артуром – и окислённый старый ключ. Ласточка с Владимиром уселись на пол, разглядывая сокровища.
— Да, — сказал, наконец, Дэннер. — Негусто.
Ласточка повертела ключ в руках.
— В палате ему открывать нечего. Может, это в приюте?
— А чего гадать, — пожал плечами Дэннер, — вот, выйдем отсюда и спросим у Софьи.
Дверь тихонько щёлкнула, и в повисшей тишине этот звук прозвучал неестественно-громко, заставив Дэннера с Ласточкой вздрогнуть.
— А я вас спас! — с порога объявил довольный Олег. — Элеонора так сказала, честное слово!