Американский контракт

В 1997 году, после того, как в результате Революции 1991года направление электронной техники, в котором я некогда добился внушительных успехов, было закрыто, я пребывал, как у нас было принято говорить, в «абсолютной заднице». Мне досталась постыдная мелочевка: за  мизерные деньги, выделявшиеся нашим министерством на научную работу, я занимался модернизацией промышленного магнетрона, выпускаемого нашим заводом. Правильнее было бы сказать, что финансирование неизменно планировалось, но как только наступало время перечисления средств, оно отменялось. Этим и определялось мое положение в отделении – в любых вопросах я был на последнем месте, и меня уже перестали замечать.
И тут вдруг вызывает меня начальник отделения Мясников, и мы с ним идем к директору. Директор – Артюх – грузный брюнет с вечной сардонической улыбкой на оплывшем лице  сразу приступил к делу.
- Я тут халтурку для вас подцепил. Министерству энергетики США выделили  деньги с целевым назначением: русских ученых, оголодавших в связи с  развалом нашего военно-промышленного комплекса, занять работой на американцев, чтобы такие страны, как Северная  Корея и Иран их не вовлекли в свои военные разработки.  Я договорился о контракте на разработку и поставку США мощного магнетрона за $100000. Вы же все равно «Бериллом» занимаетесь («Берилл» было название темы по  модернизации магнетрона).
Мы, конечно же, тут же согласились.
Уже на следующий день наш институт посетил Мишин, - гражданин России, живший в Америке на основании Green Card. Работу в ускорительной фирме «Shonberg» он совмещал с руководством собственной – посреднической – фирмой (последняя состояла их двух человек – самого Мишина, и его жены, исполнявшей должность бухгалтера), на которую был возложен мониторинг всех этапов работы – от заключения контракта до его завершения.
Мишин был мужчина в возрасте едва за сорок, высокого роста и богатырского телосложения; сколько я его помню, он был всегда сосредоточен, не теряя зря ни минуты времени; его высокая целеустремленность вызывала неизменное уважение, и не только у меня. Когда я проводил его через проходную нашего предприятия, кабиньщица-вахтерша велела ему сдать сумку в камеру хранения. Тогда, наклонившись к ней в окошко, он спокойно объяснил, что, куда бы он ни пошел, его сумка и он - неразлучны. Немного опешив от такой аргументации, вахтерша его пропустила.
Вскоре я понял, что Мишин был прав. После совещания в кабинете Мясникова он вынул из сумки ноутбук (в 1997 году он был у нас в новинку) и портативный принтер, тут же распечатав протокол; мы его подписали, и Мишин уехал.
В следующий раз он к нам явился в сопровождении американца, курировавшего нашу работу по поручению Министерства Энергетики США: это был сотрудник лаборатории Лоуренса  Университета Беркли Джон Корлетт - худощавый курчавый брюнет среднего роста в возрасте под сорок, имевший  портретное сходство с Байроном. Был он, как оказалось, английским мигрантом,  видом  и манерой поведения  являя  образ истинного английского джентльмена.
При нашей первой встрече я с ним заговорил первым.
- He speaks English!  ( Он говорит по-английски! (англ.)) – отрекомендовал меня Мишин, как бы наделяя меня дополнительным достоинством. В дальнейшем я не упускал ни малейшей возможности поговорить с Корлеттом, и между нами вскоре возникла взаимная симпатия.
Программа дня ( может быть, она была растянута на два дня – уже не помню) была насыщенной. Сначала мы устроили для Корлетта и Мишина экскурсию на испытательный участок, где показали магнетрон «Берилл» в процессе тренировки. Увидев наш испытательный стенд, Корлетт был явно изумлен. Причиной его удивления, как я думаю, была измерительная аппаратура, произведенная в шестидесятых, - когда он еще был младенцем, -  и которую мог видеть разве, что в технических музеях; здесь же она работала, как будто так и надо.
Затем мы последовали в выставочный зал, где для посетителей предприятия экспонировалась наша продукция гражданского применения; это было единственное не режимное помещение, куда допускались иностранцы. Здесь было проведено совещание по согласованию проекта контракта, составленного Мишиным. Небольшие разногласия были быстро улажены; и текст контракта был подписан со стороны заказчика - Корлеттом; со стороны исполнителя – Артюхом (директором).
- Теперь только осталось поставить печать – сказал юрист предприятия. Когда Мишин перевел эту фразу Корлетту, на его лице проявилось удивление.
-  What’s stamp?   (Что такое печать? (англ.)
В Америке достаточно подписи.
Последним пунктом программы явился банкет, данный в честь гостей предприятия в столовой, специально обустроенной для подобных мероприятий. Чтобы поднять статус банкета до встречи представителей российской и американской науки, Артюх пригласил еще нескольких ведущих разработчиков института, включая Фрейдовича, - неизменного участника арктических путешествий Артура Чилингарова.
Не умолкая ни на минуту, Артюх сам развлекал публику застольными речам. Особенно запомнился его рассказ о поставке ускорителя электронов в одну из африканских стран. Когда настало время показать его в работе президенту, питающее напряжение к нему  было подведено еще не полностью. На встревоженное сообщение монтажной группы о невозможности показать параметры ускорителя в полном объеме, президентская свита сказала:
- Да это и не нужно; главное, - чтобы лампочки мигали.
Все сказанное за столом, Мишин переводил Корлетту. Прислушиваясь к переводу, я не мог не восхититься его высоким качеством.
- Вы могли бы работать синхронистом – сказал я Мишину после окончания банкета.
- Мне предлагали – ответил Мишин с гордостью – но на фирме Шёнберг я зарабатываю больше; за два года я разработал семь ускорителей. «Поэтому-то ты и уехал из России» - подумалось мне.

После заключения контракта я продолжал заниматься той же работой но уже в более благоприятных условиях, так как мой статус возрос. Добавилась только бумажная работа: составление отчетов по выполненным этапам и переписка с заказчиком, которые я взял полностью на себя. Для удобства работы я даже составил специализированный русско-английский «словарь магнетронщика» (русско-английские технические словари на порядок хуже англо-русских), который не устарел до сих пор.

В новом, 1998 году, произошли значительные изменения: Артюх скоропостижно скончался, и должность директора предложили занять нашему начальнику Мясникову, но он отказался, и его назначили Замдиректора по научной работе при директоре Ушакове, спущенном из министерства. Эти изменения оказались, по преимуществу, благоприятными.
Между тем приближался срок поставки прибора по американскому контракту. Выделенный для этой цели магнетрон был испытан, и подтвердил требуемые параметры. Осталось только придать ему товарный вид; при его переделке из старого серийного магнетрона в его кожухе появились пазухи, которые я закрыл накладными щитками. Когда я показал готовый прибор Мясникову, он позвал конструктора, занимавшегося его собственными приборами, и велел сконструировать новый кожух. Новое решение наружной оболочки  не только отвечало высшим требованиям промышленной эстетики, но и укладывалось в концепцию унифицированного внешнего вида продукции нашего института. Сам я  бы не решился на такую конструкцию кожуха, так для ее изготовления  требовалась  дорогостоящая оснастка, но Мясников приказал, и все было сделано в срок. В последовавшие за этим годы, глядя на готовую продукцию – элегантные «Бериллы», я с благодарностью вспоминал Мясникова.
Для сдачи магнетрона заказчику мы пригласили Корлетта в Москву.
Как старый знакомый, я встретил его по прибытии в аэропорту, чтобы сопроводить в гостиницу; для этого Мясников дал мне свою машину с шофером Димой. Димина жена работала в обменнике, поэтому он увидел свой шанс сделать небольшой бизнес. Не согласовывая этот вопрос со мной, по дороге в гостиницу он остановил машину в каком-то малолюдном переулке, повернулся к Корлетту, уставился ему в глаза, и произнес единственное известное ему английское слово: - «чейндж». После этого, вытаращив зенки, Дима сделал такое властное, не допускающее возражений, указывающее наружу движение головой, что, когда он открыл дверь перед Корлеттом, последнему ничего не оставалось, как покорно последовать за Димой, и они скрылись за углом. Минут через пять участники сделки  вернулись; лицо Димы было исполнено чувства глубокого удовлетворения, а глаза побледневшего Корлетта смотрели в разные стороны – так его потрясла российская манера проведения финансовых транзакций. Я мог себе только представить темное парадное, где это происходило, и выразительные жесты и мимику Димы, сопровождавшие валютообменную операцию, оставшуюся, видимо, в памяти Корлетта на всю жизнь. Возможно, как ответственный за встречу, я должен был воспрепятствовать Диме, но сообразить не успел, и у Корлетта могло создаться впечатление, что я в курсе, и все это одобряю.
Приемо-сдаточные испытания прошли успешно; прибор был упакован, и отправлен в Америку.
Теперь осталось подготовить комплект конструкторской документации (этим занялась мой конструктор Нина), написать текст  доклада, и нарисовать к нему плакаты. Поездка в Штаты планировалась в августе.
В конце июля все было готово; как было принято в то время, иллюстрации к докладу для проецирования на экран переносились на прозрачную пленку («прозрачку»).
Сначала предполагалось, что в Америку мы поедем вдвоем с Мясниковым: исполнитель работ и представитель руководства, но  (призрачная) лаборатория магнетронов, которой я был начальник, входила в (не менее призрачный) отдел магнетронов, начальником которого был Усачев, и он не захотел быть обойденным. Обдумав возражение Усачева, Мясников сказал:
- Хорошо; я включаю вас в делегацию в качестве эксперта по источникам питания для магнетронов, а вы приготовьтесь ко всем вопросам, которые могут здесь возникнуть.
По мере того, как мы готовились к отъезду: получали заграничные паспорта, оформляли визы, приобретали билеты, получали валюту, я чувствовал, как мое реноме в институте непрерывно растет. На это не могла не отреагировать элита, составившая ближнее окружение   Мясникова, в которую я допущен не был, но куда, кстати, входил Усачев. Это вылилось в то, что, как-то повстречав меня в коридоре, ее наиболее видная представительница – Аксенова, коммерческий директор малого предприятия, являвшегося личной вотчиной Мясникова, – изобразив на лице высшую степень восхищения, промолвила: «Кого угодно я могла себе представить отправляющимся в командировку в Америку, но только не вас!»
В поездку я купил себе светлый костюм –двойку, сшитый на прежней фабрике «Большевичка» по французским лекалам; был он, правда, несколько мне великоват, но в мои 59 лет это смотрелось нормально, и я приобрел вполне приличный вид, правда, лишь при закрытом рте. Ибо, стоило мне его открыть, в верхней челюсти на месте отломившейся коронки зияла дыра,  я же не обладал обаянием артиста Мамонова, чтобы она служил мне украшением. А, чтобы устранить этот недостаток, у меня не хватало ни времени, ни средств.

После двенадцатичасового перелета наш самолет приземлился в Сан-Франциско; в аэропорту нас встретил Мишин, и с этого момента в течение десяти дней мы пребывали в Америке под его попечением, как у Христа за пазухой; наш график был им расписан с точностью до минут; номера в гостиницах трех городов  были забронированы, и с места на место он нас возил на своем безотказном джипе “Ford”.
Первым пунктом нашего пребывания в Америке был Сан-Хосе, и с этим городом связан первый шок от знакомства с ней. Выйдя утром из отеля “Great Western”, мы оказались на широкой улице, по сторонам которой стояли две шеренги блестевших свежей покраской одно-, двухэтажных домов, выглядывавших, как виллы, из-за невысоких оград. В палисадниках, окружавших дома и на газонах, тянувшихся вдоль улицы, росли высоченные пальмы, и другие экзотические деревья. Повсеместные клумбы кишели яркими, крупными, набухшими соком, цветами. На широких тротуарах не было видно ни одного пешехода; все население города перемещалось по нему в сверкающих полировкой лимузинах, и получить справку, где находится супермаркет, куда мы направились, - было не у кого.
Наконец, мы заметили молодую негритянку,  мывшую мостовую мыльным порошком, и быстрым шагом направились к ней. Заметив приближавшихся к ней троих подозрительных типов (в нас с первого же взгляда признавали русских), негритянка струсила, и мигом исчезла, и мы ходили, как непркаянные..
В Сан-Хосе мы посетили ускорительную фирму Шёнберг, где работал Мишин. Он показал нам ускорители собственной разработки; предназначенные для применения в медицине. Нас поразила разница в интерьерах наших производственных помещений, и американских. У нас, если стены были покрашены, то покраска облуплена; если пол застелен линолеумом, то он был вытерт до дыр; если облицован  керамической плиткой, то она вся в щербинах. Стекла в окнах не мыты годами; мебель обшарпана и зачастую поломана. У американцев интерьеры, как правило, выглядят так, как будто только вчера закончился евроремонт с заменой всей мебели на новую, - отвечающую последней дизайнерской моде.
В нашу честь собрали весь персонал фирмы, и произошел обмен мнениями по перспективам отрасли; в нем особенную активность проявил молодой брюнет с развязными манерами.
- Это кто? – спросил Мишина Мясников по окончании беседы.
- Да так, – не обращайте на него внимания, он не будет работать на фирме – и Мишин сделал ладонью резкий режущий жест, как будто отсекая чью-то голову.
«Э!» - с удовлетворением подумалось мне,  – «в отличие от внешнего вида интерьеров, взаимоотношения в коллективе у них, как у нас!»
С особенностями американского отдыха мы ознакомились  на  гостиничном «пляже». Открытый бассейн размерами 10;10 м2 и глубиной метра 4был наполнен на вид совершенно чистой с голубоватым оттенком теплой водой. В нем барахтались с десяток взрослых мужчин и женщин; еще столько же ходили по его краям или загорали в шезлонгах. Поскольку в моем представлении купанье представлялось заплывом на расстояние не меньше 500 метров, плаванье в этом сосуде не представляло никакого интереса, и я ушел к себе в номер, чтобы «поработать над своим докладом». Доклад уже был полностью написан, и «поработать» означало попытаться заучить.
Когда я полностью погрузился в текст, здание гостиницы вдруг сильно содрогнулось. «Землетрясение» - промелькнуло в мозгу, и я опрометью выскочил в коридор, добежал до входной двери, и вырвался наружу. Оказавшись в саду в полном одиночестве, я понял, что местные жители на слабые, как этот, толчки, не реагируют. Крепкие у них, однако, нервы – подумал я.

Из Сан-Хосе мы по идеально ровному полотну чуда дорожной техники - автостраде 101, пересекающей США вдоль Тихоокеанского побережья  без единого светофора, совершили экскурсию в Уотсонвилл. Здесь базируется фирма CTL (California Tube Laboratory), являющаяся аналогом нашего предприятия, так как совмещает разработку электронных СВЧ приборов, и их производство. Занимая небольшое трехэтажное здание, и имея персонал, в 30 раз меньший, чем у нас, CTL имела  примерно такой же  оборот. Это определялось не только более высокой производительностью труда, но и тем, что многие производственные операции выполнялись контрагентами - специализированными фирмами, в большом количестве расположенными окрест.
Успех в деятельности фирмы во многом определялся тем, что там используется новейшее оборудование. Инженер, выполнявший роль экскурсовода, с гордостью показал нам рабочее место конструктора, где вообще не было кульмана:
- У нас используется программа AutoCAD – 7
Что для нас тогда звучало, как фантастика.
- Сколько у вас управляющего персонала? – спросил Мыясникова.
- Два человека: бухгалтер и Тони (директор фирмы) - ответил инженер.
- Наверное, большая экономия.
- Да, но Тони получает, ну, очень много денег!
На обратном пути Мишин пригласил нас к себе домой в городок Морган-Хилл. Жена и дочь Мишина были в отъезде, и мы провели время в непринужденной обстановке. Мишин, как и многие американцы, владел одноэтажным деревянным домом со всеми удобствами, окруженным просторным палисадником, заросшим взрослыми деревьями. Бросалось в глаза обилие бытовой аппаратуры.
- Дорога ли жизнь в Америке? – спросил Мясников.
- Для приличной жизни на семью надо иметь 60-70 тыс. долларов в год, и для этого нужно вкалывать, как следует! – ответил Мишин.
На следующий день Мишин перевез нас в Сан-Франциско, чтобы мы могли осмотреть этот город, живописно раскинувшийся не берегах одноименного залива, осененного главной местной достопримечательностью – мостом Голден Гейт. Полтора дня, проведенные в Сан-Франциско, оставили у меня впечатление, что я побывал в городе, при постройке которого преследовалась императивная цель – в полной мере воплотить идеал урбанистической красоты. Благодаря необыкновенным прилежанию и последовательности его жителей цель эта была достигнута, но с одной оговоркой: - это американский идеал красоты; я же привержен к европейскому.
Заключительный этап нашей поездки прошел в городе Беркли, расположенном на северном берегу Сан-Францисского залива. В этом городе, населенном преимущественно преподавателями и студентами, царила атмосфера неограниченной свободы, - как в политике, так и в поведении и нравах. На территории же Университета, застроенной зданиями «под Ренессанс», соблюдалась подчеркнутая благопристойность.
Здесь нам предстояло отчитаться о проделанной работе.  Я должен был прочитать доклад и передать Заказчику комплект конструкторской документации на разработанный прибор. Последняя хранилась в моем багаже в виде  толстой пачки, обернутой  ватманским листом. Но едва  я ее вынул накануне вечером, чтобы подготовить к передаче, как в мой номер явился Мясников. Бросив взгляд на толстенную пачку, лежавшую на моем столе, он сказал:
- Знаешь, я подумал и решил, что нам не следует задешево отдавать американцам наше ноу-хау по мощным магнетронам. Я предлагаю передать им общий вид и сборочные чертежи без деталировки.
- Но они не согласятся.
- Мы им ничего не скажем.
- Они могут посмотреть.
- Да не нужна им документация; они ни разу о ней не вспоминали.
У Мясникова были оправданные резоны, и он, как начальник, нес ответственность за наши действия. Поэтому, отделив от комплекта  чертежи на детали, я их снова убрал в свой багаж.  Похудев втрое, пачка все же сохранила некоторую материальность благодаря многократно сложенным крупноформатным сборочным  чертежам и множеству листов спецификаций. После того, как я отрезал лишнее от ватманского листа, служившего обложкой, комплект чертежей принял вполне приличный вид.
По прибытии в Лаборатории Орландо Лоуренса, мы перво-наперво посетили местный музей, где самым главным экспонатом является  первый в мире циклотрон, ускорительная  камера которого в поперечнике имеет  размер 10 сантиметров.
Потом нам  устроили экскурсию на мощный синхротрон, занимающий самое большое здание Университета, выделяющееся на его виде сверху своею круглой формой. Экскурсию проводил заместитель директора Лаборатории Доктор Глен Дальбака. В круглом зале, присосавшись, как пиявки, к цилиндрическому массиву ускорительной камеры,  расположились тридцать лабораторий, использующих потоки ускоренных  электронов для самых разных исследований. Доктор Дальбака с упоением о нам них рассказывал в течение получаса.
Потом мы встретили Корлетта, подъехавшего на своем роскошном лимузине малинового цвета, и он показал нам руководимую им лабораторию электродинамических измерений. Ее территория занимала два помещения. В центре его кабинета  было смонтировано  рабочее место; перед удобным креслом был расположен стол, на котором громоздился монитор мощного компьютера, снабженного полной периферией, включая навороченный принтер, и связные терминалы; позади кресла стоял шкаф со справочной литературой. Это рабочее место напоминало кабину пилота истребителя.
Во втором помещении на полках , занимавших весь его периметр, стояло полтора десятка измерительных приборов на все случаи жизни, но оно было безлюдным (возможно, сотрудники находились в отпуске, - ведь стоял август).
После этого мы присутствовали на совещании, где нас представили членам Ученого Совета Лаборатории Лоуренса. Один из его членов – афроамериканец, как в Америке называют негров, был облачен в национальный костюм ярко-желтого цвета.
Оттуда мы направились в конференц-зал, где я прочитал свой доклад, обращаясь к обильным иллюстрациям, проецируемым эпископом на большой экран. Его изюминкой я сделал схему изготовления прибора, на которой каждая из технологических операций была обозначена наглядным значком (например, пайку я обозначил рисунком капли). Доклад мне дался без руда: я держался непринужденно, стараясь особенно не разевать свой щербатый рот.
Присутствовавшие, казалось, слушали меня с интересом, лишь старик Шёнберг откровенно вздремнул. Мне даже задали пару вопросов, на которые я дал исчерпывающий, развернутый ответ.
Наконец, подошла церемония закрытия  контакта. Я передал Корлетту  папку с конструкторской документацией; даже не заглянув в нее, он убрал ее в свой кейс; я почувствовал облегчение, сопровождавшееся легкими  угрызениями совести,  что Корлетт может пострадать, если впоследствии обнаружится фактическое отсутствие одного из компонентов заказа.
Затем состоялось подписание акта приемки/сдачи, - наш контракт был исполнен.
На следующее утро мы вылетели в Москву.

Работа по американскому контракту сыграла немалую роль в моей жизни.
Во-первых, возрос мой общественный статус: образно говоря, «на моих погонах добавилась звезда, а то и две».
Во-вторых, пообщавшись с американцами, я в некоторых вопросах стал им подражать, что пошло мне на пользу.
И так происходило не только со мною; за 27 лет, прошедших с тех пор, многое из того, чему тогда мы удивлялись в Америке, стало теперь привычным и в России.
Февраль 2025 г.