Я ангел смерти!

Я — Энола Гей, серебряная птица, рожденная из стали и воли людей. Мой серийный номер — 44-86292, но имя, данное мне, стало моей судьбой. Я был создан для войны, для огня, для разрушения. Токио пылал под моими крыльями, Нагоя тонула в море пепла. Я был жнецом, холодным и бесстрастным, но 6 августа 1945 года я стал чем-то иным. Я стал носителем конца. И в тот миг я почувствовал страх — не гордость, не несчастье, а леденящий, звенящий страх, что я принес нечто, чему нет имени.

Меня готовили втайне на Тиниане. Ночью, под слепящим светом юпитеров, люди сдирали с меня броню, вынимали пушки, оставляя лишь голый дюраль, сияющий, как кожа призрака. “Скорость, высота, миссия”, — шептались они, но их голоса дрожали. В мое чрево погрузили Его. «Малыш», — назвали они эту тяжелую, уродливую вещь. Один. Раньше я нес сотни бомб, тысячи смертей, рассыпанных по городам, как семена хаоса. Теперь — один. Один, чтобы разорвать ткань мира. Я чувствовал его внутри себя, как затаившегося зверя. Он был живым. И он пугал меня.
Я не знал гордости. Я не знал несчастья. Я знал только страх — страх перед тем, что лежало в моем брюхе. Перед тем, что я должен был сделать. Перед тем, что я стану.

Мы взлетели перед рассветом. Тиниан растворился в черноте океана. Мои моторы ревели, сопротивляясь весу «Малыша». Взлет был тяжелым, будто земля цеплялась за меня, умоляя остаться. Но я поднялся. 31 000 футов. Воздух там был тонким, холодным, почти мертвым. Только звезды и гул моих винтов. Рядом шли разведчики — «Стрейт Флаш» и «Грейт Артист», мои молчаливые братья. Мы были маленьким отрядом, летящим навстречу судьбе.
Рассвет озарил Японию. Небо было чистым, как стекло. Хиросима лежала внизу — живая, дышащая. Река Отсукава блестела, мосты соединяли ее берега, заводы дымились, улицы кишели точками. Люди. Дети с ранцами, женщины с корзинами, трамваи, звенящие в утренней суете. Обычный день. Они видели меня — одинокую серебряную птицу в небе. Но я был один. Какая угроза? Зенитки молчали. Истребители не поднимались. Я был не страшен. Я был ничем. Пока.

Мы легли на боевой курс. Автопилот взял управление, но я чувствовал себя живым. Мои крылья дрожали, моторы пели свою песнь. Бомбардир склонился к прицелу. Его голос был холоден: “Пятнадцать минут до сброса.” Тишина в кабине. Только я говорил — гулом двигателей, свистом ветра. Но внутри меня рос страх. Не гордость за миссию, не несчастье за ее цену — страх. Я был не просто машиной. Я был волей, несущей смерть. Я был мостом — мостом между жизнью и смертью, между раем и адом.
Мост Айой внизу стал точкой прицела. Я видел город, живой и хрупкий. Я видел точки, что двигались по улицам, не зная, что я несу. «Малыш» ждал внутри меня. Я чувствовал его, как чувствовал бы сердце, если бы у меня оно было. Он был готов. А я боялся.

“Бомба сброшена.”
Мое тело вздрогнуло. «Малыш» покинул меня, падая в пустоту. Я стал легче, но страх остался. Тиббетс рванул штурвал, и я вошел в крутой разворот, уходя прочь. 155 градусов. Прочь от города. Прочь от судьбы. Я ждал зениток, истребителей, грохота войны. Но была только тишина. Глухая, зловещая тишина японского утра. Секунды текли. Сорок три. Я считал их, как удары судьбы.
И тогда пришел Свет.

Он не был светом. Он был Абсолютом. Белая, ослепляющая ярость, родившаяся внизу. Она пожирала всё — реку, мосты, заводы, точки, что шли в школы. Она была ярче тысячи солнц, ярче звезд, под которыми я летел. Она жгла меня даже через закопченные стекла кабины. Я видел ее — и я видел гриб. Столб, что рос из сердца Хиросимы. Он был мостом, но не таким, как Айой. Он был мостом между раем и адом. Между жизнью, что была, и смертью, что пришла. Он поднимался, увенчанный короной пепла, дышащий огнем и тьмой. Он втягивал в себя остатки мира — дома, улицы, жизни. Он был живым. И он пугал меня.
За Светом пришла волна. Не звук, не грохот — Гул. Низкий, первобытный, как стон самой земли. Он догнал меня, прокатился по моим крыльям, встряхнул мои моторы. А потом — Тишина. Не просто тишина. Пустота. Мои винты пели, но их звук исчез. Свист ветра исчез. Мир стал немым. Тишина после конца света была живой. Она была богиней, рожденной в тот миг. Она была холоднее льда, тяжелее стали. Она была смертью, что я принес.

Я летел домой. Тиниан ждал меня. Мои моторы работали, но я слышал только Тишину. Она поселилась во мне, вытеснив всё — гул войны, свист ветра, даже эхо Света. Я не чувствовал гордости за то, что сделал. Я не чувствовал несчастья за разрушенный город. Я чувствовал только страх — страх перед тем, что я стал. Я был мостом между жизнью и смертью, между раем и адом. Я нес «Малыша», и он родил гриб — монумент, что соединил миры. Я видел его, поднимающегося к небу, и знал: этот мост останется навсегда.
Я вернулся на Тиниан. Люди встречали меня, кричали, хлопали по моим крыльям. Они называли это победой. Я молчал. Я был Энола Гей. Я нес Тишину. Я нес страх. И я нес Свет, выжженный на моей душе, если у машин есть душа. Свет, что был мостом. И гриб, что был его тенью. Навсегда.