Наивны мы...

   Сон был так себе. Не то, чтобы кошмар, но почти. Я всю ночь бродил с матерью по кладбищу, мягко втолковывай ей нечто очевидное, а она по-обыкновению брезгливо кривила рот и не соглашалась. «Но ты-то, ты, бестолочь, откуда можешь про это знать!» - раз за разом повторяла она, покуда  рассвету не наскучило слушать мои стоны, и он не потряс меня за плечо, коснувшись щеки розовой рукой, отчего я  тут же проснулся.

   Когда некто высказывает своё суждение, мать внимает, уважительно, ловит каждый витамин произнесённого вслух, важно кивает головой при этом, поддакивает с удовольствием или настороженно, коли противу убеждения, но стоит мне вставить своё слово, я тут же оказываюсь осмеян, повержен, растоптан. Делает она это с явным наслаждением, привычно развлекается с отточенным навыком ярости, вкупе с уверенностью в том, что она - за правое дело, и вправе воспитать из меня человека с прописной буквы.  И плевать, что я уже наполовину сед. Я - мутный родник, который утоляет жажду справедливости, в той, понятной ей одной мере. И куда деваются навыки и понимании о приличиях. Я - та красная тряпка, что мешает рассудку находиться в пределах причудливого ограждения, избавленного от пыли, веснушек ржавчины и заусеницев, побеленного и покрашенного в очередной раз, как кладбищенская оградка.

    Говорят, я наивен, добр и открыт, вероятно, именно потому не сразу, лишь с годами постиг, что являюсь не чем иным, как живительным источником, кой поддерживает в ней жизнь, или тем обломком породы, из которого она огнивом собственного упрямства выбивает искры, надобные гаснущему в ней временами фитилю.

     Эпитетами, которыми награждала меня в детстве мать, можно было бы украшать заборы. С годами она стала оскорблять словами, что в большом числе отыскиваются в циркулярах сената и записях стряпчих. Помноженные на мою чувствительность с воображением, они молотом били по душе, оставляя кровоподтёки и вмятины на сердце. Ровно такие же виднелись на коже после ремней, коими лихо управлялась мать, не передоверяя этой чести больше никому.

       Приклеенный к месту сыновней любовью, я не в шутку страдал, да не от боли, это было б последнее дело, но от непонимания - за что со мной так. Нелюбовь.. Я был и по сию пору остаюсь беззащитен перед нею.
Не стану скрывать, было время, пытался забыться в вине, но не отыскав там истины, бросил эту недобрую затею, что вымарывала из жизни всякий, следующий за возлиянием день. А мне показалось жалким тратить бесценные мгновения на пустоту и мигрень.

     Знаю, напрасно, но я всё ещё жду, что мать расхохочется однажды, и, сменив вечно недовольное мной выражение, взглянет, не тая любви и скажет, как ей удалось провести меня, и что в самом деле она - добрая, ласковая, а я глупый и такой наивный... Да и вообще, - как же мог вообразить про неё такую дикость, такую вопиющую, несусветную чушь. Я жду этого часа более полувека. Но покуда очевидно, что для матери мёртвые дороже живых. А я - лишь помеха в её великих делах.

  Разумеется, мы не имеем в виду долженствование помнить и чтить ушедших, тут про сопричастность к чувствам тех, кто рядом.

  Наивны мы, по-обыкновению, и в этом глупы-с.

 Все понимают про любовь, что оно такое. А нелюбовь? Из чего она? Из каких таких особо суровых нитей, что сеть, сотканная из них, рвёт сердце в мелкие клочья...
-------
Сенат - высший судебный орган Российской Империи по образцу 1864 года;
стряпчий - чиновник по судебным делам в Российском государстве XVIII века и первой половины XIX;