Заклятие Цинь Шихуанди

1.
Пыль вечности лежала саваном на плечах восьми тысяч глиняных воинов. В подземном царстве первого Императора, под курганом Лишань, царила гробовая тишина, нарушаемая лишь далеким журчаньем ртутных рек, охраняющих покой Владыки. Но это была иллюзия покоя. Здесь, в каменных утробах земли, дремала не просто армия из терракоты. Здесь дремало ЗАКЛЯТИЕ..
Его выковали не в один день. Его ковали годами, в страхе и жестокости, по воле одного человека – Ин Чжэна, Цинь Шихуанди, Повелителя Всего под Небом, чья жажда бессмертия была столь же безмерна, сколь и его страх перед небытием.
Сначала были  м а с т е р а. Лучшие гончары, скульпторы, оружейники со всей империи, согнанные к подножию Лишань. Они лепили, обжигали, вырезали тысячи лиц – каждое уникальное, отражающее всю палитру человеческих судеб: молодость и старость, решимость и тоску, простоту и мудрость. Но это была лишь оболочка. Просто глина.
Потом пришли  м а г и. Жрецы древних, запретных культов, знатоки иероглифов Воли и Вечности. Они покрывали еще сырые тела изнутри и снаружи тончайшей вязью знаков. Знаков Охраны. Знаков Повиновения. Знаков Нерушимости. Знаков Вечного бдения. Каждый иероглиф был не просто написан – он был впечатан в глину с помощью особых игл из черного нефрита, оставлявших невидимые глазу каналы для силы.
Но глина и знаки были лишь глиной и знаками. Нужна была СИЛА. Жизненная сила. Душа.
Для этого пригнали осужденных. Тех, кто осмелился роптать на Императора, кто не выполнил норму на Великой стене, кто принадлежал к уничтоженным школам философии. Их ставили перед рядами еще необожженных статуй. Жрецы в масках духов земли читали монотонные, леденящие душу заклинания. Затем палач, облаченный в шкуру медведя, одним точным ударом каменного ножа лишал осужденного жизни. Горячую, алую кровь ловили в нефритовые чаши и тут же, пока она еще пульсировала остатками жизненной энергии, выливали на глиняные тела – в места, отмеченные магическими иероглифами. Кровь впитывалась, шипя, оставляя лишь темные, едва заметные пятна, похожие на старые раны.
Но и этого было мало. Кровь давала жизненность, но не волю. Не ту слепую, беспрекословную преданность, которая требовалась Императору для вечной стражи.
Для этого использовали ДУШУ. В момент смерти осужденного, жрецы с помощью заостренных жезлов из горного хрусталя ловили ускользающее дуновение – искру сознания, последний всплеск страха или ярости. Эту искру, этот клочок души, они вплетали в магические каналы, оставленные нефритовыми иглами, запечатывая ее в глиняную плоть навеки. Душа не жила – она была привязана, как раб к кольцу, к воле, запечатанной в иероглифах. Она должна была стать вечным двигателем послушания.
Последний ритуал совершил сам Император. Уже смертельно больной, одержимый мыслью о конце, он спустился в почти готовый склеп. Его носилки поставили перед центральной усыпальницей, где ждал его медный саркофаг. Цинь Шихуанди, дрожащий и бледный, но с неукротимым огнем в глазах, поднял руку, на которой алебастровой белизной выделялась печать Императора. Рядом стоял Верховный жрец с чашей, сделанной из черепа горного "духа", наполненной смесью ртути, толченого нефрита и пепла сожженных священных текстов.
«Внемлите!» – голос Императора, хриплый, но полный нечеловеческой власти, прокатился по подземным залам, заставляя дрожать факелы.
«Вы – щит мой в Царстве теней! Меч мой против духов тьмы и козней забвения! Вы – Воля моя, отлитая в глине! Ваш долг – хранить! Повиноваться! Существовать! Вечно!»
Он опустил печать в чашу. Смесь забурлила, испуская ядовитые пары и мертвенный, синеватый свет. Этот свет ударил в лицо Императора, вырывая из его уст стон, смешанный с властным повелением. Затем свет, как живая молния, разлетелся по тысячам магических каналов, пронизывающих терракотовых воинов. Глаза статуй на миг вспыхнули тем же синеватым огнем, потом погасли. Заклятие было завершено.
Император умер вскоре после того, как его тело поместили в саркофаг. Входы в мавзолей запечатали, обрушив тоннели, уставив ловушки. Мастеров и жрецов, знавших тайну, предали смерти; их души, по слухам, тоже пополнили ряды вечной стражи. Над курганом вырос холм, заросший травой. Империя Цинь пала. Династии сменяли друг друга. Мир забыл о Цинь Шихуанди.
Но  з а к л я т и е  не забыло.
Оно дремало в глине, в иероглифах, в пятнах высохшей крови, в клочках замурованных душ. Оно ждало. Оно охраняло. Оно чувствовало: придёт его время.
Прошли века. Над курганом бушевала буря невиданной силы. Молнии били в землю, как копья разгневанных небожителей. Один удар, невероятно мощный, пришелся в самую вершину Лишань. Каменная плита, скрывавшая один из запасных входов, треснула.
В подземном мире что-то дрогнуло. Заклятие ощутило угрозу. Не физическую – энергетическую. Гнев Небес, направленный в самое сердце гробницы. Нарушение покоя. Нарушение Заповеди.
В центральной усыпальнице, где в саркофаге покоился прах Императора, воздух загустел. Тень, чернее самой глубокой ночи, отделилась от стен. Она приняла форму: высокий стан в императорских одеждах, корона, лицо – маска безумной, неутоленной воли. Дух Цинь Шихуанди пробудился. Его страх, его гнев, его ненасытная жажда вечности – все это ударило в натянутые струны заклятия.
«ВСТАНЬТЕ!»
Приказ прокатился не звуком, а ледяной волной по всем магическим каналам. И глина отозвалась.
Треск! Грохот! Тысячелетняя пыль взметнулась столбами. Глиняные сапоги оторвались от пола с сухим скрежетом. Головы повернулись. Руки, сжимавшие давно истлевшие, но в заклятии все еще существующие как призрачные тени, мечи и алебарды, поднялись. Глаза вспыхнули тем самым синевато-холодным светом, что горел в чаше при наложении заклятия.
Они не ожили. Они были приведены в действие. Как сложнейший механизм, запущенный отчаянной волей хозяина. Каждый воин – лишь часть единого целого, слепое орудие заклятия. Их воля была не их волей. Их страх – не их страхом. Все человеческое в них давно умерло или было искажено до неузнаваемости вечным рабством. Осталась лишь функция: Охранять. Уничтожать угрозу. Вечно.
Они двинулись к поврежденному входу. Глиняные ноги ступали мерно, не оставляя следов на камне. Холодное сияние глаз освещало путь сквозь пыльные коридоры. Они вышли на поверхность, в бушующую бурю. Дождь хлестал по глиняным лицам, ветер выл среди их рядов. Они не чувствовали этого. Они сканировали мир. Мир, полный движения, жизни, перемен. Мир, который забыл их Императора. Мир, который своим шумом, своей самой жизнью был оскорблением вечному покою гробницы.
Угроза. Внизу, у подножия холма, виднелись огни деревни. Жизнь. Шум. Нарушение покоя.
Фаланги глиняных воинов, освещенные вспышками молний, двинулись вниз по склону. Их призрачное оружие замерло в боевой готовности. Холодное сияние глаз стало ярче.
Заклятие Цинь Шихуанди вышло на тропу войны. Оно не знало жалости. Оно не знало сомнений. Оно знало только приказ, вбитый в глину кровью, душами и неутолимой волей тирана. Оно будет охранять. Оно будет уничтожать. Пока существует дух Императора. Пока существует сама глина. Вечно.
А позади, в черном зеве пролома, под холодным взором духа-тени в императорской короне, все новые и новые ряды терракотовых фигур выходили из тьмы, беззвучно вливаясь в маршрут вечного дозора. Заклятие работало. Машина смерти, запущенная тысячелетия назад, набирала ход. И остановить ее могла только гибель всего живого у нее на пути... или окончательное разрушение самой воли, что ее породила. Но воля эта была тверже камня и холоднее самой смерти.

2.
Грохот тысяч глиняных сапог сотрясал землю. Пыль, поднятая бурей, смешивалась с клубящимся холодным сиянием, исходящим из глазниц воинов. Перед ними лежала деревня Синьян, где перепуганные жители столпились за хлипким частоколом. Навстречу Терракотовой армии выступил отряд имперских солдат новой эпохи – люди в стальных доспехах, с луками и длинными копьями цзи. Их командир, седой ветеран с лицом, изборожденным шрамами, поднял меч.
«Духи праха! Стой! Это земли Великой Хань! Вернитесь в свою могилу!» – хрипло закричал командир.
Ответа не последовало. Лишь мерный, неумолимый топот. Первый ряд глиняных пехотинцев, державших в руках призрачные очертания длинных гэ, сомкнул щиты. Щиты, давно истлевшие в реальности, но в заклятии – прочнее бронзы.
«Лучники! Огонь!»
Туча стрел с свистом рассекла воздух. Железные наконечники впились в глиняные тела с глухим стуком. Одни срикошетили, другие застряли в трещинах вековой обожженной земли. Ни один воин не дрогнул. Ни один не упал. Глаза, полные холодного света, даже не моргнули. Стрелы были как комариные укусы для каменной горы.
Один из солдат в ужасе закричал: «Они... они не падают! Господин, это не люди!»
«Тогда... вперёд! Копейщики! Смять их!» – приказал командир, побледнев.
С громовым кличем солдаты бросились в атаку, длинные пики направив на глиняную стену. Цзи ломались, как тростинки, о глиняные доспехи и щиты. Бронзовые призраки гэ терракотовых воинов взметнулись в ответ. Они не рубили – они проходили сквозь сталь и плоть. Солдатские доспехи не оказывали сопротивления призрачному оружию, словно его и не было. Лезвия из сгустков воли и древней магии входили в тела с леденящим душу холодом, не оставляя ран, но высасывая жизнь и волю. Солдаты падали не с криками боли, а с тихими стонами, их лица мгновенно покрывались инеем, глаза стекленели. Они не были мертвы в привычном смысле – они были пусты, как сосуды, из которых выпили душу.
Терракотовые воины шли сквозь ряды, не меняя строя, не ускоряясь. Их движение было подобно движению ледника – медленное, неостановимое, сокрушающее. Глиняные ноги топтали упавших, превращая тела в кровавую кашу под сапогами из обожженной земли. Ни ярости, ни милосердия – только исполнение воли.
С задних рядов Терракотовой армии взметнулись призрачные стрелы. Они не сверкали на солнце, они были как черные полосы, искажающие воздух. Они проходили сквозь деревянные щиты, стены домов, сквозь тела прятавшихся за ними крестьян. Там, где они пронзали, оставался лишь холод и мгновенная окаменелость плоти – люди застывали в позах ужаса, превращаясь в статуи цвета пепла, их жизнь и тепло навсегда были поглощены древним заклятием.
Грохот запряженных призрачными конями боевых колесниц обрушился на фланг имперского отряда. Глиняные возничие, неподвижные, как статуи, правили невидимыми вожжами. Колеса, сплетенные из воли и праха, крушили все на своем пути. Солдаты и крестьяне разбегались в стороны, но их кости ломались с хрустом сухих веток. Колесницы неслись сквозь деревню, сминая хижины в щепу, оставляя за собой полосу ледяного хаоса и застывших в ужасе "каменных" статуй.
Паника охватила оставшихся в живых. Крик ужаса и безумия вырвался из груди седого командира, когда глиняная рука пехотинца в доспехах военачальника схватила его за горло. Призрачный цзянь прошел сквозь его латы и грудь. Командир не успел издать звука. Его тело посинело, покрылось инеем, и он рухнул, как пустой мешок, глаза остекленевшие, устремленные в вечность, полную лишь ледяной воли давно умершего императора.
Терракотовая армия прошла сквозь деревню Синьян. От нее осталось поле развалин, усеянное бледными статуями людей и животных, и кровавая грязь, втоптанная в землю тысячами глиняных сапог. Воины не оглядывались. Они не собирали трофеев. Они не радовались победе. Они просто... шли дальше. Их холодные глаза сканировали горизонт, ища следующую угрозу вечному покою под курганом. Или следующую жертву для ненасытной воли своего  в л а д ы к и.
Над полем боя, в клубящихся тучах, на мгновение проступила огромная тень – очертания короны Цинь Шихуанди. Послышался ледяной, лишенный всякой теплоты смех, звучавший не в ушах, а в самой глубине души каждого живого существа на много ли вокруг. Это был смех первого Императора. Его армия снова в деле! И Китай, забывший его величие, вскоре вспомнит своего владыку. Вспомнит ценой крови, льда и вечного безмолвия глины.