Молчание формул. Рассказ по пьесе о великом Гауссе

      

Вступление от автора

Когда я начал писать этот рассказ, я не стремился к литературной славе или сценическому успеху. Я просто слушал. Слушал тех, кто ушёл в молчание. Кто выбрал одиночество ради истины. Кто говорил с миром — не голосом, а своей жизнью.

Гаусс. Перельман. Они не были похожи. Один — из века разума. Другой — из века парадоксов. И всё же их роднит одно: они не стремились быть понятыми, они стремились быть честными.

А Алия... Алия — это голос будущего. Возможно, вашего. Она — та, кто слышит тех, кого уже нет, и несёт их слова туда, где им, наконец, смогут внимать.

Этот рассказ — не просто о математике. Он — о боли, выборе, молчании, и любви. О великой внутренней честности.

Если после прочтения вы останетесь на мгновение в тишине — значит, мы встретились.

— Даниэль Райберг


     Осень в Гёттингене была вязкой, как старая память. Ветер стучал в ставни, словно старый друг, пришедший без приглашения, а в комнате Карла Фридриха Гаусса время застыло. Оно тикало с ленцой, не торопясь никуда, словно решив посидеть в кресле рядом с профессором, разделяя с ним одиночество.

Гаусс сидел у окна, завернувшись в тёплый платок, будто в доказательство того, что даже математики могут мёрзнуть. Его пальцы дрожали, но в них всё ещё оставалась точность — если не в движении, то в памяти. На столе валялись листы с формулами, книги и чернильница, в которой давно иссякли не только чернила, но и амбиции.

Он посмотрел в темноту за окном и пробормотал:

— Числа не стареют. Люди — да.

Это была его мантра. Его оправдание. Его исповедь.

Он вспомнил, как в детстве, всего за пару вдохов, нашёл сумму ряда чисел от единицы до ста. А теперь забывал, зачем вставал из кресла. Формулы были вечны. Спина — нет.

— Йоханна… — прошептал он.

Тишина в комнате сгустилась. Воздух стал чуть теплее, как бывает в старом саду после дождя. И вдруг — словно ветер прошептал между страницами старой книги — раздался голос. Её голос.

— Карл… Я здесь. Всегда была.
Ты просто не умеешь смотреть туда, где нет формул.

Он замер. Сколько лет прошло? А голос — как музыка между строк.

— Я — не доказательство, Карл. Я — чувство. Я — пауза между строк.

— Я любил тебя… — прошептал он. — До боли. Но я говорил только с числами. Слова были чужими…

— А ты слышал, как ты молчал? — сказала Йоханна. — Я слышала. Даже когда ты плакал в саду. Даже когда не знал, как прощаться.

Тут же — как смена аккорда в минорной симфонии — раздался второй голос. Минна. Вторая жена. Более строгий, более земной.

— А я? Я ведь тоже была. Я пришла, когда ты уже не верил, что можно снова.

Он вздохнул.

— Я не умел. Я всё делил с формулами. Даже любовь. А вы были — живыми.

— Нам не нужен был твой разум, — сказала Минна. — Нам нужно было твоё сердце.

Он встал, словно решив, что больше не может сидеть в кресле собственной вины. Взял книгу. Вгляделся в символы. И понял: они не утешают. Они только подтверждают поражение, если считать по-настоящему важное.

Фердинанд… сын… уехал в Америку. Неизвестно, жив ли. А ведь когда-то Гаусс думал, что может посчитать всё — даже судьбы.

Стук в дверь. Реальность вернулась.

— Профессор Гаусс? — голос юный, робкий. — Я — Альбрехт. Из Лейпцига. Студент. Можно войти?

— Входите… — вздохнул старик.

Альбрехт вошёл — с тетрадью, с блестящими глазами и ожиданием. Весь — как из другого мира, где люди ещё верят в бессмертие формул.

— Вы — великий человек, — сказал он. — Вас называют последним универсальным математиком…

— Я доказал почти всё, — прервал его Гаусс. — Почти. Но не — самое главное.

— Что вы имеете в виду?

Он посмотрел на юношу. Долго. Точно проверяя уравнение.

— Я не доказал, что прикосновение важнее формулы. Что взгляд любимой женщины — больше всех логарифмов. Ты умеешь любить?

— Я… надеюсь.

— Тогда не теряй времени. Формулы тебя подождут. Люди — нет.

Свеча догорела почти до конца. И в последнем мерцании её света Гаусс подумал, что всё-таки сумел: не понять — а почувствовать. Хоть немного.

Числа были вечны.
Но человек — это миг.

И этот миг… надо успеть прожить.