Книга 2 глава 13

Стояло прекрасное осеннее утро, когда Фридрих ехал по одной из длинных аллей, ведущих от резиденции в сельскую местность. Он давно обещал прекрасной графине Романе навестить ее в загородном имении, которое находилось в нескольких милях от города, и голубое небо сегодня манило его отправиться в путь. После его разлуки с Леонтином она была единственной с кем он мог говорить обо всем, что думал, знал и хотел; разговор с ней стал для него почти потребностью.
       Тропа была столь же приятна, как и утро. Вскоре он подъехал к реке, которая была тесно окружена горами с обеих сторон, и вдоль которой шла дорога. Леса, покрывавшие прекрасные горы, уже повсюду были украшены желтыми и красными листьями, птицы летали высоко над ними вдоль реки и наполняли воздух своими надрывными прощальными песнями, которые всегда чудесным образом напоминали Фридриху о его детстве, когда он, еще не познавший глубинно природу, жил исключительно ее внешней красотой и ее дарами.
        Он ехал так уже несколько часов среди одиноких горных ущелий, когда услышал на другом берегу голос, который, казалось, сопровождал его постоянно и беспрестанно повторялся эхом в зеленых извилинах дороги. Чем дольше он слушал, тем больше ему казалось, что он знает этот голос. Внезапно зов снова прекратился, и Фридрих начал замечать, что он, должно быть, сбился с пути, потому что зеленым горным тропам, казалось, не было конца. Поэтому он удвоил скорость и вскоре добрался до просвета в горах и до прелестной деревни, которая внезапно предстала его взору.
   Первое, что бросилось ему в глаза, это была гостиница, перед которой до реки простиралась красивая зеленая площадка. На площадке он увидел повозку, тяжело нагруженную необычным и загадочным оборудованием, и несколько странных фигур, которые, казалось, странно фехтовали с воздухом. Но каково же было его изумление, когда он подошел ближе и узнал среди них Леонтина и Фабера. Леонтин, издалека заметивший, как он приближается к ним из-за холма, тут же крикнул: «Это ты прибыл, новоиспеченный Дон Кихот, Агнец Божий, ты, нежная птица, которая всегда полна прекрасных строф, разве они еще не сломали тебе крылья? Я до смерти тосковал по тебе!" Фридрих быстро спрыгнул с коня и бросился ему на шею. Он держал руку Леонтина обеими руками и с беспредельной радостью смотрел в его оживленное лицо; как будто его внутренняя жизнь каждый раз загоралась заново в его черных глазах.
       Однако он заметил, что окружающие его люди, которых он уже издали заметил, были одеты самым странным образом, в длинные испанские плащи, и беспрестанно болтали друг с другом, как сумасшедшие, не обращая на него никакого внимания. «Ах, отчаянное солнце!» — воскликнул один из них, у которого на голове было что-то вроде тюрбана и внешне некий тиранический вид, — «будешь ли ты светить мне вечно? Мухи играют в твоем свете, жуки в навозе блаженно покоятся на твоих коленях, природа! И я — и я — зачем я не стал жуком, непостижимая судьба? — Что есть человек? — Пена. Что есть жизнь? — никчемный червяк». - «Наоборот, как раз наоборот, ты хочешь сказать», - крикнул другой голос, - «что такое мир?» - продолжал он, не обращая внимания, - что такое мир? - Тут он замолчал и рассмеялся, ухмыляясь и созерцая мир, как Абеллино, из-под своего пальто, затем быстро повернулся и неожиданно схватил за грудь стоявшего рядом с ним господина Фабера. «Я этого не хочу», — сердито сказал Фабер. Сколько раз мне объяснять, что я вообще не являюсь частью пьесы?!» — «Не удивляйся», — наконец сказал Леонтин Фридриху, который не мог уловить какой-либо смысл во всем этом. «Это группа актеров, с которыми я познакомился в дороге и которые путешествуют со вчерашнего дня с нами. В настоящее время мы репетируем импровизированную комедию, для которой я придумал реплики по дороге. Она называется: «Буржуазное благородство души и человеческое величие, или Добродетельный злодей», психологическая трагедия в сплетениях пяти человеческих страстей, она будет представлена сегодня вечером в соседнем городе, где образованный магистрат заказал для начала эту блистательную пьесу. Я приду на представление и приму на себя все последствия». «Да, действительно», — сказал Фабер, — если это продолжится еще долго, я попрощаюсь со всем образованным миром и начну танцевать на канате или изучать цыганский язык. Мне действительно надоело бродяжничать!» — «Не надо так себя вести, — перебил его Леонтин, — все равно ты от меня никуда не уйдешь. Мы всегда ссоримся, но всегда встречаемся снова. Кстати, эти актеры — действительно превосходная группа артистов; они не столько хотят, чтобы их хвалили, сколько, чтобы их кормили, и поэтому, подчиняясь законам природы, они не прочь сытно перекусить.
       Тем временем настала очередь молодого человека из труппы, который также принимал участие в спектакле, представить свою роль. Но он вел себя очень неуклюже и был совершенно неспособен что-либо придумать и представить. Красивая девушка, с которой он собирался разыграть эту сцену, потеряла терпение, заявила, что не хочет больше принимать участие в дурацкой сцене и убежала, смеясь; другой актер, который был постарше, побежал за ней, чтобы вернуть ее, но репетиция была сорвана. 
   Между тем молодой человек подошел ближе. Взглянув на него, Фридрих не поверил своим глазам, ведь это был один из студентов, который сопровождал его после отъезда из университета на корабле. «Мой Бог! Как ты попал в эту компанию?!» воскликнул в недоумении Фридрих, ведь он запомнил его тогда, как тихого и прилежного человека, у которого безудержное веселье и озорство других вызывало тайное отвращение. Студент сказал, что узнал графа тотчас же, но надеялся, что он его не заметит. Он явно был смущен.
      Фридрих, который увидев его лицо, вспомнил все былые радости и печали, радостно и доверительно пригласил его к столу, и студент, наконец, рассказал им всю свою историю. Вскоре после отъезда Фридриха в университет прибыла   бродячая труппа канатоходцев, среди которых одна прыгунья особенно привлекала всеобщее внимание своей красотой. Многие студенты волочились за ней. Но он, с его тихим и глубоким нравом, серьезно влюбился в девушку, и так как ее сердце до сих пор оставалось равнодушным к любви в ее безумном образе жизни, она была удивлена и очарована его мягким, необычным способом обращения с ней и его манерой завоевывать ее. Они договорились пожениться; она ушла из труппы, и с тех пор он работал день и ночь, чтобы закончить учебу и заработать деньги. Однако прошло некоторое время, он заметил, девушка время от времени становилась все капризней и угрюмей, у нее начались частые приступы тоски, и, прежде чем он успел опомниться, она исчезла. «Я потратил свои кровно заработанные деньги, — продолжал студент, — на разные идеи и прихоти девушки, мои родители ничего не хотели обо мне знать, моя внутренняя жизнь внезапно предала меня, студенты ужасно издевались надо мной. Это был самый болезненный и несчастливый момент в моей жизни. Я все бросил и отправился на ее поиски. После долгих скитаний я наконец нашел ее снова с этими же комедиантами, и она была опять той же самой, которую я когда-то встретил. Она прибежала ко мне очень счастливая, увидев меня, но не извинилась за свое бегство, не находя его ни в малейшей степени неестественным. Моя мать тогда умерла от горя. Я знаю, что я глупец, и все же я не могу ничего с собой поделать».
            Слезы стояли у него в глазах, когда он об этом говорил. Фридрих, который прекрасно понимал, что хороший человек попросту губит свою жизнь, посоветовал ему взяться за ум, бросить эту девушку и пообещал ему позаботиться о его содержании. Влюбленный юноша молчал. – «Оставь молодых людей, пусть едут!» - сказал Леонтин, «у каждого моряка своя звезда, а возраст частенько играет с нами злую шутку. Ты просто сломаешь этому безумному шею, если вернешь его в его прозаическую жизнь обывателя. А вы должны быть тверже», обратился он к студенту, «потому что жизнь жесткая и раздавит Вас, как слабака».
        В это время подошла девушка, напевая под нос какую-то песенку. Весь ее образ был прекрасен, но ее лицо носило какую –то печать одичалости. На все вопросы она отвечала покорно и вместе с тем смело, и по всему было видно, что она не собирается продолжать беседу с двумя графами, тем более, что пришел руководитель труппы и объявил, что все уже готово к отъезду.
            Студент сердечно пожал Фридриху руку и поспешил к разрушенному дому.  Повозка, тяжело нагруженная всевозможными декорациями, с высоты которой директор комедиантов все еще издали повторял Леонтину свою нижайшую просьбу не преминуть приехать сегодня вечером с его столь необходимым покровительством, тем временем медленно покачиваясь, удалялась вместе с остальной красочной и веселой труппой. Студент ехал верхом, рядом с ним ехала на лошади его девушка, бросая на Леонтина весьма недвусмысленные взгляды, и так красочный караван перемещался по зеленому оврагу.  «Как бы прекрасно» — сказал Леонтин, когда они исчезли из виду, — «студент мог бы путешествовать по свету так открыто и свободно со своей возлюбленной! Если бы только у него был талант к счастью, но в нем однообразная тоска, которую он не может победить, и которая просто тащит его по жизни».
     Они сели вместе за стол на красивой зеленой поляне, река весело текла мимо них, осеннее солнце приятно согревало. Леонтин рассказал, как на следующее утро после побега из замка господина А. он на рассвете добрался до вершины высокой горы, с которой с одной стороны были видны далекие башни резиденции, а с другой — мирный, богатый замок г-на фон А., над которым только что всходило солнце. Он долго не знал, куда ему повернуть перед лицом этого безграничного простора, как вдруг увидел Фабера, идущего по дороге внизу, который, как он хорошо знал, снова был изгнан в мир на некоторое время глупостью города.  Подобно голосу в пустыне, он решил разыграть его. Так как он был в подходящем настроении, он произнес длинную речь о бренности всех земных вещей, оставаясь невидимым для Фабера и таким образом заманил его к себе наверх.  Леонтин задумался. «По правде говоря, — сказал он, — когда я действительно думаю о том восходе солнца на горе, мне кажется, что я мог бы оказаться на месте этого студента».
        Фабер тем временем ушел, чтобы заказать еду и питье, и Фридрих с удивлением заметил, что, когда он заговаривал с людьми или просил о чем-то, они смеялись ему в лицо или тайно махали друг другу руками и со страхом оттаскивали любопытных детей, когда он приближался к ним. Леонтин признался, что иногда, когда они останавливались в деревне, он бросался вперед и убеждал трактирщиков, что у доброго человека, который был с ним, не все в порядке с головой, и что они должны внимательно прислушиваться к его словам и движениям, когда он появится. Это вызывало всевозможные комические ситуации и недоразумения, потому что, если Фабер, проводивший какое-то время с лицами, которые смотрели на него тайно, со страхом и сожалением, то все они в конечном итоге начинали считать друг друга сумасшедшими. Леонтин быстро остановился, потому что Фабер только что вернулся к ним и пожаловался на глупость сельских жителей. Теперь Фридриху предстояло рассказать о своем отъезде из замка господина фон А. и своих приключениях в резиденции. Вскоре он подошел к рассказу о том, как присоединился к эстетическому чаепитию и заверил, что чувствовал полное отсутствие мужской энергии, как будто он был на прогулке по Люнебургской равнине с видом на вереск. Леонтин громко рассмеялся. «Ты воспринимаешь эти вещи слишком серьезно и считаешь их более важными, чем они есть на самом деле», — сказал он. «Все персонажи этой пьесы, между прочим, тоже мне знакомы, но мне бы хотелось узнать, чем они занимались с тех пор, как я их не видел, потому что, как я только что услышал, ни малейших изменений с тех пор в них не произошло. Эти люди деловито продвигаются по жизни, но не чувствуют, как время продвигается хотя бы на дюйм сквозь них. Я могу, однако, заверить тебя, что я никогда не был так весел, как в те вечера, когда я был посвящен в первый раз в чаепитие. Все глаза были направлены на меня, нового ученика, в напряженной тишине. Когда я увидел весь святой синод, сидящий там, как масоны с шутками и мастерками, так торжественно одетые в мантии, я не мог удержаться, чтобы не отозваться непочтительно о поэзии и с неутомимым рвением не завести разговор о сельском хозяйстве, о свекле, так что дамы морщили носики, будто речь шла о свежем коровьем навозе и посчитали меня совсем пропащим человеком. Я много разговаривал с мужчиной с презрительным выражением лица. Он хороший парень, но в нем нет ничего мужского. Не знаю, что за одержимость поэзией была у него в то время, но он прочитал стихотворение, из которого я ничего не понял, несмотря на все усилия, а старонемецкий язык, заимствованный у Михеля из «Симплициссимуса»*и его искаженная лингвистическая пышность не выходили у меня из головы. Ведь это были немецкие слова, испанские конструкции, образы, старые немецкие поговорки, но все они были прикрыты слоем кротости. Я серьезно посоветовал ему каждое утро пить перцовку, потому что вечный нектар только ослабляет желудок, на что он возмущенно от меня отвернулся. Но самый замечательный опыт у меня был с дифирамбистом, одержимым дьяволом гордыни. Он расправил все паруса своего остроумия с умным выражением лица и напал на меня на полном ветру тщеславия, чтобы приземлить меня, непоэтичного, перед дамами. Чтобы спасти себя, я начал доказывать свою поэтическую эрудицию, В «Двенадцатой ночи» Шекспира, где Мальволио терзает сэра Тоби, говорится: «Даже если бы у меня был легион, я бы все равно убедил его».
Он помолчал и спросил меня со снисходительно с лукавым выражением лица, не является ли Шекспир моим любимым писателем. Я не позволили сбить себя с толку и продолжил тему с сэром Тоби: „Ну, друг мой, сопротивляйся дьяволу, он — исконный враг сынов человеческих». Затем он начал произносить весьма елейные, гениальные слова о Шекспире, но я, видя его таким возгордившимся, продолжал: «Кроткий, кроткий! Эй, что ты делаешь, мой голубок? Как дела, мой индюшонок? Эй, смотри же, подходи, тук-тук!» — Он как будто заметил теперь вместе с Мальволио, что не входит в круг моих интересов, и отвернулся от меня как от неслыханного безумца с неописуемо гордым видом. О, Боже мой! Графиня Романа присоединилась к этому. Она сказала это так правильно и красиво, что мне хотелось бы поцеловать ее за это. Но хуже всего было то, что теперь я был разоблачен, меня больше нельзя было считать невежественным человеком; и женщины заметили это. Скоро они набросились на меня со всякими фразами, которые они время от времени ловили при разговоре. В страхе я начал тоже бросаться во все стороны учеными фразами и поэтическими парадоксами, пока они меня, а я их и себя самого не перестал понимать, и все смешалось. С тех пор весь этот круг возненавидел меня и буквально осудил как чуму поэзии и отлучил от общества. Фридрих, который спокойно и с удовольствием выслушал Леонтина, сказал: «Вот таким я тебя люблю больше всего, вот здесь ты настоящий. Ты так светло и свежо воспринимаешь мир, что от твоего взгляда мир становится живым и красочным». – «Точно», ответил Леонтин, «таким красочным, что я иногда сам себя чувствую шутом».
                Между тем солнце уже начало садиться, и Фридрих с Леонтином задумались о своем долгом путешествии и пообещали друг другу вскоре снова встретиться в резиденции. Господин Фабер поручил Фридриху передать наилучшие пожелания графине Романе. «Графиня, — сказал он, — обладает прекрасными талантами и доказала, что она настоящая поэтесса в нескольких известных мне произведениях. Но она относится ко всему слишком легко.» Леонтин, которого охватило странное чувство юмора, когда он услышал упоминание о графине, весело запел:
                Встань на голову, любимый,
                И пройдись вниз головой,
                Будет ночью этой длинный
                Брачный пир у нас с тобой.

                Коль Шекспир тебе по нраву,
                Лань безвинная моя, 
                Буду я твоим по праву,
                Может быть, не только я.
           Он продолжал говорить дико и непристойно о графине и поручил Фридриху передать ей привет, когда они наконец разъехались в противоположные стороны. Фридрих не знал, что и думать об этих оскорбительных речах. Они его раздражали, так как он питал большое уважение к графине, и он не мог не беспокоиться, что живой ум Леонтина в конце концов истощится в подобном хвастовстве. С такими мыслями он ехал еще некоторое время, как вдруг, обогнув угол скалы, увидел перед собой замок графини. Он возвышался, как по волшебству, над огромным, неописуемым хаосом садов, виноградников, деревьев и рек, сам холм, на котором стоял замок, был большим садом, где из густой зелени били бесчисленные фонтаны. Солнце только что село за гору и покрыло все это великолепие блеском и мерцанием, так что ничего нельзя было четко различить.
       Ошеломленный и ослепленный, Фридрих пришпорил коня и поскакал в гору. Его поразила странная архитектура замка, который выделялся своим почти барочным великолепием. Никого не было видно. Он вошел в широкий вестибюль, облицованный цветным мрамором, сквозь ряды колонн которого с другой стороны можно было увидеть сад. Там росли самые странные заморские деревья и растения, похожие на застывшие зачарованные мысли; мерцающие струи воды, описывая в воздухе хрустальные дуги, пересекались друг с другом высоко над ними, диковинные птицы задумчиво и мечтательно сидели среди темно-зеленых теней.
            Тем временем красивый юноша спрыгнул с лошади во дворе, замешкался, увидев Фридриха, мгновение вызывающе смотрел на него большими красивыми глазами и тут же поспешил обратно через вестибюль в сад. Фридрих видел, как он с завидным мастерством взобрался на высокую ель, стоявшую на склоне сада, и, расположившись на самой вершине, стал вглядываться в даль, словно пытаясь что-то разглядеть.
               Поскольку никто еще не появился, Фридрих встал у высокого арочного окна, из которого открывался великолепный вид на долину и горы. Никогда прежде он не видел такой пышной природы. Множество ручьев поблескивали из глубины, словно серебро, приятные проселочные дороги, густо затененные высокими ореховыми деревьями, тянулись в даль во всех направлениях, теплый и гулкий вечер лежал над окрестностями, далеко над садами и холмами раздавались ликующие голоса виноградарей. Эта картина наводила на Фридриха невыразимую тоску в одиноком замке; ему показалось, что все отправились на большой праздник, и он едва удержался от соблазна самому спуститься вниз, как вдруг увидел графиню, одетую в длинное зеленое охотничье платье в освежающем дыхании вечера, которая ехала по сверкающей проселочной дороге из долины. Она была одна; он сразу узнал ее по высокой, красивой фигуре.
       Когда она спешилась с лошади перед замком, красивый юноша, поджидавший ее на ели, быстро подбежал к ней, обнял ее за шею и поцеловал. «Ишь ты какой стремительный!» сказала она почти сердито и вытерла рот. Она, казалось, была удивлена на мгновение, когда увидела Фридриха так неожиданно и заметила, что он стал свидетелем этой странной встречи. Но она быстро стряхнула с себя мимолетный стыд и приветствовала Фридриха с таким пылом, который он не мог не заметить. «Я сожалею о том», — сказала она, — «что не могу принять Вас так, как мне бы хотелось; все мои люди весь день были заняты сбором винограда, а я сама с раннего утра объезжала окрестности». 
            Она взяла его под руку и повела в замок.  Фридрих удивлялся тому, что во всех комнатах окна и двери были распахнуты. Сводчатые комнаты сами по себе представляли собой странную смесь архитектуры старого и нового стилей: некоторые стояли пустыми и заброшенными, словно разграбленные, в других он увидел висящие на стенах старые картины, которые, казалось, были изрублены на куски ударами сабли просто так. Они вошли в спальню графини. Большая кровать с балдахином была еще не заправлена, так как она ее оставила еще рано утром. Чулки, шейные платки и прочие атрибуты женской одежды пестрели на всех стульях. В одном углу висел портрет, и он разглядел к своему удивлению, насколько позволяло тусклое вечернее освещение, что на нем был изображен наследный принц, красота которого произвела на него в резиденции такое глубокое впечатление.
       Графиня отвела в сторону красивого мальчика, который все время следовал за ними, и тайно дала ему какое-то задание. Мальчик, казалось, вообще не желал подчиняться; он становился все громче и непослушнее, наконец сердито топнул ногой, выбежал и захлопнул за собой дверь, так что шум разнесся по всему большому дому. «Он вернется через час», — сказала Романа, глядя ему вслед, взяла гитару, лежавшую на полу в углу, а Фридриху дала корзину с фруктами и вином и повела его дальше по лестнице наверх.
        Подобно лунатику, внезапно пробудившемуся в незнакомом месте от тяжелых, невероятных снов, чувствовал себя Фридрих, когда он шел за ней по ступенькам и вдруг увидел себя под широким, открытым, звездным небом. Над крышей замка располагалась большая терраса в итальянском стиле. Вокруг галереи стояли апельсиновые деревья и высокие диковинные цветы, наполнявшие это райское место ароматами. 
           «Здесь на крыше», заговорила Романа, «мое любимое место. Теплыми летними ночами я здесь сплю.» Она подсела к нему и протянула фрукты и выпила немного вина, которое принесла с собой. «Вы живете здесь так головокружительно высоко», — сказал Фридрих, — «что попираете ногами весь мир». - Романа, сразу поняла, что он имел в виду, ответила гордо и смело: «Мир, этот великий дурак, который никогда не станет мудрее, несомненно, стоил бы усилий, чтобы его вежливо и уважительно погладили по лицу, чтобы он улыбнулся вам благосклонно и одобрительно. Он не что иное, как желудок и голова, и довольно крупный, самоуверенный, самодовольный, который действительно получает божественное удовольствие, нанося кому-нибудь удар в лицо». - Она быстро остановилась и перевела разговор на другие темы.
             Не раз Фридриху приходилось восхищаться почти неженской смелостью ее мыслей; сегодня ее разум, казалось, был свободен от всех ограничений. Наконец она взяла в руки гитару и спела несколько песен, которые написала и сочинила сама. Музыка была совершенно чудесной, непостижимой и часто почти дикой, но в ее приближающемся звучании была непреодолимая сила. Широкий, безмолвный круг рек, озер, лесов и гор, возвышающихся друг над другом огромными, едва различимыми массивами, шелестел, как волшебство среди разносящихся звуков. Магия того вечера захватила сердце Фридриха, и в этом ошеломляющем опьянении он впервые нашел прекрасную женщину рядом с собой соблазнительной. «Правда, — сказала она наконец от всего сердца, — если бы я когда-нибудь полюбила, это наверняка стоило бы мне жизни! — Однажды, — продолжала она, — мимо замка ночью проезжал студент, когда я только что заснула на крыше, он пел:
                Когда солнце над долиной
                Щедро делится теплом,
                Я в обнимку с мандолиной
                Вспоминаю отчий дом.

                Моя милая услышит
                Нежных песен моих зов,
                Звезды ей прошепчут свыше:
                «Дорогая, добрых снов!»

                Когда солнце над долиной
                Щедро делятся теплом,
                Я в обнимку с мандолиной
                Вспоминаю отчий дом.   
 Но солнце светит не так, как во Франции, и студент пошел дальше, и все это было просто пустяком. — Пойдем спать, пойдем спать», — добавила она, скучно зевая, взяла Фридриха за руку и повела его вниз по лестнице. Когда они вернулись в комнаты, он заметил в ней необычное беспокойство; она, взволнованная, повисла на его руке. Она показалась ему мертвенно-бледной в лунном свете, падавшем на ее лицо через открытое окно, какой-то странный страх внезапно охватил его перед ней и перед всем волшебным замком, он быстро пожелал ей спокойной ночи и поспешил в комнату, которую ему приготовили для сна. Он рухнул полностью одетым на кровать.
            Его комната находилась на расстоянии всего нескольких комнат от спальни графини. Двери между ними полностью отсутствовали. Лампа, тускло освещавшая комнату графини, бросала свет через открытые двери прямо на большое старинное зеркало, висевшее на стене перед кроватью Фридриха, так что он мог видеть из него почти всю ее спальню. Он увидел прекрасного мальчика, который, должно быть, пробрался обратно, спящим на стульях перед ее кроватью. Графиня постепенно разделась и перелезла через мальчика в постель. В замке воцарилась мертвая тишина, и он отвернулся в другую сторону, к открытому окну. Деревья шумели перед ним, из долины время от времени доносился веселый крик, иногда ближе, иногда дальше, в промежутках он слышал, как в саду за окном подавали голос заморские птицы, поющие странными голосами, словно во сне. Странное бледное лицо графини, какой она явилась ему в последний раз, беспрестанно представлялась ему, и потому-то он и заснул поздно, среди спутанных мечтаний. Среди ночи он внезапно проснулся и ему показалось, что он услышал пение. Луна ярко освещала территорию снаружи и освещала окно. К своему удивлению он услышал рядом с собой дыхание. Он оглянулся и увидел Роману, которая была раздета и спала у его кровати. Она лежала на полу, опираясь одной рукой и половиной тела на кровать. Ее длинные черные волосы свободно спадали на белую шею и грудь. Он долго смотрел на прекрасную фигуру, привстав, полный изумления. И вдруг он снова услышал те же звуки, что и во сне. Он прислушался; пение доносилось из-за гор над тихой местностью; он смог разобрать следующие слова:
Клонило день, минувший, в сон,
Раздался колокольный звон:
А ночью часто смерть берет
Тех, кто не ждет ее приход.

Где радость, бьющая ключом,
Где друга верное плечо?
Где свет любимых женских глаз?
Нет никого со мной сейчас.

Покоем целый мир объят,
Над полем облака скользят,
И лес, и поле шелестит –
Дитя, что так тебя страшит?

Как ни обманчив этот свет,
Есть тот, кто верный даст ответ,
Кто с нами плачет и не спит,
Когда с ним сердце говорит.

Так пой же песни, соловей!
Ты, водопад, шуми звончей!
Давайте прославлять Творца
Вплоть до рассветного венца.

           Фридрих узнал слог Леонтина и его голос. – «Я иду к тебе, мой прекрасный друг!» воскликнул он про себя и вскочил, стараясь не разбудить графиню. Не без страха он прошел через мертвенно тихие комнаты, взнуздал во дворе своего коня и отправился вниз с горы по направлению к долине.
      Он глубоко вздохнул, когда очутился снаружи в ночи, его душа словно освободилась от тысячи цепей. У него было такое чувство, будто он освободился от длинных, пустых, лихорадочных грез и вернулся, наконец, из распутной жизни в настоящую. Образ идеальной графини, какой он представлял ее себе до последнего времени, в эту удивительную ночь предстал в его душе в настоящем неприукрашенном виде. Теперь-то он понял все странные речи Леонтина во время их последней встречи.
          Голос Леонтина постепенно затих, он больше его не слышал, и погруженный в свои мысли, отправился в резиденцию. Сказочный замок позади него давно затонул, деревья вдоль дороги уже начали отбрасывать длинные тени на сияющее поле, птицы уже кружились взад и вперед высоко в воздухе, резиденция со своими огненными столбами лежала перед ним, как горящий лес в утреннем сиянии.
      *Абеллино — литературный персонаж, герой романа Генриха Цшокке «Абеллино, великий разбойник» (1794). По сюжету он — благородный разбойник, разоблачивший коварный заговор против венецианского дожа. Абеллино — альтер-эго неаполитанского графа Росальво, который принимает две разные личности, чтобы служить высшей цели в Венеции. Днём он предстаёт в образе красивого, добродетельного дворянина, известного как Флодоардо, приверженного реформированию города. Однако ночью он превращается в Абеллино — неуклюжего, гротескного бандита
     * Симплициссимус – роман Гриммельсхаузена (17 век)