Величайшие книги мира Том 02 Худ. лит-ра!

(Величайшие книги мира Том 02 Художественная литература)
======================================================
1.ДЖОРДЖ БОРРОУ (05.07.1803-26.07.1881)
=======================================
Джордж Генри Борроу родился в Ист-Дерехэме, Норфолк, Англия, 5 июля 1803 года. Его отец был капитаном армии, и детство Борроу прошло на военных базах в разных частях королевства. С ранней юности он любил бродяжничать и брататься с цыганами и другими бродягами. В 1819 году он поступил в адвокатскую контору в Норвиче. После долгого периода тяжелой работы и литературных усилий он отправился в Лондон в 1824 году, но уехал год спустя, и некоторое время его передвижения были незаметны. В течение примерно пяти лет, начиная с 1835 года, он выступал в качестве агента Библейского общества, продавая и распространяя Библии в Испании, а в 1842 году он опубликовал «Библию в Испании», которая появилась в другом томе THE WORLD'S GREATEST BOOKS. (См. ПУТЕШЕСТВИЯ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ.) «Lavengro», написанный в 1851 году, усилил известность, которую Борроу уже получил своими ранними работами. Книга изобилует зарисовками персонажей, взятыми из реальной жизни в тех местах, куда мало кто мог проникнуть, и хотя они часто чрезвычайно эксцентричны, они никогда не бывают гротескными и никогда не поражают разум ощущением просто выдуманной нереальности. Здесь и там происходят яркие вспышки размышлений с философским акцентом, которые в поразительном стиле раскрывают работу ума Борроу. Лингвистические познания феноменальны, как и во всех его книгах. Но хотя дикие, страстные сцены делают все повествование неописуемой фантасмагорией, дикция всегда свободна от напыщенности и запутанных периодов. Борроу умер в Оултоне, графство Саффолк, 26 июля 1881 года. Могучий спортсмен, заядлый странник, энтузиаст филологии и человек великодушной простоты, смешанной с жестокими предрассудками, он был одной из самых оригинальных и интересных личностей английской литературы девятнадцатого века.
Лавенгро-"мастер слова"
=======================
I.--Ученый, Цыган, Священник
-----------------------------
Июльским вечером 18-го года в Ист-Д------, красивом городке в Восточной Англии, я впервые увидел свет. Мой отец, корнуоллец, прослужив много лет на линии, наконец поступил капитаном в полк ополчения. Моя мать, поразительно красивая женщина, принадлежала к гугенотской расе. Я был не единственным ребенком у своих родителей, так как у меня был брат на три года старше меня. Это был красивый мальчик с гораздо большими умственными способностями, чем у меня, и он с величайшей привязанностью всячески потакал мне. Увы, его могила была ранней и чужой!
Я был странником большую часть своей жизни, будучи сыном солдата, который, не имея возможности содержать два дома, сопровождался своей семьей, куда бы он ни шел. Любитель книг и уединенных уголков, я был ребенком, привыкшим избегать общества. Первой книгой, которая меня очаровала, была книга Дефо. Но те ранние дни были временем волнений, поскольку Англия тогда была занята борьбой с Наполеоном.
Я помню странные зрелища, такие как сцены в Норман-Кросс, станции или тюрьме, где были замурованы около шести тысяч французских заключенных. И ярко запечатлелось в моей памяти мое общение с необыкновенным стариком, ловцом змей, который потряс меня рассказами о своих приключениях. Он заявил, что у гадюк есть король, ужасное существо, с которым он столкнулся и от которого ему удалось сбежать. Рассказав мне эту странную историю о короле гадюк, он дал мне гадюку, которую он приручил и обезвредил, удалив ее клыки. Я кормил ее молоком и часто брал ее с собой во время прогулок.
Однажды во время своих прогулок я вышел на зеленую тропу, которую никогда раньше не видел. Увидев странного вида низкую палатку или будку, я направился к ней. Возле нее стояли две легкие повозки, а неподалеку два или три тощих пони щипали траву. Внезапно двое обитателей, мужчина и женщина, оба дикие и устрашающие, выскочили наружу, встревоженные моим присутствием, и начали оскорблять меня как незваного гостя. Они пригрозили сбросить меня в пруд через изгородь.
Я бросил им вызов, чтобы они меня не трогали, и, когда я это сделал, сделал движение, хорошо понятное гадюке, которая пряталась у меня на груди. Рептилия мгновенно подняла голову и уставилась на моих врагов своими сверкающими глазами. Женщина, в изумлении и ужасе, отступила к палатке, а мужчина стоял как завороженный. Вскоре эти двое начали разговаривать друг с другом на том, что, как мне показалось, звучало как французский, а затем, примирительным тоном, они предложили мне необычную сладость, которую я принял. Завязалась мирная беседа, во время которой они сердечно пригласили меня присоединиться к их отряду и стать одним из них.
Интервью было грубо прервано. Послышался топот копыт, и в следующий момент подъехал человек и обратился к цыганам со словами, которые произвели ошеломляющий эффект. Через несколько минут с разных сторон появились смуглые мужчины и женщины. Они поспешно запрягли пони, сняли палатку, нагрузили повозки, и в удивительно короткий промежуток времени отряд ускакал с предельной скоростью.
Прошло три года, в течение которых я значительно вырос в росте и силе, и, будем надеяться, улучшился умом. В школе я выучил всю «Латинскую грамматику» Лилли; но я был очень невежественен в цифрах. Наш полк был переведен в Эдинбург, где замок был гарнизоном для солдат. В этом городе меня и моего брата отправили в среднюю школу. Здесь ученики постоянно дрались, хотя большого вреда не было. Я видел, как в школах Англии случались смерти из-за драк.
Я стал отважным скалолазом, персонажем, к которому английский парень редко может стремиться, потому что в Англии нет ни скал, ни гор. Шотландцы — опытные скалолазы, и я теперь был шотландцем во многих вещах, особенно в языке. Замок, в котором я жил, стоял на скалистом утесе, и покорение его было моим любимым развлечением.
Осенью 1815 года, когда война с Наполеоном закончилась, нас направили в Ирландию, где в школе я читал латынь и греческий языки с одним славным старым священником, а по вечерам изучал французский и итальянский языки с изгнанным священником, причем итальянский был моим любимым языком.
На конной ярмарке я встретил Джаспера Петуленгро, молодого цыгана, которого я видел в цыганском таборе, о котором я уже упоминал. Он был поражен, увидев меня, и самым восторженно-дружеским образом назвал меня «приятелем», назвав меня Сапенгро, или «хозяином змей», намекая, как он сказал, на случай со змеей. Он сказал, что его также зовут Фараон, и он был конюхом табора.
С этого времени я часто беседовал с Джаспером. Он многому меня научил по-цыгански и познакомил меня с Тавно Чикно, самым крупным человеком из цыганской нации, и с миссис Чикно. Они были для него как родители, поскольку его собственные были изгнаны. Вскоре я обнаружил, что в палатках познакомился с очень интересным народом. Их язык меня очаровал, хотя поначалу я принимал его за тарабарщину. Мой быстрый прогресс удивил и обрадовал Джаспера. «Мы больше не будем называть тебя Сапенгро, брат», — сказал он, — «но Лавенгро, что на языке горгиос означает мастер слова». И жена Джаспера действительно предложила мне жениться на ее сестре.
Цыгане уехали в Англию. К тому времени мне исполнилось шестнадцать, и я продолжал жить в родительском доме, проводя время в основном за филологическими занятиями. Но мне давно пора было выбрать какую-нибудь профессию. Мой отец с радостью бы увидел, как я хожу в Церковь, но боялся, что я слишком непостоянен. Итак, меня отдали под суд, но, оставаясь новичком в этом деле, я в совершенстве овладел валлийским языком. Вскоре мой отец начал чувствовать, что совершил ошибку в выборе профессии для меня.
Мой старший брат, у которого развился большой вкус к живописи, однажды вечером рассказал мне, что отец дал ему 150 фунтов стерлингов и свое благословение, и что он едет в Лондон, чтобы совершенствоваться в своем искусстве.
Мой отец заболел тяжелыми приступами подагры и в трогательной беседе заверил меня, что его конец приближается. До того, как произошло это печальное событие, мой брат, которого он жаждал увидеть, прибыл домой. Мой отец умер с именем Христа на устах. Храбрый старый солдат в перерывах между приступами рассказал мне больше о своей жизни, чем я когда-либо узнавал прежде, и я был поражен, обнаружив, как много он знал и видел. Он разговаривал с королем Георгом, знал Веллингтона и был другом Таунсенда, который, когда пал Вулф, повел британских гренадеров против тающих полков Монкальма.
II.--Приключение с издателем
----------------------------
Одним сырым, туманным мартовским утром я сошел с кареты во дворе лондонской гостиницы. Сдав свой скудный багаж носильщику, я последовал за ним в комнату, приготовленную для меня знакомым. Она состояла из маленькой комнаты, в которой я должен был сидеть, и еще меньшей, в которой я должен был спать.
Сытно позавтракав у хорошего костра, я отправился дальше и легко нашел дорогу к месту, которое искал, так как оно было всего в десяти минутах ходьбы. Меня радушно принял большой человек, которому один добрый друг послал некоторые из моих произведений, и которому он дал мне рекомендательное письмо, которое было с уважением зачитано. Но он сообщил мне, что продает свой издательский бизнес и поэтому не может воспользоваться моей литературной помощью. Однако он дал мне совет, особенно посоветовав написать несколько евангельских рассказов в стиле «Дочери молочника». Когда я сказал ему, что никогда не слышал об этой работе, он сказал: «Тогда, сэр, раздобудьте ее любыми способами». Последовало еще больше разговора, во время которого издатель сообщил мне, что он намерен продолжать выпускать раз в месяц свой журнал «Оксфордское обозрение», и он предложил мне попытаться внести в него свой вклад. Когда я уходил, он пригласил меня пообедать с ним в следующее воскресенье.
В воскресенье я был пунктуален на встрече с издателем. Я узнал, что в течение двадцати лет он не принимал животной пищи и не пил вина. После некоторого разговора он попросил меня составить шесть томов жизней и судебных процессов Ньюгейта, по тысяче страниц каждый, с вознаграждением в 50 фунтов стерлингов по завершении работы. Я также должен был сделать себя полезным для «Обзора», и, кроме того, перевести на немецкий язык книгу по философии, которую он написал. Затем он отпустил меня, сказав, что, хотя он никогда не ходил в церковь, он проводил большую часть каждого воскресного дня в одиночестве, размышляя о величии природы и моральном достоинстве человека.
Я составил «Хроники Ньюгейта», рецензировал книги для «Обзора» и время от времени старался перевести на немецкий язык отдельные части философии издателя. Но «Обзор» не оказался удачной спекуляцией, и с его кончиной корпус его писателей распался. Мне платили не наличными, а векселями, один из которых подлежал оплате через двенадцать, другой через восемнадцать месяцев после даты. Прошло много времени, прежде чем я смог обратить эти векселя на какой-либо счет. Наконец я нашел человека, готового обналичить их со скидкой всего в тридцать процентов.
К октябрю я закончил около двух третей компиляции жизнеописаний Ньюгейта, а также добился некоторого прогресса с немецким переводом. Но примерно в это время я начал очень ясно видеть, что невозможно, чтобы наша связь была долговременной; однако, в случае моего ухода от большого человека, что я мог предложить другому издателю? Я вернулся к своей работе, закончил немецкий перевод, получил оплату в обычном стиле и ушел от этого работодателя.

III.Дух Стоунхенджа
-------------------
Однажды утром я обнаружил, что все мое мирское богатство сократилось до одной полкроны, и весь тот день я ходил в сильном душевном расстройстве. По совершенно необычайной случайности я снова встретил своего друга Петуленгро на ярмарке, куда я случайно забрел, когда шел по берегу реки за Лондоном. Мой цыганский друг сидел с несколькими мужчинами, пируя около небольшой бочки. Он вскочил, сердечно поприветствовав меня, и мы болтали на цыганском языке, пока шли вместе. Допрашивая меня подробно, он вскоре обнаружил, что к тому времени у меня в кармане было всего восемнадцать пенсов.
Джаспер сказал: «Я тоже был в большом городе; но я не писал книг. Я дрался на ринге. У меня пятьдесят фунтов в кармане, и у меня гораздо больше в мире. Брат, между нами значительная разница». Но он не смог уговорить меня принять или занять деньги, потому что я сказал, что если не смогу заработать, то умру с голоду. «Приезжай и оставайся с нами», — сказал он. «Наши палатки и лошади по ту сторону вон того лесистого холма. Мы все будем рады твоей компании, особенно я и моя жена Пакомовна».
Я отклонил любезное приглашение и пошел дальше. Возвращаясь в большой город, я внезапно оказался у магазина издателя, к которому я тщетно обращался некоторое время назад, в надежде продать некоторые из своих произведений. Когда я равнодушно смотрел в окно, я заметил бумагу, прикрепленную к стеклу, на которой было написано красивым круглым почерком: «Роман или повесть очень нужны». Я сразу же решил приступить к работе, чтобы произвести то, что было так затребовано. Но о чем должна быть эта история? После размышлений у себя на квартире, с хлебом и водой передо мной, я пришел к выводу, что напишу полностью вымышленную историю под названием «Жизнь и приключения Джозефа Селла, великого путешественника». Этот Джозеф Селл был воображаемым персонажем, который пришел мне в голову.
Я схватил ручку и бумагу, но вскоре отказался от задачи набросать историю, потому что сцены мелькали в моем воображении в сбивающем с толку виде. Однако, еще до утра, когда я долго лежал без сна, я набросал всю работу на скрижалях своего разума. На следующий день я поел хлеба и воды, и еще до наступления ночи закончил страницы Джозефа Селла и добавлял страницы в разном количестве день за днем, пока мое предприятие не было завершено.
«Завтра для книготорговца! Ох, я!» — воскликнул я, ложась отдыхать.
Придя в магазин, я с радостью увидел, что газета все еще висит на витрине. Когда я вошел, из задней гостиной вышла женщина лет тридцати, которая вела себя как леди, чтобы спросить, что со мной. После моих объяснений она попросила меня, поскольку ее мужа не было дома, оставить рукопись у нее и зайти снова на следующий день в одиннадцать. В этот час я явился и был встречен радушно. «Я думаю, ваша книга подойдет», — сказал продавец книг. После некоторых переговоров мне тут же заплатили 20 фунтов, и я ушел с легким сердцем. Читатель, если среди жизненных трудностей ты когда-нибудь поддашься искушению отчаяться, вспомни эти переживания Лавенгро. Есть немного положений, какими бы трудными они ни были, из которых тебя не выведут упорная решимость и настойчивость.
Я давно решил покинуть Лондон, так как мое здоровье сильно ухудшилось. Мои приготовления были вскоре сделаны, и я отправился в путь пешком. Примерно через два часа я покинул большой город и оказался на широкой и прекрасной дороге, ведущей неизвестно куда. Вечером, чувствуя усталость, я подумал остановиться в гостинице, но меня уговорили сесть в карету, заплатив шестнадцать шиллингов за проезд. На рассвете меня разбудили от прерывистого сна и приказали спешиться, и я оказался недалеко от вересковой пустоши. Продолжая идти, я наконец достиг круга колоссальных камней.
Дух Стоунхенджа был на мне. Когда я возлежал под большим поперечным камнем, посреди ворот гигантов, я услышал звон колокольчиков, и вскоре большое стадо овец прошло мимо, и несколько из них вошли в круг. Вскоре подошел и человек. В дружеской беседе молодой пастух рассказал мне, что люди равнины верят, что тысячи людей привезли камни из Ирландии, чтобы построить храм, в котором можно было бы поклоняться Богу.
«Но», сказал я, «наши предки перебили людей, которые поднимали камни, и не оставили камня на камне».
«Да, так и было», — сказал пастух, глядя вверх на большой поперечный камень.
«И хорошо, что они это сделали», — ответил я, — «ибо всякий раз, когда этот камень, который никогда не поднимали руки англичан, будет брошен руками англичан, горе английской расе. Пощадите ее, англичане. Хенгист пощадил ее».
Мы расстались, и я отправился в Солсбери, город шпиля. Там я пробыл два дня, проводя время как мог, а затем шел несколько дней, в течение которых не произошло ничего, достойного упоминания, но погода была великолепная, и мое здоровье значительно улучшилось.
Придя однажды в небольшой загородный коттедж, я увидел нацарапанную на двери надпись: «Здесь продается хорошее пиво». Испытывая жажду, я вошел, чтобы попробовать напиток. У стены напротив того места, где я сидел в хорошо отшлифованной кухне, стояла самая безутешная семья, какую я когда-либо видел, состоящая из лудильщика, его жены, симпатичной женщины, которая, очевидно, плакала, и оборванных мальчика и девочки. Я угостил их большой порцией пива, и через несколько минут лудильщик рассказал мне свою историю. Этот разговор закончился весьма любопытно, так как за пять фунтов десять шиллингов я купил все снаряжение этого человека. Оно включало его товарный запас, пони и телегу. У хозяйки я купил различную провизию, а также платье возчика, дал лошади немного корма из кукурузы и уехал.

IV."Пылающий Жестянщик"
-----------------------
В три часа пополудни я отправился в путь в качестве лудильщика. Мне было совершенно безразлично направление моего путешествия. Не найдя пристанища, я разбил свою маленькую палатку после наступления темноты на пустыре среди кустов и разжег огонь в удобном месте с помощью палок, которые я собрал. Несколько дней я практиковал свое новое ремесло, пытаясь починить два котла и сковороду, оставаясь в своем маленьком лагере. Мимо проходило мало людей. Но вскоре произошло несколько захватывающих событий. Однажды утром в мои покои внезапно ворвалась молодая цыганская девушка, которая, внимательно осмотрев меня, направилась ко мне, напевая цыганскую песню:

(Цыганский чи
И цыганский чал
Будет джава тасаулор
Чтобы унизить баулора,
И дук гры
Фермерской ржи.)

"Очень красивая песня, — подумал я, снова принимаясь за работу над своим котлом; очень красивая песня, которая сулит фермерам много хорошего. Пусть позаботятся о своем скоте".
«Ты здесь совсем один, брат?» — раздался голос совсем рядом со мной резким, но не неприятным тоном.
Завязалась беседа, в ходе которой девушка обнаружила, что я умею говорить по-цыгански, а закончилась она тем, что я подарил ей чайник.
«Parraco tute — то есть, я благодарю тебя, брат. Риккени кекауби теперь мой. О, реди, я сердечно благодарю тебя, брат!»
Вскоре она подошла ко мне, пристально посмотрела мне в лицо, говоря себе: «Седая, высокая и говорит по-цыгански!» На ее лице было выражение, которого я раньше не видел, которое поразило меня тем, что оно состояло из страха, любопытства и глубочайшей ненависти. Это было лишь мгновение, и сменилось улыбкой, откровенной и открытой. «Прощай, высокий брат», — сказала она и ушла, напевая ту же песню.
Вечером следующего дня, после того как я с моим пони и повозкой прошел по нескольким деревням и сумел собрать несколько котлов, которые мне предстояло починить, я вернулся в свой маленький лагерь, разжег огонь и съел свою скромную еду. Затем, посмотрев некоторое время на звезды, я вошел в свою палатку, лег на тюфяк и заснул. Еще два дня прошли без знаменательных происшествий, но на третий вечер девушка появилась снова, принеся мне два пирога, один из которых она предложила съесть сама, если я съем другой. Это был подарок мне от ее бабушки в знак дружбы. Я неосторожно съел часть, чтобы порадовать девушку. Она с нетерпением наблюдала, как я это делаю. Но я действительно дорого заплатил за свою простоту. Вскоре меня охватили самые болезненные ощущения, и я быстро упал в беспомощных муках.
Пока я находился в этом тревожном состоянии, появилась бабушка и начала издеваться надо мной с крайней злобой. Это была миссис Херн, «волосатая», которая затаила на мне закоренелую злобу в то время, когда Петуленгро предложил мне жениться на сестре его жены. Этот яд был дан, чтобы нанести мне месть, о которой она не переставала размышлять.
Моя жизнь была в реальной опасности, но, к счастью, я был спасен своевременным и провиденциальным вмешательством. Злобная старая цыганка и ее внучка были напуганы, наблюдая за моими страданиями, услышав звук приближающихся путешественников. Пришли два путника, один из которых оказался добрым и искусным врачом. Он спас мне жизнь радикальными средствами.
Следующее, что я услышал о миссис Херн, было то, что, как мне рассказал Петуленгро, когда мы снова встретились, она повесилась, и девушка нашла ее подвешенной к дереву. Это заявление сопровождалось неожиданным вызовом от моего друга Джаспера на драку. Он заявил, что поскольку она его родственница, а я был причиной ее гибели, нет никакого спасения от необходимости сражаться. Мои доводы о том, что с моей стороны нет склонности к такому поединку, были бесполезны. Соответственно, мы боролись полчаса, когда внезапно Петуленгро воскликнул: «Брат, на твоем лице много крови; я думаю, что в деле со старухой сделано достаточно».
Итак, борьба закончилась, и мой цыганский друг снова убедил меня присоединиться к его племени в их лагере и в их жизни. Я отклонил предложение, поскольку решил заняться еще одним ремеслом, ремеслом кузнеца. Я мог это сделать, поскольку среди товаров, которые я купил у лудильщика, был небольшой горн с наковальней и молотами.
Мне всегда казалось, что в кузнице есть что-то поэтическое. Я считаю, что жизнь любого кузнеца, особенно сельского, могла бы стать материалом для весьма поэтического трактата. Но моей мечте был поставлен грубый предел. Однажды утром на сцене появился грубый на вид негодяй, которого я уже встречал раньше и узнал как персонажа, известного как Пламенный Жестянщик, и со страшными ругательствами обвинил меня в том, что я вторгся на его территорию. После залпов ругательств он напал на меня, и завязалась страшная драка, в которой он не вышел победителем, так как в одном из своих ужасных выпадов он поскользнулся, и удар, который я нацеливал, случайно пришелся ему за ухо. Он упал без чувств. С ним были две женщины, одна, вульгарная, грубая тварь, его жена; другая, высокая, красивая молодая женщина, которая путешествовала с ними за компанию, занимаясь своими делами с ослом и повозкой, продавая товары.
Пока я приносил воду из источника, чтобы попытаться оживить Пламенного Жестянщика, его жена и молодая женщина яростно поссорились, так как последняя яростно приняла мою сторону. Когда, наконец, мой враг достаточно оправился, чтобы осмотреться, а затем встать, я обнаружил, что его жена вложила ему в руку открытый нож. Но его намерение не могло быть осуществлено, так как его правая рука была ранена в драке и на время стала бесполезной, как он быстро понял.
Пара вскоре ушла, проклиная меня и молодую женщину, которая осталась в маленьком лагере, и, поскольку я был в изнеможении, предложила приготовить чай у костра. Пока мы обедали, она рассказала мне историю своей жизни. Ее звали Изопель Бернерс, и хотя она считала, что вышла из хорошей семьи, она родилась в работном доме. Когда она стала достаточно взрослой, она поступила на службу к доброй вдове, которая путешествовала с небольшими товарами. После смерти своей хозяйки Изопель продолжила то же занятие. Не имея друзей и сблизившись с Пламенеющим Жестянщиком и его женой, она связалась с ними, но признала, что нашла их плохими людьми.
Время шло. Изопель и я все еще жили в лощине, занимая наши отдельные палатки. Она ходила туда-сюда по своим делам, а я отправлялся на короткие экскурсии. Ее компания, когда она была в лагере, была очень забавной, так как она бродила по всем частям Англии и Уэльса. Для развлечения я научил ее многому армянскому, многое из которого было похоже на цыганский язык. У нее было доброе сердце и честный характер. Она часто задавала мне вопросы об Америке, так как у нее была идея, что она хотела бы поехать туда. Но поскольку я никогда не пересекал море в эту страну, я мог рассказать ей только то, что слышал о ней.
II.Рожь цыганская
==================
В этой работе, опубликованной в двух томах в 1857 году, Джордж Борроу продолжил «биографию в стиле Робинзона Крузо», которую он начал в трех томах «Лавенгро», выпущенных шестью годами ранее. «Романи Рай» описывается как продолжение «Лавенгро» и продолжает эту историю с автором и его другом Изопель Бернерс, разбившими лагерь бок о бок в Мамперс-Дингле, куда вскоре после этого прибывают цыгане, мистер и миссис Петуленгро и их родственники. Книга состоит из последовательности эпизодов без сюжета, единственной связующей нитью является личность Борроу, фигурирующая в них. Большая часть «Романи Рай» была написана в Оултон-Брод, где после женитьбы в 1840 году Борроу жил, пока не переехал в Херефорд-сквер, Бромптон. В Оултоне, стоит отметить, цыганам разрешалось разбивать палатки, автор «Romany Rye» и «Lavengro» свободно общался с ними. Как роман, «Romany Rye» многие читатели предпочитают любому другому произведению Борроу.
2.Рожь цыганская
================
I.--Странствующая жизнь
-----------------------
Как обычно, было яркое утро, росистые стебли райграса, покрывавшие равнину, ярко сверкали в лучах солнца, которое, вероятно, находилось над горизонтом около двух часов. Возле устья лощины — Мамперс-Дингл, около Виттенхолла, Стаффордшир, — где мой друг Изопель Бернерс и я, странствующий лудильщик, расположились лагерем бок о бок, расположилась довольно многочисленная группа моих старых друзей и союзников. Примерно в пяти ярдах справа мистер Петуленгро был занят установкой своей палатки; он держал в руке железный прут, острый внизу, с чем-то вроде рычага, выступающего сверху для поддержки котла или котла над огнем. Острым концом он делал отверстия в земле на расстоянии примерно двадцати дюймов друг от друга, в которые вставлял длинные прутья со значительным изгибом кверху, которые составляли брусья палатки и опоры для холста. Рядом с ним на земле сидели миссис Петуленгро и женщина с костылем в руке, в которой я узнал миссис Чикно.
«Вот мы и здесь, брат», — сказал мистер Петуленгро. «Вот мы и здесь, и нас много».
«Я рад видеть вас всех», сказал я, «и особенно вас, мадам», сказал я, кланяясь миссис Петуленгро, «и вас тоже, мадам», снимая шляпу перед миссис Чикно.
«Добрый день, сэр», — сказала миссис Петуленгро. «Вы выглядите, как обычно, очаровательно, и говорите также; вы не забыли своих манер».
«Не все то золото, что блестит», — сказала госпожа Чикно. «Однако, доброго утра тебе, молодая рожь».
«Я пришел по поручению», — сказал я. «Изопель Бернерс, там, в лощине, просит мистера и миссис Петуленгро разделить с ней удовольствие за завтраком. Она также будет рада видеть вас, мадам», — сказал я, обращаясь к миссис Чикно.
«Эта молодая женщина — ваша жена, молодой человек?» — спросила миссис Чикно.
«Моя жена?» — спросил я.
«Да, молодой человек, ваша жена — ваша законная жена?»
«Нет», — сказал я. «Она не моя жена».
«Тогда я не пойду к ней», — сказала миссис Чикно. «Я не одобряю ничего в бродячей линии».
«Что вы подразумеваете под бродячей линией?» — спросил я.
«Что я подразумеваю под бродячей линией? Ну, под ней я подразумеваю такое поведение, которое не является татчено. Когда ржи и сыроеды живут вместе в лощинах, не имея на то сертификата, я называю такое поведение достаточно глубоким пребыванием в бродячей линии, все отголоски которого я решила не освящать. Я слишком много страдала от вспышек моего собственного сертифицированного мужа в этой линии, чтобы позволить чему-либо подобному хоть малейшую тень благосклонности».
«Жаль, что люди не могут жить вместе в хижинах, не опасаясь, что их заподозрят в чем-то плохом», — сказал я.
"Так оно и есть, - сказала миссис Петуленгро, вмешиваясь. - Я никого не подозреваю, даже собственного мужа, которого некоторые люди считают вправе подозревать, учитывая, что из-за него я однажды отказала лорду. Я всегда предоставляю ему приятную свободу действий, чтобы он мог пойти туда, куда ему вздумается. Но у меня есть преимущество - я общаюсь с хорошей компанией, и поэтому----"
«Меклис», — сказала миссис Чикно, — «пожалуйста, брось все это, сестра; я думаю, что у меня было такое же хорошее общество, как и у тебя; а что касается того предложения, которым ты часто утомляешь тех, кто общается с тобой, то я думаю, что это все-таки было что-то из области бродячего и несертифицированного».


II.--Расхождение путей
----------------------=
Белль сидела перед огнем, на котором кипел чайник.
«Вы ждали меня?» — спросил я.
«Да», — сказала Белль.
«Это было очень любезно», — сказал я.
«Это было совсем не так любезно с вашей стороны, — сказала она, — как если бы вы все подготовили для меня посреди ночи».
После чая мы продолжили изучение армянского языка. «Прежде всего, скажи мне», — сказала Белль, «что такое глагол?»
«Часть речи», — сказал я, — «которая, согласно словарю, обозначает какое-то действие или страсть. Например: Я приказываю тебе» или «Я тебя ненавижу».
«Я не дала тебе повода ненавидеть меня», — сказала Белл, печально глядя мне в лицо.
«Я просто привел два примера», — сказал я. «В армянском языке существует четыре спряжения глаголов: первое оканчивается на al, второе на yel, третье на oul, а четвертое на il. Теперь ты меня поняла?»
«Я действительно боюсь, что все это плохо кончится», — сказала Белль.
«Давайте не будем отвлекаться на ненужные дела», — сказал я. «Ну, начнем с глагола hntal, глагола первого спряжения, который означает радоваться. Пойдем. Hntam, я радуюсь; hntas, ты радуешься. Почему бы тебе не последовать за мной, Белль?»
«Я уверена, что не радуюсь, что бы вы ни делали», — сказала Белль.
«Главная трудность, Белль, — сказал я, — которую я нахожу в обучении тебя армянской грамматике, заключается в том, что ты применяешь к себе и ко мне каждый приводимый мной пример».
«Я больше не могу это выносить», — сказала Белль.
«Замолчи», — сказал я. «Мы пропустим hntal и перейдем ко второму спряжению. Belle, сейчас я выберу для тебя самый красивый глагол в армянском языке — глагол siriel. Вот настоящее время: siriem, siries, sir;, siriemk, sir;k, sirien. Давай, Belle, скажи „siriem“».
Белль заколебалась. «Ты должна признать, Белль, это гораздо мягче, чем хнтам».
«Это так», — сказала Белль, — «и чтобы оказать вам услугу, я скажу «сирием»».
"Очень хорошо, Белль", - сказал я. "А теперь, чтобы показать тебе, как глаголы действуют на местоимения, я скажу 'siriem zkiez'. Пожалуйста, повтори 'siriem zkiez'".
«'Siriem zkiez!'» — сказала Белль. «Последнее слово очень трудно произнести».
«Извините, что вы так думаете, Белль», — сказал я. «А теперь, пожалуйста, скажите «сириа зис». Белль так и сделала.
«Теперь скажи «йерани тхэ сирэйр зис», — сказал я.
«Yerani the sir;ir zis», — сказала Белль.
«Превосходно!» — сказал я. «Ты сейчас сказала: «Я люблю тебя — люби меня — ах! Если бы ты любила меня!»
«И я сказала все это?»
«Вы произнесли их по-армянски», — сказал я.
«Я бы сказала это ни на каком языке, которого я не понимаю; и было бы очень неправильно с вашей стороны воспользоваться моим невежеством и заставить меня говорить такие вещи».
«Почему же?» — спросил я. «Если ты это сказала, значит, я тоже это сказал».
«Ты так и сделал», — сказала Белль, — «но я думаю, ты просто подшучивал и издевался».
«Как я уже говорил тебе, Белла», - сказал я, - «главная трудность, с которой я сталкиваюсь, обучая тебя армянскому языку, проистекает из того, что ты упорно применяешь к себе и ко мне каждый приводимый мной пример».
«Значит, ты все-таки ничего не имел в виду?» — спросила Белль, повысив голос.
«Давайте продолжим: сириеци, я любил».
«Ты никогда никого не любил, кроме себя», — сказала Белль, — «и более того...»
«Сириетсис, я буду любить», — сказал я. «Сириетсис, ты будешь любить».
«Никогда еще не было человека столь бессердечного».
«Я скажу тебе вот что, Белль, ты становишься невыносимой. Но мы изменим глагол. Ты вряд ли поверишь, Белль, — сказал я, — что армянский язык в некоторых отношениях тесно связан с ирландским, но это так. Например: слово parghatsoutsaniem, очевидно, происходит от того же корня, что и fear-gaim, что в ирландском означает «я досаждаю».
«Да, конечно», — сказала Белль, всхлипывая.
«Но как вы это объясните?»
«О, господи, господи!» — вскричала Белль, заливаясь слезами, — «с какой целью ты задаешь такой вопрос бедной невежественной девушке, если не для того, чтобы разозлить и разозлить ее? Если ты хочешь блеснуть своей ученостью, делай это перед мудрыми и образованными, а не передо мной, которая едва умеет читать и писать».
"Мне очень жаль, что ты так переживаешь, дорогая Белль, - сказал я. - У меня и в мыслях не было довести тебя до слез. Ну же, прошу прощения; что еще я могу сделать? Не унывай, Белль. Ты говорила о расставании; давай не будем расставаться, а уедем, и притом вместе.
 «Наши пути различны», — сказала Белль.
«Не понимаю, почему они должны это делать», — сказал я. «Пойдем, отправимся в Америку вместе».
«В Америку вместе?» — спросила Белль.
«Да», — сказал я, — «где мы поселимся в каком-нибудь лесу и будем проспрягать глагол siriel по-брачному».
«Супружески?» — спросила Белль.
«Да, как муж и жена в Америке».
«Не я, конечно. Давай, Белль, решайся, и отправимся в Америку».
«Я не думаю, что вы шутите», — сказала Белль, — «но я вряд ли могу принять ваши предложения; однако, молодой человек, я благодарю вас. Я больше ничего не скажу сейчас. Мне нужно время, чтобы подумать».
На следующий день, когда я встал, чтобы пойти с мистером Петуленгро на ярмарку, выходя из своей палатки, я увидел Белль, полностью одетую, стоящую недалеко от своего маленького лагеря.
«Боже мой, — сказал я. — Я не ожидал, что застану тебя в такой ранний час».
"Я просто легла в своих вещах, - сказала Красавица. - Я хотела быть готовой попрощаться с вами, когда вы будете уезжать."
«Ну, да благословит тебя Бог, Беллm!» — сказал я. «Я буду дома сегодня вечером; к тому времени, я надеюсь, ты уже примешь решение».
Достигнув края равнины, я посмотрел в сторону лощины. Изопель Бернерс стояла у устья, лучи раннего утреннего солнца ярко освещали ее благородное лицо и фигуру. Я помахал ей рукой. Она медленно подняла правую руку. Я отвернулся и больше никогда не видел Изопель Бернерс.
На четвертое утро я получил от нее письмо, в котором она прислала мне прядь своих волос и сообщила, что только что отправилась в далекую страну, не надеясь увидеть свою собственную. Она закончила таким советом: «Бойся Бога и занимай свою собственную позицию. Бойся Бога, молодой человек, и никогда не сдавайся!» Мир может запугивать и любит, если видит человека в затруднительном положении, окружать его, обзывать его грубыми словами; но как только он видит, что человек снимает пальто и предлагает подраться, он тут же разбегается и всегда с ним вежлив после этого».
III.--Коневодство и торговля лошадьми
---------------------------------------
«Позаботьтесь о своей лошади ночью и хорошенько ее вытрите. На следующий день вы можете проскакать на своей лошади сорок миль, как вам угодно, и это приведет вас к цели вашего путешествия, если только оно не будет ужасно долгим. Если так, никогда не ездите на своей лошади больше, чем на тридцать пять миль в день, всегда следите за тем, чтобы она была сыта, и заботьтесь о ней больше, чем о себе, поскольку она лучшее животное из двух».
Кучера дилижансов того времени — подлые люди, но мастера езды — так много хлестали себя отпрысками знати и прочих, что их жестокость и хищная наглость достигли апогея. Один из них, который часто посещал нашу гостиницу и которого называли «кучером-бунтарем», был развязным забиякой, который не только нещадно хлестал своих лошадей, но и в одном или двух случаях варварски избивал людей, которые с ним ссорились. Однажды безобидный старик лет шестидесяти, отказавший ему в чаевых за его наглость, зажигал трубку, когда кучер вышиб ее у него изо рта.
Пожилой человек, не выказав особого удивления, сказал: «Благодарю вас; и если вы подождете минутку, я дам вам расписку за эту услугу». Затем, взяв трубку и сняв пальто и шляпу, он двинулся к кучеру, держа руки скрещенными у самого лица.
Кучер, ожидавший чего угодно, но не такого движения, насмешливо указал на него пальцем. Однако в следующий момент тот отбил руку левым кулаком и нанес ему сильный удар по носу правой рукой, за которым тут же последовал удар левой рукой в ;;глаз. Кучер попытался приблизиться, но его противник не поддавался; он не двигался и не уклонялся, а отражал удары своего противника с величайшим хладнокровием, всегда используя одну и ту же защиту и нанося короткие, рубящие удары с быстротой молнии. Через несколько минут кучер был буквально изрублен на куски. Он не появлялся на козлах целую неделю и больше никогда не поднимал головы.
Добравшись наконец до Хорнкасла, мне удалось раздобыть жилье для себя и лошади, а подружившись с конюхами и другими, я узнал еще больше подсказок.
«Лучшей лошади на ярмарке нет», — сказал мне один из моих товарищей, — «а поскольку ты один из нас и, судя по всему, с тобой все в порядке, я дам тебе совет: не бери за него меньше ста пятидесяти».
«Хорошо», сказал я, «спасибо за совет; и если он окажется удачным, я дам вам «самый красивый» подарок».
«Благодарю вас», — сказал конюх. «А теперь позвольте мне спросить, готовы ли вы ко всем правилам здешнего места?»
«Я никогда здесь раньше не был», — сказал я.
После этого он дал мне полдюжины предостережений, одно из которых было не останавливаться и не слушать, что может сказать случайный клиент; и другое, ни в коем случае не позволять йоркширцу забираться в седло. «Ибо, — сказал он, — если ты это сделаешь, три к одному, что он уедет с лошадью; он ничего не может с этим поделать. Доверяй кошке среди сливок, но никогда не доверяй йоркширцу в седле хорошей лошади».
"Прекрасная лошадь! Превосходная лошадь!" - сказали несколько знатоков. "Сколько вы за нее просите?"
«Сто пятьдесят фунтов», — сказал я.
«А я думал, вы запросите вдвое больше! Вы несправедливы к себе, молодой человек».
«Возможно, так и есть», — сказал я; «но это мое дело. Я не хочу брать больше».
«Я хотел бы, чтобы вы позволили мне сесть в седло», — сказал мужчина. «Конь знает вас и поэтому показывает себя с более выгодной стороны; но я хотел бы посмотреть, как он будет двигаться подо мной, чужаком. Вы позволите мне сесть в седло, молодой человек?»
«Нет», — сказал я.
«Почему бы и нет?» — сказал мужчина.
«А то окажешься йоркширцем, — сказал я, — и убежишь с лошадью».
«Йоркшир?» — спросил мужчина. «Я из Саффолка — глупого Саффолка — так что вам не нужно бояться, что я с ней сбегу».
«О, если это так», — сказал я, — «то я бы боялся, что лошадь убежит вместе с вами!»
Пробираясь, как мог, сквозь толпу, я вернулся во двор гостиницы, где, спешившись, остановился, держа лошадь под уздцы. Вошел жокей, который уже торговался со мной, в сопровождении еще одного человека.
«Вот и милорд пришел посмотреть на лошадь, молодой человек», — сказал жокей. Милорд был высокого роста, лет тридцати пяти. На голове у него была слегка ржавая шляпа, а на спине — сюртук синего цвета, довольно поношенный. Лоб у него был если не высокий, то чрезвычайно узкий; глаза были карие, с крысиным блеском в них. Он едва успел взглянуть на лошадь, как, втянув щеки, выпятил губы, как павиан, тянущийся к куску сахара.
«Эта лошадь твоя?» — спросил он.
«Это моя лошадь», — сказал я. «Вы тот человек, который хочет честно заработать на ней деньги?» — намекая на фразу жокея.
«Как?» — спросил он, поднимая голову с весьма важным видом и говоря очень надменным тоном. «Что вы имеете в виду?» Мы посмотрели друг другу в лицо. «Мой агент здесь сообщает мне, что вы просите сто пятьдесят фунтов, которые я не могу себе представить, чтобы дать. Лошадь — эффектная лошадь. Но послушайте, мой дорогой сэр, у него есть дефект здесь, и на его передней ноге я замечаю что-то, что очень похоже на шину! Да, клянусь, у него шина или что-то такое, что закончится ею! Сто пятьдесят фунтов, сэр! Что могло побудить вас просить что-то подобное за это животное? Я протестую — кто вы, сэр? Я заключаю договор на эту лошадь», — сказал он, поворачиваясь к человеку, который подошел, пока он говорил, и теперь заглядывал в рот лошади.
«Кто я?» — сказал человек, все еще глядя в рот лошади. «Кто я? Его светлость спрашивает меня. Ага, вижу, почти пять», — сказал он, отпуская челюсти лошади.
Рядом с ним стоял высокий юноша в красивом костюме для верховой езды и необычной зеленой шляпе с высоким козырьком.
"Что вы просите за неё?" - спросил мужчина.
«Сто пятьдесят», — сказал я.
«Я был бы не прочь отдать её вам», — сказал он.
«Вы не сделаете ничего подобного», — сказал его светлость. «Сэр», — сказал он мне, — «я должен дать вам то, что вы просите».
Его светлость, презрительно посмотрев на меня и хмуро взглянув на жокея, вышел.
«А теперь», сказал другой, «полагаю, я могу считать себя покупателем этого животного для этого молодого джентльмена?»
«Ни в коем случае», — сказал я. «Я совершенно не знаком ни с одним из вас».
«О, у меня полно ручательств за мою респектабельность!» — сказал он. И, засунув руку за пазуху, он вытащил пачку купюр. «Вот такие вещи лучше всего ручаются за респектабельность человека».
«Не всегда», — сказал я; «иногда такие вещи требуют расписок». Мужчина посмотрел на меня с особым взглядом. «Вы хотите сказать, что эти расписки не являются достаточными расписками?» — сказал он; «потому что, если вы это сделаете, я позволю себе подумать, что вы не слишком вежливы; и когда я думаю, что человек не слишком вежлив, я иногда снимаю пальто; и когда мое пальто снято...»
«Иногда вы сбиваете людей с ног», — добавил я. «Ну, сбиваете вы меня с ног или нет, но я позволю себе сказать вам, что я чужак на этой ярмарке и не отдам лошадь никому, у кого нет лучшей гарантии его респектабельности, чем пачка банкнот, которые могут быть хорошими или плохими, насколько я знаю, не будучи судьей в таких вещах».
«О, если вы здесь чужак», — сказал мужчина, «то вы совершенно правы, что проявляете осторожность, ведь на этой ярмарке творятся странные вещи. Но я полагаю, если хозяин дома поручится за меня и мои записи, вы не будете возражать против того, чтобы отдать мне лошадь?»
«Ни в коем случае», — сказал я.
После этого я передал лошадь моему другу конюху. Хозяин сообщил мне, что мой новый знакомый — почтенный торговец лошадьми и его близкий друг, после чего покупка вскоре была доведена до удовлетворительного завершения.
IV.--Сержант-вербовщик
-----------------------
Покинув Хорнкасл на следующий день, я направился на восток и на следующий день достиг большого города, расположенного на реке. На окраине города ко мне обратился человек с пылким лицом, одетый как сержант-вербовщик.
«Молодой человек, вы как раз тот человек, который должен служить достопочтенной Ост-Индской компании».
«Я бы предпочел, чтобы мне служила достопочтенная компания», — сказал я.
«Конечно, молодой человек. Возьмите этот шиллинг; это деньги за службу. Почтенная Компания обязуется служить вам, а вы — Почтенной Компании».
«А что я должен сделать для Компании?»
«Поезжайте только в Индию — самую прекрасную страну в мире. Реки больше, чем Уза. Холмы выше, чем где-либо около Сполдинга. Деревья — вы никогда не видели таких деревьев! Фрукты — вы никогда не видели таких фруктов!»
«А люди — какие они?»
«Тьфу! Каулоэс — черные — кучка негодяев! А нас они называли «лолли», что на их зверином языке означает «красные». Что вы так уставились?»
«Да ведь это же язык мистера Петуленгро», — сказал я.
«Я говорю, молодой человек, мне не нравится ваша манера речи; вы сумасшедший, сэр. Вы не годитесь для Почтенной Компании. Доброго вам дня!»
«Я не удивлюсь, — сказал я, быстро продвигаясь на восток, — если мистер Петуленгро приехал из Индии. Думаю, я поеду туда».

2.БРЭДДОН, Мэри .Элизабет (04.10.1837-04.02.1915)
================================================
Мэри Элизабет Максвелл, младшая дочь Генри Брэддона, адвоката, и вдова Джона Максвелла, издателя, родилась в Лондоне в 1837 году. В раннем возрасте она проявила литературные устремления и, будучи двадцатитрехлетней девушкой, написала свой первый роман «След змеи», который впервые появился в виде сериала. «Секрет леди Одли» был опубликован в 1862 году, и мисс Брэддон сразу же обрела известность как писательница, сочетающая графический стиль с острым анализом характера и исключительной изобретательностью в построении интриги с дразнящими сложностями и драматической развязкой. Книга выдержала множество изданий, и сразу же возник спрос на другие рассказы талантливой писательницы. Этот спрос был удовлетворен с трудолюбием и ресурсами, с которыми редко кто мог сравниться. С тех пор каждый год мисс Брэддон, которая все время сохраняла свой девичий псевдоним в качестве своего псевдонима, снабжала читающую публику одним и в течение длительного периода двумя захватывающими любовными романами.
Секрет леди Одли
================
I.--Вторая леди Одли
---------------------
СЭРУ МАЙКЛУ ОДЛИ было пятьдесят шесть лет, и девять месяцев назад он женился во второй раз. Семнадцать лет он был вдовцом с единственным ребенком — Алисией, которой теперь было восемнадцать. Леди Одли приехала в этот район из Лондона, откликнувшись на объявление в «Таймс», в качестве гувернантки в семье мистера Доусона, деревенского хирурга. Ее достижения были блестящими и многочисленными. Все, от высокого до низкого, любили, восхищались и хвалили ее и единодушно заявляли, что Люси Грэхем — самая милая девушка, которая когда-либо жила. Сэр Майкл Одли выразил сильное желание познакомиться с ней. Встреча была назначена в доме хирурга, и в тот день судьба сэра Майкла была решена. Однажды туманным июньским вечером сэр Майкл, сидя напротив Люси Грэхем у окна маленькой гостиной хирурга, заговорил с ней о самом близком его сердцу предмете.
«Я едва ли думаю», сказал он, «что есть больший грех, Люси, чем грех женщины, которая выходит замуж за человека, которого она не любит. Ты так дорога мне, что, как бы глубоко ни было мое сердце настроено на это, и как бы горька ни была для меня одна мысль о разочаровании, я не хотел бы, чтобы ты совершила такой грех ради моего счастья. Ничего, кроме несчастья, не может произойти из брака, продиктованного любыми мотивами, кроме правды и любви».
Люси несколько мгновений была совершенно молчалива. Затем, повернувшись к нему с внезапной страстью в ее манере, которая осветила ее лицо новой и чудесной красотой, она упала на колени к его ногам. Схватившись за черную ленту вокруг шеи, она воскликнула:
«Как вы добры, как благородны, как великодушны! Но вы требуете от меня слишком многого. Только вспомните, какой была моя жизнь! С младенчества я не видела ничего, кроме нищеты. Мой отец был джентльменом, но бедным; моя мать — но не позволяйте мне говорить о ней. Вы никогда не догадаетесь, что терпят благородные нищие. Я не могу быть беспристрастной; я не могу не видеть выгод такого брака. Я не питаю к вам неприязни — нет, нет; и я никого на свете не люблю», — добавила она со смехом, когда ее спросили, есть ли еще кто-нибудь.
Сэр Майкл помолчал несколько мгновений, а затем, с некоторым усилием, сказал: «Что ж, Люси, я не буду требовать от тебя слишком многого; но я не вижу причин, по которым мы не могли бы быть очень счастливой парой».
Когда Люси пошла в свою комнату, она села на край кровати и пробормотала: «Больше никакой зависимости, никакой тяжелой работы, никаких унижений! Все следы прежней жизни растаяли, все ключи к идентичности похоронены и забыты, кроме этого», — и она вытащила из-за пазухи черную ленту и медальон, а также прикрепленный к нему предмет. Это было кольцо, завернутое в продолговатый листок мятой бумаги, частично исписанный, частично напечатанный.

II.--Возвращение золотоискателя
-------------------------------
Высокий, крепкого телосложения молодой человек двадцати пяти лет, с загорелым от времени лицом, карими глазами, густой черной бородой, усами и волосами, нетерпеливо шагал по палубе австралийского лайнера Argus, следовавшего из Мельбурна в Ливерпуль. Его звали Джордж Толбойс. К нему в прогулке присоединился его корабельный друг, привлеченный лихорадочным пылом и свежестью молодого человека, и он стал доверенным лицом его истории.
«Знаете ли вы, мисс Морли, — сказал он, — что я оставил свою маленькую девочку спящей, с младенцем на руках и с несколькими кляксами, которые могли бы рассказать ей, почему ее обожаемый муж бросил ее».
«Бросил ее!» — воскликнула мисс Морли.
«Да. Я был корнетом в кавалерийском полку, когда впервые встретил свою любимую. Нас разместили в дурацком портовом городке, где моя любимица жила со своим потрепанным старым отцом — моряком на половинном жалованье. Это была любовь с первого взгляда с обеих сторон, и мы с моей любимой поженились. Мой отец — богатый человек, но как только он узнал, что я женился на нищей девушке, он написал мне яростное письмо, в котором сообщил, что никогда больше не будет поддерживать со мной никаких отношений, и что мое ежегодное содержание прекращено.
«Я продал свой заказ, думая, что прежде, чем деньги, которые я за него получу, закончатся, я обязательно куда-нибудь вляпаюсь. Я отвез свою любимую в Италию, жил там в роскоши, а потом, когда не осталось ничего, кроме пары сотен фунтов, мы вернулись в Англию и поселились у моего несчастного тестя, который здорово нас обобрал. Я поехал в Лондон и тщетно пытался устроиться на работу; а по возвращении моя маленькая девочка разразилась бурей причитаний, обвиняя меня в жестокой несправедливости, что я женился на ней, если я не мог дать ей ничего, кроме нищеты и страданий. Ее слезы и упреки сводили меня с ума. Я выбежал из дома, бросился к пирсу, намереваясь после наступления темноты тихонько прыгнуть в воду и покончить со всем этим.
«Пока я сидел и курил, подошли двое мужчин и заговорили об австралийских золотых приисках и о том, какие огромные состояния можно там сколотить за короткое время. Я разговорился с ними и узнал, что через три дня из Ливерпуля в Мельбурн отплывает корабль. Мне мелькнула мысль, что это лучше, чем вода. Я вернулся домой, прокрался наверх и написал несколько торопливых строк, в которых сказал ей, что никогда не любил ее больше, чем сейчас, когда, казалось, бросил ее; что собираюсь попытать счастья в новом мире; что если мне это удастся, то вернусь, чтобы принести ей изобилие и счастье, но если потерплю неудачу, то больше никогда не увижу ее лица. Я поцеловал ее руку и ребенка и выскользнул из комнаты. Три ночи спустя я был в море, направляясь в Мельбурн, пассажир третьего класса с инструментами старателя вместо багажа и семью шиллингами в кармане. После трех с половиной лет тяжелой и ожесточенной борьбы на золотых приисках, наконец Я разбогател, заработал двадцать тысяч фунтов и через две недели отправился в Англию. Все это время я не общался с женой, но как только удача пришла, я написал ей, что буду в Англии почти сразу после моего письма, и дал ей адрес кофейни в Лондоне».
В тот же вечер Фиби Маркс, горничная леди Одли, пригласила своего кузена и возлюбленного, Люка Маркса, фермера с амбициями владеть трактиром, осмотреть чудеса Одли-Корт, включая личные покои миледи и ее шкатулку для драгоценностей. Во время осмотра случайно отодвинулась ручка в рамке шкатулки для драгоценностей, и выскочил секретный ящичек. В нем не было ни золота, ни драгоценных камней. Только маленький детский шерстяной башмачок, завернутый в листок бумаги, и крошечная прядь шелковистых желтых волос, очевидно, взятых с детской головы. Глаза Фиби расширились, когда она осмотрела маленький пакетик.
«Так вот что моя госпожа прячет в секретном ящике», — сказала она, кладя маленький пакетик в карман.
«Ну, Фиби, ты же никогда не будешь такой дурой, чтобы взять это?» — воскликнул Люк.
«Я бы предпочла это, чем бриллиантовый браслет, который ты хотел бы взять», — сказала она, ее губы изогнулись в любопытной улыбке. «Ты получишь трактир, Люк».

III.--На сцене появляется Роберт Одли
-------------------------------------
Роберт Одли должен был быть адвокатом и имел конторы в Фиг Три Корт, Темпл. Он был красивым, ленивым, беззаботным парнем двадцати семи лет, единственным сыном младшего брата сэра Майкла Одли, который оставил ему умеренную состоятельность.
Однажды утром Роберт Одли вышел из Темпла, Блэкфрайарсвардс. На углу двора на кладбище Святого Павла его чуть не сбил с ног человек его возраста, бросившийся головой вперед в узкий проход. Роберт запротестовал; незнакомец внезапно остановился, пристально посмотрел на говорившего и воскликнул тоном крайнего удивления:
«Боб! Я ступил на британскую землю только вчера вечером, когда стемнело, и подумать только, что встретил тебя сегодня утром!»
Джордж Толбойс, поскольку незнакомец был последним пассажиром на борту «Аргуса», с детства был неразлучным приятелем Роберта Одли. История о женитьбе Толбойса, его экспедиции в Австралию и возвращении с состоянием была кратко рассказана. Пара села в кэб до кофейни в Вестминстере, где Толбойс написал своей жене, чтобы та переслала письма. Письма не было, и молодой человек выказал очень горькое разочарование. Вскоре Джордж машинально взял газету «Таймс» за день или два до этого и рассеянно уставился на первую страницу. Он болезненно побледнел и указал на строку, которая гласила: «24-го сего числа в Вентноре-Айл-оф-Уайт, Хелен Толбойс, 22 года». Он не помнил больше, пока не открыл глаза в комнате в покоях своего друга в Темпле.
На следующий день он и Роберт Одли отправились на экспрессе в Вентнор, узнали, наведя справки в главном отеле, что капитан Малдон, чья дочь недавно умерла, остановился в коттедже Лансдаун; и туда они и отправились. Капитана и его маленького внука Джорджи не было дома.
Джордж Толбойс и его друг посетили кладбище, где была похоронена его жена, поручили каменщику установить надгробие на могиле, а затем отправились на пляж, чтобы найти капитана Мэлдона и маленького мальчика.
Капитан, увидев своего зятя, сильно покраснел, и на лице его отразился страх. Он рассказал Толбойсу, что всего через несколько месяцев после его отъезда он и Хелен переехали жить в Саутгемптон, где она нашла несколько учеников для игры на фортепиано; но ее здоровье ухудшилось, и она впала в упадок, от которого и умерла. Убитый горем Толбойс отправился в Ливерпуль, чтобы сесть на корабль в Австралию, но не успел на пароход; вернулся в Лондон и сопровождал Роберта Одли в длительном визите в Россию.
Прошел год, и Роберт предложил отвезти своего друга в Одли-Корт, но получил письмо от своей кузины Алисии, в котором она писала, что ее мачеха вбила себе в голову, что она слишком больна, чтобы принимать гостей, хотя на самом деле с ней все было в порядке.
«Внезапность и благородство моей леди не удержат нас от Эссекса, — сказал Роберт Одли. — Мы поедем в уютную старую гостиницу в деревне Одли».
Туда они и отправились; но леди Одли, которая случайно увидела его, хотя он и не знал об этом, продолжала под тем или иным предлогом избегать встречи с Джорджем Толбойсом. Двое молодых людей прогулялись до Корта в отсутствие сэра Майкла и леди Одли, где они встретили Алисию Одли, которая показала им липовую дорожку и старый колодец.
Роберту не терпелось увидеть портрет своей новой тети; но портрет леди Одли находился в ее личных покоях, дверь в которые была заперта. Алисия вспомнила, что леди Одли не знала, что туда можно попасть через секретный проход. В духе веселья молодые люди исследовали проход и добрались до портрета. Джордж Толбойс сидел перед ним, не говоря ни слова, только тупо уставившись.
«Мы справились с этим отлично; но портрет мне не нравится, — сказал Роберт, когда они прокрались обратно. — В нем есть что-то странное».
«Да, — ответила Алисия. — Мы никогда не видели мою госпожу такой, как на этой картине; но я думаю, что она могла бы выглядеть именно так».
На следующий день Толбойс и Роберт отправились на рыбалку. Джордж притворился, что рыбачит; Роберт спал на берегу реки. Слуги были на обеде в Корте; Алисия поехала кататься верхом. Леди Одли неторопливо вышла с книгой в руке на тенистую липовую аллею. Джордж Толбойс поднялся в зал, позвонил в колокольчик, ему сказали, что ее светлость прогуливается по липовой аллее. Он выглядел разочарованным известием и ушел. Полтора часа спустя леди Одли вернулась в дом, но не со стороны липовой аллеи, а с противоположной стороны. В своей комнате она столкнулась со своей служанкой Фиби. Глаза двух женщин встретились.
«Фиби Маркс», - сказала вскоре миледи, - «ты хорошая девочка; и пока я жива и преуспеваю, ты не будешь нуждаться в верном друге и двадцатифунтовой банкноте».

IV.--Обыск и встречная проверка
----------------------------------
Роберт Одли проснулся и обнаружил, что Джордж Толбойс ушел. Он тщетно искал его на территории и в гостинице. На железнодорожной станции он услышал, что человек, который, судя по описанию, мог быть Толбойсом, уехал дневным поездом в Лондон. Вечером он отправился в Корт на ужин. Леди Одли была веселой и очаровательной; но слегка нервно вздрогнула, когда Роберт, чувствуя беспокойство за своего друга, сказал об этом.
Опять же, когда леди Одли сидела за пианино, он заметил синяк на ее руке. Она сказала, что это произошло из-за того, что она слишком туго завязала ленту вокруг руки два или три дня назад. Но Роберт увидел, что синяк был свежим и что он был нанесен четырьмя пальцами, на одном из которых было кольцо, сильной руки.
Подозрения начали возникать в уме Роберта Одли, во-первых, относительно настоящей личности леди Одли; и, во-вторых, относительно судьбы его друга. Он пустил в ход всю остроту своего интеллекта и отказался от своих ленивых привычек. Он отправился в Саутгемптон, встретился с капитаном Малдоном, который сказал ему, что Джордж Толбойс прибыл накануне утром в час дня, чтобы взглянуть на своего мальчика перед отплытием в Австралию. После расследования в Ливерпуле это оказалось ложью.
Он искал помощи у отца Джорджа, сквайра Толбойса, в Грейндж-Хите, Дорсетшир, чтобы обнаружить убийцу; но сквайр решительно отказался признать, что его сын мертв. Он только прятался, надеясь на прощение, которое никогда не будет дано.
Прекрасная сестра Джорджа Толбойса последовала за Робертом, когда он покинул особняк, и страстно умоляла его отомстить за убийство ее брата, в что она безоговорочно верила, и он обещал это сделать.
Затем он узнал, что Фиби, горничная леди Одли, вышла замуж за своего кузена Люка Маркса, который под завуалированными угрозами получил от ее светлости сто фунтов, чтобы позволить ему арендовать Castle Inn. И посетив это место и поговорив с полупьяным хозяином, он убедился, что Люк Маркс и его жена каким-то образом обрели зловещую власть над леди Одли.
Затем Роберт проследил историю жизни Хелен Малдон с момента ее замужества с Джорджем Толбойсом в Уайлдернси, Йоркшир, ее тайного отъезда оттуда после дезертирства мужа, ее появления на следующий день в качестве учительницы в женской школе в Бромптоне под именем Люси Грэм; ее прибытия в качестве гувернантки в Эссекс и, наконец, ее брака с сэром Майклом Одли.
Он снова вернулся в суд, где лежал больной его дядя, сопровождаемый леди Одли. Он потребовал личной аудиенции у миледи, на которой рассказал ей, что раскрыл весь заговор, составленный хитрой женщиной, которая спекулировала на возможности смерти своего мужа и обеспечила себе блестящее положение, рискуя совершить преступление.
"Моего друга Джорджа Толбойза, - сказал Роберт, - в последний раз видели входящим в эти сады, и никто не видел, чтобы он выходил из них. Я скорее устрою такие поиски, которые сравняют этот дом с землей, и вырву с корнем каждое дерево, чем потерплю неудачу в поисках могилы моего убитого друга".
«Ты никогда не доживешь до этого», — сказала она. «Я убью тебя первой!»
В тот вечер леди Одли дала мужу толкование того, что сказал его племянник, и смело обвинила его в безумии. «Ты бы, — сказала она, — никогда не позволил никому настраивать тебя против меня, не так ли, дорогой?»
«Нет, любовь моя, им лучше не пытаться».
Леди Одли громко рассмеялась, весело и торжествующе, выходя из комнаты; но, сидя в своей комнате и размышляя, она пробормотала: «Осмею ли я бросить ему вызов? Остановит ли его что-нибудь, кроме смерти?»
Именно тогда Фиби Маркс пришла предупредить леди Одли, что Роберт появился в Castle Inn. Она также объяснила, что в доме находится судебный пристав, так как арендная плата уже подлежала уплате, и ей нужны были деньги, чтобы заплатить ему. Леди Одли, к удивлению Фиби, настояла, что сама принесет деньги. Она так и сделала; и, не зная об этом от Фиби, хитро подожгла гостиницу, надеясь, что Роберт Одли встретит свою смерть. Затем она и ее служанка покинули гостиницу, чтобы совершить долгий путь обратно в Корт. Половина расстояния была пройдена, когда Фиби оглянулась и увидела красное сияние в небе. Она остановилась, внезапно упала на колени и закричала: «О, Боже! Скажи, что это неправда! Это слишком ужасно!»
«Что слишком ужасно?» — спросила леди Одли.
«Мысль, которая у меня на уме».
«Я ничего тебе не скажу, кроме того, что ты сумасшедшая; и иди домой». Леди Одли ушла в темноту.

V.--Моя госпожа говорит правду
------------------------------
На следующий день леди Одли была охвачена ужасным беспокойством. Ближе к обеду она гуляла по двору. В сумерках она потеряла всякое самообладание, когда к ней приблизилась чья-то фигура. Колени у нее подогнулись, и она упала на землю. Роберт Одли помог ей подняться, а затем повел в библиотеку. Безжалостным голосом он назвал ее виновницей пожара в гостинице. К счастью, он сменил комнату и избежал сожжения заживо, спасая в то же время Люка Маркса. День уже прошел, настаивал он, ради милосердия, после вчерашнего ужасного деяния; и она больше не должна осквернять Двор своим присутствием.
«Приведите сэра Майкла, — закричала она, — и я во всем признаюсь!»
Итак, признание было сделано. Вкратце, когда она была маленьким ребенком в прибрежной деревне в Гэмпшире, когда она спрашивала, где ее мать, ответ всегда был, что это секрет. В порыве страсти приемная мать сказала ей, что ее собственная мать была сумасшедшей в приюте за много миль отсюда. Впоследствии она узнала, что безумие было наследственным заболеванием, и ей было поручено хранить эту тайну, потому что это могло пагубно повлиять на нее в загробной жизни. Затем она подробно рассказала историю своей жизни до замужества с сэром Майклом Одли, оправдывая это тем, что у нее было право считать, что ее первый муж умер. В солнечном свете любви в Одли-Корте она впервые в жизни почувствовала страдания других и нашла удовольствие в актах доброты.
В газете Эссекса она прочитала о возвращении своего первого мужа в Англию. Зная его характер, она подумала, что если его не заставить поверить в ее смерть, он никогда не прекратит поиски. Она снова сошла с ума. В сговоре с отцом она убедила миссис Плоусон из Саутгемптона, у которой была дочь в последней стадии чахотки, выдать ее за миссис Джордж Толбойс и увезла ее в Вентнор, остров Уайт, вместе со своим маленьким сыном, которого научили называть ее «мамой». Там она умерла через две недели, была похоронена как миссис Джордж Толбойс, а объявление о смерти было помещено в «Таймс» за два дня до прибытия ее мужа в Англию.
Сэр Майкл больше ничего не мог слышать. Он и его дочь Алисия отправились тем же вечером на континент. На следующий день из Лондона прибыл доктор Мосгрейв, психиатр. Он был полностью проинформирован об истории леди Одли, осмотрел ее и, наконец, доложил Роберту: «Леди не сумасшедшая, но в ее крови есть наследственный порок. У нее есть хитрость безумия с благоразумием ума. Она опасна». Он передал Роберту письмо, адресованное месье Валю, Вильфрюмюз, Бельгия, который, как он сказал, был владельцем и медицинским суперинтендантом превосходного maison de sant; и, без сомнения, охотно примет леди Одли в свое учреждение и возьмет на себя полную ответственность за ее будущую жизнь.
Роберт сопровождал леди Одли в Вильфрюмёз, где она была представлена ;;месье Валю как мадам Тейлор. Когда месье Валю удалился из приемной, по просьбе миледи, она повернулась к Роберту и сказала: «Вы привели меня в могилу заживо; вы использовали свою власть подло и жестоко».
«Я сделал то, что считал справедливым по отношению к другим и милостивым по отношению к тебе, — ответил Роберт. — Живи здесь и раскайся».
«Я не могу», — воскликнула моя госпожа. «Я бы бросила вам вызов и убила себя, если бы осмелилась. Знаете, о чем я думаю? О том дне, когда Джордж Толбойс — исчез! Тело Джорджа Толбойса лежит на дне старого колодца в кустарнике за липовой аллеей. Он пришел ко мне, изводил меня до крайности, а я назвала его безумцем и лжецом. Я собиралась уйти от него, когда он схватил меня за запястье и попытался силой удержать. Вы сами видели синяки. Я сошла с ума и вытащила расшатавшийся железный стержень из сморщенного дерева лебедки. Мой первый муж с ужасным криком рухнул в черную пасть колодца!»

VI.--Тайна раскрыта
--------------------
По прибытии в Лондон Роберт Одли получил письмо от Клары Толбойс, в котором говорилось, что Люк Маркс, человек, которого он спас во время пожара в Castle Inn, лежит в коттедже его матери в Одли, и выразил очень искреннее желание увидеть его. Роберт сразу же сел на поезд до Одли.
Умирающий признался, что в ночь исчезновения Джорджа Толбойса, когда он возвращался домой в коттедж своей матери, он услышал стоны, доносившиеся из кустов лавра в кустарнике около старого колодца. При поиске он нашел Толбойса, покрытого слизью и со сломанной рукой. Он отнес калеку в коттедж своей матери, вымыл, накормил и ухаживал за ним.
На следующий день Толбойс дал ему пятифунтовую купюру, чтобы он сопровождал его в город Брентвуд, где он посетил хирурга, чтобы тот вправил и перевязал его сломанную руку. Сделав это, Толбойс написал две записки карандашом левой рукой и отдал их Люку, чтобы тот передал их — одну с крестом, чтобы передать леди Одли, а другую — племяннику сэра Майкла, а затем сел на поезд до Лондона в вагоне второго класса.
Фиби, которая видела из окна, как леди Одли сталкивала Джорджа Толбойса в колодец, сказала, что миледи находится в их власти, и что она сделает все, чтобы они сохранили ее тайну. Поэтому письма не были доставлены.
Он спрятал их; ни одно существо их не видело. Старая мать, присутствовавшая во время исповеди, достала бумаги из ящика и передала их Роберту Одли.
В записке Роберту говорилось, что с автором что-то случилось, он не мог сказать, что именно, что заставило его покинуть Англию, человека с разбитым сердцем, искать какой-нибудь уголок земли, где он мог бы жить и умереть неизвестным и забытым. Он оставил сына в руках своего друга, зная, что не может оставить его более верному опекуну. Вторая записка была адресована «Хелен», и в ней говорилось: «Да сжалится Бог и простит тебя за то, что ты сделала сегодня, так же искренне, как и я. Покойся с миром. Ты больше никогда обо мне не услышишь. Я покидаю Англию, чтобы никогда не вернуться. — Г. Т.»
Люк Маркс умер в тот же день. Роберт Одли написал длинное письмо тем же вечером, адресованное мадам Тейлор, в котором он рассказал историю, рассказанную Марксом; и как можно скорее он отправился в Дорсетшир, чтобы сообщить отцу Джорджа Толбойса, что его сын жив. Он пробыл пять недель в Грейндж-Хите, и любовь, которая пришла к нему с первого взгляда на Клару Толбойс, быстро созрела.
Согласие на брак было дано с благословения старого римского оруженосца, и пара согласилась отправиться в свадебное путешествие в Австралию, чтобы найти сына и брата. Роберт в последний раз вернулся в свои холостяцкие покои в Темпле. Ему сказали, что его ждет посетитель. Посетителем был Джордж Толбойс, и он раскрыл объятия своему потерянному другу с криком восторга и удивления. История была вскоре рассказана. Когда Джордж упал в колодец, он был оглушен и ушиблен, а его рука сломана. После бесконечных мучений и трудностей он поднялся наверх и спрятался в кустах лавра до прибытия Люка Маркса. Он так и не был в Австралии, но сменил свою койку на борту Victoria Regia на другую на судне, направлявшемся в Нью-Йорк. Там он оставался некоторое время, пока не затосковал по крепкому пожатию руки, которая вела его через самый темный проход его жизни.
Прошло два года. В сказочном домике на берегу Темзы, между Теддингтонским шлюзом и Хэмптонским мостом, Джордж Толбойс живет со своей сестрой и шурином, последний теперь добился успеха в адвокатуре. Джорджи время от времени приезжает из Итона поиграть с симпатичной кузиной-малюткой. Прошел год с тех пор, как Роберту Одли пришло письмо с черным обрезом, в котором сообщалось, что мадам Тейлор умерла после продолжительной болезни, которую месье Валь описал как maladie de longueur. Сэр Майкл Одли живет в Лондоне с Алисией, которая совсем скоро станет женой сэра Гарри Тауэрса, спортивного баронета из Гертса.

3.БРЭДЛИ, ЭДВАРД («КОТБЕРТ БИД»)(25.03.1827-12.12.1889)
=======================================================
Эдвард Брэдли — один из немногих английских юмористов середины викторианской эпохи, создавших хоть какое-то произведение, способное пережить износ времени и смену вкусов. «Приключения мистера Вердант Грина», его самый ранний и лучший рассказ, является, в своем роде, шедевром. Никогда еще более легкая и веселая сторона жизни Оксфорда не была изображена с таким юмором и точностью; и что делает это достижение еще более примечательным, так это тот факт, что Катберт Бид (если дать Брэдли имя, которое он принял в литературных целях и прославил) не был человеком Оксфорда. Он родился в Киддерминстере в 1827 году и получил образование в Даремском университете, намереваясь стать священнослужителем. Но, будучи недостаточно взрослым, чтобы принять сан, он остался на год в Оксфорде, однако так и не поступил туда. В возрасте двадцати лет он начал писать для «Punch», а «Приключения Вердант Грина» были написаны в 1853 году, когда он все еще был сотрудником этой газеты. Книга, после ее публикации, имела огромную популярность, и хотя из-под его пера вышло еще двадцать шесть книг, она по-прежнему остается самой популярной. Он умер 11 декабря 1889 года.
Приключения мистера Верданта Грина
====================================
I.--Очень тихая вечеринка
-------------------------
Пока мистер Вердант Грин сидел, грустный и одинокий, в своих комнатах с видом на живописный средневековый четырехугольник колледжа Бразенфейс в Оксфорде, немецкий оркестр начал играть "Home, Sweet Home" с той правдой и деликатностью выражения, которую странствующие менестрели Германии, кажется, усваивают интуитивно. Сладкая меланхолия воздуха, когда она смягчалась расстоянием до более мягких тонов, вероятно, тронула бы любого парня, которого только что вырвали из-под приюта его семьи, чтобы сражаться, совсем неопытным, в битве жизни. На мистера Верданта Грина это произвело такое подавляющее действие, что когда его разведчик Филчер вошел в комнату, он обнаружил, что его хозяин выглядел очень красным вокруг глаз и яростно протирал большие очки, от которых произошло его прозвище "Гиг-лампы".
Дело в том, что мистер Вердант Грин был первокурсником из самых свежих. Это был его первый день в Оксфорде. Его воспитывали исключительно мать и незамужняя тетя. К счастью, мистер Ларкинс, ректор Мэнор Грин, очаровательной деревни в Уорикшире, в которой Грины были сквайрами с незапамятных времен, убедил свою мать, что Верданту необходимо общество молодых людей его возраста. Собственный сын мистера Ларкина, мужественный молодой человек по имени Чарльз, уже был отправлен в колледж Брейзенфейс, где он быстро отличался; и после многих слез и споров миссис Грин согласилась, чтобы ее мальчик также поступил в Оксфорд.
Как мы уже говорили, мистер Вердант Грин чувствовал себя очень плаксивым и одиноким, когда его разведчик вошел в его комнату. Но появление Филчера напомнило ему, что теперь он Оксфордский человек, и он решил начать свою карьеру, навестив мистера Чарльза Ларкинса.
Он нашел мистера Ларкинса, развалившегося на кушетке, в халате и тапочках. Напротив него сидел джентльмен, чье лицо было частично скрыто оловянным горшком, из которого он допивал последний глоток. Мистер Ларкинс повернул голову и смутно увидел сквозь клубы табачного дыма, заполнявшие его комнату, высокую, худую фигуру в очках, со шляпой в одной руке и конвертом в другой.
«Бесполезно, — сказал он, — красть у меня дорогу таким образом. Я вам ничего не должен, а если бы и должен, то платить неудобно. К черту вас, оксфордских торговцев! Вы действительно делаете человека по-настоящему щедрым. Передайте своему хозяину, что я не могу получить никаких денег от своего губернатора, пока не получу диплом. А теперь убирайтесь прочь! Вы знаете, где дверь!»
Мистер Вердант Грин был так ошеломлен этим необычным приемом, что утратил дар речи. Но когда мистер Ларкинс угрожающе приблизился к нему, ему удалось выдавить из себя: "Почему, Чарльз Ларкинс, ты не помнишь меня, Вердант Грин?"
«Честное слово, старина», — сказал его друг, — «я думал, что ты тупица. В этом месте так много жалких торговцев, которые работают под впечатлением, что раз человек покупает вещь, он должен за нее заплатить, то я большую часть жизни трачу на то, чтобы уворачиваться от их посланников. Позвольте мне», — добавил он, — «представить вас мистеру Смолсу. Вы найдете его очень полезным помощником в ваших занятиях. Он сам так много читает, что его называют быстрым человеком».
Г-н Смоллс поставил свой оловянный горшок и сказал, что ему очень приятно познакомиться с новичком вроде г-на Верданта Грина; что, несомненно, было правдой. И затем он проявил свой всепоглощающий интерес к литературным исследованиям, пренебрегши обществом г-на Верданта Грина и погрузившись в прочтение одного из тех ярких рассказов о «громовой схватке между Нобби Баффером и Хаммером Сайксом», которые делают «Жизнь Белла» любимым чтением многих оксфордских ученых.
«Я слышал от своего управляющего, — сказал мистер Ларкинс, — что вы приедете, и в течение утра я должен был зайти навестить вас. Хочешь сигару, старина?»
«Э-э-э... большое спасибо», — испуганно сказал Вердан, — «но я никогда не курил».
«Никогда не курил!» — воскликнул мистер Смоллс, держа в руках «Жизнь Белла» и делая личные знаки мистеру Ларкинсу. «Вы скоро преодолеете эту слабость! Поскольку вы новичок, позвольте мне дать вам небольшой совет. Вы знаете, какие немцы заядлые читатели. Это потому, что они курят больше, чем мы. Я бы посоветовал вам немедленно пойти к вице-канцлеру и попросить у него коробку хороших сигар. Он будет рад узнать, что вы так скоро начинаете приниматься за работу».
Мистер Вердант Грин поблагодарил мистера Смолса за его добрый совет и сказал, что он немедленно пойдет к вице-канцлеру. И мистер Смолс был так рад шутке, поскольку вице-канцлер принял суровые меры, чтобы не допустить студентов к употреблению ароматной травы, что пригласил Верданта выпить с ним вина в тот вечер.
«Просто небольшая тихая группа трудолюбивых людей», — сказал мистер Смоллс. «Надеюсь, вы не возражаете против очень тихой группы».
«О, нет! Я предпочитаю тихую вечеринку», — сказал мистер Вердант Грин. «В самом деле, я всегда привык к тихим вечеринкам; и я буду очень рад прийти».
Чтобы скоротать время до вечера, мистер Чарльз Ларкинс предложил мистеру Верданту Грину покататься по Оксфорду, познакомить его с чем-нибудь и показать ему некоторые достопримечательности первокурсника. Естественно, он получил немало удовольствия от своего молодого и очень доверчивого друга. В течение нескольких недель после этого мистер Вердант Грин ни разу не встречал ни одного из великолепно одетых бидлов университета, не сняв шляпу и не сделав им глубокий поклон. По его сведениям, один из них был вице-канцлером, а остальные были различными сановниками и знаменитостями.
К тому времени, как изобретательность мистера Ларкинса иссякла, нужно было одеться для очень тихой вечеринки. Несколько часов спустя мистер Вердант Грин стоял в комнате, полной дыма и шума, довольно тяжело прислонившись к столу. Его друзья сначала соблазнили его сигарой; затем, поскольку его первая затяжка произвела странные эффекты, обычные в таких случаях, они убедили его принять немного крепкого пунша в качестве лекарства. Теперь он прислонился к столу в ответ на призыв «Мистер Гиг-лампы за песню». Решившись на одно из тех вокальных усилий, которые в лоне его семьи встречали бурные аплодисменты, он начал петь тихим и жалобным тоном: «Я мечтал, что я жил в Мраморных залах, с» — и затем, встревоженный звуком собственного голоса, он остановился.
«Попробуй еще раз, Вердант», — крикнул мистер Ларкинс.
Мистер Вердант Грин попытался ответить, но с еще большим смятением мыслей, вызванным смесью молочного пунша и крепких сигар. «Мне приснилось, что я живу в Марбл-Холлс, с вассалами и крепостными в моем доме; и...» — прошу прощения, джентльмены, я действительно забыл... о, я знаю... «И я также приснилось, что меня больше всего порадовало...» Нет, это не то.
И, очень любезно улыбнувшись, он опустился на ковер и заснул под столом. Некоторое время спустя двое мужчин были замечены несущими неподвижное тело через двор; они отнесли его наверх и положили на кровать. А поздно утром следующего дня мистер Вердант Грин проснулся с раскалывающейся головной болью и пожалел, что родился.
Со временем над ним сыграли все известные шутки; и постепенно — а порой и мучительно — он познал мудрость, которой не учат в книгах и которую не приобретешь у незамужних тетушек.
II.Мистер Вердант Грин делает то же, что и с ним
---------------------------------------------------
Однажды утром мистер Грин и один из его друзей, маленький мистер Баунсер, отдыхали в воротах Brazenface, когда к ним подошел скромный на вид молодой человек. Он казался таким неловким в своем сюртуке и высоком воротнике, что казалось, будто он впервые надел эти вещи.
«Спорим на бутылку ваксы, Гиг-лэмпс», — сказал мистер Баунсер, — «что у нас тут будущий новичок. Давайте-ка его подразним».
«Не могли бы вы указать мне дорогу в колледж «Брэйзенфейс», сэр?» — спросил молодой незнакомец, покраснев, как девчонка.
«Это колледж Brazenface», — сказал мистер Баунсер, выглядя очень важно. «И, скажите на милость, что вы здесь делаете и как вас зовут?»
«Если позволите», — сказал незнакомец, — «я Джеймс Пакер. Я пришел, сэр, на вступительный экзамен и хочу видеть джентльмена, который будет меня экзаменовать».
«Тогда вы обратились по адресу, молодой человек», — сказал мистер Баунсер. «Вот мистер Плакем», — повернулся он к мистеру Верданту Грину, «младший экзаменатор».
Мистер Вердант Грин с поразительной точностью уловил намек и пристально посмотрел сквозь очки на дрожащего, покрасневшего мистера Пакера.
«А вот и джентльмен, который поможет мистеру Плакему осмотреть вас», — продолжал мистер Баунсер, указывая на мистера Фосбрука, который шел по улице.
«Мне будет крайне неудобно осматривать вас сейчас», — сказал мистер Фосбрук, — «но поскольку вы, вероятно, захотите вернуться домой как можно скорее, я постараюсь закончить это дело немедленно. Мистер Баунсер, не будете ли вы так любезны проводить этого молодого джентльмена в мои комнаты?»
Оставив мистера Пакера, чтобы выразить свою благодарность за эту великую доброту мистеру Баунсеру, который коротал время, рассказывая ему ужасные истории о тяжелом испытании при поступлении, мистер Вердант Грин и Фосбрук побежали наверх, расстелили газету на куче трубок, оловянных кружек и бутылок эля и приготовили стол с пером, чернилами и бумагой для заметок. Вскоре после этого мистер Баунсер привел ничего не подозревающую жертву.
«Садитесь, сэр», — сказал мистер Фосбрук серьезно. А мистер Пакер положил шляпу на землю и сел за стол в состоянии нервозности и покраснения. «Вы учились в государственной школе?»
«Да, сэр», — пробормотал потерпевший. «Очень публичная, сэр. Это была школа-интернат, сэр. Я был дневным учеником, сэр, и учился в первом классе».
«Первый класс необычного медленного поезда!» — пробормотал мистер Баунсер.
«Теперь, сэр», — продолжал мистер Фосбрук, — «давайте посмотрим, каков ваш латинский почерк. Будьте добры, переведите то, что я написал, на латынь; и будьте очень осторожны», — строго добавил мистер Фосбрук, «будьте очень осторожны, чтобы это была хорошая латынь!» И он протянул мистеру Пакеру лист бумаги, на котором он нацарапал следующее:
"Перевод на латынь по образцу животных Тацита: Она пошла в сад, чтобы нарезать капусту для яблочного пирога. В это время большая медведица, проходя по улице, просунула нос в витрину. "Что! Нет мыла? Вздор!" Так он умер, а она (весьма неосмотрительно) вышла замуж за цирюльника. И на свадьбе присутствовали Джоблилли, Пикканни, Гобелиты и сам великий Панджандрум с маленькой пуговицей наверху. И они все принялись играть в "поймай-поймай-поймай", пока порох не кончился у них на каблуках".
Для целей мистификаторов было хорошо, что беспокойство мистера Пакера помешало ему спокойно прочитать статью; он нервно делал все возможное, чтобы перевести бессмысленный английский слово за словом в столь же бессмысленную латынь, когда его ограниченные способности к латинскому письму были полностью остановлены непереводимым словом «чушь». Поскольку он ничего не мог понять, он умоляюще посмотрел на благожелательные черты мистера Верданта Грина. На умоляющий взгляд наш герой ответил приказом мистеру Пакеру сдать свою статью и ответить на вопросы по истории и Евклиду. Мистер Пакер взял два листка вопросов и прочитал следующее:

ИСТОРИЯ.
--------
«1. Покажите, что существуют веские основания полагать, что Нокс был богом сражений.
"2. Каким образом тени на берегах Стикса снабжались спиртным?
«3. Дайте краткий отчет о римских императорах, посетивших Соединенные Штаты, и укажите, что они там делали.

ЕВКЛИД.(геометрия)
------------------
«1. Покажите ошибочность определения угла, как червяка на одном конце и дурака на другом.
"2. Если у первокурсника А есть рот x и бутылка вина y, покажите, сколько применений x к y поместят y+y перед A.
«3. Найдите значение слов «боб», «таннер», «джоуи», «тиззи», «пони» и «обезьяна».
«4. Если семь лошадей съедят двадцать пять акров травы за три дня, каково будет их состояние на четвертый день? Докажите это практикой».

Мистер Пакер не знал, что и думать о таких необычных и неожиданных вопросах. Он покраснел, попытался что-то написать, потрогал свои кудри, а затем предался отчаянию; после чего мистер Баунсер был охвачен неумеренным приступом смеха, который почти положил конец фарсу.
«Боюсь, молодой джентльмен», — сказал мистер Баунсер, — «что ваши познания пока не соответствуют стандарту Brazenface. Но мы дадим вам еще один шанс прийти в себя. Мы попробуем немного viv; voce,

(Viva voce — латинское выражение, буквально означающее «живым голосом», но чаще всего переводится как «из уст в уста».)

мистер Пакер. Если колесо кареты диаметром 6 дюймов и окружностью 5 дюймов делает 240 оборотов в секунду, сколько человек потребуется, чтобы выполнить ту же работу за десять дней?»
Мистер Пакер покраснел и вспыхнул еще сильнее, чем прежде, и начал задыхаться, как рыба, выброшенная на берег.
«Я вижу, что ты нам пока не поможешь», — сказал его мучитель, — «и поэтому мы с болезненной необходимостью отвергаем тебя. Я бы посоветовал тебе усердно читать еще двенадцать месяцев и попытаться освоить те предметы, в которых ты сейчас потерпел неудачу».
Не обращая внимания на мольбы бедного мистера Пакера зачислить его в школу на этот раз ради его матери, когда он будет читать очень усердно - действительно, он будет - мистер Фосбрук повернулся к мистеру Баунсеру и дал ему несколько личных указаний, и мистер Вердант Грин немедленно исчез в поисках своего разведчика, Филчера. Пять минут спустя, когда удрученный мистер Пакер выползал из двора, Филчер пришел и отвел его обратно в комнаты мистера Слоукоуча, настоящего экзаменатора.
«Но меня проверили, — уныло продолжал говорить мистер Пакер. — Меня проверили, и меня отвергли».
«Я думаю, это был дуб, сэр», — сказал Филчер.
«Что?» — пробормотал мистер Пакер.
 "Хорошо", - сказал разведчик. - Эти два джентльмена затеяли с вами небольшую игру, сэр. Они часто так поступают с такими молодыми людьми, как вы, сэр, которые кажутся свежими и добродушными.
Мистер Пакер был чрезвычайно рад этой новости и немедленно отправился к мистеру Слоукочу, который после двадцатиминутного опроса прошел мимо него. Но Филчер был встревожен тем, с какой радостью он выскочил из комнаты наставника.
«Вы ведь не рассказали ему о дубе, сэр, не так ли?» — обеспокоенно спросил разведчик.
«Ни слова», — сказал сияющий мистер Пакер.
«Тогда вы козырь, сэр!» — сказал Филчер. «И мистер Вердант Грин вам передал привет, сэр, и не подниметесь ли вы к нему в комнату и не выпьете ли с ним по бокалу вина, сэр?»
Едва ли нужно говорить, что смущенный мистер Пакер провел очень приятный вечер со своими новыми друзьями, а мистер Вердант Грин был очень горд тем, что ему удалось так далеко выйти за рамки первокурсника и принять участие в одной из самых успешных мистификаций в истории Оксфорда.
III.--Город и мантия
---------------------
Мистер Вердант Грин, мистер Чарльз Ларкинс и множество их знакомых сидели в комнатах мистера Баунсера вечером 5 ноября, когда раздался стук в дверь; и когда мистер Баунсер крикнул: "Войдите!" - раздался стук в дверь. Открыв дверь и приняв позу, он театральным тоном воскликнул:
«Сцена: комнаты мистера Баунсера в «Бразенфейсе»; в центре стол, за которым компания пьет сок из полена и курит капустные листья. Дверь слева, третий вход. Входит Патни Пэт. Медленная музыка; свет наполовину приглушен».
Даже мистеру Верданту Грину не нужно было рассказывать о профессии питомца Патни. Его плотная фигура, его жесткие черты, избитое, побитое лицо выдавали в нем боксера-профессионала.
"А теперь тост, джентльмены", - сказал мистер Баунсер. "Пусть студенты дадут горожанам хорошую взбучку!"
Это было встречено громкими аплодисментами, и Патни Пэт был одет в мантию и шапочку, и вся компания затем отправилась в бой. С незапамятных времен в Оксфорде существовал обычай, что горожане и ученые вступают, по крайней мере, один раз в год, в дикую схватку, и теперь настало время для решающего сражения. Без сомнения, было не совсем справедливо, что люди из Brazenface привезли Патни Пэт из Лондона ради этого случая; но в течение нескольких лет студенты  были побеждены городом, и они были полны решимости отомстить.
Когда отряд мистера Баунсера завернул за угол Сент-Мэрис, они обнаружили, что город, как обычно, проявил инициативу и плотным строем заполонил Хай-стрит, прогнав всех кавалеров перед собой. Небольшая группа студентов мужественно боролась с превосходящими силами у Сент-Мэрис-холла.
«Студенты спешат на помощь!» — крикнул мистер Баунсер, перебегая улицу. «Вперед, Пэт! Мы в самой гуще событий, как раз вовремя!»
Бедный мистер Вердант Грин никогда не учился боксировать. Он был любителем тишины и покоя и предпочел бы наблюдать за боем из окна колледжа, но мистер Вышибала против своей воли втянул его в драку. Он бросился в схватку, не имея ни малейшего представления о драке, и тут доблестный барражист выделил его как легкую добычу и нанес сильный удар. Инстинктивно удвоив кулаки, мистер Вердант Грин убедился, что необходимость - мать изобретения, и, мимоходом подумав о том, каковы были бы чувства его матери и тетки, увидевших, как он дерется с обычным баржистом, сумел парировать удар. Но во втором раунде ему не повезло: баржа сбила его с ног, но в свою очередь была счастливо сбита с ног питомцем Путни. Язык этого мягкого и утонченного ученого стал весьма своеобразным.
«Вот тебе и хлюпик, мой кивей», — сказал он барже, сбивая его с ног. Затем, обернувшись, он спросил горожанина: «Сколько вы берете за пинту голландского розового?» — и в заключение ударил его по носу.
Не привыкшие к допросам таким жестоким образом, городские власти наконец развернулись и бежали, а мундиры отправились на поиски других врагов, которых можно было бы победить. Даже мистер Вердант Грин почувствовал отчаянную храбрость, когда город бросился бежать и исчез.
В колледже Эксетера бушевала еще одна яростная драка между городом и мантией. Городская толпа наткнулась на старшего проктора, преподобного Томаса Тозера; и пока Старый Тоузер, как его называли, пытался утвердить свою прокторскую власть над ними, они издевались над ним, рвали его одежду и обрызгивали его грязью. Небольшая группа мантий бросилась ему на помощь.
«О, это больно», — сказал преподобный Томас Тозер, прикладывая платок к кровоточащему носу. «Это больно! Это чрезвычайно больно, джентльмены!»
Его тут же окружили сочувствующие студенты, которые умоляли его позволить им немедленно атаковать город. Но Город намного превосходил численностью студентов, и, несмотря на помощь преподобного проктора, бой складывался не в их пользу. Преподобный Томас Тозер только что был сбит с ног в первый раз в своей жизни, и крик «Студенты, на помощь!» приятно звучал в его ушах. Мистер Вердант Грин помог ему подняться, в то время как Патни Пэт шагнул перед ним и наносил удары направо и налево. Десять минут научного кулачного боя, и судьба битвы была решена. Город разбежался во все стороны, и преподобный Томас Тозер наконец смог спокойно оглядеться вокруг. Он тут же возобновил свои обязанности проктора.
«Почему вы не в мантии, сэр?» — обратился он к питомцу Патни.
"Прошу прощения, хозяин," - почтительно сказал Питомец. - Я все равно не смог бы в ней поместиться. Поэтому я положил её в карман, но какой-то негодяй взял и стащил её.
«Я не могу понять природу вашего языка, сэр», — сердито сказал преподобный Томас Тозер, думая, что это наглый студент. «Я вас не понимаю, сэр; но я хочу немедленно узнать ваше имя и колледж».
Однако мистеру Баунсеру удалось объяснить ситуацию проктору, который затем поздравил Пэта с проявлением кулачных сил, достойных Ксистиков благороднейших дней Древнего Рима. И Пэт, и студенты задавались вопросом, кто такой Ксистик, но вместо того, чтобы углубляться в этот вопрос, они отправились в Roebuck, где после ужина из жареных костей и валлийских кроликов мистер Вердант Грин исполнил «по особой просьбе» свою ныне знаменитую песню «Мраморные залы».
Лоб певца украшал клочок коричневой бумаги, от которого исходил сильный запах уксуса. Но он не стыдился этого; более того, он носил его весь следующий день и жалел, когда ему пришлось снять его, — ведь разве это не было своего рода знаком храбрости?
С этого времени мистер Вердант Грин начал презирать просто читающих людей, которые никогда не занимались спортом. Он сразу же решил заняться всем этим. Он занялся греблей и был спасен из водной могилы мистером Баунсером. Затем, побежденный, но неустрашимый, он занялся верховой ездой и был сброшен. Но какое это имело значение? Еще до окончания семестра он все больше привыкал к управлению оксфордскими лодками и оксфордскими наемными лошадьми.
Правда, бесчувственный человек, который сообщал о гонках Торпида для "Bell's Life", имел недоброе намерение холодно заявить: "Вустеру удалось сделать удар в Черуэлле, вследствие того, что № 3 лодки Brazenface страдал от усталости". А на копии журнала, отправленной миссис Грин из Мэнор Грин, ее сын грустно провел карандашную линию под "№ 3" и написал: "Это был я". Но и миссис Грин, и мисс Вирджиния Грин были более чем утешены, когда их любимый мальчик вернулся домой примерно в середине лета с листком бумаги, на котором было написано и напечатано:

Грин, Вердант. Собирание. Эн. Делать. Ответы на вопросы учителей в небольших школах были даны в формате pro.
Ита тестамур (ГУЛИЕЛЬМУС СМИТ.
(РОБЕРТУС ДЖОНС.
Другими словами, мистер Вердант Грин прошёл через свои Смоллы. Но, как ни прискорбно, бедный мистер Баунсер был ощипан.
Мистер Вердант Грин улыбнулся про себя. Это была чистейшая удача, что ему удалось прорваться. И все же в Оксфорде он узнал больше, чем ему учат в книгах, — он научился быть мужественным парнем, несмотря на свои кабриолетные фонари.
4.БРОНТЕ, ШАРЛОТТА (21.04.1816-31.03.1855)
==========================================
Шарлотта Бронте родилась в Торнтоне, Йоркшир, Англия, 21 апреля 1816 года в семье ирландцев и корнуоллцев. Из-за образа жизни ее отца она была полностью лишена всех товарищей своего возраста. Поэтому она жила в своем маленьком мире, и к тому времени, когда ей исполнилось тринадцать лет, ее постоянной привычкой и одним из немногих удовольствий стало ткать воображаемые истории, идеализируя своих любимых исторических героев и излагая в повествовательной форме свои собственные мысли и чувства. И Шарлотта, и ее сестры Эмили и Энн рано нашли убежище в своих привычках сочинительства и около 1845 года предприняли свое первое литературное начинание — небольшой томик стихов. Это не увенчалось успехом, но авторов вдохновили на дальнейшую попытку, и каждый начал готовить прозаическую историю. «Джейн Эйр», возможно, самая пронзительная история любви на английском языке, была опубликована 16 октября 1847 года. Ее название гласило: «Джейн Эйр: автобиография. Под редакцией Каррера Белла». Романтическая история ее принятия издателями была рассказана в нашем сокращении «Жизни Шарлотты Бронте» миссис Гаскелл. (См. LIVES AND LETTERS, Vol. IX.) Написанная тайно под давлением непрекращающейся домашней тревоги, как будто самой кровью ее автора, замечательная интенсивность истории зажгла воображение читающей публики в необычайной степени, и популярность, достигнутая сразу, никогда не ослабевала. Хотя переживания Джейн Эйр не были, за исключением сравнительно незначительных эпизодов, переживаниями писательницы, Джейн Эйр — это Шарлотта Бронте. Одной из самых поразительных особенностей книги — особенностью, сохраненной в следующем резюме — является навязчивое предположение о симпатии между природой и человеческими эмоциями. Публикация «Джейн Эйр» вывела ее автора из почти стесненных обстоятельств и узкого круга жизни к материальному комфорту и благоприятному обществу. В действительности она сразу же наделила самую застенчивую из женщин непреходящей славой. После короткого периода замужней жизни Шарлотта Бронте умерла 31 марта 1855 года.
5.Джейн Эйр
-----------
Роман написан от первого лица с точки зрения главного героя. Действие происходит где-то на севере Англии, в конце правления Георга III (1760-1820).[a] В нем есть пять различных этапов: детство Джейн в Гейтсхед-холле, где она подвергалась эмоциональному и физическому насилию со стороны своей тети и двоюродных братьев; ее образование в школе Ловуд, где она обретает друзей и образцы для подражания, но терпит лишения и притеснения; ее время в качестве гувернантки в Торнфилд-холле, где она влюбляется в своего таинственного работодателя Эдварда Фэрфакса Рочестера; ее время в доме на болотах, в течение которого ее серьезный, но холодный кузен-священник Сент-Джон Риверс делает ей предложение, и в конечном итоге она воссоединяется со своим любимым Рочестером и выходит за него замуж. В этих разделах представлены точки зрения по ряду важных социальных вопросов и идей, многие из которых критически относятся к существующему положению дел.

Вот пять этапов жизни Джейн:

Гейтсхед - Холл
---------------
Джейн Эйр, 10 лет, живёт в Гейтсхед-Холле с семьёй своего дяди по материнской линии, Ридами, по завещанию дяди. Джейн осталась сиротой несколько лет назад, когда её родители умерли от тифа. Дядя Джейн, мистер Рид, был единственным в семье Ридов, кто хорошо относился к Джейн. Тётка Джейн, Сара Рид, недолюбливает её и считает обузой. Миссис Рид также отговаривает своих троих детей от общения с Джейн. В результате Джейн начинает защищаться от её жестоких осуждений. Няня Бесси оказывается единственным союзником Джейн в доме, хотя Бесси иногда и ругает Джейн. Из-за того, что Джейн не участвует в семейных делах, её детство проходит в одиночестве. Однажды в наказание за то, что она защитилась от издевательств своего 14-летнего кузена Джона, единственного сына Ридов, Джейн запирают в красной комнате, где умер её покойный дядя; там она падает в обморок от паники, решив, что увидела его призрак. Красная комната важна, потому что она закладывает основу для «двусмысленных отношений между родителями и детьми», которые проявляются во всех будущих отношениях Джейн с мужчинами на протяжении всего романа.[9] Впоследствии за ней ухаживает добрый аптекарь мистер Ллойд, которому Джейн рассказывает, как несчастно она живёт в Гейтсхед-Холле. Он рекомендует миссис Рид отправить Джейн в школу, и миссис Рид с радостью поддерживает эту идею.
Затем миссис Рид обращается за помощью к суровому мистеру Броклхерсту, директору «Ловудского института», благотворительной школы для девочек, чтобы тот принял Джейн. Миссис Рид предупреждает мистера Броклхерста, что у Джейн «склонность к обману», что он интерпретирует как то, что Джейн — лгунья. Однако перед отъездом Джейн противостоит миссис Рид и заявляет, что больше никогда не будет называть её «тётей». Джейн также говорит миссис Рид и её дочерям, Джорджиане и Элизе, что это они обманщицы и что она расскажет всем в Ловуде, как жестоко с ней обошлись Риды. Миссис Рид сильно обижена этими словами, но у неё нет ни смелости, ни упорства, чтобы показать это.[10]

Ловудское заведение
-------------------
В школе для бедных девочек-сирот Ловуд Джейн вскоре понимает, что жизнь здесь сурова. Она пытается влиться в коллектив и заводит дружбу с девочкой постарше, Хелен Бёрнс. Во время урока её новую подругу критикуют за плохую осанку и грязные ногти, и в результате она получает взбучку. Позже Джейн говорит Хелен, что она не смогла бы вынести такое публичное унижение, но Хелен философски отвечает, что это было бы её долгом. Затем Джейн рассказывает Хелен, как плохо с ней обошлась миссис Рид, но Хелен отвечает, что она была бы гораздо счастливее, если бы не держала зла.
Со временем мистер Броклхерст приходит в школу. Пока Джейн пытается вести себя незаметно, она случайно роняет доску, тем самым привлекая к себе внимание. Её заставляют встать на стул и называют грешницей и лгуньей. Позже мисс Темпл, заботливая директриса, помогает Джейн защититься и публично снимает с неё все обвинения. Хелен и мисс Темпл — две главные модели для подражания Джейн, которые положительно влияют на её развитие, несмотря на жестокое обращение со стороны многих других людей.
80 учеников в Ловуде живут в холодных комнатах, питаются плохо и носят тонкую одежду. Многие ученики заболевают во время эпидемии сыпного тифа; Хелен умирает от чахотки на руках у Джейн. Когда становится известно о жестоком обращении мистера Броклхерста с учениками, несколько благотворителей возводят новое здание и назначают сочувствующий комитет по управлению, чтобы смягчить суровые правила мистера Броклхерста. После этого условия в школе резко улучшаются.

Торнфилд - Холл
---------------
Проработав шесть лет ученицей и два года учительницей в Ловуде, Джейн решает уехать в поисках новой жизни, так как ей наскучила жизнь в Ловуде. Её подруга и доверенное лицо, мисс Темпл, тоже уезжает после того, как вышла замуж. Джейн размещает объявление о своих услугах в качестве гувернантки в газете. Экономка в Торнфилд-Холле, Элис Фэрфакс, отвечает на объявление Джейн. Джейн устраивается на работу и начинает обучать Адель Варенс, юную француженку.
Однажды ночью, когда Джейн несёт письмо на почту из Торнфилда, мимо неё проезжают всадник и собака. Лошадь поскальзывается на льду и сбрасывает всадника. Несмотря на грубость всадника, Джейн помогает ему снова сесть на лошадь. Позже, вернувшись в Торнфилд, она узнаёт, что этот мужчина — Эдвард Рочестер, хозяин дома. Адель осталась на его попечении, когда её мать, известная танцовщица, бросила её. Не сразу становится ясно, является ли Адель дочерью Рочестера.
При первой встрече Джейн с мистером Рочестером он дразнит её, обвиняя в том, что она заколдовала его лошадь, чтобы он упал. Джейн противостоит его поначалу высокомерному поведению. Несмотря на его странное поведение, мистеру Рочестеру и Джейн вскоре начинает нравиться общество друг друга, и они проводят вместе много вечеров.
В доме начинают происходить странные вещи: слышится странный смех, в комнате мистера Рочестера происходит таинственный пожар (от которого Джейн спасает Рочестера, разбудив его и облив водой), а на гостя по имени мистер Мейсон нападают.
После того как Джейн спасает мистера Рочестера из огня, он нежно и эмоционально благодарит её, и в ту ночь Джейн сама испытывает к нему странные чувства. Однако на следующий день он неожиданно уезжает на какую-то вечеринку и через несколько дней возвращается со всей компанией, включая прекрасную и талантливую Бланш Ингрэм. Как только Джейн понимает, что влюблена в мистера Рочестера, она видит, что они с Бланш нравятся друг другу, и начинает ревновать, особенно потому, что видит, что Бланш высокомерна и бессердечна.
Затем Джейн получает известие о том, что у миссис Рид случился инсульт и она зовёт её. Джейн возвращается в Гейтсхед-Холл и остаётся там на месяц, чтобы ухаживать за умирающей тётей. Миссис Рид признаётся Джейн, что поступила с ней несправедливо, и показывает письмо от дяди Джейн по отцовской линии, мистера Джона Эйра, в котором он просит её жить с ним и стать его наследницей. Миссис Рид признаётся, что сказала мистеру Эйру, что Джейн умерла от лихорадки в Ловуде. Вскоре после этого миссис Рид умирает, и Джейн помогает своим кузинам после похорон, прежде чем вернуться в Торнфилд.
Вернувшись в Торнфилд, Джейн размышляет о том, что, по слухам, мистер Рочестер собирается жениться на Бланш Ингрэм. Однако однажды летним вечером Рочестер дразнит Джейн, говоря, как сильно он будет скучать по ней после женитьбы и как скоро она его забудет. Обычно сдержанная Джейн признаётся ему в своих чувствах. К её удивлению, Рочестер отвечает взаимностью, ведь он ухаживал за Бланш только для того, чтобы заставить Джейн ревновать, и делает ей предложение. Поначалу Джейн сомневается в его искренности, но затем принимает его предложение. Затем она пишет своему дяде Джону, сообщая ему радостную новость.
Когда Джейн готовится к свадьбе, у неё появляются дурные предчувствия, потому что однажды ночью в её комнату пробирается незнакомая женщина и разрывает свадебную фату Джейн надвое. Как и в случае с предыдущими таинственными событиями, мистер Рочестер приписывает этот инцидент Грейс Пул, одной из его служанок. Однако во время свадебной церемонии мистер Мейсон и адвокат объявляют, что мистер Рочестер не может жениться, потому что он уже женат на сестре мистера Мейсона, Берте. Мистер Рочестер признаёт, что это правда, но объясняет, что его отец обманом заставил его жениться на ней ради денег. Как только они поженились, он обнаружил, что она быстро впадает в врождённое безумие, и в конце концов запер её в Торнфилде, наняв Грейс Пул в качестве сиделки. Когда Грейс напивается, жена Рочестера сбегает и становится причиной странных событий в Торнфилде.
Оказывается, дядя Джейн, мистер Джон Эйр, является другом мистера Мейсона, и тот навестил его вскоре после того, как мистер Эйр получил письмо Джейн о её предстоящем замужестве. После того как церемония бракосочетания была отменена, мистер Рочестер просит Джейн поехать с ним на юг Франции и жить с ним как с мужем и женой, даже если они не могут пожениться. Джейн испытывает искушение, но понимает, что потеряет себя и свою целостность, если позволит страсти к женатому мужчине поглотить её, и она должна оставаться верной своим христианским ценностям и убеждениям. Отказываясь идти против своих принципов и несмотря на любовь к Рочестеру, Джейн покидает Торнфилд-Холл на рассвете, пока никто ещё не проснулся.[11]

Дом на пустоши
--------------
Джейн уезжает как можно дальше от Торнфилд-Холла, используя те немногочисленные деньги, которые она успела скопить. Она случайно оставляет свой свёрток с вещами в повозке и вынуждена ночевать на болоте. Она безуспешно пытается обменять свой носовой платок и перчатки на еду. Измученная и голодная, она в конце концов добирается до дома Дианы и Мэри Риверс, но экономка прогоняет её. Она падает на пороге, готовясь к смерти. Священник Сент-Джон Риверс, брат Дианы и Мэри, спасает её. После того как Джейн поправляется, Сент-Джон находит ей место учительницы в ближайшей деревенской школе. Джейн становится хорошей подругой сестёр, но Сент-Джон держится в стороне.
Сёстры уезжают работать гувернантками, и Сент-Джон становится немного ближе к Джейн. Сент-Джон узнаёт, кто такая Джейн на самом деле, и поражает её, сообщив, что её дядя, Джон Эйр, умер и оставил ей всё своё состояние в 20 000 фунтов (что эквивалентно 2,24 миллионам долларов США в 2022 году[12]). Когда Джейн расспрашивает его дальше, Сент-Джон рассказывает, что Джон Эйр — его дядя и дядя его сестёр. Когда-то они надеялись получить долю наследства, но им практически ничего не досталось. Джейн, обрадованная тем, что у неё есть живые и дружелюбные родственники, настаивает на том, чтобы разделить деньги поровну с двоюродными сёстрами, и Диана с Мэри возвращаются в Мур-Хаус.

Предложения
-----------
Думая, что благочестивая и добросовестная Джейн станет подходящей женой миссионера, Сент-Джон просит её выйти за него замуж и отправиться с ним в Индию не из-за любви, а из чувства долга. Поначалу Джейн соглашается поехать в Индию, но отвергает предложение руки и сердца, предлагая путешествовать как брат и сестра. Когда решимость Джейн не выходить замуж за Сент-Джона начинает ослабевать, она словно слышит голос мистера Рочестера, зовущий её по имени. Затем Джейн возвращается в Торнфилд-Холл, чтобы узнать, всё ли в порядке с Рочестером, но находит лишь почерневшие руины. Она узнаёт, что Рочестер отправил миссис Фэрфакс на пенсию, а Адель — в школу через несколько месяцев после её отъезда. Вскоре после этого его жена подожгла дом и погибла, спрыгнув с крыши. Спасая слуг и пытаясь спасти жену, Рочестер потерял руку и зрение.
Джейн воссоединяется с Рочестером, и он очень рад её возвращению, но боится, что она отвернётся от него из-за его состояния. «Я уродлив, Джейн?» — спрашивает он. «Очень, сэр; вы всегда были таким, знаете ли», — отвечает она. Теперь, смирившись, Рочестер клянется вести более чистую жизнь и признаётся, что сильно тосковал по Джейн с тех пор, как она уехала. Однажды ночью он даже в отчаянии выкрикнул её имя — тот самый крик, который она услышала из Мур-Хауса, и услышала её ответ за много миль отсюда, что означало связь между ними. Джейн заявляет о себе как о финансово независимой женщине и уверяет его в своей любви, заявляя, что никогда его не покинет. Рочестер снова делает ей предложение, и они женятся. Рассказчик разрушает четвёртую стену и в знаменитой метафорической манере напрямую обращается к читателю: «Читатель, я вышла за него замуж». [13] Они живут в старом доме в лесу под названием Ферндин-Мэнор. Пара поддерживает связь с Аделью по мере её взросления, а также с Дианой и Мэри, у каждой из которых появляются любящие мужья. Сент-Джон переезжает в Индию, чтобы достичь своих миссионерских целей, но, как подразумевается, там он серьёзно заболевает. Рочестер восстанавливает зрение на один глаз через два года после свадьбы с Джейн, что позволяет ему увидеть их новорождённого сына.

Джейн Эйр:
Рассказчица и главная героиня романа. Оставшись сиротой в младенчестве, Джейн с трудом переживает почти лишённое любви детство и становится гувернанткой в Торнфилд-Холле. Невысокая и некрасивая на вид, Джейн страстная и принципиальная, она ценит свободу и независимость. У неё также сильная совесть, и она убеждённая христианка. В начале романа ей десять лет, а в конце основного повествования — девятнадцать или двадцать. Поскольку в последней главе романа говорится, что она была замужем за Эдвардом Рочестером десять лет, на момент завершения романа ей было около тридцати.
1.--Хозяин Торнфилд-холла
--------------------------
Торнфилд, мой новый дом после окончания школы, оказался, как я обнаружила,
прекрасным старым замком с зубчатыми стенами, а миссис Фэрфакс, откликнувшаяся  мое объявление, — кроткой пожилой леди, состоявшей в родстве по браку с мистером Рочестером, владельцем поместья и опекуном Адель Варенс, моей маленькой ученицы.
Мои приключения начались только через три месяца после моего прибытия туда. Однажды миссис Фэрфакс предложила показать мне дом, большая часть которого была нежилой. Третий этаж особенно напоминал дом прошлого — святилище памяти. Мне нравилась его тишина и причудливость.
«Если бы в Торнфилд-холле жило привидение, то это было бы его логово», — сказала миссис Фэрфакс, когда мы проходили мимо ряда квартир по пути, чтобы полюбоваться видом с крыши.
Я шагала по коридору третьего этажа, возвращаясь, когда последний звук, который я ожидал услышать в столь тихом месте, коснулся моего уха — смех, отчетливый, формальный, невеселой. Сначала он был очень тихим, но затем перешел в громкий раскат, который, казалось, разбудил эхо в каждой одинокой комнате.
«Миссис Фэрфакс, — позвала я, — вы слышали этот смех? Кто это?»
«Вполне вероятно, что это кто-то из слуг», — ответила она. «Возможно, Грейс Пул».
Смех повторился тихим голосом и закончился странным шепотом.
«Грейс!» — воскликнула миссис Фэрфакс.
Я не ожидала, что Грейс ответит, потому что ее смех был сверхъестественным.
Тем не менее, ближайшая ко мне дверь открылась, и вышел слуга — крепкого, крепкого телосложения, с суровым, простым лицом.
«Слишком много шума, Грейс», — сказала миссис Фэрфакс. «Запомни указания!»
Грейс молча сделала реверанс и вышла.
После этого я нередко слышала смех Грейс Пул и ее эксцентричное бормотание, еще более странное, чем ее смех.
Поздним прекрасным, тихим январским днем ;;я вызвалась отнести на почту в Хей, в двух милях отсюда, письмо, которое только что написала миссис Фэрфакс. Дорога в Хей все время шла в гору, и, дойдя до середины, я сидела на перелазе, пока солнце не зашло, а на вершине холма надо мной не взошла луна. Деревня была в миле отсюда, но в абсолютной тишине я отчетливо слышала ее шепот жизни.
Грубый шум нарушил тонкую рябь и шепот вечернего спокойствия, металлический стук, приближалась лошадь. Изгибы тропы скрыли ее, когда она приблизилась. Затем я услышал рывок под изгородью, и рядом скользнула большая собака, не останавливаясь, чтобы посмотреть вверх. Лошадь последовала за ней — высокий конь, а на его спине всадник. Он прошел; скользящий звук, грохот падения, и человек с лошадью упали. Они поскользнулись на ледяном покрытии, покрывавшем дамбу. Собака подпрыгнула назад, обнюхала распростертую группу, а затем подбежала ко мне; это было все, что она могла сделать. Я послушалась ее и пошла к путнику, который вырывался из-под своего коня. Я думаю, он ругался, но не уверена.
«Могу ли я что-нибудь сделать?» — спросил я.
«Ты можешь встать с одной стороны», — ответил он, поднимаясь. После чего начался тяжелый, топот, сопровождаемый лаем и лаем, и лошадь была восстановлена, а собака замолчала с криком «Лежать, пилот!»
«Если вы ранены и вам нужна помощь, сэр», — заметил я, — «я могу привести кого-нибудь либо из Торнфилд-холла, либо из Хэя».
«Спасибо, я так и сделаю. У меня нет переломов, только растяжение связок». И он захромал к перелазу.
У него было смуглое лицо с суровыми чертами и тяжелым лбом. Его глаза и сведенные брови выглядели гневными и расстроенными; он уже вышел из юности, но не достиг среднего возраста — возможно, ему было лет тридцать пять. Я не чувствовал страха перед ним, а лишь немного робости. Его хмурый вид и грубость успокоили меня.
Он махнул мне рукой, чтобы я уходила, но я сказала:
«Я не могу оставить тебя на этой пустынной дороге, пока ты не будешь в состоянии сесть на лошадь».
«Тебе бы и самой быть дома», — сказал он. «Откуда ты?»
«Сразу снизу».
«Вы имеете в виду тот дом с зубчатыми стенами?»
«Чей это дом?»
«Мистера Рочестера».
«Вы знаете мистера Рочестера?»
«Нет, я никогда его не видел».
«Вы, конечно, не слуга в Зале. Вы...»
«Я гувернантка».
«Ах, гувернантка!» — повторил он. «Чёрт меня побери, если я не забыл! Извините, — продолжал он, — необходимость заставляет меня сделать вас полезной».
Он положил мне на плечо тяжелую руку, прихрамывая, подошел к своей лошади, схватил ее за уздечку и, мрачно поморщившись, вскочил в седло и, сказав «спасибо», умчался прочь.
Когда я вернулась из Хэя, отправив письмо миссис Фэрфакс, я пошла в ее комнату. Ее там не было, но на ковре сидела большая черно-белая длинношерстная собака. Я подошла и сказала: «Пилот», и она встала, подошла ко мне, обнюхала меня и завиляла своим большим хвостом. Я позвонила в колокольчик.
«Чья это собака?»
«Он пришел с хозяином, который только что приехал. С ним произошел несчастный случай, и он вывихнул лодыжку».
На следующий день меня позвали пить чай с мистером Рочестером и моей ученицей. Когда я вошел, он смотрел на Адель, которая стояла на коленях у очага рядом с Пилотом.
«Вот мисс Эйр, сэр», — сказала миссис Фэрфакс своим обычным тихим голосом.
Мистер Рочестер поклонился, по-прежнему не отрывая глаз от группы собак и ребенка.
Я села, растерявшись. Вежливость могла бы меня смутить; каприз не налагал на меня никаких обязательств.
Миссис Фэрфакс, по-видимому, считала, что человек должен быть дружелюбным, и начала говорить.
«Мадам, я бы хотела чаю», — был единственный ответ, который она услышала.
«Подойди к огню», — сказал хозяин, когда поднос унесли. «Когда ты вчера вечером наткнулась на меня на Хей-лейн, я невольно подумал о сказках и чуть не поинтересовался, не околдовала ли ты мою лошадь. Я пока не уверен. Кто твои родители?»
«У меня их нет».
«Я так и думал. Так ты ждала своих людей, когда сидела на той ступеньке?»
«Кого, сэр?»
«Людей в зеленом. Я что, пробил одно из ваших колец, когда вы разложили лед на дамбе?»
Я покачала головой.
«Люди в зеленом покинули Англию сто лет назад. Я не думаю, что летняя, урожайная или зимняя луна когда-либо будут светить им на пирушках так ярко».
Миссис Фэрфакс отложила вязание, недоумевая, что это за разговор, и заметила, что мисс Эйр была доброй и внимательной учительницей.
«Не утруждайте себя давать ей характеристику, — ответил мистер Рочестер. — Я сам буду судить. Она начала с того, что сбила мою лошадь».
«Вы сказали, что мистер Рочестер не был странным, миссис Фэрфакс», — возразила я, когда вернулась к ней в комнату, уложив Адель спать.
Через некоторое время манера поведения моего хозяина по отношению ко мне изменилась. Она стала более единообразной. Я никогда не казалась ему помехой. Он не впадал в приступы леденящего высокомерия. Когда он встречался со мной, встреча казалась желанной; он всегда говорил что-то, а иногда и улыбался. Временами я чувствовала, что он мой родственник, а не хозяин, и я была так счастлива, что пробелы в существовании были заполнены. Он жил уже восемь недель, хотя миссис Фэрфакс говорила, что он редко оставался в Холле дольше двух недель.
II.--Тайна третьего этажа
-------------------------
Однажды ночью, я не знаю, спал я или размышлял, я проснулся, услышав неясный шепот, странный и скорбный. Он прекратился, но мое сердце забилось тревожно; мое внутреннее спокойствие было нарушено. Часы, далеко внизу в зале, пробили два. В этот момент дверь моей комнаты тронули, как будто пальцы скользили по панелям, нащупывая путь вдоль темной галереи снаружи. Я похолодел от страха. Затем я вспомнил, что это может быть Пилот, и эта мысль успокоила меня. Но мне было суждено не спать этой ночью, потому что в самой замочной скважине моей комнаты, как мне показалось, раздался демонический смех. Моим первым побуждением было встать и запереть засов, следующим — крикнуть: «Кто там?» Прежде чем длинные шаги отступили вверх по галерее к лестнице на третий этаж, и затем все стихло.
«Это Грейс Пул?» — подумала я. Я поспешно надела платье и дрожащей рукой открыла дверь. Там, снаружи, на циновке галереи горела свеча; и воздух был наполнен дымом, который облаком вырывался из комнаты мистера Рочестера. В одно мгновение я оказалась в комнате. Языки пламени метались вокруг кровати; занавески были в огне, а посреди них лежал мистер Рочестер, погруженный в глубокий сон. Я встряхнула его, но он, казалось, был ошеломлен. Затем я бросилась к его тазику и кувшину и затопил кровать водой. Он проснулся с криком: «У вас потоп? Что это?»
Я вкратце рассказал ему, что произошло. Он был уже в халате и, предупредив меня оставаться на месте и никого не звать, добавил: «Мне нужно нанести визит на третий этаж». Прошло много времени, прежде чем он вернулся, бледный и мрачный.
«Я все выяснил, — сказал он. — Все так, как я и думал. Ты не болтливая дура. Не говори об этом».
Он протянул мне руку, когда мы прощались. Я дала ему свою; он взял ее обеими своими.
«Вы спасли мне жизнь. Мне приятно быть перед вами в таком огромном долгу. Я не считаю, что ваши блага обременительны, Джейн».
В его голосе чувствовалась странная энергия.
До утра я металась по бурному, но неспокойному морю. Утром я слышала, как слуги восклицали, как предусмотрительно хозяин подумал о кувшине с водой, когда оставил зажженной свечу; и, проходя мимо комнаты, я увидела, как она пришивала кольца к новым занавескам, не кто иная, как — Грейс Пул.
В зал пришла компания, в том числе прекрасная мисс Ингрэм, которую, как я слышала от миссис Фэрфакс, молва связывала с мистером Рочестером.
Однажды мистера Рочестера вызвали из дома, и когда он вернулся, я, будучи первой обитательницей дома, встретившей его, заметила: «О, вы знаете, мистер Рочестер, что после того, как вы ушли сегодня утром, к нам прибыл незнакомец?»
«Незнакомец! Нет, я никого не ждал. Он назвал свое имя?»
«Его зовут Мейсон, сэр, и он родом из Вест-Индии».
Мистер Рочестер стоял рядом со мной, и пока я говорила, он судорожно схватил меня за запястье, в то время как спазм перехватил у него дыхание, и он побелел как пепел.
«Вы плохо себя чувствуете, сэр?» — спросила я.
«Джейн,  меня хватил удар;  меня хватил удар, Джейн!» — он пошатнулся.
Затем он сел и усадил меня рядом с собой.
«Мой маленький друг, — сказал он, — я хотел бы оказаться на тихом острове, где есть только ты; тогда все неприятности, опасности и ужасные воспоминания были бы от меня отстранены».
«Чем могу помочь, сэр? Я бы отдала жизнь, чтобы служить вам».
«Джейн, если понадобится помощь, я обращусь к тебе».
«Благодарю вас, сэр. Скажите, что мне делать».
«Возвращайся в комнату, тихонько подойди к Мейсону, скажи ему, что пришел мистер Рочестер и хочет его видеть, проводи его сюда и оставь меня».
Поздно ночью я услышала, как посетители направились в свои комнаты, и мистер Рочестер сказал: «Сюда, Мейсон, это твоя комната».
Он говорил весело, и его веселый тон успокоил мое сердце.
Проснувшись среди ночи, я потянулась рукой, чтобы задернуть занавеску, потому что луна была полной и яркой. Боже мой! Какой крик! Ночь разорвало надвое диким, пронзительным звуком, который пронесся из конца в конец Торнфилд-холла.
Крик замер и не возобновлялся. Действительно, кто бы ни издавал этот ужасный вопль, он не мог бы вскоре повторить его; даже самый ширококрылый кондор в Андах не мог бы дважды подряд издать такой вопль из облака, окутавшего его гнездо.
Он доносился с третьего этажа. А наверху — да, в комнате прямо над моей комнатой — я услышала смертельную борьбу и полусдавленный голос, кричащий: «Помогите! Помогите!»
Дверь в комнату открылась; кто-то промчался по галерее. Наверху раздался еще один шаг, и что-то упало. Затем наступила тишина.
Спящие все проснулись и собрались в галерее, которая, если бы не лунный свет, была бы в полной темноте. Дверь в конце галереи открылась, и мистер Рочестер приблизился со свечой. Он только что спустился с верхнего этажа.
«Все в порядке!» — закричал он. «У слуги был кошмар, вот и все, и он впал в ярость от страха. Теперь я должен проводить вас всех обратно в ваши комнаты». И вот, уговаривая и приказывая, он умудрился вернуть их в спальни.
Я отступила незамеченной и тщательно оделась, чтобы быть готовой к чрезвычайным ситуациям. Прошло около часа, и затем осторожная рука тихо постучала в мою дверь.
«Ты встала и оделась?»
«Да».
«Тогда выходи тихо».
Мистер Рочестер стоял в галерее, держа в руках фонарь.
«Принесите губку и немного летучих солей», — сказал он.
Я так и сделала и последовала за ним.
«Вам не становится плохо при виде крови?»
«Я так не думаю. Меня еще ни разу не судили».
Мы вошли в комнату с внутренним помещением, откуда донесся рычащий, хватающий звук. Мистер Рочестер вошел в это помещение, и его вход был встречен криком смеха. Значит, там была Грейс Пул. Когда он вышел, он закрыл за собой дверь.
«Вот, Джейн!» — сказал он.
Я обошла вокруг большой кровати в наружной комнате и там, в кресле, откинув голову назад, я узнала бледное и, казалось, безжизненное лицо незнакомца, Мейсона. Его белье с одной стороны и с одной руки было почти пропитано кровью.
Мистер Рочестер взял губку, обмакнул ее в воду, смочил лицо, похожее на труп, и поднес мой флакончик с нюхательной солью к ноздрям.
Мистер Мейсон открыл глаза и пробормотал: «Есть ли непосредственная опасность?»
«Фух! — Всего лишь царапина! Я сейчас позову хирурга, и к утру тебя можно будет перевезти».
«Джейн, — продолжал он, — ты вытрешь губкой кровь, когда она вернется, и засыплешь ему в нос соль; и ты не будешь разговаривать с ним ни под каким предлогом. А если ты, Ричард, заговоришь с ней, это будет опасно для твоей жизни».
Через два часа пришел хирург и забрал пострадавшего.
Утром я услышала, как Рочестер во дворе сказал кому-то из посетителей: «Мейсон опередил вас всех сегодня утром; он ушел до восхода солнца. Я встал, чтобы проводить его».
III.--Прогулка в тени
---------------------
Великолепный середина лета сияла над Англией. В самый сладкий час двадцати четырех, после того, как солнце зашло в простом состоянии, и роса прохладно упала на задыхающуюся равнину, я вошла в сад, к гигантскому конскому каштану, около заглубленной ограды, которая отделяет территорию Холла от одиноких полей, когда до меня донесся предостерегающий аромат сигары мистера Рочестера. Я собиралась отступить, когда он перехватил меня и сказал: «Возвращайся, Джейн; в такую ;;прекрасную ночь стыдно сидеть в доме». Мне не хотелось гулять наедине с моим хозяином в этот час в тенистом саду, но я не могла найти причину, чтобы покинуть его.
«Джейн», — продолжил он, пока мы медленно двинулись в сторону конского каштана, — «Торнфилд — приятное место летом, не правда ли?»
«Да, сэр».
«И вы, должно быть, в какой-то степени к нему привязались?»
«Я действительно к нему привязана».
«Жаль!» — сказал он и замолчал.
«Должна ли я идти дальше, сэр?» — спросила я.
«Я думаю, ты должна это сделать, Джейн».
Это был удар, но я не позволила ему сломить меня.
«Значит, вы собираетесь жениться, сэр?»
«Примерно через месяц я надеюсь стать женихом. Мы ведь были хорошими друзьями, Джейн, не так ли?»
«Да, сэр».
«Вот каштан; идем, мы посидим здесь сегодня вечером в мире». Он усадил меня и себя.
«Джейн, ты слышишь, как поет соловей в лесу? Слушай!»
Слушая, я судорожно рыдала, потому что не могла больше сдерживать то, что не могла выносить, а когда заговорила, то лишь для того, чтобы выразить страстное желание никогда не рождаться и никогда не приезжать в Торнфилд.
«Потому что вам жаль его оставлять?»
Ярость эмоций требовала господства и боролась за полную власть — чтобы победить, жить, подняться и, наконец, царствовать; да — и говорить.
«Мне грустно покидать Торнфилд. Я люблю Торнфилд, потому что я прожила в нем полную и восхитительную жизнь. Меня не растоптали, меня не превратили в камень. Я говорила лицом к лицу с тем, кто меня восхищает, — с оригинальным, энергичным и развитым умом. Я знала вас, мистер Рочестер. Я вижу необходимость отъезда, но это все равно, что смотреть на необходимость смерти».
«В чем вы видите необходимость?» — спросил он вдруг.
«Ты думаешь, я могу остаться и стать для тебя никем?» — возразила я, возбужденная чем-то вроде страсти. «Ты думаешь, что раз я бедна, безвестна, некрасива и мала, то я бездушна и бессердечна? Ты думаешь неправильно! У меня столько же души, сколько у тебя, — и столько же сердца! Я говорю с тобой сейчас не через посредство обычая, условностей или даже смертной плоти. Это мой дух обращается к твоему духу, как если бы оба прошли через могилу, и мы стояли у ног Бога, равные — каковы мы есть!»
"Какие мы есть!" - повторил мистер Рочестер, прижимая меня к сердцу и целуя в губы. "Вот так, Джейн!"
«Да, так, сэр!» — ответила я. «Я высказала свое мнение и теперь могу идти куда угодно. Отпустите меня!»
«Джейн, успокойся; не дергайся так, словно дикая, неистовая птица, в отчаянии рвущая на себе оперение».
«Я не птица, и никакая сеть не опутает меня. Я свободный человек, с независимой волей, которую я сейчас прилагаю, чтобы покинуть тебя».
Еще одно усилие освободило меня, и я выпрямилась перед ним.
«И твоя воля решит твою судьбу», — сказал он. «Я предлагаю тебе свою руку, свое сердце и долю во всем моем имуществе».
Порыв ветра пронесся по лавровой аллее и задрожал в ветвях каштана; он унесся прочь — в бесконечную даль — и умер. Песня соловья была тогда единственным голосом часа; слушая ее снова, я заплакала.
Мистер Рочестер сидел, нежно глядя на меня, и наконец сказал, снова привлекая меня к себе: «Моя невеста здесь, потому что здесь моя ровня и мое подобие. Джейн, ты выйдешь за меня замуж? Назови мне мое имя — Эдвард. Скажи: «Я выйду за тебя замуж».
«Ты это серьезно? Ты любишь меня? Ты искренне хочешь, чтобы я стала твоей женой?»
«Да, я клянусь!»
«Тогда, сэр, я выйду за вас замуж».
«Бог да простит меня, и человек не лезет в мои дела. Она у меня, и я буду ее держать!»
Но что случилось ночью? И что болело у каштана? Он корчился и стонал, а ветер ревел в лавровой аллее.
«Нам нужно войти», — сказал мистер Рочестер. «Погода меняется».
Он поспешил со мной по дорожке, но мы промокли еще до того, как переступили порог.
IV.--Тайна объяснена
---------------------
Не было ни шаферов, ни подружек невесты, ни родственников, которых нужно было бы ждать или распоряжаться; никого, кроме мистера Рочестера и меня. Интересно, какой еще жених выглядел так же, как он, — так сосредоточенно на цели, так решительно мрачно. Наше место заняли у причастных оград. Все было тихо; только две тени двигались в дальнем углу церкви.
Когда губы священника открылись, чтобы спросить: «Хочешь ли ты взять эту женщину в законные жены?», отчетливый и близкий голос произнес: «Брак не может продолжаться. Я заявляю о наличии препятствия».
«Какова природа препятствия?» — спросил священнослужитель.
«Оно просто заключается в наличии предыдущего брака», — сказал оратор. «У мистера Рочестера есть жена, которая сейчас жива».
Мои нервы вибрировали от этих тихо произнесенных слов, как они никогда не вибрировали от грома. Я посмотрел на мистера Рочестера; я заставил его посмотреть на меня. Его лицо было бесцветным камнем; его глаза были одновременно искрой и кремнем; он казался готовым бросить вызов всему.
«Мистер Мейсон, будьте добры, сделайте шаг вперед», — сказал незнакомец.
«Знаете ли вы, сэр, жива ли еще жена этого джентльмена?» — спросил священник.
«Она теперь живет в Торнфилд-холле», — сказал Мейсон, побелев губами. «Я видел ее там в апреле прошлого года. Я ее брат».
Я увидела, как мрачная улыбка тронула губы мистера Рочестера.
«Довольно», — сказал он. «Вуд» — священнику — «закрой книгу; Джон Грин» — клерку — «выйди из церкви; сегодня свадьбы не будет».
«Двоеженство — отвратительное слово, — продолжал он, — но я и хотел быть двоеженцем. Эта девушка думала, что все честно и законно, и никогда не думала, что ее втянут в фальшивый союз с обманутым негодяем, уже связанным с плохим, безумным и жестоким партнером. Следуйте за мной. Я приглашаю вас всех навестить пациентку Грейс Пул и мою жену!»
Мы поднялись на третий этаж, и там, в глубокой тени внутренней комнаты за комнатой, где я наблюдала за раненым Мейсоном, взад и вперед, казалось, на четвереньках, бегала фигура, зверь это или человек, с первого взгляда не разберешь. Она хватала и рычала, как дикое животное. Она была покрыта одеждой; но несколько темных, седых волос, диких, как грива, скрывали ее голову и лицо.
«Это моя жена», сказал мистер Рочестер, «на которой меня обманом заставили жениться пятнадцать лет назад, — сумасшедшая и пьяница из семьи идиотов и маньяков на протяжении трех поколений. И вот что я хотел иметь», — положив руку мне на плечо, — «эту молодую девушку, которая стоит такая серьезная и тихая у врат ада. Джейн», продолжил он мучительным тоном, «я никогда не хотел причинить тебе такую ;;боль».
Читатель! Я простила его в тот же миг и на месте. Я простила ему все; но не на словах, не внешне; только в глубине души.
В эту ночь я и не думала спать, но дремота напала на меня, как только я легла в постель, и во сне видение говорило моему духу: «Дочь, беги искушения!» Я встала с тусклым рассветом. Одно слово заключало в себе мой невыносимый долг — Уходи!
После трех дней скитаний и голода по пустошам северной части Мидленда (а я поспешно и тайно уехала на карете так далеко от Торнфилда, как только позволяли мои деньги) я нашла временное пристанище в доме викария в Мортоне, пока священник этого прихода среди пустошей, мистер Сент-Джон Риверс, не устроил меня — под вымышленным именем Джейн Эллиот — на должность директора деревенской школы.
На Рождество я покинула школу. С приближением весны Сент-Джон Риверс, который с ледяным героизмом был одержим идеей стать миссионером, настоятельно просил меня сопровождать его в Индию в качестве его жены, на том основании, что я была послушной, прилежной и смелой и могла бы быть очень полезной. Я чувствовала такое благоговение перед ним, что у меня возникло искушение прекратить борьбу с ним — броситься вниз по потоку его воли в пропасть его существования и там потерять свою собственную.
V.--Воссоединение
------------------
Пришло время, когда он призвал меня принять решение. Я горячо желал поступить правильно, и только правильно. «Покажи мне путь, покажи мне путь!» — молил я Небеса.
Мое сердце билось быстро и сильно; я слышала его биение. Внезапно оно замерло от невыразимого чувства, которое пронзило его насквозь. Мои чувства поднялись в ожидании; ухо и глаз ждали, пока плоть дрожала на моих костях. Я ничего не видела; но я слышала голос, где-то, кричащий: «Джейн! Джейн! Джейн!» — ничего больше.
«О, Боже! Что это?» — ахнула я. Я могла бы спросить: «Где это?», потому что его не было ни в комнате, ни в доме, ни в саду, ни сверху. И это был голос человека — любимый, хорошо памятный голос — Эдварда Фэрфакса Рочестера; и он говорил с болью и горем, дико, жутко, настойчиво.
«Я иду!» — закричала я. «Ждите меня!» Я выбежала в сад; он был пуст.
«Долой суеверие!» — прокомментировала я, когда этот черный призрак поднялся над черным тисом у ворот.
Я поднялась в свою комнату, заперлась там, упала на колени и, казалось, приблизилась к Могущественному Духу; и моя душа с благодарностью устремилась к Его ногам.
Затем я поднялась с молитвой благодарения, приняла решение и легла, не испуганная, просветленная, жаждущая лишь дневного света.
Тридцать шесть часов спустя я шла по полям к тому месту, откуда открывался вид на весь фасад особняка моего хозяина, и, взглянув с робкой радостью, увидела почерневшие развалины.
Где же в это время был несчастный владелец?
Я вернулась в гостиницу, где сам хозяин, почтенный мужчина средних лет, принес мне завтрак в гостиную. Я едва знала, как начать свои вопросы.
«Мистер Рочестер сейчас живет в Торнфилд-холле?»
«Нет, мэм, о, нет! Там никто не живет. Он сгорел во время сбора урожая. Пожар вспыхнул глубокой ночью».
«Было ли известно, как он возник?»
«Они догадались, мэм; они догадались. В доме содержалась леди... сумасшедшая. За ней присматривала женщина по имени миссис Пул, женщина способная, но с одним недостатком — она держала при себе бутылку джина; и сумасшедшая леди доставала ключи из кармана, выходила из своей комнаты и бродила по дому, совершая любые дикие проделки, которые приходили ей в голову. Мистер Рочестер был дома, когда начался пожар, и он поднялся на чердак и вытащил слуг из постелей, а затем вернулся, чтобы вытащить свою сумасшедшую жену из ее комнаты. И тогда они крикнули ему, что она на крыше, где она машет руками и кричит так, что ее можно было услышать за милю. Это была крупная женщина с длинными черными волосами; и мы могли видеть, как они развевались на фоне пламени, когда она стояла. Мы видели, как мистер Рочестер подошел к ней и крикнул: «Берта!» И тут, мэм, она закричала и подпрыгнула, а в следующую минуту лежала мертвая, раздавленная на тротуаре».
«Еще кто-то погиб?»
"Нет. Возможно, было бы лучше, если бы они погибли. Бедный мистер Эдвард! Он совершенно ослеп."
Я боялась, что он рассердится.
«Когда он спускался по большой лестнице, она упала, и его вытащили из руин с выбитым глазом и раздробленной рукой, настолько раздробленной, что хирургу пришлось ее ампутировать. Другой глаз воспалился, и он тоже потерял зрение».
«Где он сейчас живет?»
«В Фердине, усадьбе на ферме, где он живет, — довольно заброшенное место. Старый Джон и его жена с ним; он не желает никого другого».
В Ферндин я пришла как раз перед наступлением сумерек, пройдя последнюю милю пешком. Когда я приблизилась, узкая входная дверь фермы медленно открылась, и в сумерки вышла фигура; человек без шляпы. Он протянул руку, чтобы проверить, идет ли дождь. Это был мой хозяин, Эдвард Фэрфакс Рочестер.
Он ощупью добрался до дома и, войдя в него, закрыл дверь. Я подошла и постучала, и жена Джона открыла мне.
«Мэри», — сказала я, — «как дела?»
Она вздрогнула, словно увидела привидение. Я успокоила ее и пошла за ней на кухню, где в нескольких словах объяснила, что мне следует остаться на ночь, а Джон должен забрать мой сундук из дома у заставы. В этот момент в гостиной зазвонил колокольчик.
Мэри наполнила стакан водой и поставила его на поднос вместе со свечами.
«Дай мне поднос, я его отнесу».
Старый пес Пилот навострил уши, когда я вошла в комнату; затем он вскочил с визгом и бросился ко мне, едва не выбив поднос из моих рук.
«В чем дело?» — спросил мистер Рочестер.
Он протянул руку быстрым жестом. «Кто это?» — спросил он властно.
«Не нальете ли вы еще немного воды, сэр? Я пролила половину того, что было в стакане», — сказала я.
«Кто это? Кто говорит?»
«Пилот знает меня, а Джон и Мэри знают, что я здесь», — ответила я.
Он нащупал, и, схватив его блуждающую руку, я зажала ее обеими своими.
«Её пальчики! Её маленькие, тонкие пальчики! Это Джейн, Джейн Эйр?» — воскликнул он.
«Мой дорогой хозяин, я — Джейн Эйр. Я нашла тебя; я вернулась к тебе!
6.Ширли
========
«Шерли», второй роман Шарлотты Бронте, был опубликован через два года после «Джейн Эйр» — 26 октября 1849 года. Написание его было трагедией. Когда книга была начата, ее брат Бренуэлл и две сестры Эмили и Энн Бронте были живы. Когда она была закончена, все они были мертвы, и Шарлотта осталась одна со своим престарелым отцом. В образе Ширли Килдар романистка попыталась изобразить ее сестру Эмили такой, какой она была бы, если бы была здорова и благополучна. Почти все персонажи были нарисованы с натуры и нарисованы так живо, что их узнавали на месте. Кэролайн Хелстоун была срисована с Эллен Насси, ближайшей подруги Шарлотты Бронте, которая позже предоставила большую часть материала для лучших биографий романистки. «Шерли» полностью поддерживалась на момент ее публикации, репутация, завоеванная благодаря «Джейн Эйр»; Однако под испытанием времени эта история — несомненно, из-за условий, в которых она была написана — не заняла места наравне с первым плодом гениальности «Джейн Эйр» или с вершиной гениальности «Виллетт».

Сюжет
-----
«Шерли» — пылкое описание конфликта поколений, полов и социальных слоёв. Фабрикант Роберт Мур собирается жениться на богатой наследнице Шерли, хотя его сердце принадлежит бесприданнице Каролине, а сама Шерли влюблена в брата Роберта, нищего учителя.

Синопсис
---------
Роберт Мур — владелец фабрики, известный своей очевидной жестокостью по отношению к своим работникам. Он уволил многих из них и, по-видимому, равнодушен к их последующему обнищанию. На самом деле, у него не было выбора, поскольку фабрика по уши в долгах. Он полон решимости восстановить честь и состояние своей семьи.
В начале романа Роберт ожидает поставки нового оборудования для фабрики, что позволит ему уволить дополнительных сотрудников. Вместе с несколькими друзьями он дежурит всю ночь, но оборудование уничтожается «разрушителями рам» по пути на фабрику. Трудности в бизнесе Роберта продолжаются, отчасти из-за продолжающихся рабочих беспорядков, но еще больше из-за Наполеоновских войн и сопутствующих им Приказов в Совете , которые запрещают британским торговцам торговать на американских рынках.
Роберт очень близок со своей кузиной Кэролайн Хелстоун, которая приходит к нему домой, чтобы его сестра Гортензия научила ее французскому языку. Кэролайн боготворит Роберта. Отец Кэролайн умер, а мать бросила ее, оставив воспитывать ее дяде, преподобному Мэтью Хелстоуну. Чтобы не влюбиться в нее, Роберт держится от нее на расстоянии, так как не может позволить себе жениться ради удовольствия или по любви.
Кэролайн понимает, что Роберт все больше отдаляется и уходит в себя. Ее дядя не сочувствует ее «фантазиям». У нее нет собственных денег, поэтому она не может уехать, чего она и хочет. Она предлагает ей взять на себя роль гувернантки, но дядя отвергает эту идею и уверяет ее, что ей не нужно работать, чтобы зарабатывать на жизнь.
Кэролайн немного приходит в себя, когда встречает Ширли, независимую наследницу, родители которой умерли и которая живет с миссис Прайор, ее бывшей гувернанткой. Ширли жизнерадостная, веселая, полна идей о том, как использовать свои деньги и как помогать людям, и очень интересуется бизнесом. Кэролайн и Ширли вскоре становятся близкими подругами. Кэролайн убеждена, что Ширли и Роберт поженятся. Ширли нравится Роберт, она очень интересуется его работой и беспокоится о нем и об угрозах, которые он получает от уволенных рабочих. Изображены как хорошие, так и плохие бывшие сотрудники. Некоторые отрывки показывают реальные страдания тех, кто был честным работником и больше не может найти хорошую работу; другие отрывки показывают, как некоторые люди используют потерю работы как повод, чтобы напиться, подраться со своими предыдущими работодателями и подстрекать других людей к насилию. Ширли использует свои деньги, чтобы помогать беднейшим, но ею также движет желание предотвратить любое нападение на Роберта.
Однажды ночью преподобный Мэтью Хелстоун просит Ширли остаться с Кэролайн, пока его нет. Кэролайн и Ширли понимают, что нападение на мельницу неизбежно. Они слышат лай собаки и понимают, что группа бунтовщиков остановилась у дома священника. Они подслушивают, как бунтовщики говорят о том, чтобы войти в дом, но испытывают облегчение, когда решают пойти дальше. Женщины вместе идут на мельницу, чтобы предупредить Роберта, но они опаздывают. Они наблюдают за последовавшей битвой из своего укрытия.
Все соседи убеждены, что Роберт и Ширли поженятся. Ожидание этого события заставляет Кэролайн заболеть. Миссис Прайор приходит, чтобы ухаживать за ней, и узнает причину печали Кэролайн. Она продолжает свое бдение, несмотря на то, что состояние Кэролайн ухудшается с каждым днем. Затем миссис Прайор открывает Кэролайн, что она мать Кэролайн. Она бросила ее, потому что Кэролайн была в точности как ее отец, муж, который истязал миссис Прайор и сделал ее жизнь невыносимой. У нее было мало денег, поэтому, когда ее зять предложил воспитать ребенка, она приняла предложение, взяла фамилию Прайор и ушла, чтобы стать гувернанткой. Теперь у Кэролайн есть причина жить, так как она знает, что может пойти и жить со своей матерью, и начинает выздоравливать.
Дядя и тетя Ширли приезжают навестить ее. Они приводят с собой своих дочерей, сына и наставника сына, Луиса Мура. Он младший брат Роберта и учил Ширли, когда она была младше. Кэролайн озадачена надменным и формальным поведением Ширли по отношению к Луи. Двое мужчин влюбляются в Ширли и добиваются ее расположения, но она отвергает их обоих, потому что не любит их. Между тем отношения между Ширли и Луи остаются неоднозначными. Бывают дни, когда Луи может попросить Ширли прийти в класс и прочесть французские пьесы, которые она выучила у него, когда была младше. В другие дни Ширли игнорирует Луи. Однако, когда Ширли расстроена, единственный человек, которому она может довериться, — это Луи. После того, как якобы бешеная собака кусает Ширли и заставляет ее думать, что она умрет рано, никто, кроме Луи, не может заставить ее раскрыть свои страхи.
Роберт возвращается темной ночью, сначала останавливаясь на рынке, а затем возвращаясь домой с другом. Друг спрашивает его, почему он ушел, когда казалось, что Ширли любит его и выйдет за него замуж. Роберт отвечает, что он предполагал то же самое, и что он сделал предложение Ширли перед тем, как уйти. Ширли сначала рассмеялась, думая, что он несерьёзен, а потом заплакала, когда обнаружила, что это так. Она сказала ему, что знает, что он не любит её, и что он просит её руки не ради неё, а ради её богатства. Роберт ушёл, полный чувства унижения, хотя и знал, что она права. Это отвращение к себе заставило Роберта уехать в Лондон, где он понял, что восстановление фамилии не так важно, как сохранение его самоуважения. Он вернулся домой, полный решимости закрыть мельницу, если придётся, и уехать в Канаду, чтобы разбогатеть. Как раз когда Роберт заканчивает свой рассказ, его друг слышит выстрел, и Роберт падает с лошади.
Друг забирает Роберта к себе домой и ухаживает за ним. После ухудшения Роберт медленно поправляется. Визит Кэролайн оживляет его, но ей приходится приходить тайно, скрываясь от своего дяди, его друга и его семьи. Роберт вскоре возвращается к себе домой и убеждает сестру, что визит Кэролайн — это именно то, что нужно их дому, чтобы поднять ему настроение. Роберт просит у Кэролайн прощения.
Луи делает предложение Ширли, несмотря на разницу в их относительном положении, и Ширли соглашается выйти за него замуж. Сначала Кэролайн должна быть подружкой невесты Ширли, но Роберт делает ей предложение, и она соглашается. Роман заканчивается тем, что Кэролайн выходит замуж за Роберта, а Ширли — за Луи.
1.--В темные дни войны
-----------------------
Освобожденный от делового ярма, Роберт Мур был, если не оживленным сам, то охотным зрителем оживления Кэролайн Хелстоун, своей кузины, благодушным слушателем ее разговоров, готовым ответчиком на ее вопросы. Иногда он был лучше этого — почти оживленным, довольно мягким и дружелюбным. Недостатком было то, что к следующему утру он снова замерзал.
Сегодня вечером он стоял у кухонного очага коттеджа Холлоу, вернувшись с рынка тканей в Уинбери, а Кэролайн, которая пришла в коттедж из дома викария, стояла рядом с ним. Опустив взгляд, он остановился на поднятом лице, раскрасневшемся, улыбающемся, счастливом, оттененном шелковистыми локонами, освещенном прекрасными глазами. Мур на мгновение положил руку на плечо своей молодой кузины, наклонился и поцеловал ее в лоб.
«Ты уверен, Роберт, что не беспокоишься о своих рамах, бизнесе и войне?» — спросила она.
«Не сейчас».
«Вы уверены, что коттедж Холлоу не кажется вам слишком маленьким, узким и унылым?»
«На данный момент — нет».
«Можете ли вы утверждать, что ваше сердце не ожесточается из-за того, что богатые и знатные люди забывают вас?»
«Больше никаких вопросов. Я не стремлюсь заискивать перед богатыми и знатными людьми. Мне нужны только средства — положение, карьера».
«Которую принесут тебе твой собственный талант и доброта. Ты был создан, чтобы быть великим; ты будешь великим».
«Ах! Ты судишь меня сердцем, а судить меня надо головой».
Это были темные дни наполеоновских войн, когда ткани из Уэст-Райдинга были отрезаны от рынков мира, а производителям грозило разорение, в то время как внедрение машин настолько сократило число рабочих на фабриках, что отчаяние породило нищету и голод.
Роберт Мур из Холлоус-Милл был одним из самых непопулярных владельцев фабрик, отчасти потому, что он высокомерно отказывался примирять рабочий класс, а отчасти из-за своего иностранного поведения, поскольку он был сыном фламандской матери, получил образование за границей и только недавно вернулся домой, чтобы попытаться с помощью современных методов торговли вернуть упавшее состояние древней фирмы своих предков из Йоркшира.
Последним торговым преступлением в округе было уничтожение на пустоши Стилбро новых машин, которые ночью привозили на его фабрику.
Кэролайн Хелстоун было восемнадцать лет, она приближалась к границам иллюзорных снов. Эльфийская страна позади нее, берега Реальности впереди. Себе она сказала той ночью, после того как Роберт проводил ее до ворот приходского дома: «Я люблю Роберта, и я уверена, что он любит меня. Я так много раз думала об этом раньше; сегодня я почувствовала это».
И Роберт, прислонившись позднее к воротам своего двора, перед которым стояла тихая, темная мельница, воскликнул: «Так дело не пойдет. Во всем этом есть слабость, во всем этом есть прямое падение».
Ведь Кэролайн Хелстоун была девочкой, не имевшей отца и приданого, полностью зависевшей от своего дяди, викария Брайарфилда.
2..--Хозяин мельницы Лощины
----------------------------
«Ну, дитя, убери свои книги. Запри их! Надень шляпку; я хочу, чтобы ты сделала со мной визит».
«С тобой, дядя?»
Так сказал преподобный Мэтьюсон Хелстоун, властный викарий Брайарфилда, своей племяннице, которая, повинуясь его необычной просьбе, спросила, куда они направляются.
«В Филдхед», — ответил преподобный Мэтьюсон Хелстоун. «Мы собираемся увидеть мисс Ширли Килдар».
«Мисс Килдар! Она приехала в Йоркшир?»
«Да, она живет и будет жить некоторое время на своей территории».
Килдары были владельцами поместья, и в их собственность входила мельница, арендованная мистером Робертом Муром.
В Филдхе гостей встретила нервная англичанка средних лет, с которой Кэролайн сразу же обнаружила, что может общаться с ней непринужденно и мягко, пока мисс Ширли Килдар, вошедшая в комнату, не представила их миссис Прайор, которая, как она добавила, «была моей гувернанткой и до сих пор остается моим другом».
Ширли Килдар не была уродливой наследницей. Она была приятна глазу, изящно сложена, и ее лицо, бледное, умное и с разнообразным выражением, также обладало очарованием изящества.
Собеседование не зашло слишком далеко, когда Ширли выразила надежду, что мисс Хелстоун будет часто присутствовать в Филдхеде; эту же просьбу повторила и миссис Прайор.
«Вы более примечательны, чем вы думаете», — сказала Ширли, — «потому что миссис Прайор часто дразнит меня крайней осторожностью своих суждений. Я умоляла ее сказать, что она думает о моем джентльмене-арендаторе, мистере Муре, но она уклоняется от ответа. Каковы политические взгляды мистера Мура?»
«Мнения торговца», — ответил священник, — «узкие, эгоистичные и непатриотичные».
«Он выглядит как джентльмен, и мне приятно думать, что он таковым и является».
«И это, несомненно, так», — вступила Кэролайн отчетливым тоном.
«В любом случае, вы его друг», — сказала Ширли, бросив испытующий взгляд на говорившего.
«Я его друг и родственник».
«Мне всем сердцем нравится эта романтическая Лощина — старая мельница, белый домик и контора».
«А торговля?» — спросил священник.
«Половина моего дохода поступает от работ в этой Лощине».
«Не вступай в партнерство, вот и все».
«Вы вбили это мне в голову!» — воскликнула она с радостным смехом. «Это никогда оттуда не вылезет; спасибо».
Несколько дней спустя, когда новые друзья шли вместе к дому священника, разговор зашел о качествах, которые доказывают, что человеку можно доверять.
«Знаете, к каким прорицателям я бы обратилась?» — спросила Кэролайн.
«Дай мне послушать».
«Ни мужчина, ни женщина, ни старый, ни молодой; маленький ирландский нищий, который приходит босиком к моей двери; мышь, которая крадется из щели в деревянной панели; птица, которая в мороз и снег клюет окно в поисках крошки. Я знаю человека, на колени которого любит забираться черная кошка, на чье плечо и щеку она любит мурлыкать. Старый пес всегда выходит из своей конуры и виляет хвостом, когда кто-то проходит».
«Это Роберт?»
«Это Роберт».
«Красавчик!» — с энтузиазмом сказала Ширли. «Он и грациозен, и добр».
«Я был уверен, что ты это поймешь. Когда я впервые взглянул на твое лицо, я понял, что ты это сделаешь».
«Я был к нему благосклонен до того, как увидел его; он мне понравился, когда я его увидел; теперь я им восхищаюсь».
Когда они поцеловались и расстались у ворот приходского дома, Ширли сказала:
«Кэролайн Хелстоун, мне никогда в жизни не удавалось поговорить с молодой леди так, как я говорила с вами сегодня утром».
«Это худший из всех моментов, через которые мне пришлось пройти», — сказала себе Каролина. «И все же я была к этому готова. Я отдала Роберта Ширли в первый же день, как услышала, что она приехала».
3.--Каролина находит мать
-------------------------
Школьные угощения по случаю Троицы были в самом разгаре, и именно Ширли Килдар, которая во главе чайного стола заняла место для Роберта Мура, и чей нрав становился мрачным, когда он опаздывал. Когда он приходил, он был суровым и озабоченным, и вскоре обе девочки заметили, что он пожимает руки и возобновляет прерванную дружбу с воинствующим священником на игровом поле, и что самые энергичные из их соседей-производителей собрались в группу, чтобы поговорить.
«Там царит какая-то тайна», — сказала Ширли. «Ожидается какое-то событие, какие-то приготовления; и скрытность Роберта меня раздражает. Видите ли, они все с выражением пожимают руки, словно ратифицируют какую-то лигу».
«Мы должны быть начеку, — сказала Каролина, — и, возможно, мы найдем подсказку».
Позже к ним пришел священник и сказал, что не будет ночевать дома, и что Ширли лучше остаться с Каролиной. Эти договоренности они не могли не связать с мельком воинственного алого флага, который заметили на далекой пустоши ранее в тот же день, и проходом по тихой дороге шести кавалерийских солдат.
Поэтому девушки сидели в ту ночь и наблюдали, пока, ближе к полуночи, не услышали топот сотен марширующих ног. Толпа остановилась у дома священника для бормотания на совещании, а затем осторожно двинулась к мельнице Лощиины.
Напрасно двое дозорных пытались перебраться к мельнице через огороженные поля и поднять тревогу. Когда они достигли точки, с которой могли обозревать мельницу, атака уже началась, и дворовые ворота были взломаны. Залп камней разбил все окна, но мельница оставалась немой, как мавзолей.
«Он не может быть один», — прошептала Каролина.
«Я готова поспорить на все, что он не столько одинок, сколько встревожен», — ответила Ширли.
Бунтовщики выстрелили. Ждали ли защитники этого сигнала? Похоже, да. Бездеятельная мельница проснулась, и залп мушкетов резко прогремел по Лощине. В темноте было трудно различить, что сейчас происходит. Двор мельницы был полон боевых действий; там была борьба, беготня, топот и крики, а затем бунтовщики, которые никогда не мечтали столкнуться с организованной обороной, отступили побежденными, но оставив помещение пятном запустения на свежем фронте летнего рассвета.
Каролина Хелстоун впала в состояние депрессии и физической слабости, с которыми она тщетно пыталась бороться.
«Это почти не жизнь, измерять время так, как я это делаю в приходском доме», — призналась она однажды миссис Прайор, которая стала ее наставницей и подругой. «Часы проходят, и я как-то их преодолеваю, но я не живу, я терплю существование, но едва наслаждаюсь им. Я хочу уйти из этого места и забыть его».
«Вы знаете, что в настоящее время я проживаю у мисс Килдар в качестве компаньонки», — ответила миссис Прайор. «Если она выйдет замуж, а многие обстоятельства заставят меня заключить, что она выйдет замуж в ближайшее время, я перестану быть ей нужна. У меня есть небольшая независимость, возникающая отчасти из моих собственных сбережений, а отчасти из наследства. Когда я покину Филдхед, я сниму собственный дом. У меня нет родственников, которых я могла бы пригласить для близкой близости. К вам, моя дорогая, я не должна говорить, что я привязана. С вами я счастливее, чем была с любым живым существом. Тогда вы приедете ко мне, Каролина?»
«Действительно, я люблю тебя, — был ответ, — и я хотел бы жить с тобой».
«Все, что у меня есть, я оставлю тебе».
«Но, моя дорогая мадам, я не имею права претендовать на эту щедрость...»
Миссис Прайор теперь проявляла такое волнение, что Каролине пришлось взять на себя роль утешительницы.
Продолжение этой сцены появилось, когда Каролина настолько ослабела, что ей потребовался постоянный уход, и миссис Прайор обосновалась в доме священника.
Однажды, когда бдительная медсестра не могла сдержать слез, ее сердце переполнялось, и пациентка спросила:
«Как вы думаете, мне не станет лучше? Я не чувствую себя очень больной — только слабой».
«Но твой разум, Каролина; твой разум подавлен; твое сердце разбито; ты осталась такой одинокой».
«Иногда я думаю, что если бы на меня обильно обрушился поток счастья, я бы еще могла ожить».
«Ты любишь меня, Каролина?»
«Невыразимо. Иногда мне кажется, что я почти могу дорасти до твоего сердца».
«Тогда, если ты так меня любишь, для тебя не будет ни шоком, ни болью узнать, что ты мой собственный ребенок».
«Миссис Прайор! То есть... это значит... вы меня усыновили?»
«Это значит, что я твоя настоящая мать».
«Но миссис Джеймс Хелстоун, жена моего отца, которую я не помню, чтобы видела, она же моя мать?»
«Она твоя мать», — заверила ее миссис Прайор. «Джеймс Хелстоун был моим мужем».
«Правда ли то, что я слышу? Это не сон? Моя собственная мать! И та, которую я могу так любить! Если ты моя мать, мир для меня изменился».
Потомство прижималось к родителю, который прижимал его к своей груди, покрывал его бесшумными поцелуями и нашептывал ему слова любви, словно лесной голубь, пестующий свое потомство.
4.--Старый знакомый
-------------------
Дядя Ширли Килдар, по имени Симпсон, теперь приехал со своей семьей, чтобы погостить в Фейдхеде, и сопровождал их, как наставник увечного сына Гарри, Луис Мур, младший брат Роберта.
«Шерли, — сказала однажды Каролина, когда они сидели в летнем домике, — ты необыкновенное существо. Я думала, что хорошо тебя знаю; теперь я начинаю понимать, что ошибаюсь. Знала ли ты, что мой кузен Луи был учителем в семье твоего дяди до того, как сюда приехали Симпсоны?»
«Да, конечно. Я это хорошо знала».
«Как так получилось, что ты никогда не упоминала об этом при мне?» — спросила Каролина. «Ты знала, что миссис Прайор — моя мать, и молчала, а теперь вот снова еще один секрет».
«Я никогда не делала из этого секрета; ты никогда не спрашивала меня, кто был учителем Генри, иначе я бы тебе сказала».
«Меня озадачивает многое в этом деле. Вам не нравится бедный Луи — почему? Вы хотите, чтобы брат Роберта был более высокопоставленным?»
«Брат Роберта, в самом деле!» — воскликнул он с презрением, и Ширли, двигаясь с гордым нетерпением, сорвала розу с ветки, выглядывающей из-за открытой решетки. «Брат Роберта! Брат Роберта — это тема, из-за которой мы с тобой поссоримся, если будем часто ее обсуждать; так что отныне и навсегда оставьте ее».
Она бы лучше поняла смысл этой вспышки, если бы несколько дней спустя услышала разговор в классной комнате между Луисом Муром и Ширли.
«В течение двух лет», — говорил он, — «у меня была ученица, которая стала мне очень дорога. Генри дорог, но она была дороже. Генри никогда не доставлял мне хлопот; она — ну — она доставляла. Она пролила глоток из моей чашки; и, отняв у меня мое спокойствие и легкость жизни, она отняла у меня себя, довольно хладнокровно — как будто, когда ее не станет, мир станет для меня прежним. Через два года так получилось, что мы снова встретились. Она приняла меня высокомерно; но затем она была непоследовательна: она дразнила, как и прежде. Когда я думал о ней только как о возвышенной незнакомке, она внезапно показывала мне проблеск любящей простоты, согревала меня таким лучом возрождающегося сочувствия, что я не мог закрыть свое сердце для ее образа, как не мог закрыть эту дверь для ее присутствия. Объясните, почему она так меня огорчила».
«Она не могла вынести, что ее совсем отвергли», — последовал покорный ответ.
Каролина поняла бы еще больше, если бы прочла то, что Луи Мур написал в своем дневнике той ночью: «Какое же она иногда дитя! Какое неискушенное, необразованное создание! Я преклоняюсь перед ее совершенствами; но именно ее недостатки или, по крайней мере, слабости приближают ее ко мне. Если бы я был королем, а она — служанкой, мой глаз признал бы ее достоинства».
Роберт Мур долго отсутствовал в Брайарфилде, и никто не знал, почему он не приходил. Не могло быть, чтобы он боялся, ведь он проявил величайшее бесстрашие, привлекая к ответственности и сослав четырех главарей нападения на мельницу. Теперь он вернулся, и однажды, когда он ехал через Рашедж Мур с рынка Стилбро с грубоватым соседом, он излил душу, почему он так долго не приходил домой.
«Я, конечно, верил, что она меня любит», — сказал он. «Я видел, как сверкали ее глаза, когда она находила меня в толпе. Когда произносилось мое имя, она менялась в лице; я знал, что это так. Она была со мной приветлива; она проявляла ко мне интерес; она беспокоилась обо мне. Я видел в ней силу; я был обязан ей благодарностью. Она существенно и эффективно помогла мне, дав взаймы пять тысяч фунтов. Мог ли я поверить, что она меня любит? С восхищением, полностью посвященным себе, я улыбнулся, увидев, что она первая полюбила и показала это. Кажется, у вашего хлыста хорошая, тяжелая рукоятка. Вышибите меня им из седла, если хотите, потому что я никогда не чувствовал, что природа предназначала ее для меня как мое другое и лучшее «я». Тем не менее, я подошел к Филдхеду и жестко, твердо предложил себя — свою прекрасную личность — со всеми моими долгами, конечно, в качестве компенсации. Не было никаких недоразумений в ее облике и голосе, когда она возмущенно воскликнула: «Боже, благослови меня!» Ее глаза засияли, когда она сказала: «Ты причинил мне боль; ты оскорбил меня; ты обманул меня. Я уважала, я восхищалась тобой, ты мне нравился, и ты готов был сжечь меня на этой мельнице — твоем Молохе!» Я был вынужден сказать: «Прости меня!» На что она ответила: «Я могла бы простить, если бы не я сама, чтобы простить тебя, но, вводя в заблуждение проницательного человека, я, должно быть, поступила неправильно». Она добавила: «Мне жаль, что так произошло». Я тоже, Бог знает».
Именно после этого выступления Мур был застрелен тайным убийцей.
5.--Любовные сцены
-------------------
В ту самую ночь, когда Роберт Мур прибыл в свой коттедж в Лощине, после того как его выхаживал сосед, который был с ним, когда его застрелил фанатичный революционер, он нацарапал записку, в которой попросил свою кузину Каролину зайти, как она обычно делала до дней непонимания.
«Каролина, ты выглядишь так, будто услышала хорошие новости», — сказал Роберт. «Каков источник солнечного света, который я ощущаю в тебе?»
«Во-первых, я счастлива с мамой. Я люблю ее с каждым днем ;;все нежнее. И я рада, что тебе лучше и что мы друзья».
«Кэри, я собираюсь как-нибудь рассказать тебе о себе кое-что, что не делает мне чести. Я не вынесу, если ты будешь думать обо мне лучше, чем я заслуживаю».
«Но я думаю, что знаю об этом все. Я сделала кое-какие выводы, собрала больше из слухов, а остальное догадалась инстинктивно».
«Я хотел жениться на Ширли из-за ее денег, а она с презрением отвергла меня; вам не нужно колоть пальцы иглой, это чистая правда, — и я не питал к ней ни капли нежности».
«Тогда, Роберт, это было очень дурно с твоей стороны хотеть жениться на ней».
«И очень подло, мой маленький пастор; но, Кэри, у меня не было любви, которую я мог бы отдать, — не было сердца, которое я мог бы назвать своим».
Это Луи снова разговаривает с Ширли в классной комнате.
«Тогда, Роберт, это было очень дурно с твоей стороны хотеть жениться на ней».
«И очень подло, мой маленький пастор; но, Кэри, у меня не было любви, чтобы дать — не было сердца, которое я мог бы назвать своим».
«Впервые, Ширли, я стою перед тобой — я сам. Я отбрасываю наставника и представляю тебя человеку. Моему ученику».
«Мой хозяин», — был тихий ответ.
«Я должен сказать тебе, что в течение пяти лет ты росла в сердце своего наставника и что теперь ты укоренилась в нем. Я должен заявить, что ты околдовала меня, несмотря на разум и опыт, на разницу в положении и сословии, и что я люблю тебя всей своей жизнью и силой».
«Дорогой Луи, будь верен мне; никогда не покидай меня. Мне не нужна жизнь, если я не проведу ее рядом с тобой». Она подняла на меня взгляд с милым, открытым, искренним выражением лица. «Научи меня и помоги мне быть хорошей. Покажи мне, как выдержать свою роль. Твои суждения уравновешены; твое сердце доброе; я знаю, что ты мудр. Будь моим спутником по жизни, моим проводником там, где я невежественна, моим хозяином там, где я не права».
Приказы в Совете отменяются, заблокированные порты открываются, и звонари на колокольне Брайарфилда бьют в колокол, который остается диссонирующим и по сей день. Каролина Хелстоун находится в саду, слушая этот призыв быть веселой, когда рука тихонько обвивает ее талию.
«Каролина, — раздается мужественный голос. «Я искал у тебя аудиенции. Отмена Приказа в Совете спасает меня. Теперь я не обанкро;чусь, теперь я больше не буду бедным, теперь я смогу заплатить свои долги; теперь вся ткань, которая есть у меня на складах, будет изъята из моих рук. Этот день закладывает мое состояние на фундамент, на котором я впервые могу надежно строить».
«Ваши тяжелые трудности преодолены?»
«Они преодолены; я дышу; я могу действовать. Теперь я могу нанимать больше рабочих, платить больше, быть менее эгоистичным. Теперь, Каролина, я могу иметь дом, который действительно принадлежит мне, и искать жену. Забудет ли Каролина все, что я заставил ее страдать; забудет ли мое жалкое честолюбие; мои грязные планы? Позволит ли она мне доказать, что я могу любить преданно? Моя ли Каролина ?»
«Его рука все еще была в ее руке, и нежное пожатие ответило ему:
«Каролина твоя».
«Я люблю тебя, Роберт», — просто сказала она и молча поцеловала его, чем он и воспользовался.
7.Вилетт
========

В 1850—1852 годах Шарлотта написала свою последнюю (и, возможно, лучшую) книгу — «Виллетт» (Название «Городок» является ошибочным, поскольку Виллетт — название столицы Лабаскура: топонимы не переводятся). Роман отличает очень тяжёлая атмосфера — следствие пережитого автором горя. Писательница ставит главную героиню в тупиковые ситуации: смерть близких, утрата друзей, тоска по разрушенному дому. Люси Сноу, по замыслу автора, с самого начала обречена на неудачи, беды и безысходное одиночество. Она — отверженная от земного счастья и может надеяться лишь на Царствие Небесное. В некотором смысле можно сказать, что Шарлотта выместила на своей героине собственную боль от потери семьи. Книгу отличает камерность и исключительная психологическая убедительность.
«Виллетт» вышел из печати 28 января 1853 года и стал последним произведением, которое Шарлотта успела закончить.

Третий роман Бронте, последний опубликованный при ее жизни, был Villette , который появился в 1853 году. Его основные темы включают изоляцию, то, как такое состояние можно вынести,  и внутренний конфликт, вызванный социальным подавлением индивидуального желания.  Его главная героиня, Люси Сноу, уезжает за границу, чтобы преподавать в школе-интернате в вымышленном городе Вилет, где она сталкивается с культурой и религией, отличными от ее собственной, и влюбляется в мужчину (Поля Эмануэля), за которого она не может выйти замуж. Ее опыт приводит к срыву, но в конечном итоге она достигает независимости и самореализации, управляя собственной школой. Значительная часть диалогов романа написана на французском языке. Villette ознаменовал возвращение Бронте к письму от первого лица (от Люси Сноу), прием, который она использовала в Jane Eyre . Другое сходство с «Джейн Эйр» заключается в использовании аспектов ее собственной жизни в качестве вдохновения для вымышленных событий, [ 40 ] в частности, ее переработка времени, проведенного ею в пансионате в Брюсселе. «Виллет» был признан критиками того времени как сильное и изысканное произведение, хотя его критиковали за «грубость» и за то, что он не был должным образом «женственным» в изображении желаний Люси.

Сюжет
-----
Вилетта начинается с того, что главная героиня и ненадежный рассказчик , Люси Сноу, 13 лет, останавливается в доме своей крестной матери миссис Бреттон в «чистом и древнем городе Бреттон» в Англии. Также в доме проживают сын-подросток миссис Бреттон, Джон Грэм Бреттон (которого семья называет Грэмом), и молодая гостья, Полина Хоум (которую зовут Полли), которой 6 лет. Мать Полли, которая пренебрегала своей дочерью, недавно умерла, и врачи рекомендуют ее отцу путешествовать, чтобы улучшить его настроение. Полли приглашает миссис Бреттон погостить. Полли — серьезная маленькая девочка, которую описывают как непохожую на обычных детей.
Полли вскоре проникается глубокой привязанностью к Грэму, который осыпает ее вниманием. Но визит Полли прерывается, когда приезжает ее отец, чтобы вызвать ее жить с ним за границу.
По неуказанным причинам Люси покидает дом миссис Бреттон через несколько недель после отъезда Полли. Проходит несколько лет, в течение которых неуказанная семейная трагедия оставляет Люси без семьи, дома и средств. После некоторых первоначальных колебаний ее нанимает в качестве сиделки мисс Марчмонт, ревматическая калека. Люси вскоре привыкает к своей работе и начинает чувствовать себя довольной своим тихим, скромным образом жизни.
В ночь драматического шторма мисс Марчмонт восстанавливает всю свою энергию и снова чувствует себя молодой. Она делится с Люси своей печальной историей любви 30-летней давности и приходит к выводу, что ей следует лучше относиться к Люси и быть лучшим человеком. Она верит, что смерть воссоединит ее с ее мертвым возлюбленным. На следующее утро Люси обнаруживает, что мисс Марчмонт умерла ночью.
Затем Люси покидает английскую деревню и отправляется в Лондон . В возрасте 22 лет она садится на корабль до Лабаскура, несмотря на то, что очень плохо знает французский. На корабле она встречает Джиневру Фэншоу, которая говорит Люси, что директриса ее школы-интерната для девочек (основанной на брюссельском пенсионе Эгеров ), которую она посещает, мадам Бек, нуждается в бонне для своих детей. Она отправляется в город Вилет в Лабаскуре, где находится школа мадам Бек. Через некоторое время ее нанимают преподавать английский язык в школе, в дополнение к тому, что ей приходится присматривать за тремя детьми мадам Бек. Она преуспевает, несмотря на постоянную слежку мадам Бек за персоналом и учениками.
«Доктор Джон», красивый английский врач, часто посещает школу по просьбе мадам Бек и углубляет свою привязанность к кокетке Джиневре Фэншоу. В одном из известных сюжетных поворотов Виллетта позже выясняется, что «доктор Джон» — это Джон Грэм Бреттон, факт, который Люси знала с тех пор, как он однажды спросил ее, почему она на него пялится, но намеренно скрывала от читателя.
Во время школьных каникул все учителя и ученики либо уехали за границу, либо вернулись к своим семьям. Школа совершенно пуста, за исключением ребенка-инвалида, о котором должна заботиться Люси. После того, как ребенка-инвалида забирают, Люси становится крайне одинокой и становится как психически, так и физически больной. Она идет в католическую церковь (несмотря на то, что она протестантка ), чтобы исповедоваться священнику. По дороге обратно в школу она падает в обморок из-за лихорадки и психического истощения. Доктор Джон приводит ее к себе домой, где он живет со своей матерью, миссис Бреттон.
Грэм узнает Люси только после того, как ее привозят в дом миссис Бреттон. После того, как доктор Джон (т. е. Грэм) обнаруживает истинный характер Джиневры в театре, он обращает свое внимание на Люси, и они становятся близкими друзьями. Она высоко ценит эту дружбу, несмотря на свою обычную эмоциональную сдержанность. Люси вскоре начинает испытывать чувства к доктору Джону и дорожит письмами, которые он ей посылает, когда возвращается в пансионат.
Люси и Грэм снова встречают Полли (Паулина Хоум) в том же театре после пожара, в котором Полли ранена. Отец Полли унаследовал титул «де Бассомпьер» и теперь является графом ; поэтому теперь ее зовут Паулина Мэри Хоум де Бассомпьер. Полли и Грэм вскоре обнаруживают, что знали друг друга в прошлом, и постепенно возобновляют свою дружбу. Они влюбляются и в конечном итоге женятся, несмотря на первоначальное нежелание отца Полли.
Люси постепенно сближается с коллегой, вспыльчивым, властным и конфликтным профессором , мсье Полем Эмануэлем, родственником мадам Бек. Люси постепенно понимает, что его кажущаяся враждебность на самом деле помогает ей преодолевать свои слабости и расти. В конце концов они с Полом влюбляются.
Однако группа заговорщиков-антагонистов, включая мадам Бек, священника Пэра Силаса и родственников давно умершей невесты месье Поля, стараются разлучить их, мотивируя это тем, что союз между католиком и протестантом невозможен. В конце концов им удается заставить месье Поля отправиться в Гваделупу , чтобы управлять там плантацией . Тем не менее, он признается Люси в любви перед своим отъездом и устраивает ее для независимой жизни в качестве директора собственной дневной школы , которую она позже расширяет до пансионата .
В ходе романа Люси трижды сталкивается с фигурой монахини — которая может быть призраком монахини, похороненной заживо на территории школы в наказание за нарушение обета целомудрия . В весьма символичной сцене ближе к концу романа она обнаруживает в своей постели одеяние «монахини» и уничтожает его. Позже она узнает, что это была маскировка, которую носил любовник Джиневры, Альфред де Амаль, подложенная в постель Люси в качестве шутки. Эпизоды с монахиней, несомненно, внесли значительный вклад в репутацию романа как готического романа . Джиневра поддерживает связь с Люси посредством писем, которые показывают, что юная кокетка не изменилась и рассчитывает жить за счет благосклонности своего дяди (Басомпьера).
Последние страницы Вилетта неоднозначны. Хотя Люси говорит, что хочет предоставить читателю свободу воображать счастливый конец , она настоятельно намекает, что корабль мсье Поля был уничтожен штормом во время его обратного путешествия из Вест-Индии . Она говорит, что «мсье Эмануэль отсутствовал три года. Читатель, это были три самых счастливых года моей жизни». Этот отрывок предполагает, что он был утоплен «ангелом-разрушителем бури».
Бронте описала неоднозначность финала как «маленькую головоломку» (цитируется в главе XII части 2 « Жизни Гаскелл » ).

Главная героиня романа Люси Сноу :
рассказчица Виолетта . Тихая, самостоятельная, умная, 23-летняя женщина. У Люси, как утверждает мисс Джиневра Фэншоу, «нет привлекательных достижений – нет красоты», поскольку Люси делает все возможное, чтобы не выделяться и не формировать привязанности. Хотя у нее, кажется, нет живых родственников, она крестница миссис Бреттон.
Хотя обычно она сдержанна и эмоционально сдержанна, Люси испытывает сильные чувства и привязанности к тем, кого она действительно ценит. Она даже искренне заботится о легкомысленной Джиневре, хотя и в резкой, брюзгливой манере. Она ярая протестантка и осуждает римский католицизм как ложный («Бог не с Римом»). Она влюбляется в месье Эммануэля и соглашается выйти за него замуж в один прекрасный день. С его помощью Люси покидает школу мадам Бек и основывает собственную.

Вилетт — это Брюссель, а опыт героини, Люси Сноу, во время путешествия туда и преподавания там основан на путешествиях и жизни Шарлотты Бронте, когда она была учительницей в пансионе Эже. Главные герои рассказа были отождествлены, более или менее полностью, с людьми, которых знала писательница. Поль Эмануэль во многом похож на мсье Эже, а мадам Бек — суровый портрет мадам Эже. Доктор Джон Грэм Бреттон — отражение Джорджа Смита, дружелюбного издателя Шарлотты Бронте; а миссис Бреттон — мать мистера Смита. Люси Сноу — это Джейн Эйр, иначе Шарлотта Бронте, помещенная в другую обстановку; а Джиневра Фэншоу была срисована с одной из учениц школы Эже. Материалы, использованные в "Вилетт ", были частично взяты из более ранней работы "Профессор", которая девять раз терпела отвержение со стороны издателей. Хотя сцена и в некоторой степени сюжет были схожи, эти две книги никоим образом не идентичны. "Вилетт " была опубликована 24 января 1853 года и сразу же добилась успеха. В ней ощущалось больше движения и силы, чем в "Ширли", и меньше грубости, которая сопровождала силу "Джейн Эйр".
1.--Маленькая мисс Каприс
--------------------------
Моя крестная жила в красивом доме в старинном городе Бреттоне — вдова Бреттона, — и я, Люси Сноу, навещала ее там примерно два раза в год и очень любила этот визит, потому что время рядом с ней текло для меня плавно, словно скольжение полноводной реки по зеленой равнине.
Во время одного из моих визитов мне сказали, что ко мне приедет маленькая дочь дальней родственницы моей крестной матери, чтобы составить мне компанию, и я хорошо помню ту дождливую ночь, когда за открытой дверью мы увидели слугу Уорена с закутанным в шалью узлом на руках и нянюшку рядом с ним.
«Поставьте меня на землю, пожалуйста», — раздался тихий голос. «Снимите шаль, отдайте ее Харриет, и она сможет ее убрать».
Ребенок, отдававший эти приказы, был крошечной, изящной фигуркой, нежной, как воск, и напоминал просто куклу, хотя ей было шесть лет.
Когда они вошли в гостиную, миссис Бреттон привлекла к себе маленькую незнакомку, поцеловала ее и спросила: «Как зовут мою малышку?»
«Полли, так ее называет папа», — был ответ.
«А Полли будет рада жить со мной?»
«Не всегда; но пока папа не вернется домой». Ее глаза наполнились слезами, и, отстранившись от миссис Бреттон, она добавила: «Я могу сидеть на табурете».
Однако ее волнение от того, что она оказалась среди незнакомых людей, выражалось лишь еле заметным случайным шмыганьем носом, и вскоре управляющее тельце заметило:
«Харриет, меня нужно уложить в постель. Спроси, будешь ли ты спать со мной».
«Нет, мисс», — сказала медсестра, — «вы будете жить в комнате этой молодой леди», имея в виду меня.
«Желаю вам, сударыня, спокойной ночи», — сказало маленькое существо миссис Бреттон, но она прошла мимо меня, не произнеся ни слова.
«Спокойной ночи, Полли», — сказала я.
«Нет нужды желать спокойной ночи, поскольку мы спим в одной комнате», — был ответ.
Отец Паулины Хоум был вынужден уехать, чтобы поправить здоровье, а поскольку ее мать умерла, миссис Бреттон предложила взять на себя временную опеку над ребенком.
В течение двух месяцев, что Паулина жила у нас, единственным членом семьи, который примирил ее с разлукой с отцом, был Джон Грэм Бреттон, единственный ребенок миссис Бреттон, красивый, чудаковатый юноша шестнадцати лет. Он начал с того, что обращался с ней с напускной серьезностью, как с человеком, заслуживающим внимания, и вскоре стал в ее глазах больше, чем Гранд-Терк; действительно, когда от ее отца с континента пришло письмо с просьбой, чтобы его маленькая девочка могла присоединиться к нему там, мы гадали, как она воспримет эту новость. Я нашла ее в гостиной, занятой книгой с картинками.
«Мисс Сноу», — сказала она, — «это замечательная книга. Мне ее подарил Грэм. В ней рассказывается о далеких странах».
«Полли, — перебила я, — ты хотела бы путешествовать?»
«Пока нет», — был благоразумный ответ, — «но, возможно, когда я вырасту, я смогу путешествовать с Грэмом».
«А ты бы хотела сейчас попутешествовать, если бы с тобой был папа?»
«Какой смысл говорить такие глупости? — сказала она. — Что для тебя папа? Я только что начала быть счастливой».
Затем я рассказал ей о письме, и эта новость держала ее в серьезности весь день. Когда Грэм вернулся домой вечером, она прошептала, услышав его в холле: «Скажи ему поскорее; скажи ему, что я ухожу».
Но Грэхему, который был занят каким-то школьным призом, пришлось повторить дважды, прежде чем новость как следует захватила его внимание. «Полли уходит?» — сказал он. «Как жаль! Милая маленькая Мышка, мне будет жаль ее потерять; она должна вернуться к нам снова».
Когда я легла спать, я обнаружила, что ребенок полностью проснулся и находится, как она выразилась, в «ужасном страдании!»
«Паулина, — сказала я, — ты не должна горевать о том, что Грэм не заботится о тебе так, как ты заботишься о нем. Так должно быть».
Ее вопросительный взгляд спрашивал: «Почему?»
«Потому что он мальчик, а ты девочка; ему шестнадцать, а тебе всего шесть; у него сильная и веселая натура, а у тебя — иная».
«Но я так его люблю. Он должен любить меня немного».
«Да, он любит тебя, ты его любимица».
«Я любимица Грэма?»
«Да, больше, чем любой другой маленький ребенок, которого я знаю».
Уверенность успокоила ее, и она улыбнулась в своей тоске. Пока я согревала дрожащее, капризное маленькое существо в своих объятиях, я думала о том, как она будет бороться с жизнью и переносить ее потрясения, отторжения и унижения.

II.--Школа мадам Бек
---------------------
Следующие восемь лет моей жизни принесли перемены. Мое собственное хозяйство и хозяйство Бреттонов потерпели крушение. Мои друзья уехали за границу и пропали из виду, а я, после периода общения с богатой женщиной, оказалась после ее смерти с пятнадцатью фунтами в кармане в поисках нового места. Тогда я мысленно увидела в пределах досягаемости то, чего никогда не видела своими физическими глазами, — я увидела Лондон.
Когда я проснулась там на следующее утро, мой дух потряс свои всегда скованные крылья наполовину. У меня было чувство, как будто я наконец-то собираюсь вкусить жизнь. В то утро моя душа росла так же быстро, как тыква Ионы. Я бродила туда, куда мог привести случай, в тихом экстазе свободы и наслаждения.
В тот вечер я задумала переправиться в континентальный порт, и, найдя судно, готовое к отплытию, я сразу же присоединилась к нему на реке. Когда на рассвете пакетбот отплыл, я обнаружила на борту единственного пассажира, с которым мне захотелось поговорить, — и который, действительно, настоял на разговоре со мной, — это была семнадцатилетняя девушка, направлявшаяся в школу в городе Вилетт. Мисс Джиневра Фэншоу небрежно понеслась вперед, подробно рассказывая о себе, своей школе у ;;мадам Бек, своей бедности дома, своем образовании у крестного отца, де Бассомпьера, который жил во Франции, о своей нехватке достижений — за исключением того, что она могла говорить, играть и танцевать, — и о необходимости выйти замуж за довольно пожилого джентльмена с деньгами.
Именно этот безответственный разговор, без сомнения, и привел меня, за неимением других указаний, к тому, чтобы избрать Вилетт своим пунктом назначения. По прибытии туда один английский джентльмен, молодой, знатный и красивый, заметив мою неспособность объясниться в бюро, где остановился дилижанс, любезно осведомился, есть ли у меня друзья в городе, и, когда я ответил, что нет, дал мне адрес нужной мне гостиницы и лично провел со мной часть пути. Однако даже тогда я не смогла найти гостиницу в темноте и уже совсем выбилась из сил, когда над дверью дома, на этаж выше всех остальных, я увидела медную табличку с надписью «Pensionnat de Demoiselles» и под ней имя «Madame Beck». Провидение сказало: «Остановитесь здесь; это ваша гостиница». Я позвонила в дверь.
«Могу ли я увидеть мадам Бек?» — спросила я у слуги, открывшего дверь. Поскольку я говорила по-английски, меня впустили без малейшего колебания.
Я сидела, бросаемая то в жар, то в холод, в сверкающем салоне четверть часа, а затем чей-то голос сказал: «Вы англичанка?»
Вопрос задала невысокая, коренастая женщина в большой шали, халате, чистом, аккуратном ночном колпаке и обутая в туфли молчания.
Когда я рассказывала свою историю через любовницу, которую вызвали для перевода речи Альбиона, я думала, что рассказ покорил ухо мадам, хотя на ее лице не мелькнуло и тени сочувствия. В вестибюле послышались шаги мужчины, торопливо направлявшегося к наружной двери.
«Господин Поль Эмануэль», — ответил учитель.
«Тот самый человек! Позовите его».
Он вошел: невысокий, смуглый, коренастый человек в очках.
"Мой кузен," начала мадам, "прочти это лицо."
Маленький человечек устремил на меня свои очки, нахмурив брови, словно давая понять, что вуаль для него не вуаль.
«Вам нужны ее услуги?» — спросил он.
«Они мне пригодились бы», — сказала мадам Бек.
«Поговори с ней». И с простым «добрый вечер» этот внезапный властитель моей судьбы исчез.
Мадам Бек обладала высокой административной властью. Она управляла ста двадцатью учениками, четырьмя учителями, восемью хозяевами, шестью слугами и тремя детьми и управляла родителями и друзьями учеников в совершенстве, без видимых усилий. «Наблюдение», «шпионаж» — вот девизы ее системы. Она знала, что такое честность, и любила ее — когда она не навязывала свои неуклюжие сомнения на пути ее воли и интересов. Мудрая, твердая, неверная, скрытная, хитрая, бесстрастная, бдительная и непроницаемая — и при этом совершенно благопристойная — чего еще можно желать?
Не было ни одной души во всем доме мадам Бек, от судомойки до самой директрисы, которая не стыдилась бы лжи; они не считали это чем-то особенным.
Здесь мисс Джиневра Фэншоу была преуспевающей ученицей. У нее был значительный круг знакомых за пределами школы, поскольку миссис Чолмондели, ее дуэнья, веселая, модная леди, водила ее на вечерние приемы в дома своих знакомых. Вскоре я узнала по намекам, что пылкое восхищение, возможно, подлинная любовь, были во власти этой хорошенькой и очаровательной, но ни в коем случае не утонченной девушки. Она называла своего поклонника «Изидором» и хвасталась пылкостью его привязанности. Я спросила ее, любит ли она его в ответ.
«Он красив; он любит меня до безумия; и поэтому я развлекаюсь», — был ответ.
«Но если он любит тебя, и в конце концов это ни к чему не приведет, он будет несчастен».
«Конечно, он разобьет себе сердце. Я была бы разочарован, если бы этого не произошло».
«Постарайтесь ясно представить себе состояние своего ума, — сказала я, — потому что мне он представляется таким же хаотичным, как мешок с тряпками».
«Это что-то в этом роде. Он думает обо мне гораздо больше, чем мне бы хотелось, в то время как мне гораздо легче с тобой, старый ты невежда, ты, который знаешь, что я кокетлива, невежественна и непостоянна».
«Вы любите мсье Исидора гораздо больше, чем думаете или готовы признаться».
«Нет. Я танцевала с молодым офицером вчера вечером, которого люблю в тысячу раз больше, чем его. Полковник Альфред де Амаль подходит мне гораздо больше. Да здравствуют радости и удовольствия!»
Я был нанят в качестве учителя английского языка в школе мадам Бек, но ежегодный праздник прославил меня в другом качестве. Программа включала драматическое представление с учениками и учителями в качестве актеров, и оно было поставлено под руководством мсье Поля Эмануэля. Я был одет на пару часов раньше всех и читал в своем классе, дверь распахнулась, и вошел мсье Поль с взрывом отвратительного жаргона: «Мисс, играйте, вы должны; я здесь посижу».
«Что я могу для вас сделать?» — спросила я.
«Ты должна играть. Я не позволю тебе съеживаться, хмуриться или строить из себя ханжу. Давайте отбросим к стенке всякое нежелание».
Что имел в виду этот маленький человечек?
Увидев в его раздраженном, пылком и пытливом взгляде мольбу, скрытую за угрозой, я произнесла слово «Да».
Его строгое лицо смягчилось от довольства; затем он продолжил:
«Вот книга. Вот твоя роль. Ты должен уйти». Он отвел меня на чердак, запер меня там и забрал ключ.
То, что я чувствовала в ту успешную ночь, и то, что я делала, я не ожидала чувствовать и делать больше, чем быть вознесенным в трансе на седьмое небо. Острая страсть к драматическому выражению проявилась как часть моей натуры. Но силу тоски нужно было отложить; и я отложила ее, и закрепила ее замком решения, который ни время, ни искушение с тех пор не взломали.
Именно на этом школьном празднике я узнала личность мсье Исидора мисс Фэншоу. Она прошептала мне после спектакля: «Исидора, и Альфред де Амаль оба здесь!» Последний, которого я нашла, был прямоносым, с правильными чертами лица маленьким денди, красиво одетым, завитым, в ботинках и перчатках; а Исидора был мужественным английским доктором Джоном, который посещал учеников школы, и был не кем иным, как джентльменом, чьим указаниям относительно отеля я не последовала в ночь своего прибытия в Вилетт. А кукла, манекен — простой лакей доктора Джона, его камердинер, его лакей, был любимым поклонником Джиневры Фэншоу!
III.--Старые друзья лучше всего
-------------------------------
Во время длинных каникул я оставалась в школе, и из-за отсутствия социального взаимодействия и успокаивающего эффекта работы я страдала от такой тяжелой депрессии, что это привело к физическому заболеванию. Однажды вечером, когда я бесцельно бродила по городу, я потеряла сознание, пытаясь добраться до крыльца большой церкви. Когда я пришла в себя, я обнаружила, что нахожусь в комнате, которая источала «Старые добрые времена» из каждого угла.
Где я была? Мебель была та самая, с которой я была так близка в гостиной дома моей крестной в Бреттоне. Нет, там, на простынях моей кровати, были инициалы моей крестной «L.L.B.»; и там был портрет, который висел над камином в комнате для завтраков в старом доме в Бреттоне. Я громко произнесла имя — «Грэхем!»
«Грэм!» — раздался внезапный голос у моей кровати. «Тебе нужен Грэм?»
Она почти не изменилась: стала строже, крепче, но это была моя крестная мать, миссис Бреттон.
«Как меня нашли, мадам?»
«Мой сын скоро расскажет вам, — сказала она. — Мне сказали, что вы учитель английского языка в иностранной школе здесь».
Перед вечером я спустилась вниз и сидела в углу, когда Грэм вернулся домой и вошел с вопросом: «Как поживает ваш пациентка, мама?»
По приглашению миссис Бреттон я вышла вперед, чтобы высказаться от своего имени, там, где он стоял у очага, фигура, оправдывающая гордость его матери.
«Намного лучше», — спокойно сказала я. «Намного лучше, благодарю вас, доктор Джон».
Ведь этим высоким молодым человеком, моим хозяином, был доктор Джон, и я уже некоторое время знала, кто он.
Не прошло и десяти минут, как я поймала взгляд миссис Бреттон, пристально устремленный на меня, и наконец она спросила: «Скажи мне, Грэм, кого напоминает тебе эта молодая леди?»
«Доктору Джону пришлось так много сделать и о многом подумать», — сказала я, понимая, чем это должно закончиться, — «что мне и в голову не приходило, что он мог узнать Люси Сноу».
"Люси Сноу! Я так и думала! Я так и знала!" - воскликнула миссис Бреттон, переступая через камин и целуя меня. И я задавалась вопросом, знала ли миссис Бреттон, к чьим ногам ее обожаемый сын положил свое почтение.
IV.--Лекарство от первой любви
------------------------------
Бреттоны, которые вернули себе часть своего состояния, жили в шато за пределами Виллетта, что было еще более оправдано профессиональным успехом доктора Джона. В последующие месяцы я много слышала о Джиневре. Он считал ее такой прекрасной, такой доброй, такой невинной, и все же, хотя любовь слепа, я иногда видела тонкий луч, скользнувший из его глаз, который наполовину заставил меня думать, что его открытое убеждение в наивности мисс Фэншоу было отчасти напускным.
Однажды утром моя крестная постановила, что мы должны пойти с Грэмом на концерт тем вечером, на котором должны были выступать самые продвинутые ученики консерватории. Там, в апартаментах британского посольства, была Джиневра Фэншоу, сидящая рядом с дочерью английского пэра. Я заметил, что она пристально посмотрела на доктора Джона, а затем подняла стакан, чтобы рассмотреть его мать, и через минуту или две посмеиваясь прошептала что-то своей соседке.
«Мисс Фэншоу здесь», — прошептала я. «Вы ее заметили?»
«О да», — был ответ; «и я случайно знаю ее спутницу, которая является девушкой гордой, но нисколько не высокомерной; и я сомневаюсь, что Джиневра улучшит свое мнение, сделав из своих соседей мишень».
«Какие соседи?»
« Я и моя мать. Что касается меня, то это вполне естественно, но моя мать! Я никогда раньше не видел, чтобы над ней смеялись. Благодаря мне она за десять лет не смогла бы сделать того, что за мгновение сделала благодаря моей матери».
Никогда прежде я не видела столько огня и так мало солнечного света в голубых глазах доктора Джона.
«Моя мать не будет осмеяна с моего согласия или без моего презрения», — добавил он. «Мать», — сказал он ей позже, — «Ты для меня лучше десяти жен». И когда мы вышли на свежий ночной воздух, он сказал себе: «Спасибо, мисс Фэншоу. Я рад, что вы посмеялись над моей матерью. Эта насмешка принесла мне массу пользы».
5.--Воссоединение завершено
---------------------------
Однажды вечером в декабре доктор Бреттон позвонил, чтобы отвезти меня в театр вместо своей матери, которой помешал приезд. Во время представления раздался крик «Пожар!», и началась паника. Грэм оставался совершенно хладнокровным, пока не увидел, как молодую девушку вырвали из рук ее защитника и швырнули под ноги толпе. Затем он бросился вперед, оттеснил толпу с помощью джентльмена — сильного мужчины, хотя и седого, — и вынес девушку в свежую ночь, я следовала за ним по пятам.
«Она очень легкая, — сказал он, — как ребенок».
«Я не ребенок! Мне семнадцать лет!» — скромно ответила его ноша.
Подъехал экипаж ее отца, и Грэхем, представившись английским врачом, поехал в отель, где отец и дочь остановились в красивых апартаментах. Раны оказались неопасными, и отец, искренне выразив свои обязательства перед Грэхемом, попросил его зайти на следующий день.
Когда я в следующий раз посетила замок Бреттонов, я обнаружила незваного гостя в комнате, которую я занимала во время болезни.
«Мисс де Бассомпьер», — произнесла я, узнав спасенную даму, чье имя я слышала в ночь аварии.
«Нет», — был ответ. «Для вас я не мисс де Бассомпьер». Затем, поскольку я, казалось, был виновата, она добавила: «Значит, вы забыли, что я сидела у вас на коленях, была поднята вами на руки, даже делила с вами подушку. Я — Паулина Мэри Хоум де Бассомпьер».
Я часто и с удовольствием навещала Марию де Бассомпьер. У этой молодой леди было разное настроение для разных людей. С отцом она была даже сейчас ребенком. Со мной она была серьезной и женственной. С миссис Бреттон она была послушной и уверенной. С Грэмом она была застенчивой — очень застенчивой. Временами она пыталась быть холодной, а иногда и избегать его. Даже ее отец замечал в ней эту манеру поведения и спрашивал ее, что сделала ее старая подруга.
«Ничего, — ответила она, — но мы стали чужими друг другу».
Я узнала о возвращении г-на де Бассомпьера и Полины после нескольких недель отсутствия в Париже, увидев их едущими впереди меня по тихому бульвару с доктором Бреттоном. Как оживленно было лицо Грэхема! Как искренна, но как сдержанна была радость, которую оно выражало! Они расстались. Он проехал мимо меня на большой скорости, едва чувствуя землю, по которой скользил, и не видя ничего по обе стороны.
Именно после этого она призналась мне в любви и в страхе, что ее отец будет огорчен.
"Я бы хотела, чтобы папа знал! Я бы хотела, чтобы папа знал!" - начал теперь ее тревожный шепот; но именно г-н де Бассомпьер первым затронул тему привязанностей своей дочери, и именно мне он ее представил. Она вошла в комнату, пока мы разговаривали, и Грэхем последовал за ней.
«Возьми ее, Джон Бреттон, — сказал он, — и пусть Бог поступит с тобой так же, как ты поступаешь с ней!»
VI.--История любви профессора
-----------------------------
Ученики школ города собрались на ежегодное вручение призов — церемонию, за которой последовала речь одного из профессоров. Думаю, я была рада, когда мсье Поль появился за малиновым столом, свирепый и откровенный, мрачный и искренний, вспыльчивый и бесстрашный, ибо тогда я поняла, что ни формализм, ни лесть не станут гибелью для публики.
В день рождения месье у учеников был обычай дарить ему цветы, и я сшила цепочку для часов из бисера и вложила ее в сверкающую шкатулку из ракушек с его инициалами, выгравированными на крышке. В тот день он вошел в настроении, которое делало его таким же добрым, как солнечный луч, и каждая ученица преподнесла свой букет, пока он не скрылся за своим столом за грудой цветов. Я ждала. Затем он трижды трагическим тоном спросил: «И это все?» Эффект был смехотворным, и время для моего представления прошло. После этого он набросился с яростной бранью на англичан, и особенно на английских женщин. Но я подарила ему цепочку позже, и тот день закончился для нас обоих с бессловесным удовлетворением, настолько он был полон дружелюбия.
Забота профессора обо мне принимала любопытные формы. Он толпился у моего стола, принося невидимые подарки — новейшие книги, исправления упражнений, припрятывание конфет, которые он любил.
Однажды он спросил меня, была бы я, если бы я была его сестрой, всегда довольна тем, что живу с таким братом, как он. Я сказала, что, по-моему, должна. Он продолжил: «Если бы я отправилась за моря на два или три года, ты бы приветствовала меня по возвращении?»
«Месье, как я могла жить в этом антракте?» — был мой ответ.
Вскоре пришло объяснение этого вопроса. Он, как оказалось, должен был плыть в Бастер, в Гваделупе, чтобы заняться деловыми интересами друга. То, что я чувствовала, ничем не могло помочь, и как я могла не чувствовать?
В последнее время он проводил со мной часы, с успокоенным нравом, с довольным взглядом, с домашними и мягкими манерами. Взаимопонимание устанавливалось и закреплялось. И когда пришло время ему прощаться, мы побрели в город. Он рассказал о своем путешествии. Что я предполагала делать в его отсутствие? Ему не хотелось оставлять меня у мадам Бек — я была бы так одинока.
Мы возвращались с прогулки, когда, проходя мимо небольшого, но приятного и опрятного дома в опрятном предместье, он достал из кармана ключ, открыл его и вошел. - Привет! - воскликнул он и сунул мне в руку рекламный проспект. - Экстернат для девиц. Дом номер 7, предместье Клотильда. Директор - мадемуазель Люси Сноу.
«Теперь», сказал он, «ты будешь жить здесь и иметь школу. Ты будешь занята, пока меня не будет; ты будешь думать обо мне; ты будешь заботиться о своем здоровье и счастье ради меня, а когда я вернусь...»
Я коснулась его руки губами. Для меня его щедрость была королевской.
И вот уже прошло три года. Возвращение мсье Эммануэля назначено. Он должен быть со мной до наступления туманов ноября. Моя школа процветает; мой дом готов.
Но небо висит полное и темное — с запада плывет обломок. Мир, мир, Банши — «причитания» в каждом окне. Шторм не прекращался, пока Атлантика не была усеяна обломками. Мир, успокойся! О, тысячи плакальщиков, молящихся в агонии на ожидающих берегах, внимали этому голосу; но когда солнце вернулось, его свет был ночью для некоторых!
Здесь пауза. Достаточно сказано. Не тревожь доброе сердце. Оставь надежду солнечным воображениям. Пусть они рисуют союз и счастливую жизнь.
5.БРОНТЕ, ЭМИЛИ (30.07.1818-19.12.1848)
=========================================
«Эта душа без цепей», Эмили Джейн Бронте, родилась в Торнтоне, Йоркшир, Англия, 30 августа 1818 года и умерла в Хауорте 19 декабря 1848 года. Она всегда будет занимать место в английской литературе из-за ее одного странного, сильного, напряженного романа «Грозовой перевал» и нескольких стихотворений. Эмили Бронте, как и ее сестра Шарлотта, получила образование в школе Коуэн и в Брюсселе. На какое-то время она стала гувернанткой, но ей казалось невозможным жить вдали от очарования йоркширских пустошей, и она вернулась домой, чтобы вести хозяйство в пасторате Хауорта, пока ее сестры преподавали. Через два месяца после публикации «Джейн Эйр» Шарлотты, то есть в декабре 1847 года, «Грозовой перевал» Эмили и «Агнес Грей» Энн, третьей сестры в этом замечательном трио, были изданы в одном томе. Критики, которые не обнаружили, что эти книги были написаны женщинами, настойчиво предполагали, что «Грозовой перевал» — это незрелое произведение Каррер Белл (Шарлотты). Через год после публикации своего романа Эмили умерла, не подозревая о своем успехе в достижении прочной, хотя и ограниченной, славы. Она была необычайно сдержанной, чувствительной и своенравной и жила в собственном воображаемом мире, на который, без сомнения, оказали болезненное влияние капризы ее никчемного брата Бренуэлла. То, что она обладала настоящим гением, соединенным с прекрасной силой интеллекта и характера, — единогласный вердикт компетентной критики, в то время как она скорбит о нереализованных возможностях.
8.Грозовой перевал
===================
Сюжет 1
--------
Вступление
----------
1801 год. Молодой житель Лондона мистер Локвуд в поисках уединения поселился в провинциальном поместье под названием мыза Скворцы. Он решает навестить хозяина поместья, мистера Хитклиффа, проживающего по соседству в усадьбе Грозовой перевал. Этот человек держится грубовато, отчуждённо. Несмотря на холодный приём, Локвуд решает нанести второй визит. По дороге на Грозовой перевал погода портится, начинает идти снег. Хозяева не изъявляют особого желания вторично принимать гостя, но Локвуд всё-таки попадает в дом. Здесь он обнаруживает других жильцов Грозового перевала: неразговорчивую девушку (как позднее окажется — Кэти Хитклифф), сварливого дворецкого Джозефа и необразованного молодого человека Гэртона, судя по его манере говорить, принадлежащего к числу слуг. Взаимоотношения между жильцами не отличаются дружелюбием как по отношению друг к другу, так и к Локвуду. Рассказчик хочет уйти, но никто не собирается провожать его в тёмное время, когда все дорожки замело снегом, и Локвуд остаётся ночевать в доме Хитклиффа. Зилла, ключница, проводит его в спальню, которой давно никто не пользуется. Там Локвуд находит дневник некой Кэтрин Эрншо, по-видимому, бывшей хозяйки этой спальни. Ночью Локвуду снится страшный сон, в котором призрак Кэтрин пытается ворваться в комнату через окно. Пронзительный крик Локвуда при пробуждении приводит мистера Хитклиффа в раздражение.
В сильный снегопад Локвуда всё же выпроваживают из усадьбы и он возвращается в мызу Скворцы, где заболевает. Проводя время в вынужденном безделье во время болезни, мистер Локвуд просит экономку Эллен (Нелли) Дин рассказать ему о странных жителях Грозового перевала. Она поведала ему историю мистера Хитклиффа.

Рассказ Нелли
-------------
30 лет назад мистер Эрншо, хозяин Грозового перевала, где уже тогда прислуживала Нелли, на обратном пути из Ливерпуля подобрал умирающего ребёнка и назвал его Хитклиффом. Ребёнок поначалу, до смерти мистера Эрншо, воспитывался вместе с хозяйскими детьми, причём отец выделял его больше, чем своих детей, особенно после смерти миссис Эрншо. Хитклифф очень сдружился с Кэтрин, но брат её, Хиндли, из-за ревности ненавидел мальчика, тайком бил его и издевался над ним.
Хиндли отправили в колледж, а через три года старший Эрншо умер[7]. Хиндли вернулся к похоронам отца со своей женой Фрэнсис, унаследовал дом и разрешил Хитклиффу остаться лишь на правах простого батрака, а затем забросил всякие заботы о своей сестре, всё время проводя с супругой.
Хитклифф с Кэтрин были неразлучны, бегали подсматривать за Линтонами, которые владели в ту пору мызой Скворцами[8]. Там на Кэтрин напала собака Линтонов, и они решили оставить девочку у себя, отправив Хитклиффа домой. Они приучили её к хорошим манерам, и она познакомилась с детьми Линтонов Эдгаром и Изабеллой. Дружба Кэтрин с Линтонами стала яблоком раздора с Хитклиффом. Во время визита Линтонов к Эрншо Хиндли и Эдгар издевались над Хитклиффом, в результате чего завязалась драка, и Хитклифф был заперт на чердаке. Там он поклялся отомстить им.
У Хиндли Эрншо родился сын, названный Гэртоном, но сразу после родов жена Хиндли умерла. Потеряв самое дорогое, что у него было, он запил, стал буйствовать и превратился в «угрюмого, лютого человека». Через два года, в глубине души осознавая свою любовь к Хитклиффу, Кэтрин решила выйти замуж за Эдгара Линтона. В противоположность Хитклиффу, Эдгар отличался благородным воспитанием, мягкостью, добротой и прекрасными манерами, которые привлекли Кэтрин. Она начала открыто насмехаться над Хитклиффом и корить его за невежественность, чем невольно настроила против Линтонов. Хитклифф услышал, как она говорила о его низком социальном положении с Нелли Дин, и тут же, ни с кем не прощаясь, покинул Грозовой перевал. Кэтрин очень тяжело пережила это, но оправившись, всё-таки вышла замуж за Эдгара и покинула Грозовой перевал, переехав в мызу Скворцы. С собой она забрала Нелли, а маленький Гэртон остался один на попечение отца.
Через три года Хитклифф вернулся джентльменом и нарушил мирное течение жизни Эдгара и Кэтрин, которая обезумела от счастья при виде старого друга. Они по-прежнему любили друг друга. Странник поселился на Грозовом перевале и очень часто навещал мызу Скворцы. Эдгар недолюбливал Хитклиффа, но терпел его ради жены. В Хитклиффа влюбляется Изабелла Линтон, представлявшая его романтическим героем. Кэтрин, которая хорошо знала озлобленную душу своего друга, пыталась отговорить золовку («Он лютый, безжалостный человек, человек волчьего нрава»), но всё напрасно. Хитклифф в ответ стал оказывать Изабелле знаки внимания и поддерживать её увлечённость в качестве мести Кэтрин. Кэтрин по этой причине поссорилась с ним. Он открыто признался, что любил её и хотел отомстить Линтону. Это слышала Нелли, рассказчица, и передала разговор хозяину. Эдгар, не желая мириться с обществом Хитклиффа, навсегда изгнал его из своего дома. В результате перепалки Кэтрин, будучи беременной ребёнком от Эдгара, заперлась в своей комнате и отказывалась от еды, так никогда и не оправившись от этого удара. Хиндли Эрншо в это время продолжал пить и играть в карты, а Хитклифф, разбогатевший за три года, оплатил все его карточные долги под залог Грозового перевала. В итоге Изабелла Линтон сбежала с Хитклиффом, согласившись выйти замуж за него. После свадьбы открылись его истинные мотивы: изнеженная Изабелла столкнулась с унижениями, жестокостью, холодностью мужа, и они вернулись на Грозовой перевал.
Хитклифф, узнав о непрекращавшейся болезни Кэтрин[16], тайком пробрался к своей возлюбленной, которая в неистовом буйстве чувств теряет последние силы[17]. Той же ночью Кэтрин родила дочь Кэти и через два часа после родов умерла. Хитклифф от горя вышел из себя, призвав её призрака посещать его всю оставшуюся жизнь[18]. Изабелла вскоре сбежала от Хитклиффа на юг, где у неё родился его сын, Линтон Хитклифф. Через полгода после смерти Кэтрин умер и её брат Хиндли Эрншо, и усадьба по залогу перешла в собственность Хитклиффа[19].
12 лет спустя, когда стало известно о смерти Изабеллы Хитклифф, Эдгар Линтон перевёз её сына, нервного и болезненного Линтона Хитклиффа, в Скворцы, и Хитклифф немедленно потребовал перевезти его сына к нему в дом[20]. Нелли была вынуждена отвезти мальчика на Грозовой перевал[21]. Когда Кэти Линтон исполнилось 16 лет, летом, во время прогулки с Нелли они встретили Хитклиффа и Гэртона Эрншо, который под «чутким руководством» хозяина превратился в неотёсанного, безграмотного деревенщину. Хитклифф заманил Кэти с няней на Грозовой перевал, где она встретила повзрослевшего Линтона, и поведал Нелли, что задумал женить сына на Кэти, чтобы закрепить свои права на мызу Скворцы и отомстить так ненавидимому им семейству Линтонов. По завещанию, если у Эдгара Линтона не было наследников мужского пола, имение переходило к его дочери и её сыну. Между Кэти и Линтоном началась тайная любовная переписка, которую ей пришлось прекратить под давлением отца и Нелли Дин. Хитклифф поведал Нелли и то, что в ночь после похорон Кэтрин Линтон он разрыл её могилу, и с тех пор её призрак посещает его.
Наступила осень. Здоровье Эдгара Линтона стало потихоньку ухудшаться, вызывая опасения его дочери. Проникшись жалостью к Линтону Хитклиффу, который был также смертельно болен, Кэти, сначала втайне от отца, а после — и по его разрешению, стала его регулярно посещать, заботясь о чрезвычайно капризном молодом человеке. В одну из таких встреч Хитклифф заманил Нелли и Кэти на Грозовой перевал и запер их, не пустив даже к умирающему Эдгару Линтону. Кэти была готова на всё, только бы проститься с отцом, и вышла замуж за Линтона Хитклиффа. Несмотря на то что даже после женитьбы Хитклифф не отпустил женщин, им все же удалось выбраться с Грозового перевала и застать последние часы Эдгара Линтона. После смерти отца за Кэти Хитклифф пришёл Хитклифф и увёл её на Грозовой перевал. По законам того времени всё приданое Кэти стало собственностью Линтона Хитклиффа. Через месяц умер и он. По завещанию, написанному Линтоном Хитклиффом, всё его имущество перешло к отцу, Хитклиффу. Кэти оказалась в полной власти Хитклиффа. На этом рассказ Нелли Локвуду закончился. Он покидает мызу Скворцы.

Финал
-----
8 месяцев спустя Локвуд снова посещает этот край. Там он находит Нелли на должности экономки на Грозовом перевале. Она рассказывает ему, что между Кэти и Гэртоном царит любовь и согласие, она учит его грамоте. Хитклифф умер. Это произошло следующим образом. Вскоре после того, как уехал Локвуд, у Кэти Хитклифф и Гэртона Эрншо зародилась дружба. Круг замкнулся. Как раньше Кэтрин и Хитклифф были друзьями и терпели обиды от Хиндли, так сейчас сдружились Кэти и Гэртон, страдая от Хитклиффа. Хитклифф же страдал от видений призрака Кэтрин Эрншо. Последние дни своей жизни Хитклифф находился в странном возбуждённом состоянии: ночами он бродил по полям, не ел, избегал молодых людей, объясняя это глазами Кэти, слишком похожими на глаза Кэтрин Эрншо. Одним дождливым утром Нелли, зайдя в его комнату, нашла его мёртвым.
После этого Нелли рассказывает Локвуду, что молодые люди собираются пожениться и переехать жить в Скворцы. Джозеф остаётся на Грозовом перевале для поддержания там порядка. Местные рассказывают, что видят на пустошах призраков Кэтрин и Хитклиффа, бродящих вместе. Локвуд посещает на кладбище могилы Кэтрин, Эдгара и Хитклиффа, придя к заключению, что они, наконец, нашли мир и успокоение.

Хитклифф (англ. Heathcliff) — центральный мужской персонаж романа. Мистер Эрншо подбирает его на дороге, позднее избаловав его и всегда выделяя по сравнению с родным сыном Хиндли. Происхождение Хитклиффа является туманным. Отмечается, что он обладает смуглой кожей, тёмными волосами и похож на цыгана. В детстве они с Кэтрин становятся лучшими друзьями, а затем влюбляются друг в друга. Хитклифф одержим ею, озлоблен и мстителен, причём месть распространяется не только на врагов, но и на их наследников. Является байроническим героем, но всё же не может быть охарактеризован однозначно положительно или отрицательно в духе романтизма. Образ его до конца романа оказывается окутан некой тайной. Образ может быть навеян Бренуэллом Бронте, страдавшим от алкоголизма и опиумовой зависимости и часто терроризировавшим Эмили и её сестру Шарлотту своими припадками белой горячки в течение нескольких лет перед своей смертью. Хотя Хитклифф и не страдает от подобных зависимостей в романе, но на его образе, как и на образе Хиндли Эрншо, отразилось деструктивное поведение Бренуэлла, а на образе Линтона Хитклиффа — его болезненность.

Сюжет 2
-----
Открытие
---------
В 1801 году мистер Локвуд , новый арендатор в Thrushcross Grange в Йоркшире , наносит визит своему домовладельцу, Хитклиффу , в его отдаленный фермерский дом на пустоши, Wuthering Heights. Там он встречает сдержанную молодую женщину (позже идентифицированную как Кэти Линтон), Джозефа, сварливого слугу, и Гэртона, необразованного молодого человека, который говорит как слуга. Все угрюмы и негостеприимны. Занесенный снегом на ночь, Локвуд читает дневник бывшей жительницы его комнаты, Кэтрин Эрншоу, и видит кошмар, в котором призрачная Кэтрин умоляет войти через окно. Разбуженный страшными криками Локвуда, Хитклифф встревожен.
Локвуд позже возвращается в Thrushcross Grange в сильный снегопад, заболевает от холода и оказывается прикованным к постели. Пока он выздоравливает, экономка Локвуда Эллен «Нелли» Дин рассказывает ему историю странной семьи.

Рассказ Нелли
---------------
Тридцать лет назад Эрншоу жили в Грозовом перевале со своими двумя детьми, Хиндли и Кэтрин, и служанкой — самой Нелли. Вернувшись из поездки в Ливерпуль , Эрншоу привозил домой сироту, которого называл Хитклиффом. Происхождение Хитклиффа неясно, но его описывают как «похожего на цыгана» и, возможно, как ласкарца или американского или испанского изгоя. [ 6 ] Эрншоу относился к мальчику как к своему любимцу. Своих собственных детей он пренебрегал, особенно после смерти жены. Хиндли избивал Хитклиффа, который постепенно стал близким другом Кэтрин.
Хиндли уезжает в университет, возвращается в качестве нового хозяина Грозового перевала после смерти отца три года спустя. Он и его новая жена Фрэнсис заставляют Хитклиффа жить как одного из их слуг и подвергают его множеству словесных и эмоциональных оскорблений.
Эдгар Линтон и его сестра Изабелла живут неподалеку в Thrushcross Grange. Хитклифф и Кэтрин шпионят за ними из любопытства. Когда на Кэтрин нападает их собака, Линтоны забирают ее к себе, но отправляют Хитклиффа домой. Линтоны навещают их, и Хиндли с Эдгаром издеваются над Хитклиффом; завязывается драка. Затем Хитклиффа заставляют жить на неотапливаемом пыльном чердаке поместья, и он клянется, что однажды отомстит.
Фрэнсис умирает, родив сына, Гэртона. Два года спустя Кэтрин обручается с Эдгаром. Она признается Нелли, что любит Хитклиффа и попытается помочь ему, но чувствует, что не может выйти за него замуж из-за его низкого социального статуса. Нелли предостерегает ее от общения с таким человеком, как Хитклифф. Хитклифф подслушивает часть разговора и, неправильно понимая сердце Кэтрин, сбегает из дома. Обезумевшая Кэтрин заболевает.
Через три года после его отъезда, когда Эдгар и Кэтрин уже поженились и ждали детей, Хитклифф неожиданно возвращается, теперь уже богатым джентльменом. Он поощряет увлечение Изабеллы им как средство мести Кэтрин. Разгневанный постоянным присутствием Хитклиффа в Thrushcross Grange, Эдгар изгоняет его. Кэтрин отвечает тем, что запирается в своей комнате и отказывается от еды; она так и не выздоравливает полностью. В Wuthering Heights Хитклифф эксплуатирует пристрастие Хиндли к азартным играм и заставляет его заложить имение, чтобы покрыть свои потери. Хитклифф сбегает с Изабеллой, но отношения рушатся, и вскоре они возвращаются.
Когда Хитклифф обнаруживает, что Кэтрин умирает, он тайно навещает ее. Она умирает вскоре после рождения дочери Кэти , и Хитклифф приходит в ярость, призывая ее призрак преследовать его до конца его дней. Изабелла, ожесточенная преданностью Хитклиффа мертвой женщине, бежит на юг, где рожает сына Хитклиффа, болезненного мальчика по имени Линтон. Хиндли умирает шесть месяцев спустя от алкоголизма , и Хитклифф затем завладевает Грозовым перевалом как его новый хозяин.
Двенадцать лет спустя, после смерти Изабеллы, все еще больного Линтона возвращают жить к его дяде Эдгару в Грейндж, но Хитклифф настаивает, чтобы его сын вместо этого жил с ним. Кэти и Линтон (соответственно в Грейндж и Грозовом перевале) постепенно развивают отношения. Хитклифф планирует, чтобы они поженились, чтобы обеспечить свои права на Грозовой перевал, и после смерти Эдгара требует, чтобы пара переехала к нему. Он становится все более диким и рассказывает, что в ночь смерти Кэтрин он выкопал ее могилу, и с тех пор его преследует ее призрак. Когда Линтон неожиданно умирает, у Кэти не остается выбора, кроме как остаться в Грозовом перевале.
Достигнув наших дней, история Нелли завершается.

Окончание
---------
Локвуд устал от пустошей и уезжает. Восемь месяцев спустя он возвращается с визитом, и Нелли, теперь экономка в «Грозовом перевале», рассказывает ему, что произошло с тех пор, как он уехал.
Хитклифф отказался от своего сопротивления союзу Кэти и Гэртона. Он физически ослабел и начал видеть видения мертвой Кэтрин; он избегал молодую пару, говоря, что не может вынести взгляда Кэтрин, который они оба разделяли, смотря на него. В конце концов он перестал есть, и несколько дней спустя был найден мертвым в старой комнате Кэтрин.
Кэти обучает все еще необразованного Гэртона чтению. Они планируют пожениться и переехать в Грейндж в сопровождении Нелли, а Джозеф остается присматривать за Грозовым перевалом. Нелли сообщает, что местные жители видели призраков Кэтрин и Хитклиффа, бродящих вместе по стране. Локвуд ищет могилы Кэтрин, Эдгара и Хитклиффа и убежден, что все трое наконец-то обрели покой.

"Грозовой перевал" был издан в 1847 году. Это было начало правления королевы Виктории (1837-1901), поэтому его иногда относят к разряду "викторианских" романов. Но Россетти и Суинберн первыми подметили решительное отступление автора от канонов викторианского романа. Они положили начало легенде о Бронте как о "звёздном" романтике, художнике-визионере.
"Никогда ещё роман не разражался такой грозой!", - восхищался Симпсон, теоретик "эстетизма". И был совершенно прав. Ни один роман, написанный до и после данного шедевра, не мог передать такого эмоционального накала и столь различных душевных переживаний главных героев, которые показала Эмили Бронте.

Смысл произведения
------------------
Главные герои произведения здесь: Кэтрин Эрншо, её брат Хиндли, цыган Хитклиф, двоюродные брат с сестрой героини Эдгар с Изабеллой, племянник Линтон, дочь Кэтрин - Кэти, сын Хиндли Гэртон, служанка Нелли Дин, автор Локвуд.
На усадьбу цыгана Грозовой перевал приезжает уставший от лондонской суеты Локвуд и снимает дом на Мызе Скворцов. Побывав зимой в гостях у Хитклифа автор сильно простыл, возвращаясь домой, и пока он лежал больной, Нелли поведала ему историю семьи Линтонов и Эрншо. Локвуд испугался той зимой ночевать у цыгана из-за призрака Кэтрин.
Отец Кэти и Хиндли по возвращении из города привёз оборванного цыгана, которого Хиндли сразу же не взлюбил в отличие от сестры. Хитклиф всей душой полюбил Кэтрин, но в возрасте 16 лет они забрели в дом Эдгара, откуда цыгана тут же прогнали, а его возлюбленную выучили манерам. С тех пор Эдгар вместе с Изабеллой часто навещали её, а цыган после смерти отца Кэтрин, любимцем которого он был, стал на правах простого рабочего, униженного пребыванием Хиндли с беременной и хилой женой. Грозовой перевал считался домом Эрншо. Супруга Хиндли в итоге умерла, родив сына Гэртона.
Эдгар однажды сделал предложение Кэтрин и она согласилась. Хитклиф, услышав их разговор про предстоящую свадьбу, сбежал и очень долго не появлялся на Грозовом перевале. Узнав про его побег, Кэтрин чуть не умерла, перенесла лихорадку, которой в результате заразила других своих двоюродных братьев с сёстрами и они все погибли. После замужества главной героини, врач Кеннет предостерёг всех окружающих, что девушку нельзя волновать ни в коем случае, иначе она умрёт. Вместе с мужем она переехала в Мызу в Скворцы, а её брат Хиндли спился окончательно после потери жены и занимался тиранией сына со слугой Джозефом, будучи постоянно пьяным.
Вскоре вернулся Хитклиф, решивший увидеть Кэтрин несмотря на уговоры Нелли уехать. Девушка сильно обрадовалась приезду цыгана, а Эдгар же был вне себя от злости. Он поселился у Хиндли на Грозовом перевале и пользуясь его слабостью запоя и азарта к карточным играм, заставил его подписать закладные на имущество на своё имя. Таким образом цыган, бывший подобранный оборванец стал полноправным хозяином всего Грозового перевала. Он в общем-то и вернулся с единственной целью - отомстить Эдгару Линтону за предпочтение его Кэтрин. С приездом Хитклифа отношения его возлюбленной с супругом совершенно расстроились. Все недоумевали, каким образом цыгану удалось внезапно разбогатеть.
Изабелла влюбилась в него и Кэтрин не стала ей мешать в этом вопросе. В итоге цыган воспользовался этим в своих корыстных целях чтобы завладеть имуществом ещё и Линтонов, и увёз Изабеллу на Грозовой перевал, тайно обвенчавшись с ней. Из-за его вспыльчивого характера жизнь новой жены рядом с ним напоминала сущий ад и в связи с его горячим желанием мести Линтонам. Он часто избивал нелюбимую супругу. В письме к служанке Нелли она даже рассказала, что однажды в порыве очередного гнева он чуть не убил её. В итоге Изабелла, воспользовавшись случаем драки Хиндли с Хитклифом, сбежала от мужа, уже будучи беременной, в Лондон.
С этого времени Эдгар приказал не пускать в дом цыгана, но он всё равно приходил, подрывая тем самым своими визитами здоровье Кэтрин, начавшую приходить в безумство из-за ненависти цыгана к мужу. Её недуг сильно обострился из-за непрекращающегося стресса. После очередного прихода к ней Хитклифа, Кэтрин умерла, успев родить дочь Кэти. Цыган не мог смириться с такой потерей, желая, чтобы её душа не находила покоя без него. Линтон тоже горевал, оставшись вдовцом, хотя потом и отдал всю любовь обожаемой дочери. Вскоре после героини скончался и её брат от пьянок Хиндли. Хитклиф воспитывал его сына Гэртона довольно-таки грубовато, сделав его простым работником. Изабелла умерла, когда их сыну было 13 лет.
Кэти начала посещать Грозовой перевал, узнав, что её брат Линтон находится там у цыгана. Эдгар смирился с её визитами, а хилый Линтон издевался над ней и всеми окружающими в связи со своей болезнью. Кэти полюбила его, а Хитклиф решил поженить на девушке сына с целью окончательного присвоения огромнейшего состояния Линтонов. Воспитанный цыганом, Гэртон стал таким же грубияном и требовал более частых визитов от Кэти. Поначалу ей пришлось ездить к нему на пони с Нелли, а когда Дин захворала, то приезжала к двоюродному брату уже одна. Гэртон был безумно влюблён в дочь Кэтрин, но из-за её неграмотности сначала она питала к нему только неприязнь вопреки их родству. Отец Кэти заболел и скоро умер, а она, часто посылавшая любовные письма к Линтону, вдруг совсем перестала его навещать.
Тогда Хитклиф, воспользовавшись ситуацией, наврал ей, что его сын находится при смерти. Их свидания с Линтоном возобновились, и девушка поняла, что тот её не любит, подчиняясь воле цыгана. Однажды Хитклиф избил Кэти, когда она приходила к брату, а затем запер её вместе с Нелли на Грозовом перевале, а Линтон признался ей в корыстных целях отца утром обвенчать их и в результате цыгану это удалось. С тех пор Нелли осталась на Мызе, а Кэт Хитклиф забрал к себе как невестку. Линтон вскоре умер и цыгану удалось заполучить всё богатство, о котором он мечтал! Цыган всё чаще стал видеть призрак Кэтрин и грезил воссоединиться с ней. Гэртон ухаживал за Кэти, но она его отвергла.
Локвуд тоже размечтался о юной красотке и перед отъездом в Лондон вновь посетил Хитклифа, оставив право аренды его дома за собой. По прошествии времени вновь вернувшись на день на Мызу, автор застал там новую ключницу и отправился прямо на Грозовой перевал, где Нелли рассказала ему о предстоящей свадьбе Кэти с Гэртоном, про успехи сына цыгана в чтении книг и о безумствах Хитклифа перед его смертью, недовольного дружбой сына с его невесткой. Он часто пропадал на вересковых полях, и однажды служанка застала его там мёртвым, так как он специально исчез на 4 дня, оказавшись без пропитания и воды. Цыган умер с улыбкой на лице.
После его смерти все жители деревни поговаривали о появлении привидений Кэтрин с Хитклифом, которые якобы прогуливались по местным полям и выглядывали иногда из дома на Грозовом перевале, с которого вскоре съехали молодожены Гэртон и Кэти вмести с Нелли. Они поселились на Мызе Скворцов в доме Линтонов. Хитклифа в результате похоронили рядом с его любимой Кэтрин по просьбе цыгана. Локвуд же в свою очередь не верил в существование призраков, считая, что все умершие люди просто почили мирным сном.
Роман Эмили Бронте является одним из самых загадочных и уникальных произведений мировой литературы. Его уникальность заключается не только в истории создания ( эта писательница - человек, получивший практически домашнее образование и редко покидавшая пределы родного городка), и в художественной ценности (нетрадиционный сюжет, необычная композиция, актуальная проблематика), но и в том, что он обладает бесконечным множеством смыслов. Считается, что автор опередила своё время, - многие исследователи обнаруживают в её творении предвосхищение модернизма. Роман при жизни писательницы не был оценён по достоинству. Всемирная слава пришла к ней значительно позднее, что, впрочем, часто по необъяснимым причинам случается с великими произведениями, но зато, впоследствии оценённые потомками, они живут уже долгие века и никогда не стареют.

Грозовой перевал
=================
I.--Угрюмый выводок
--------------------
"Мистер Хитклифф?"
Ответом был кивок.
"Мистер Локвуд, ваш новый арендатор в Трашкросс-Грейндж, сэр."
"Входите". Но приглашение, произнесенное со сжатыми зубами, выражало чувство "Идите к черту!" И только когда грудь моей лошади довольно сильно протолкнулась через барьер, она протянула руку, чтобы снять с него цепь. Я почувствовал интерес к человеку, который казался более сдержанным, чем я, когда он шел впереди меня по дамбе, крича: "Джозеф, возьми лошадь мистера Локвуда; и принеси вина".
Джозеф был старым человеком, очень старым, хотя крепким и жилистым. "Господи, помоги нам!" - пробормотал он вполголоса, принимая у меня лошадь.
Грозовой перевал, жилище мистера Хитклиффа, представляет собой фермерский дом на открытом и штормовом краю, его название говорит об атмосферном смятении. Его владелец — темнокожий цыган по внешности, по одежде и манерам — джентльмен с прямой и красивой фигурой, но угрюмым поведением. Один шаг снаружи привел нас в семейную гостиную, в нишах которой обитала огромная печеночного цвета сука пойнтера с роем визжащих щенков и других собак. Когда сука по-волчьи подкралась к моим ногам, я попытался ее погладить, что вызвало долгое гортанное рычание.
«Лучше оставьте собаку в покое», — прорычал мистер Хитклифф в унисон, остановив ее ударом ноги. «Она не привыкла, чтобы ее баловали».
Пока Джозеф что-то невнятно бормотал в глубине подвала и не подавал никаких признаков готовности подняться, его хозяин нырнул к нему, оставив меня один на один с этой развратной сукой и полудюжиной четвероногих чудовищ, которые внезапно пришли в ярость, в то время как я отражал атаки кочергой и громко звал на помощь.
«Что, черт возьми, случилось?» — спросил Хитклифф, вернувшись.
«Какого черта, в самом деле!» — пробормотал я. «С таким же успехом можно оставить незнакомца с выводком тигров!»
«Они не будут вмешиваться в дела людей, которые ничего не трогают», — заметил он. «Собаки правы, что бдительны. Выпейте бокал вина».
Прежде чем отправиться домой, я решил добровольно нанести еще один визит моему угрюмому хозяину, хотя он, очевидно, не желал повторения моего вторжения.
Вчера я снова посетил Грозовой перевал, моих ближайших соседей по мызе Трушкросс. На этой унылой вершине холма земля была тверда от черного мороза, и воздух заставлял меня дрожать во всех конечностях. Когда я стучал, чтобы меня впустили, пока мои костяшки пальцев не заныли, а собаки не завыли, Джозеф с уксусным лицом высунул голову из круглого окна амбара и крикнул мне.
«Зачем ты? Хозяин внизу, в курятнике. Никого, кроме хозяйки, нет. Мне не нужна помощь», — пробормотала голова, исчезая.
Затем какой-то молодой человек без пальто, с вилами на плече, окликнул меня, приглашая следовать за ним, и провел в квартиру, где меня раньше встретили грубым «Садись, он скоро придет».
В комнате сидела «миссис», неподвижная и немая. Она была стройной, едва вышедшей из девичьего возраста, с самым изящным личиком, которое я когда-либо имел удовольствие видеть; и ее глаза, будь они приятными по выражению, были бы неотразимы. Но единственное чувство, которое они выказывали, колебалось между презрением и каким-то отчаянием. Что касается молодого человека, который привел меня, он накинул на себя потертый пиджак и, выпрямившись перед камином, посмотрел на меня краем глаза, как будто между нами была какая-то смертельная вражда, не отомщенная. Появление Хитклиффа избавило меня от неприятного состояния.
В ходе последовавшего за этим чаепития я узнал, что леди была вдовой сына Хитклиффа, а деревенский юноша, который сел за стол с нами, был Гэртон Эрншоу. Теперь, прежде чем переступить порог, я заметил над главной дверью, среди кучки обветшалых грифонов и бесстыжих мальчишек, имя «Гэртон Эрншоу» и дату «1500». Очевидно, у этого места была своя история.
С тех пор, как я вошел в дом, выпал такой глубокий снег, что возвращаться через пустошь в сумерках было невозможно.
Проведя ту ночь в Грозовом перевале на старомодной кушетке, которая заполняла нишу или шкаф в заброшенной комнате, я обнаружил, нацарапанные на краске много раз имена «Кэтрин Эрншоу», «Кэтрин Хитклифф» и снова «Кэтрин Линтон». В комнате было много книг в полуразрушенном состоянии, и, не в силах уснуть, я осмотрел их. На некоторых из них была надпись «Кэтрин Эрншоу, ее книга»; а на чистых листах и ;;полях, нацарапанный детским почерком, был обычный дневник. Я прочитал: «Хиндли отвратительна. Хитклифф и я собираемся восстать... Как мало я мог представить, что Хиндли когда-нибудь заставит меня так плакать! Бедный Хитклифф! Хиндли называет его бродягой и больше не позволяет ему сидеть или есть с нами».
Когда я спал, меня терзал кошмар, а на следующее утро я с радостью покинул дом; и, ведомый моим хозяином по бурному белому океану болот, я добрался до Мызы, окоченевший от холода и слабый, как котенок, от усталости.
Когда моя экономка, миссис Нелли Дин, принесла мне ужин тем вечером, я спросил ее, почему Хитклифф сдал «Грейндж» в аренду и предпочел жить в доме гораздо худшего качества.
«Он достаточно богат, чтобы жить в более роскошном доме, чем этот», — сказала миссис Дин, — «но он очень скуп. Молодая миссис Хитклифф — дочь моего покойного хозяина, ее девичья фамилия была Кэтрин Линтон, и я выхаживала ее, бедняжку. Гэртон Эрншоу — ее кузен и последний представитель старинного рода».
«У хозяина, Хитклиффа, наверняка были и взлеты, и падения, раз он стал таким негодяем. Знаете ли вы что-нибудь о его истории?»
«Это кукушка, сэр. Я знаю о ней все, кроме того, где он родился, и кто были его родители, и как он получил свои деньги. А Гэртона Эрншоу выгнали, как неоперившуюся завирушку».
Я попросил миссис Дин принести ей шитье и продолжить рассказ. Она так и сделала, очевидно, довольная тем, что я оказался в компании.

II.--История движется в обратном направлении
---------------------------------------------
До того, как я переехала сюда (начала миссис Дин), я почти всегда была в Грозовом перевале, потому что моя мать нянчила мистера Хиндли Эрншоу, отца Гэртона, и я бегала по поручениям и играла с детьми. Однажды старый мистер Эрншоу, дедушка Гэртона, поехал в Ливерпуль и пообещал Хиндли и Кэти, своему сыну и дочери, привезти каждому из них подарок. Он отсутствовал три дня и в конце этого срока принес домой, закутанного на руках под пальто, грязного, оборванного, черноволосого ребенка, достаточно большого, чтобы ходить и говорить, но способного только нести всякую чушь, которую никто не мог понять. Он подобрал его, сказал он, голодного и бездомного на улицах Ливерпуля. Миссис Эрншоу была готова вышвырнуть его на улицу, но мистер Эрншоу велел ей вымыть его, дать ему чистую одежду и позволить ему спать с детьми. Подарки детей были забыты. Так Хитклифф, как они его называли, попал в Грозовой перевал.
Вскоре они с мисс Кэти очень подружились, но Хиндли его возненавидел. Он был терпеливым, угрюмым ребенком, который сносил побои, не моргнув глазом и не проронив ни слезинки. С самого начала он вызвал неприязнь в доме. Старый Эрншо испытывал к нему странную симпатию, и Хиндли считал, что он присвоил себе отцовское расположение. Что касается Хитклифа, то он был нечувствителен к доброте. Кэти, сумасбродка, с самыми красивыми глазами, самой милой улыбкой и самой легкой походкой в приходе, была слишком привязана к Хитклифу.
Старый мистер Эрншоу тихо умер в своем кресле у камина одним октябрьским вечером.
Мистер Хиндли, получивший образование в колледже, вернулся домой на похороны и вызвал множество сплетен среди соседей, так как привёз с собой жену. Кем она была и где родилась, он нам так и не рассказал. Она невзлюбила Хитклиффа и отдалила его, отправив в компанию слуг, но Кэти привязалась к нему, и они пообещали вырасти вместе такими же дикими, как дикари. Однажды Хиндли выгнал их на ночь, и они пришли в поместье Дроздовый Скворечник, где Линтоны приняли Кэти, но не захотели иметь ничего общего с Хитклиффом, которого они называли испанским подкидышем. Она провела пять недель у Линтонов, подружилась с детьми, Эдгаром и Изабеллой, и когда вернулась, стала важной маленькой особой и настоящей красавицей.
Вскоре после этого у Хиндли родился сын, Хэртон, но мать умерла, и ребёнок полностью перешёл под мою опеку, поскольку отец в отчаянии от горя предался безудержному разгулу. Его обращение с Хитклиффом теперь могло бы превратить святого в дьявола, и с каждым днём юноша становился всё более диким и угрюмым. Я и наполовину не могу описать, какой адский дом у нас был, пока, наконец, никто приличный не стал к нам приближаться, за исключением Эдгара Линтона, который навещал Кэти, ставшую в пятнадцать лет королевой окрестностей – надменным и своенравным созданием.
Однажды после того, как Эдгар Линтон уехал из Грейнджа, Кэти зашла ко мне на кухню и сказала: «Нелли, ты сохранишь для меня секрет? Сегодня Эдгар Линтон сделал мне предложение, и я дала ему ответ. Я приняла его, Нелли. Скорее скажи, была ли я неправа».
«Прежде всего, — сказала я назидательно, — вы любите мистера Эдгара?»
«Я люблю землю под его ногами, и воздух над его головой, и все, к чему он прикасается, и каждое слово, которое он говорит. Я люблю его внешность, и все его действия, и его самого целиком и полностью. Вот так!»
«Тогда, — сказала я, — все кажется гладким и легким. Где же препятствие?»
«Здесь и здесь!» — ответила Екатерина, ударив себя одной рукой по лбу, а другой по груди. «В душе и сердце я убеждена, что ошибаюсь! Мне не больше смысла выходить замуж за Эдгара Линтона, чем быть на небесах; и если бы этот злодей, мой брат, не низверг Хитклиффа так низко, я бы и не думала об этом. Для меня было бы унизительно выйти замуж за Хитклиффа сейчас; поэтому он никогда не узнает, как я его люблю, и не потому, что он красив, Нелли, а потому, что он больше я, чем я. Из чего бы ни были сделаны наши души, его и моя одинаковы, а душа Линтона отличается так же, как лунный луч от молнии или иней от огня. Нелли, мне приснилось, что я на небесах, но небеса, похоже, не были моим домом, и я разрывала свое сердце рыданиями, чтобы вернуться на землю; и ангелы были так рассержены, что выбросили меня в середину вересковой пустоши на вершине Грозового перевала, где я проснулась, рыдая от радости».
Прежде чем эта речь была окончена, Хитклифф, который лежал вне поля зрения на скамье у кухонной стены, выскользнул. Он слышал, как Кэтрин сказала, что ее унизит выйти за него замуж, и больше ничего не слышал.
В ту ночь, когда буря гремела в горах в полной ярости, Хитклифф исчез. Кэтрин страдала от неконтролируемого горя и опасно заболела. Когда она поправилась, она отправилась в Thrushcross Grange. Но Эдгар Линтон, когда он женился на ней, через три года после смерти своего отца, и привез ее сюда, в Grange, был самым счастливым человеком на свете. Я проводила ее, оставив маленького Гэртона, которому было уже почти пять лет, и который только начал учить буквы.
Мягким сентябрьским вечером я возвращалась из сада с корзиной собранных яблок, когда, подходя к кухонной двери, услышала голос: «Нелли, это ты?»
Что-то шевельнулось на крыльце, и, подойдя ближе, я увидела высокого человека, одетого в темную одежду, с темными волосами и лицом.
«Что, — закричала я, — ты вернулся?»
«Да, Нелли. Не стоит так волноваться. Я хочу поговорить с твоей хозяйкой».
Я вошла и объяснила все мистеру Эдгару и Кэтрин, которые ждали внизу.
«О, Эдгар, милый», — прошептала она, обвивая руками его шею, «Хитклифф вернулся, он вернулся!»
«Ну, ну», — сказал он, — «не душите меня за это. Не нужно так сходить с ума. Постарайтесь радоваться, не будучи нелепыми!»
Когда вошел Хитклифф, она схватила его за руки и расхохоталась как ненормальная.
Кажется, он остановился в «Грозовом перевале» по приглашению мистера Эрншоу! Когда я это услышала, у меня возникло предчувствие, что ему лучше бы не приезжать.
Позже мы узнали от Джозефа, что Хитклиф зашел к Эрншоу, которого застал за игрой в карты, присоединился к игре и, поскольку у него, по-видимому, было много денег, получил от своего давнего преследователя приглашение прийти вечером снова. Затем он предложил щедрую плату за разрешение поселиться в "Хайтс", и жадность Эрншоу заставила его согласиться.
Хитклифф начал теперь посещать Thrushcross Grange и постепенно утвердил свое право быть ожидаемым. Новый источник неприятностей возник в неожиданной форме — Изабелла Линтон проявила внезапное и непреодолимое влечение к Хитклиффу. В то время она была очаровательной молодой леди восемнадцати лет. Я пытался убедить ее изгнать его из своих мыслей.
«Это птица дурного предзнаменования, мисс», — сказала я, — «и не пара вам. Как он живет? Как он разбогател? Почему он остановился в Грозовом перевале в доме человека, которого он ненавидит? Говорят, мистер Эрншоу становится все хуже и хуже с тех пор, как он приехал. Они постоянно сидят вместе всю ночь, и Хиндли занимает деньги под залог его земли и ничего не делает, кроме как играет и пьет».
"Ты заодно со всеми остальными, - ответила она, - и я не собираюсь слушать твою клевету". Антипатия мистера Линтона к Хитклифу в конце концов достигла такой степени, что однажды он приказал своим слугам выставить его из Грейнджа, после чего Хитклиф в отместку сбежал с сестрой Линтона. Шесть недель спустя я получил полное горького сожаления письмо от Изабеллы, в котором она рассеянно спрашивала меня, кем, по моему мнению, был ее муж - человеком или дьяволом, и как мне удалось сохранить присущие человеческой натуре симпатии на Грозовом перевале, куда они вернулись.
Получив это письмо, я получила разрешение от мистера Линтона отправиться в Хайтс, чтобы увидеться с его сестрой, а Хитклифф, встретившись со мной, настоятельно просил меня организовать для него встречу с Кэтрин.
«Нелли», сказал он, «ты знаешь так же хорошо, как и я, что на каждую мысль, которую она тратит на Линтона, она тратит тысячу на меня. Если бы он любил ее всеми силами своего ничтожного существа, он не смог бы любить так сильно за восемьдесят лет, как я за один день. А у Кэтрин такое же глубокое сердце, как и у меня. Море могло бы легко уместиться в этой поилке, так же как вся ее привязанность могла бы быть монополизирована им».
Ну, я поспорила и отказалась, но в конце концов он заставил меня согласиться вложить послание в руки миссис Линтон.
Когда он встретил ее, я увидела, что ему было невыносимо смотреть ей в лицо, потому что он был убежден, что ей суждено умереть.
«О, Кэти, как я могу это вынести?» — было первое предложение, которое он произнес.
«Вы с Эдгаром разбили мне сердце, Хитклифф», — был ее ответ. «Ты убил меня и на этом расцвел, я думаю».
«Ты что, одержима дьяволом, — спросил он, — что говоришь со мной таким тоном, когда умираешь? Ты знаешь, что лжешь, говоря, что я убил тебя, и ты знаешь, что я мог бы так же быстро забыть о своем существовании, как и о тебе. Разве недостаточно того, что, пока ты будешь в мире, я буду находиться в адских муках?»
«Я не найду покоя», — простонала Кэтрин.
"Почему ты презирала меня? Почему ты предала своё собственное сердце? Ты любила меня. Какое право ты имела бросить меня?"
«Оставьте меня в покое!» — рыдала Кэтрин. «Я поступила неправильно и умираю из-за этого! Простите меня!»
В ту ночь родилась та Кэтрин, которую вы, мистер Локвуд, видели в Грозовом Перевале, а дух её матери упокоился с Богом.
Когда утром я рассказала Хитклиффу, который всю ночь дежурил неподалеку, он ударился головой о узловатый ствол дерева, у которого стоял, и завыл, не как человек, а как дикий зверь, умоляя ее призрак преследовать его. «Будь со мной всегда — прими любую форму!» — закричал он. «Только не оставляй меня в этой бездне, где я не смогу тебя найти!»
Жизнь с Хитклиффом стала для Изабеллы невыносимой, она покинула окрестности, чтобы никогда больше туда не возвращаться, и поселилась недалеко от Лондона; и там через несколько месяцев после ее побега родился ее сын, которого она окрестила Линтоном. Он был болезненным, сварливым созданием. Когда Линтону было двенадцать или немного больше, а Кэтрин тринадцать, Изабелла умерла, и мальчика привезли в Thrushcross Grange. Хиндли Эрншоу спился примерно в то же время, заложив каждый ярд своей земли за наличные; и Хитклифф был залогодержателем. Так Гэртон Эрншоу, который должен был быть первым джентльменом в округе, был доведен до зависимости от врага своего отца, в доме которого он жил, не зная, что с ним поступили несправедливо.
Стали ясны мотивы Хитклиффа. Под влиянием страстной, но расчетливой мести, в сочетании с жадностью, он планировал уничтожение семьи Эрншо и объединение поместий "Грозовой перевал" и "Мыза Скворцов". С этой целью, привезя своего слабого сына домой в "Перевал" и запугав его до жалкого рабского состояния, он задумал брак между ним и юной Кэтрин Линтон, которую уговорили принять это соглашение из сочувствия к кузену и надежды избавить его от парализующего влияния отца. Вскоре после свадьбы умерли и отец Кэтрин, и ее юный муж, который, как выяснилось позже, был уговорен или запуган, чтобы завещать все свое имущество отцу. Так закончился рассказ миссис Дин о том, как странные обитатели "Грозового перевала" оказались вместе: мой домовладелец Хитклифф, лишенный наследства бедный Хэртон Эрншо и Кэтрин Хитклифф, которая была Кэтрин Линтон и дочерью Кэтрин Эрншо. Я намерен поехать в "Грозовой перевал", чтобы сообщить своему домовладельцу, что проведу следующие шесть месяцев в Лондоне, и что он может искать другого арендатора для "Мызы".
III.--История продолжается
--------------------------
Вчера было светло, тихо и морозно, и я отправился в Хайтс, как и предполагал. Моя экономка умоляла меня передать записочку от нее ее молодой леди, и я не отказал, так как достойная женщина не чувствовала ничего странного в своей просьбе. Гэртон Эрншоу отпер для меня ворота. Этот парень настолько красив, насколько это необходимо, но он, по-видимому, старается как можно меньше использовать свои преимущества. Кэтрин, которая готовила овощи для еды, выглядела более угрюмой и менее воодушевленной, чем когда я увидел ее в первый раз.
«Она не кажется такой уж любезной, — подумал я, — как пытается убедить меня миссис Дин. Она красавица, это правда, но не ангел».
Я приблизился к ней, притворившись, что хочу посмотреть на сад, и бросил записку миссис Дин ей на колено, незаметно для Гэртона. Но она громко спросила: «Что это?» и отбросила ее.
"Письмо от вашей старой знакомой, экономки из Грейнджа," - ответил я. Она бы с радостью схватила его, услышав это, но Гэртон опередил её. Он выхватил письмо и положил его в жилет, сказав, что мистер Хитклифф должен посмотреть его первым; но позже он вытащил письмо и бросил его на пол как можно более нелюбезно. Кэтрин жадно просмотрела его, а затем спросила: "Эллен тебя любит?"
«Да, очень хорошо», — нерешительно ответил я.
После этого она стала более разговорчивой и рассказала мне, как ей скучно теперь, когда Хитклиф забрал у нее книги.
Когда Хитклифф вошел, выглядя беспокойным и встревоженным, он отправил ее на кухню, чтобы она приготовила ужин с Джозефом; и с хозяином дома, мрачным и угрюмым, и Гэртоном, абсолютно немым, я приготовил унылую еду и рано попрощался.
В следующем сентябре, направляясь на север на охоту, я внезапно почувствовал непреодолимое желание посетить Мызу Скворцов и провести ночь под собственной крышей, так как срок аренды еще не истек. Когда я добрался до Мызы до заката, я увидел девушку, вяжущую под навесом, и старуху, развалившуюся на ступеньках дома и задумчиво курящую трубку.
«Миссис Дин дома?» — спросил я.
«Госпожа Дин? Нет!» — ответила она. «Она не живет здесь; она наверху, на холмах».
«Так вы экономка?»
«Иии, я веду хозяйство», — ответила она.
"Что ж, я мистер Локвуд, хозяин. Интересно, найдутся ли комнаты, чтобы меня разместить? Я хочу остаться на всю ночь."
"Хозяин!" воскликнула она в изумлении. "Вам бы следовало предупредить. Здесь сейчас ни сухого, ни приличного места нет!"
Оставив ее суетиться и делать приготовления, я поднялся по каменистой дороге, которая ответвлялась к жилищу мистера Хитклиффа. Добравшись до него, мне не пришлось ни перелезать через ворота, ни стучать — они поддались моей руке. «Вот это улучшение», — подумал я. Я также заметил, что в воздухе среди уютных фруктовых деревьев разливается аромат цветов.
"На-обо-рот!" - произнес голос, сладкий, как серебряный колокольчик. "Это уже в третий раз, олух! Я не собираюсь повторять тебе снова."
«Тогда наоборот», — ответил другой глубоким, но смягченным голосом. «А теперь поцелуй меня за то, что я так хорошо себя веду».
Мужской голос был молодым человеком, прилично одетым и сидевшим за столом с книгой перед собой. Его красивые черты лица светились от удовольствия, а глаза нетерпеливо переходили со страницы на маленькую белую руку на его плече. Поэтому, чтобы не прерывать Гэртона Эрншоу и Кэтрин Хитклифф, я пошел на кухню, где моя старая подруга Нелли Дин сидела за шитьем и напевала песню.
Миссис Дин вскочила на ноги, узнав меня. «О, благослови вас Бог, мистер Локвуд!» — воскликнула она. «Прошу вас, заходите! Вы шли из Джиммертона?»
«Нет, из Мызы», — ответил я. «И пока мне там снимают комнату, я хочу закончить свои дела с твоим хозяином».
«Какое дело, сэр?» — спросила Нелли.
«Насчет аренды», — ответил я.
«О, тогда вам придется иметь дело с Кэтрин, или, скорее, со мной, поскольку она еще не научилась устраивать свои дела».
Я выглядел удивленным.
«А! Я вижу, вы не слышали о смерти Хитклиффа», — продолжила она.
«Хитклифф умер!» — воскликнул я. «Как давно?»
«Прошло три месяца; но садитесь, и я вам все расскажу».
«Меня вызвали в Грозовой перевал», — сказала она, — «через две недели после вашего отъезда, и я с радостью поехала туда ради Кэтрин. Мистер Хитклифф, который все больше и больше отвыкал от общества, чуть не выгнал Эрншоу из своих апартаментов и устал видеть Кэтрин — вот почему послали за мной, — и двум молодым людям пришлось много времени проводить в обществе друг друга в доме, и вскоре Кэтрин начала давать понять своей упрямой кузине, что она хочет быть друзьями. Близость быстро созрела, и, мистер Локвуд, в день их свадьбы в Англии не будет женщины счастливее меня. Единственным возражающим был Джозеф, и он обратился к Хитклиффу с просьбой выступить против «той дрянной, некрасивой девицы, которая околдовала нашего парня своим дерзким взглядом и своими дерзкими манерами». Но после всплеска эмоций, вызванного этой новостью, мистер Хитклифф внезапно успокоился и сказал мне: «Нелли, приближается странная перемена; я нахожусь в ее тени».
"Вскоре после этого он начал бродить в одиночестве, в состоянии, близком к безумию. Он не мог отдыхать; он не мог есть; и он не хотел видеть доктора. Однажды утром, когда я ходила вокруг дома, я заметила, что окно хозяина распахнулось, и дождь хлынул прямо внутрь. "Он не может быть в постели, - подумала я, - эти ливни промочат его насквозь". Так оно и было, потому что, когда я вошла в комнату, его лицо и шея были омыты дождем, постельное белье капало, и он был совершенно неподвижен - мертвый и застывший. Я позвала Джозефа. "Эх, ;;каким же злым он выглядит, ухмыляясь смерти", - воскликнул старик, а затем упал на колени и вознес благодарность за то, что древний род Эрншоу был восстановлен в своих правах.
«Я буду рада, когда они покинут Хайтс и переедут на Трашкросс-Грейндж», — заключила миссис Дин.
«Значит, они направляются на Трашкросс-Грейндж?»
«Да, как только они поженятся; это будет в Новый год».
6.БЬЮКЕНЕН, РОБЕРТ (18.08.1841-10.06.1901) 
==========================================

Роберт Бьюкенен, поэт, романист и драматург, родился 18 августа 1841 года в Каверсволле, Стаффордшир, Англия, в семье бедного портного-подмастерья из Эйршира, в Шотландии, который писал стихи и бродил по стране, проповедуя социализм типа Оуэна, а затем редактировал журнал в Глазго. Возможно, отчасти благодаря своему весьма нетрадиционному образованию, Роберт Бьюкенен вошел в жизнь со странной свежестью видения. Ничто в обычной человеческой жизни не казалось ему обычным или подлым, и это чувство удивления в сочетании с силой суждения, гораздо более устойчивой, чем у его отца, сделали его поэтом значительного гения. «Undertones», опубликованные в 1863 году, и «Idylls and Legends of Inverburn», которые появились два года спустя, сделали его знаменитым. Те же качества, которые он демонстрировал в своей поэзии, Бьюкенен демонстрировал в своих самых ранних и лучших романах. «Тень меча», опубликованная в 1876 году, изначально была задумана как поэма, и она до сих пор остается одним из лучших современных английских прозаических романов. В последние годы жизни Роберт Бьюкенен, измученный долгой и мучительной болезнью своей прекрасной и нежной жены, написал значительное количество произведений, не имеющих литературных достоинств; но это не умаляет ценности его лучших и самых ранних работ, которые, несомненно, дают ему право на важное место в английской литературе. Он умер 10 июня 1901 года.
9.Тень меча
-----------
Краткий  фрагмент романа:
========================
I.--Король призывников
-----------------------
«Рохан Гвенферн!» — крикнул сержант голосом, который, словно труба, разнесся по всей ратуше.
Никто не ответил. Толпа молодых мужчин из Кромле в ужасе переглянулась. Неужели самый красивый, самый сильный и самый смелый парень в их деревне был трусом? Это был темный 1813 год, когда Наполеон высасывал из Франции всю ее мужественность. Даже единственные сыновья бедных вдов, такие как Роган Гвенферн, больше не освобождались от воинской повинности. Потеряв полмиллиона человек среди снегов России, Наполеон призвал еще 200 000 солдат, и маленькая бретонская рыбацкая деревушка Кромле должна была предоставить двадцать пять рекрутов.
«Роган Гвенферн!» — снова крикнул сержант.
Мэр встал за урной для голосования на большом столе, вокруг которого собрались жители деревни, и тщетно огляделся в поисках великолепной фигуры молодого рыбака.
«Где твой племянник?» — сердито спросил он капрала Дервала.
Дерваль, один из ветеранов Наполеона, который был отправлен на пенсию после потери ноги при Аустерлице, посмотрел на свою хорошенькую племянницу Марсель со странной бледностью на его изборожденном морщинами, загорелом лице.
«Роган был слишком болен, чтобы приехать», — сказала Марсель с обеспокоенным взглядом в ее милых серых глазах.
«Очень хорошо, моя красавица», — сказал мэр, его мрачное лицо смягчилось улыбкой, когда он посмотрел на прекрасную девушку, — «ты вытащишь за него и принесешь ему удачу».
Рука Марсель дрожала, когда она опускала бюллетень в урну. Она оставила его там так долго, что некоторые солдаты начали смеяться. Но деревенские женщины, собравшиеся плотной толпой в глубине зала, смотрели на нее со слезами на глазах. Они знали, что она делает. Она молилась, чтобы ей удалось вытянуть счастливый номер для своего возлюбленного, Рохана. Требовалось двадцать пять призывников, и те, кто вытягивал бюллетень с номером двадцать шесть или больше, были свободны.
«Ну, ну, дорогая!» — сказал мэр, поглаживая усы и одобрительно кивая Марсель.
Она медленно вытащила бумагу и передала ее дяде, который развернул ее, прочитал с пристальным взглядом и произнес свое обычное ругательство. «Душа ворона!» — ошеломленным шепотом.
«Прочти, капрал!» — сказал мэр, а Марсель дико посмотрела на дядю.
«Это невероятно!» — сказал капрал Дерваль, протягивая бумагу сержанту, и на его лице все еще сохранялось изумление.
«Рохан Гвенферн — один!» — крикнул сержант, а Марсель прижалась к дяде и спрятала лицо у него на руке.
Рохан Гвенферн, который дал торжественную клятву, что он никогда не пойдет убивать своих собратьев по приказу Наполеона, которого он считал ужасным, убийственным чудовищем, обнаружил себя, когда он вернулся в Кромле поздно вечером, в плачевном положении короля призывников. Он был молодым человеком, который вел очень уединенную жизнь, но одиночество, вместо того, чтобы сделать его болезненным, усилило его естественные чувства жалости и привязанности. Его огромная физическая сила никогда не использовалась во зло, и даже в самых грубых схватках он никогда не сражался грубо или жестоко.
Он, конечно, радовался своим великолепным силам тела; но у него была нежность души поэтического ума, а также великодушие, которое часто идет с большой силой. Было, действительно, что-то львиное в нем, когда он подошел к двери своего дома, с гривой желтых волос, развевающейся над его широкими бровями и падающей на плечи. Нетерпеливая толпа ждала его, и когда он появился, все закричали.
«Вот он наконец!» — крикнул голос, в котором он узнал голос Микеля Гральона. «Трижды ура королю призывников!»
Несколько волынщиков заиграли веселую мелодию, но Рохан с диким лицом и суровыми глазами протиснулся сквозь толпу в свой коттедж. На скамейке у огня сидела его мать, рыдая, ее лицо было закрыто фартуком; вокруг нее была группа сочувствующих друзей. Сцена объяснилась в одно мгновение, и Рохан Гвенферн понял свою судьбу. Бледный как смерть, он бросился через пол к своей матери, как раз когда отряд молодых девушек ворвалась в дом, распевая Марсельезу. Во главе их была Марсель.
Тяжёлая борьба шла в сердце возлюбленной Рохана. Она была охвачена горем, когда ей выпал роковой номер. Но её смятение быстро переросло в героическую гордость при мысли о том, что её возлюбленный станет солдатом Наполеона. С детства она научилась у своего дяди восхищаться и поклоняться великому императору, который вёл армии Франции от победы к победе, и она не думала, что Рохан откажется последовать за ним. Правда, она часто слышала, как Гвенферн говорила, что он ненавидит войну; но многие другие мужчины Кромле говорили то же самое; и всё же, когда пришёл час и их призвали служить в Великой армии, они повиновались.
«Смотри, Рохан!» — закричала она, держа в руке розетку с длинной цветной лентой. «Смотри! Я принесла это тебе».
Каждый из новобранцев носил такой же значок, а старый капрал Дерваль прикрепил один на свою грудь. Вся толпа приветствовала Марсель, которая с горящими глазами и пылающими щеками приближалась к своему возлюбленному.
«Не подходи! Не трогай меня!» — закричал Рохан, его лицо пылало странным гневом.
«Мальчик сошел с ума!» — сердито воскликнул капрал Дерваль.
«Ты не понимаешь, Рохан?» — воскликнула Марсель, напуганная взглядом своего возлюбленного. «Поскольку ты не пришел, кто-то должен был нарисовать твое имя. Я это сделал, и теперь ты — король призывников, и это твой значок. Позволь мне прикрепить его тебе на грудь!»
В один миг ее мягкие пальцы прикрепили розетку к его куртке. Рохан не шевелился; его глаза были устремлены в землю, но черты лица судорожно двигались.
«Вперед, все в гостиницу!» — сказал капрал Дерваль, когда ликование стихло. «Мы выпьем за здоровье Номера Первого!»
Когда все двинулись к двери, Рохан вздрогнул, словно вышел из транса.
«Стой!» — крикнул он.
Все стояли и слушали, а его овдовевшая мать подкралась и пожала ему руку.
«Вы все безумны, — сказал он диким голосом, — и я, кажется, тоже схожу с ума. Что вы мне говорите о воинской повинности и императоре? Я не понимаю. Я знаю только, что вы все безумны. Наполеон не имеет права заставлять меня сражаться за него; и если бы мое сердце было у каждого француза, он не правил бы ни дня. Я отказываюсь быть ведомым, как овца на бойню. Он может убить меня, если захочет, но он не может заставить меня убивать моих собратьев. Вы можете идти, если хотите, и делать его кровавое дело. Будь у меня власть, я бы служил ему так же, как служу этому его значку!»
Вырвав розетку из груди, он бросил ее в пылающий огонь.
«Роан, ради Бога, замолчи!» — закричала Марсель. «Ты говоришь как сумасшедший. Это все моя вина. Я думала, что должна принести тебе удачу, рисуя для тебя. Ты не простишь меня?»
Молодой рыбак грустно посмотрел в лицо своей возлюбленной, и когда он увидел ее влажные глаза и дрожащие губы, его сердце затрепетало. Он взял ее руку и поцеловал ее, но внезапно некрасивое лицо просунулось между двумя влюбленными.
«Разве не жаль», — усмехнулся Микель Граллон, — «видеть, как красивая девушка тратит себя на труса, когда...»
Он не закончил фразу, потому что Рохан протянул руку и ударил его. Граллон упал, как бревно.
Раздался дикий крик среди мужчин, женщины закричали, даже Марсель отпрянула; а Рохан ринулся к двери, проталкиваясь наружу.
«Держите его! Убейте его!» — кричали некоторые.
«Арестуйте его!» — крикнул капрал Дерваль.
Рохан швырял своих противников направо и налево, словно кегли. Они падали назад и ахали. Затем, повернув на мгновение свое белое лицо к Марсель, ее возлюбленный беспрепятственно ушел в темноту.
II.--В Морском соборе
----------------------
Вдоль дикого, сурового берега, немного в стороне от Кромле, находилась огромная пещера из малинового гранита, увешанная сверкающим мхом и омываемая ревущими приливами моря. Ее возвышающиеся стены были вырезаны ветром и водой в тысячи прекрасных, фантастических форм, и тусклый религиозный свет падал сверху через длинное воронкообразное отверстие, идущее от крыши пещеры к вершине большого утеса.
Именно здесь Рохан Гвенферн спрятался от отряда солдат, посланных за ним в погоню. Воздух был сырым и холодным, но он дышал им с комфортом выносливого животного. Он устроил себе постель из сухих водорослей на вершине обрыва, ведущего к отверстию в скале, куда его мать приходила и спускала ему еду каждый вечер; и Джаннедик, домашний козел, который следовал за ним повсюду в те дни, когда он был свободным человеком, был его единственным спутником. Странная и одинокая была его жизнь, но он спал так же крепко в своей постели из водорослей на дикой скале, как и в своей постели дома.
Но однажды утром, когда он проснулся, в его ухо ворвался смутный шепот. Выглянув за край, он увидел толпу солдат, стоящих на гальке у входа в пещеру.
«Спускайтесь и сдавайтесь во имя императора!» — крикнул сержант.
«Сдавайтесь!» — закричали все его люди. И огромное, темное место наполнилось эхом их голосов.
«Можете забрать мой труп, если захотите подняться сюда за ним!» — воскликнул Рохан, выходя на свет, падавший из дыры в скале.
Солдаты в изумлении уставились на Рохана, появившегося на краю пропасти. Теперь он был изможденным, одиноким, загнанным человеком, с несколькими лохмотьями, висящими на его теле, и большой копной желтых волос, ниспадающей ниже плеч. Под давлением душевных страданий его плоть истощилась, но его глаза сверкали ужасным светом.
«Спускайся», — сказал сержант, поднимая ружье, — «или я сбью тебя с твоего насеста, как ворону».
Вместо того чтобы спрятаться за камень, Рохан встал со странной улыбкой на лице и сказал: «Если я тебе нужен, ты должен прийти и забрать меня».
Вспышка, грохот — сержант выстрелил. Но когда дым рассеялся, Рохан все еще стоял на выступе со странной улыбкой на лице. Выстрел прошел мимо.
«Ты можешь улыбаться, — сердито сказал сержант, — но ты не сможешь убежать. Если я не смогу тебя сбить, я тебя уморю голодом. Мои люди следят за тобой сверху и снизу. Ты окружен».
«И ты тоже», — сказал Рохан, смеясь, указывая на вход в пещеру. «Оглянись!»
Сержант и его люди обернулись и вскрикнули от ужаса. Прилив изменился, и море яростно устремилось в устье пещеры.
«Дайте ему один залп, — крикнул сержант, — а затем плывите, спасая свои жизни».
Но когда люди повернулись, чтобы прицелиться в Рохана, его уже не было видно. Они стреляли наугад в дыру в скале, и, заполнив огромную пещеру плывущим дымом и эхом грома, они бежали, спасая свои жизни, пробираясь вброд, плывя через высокий весенний прилив.
«В любом случае», — сказал сержант, когда все благополучно вернулись на сушу, — «мы можем помешать матушке Гвенферн принести безумному мятежнику еще больше еды».
Поэтому была установлена ;;стража над коттеджем, в котором жила овдовевшая мать Рохана, и ее всегда обыскивали, когда бы она ни выходила из дома, а отряды вооруженных людей несли караул день и ночь у дыры на вершине скалы и у входа в пещеру со стороны моря. По прошествии двух недель сержант решил предпринять еще одну атаку. Он подумал, что этот человек наверняка умер от голода, поскольку все пути оказания помощи были давно перекрыты.
Итак, однажды лунной ночью во время отлива толпа солдат пробралась в пещеру, связала две длинные лестницы и начала карабкаться по обрыву. Но сильная рука схватила лестницы сверху и швырнула их обратно на гранитный пол пещеры. Стоя, как призрак, в слабом серебристом сиянии, падающем через отверстие в скале, Рохан швырял вниз на темную массу осаждающей толпы большие обломки камня, которые он положил, готовые к использованию, вдоль уступа, на котором он спал.
"Огонь, огонь!" - закричал сержант, указывая на белую фигуру Рохана.
Но прежде чем команда была выполнена, Рохан спрятался в укрытии, и пули безвредно пролились вокруг того места, где он только что стоял. Затем, под прикрытием огня, несколько человек приблизились и снова приставили лестницу к обрыву. Когда Рохан присел на уступе, он был поражен появлением человеческого лица. С криком ярости он вскочил на ноги и, не обращая внимания на пули, стучавшие по скале вокруг него, он медленно и мучительно поднял ужасный гранитный валун, на мгновение занес его над головой, а затем швырнул его вниз в смутно борющиеся внизу фигуры. Раздался грохот, вопль. Под тяжестью валуна лестницы сломались, и люди на них упали, среди ужасных криков агонии и ужаса.
Что случилось потом, Рохан так и не узнал; охваченный безумием и усталостью, он потерял сознание. Когда он открыл глаза, он лежал под дырой в скале, и лунный свет струился на его лицо. Снизу доносился тихий звук плещущейся воды, и, посмотрев вниз, он увидел, что прилив вошел в пещеру и заставил осаждающих прекратить атаку.
Да, битва закончилась, и он победил! Его позиция действительно была неприступной; будь у него достаточно еды, он мог бы удерживать ее против сотен людей в течение длительного периода. Но, когда он лег на свою кровать из водорослей, шершавый язык лизнул его руку. Это был его козел, Джаннедик. Последние две недели мать Рохана каждый день отправляла козу к своему сыну с корзиной еды, привязанной к его шее и спрятанной в длинных волосах его горла. Рохан нащупывал в темноте корзину, и Джаннедик издал низкий крик боли, перекатился к его ногам в лунный свет, обнажив ужасную пулевую рану в боку, и задрожал, и умер. Какой-то солдат застрелил его.
Пока Рохан смотрел на мертвое тело своего четвероногого друга, сила духа, которая позволила ему противостоять всей мощи, которую Наполеон, завоеватель Европы, мог направить против него, наконец, покинула его. Дрожа и трясясь, он огляделся вокруг себя, охваченный полным опустошением и отчаянием. Он храбро держался, но больше не мог; медленно и с трудом он спустился по темному склону обрыва и добрался до узкой полоски гальки внизу, как раз когда луна вышла из облака и осветила пещеру. Ее холодные лучи упали на белое лицо сержанта, который лежал наполовину на гальке, наполовину в воде, раздавленный огромным валуном, которым Рохан сломал лестницы.
Рохан на мгновение задержал взгляд на лице убитого им человека, а затем с криком боли и отчаяния упал на колени.
«Не на мою голову, о Боже, пусть вина падет!» — молился он. «Не на мою голову, а на голову того, кто преследовал меня и сделал меня тем, кто я есть; на голову того, чей красный меч тенью падает на весь мир и толкает миллионы невинных людей убивать друг друга! Ах, Боже, Боже, Боже! Людей, которых убил Наполеон! Не пора ли какому-нибудь человеку вроде меня найти его и убить, и вернуть мир на эту залитую кровью нашу землю? Да, я сделаю это!»
Резко поднявшись на ноги, полный странной силы и странных способностей безумия, Рохан Гвенферн поднялся по обрыву к своему ложу из водорослей, а затем пошел по тропе, по которой еще не ходил ни один человек, — по крутой, отвесной тропе от свода пещеры до вершины скалы.
III.--Рохан встречает Наполеона
--------------------------------
Когда Великая армия вошла в Бельгию для последней великой битвы против объединенных сил Англии, Германии, Австрии и России, за ней следовало странное, дикое существо — изможденный, полуголый человек с длинными желтыми волосами, падающими почти до талии, и налитыми кровью глазами с безумным взглядом. Как он жил, трудно сказать. Он никогда не просил милостыню, но солдаты бросали в него куски хлеба, когда он бродил вокруг их костров, спрашивая каждого, кого встречал: «Где император? Где Наполеон? Как вы думаете, он придет сюда?»
Дважды его арестовывали как шпиона и спешно приговаривали к расстрелу. Но каждый раз, услышав смертный приговор, он так странно смеялся, что офицер осматривал его более внимательно, а затем отпускал, говоря с презрительной жалостью: «Это безобидный маньяк. Отпустите его».
Он всегда отставал в тылу наступающей армии, и с каждым прибытием нового полка он смешивался с солдатами и спрашивал их яростным шепотом: «Император идет? Разве он не идет?»
Наконец, одним темным дождливым вечером, дикий изгой увидел человека, которого искал. Закутанный в старое серое пальто и в треуголке, с которой сильно капал дождь, Наполеон стоял на холме, сцепив руки за спиной, глубоко втянув голову в плечи, глядя в сторону Линьи. Но его охраняли; толпа офицеров стояла за ним, ожидая приказов.
Вдруг по дороге показался солдат с непокрытой головой, пришпоривая и погоняя коня, словно за свою жизнь; бешено поднявшись на холм, он вручил императору депешу. Наполеон взглянул на нее и заговорил со своими штабными офицерами. С диким движением радости они выхватили свои мечи и размахивали ими в воздухе, крича: «Vive l'Empereur!» Наполеон улыбнулся. Его звезда снова восходила! Пруссаки отступали из Линьи; он нанес первый удар, и это была победа!
Возле холма, на котором он стоял, стоял заброшенный фермерский дом; он приказал подготовить его к приему. Но когда он спускался с холма во главе своего штаба, человек, который наблюдал за ним, разгадал его намерение и добрался до дома раньше своих приближенных. Солдаты, которые обыскивали место до того, как вошел Наполеон, не увидели темную фигуру, притаившуюся в углу чердака среди черных стропил.
«Оставьте меня», — сказал Наполеон своим людям, закончив простую трапезу из хлеба и вина, поставленных перед ним.
Завтра он впервые встретится на холмистых полях Ватерлоо с единственным капитаном европейской армии, которого он не победил. Он хотел обдумать свои планы битвы в тишине. Некоторое время он ходил взад и вперед по комнате, опустив подбородок на грудь и сложив руки за спиной. Через широкие, ясные пространства его разума огромные армии проходили черной процессией, двигаясь, как грозовые тучи, по пораженной земле; вдалеке возвышались горящие города, среди криков умирающих людей и грохота пушек. Его план наконец созрел. Победа? Да, это было несомненно! Так текли его мысли. Вошел адъютант с депешей. Он разорвал ее и пробежал глазами.
«Ничего», — сказал он. «Не беспокойте меня в течение двух часов, за исключением случаев особой важности. Я хочу спать».
Подойдя к старому дубовому креслу, стоявшему перед камином, он упал на колени, закрыл глаза и помолился.
«Что!» — сказал человек, наблюдавший за ним наверху, на стропилах. «Неужели Каин осмеливается молиться? Бог, конечно, не ответит на его молитвы! Он молится о том, чтобы завтра стереть англичан с лица земли, снова скрепить свой трон кровью и выковать свой огненный скипетр!»
Это, без сомнения, было то, о чем молился Наполеон. Однако, когда он поднялся, его лицо чудесно изменилось и смягчилось религиозным светом, который сиял на нем несколько мгновений. Затем, бросившись в кресло, он закрыл глаза. И когда огонь догорел, Рохан Гвенферн молча спустился с чердака, и что-то блеснуло в его руке. Он подкрался к спящему императору и уставился на его лицо, читая строку за строкой. Наполеон беспокойно шевелился во сне, и бормотал себе под нос, и его рука разжималась и закрывалась.
Когда Рохан поднял нож, чтобы ударить в сердце тирана, он увидел руку — белую и маленькую, как у женщины или ребенка. Он снова взглянул на лицо. Ах, здесь не было никакого имперского величия! Только слабое, бледное, усталое и болезненное существо, которое сильный мужчина мог бы раздавить одним ударом кулака. Рохан слабел, глядя на это, и длинный нож едва не выпал из его руки.
"Я должен убить его, я должен убить его!" - твердил он себе. "Его единственная жизнь против мира и счастья на земле - жизнь Каина! Если он проснется, разбудит войну, огонь, голод и резню! Убей его, Рохан, убей его!"
Возможно, если бы Наполеон не помолился перед сном, его враг осуществил бы свое намерение. Но он помолился; его лицо на мгновение стало прекрасным, и он уснул бесстрашно, как ребенок. Нет! Рохан Гвенферн не был сделан из того материала, из которого делаются жестокие убийцы; хотя в его мозгу было безумие, в его сердце все еще была любовь. Он не мог убить даже Каина, когда Бог освятил убийцу сном. Бог создал Наполеона, и Бог послал его; как бы он ни был кровав, он тоже был дитем Божьим.
Открыв большое створчатое окно комнаты в фермерском доме, Гвенферн на мгновение дикими глазами и дрожащими губами уставился на бледное, изможденное лицо великого завоевателя, а затем выпрыгнул в темноту. Когда Наполеон проснулся, у его ног лежал длинный нож; но он не обратил на него внимания и даже не подозревал, что несколько минут назад он был направлен ему в сердце.
Ах, Рохан Гвенферн хорошо поступил, оставив могущественного императора в руках Божьих и вернувшись диким, оборванным, безумным нищим к своей возлюбленной Марсель в маленькую бретонскую деревню Кромле. Ибо когда Наполеон вышел из фермерского дома и взглянул на рассветное небо, там поднялась, затмив яркую звезду его судьбы, кроваво-красная тень — ВАТЕРЛОО!
Полный текст романа:
====================
ПРЕДИСЛОВИЕ
Этот роман написан с целью протеста против войны, которая более всех человеческих учреждений составляет позор и бич современной цивилизации. Но что я говорю? Эти слова писаны мною в Шобурнесе, где наши английские артиллеристы пробуют новые орудия ценою наших карманов и окон. Я забываю, сколько именно стерлингов стоит английскому народу каждый выстрел из новоизобретенной пушки, или какому денежному взысканию он подвергается для производства ежедневной пробной канонады в Шобурнесе и других подобных убежищах беспокойства. Перед мною стенной календарь, изданный религиозной газетой «Христианский Вестник», и на нем виднеются среди портретов духовных проповедников воинственные черты египетского героя, лорда Вольсен. Другие признаки удостоверяют, что во всех странах процветает христианская цивилизация, которой мы так кичимся. Приятно также думать, что даже либералы были вынуждены применять воинственную программу и поддерживать энтузиазм владельцев египетских фондов славными победами над беспомощными ближними, живущими на Востоке. Библия, меч и лазаретный фургон везде торжествуют, и религия Христа всюду одерживает верх. Еще один шаг, и достигнут был бы золотой век; этот шаг, по мнению многих набожных христиан и членов комфортабельных клубов, заключался бы в том, чтоб старые раны беспокойной Ирландии были залечены порохом и картечью.
Но этот предмет слишком печальный, чтоб по поводу его изощряться в сарказмах. Я стою лицом к лицу с страшным фактом, что война все еще существует и будет существовать, пока ее терпят при каких бы то ни было обстоятельствах и под каким бы то ни было названием проповедники христианства, среди которых всего могущественные представители четвертого сословия. В XIX веке война должна быть просто невозможной, а если она возможна, то это доказывает, как не вполне христианство освободило свет от всех гнетущих его зол.
Мой труд может принести некоторую пользу, но ни в каком случае не принесет вреда. Многие признают и громко одобряют его, как протест против деспотизма, олицетворенного Наполеоном. Но я надеюсь, что он представляет нечто больше, именно протест против войны, как наиболее ненавистного и смертоносного символа ретроградного движения современных политических идей.
~

7.Баньян, ДЖОН (28.11.1628-31.08.1688)
======================================

--------------
Джон Баньян родился в Элстоу, недалеко от Бедфорда, Англия, в 1628 году. Получив скудное образование в сельской школе, он усердно работал в кузнице вместе со своим отцом. В шестнадцать лет он потерял мать, и вскоре после этого он вступил в армию, затем вступил в гражданскую войну; но его военный опыт продлился всего несколько месяцев. Вернувшись в Элстоу, он снова работал в кузнице и женился. После различных чередующихся религиозных опытов в 1655 году он стал членом баптистской общины в Бедфорде, в которой он вскоре был избран пастором. Его успех был необычайным; но через пять лет его служение было запрещено, и он был заключен в тюрьму Бедфорда, его заключение длилось двенадцать лет. Там он написал свое бессмертное «Путешествие паломника». Освобожденный по Акту об индульгенции, он возобновил свое служение и, в конечном счете, свое пасторское служение в Бедфорде. Он заболел лихорадкой во время визита в Лондон и умер 31 августа 1688 года. «Священная война» критики считают даже более высокой, чем «Пилигрим», поскольку она выдает более тонкое литературное мастерство. Она была написана в 1682 году, после того, как прекратились приставания к Баньяну как проповеднику, и когда он был широко известен как автор первой части «Путешествия пилигрима», вторая часть которого была опубликована два года спустя. Маколей считал, что если бы не было «Путешествия пилигрима», «Священная война» была бы первой из религиозных аллегорий. Несомненно, ее популярность в какой-то степени обусловлена ;;ее родством с этим произведением; но энергия ее стиля преодолевает детальную разработку почти невозможной темы, и книга живет, как литература и теология, своей собственной жизненной силой. Подробный ее анализ можно найти в томе Фруда о Баньяне. Он сказал об этом: «“Священная война” дала бы Баньяну право занять место среди мастеров английской литературы».

11.Духовная война
---------------------
I.--Основание человеческой души
---------------------------------
В славной стране Вселенной есть прекрасный и изящный город, корпорация, называемая Душа Человека, город, столь необычный по своему строению, столь удобному положению и столь выгодным привилегиям, что нет ему равного под всем небом.
Что касается расположения города, то он лежит между двумя мирами, и первым основателем и строителем его был некто Всемогущий, который построил его для собственного удовольствия. И как он сделал его красивым для созерцания, так и могущественным, чтобы иметь власть над всей страной вокруг.
Посреди этого города было воздвигнуто самое знаменитое и величественное место — по крепости его можно назвать замком, по приятности — раем. Это место царь Всемогущий предназначал только для себя, а не для кого-либо еще с ним; и он поставил в нем гарнизон, но поручил охрану его только жителям города.
Этот знаменитый город человеческой души имел пять ворот — ворота Уха, ворота Глаза, ворота Рта, ворота Носа и ворота Чувства. В его стенах всегда было достаточно провизии, и в нем был самый лучший, самый здоровый и превосходный закон, который тогда существовал в мире. В его стенах не было ни одного мошенника, негодяя или предателя; все они были верными людьми и крепко сплоченными.
II.--Заговор и захват
----------------------
Ну, однажды был некий Дьявол, могучий великан, который напал на знаменитый город Души Человека, чтобы захватить его и сделать его своим жилищем. Этот Дьявол был сначала одним из слуг Всемогущего царя , который вознес его на самое высокое и могущественное место. Но он, видя себя таким образом вознесенным до величия и почестей, и неистовствуя в своем уме для более высокого положения и степени, что он только начал думать сам с собой, как бы он мог стать господином над всем и иметь исключительную власть под Всемогущим - но это царь приберег для своего сына. Поэтому Дьявол сначала советуется с самим собой, что лучше всего сделать, а затем излагает свой разум некоторым другим своим товарищам, с чем они также согласились. Так они пришли к выводу, что они должны предпринять попытку уничтожить сына царя, чтобы наследство могло быть их.
Итак, король и его сын, будучи всегда и во всем внимательными, не могли не заметить всех проходов в его владениях; поэтому, что он делает, как не берет их в самый разгар и при первом же походе, который они совершают для осуществления своего замысла, обвиняет их в измене, ужасном мятеже и заговоре, которые они замыслили, и полностью лишает их всякого доверия, выгод, почестей и продвижения по службе; и сделав это, он изгоняет их со двора, низвергает в ужасные ямы, чтобы они никогда больше не ожидали ни малейшей милости из его рук.
Изгнанные из его двора, вы можете быть уверены, что теперь они добавят к своей прежней гордости, злобе и ярости против Всемогущего. Поэтому, скитаясь и перемещаясь в большой ярости с места на место, возможно, они могли бы найти что-то, что принадлежало царю, они попали в эту обширную страну Вселенной и направили свой путь к душе человека. Поэтому, когда они нашли это место, они ужасно закричали от радости, говоря: «Теперь мы нашли приз, и как отомстить Всемогущего царю!» Поэтому они сели и созвали военный совет.
Теперь, с Дьяволом были, среди прочих, свирепая Алекто, и Аполлион, и могучий великан Вельзевул, и Люцифер, и Легион. И Легион был тем, чей совет был принят, чтобы они напали на город со всей притворной честностью, прикрывая свои намерения ложью, лестью и обманчивыми словами; притворяясь, что никогда не будет, и обещая им то, чего они никогда не найдут. Было также задумано, что с помощью хитрости они должны уничтожить некоего господина Сопротивления, иначе называемого Капитаном Сопротивлением, человека, которого великан Дьявол и его банда боялись больше, чем они боялись всего города человеческой души. И они назначили некую Тисифону сделать это.
Итак, после того, как военный совет закончился, они поднялись и двинулись к Городу Душ; но все они были невидимы, за исключением Дьявола, который приблизился к городу в форме и теле дракона. Они выстроились и расположились перед Воротами Уха, устроив засаду для Лорда Сопротивления в пределах выстрела из лука от города. Затем Дьявол, приблизившись к воротам, затрубил в трубу, требуя аудиенции, и лидеры города, такие как Лорд Невинность, Лорд Блуждающий Огонек, Лорд Секретарь и Капитан Сопротивление, спустились к стене, чтобы узнать, кто это был и в чем дело.
Затем Диаболус начал свою речь.
«Господа из славного города Души Человека, у меня есть кое-что, что должно вас беспокоить. И прежде всего я заверю вас, что я стремлюсь не к своей, а к вашей выгоде. Я пришел показать вам, как вы можете получить полное освобождение от рабства, в котором, сами того не осознавая, находитесь».
Услышав это, город Человеческой души начал навострять уши.
«И что же это такое, скажите на милость? Что же это такое?» — подумали они.
Тогда Диаволус продолжил говорить.
«Что касается вашего царя, я знаю, что он велик и могуществен; но его законы неразумны, запутанны и невыносимы. Существует большая разница и несоразмерность между жизнью и яблоком, однако одно должно идти за другим по закону вашего Всемогущего. Почему вы должны быть в невежестве и слепоте? О вы, жители Души Человека, вы не свободный народ! И не прискорбно ли думать, что то самое, что вам запрещено делать, если бы вы это сделали, принесло бы вам и мудрость, и честь?»
И вот, как раз когда Диаболус обращался с этими словами к душе Человека, Тисифона выстрелила в капитана Сопротивление, стоявшего у ворот, и смертельно ранила его в голову, так что он, к изумлению горожан, замертво рухнул через стену. После смерти капитана Сопротивление, единственного воина в городе, несчастная Человеческая душа  осталась совершенно беззащитной. Тогда выступил мистер Злой-перерыв, которого Диаболус привел с собой в качестве оратора, и убедил горожан вкусить от дерева, которое запретил король Всемогущий; и когда они увидели, что дерево хорошо для еды, приятно для глаз и вожделенно для обретения мудрости, они взяли и съели. И вот, пока этот Злой-перерыв произносил свою речь, мой лорд Невинность – то ли от выстрела из стана великана, то ли от внезапного приступа, то ли от зловонного дыхания этого коварного злодея, старика Злого-перерыва, как я больше склонен думать – рухнул на том месте, где стоял.

Душа человека осталась совершенно беззащитной. Тогда выступил мистер Злой-перерыв, которого Диаболус привел с собой в качестве оратора, и убедил горожан вкусить от дерева, которое запретил король Всемогущий; и когда они увидели, что дерево хорошо для еды, приятно для глаз и вожделенно для обретения мудрости, они взяли и съели. И вот, пока этот Злой-перерыв произносил свою речь, мой лорд Невинность – то ли от выстрела из стана великана, то ли от внезапного приступа, то ли от зловонного дыхания этого коварного злодея, старика Злого-перерыва, как я больше склонен думать – рухнул на том месте, где стоял.
Теперь, когда эти храбрецы были мертвы, что сделали остальные горожане, как не пали ниц и не подчинились Дьяволу; вкусив запретного плода, они опьянели от него и открыли как Врата Уха, так и Врата Глаза и впустили Дьявола и всю его шайку, совершенно забыв о своем добром Всемогущем и его законе.
Дьявол теперь задумал перестроить город для своей большей безопасности, возвысив одних и опустив других по своему усмотрению. Поэтому он лишил Почтенного мэра, которого называли Почтенным Умом, и Почтенного регистратора, которого называли Почтенной Совестью, их власти и должности. Но Почтенный «Я Захочу», человек большой силы, решимости и мужества, решил служить Дьяволу, который, увидев готовность Почтенного служить ему, немедленно сделал его Капитаном Замка, Губернатором Стен и Хранителем Врат Души Человека. Он также взял г-на Ум в качестве своего писца.
Когда великан таким образом обосновался в городе Человеческой души, он приступил к осквернению. Итак, на рыночной площади, а также в воротах замка, было изображение благословенного короля Всемогущий. Он приказал осквернить его, и это было подло сделано рукой господина Не-истины. Более того, Дьявол опустошил остатки законов и уставов Всемогущего и установил свои собственные тщетные указы, такие, которые давали свободу похотям плоти, похотям глаз и гордости житейской.
III.--Возвращение человеческой души
------------------------------------
Теперь, как вы можете хорошо подумать, задолго до этого времени, доброму царю Всемогущему было донесено известие, что Душа человека потеряна, и было бы изумлено, если бы кто-то увидел, какая печаль и угрызения совести были среди всех сословий при дворе царя, думая, что место занято. Но царь и его сын предвидели все это заранее, да, достаточно предусмотрели облегчение Души человека, хотя и не сказали об этом всем. Поэтому, после совещания, сын Всемогущего — милый и миловидный человек, и тот, кто всегда имел большую привязанность к тем, кто был в несчастье, — упорно боровшийся со своим отцом, пообещал, что он будет его слугой, чтобы вернуть Душу человека. Смысл этого соглашения заключался в том, что в определенное время, назначенное обоими, сын царя должен был совершить путешествие в страну Вселенной и там, путем справедливости и беспристрастности, загладить безрассудство Души человека и заложить основу ее совершенного освобождения.
Тогда царь Всемогущий  счел за благо сначала послать свою армию не под руководством храброго Эммануэля, сына своего, но под руководством некоторых из своих слуг, чтобы сначала проверить характер Души человеческой и склонить ли их к повиновению своему царю. Итак, они подошли к Душе человеческой под предводительством четырех отважных генералов, каждый из которых был капитаном десяти тысяч человек и имел своего знаменосца.
После многодневного путешествия за счет короля, никого не обидев и не оскорбив, они оказались в поле зрения "Человеческой души", которую, увидев, капитаны могли только сокрушаться о состоянии города, ибо они быстро поняли, что он повержен в прах волей Дьявола.

(полный текст)
Духовная война
---------------
Оглавление
Глава 1. ДУША И ЕЕ ПАДЕНИЕ
Глава 2. ПОДГОТОВКА К ВОЙНЕ
Глава 3. ОСАДА ДУШИ
Глава 4. ЭММАНУИЛ
Глава 5. ПОКОРЕНИЕ ДУШИ
Глава 6. ВХОД ЭММАНУИЛА В ГОРОД ДУША
Глава 7. СУД
Глава 8. ПРЕОБРАЗОВАНИЯ
Глава 9. ГОРОД В ОПАСНОСТИ
Глава 10. ЗАГОВОР ДЬЯВОЛОСА
Глава 11. ОСАДА
Глава 12. МОЛЕНИЕ ДУШИ
Глава 13. НОЧНАЯ ВЫЛАЗКА
Глава 14. ОТВЕТ ЭММАНУИЛА
Глава 15. ДУША ПРОБУЖДАЕТСЯ
Глава 16. ВОЗВРАЩЕНИЕ ЭММАНУИЛА
Глава 17. АРМИЯ КРОВОПИЙЦ
Глава 18. ОСТЕРЕГАЙСЯ, ДУША!
Глава 19. СЛОВО ЭММАНУИЛА К ДУШЕ
Глава 1. ДУША И ЕЕ ПАДЕНИЕ
---------------------------
В жизни мне немало пришлось странствовать по свету. Где я только не был, и какие страны я только не видел! Но особенно меня поразила одна страна. Вы слыхали об обширной, лежащей между двумя полюсами и четырьмя сторонами света, земле? О ее горах, реках, долинах, чистом воздухе и плодородной почве? А я там был...
Ее жители - люди разного цвета кожи. Они говорят на разных языках, разнятся образом жизни, да и Бога они почитают неодинаково, - ведь и звезды на небе, если всмотреться, отличаются друг от друга.
Страна эта понравилась мне сразу. Я жил там так долго, что стал понимать язык ее обитателей, их обычаи стали мне близки, и образ жизни пришелся мне по душе. И сказать вам правду, я ни за что не уехал бы оттуда, если бы не приказ моего Начальника, повелевшего мне вернуться и заняться другим делом.
Особого рассказа стоит прекрасный город, называемый Душа, столица той страны. Город этот расположен в самом центре страны, как бы между двумя мирами. Место для его строительства выбрано очень удачно, а об архитектуре и говорить не приходится, настолько она замечательна. И не будет слишком смелым сказать, что городу нет равного под небесами. Столь величественным и прекрасным задуман и создан был город его архитектором и основателем - великим Царем Шаддаем, о чем я узнал из самых достоверных источников. Вся мощь и глубина Его творческого естества проявилась в этом городе, придав ему блеск и принеся Шаддаю славу. Жить в нем могли все, кто этого желал, но каждый житель непременно должен был любить свой город и быть верным сторонником Царя.
В центре города возвышался изумительный дворец, несказанно красивый внутри и настолько просторный, что, казалось, мог бы вместить весь мир. Там и жил Сам Шаддай, готовый защитить город от любого неприятеля. Но и жители были начеку, и без их согласия или помощи никто не мог проникнуть в город. Стены его были так прочны и неприступны, что могли выдержать любую осаду. Город имел пять ворот - Слух, Зрение, Уста, Обоняние и Ощущение.
Жизнь города текла по мудрым законам, обитатели не чувствовали недостатка ни в пище, ни в чем-либо другом; все они были верны, мужественны, не было среди них злодея или предателя. Ничто не угрожало городу. Царь покровительствовал жителям города, они же радовались Его присутствию и возможности общаться с Ним.
...Но вот однажды враг подступил к городу, желая занять его и утвердиться в нем. Врагом этим был великан по имени Дьяволос, жестокий и злой, готовый на все.
Откуда он взялся, спросите вы.
Дьяволос - один из слуг Царя Шаддая - с самого начала был наделен великой властью. Со временем Царь назначил его на высокую и почетную должность: наместником в одной из лучших своих областей.
Большая власть родила в нем непреодолимое желание возвыситься еще больше и владычествовать над всем Царством Шаддая, которое должен был наследовать единственный Сын Царя. Не обделенный и умом, Дьяволос, собрав кое-кого из своих подчиненных, стал советоваться с ними, как осуществить это заветное желание. Не найдя ничего лучшего, они решили все очень просто - избавиться от Царского Сына и завладеть наследством. Сторонники и советчики Дьяволоса, как и он сам, понимали, на что идут. Между тем сам Царь, будучи всеведущим и вездесущим, знал, что готовится заговор, и был очень расстроен такой неблагодарностью своих подданных. Любивший Сына, как Самого Себя, Он пришел в негодование от такого коварства, но до самой последней минуты ничего не предпринимал. Уличив их в предательстве и заговоре, Он сослал их с глаз долой. Заговорщиков заковали в цепи и бросили в глубокий темный ров. Царь не желал их больше видеть. Он вынес окончательное решение: навеки пребывать им под судом и проклятием.
Вступив на путь неподчинения, нераскаявшиеся бунтовщики не отказались от своих намерений и продолжали готовиться к осуществлению заговора. Более того, прибавилось чувство досады от постигшей их неудачи и желание отомстить Шаддаю и Его Сыну. Мятежники только ждали подходящего случая выступить вновь, слишком уж сильно желали они добиться своего.
И такой случай вскоре представился. Однажды им удалось разбить оковы и выбраться из рва. Покинув место своего заточения, они побрели, куда глаза глядят, и вышли, в конце концов, к городу Царя. Зная, что этот город Шаддаю особенно дорог, они решили напасть на него. Но как сделать, чтобы не потерпеть поражения? Для этого надо было ответить на четыре вопроса:

1.Появиться ли перед городом всем сразу?
2.Расположиться ли лагерем напротив города в поношенной одежде, в тех рубищах заключенных, которые на них?
3.Открыто ли заявить о своих намерениях?
4.Убить ли одного или нескольких знатных жителей города, если они покажутся на городской стене?

Ответы на первый и второй вопросы напрашивались сами - если показаться всем одновременно и в таком страшном виде, город Душа придет в смятение, жители насторожатся и, конечно, не впустят их. В город надо пробираться по одному.
- Пусть один из нас попытается войти. Я сам берусь это сделать, - сказал Дьяволос, и все согласились.
После высказываний Аполлиона и Алекто о том, что в нынешнем обличье появляться на глаза жителям города было бы неосторожностью и заведомым провалом их замыслов, слово взял великан Люцифер:
- Я того же мнения. Жители города знакомы с существами, какими мы были прежде, но таких, как мы теперь, они никогда не встречали. Думаю, нам следует показаться в таком виде, которое не вызовет подозрений.
Все согласились с ним и решили остановиться на предложении Люцифера. По его мнению, начальнику их стоило бы преобразиться в такое создание, над которым жители Души имеют власть. Раздались возгласы одобрения, и было решено, что Дьяволос превратится в змея.
Третье предложение было отклонено сразу. Горожане Души - люди внимательные и осторожные, стены города неприступны.
- Притом, - взял слово Легион, - как только они поймут наши намерения, они тут же обратятся к Царю за помощью, и тогда нам не сдобровать. Действовать надо хитро, чтобы они не сразу догадались, в чем дело. Надо скрыть наши замыслы, уверяя их в том, чего никогда не будет, и, обещая то, чего они никогда не получат. Ведь жители Души - народ простодушный и честный, не знающий, что такое обман, злоба и лицемерие. О лжи они не имеют понятия, обмануть их - проще простого, особенно, если петь о любви к ним и выдавать все наши действия за выгодные и полезные для них.
Последнее предложение было принято единогласно. Решили, что в первую очередь надо покончить с одним из достойнейших жителей города по имени Сопротивление. Его больше всего боялся великан Дьяволос. Исполнить задуманное должна была прелюбодейка Тисифон из Огненного озера.
По окончании совета они поднялись с мест, чтобы сразу начать действовать. Они все, кроме одного, став невидимыми, направились к городу Душа. А Дьяволос принял образ змея.
Вот, наконец, подошли они к городу и остановились у ворот Слух, через которые все происходящее вне стен доходило до слуха жителей города. Злые духи залегли в засаде под стенами, ожидая появления Сопротивления. Дьяволос обратился к главе города и попросил принять и выслушать его. Слуга его - Зловещий - затрубил, и вот на городскую стену вышли самые почтенные жители города: Непорочность, Свободная Воля, Разумение, Совесть и Сопротивление и, вглядываясь в темноту, стали выяснять, кто там и почему такой шум у ворот. Различив трубившего, Свободная Воля спросил у него: кто он, зачем сюда пришел, и почему так шумит.
Тут Дьяволос отвечал кротким голосом:
- Старейшины знаменитого города Душа! Перед вами стоит ваш лучший друг. Мне Царем приказано выразить вам свое почтение и служить вам. Только потому я осмелился потревожить вас. Я имею к вам важное сообщение. Поэтому прошу: выслушайте меня с терпением. Прежде всего, должен вам сказать, что я не о своих выгодах хлопочу, а о ваших, в чем вы вскоре сможете убедиться. Уважаемые господа, я пришел сообщить вам, что мне известно средство избавления от рабства, в котором вы, сами того не ведая, пребываете.
Старейшины стали вслушиваться внимательнее. Дьяволос продолжал:
- Я должен поведать вам кое-что о вашем Царе, ваших законах и вас самих. Царь ваш велик и силен, но все Его повеления направлены не на ваше благо.
Во-первых, он вам говорил неправду и держал вас в страхе. Судите сами, ведь это рабство - всегда жить в страхе ожидания ужасного наказания за такое безобидное дело, как вкушение маленького плода.
Во-вторых, если честно, данные вам законы безрассудны, запутаны, двусмысленны и невыносимы. Безрассудны потому, что угрожающее вам наказание несоразмерно с совершенным преступлением: какое же может быть соотношение между человеческой жизнью и яблоком? Запутаны потому, что вначале Шаддай вам разрешил вкушать от всего, а потом один плод объявил запретным. И, наконец, невыносимы потому, что Он запретил вам попробовать именно тот плод, который только и может дать неведомое доселе блаженство. На это указывает само название дерева, на котором зреет запретный плод: древо познания добра и зла. А вы до сих пор этого познания не имеете.
Вы не представляете себе, насколько правомерно желание познания добра и зла. Но пока вы находитесь под властью Царя Шаддая, вы никогда его не получите. Зачем вам вечно жить во тьме и в неведении? Почему бы вам не расширить свой кругозор? Итак, жители знаменитого города, признайтесь, что вы не можете считать себя свободным народом. Вы связаны, вы в рабстве. Из-за чего? Из-за страшной угрозы, нависшей над вами безо всякой разумной причины лишь только потому, что Царь этого хочет. Не унизительно ли вам думать, что вам запрещено то единственное, что прибавляет мудрости и славы. После того, как вы попробуете этот плод, вам откроются глаза, и вы будете, как Бог.
Теперь, когда я открыл вам все это, - продолжал Дьяволос, - обсудите между собой, можно ли вам и дальше пребывать в рабстве? Какие оковы могут быть ужаснее духовной и умственной слепоты? Неужели рассудок не подсказывает вам, что лучше быть зрячим, чем слепым, что пора выйти на волю из подземелья?
Едва Дьяволос закончил речь, как Тисифон пустила стрелу в Сопротивление и смертельно ранила его, так что он, к великому ужасу граждан и торжеству Дьяволоса, рухнул с городских стен на землю. Жители сразу растерялись и стали беспомощными, как малые дети. Этого-то и добивался сатана. Тогда вперед вышел Усыпитель, которого Дьяволос взял с собою в качестве оратора, и обратился к общине с такими словами:
- Хорошо иметь таких внимательных и благодарных слушателей, как вы. Надеемся, что нам удастся убедить вас послушаться доброго совета. Мой начальник питает к вам искреннюю любовь и, зная, что рискует навлечь на себя гнев Царя Шаддая, ради вас готов пойти на все. Нет необходимости что-либо добавить к сказанному; само название дерева достаточно красноречиво. Позволю себе лишь дать вам совет: обсудите слова моего начальника, взгляните на дерево и на его плод. Помните, что вы еще ничего не знаете, а перед вами стоит средство к великому познанию. И если ваш разум не способен понять ценность наших советов, это очень прискорбно.
Граждане посмотрели на дерево и увидели, что плод его приятен для глаз и, наверное, очень вкусный. Они стали в него вглядываться, а потом поступили по совету Усыпителя: сорвали запрещенный Царем Шаддаем плод и стали его есть. Но еще до этого знатный и уважаемый гражданин Непорочность упал замертво на глазах у своих сограждан. Был ли он убит вражеской стрелой, или причина смерти заключалась в чем-то другом, сказать не могу. Но он умер, и не стало двух выдающихся граждан города. После этого в городе не осталось ни одного жителя бодрого духом. Все, как один, покорились Дьяволосу, который впоследствии превратил их в своих рабов.
Одним словом, лишь только граждане вкусили от запрещенного плода, как сразу же опьянели, отворили ворота Слух и Зрение и впустили к себе Дьяволоса со всей его свитой, напрочь забыв доброго Царя Шаддая и Его законы.
В раскрытые настежь ворота Дьяволос со своим эскортом вступил в город и направился в самый центр. Видя, что жители лишились воли и полностью покорились ему, он решил, что следует ковать железо, пока оно горячо, и обратился к ним со следующими словами:
- Горе тебе, бедная Душа! Я оказал тебе великую услугу, даровав тебе большую свободу. Но теперь ты еще более нуждаешься в защитнике. Не сомневайся в том, что Шаддай, узнав о случившемся, решит тебя наказать. Он разгневается на тебя за то, что ты расторгла союз с Ним и нарушила Его запрет. Что станешь ты тогда делать? Неужели, освободившись, согласишься отказаться от своей свободы?
На эти слова горожане единодушно воскликнули: "Царствуй ты над нами!" Он принял предложение и провозгласил себя царем Души. Второй задачей было завладеть чертогом и таким образом полностью завоевать город. Это ему удалось: он вступил в обитель радости Царя Шаддая и поселился в нем.
Дьяволос немедленно ввел во дворец гарнизон, велел прорыть окопы вокруг него, построить укрепления и запастись боеприпасами. Так обитель радости Шаддая превратилась в неприступную крепость, наводящую на жителей города Души ужас.
Первым делом он уволил городского голову Разумение и летописца Совесть. Потом Дьяволос задумал перестройку города, разрушал старые здания и строил новые.
Несмотря на то, что Разумение вместе с другими гражданами покорился воле нового царя, последний, зная о его прозорливости, боялся его. Поэтому он решил изолировать Разумение от других горожан, лишил его титула и, выстроив высокую башню без окон, запер его туда, запретив общение с внешним миром.
Летописец по имени Совесть был образованным человеком. Он хорошо изучил законы Шаддая и при любых обстоятельствах смело говорил правду. Уста его были правдивы, голова рассудительна. Потому и не по сердцу пришелся летописец Дьяволосу. Со стороны летописца особых препятствий к воцарению сатаны не было, и все же ни лесть, ни лживые обещания не смогли сделать из него преданного слугу. Конечно, и он изменился к худшему и даже одобрял некоторые нововведения Дьяволоса. Довольно часто он вспоминал о Шаддае, страшился будущего праведного возмездия, и в такие минуты смело, подобно разъяренному льву, обличал нового царя. Совесть смущал жителей, и поэтому захватчик его терпеть не мог.
Дьяволос боялся летописца больше других именно потому, что его речи приводили в смятение весь город: они гремели, словно раскаты грома. Вот и надумал царь, во что бы то ни стало, сбить Совесть с истинного пути, отуманить его разум вином и ожесточить тщеславием. Сатана добился успеха, почти совершенно развратив старика. В конце концов, летописец едва мог отличать доброе от дурного. Но новому владыке и этого было мало. Он стал внушать жителям, что летописец сошел с ума, а потому не следует-де обращать внимания на его слова. "Если бы он был в своем уме, он говорил бы то, что надо и что понятно всем, но теперь он, как прочие умалишенные, во время припадков несет такую чепуху, что нечего вам и слушать выжившего из ума старика", - учил Дьяволос народ.
Таким образом, он вскоре убедил Душу не считаться с увещеваниями старика, тем более что каждый раз, когда летописец был навеселе, он должен был публично отрекаться от своих прежних взглядов. Летописец то и дело противоречил сам себе, поступки его стали странными и нелогичными. Царя Шаддая он вспоминал все реже. Его начали мучить приступы долгого сна, иногда наступала даже клиническая смерть. А горожане Души тем временем плясали под дудку великана Дьяволоса.
И всякий раз, когда жители смущенной Души обращались к Дьяволосу, передавая ему пугающие их слова старого летописца, новый царь успокаивал город, объясняя, что это бредни сумасшедшего, имеющего склонность к болтовне и жаждущего высказаться. Все утихали, и в городе воцарялось спокойствие. Часто он обращался к подданным с такими словами:
- Заметь, дорогая Душа, что, кроме возмущения старика и его безумных грозных речей, мы ничего не видим и не слышим. Сам Шаддай молчит.
Он, как всегда, лгал, ибо летописец в минуты просветления говорил то, что повелевал ему Шаддай. Дьяволос был хитрым.
- Вы сами можете убедиться в том, что ваш Шаддай не любит вас, и ваша непокорность его ничуть не оскорбляет. Он ни разу не осведомился о вас и даже не пытается вернуть вас себе. Он знает, что теперь вы законно стали моими подданными, и потому оставил вас в покое и махнул на вас рукой. Чувствуешь ли, о Душа, какую неоценимую услугу я тебе оказал? Я сделал для тебя все, что мог, и уверен, что законы, по которым ты теперь живешь, приятнее прежних, действующих в раю. Свобода ваша теперь не ограничена, я же вас застал в состоянии унизительного рабства. Ни воля моя, ни закон мой не страшат вас. Ни от кого из вас я не требую отчета о действиях, только от безумного старика-летописца. Я даровал каждому право жить по-царски, и вы от меня зависите так же мало, как я от вас, - любил повторять новоявленный царь.
Так Дьяволос успокаивал город, когда летописец начинал свои грозные увещания, и постепенно хитрыми речами восстановил жителей против старика Совесть. Сам же старался погубить его. Наконец жители и сами захотели избавиться от докучливого летописца, с трудом вынося не только его общество, но даже сам вид его, и приходя в негодование от речей последнего.
Но старания были напрасными! Благодаря ли могуществу Шаддая, или по какой-то другой причине, но летописец оставался жив и невредим. Притом дом его очень напоминал крепость, неприступную для штурма.
В городе жил влиятельный князь по имени Свободная Воля. Он был знатного рода и, насколько помню, пользовался в свое время особыми привилегиями Царя Шаддая. Характера он был твердого и бесстрашного, и нелегко было сопротивляться ему. Когда он услышал воззвание Дьяволоса к Душе, то в силе своей врожденной гордости почувствовал стыд за свое долгое рабство у Шаддая и одним из первых принял предложение хитрого льстеца, лелея надежду стать во главе всего города.
За свою готовность открыть Дьяволосу ворота города он заслужил особое расположение нового царя, который, оценив его твердую и непреклонную волю, решил поднять его на высшую ступень правления, назначив главным комендантом крепости и ответственным за городские ворота. Был издан указ, гласящий, что на любые изменения в городе требуется его специальное разрешение. Итак, князь Свободная Воля занял первое место после царя Дьяволоса. При нем был секретарь по имени Мнение, который говорил и действовал только по личному приказанию князя. Так Душа попала в полное подчинение Воле и его секретарю Мнению...
Не могу вспоминать без содрогания, как самоуправствовал князь Свободная Воля, когда получил власть над городом. Он публично отрекся от того, в чем когда-то клялся Царю Шаддаю, и тут же присягнул в верности новому своему начальнику Дьяволосу и, получив от него высокую должность, с большим усердием принялся за дело. Он стал обдумывать, как погубить летописца Совесть. Чувствуя, что не в силах ни видеть его, ни слышать, он зажмуривался и затыкал уши, когда, бывало, его встретит. Вскоре он приказал уничтожить все бумаги летописца и отменить законы Шаддая. Так, например, у его секретаря Мнения оставались еще какие-то старые бумаги, но как только Свободная Воля их обнаружил, он бросил их в огонь. Правда, летописец хранил в своем чулане старую, потрепанную книгу законов, но Свободная Воля об этом ничего не знал. Князь не мог выносить света даже простой свечи, поэтому хотел, чтобы вокруг было как можно темнее. Никто с большим рвением не расхваливал нового царя, чем он. Он искал расположения черни и подбивал ее славословить Дьяволоса. Он всегда предпочитал зло добру и творил беззакония по собственной инициативе, не ожидая приказаний сверху.
Князю подчинялся некто по имени Страсть - человек чрезвычайно распутной жизни, живший только угождением своему телу, и потому его прозвали Постыдная Страсть. Он был женат на дочери Мнения по имени Материальность. У них были три сына: Бесстыдство, Сквернословие и Хула, и три дочери: Лжелюбие, Святотатство и младшая - Месть. Все они, в свою очередь, сами имели детей, непослушных и себялюбивых.
С укреплением власти великана Дьяволоса разительно менялось лицо города. На рынке и над всеми воротами города золотой образ Царя Шаддая был заменен изображением Дьяволоса.
Отменив законы Шаддая, Дьяволос велел обнародовать новые законы и постановления, согласно которым разрешено было предаваться дурным страстям и разжиганию похоти. Словом, все запрещенное Царем Шаддаем, было разрешено Дьяволосом. За это он обещал Душе спокойствие, радость и все земные блага.
И вскоре Душа так изменилась под властью сатаны, что все в ней стало носить дьявольский отпечаток.
На место честного и правдивого городского главы Разумения новый царь назначил князя Сластолюбие, одного из самых преданных ему слуг, а летописцем сделал Забвение Добра. Первый подчинялся только инстинкту и был подобен неразумному животному. Вновь назначенный летописец никогда не мог припомнить ничего хорошего: все его прошедшее, настоящее и даже будущее было направлено на причинение зла самой Душе. Но всякий знает, что если правители государства порочны, то и все население становится подобным им.
Кроме того, Дьяволос назначил еще много новых городских старшин: Неверие, Гордость, Божба, Распутство, Жестокосердие, Беспощадность, Архивраль, Ярость, Ложь, Пьянство, Подмена, Обман и Атеизм - всего тринадцать. Неверие был старше всех, Атеизм - самым молодым.
На низшие должности назначены были родственники этих тринадцати.
Кроме того, Дьяволос задумал построить неприступные крепости для защиты города от нападений Царя Шаддая. Он воздвиг три крепости: первой, возвышавшейся над всем городом, было дано имя Вызов, вторая называлась Полночь и предназначена была лишить Душу всякого света. Третья - крепость Грех - должна была заградить всякому доброму чувству вход в город.
Начальником первой крепости был назначен некто по имени Назлодобру, безбожник из свиты Дьяволоса. Другая крепость была вверена негодяю по имени Врагсвета. В третьей крепости поселился горожанин по имени Плотоугодие, считавший новый образ жизни намного приятней прежнего.
Наконец-то Дьяволос мог почить на лаврах. Он уничтожил все, напоминавшее о добром Царе Шаддае, изменил все законы, сменил всех начальников и поставил всюду верных исполнителей своей воли. Наконец он возвел еще несколько укрепленных крепостей на тот случай, если Царь Шаддай или Его Сын вздумают отвоевать Душу обратно...

Глава 2. ПОДГОТОВКА К ВОЙНЕ
------------------------------
Вы, конечно, понимаете, что весть о случившемся давно уже дошла до Царя Шаддая. Все до малейших подробностей было Ему известно. Царский гонец ярко описал плачевное состояние Души, коварство Дьяволоса и его шайки, рассказал об укреплениях города, построенных на случай, если Царь Шаддай и Сын Его пожелают отобрать Свое создание у врага. Гонец держал речь перед всем двором. Сам Царь с Сыном Своим и все приближенные присутствовали при этом. Когда все услышали о нападении Дьяволоса на дорогой им город, глубокая печаль овладела ими: любимое создание Царя взято в плен хитрым искусителем. Правда, Царь и Сын Его давно предвидели такую возможность и потому держали наготове Свое воинство для избавления Души.
Царь в ответ на известие о покорении Души Дьяволосом сказал, что сердце Его сильно скорбит, и что Ему искренне жаль город. Оставшись наедине, Царь с Сыном решили, что допустили падение и взятие Своего творения Дьяволосом только на время, но затем, несомненно, последует его избавление, которое прославит Создателя больше, чем само создание Души. Сын Шаддая особенно сильно вознегодовал на Дьяволоса за его измену и стал просить у Отца разрешения избавить любимый Ими город из плена. Царь не мог отказать Своему возлюбленному Сыну и разрешил Ему отправиться в страну Вселенную в образе человека, принять на Себя его грех и заложить прочное основание для полного избавления от Дьяволоса и его власти.
Было решено, что Эммануил, изгнав сатану, Сам воцарится в Душе, и никто больше не вырвет ее из Его рук.
Царь Шаддай поручил Своему Верховному Наставнику составить и разослать во все концы Вселенной следующее послание: "Да будет известно всем, что Сын великого Царя Шаддая заключил договор с Отцом о возвращении Ему Души. Кроме того, по безграничной к ней любви, Он обещает даровать ей такое блаженство, какого она не знала и до взятия в плен Дьяволосом".
Это послание, к немалому раздражению Дьяволоса, было разослано во все концы Вселенной. Царь прекрасно понимал, какие оно может иметь последствия.
Когда решение Эммануила стало известно окружению Царя Шаддая, все возликовали. Все громче раздавались восторженные речи, перешедшие в молитвенное восхваление милосердной любви Царя Шаддая и Его Сына к погибшей Душе. Дьяволос же крепко призадумался и пришел к следующему заключению: "Помешать, по возможности, этой вести достигнуть ушей города. Ибо если Душа узнает, что Царь Шаддай и Сын Его Эммануил желают ей добра и обещают освобождение, а не наказания, то, без сомнения, она восстанет против меня и вернется к Ним".
И он стал еще внимательней и ласковей в обращении с князем Свободная Воля, но при этом строго повелел ему день и ночь сторожить у ворот Зрение и Слух.
- Я узнал, - обратился к нему царь, - о намерении Шаддая представить нас в глазах горожан изменниками, а их вернуть в первобытное рабство. Быть может, это одни лишь слухи, но все же ради безопасности и спокойствия города следует сделать все возможное, чтобы утаить это известие от Души. Я уверен, что эта новость вам так же неприятна, как и мне, поэтому арестовывайте всякую сомнительную личность и никого чужого в город не впускайте. Прикажите от моего имени установить круглосуточный дозор, который обязан ликвидировать всякого, кто начнет распространяться о намерениях Царя Шаддая.
Свободная Воля почтительно выслушал приказание своего владыки и с таким рвением принялся за дело, что вестники Царя Шаддая могли подумать, что Душа полностью ослепла и оглохла.
Дьяволос решил привести всех жителей города к присяге в безоговорочном подчинении ему. Он повелел им заявить во всеуслышание, что Шаддай не имеет права расторгнуть их согласие с дьяволом и преисподней.
Кроме того, он решил повязать горожан круговой порукой греха. На всех стенах и заборах были развешены объявления, что отныне всем все позволено, любое грязное и подлое дело официально разрешено, а тот, кто выскажет по этому поводу недовольство, навлечет на себя гнев Дьяволоса... Таким образом, он решил внушить горожанам, что у них нет пути к отступлению, ибо чем грешнее человек, тем меньше у него надежд на спасение. Он рассчитывал, что Эммануил при виде такого упадка нравов не захочет иметь с Душой ничего общего и даже отступится от нее, ибо Дьяволос достоверно знал, что Шаддай и Эммануил святы.
На всякий случай он придумал еще одну хитрость. "Прежде чем до жителей дойдет спасительная весть о помиловании, они должны узнать, что Царь Шаддай собирает армию, дабы вернуть их к себе в рабство. Из страха перед наказанием жители останутся со мной до последнего", - подумал он. Собрав горожан на огромной рыночной площади, он обратился к ним со словами:
- Друзья мои! Думаю, что вам не надо напоминать, что все вы мои подданные, которым я даровал свободу действий и воли. Через верного моего слугу Люцифера дошел до меня слух, что Царь Шаддай собирает армию, чтобы уничтожить город, а жителей увести в рабство. Я вас собрал, чтобы обсудить с вами наши действия против страшного врага.
Что касается меня, то я всегда найду возможность спастись и выжить. Думая лишь о себе, я мог бы бросить вас на произвол судьбы, но сердце мое так привязано к вам, что я чувствую, наши судьбы отныне уже неразделимы. Что ты скажешь, Душа? Чувствуешь ли и ты то же самое или предашь меня?
- Да погибнет тот, кто от тебя откажется! - был единодушный ответ.
- Конечно, - продолжал Дьяволос, - вам нельзя рассчитывать на помилование, ибо Царю Шаддаю это чувство незнакомо. Может быть, явившись сюда, Он сначала станет уверять, что прощает вас, но это будет только лицемерным обманом ради скорейшей над вами победы. Поэтому, что бы Он ни говорил, не верьте Ему, ибо, победив, Он потопит Душу в крови. Нам необходимо всем вместе выступить против воинства Шаддая, не соглашаясь ни на какие мирные условия и переговоры.
Но положим даже, что Он помилует некоторых. Это никак не распространяется на тех, кого я приблизил к себе за верную и преданную службу. Или, положим, хоть это и нереально, что Он помилует всех. Все это будет сделано с единственной целью полного порабощения, и участь ваша станет тяжелее прежней.
Разве Он даст вам ту свободу, которой вы пользуетесь теперь? Поверьте мне, что никакое рабство нельзя сравнить с тем, которое Он готовит вам. Кровь, кровь и кровь - вот что звучит в каждом слове Шаддая. Будьте осторожны! Я слышал, что Он близок. Дружно беритесь за оружие. Его много. Вполне достаточно, чтобы вооружить весь город с головы до пят. Шаддай не победит нас, если мы крепко будем держать в руках оружие. Идите же со мной в крепость, приготовимся к битве. Вот шлемы, броня, мечи и щиты и многое другое, что сделает вас непобедимыми.
Мой шлем придает уверенность в достижении блаженства. Кроме того, мир души не зависит от образа жизни. Даже если вы будете руководствоваться злобой сердца и похотью, вас ждет радость и наслаждение. Средство это испытанное, и кто этот шлем носит не снимая, тому не страшны ни стрела, ни меч, ни копье врага. Возьми же мой шлем, о Душа, и ты избежишь многих страданий.
Броня моя из кованого железа. Она сделана в моем царстве, и все мои подданные носят такую. Броня эта - черствое сердце, не способное к чувству. Кто облечется в нее, того не соблазнит никакое помилование, и не испугают никакие угрозы. Поэтому в этом оружии нуждается всякий, кто под моим знаменем сражается против Шаддая.
Меч мой, закаленный в адском огне, был испытан множество раз. Кто им хорошо владеет, того не может победить ни один враг.
Щит мой - неверие. Те, кто писал о битвах Эммануила с моими слугами, свидетельствовали, что Он "...не мог совершить там никакого чуда и дивился неверию их". Применяя это оружие, вы ни во что не будете верить. И если Царь заговорит о страшном суде, не верьте; если пообещает помилование в случае вашего раскаяния, не верьте; подвергайте скептическому анализу всякое слово Его, устное или написанное, и вы убедитесь, что все Его речи темны и запутаны. Он требует от Своих слуг бессмысленной и слепой веры, недостойной моих разумных и мудрых последователей. Поэтому противодействуйте всем Его наущениям и покажите себя достойными меня - вашего повелителя. Думающий и поступающий иначе становится моим врагом.
Есть у меня еще одно замечательное оружие - дух немой, бессилие в молитве, дух сопротивления всякому прошению о помиловании. И ты, о Душа, непременно воспользуйся этим оружием. Неужели вопиять вам о прощении? Никогда, если хотите остаться моими. Знаю, что вы люди отважные, и оружие я даю вам испытанное. Никогда не обращайтесь к Шаддаю с просьбой о помиловании. Да будет это желание чуждо вам! Еще могу вам предложить молот, палицу, лук и стрелы, никогда не дающие промаха.
Дьяволос раздал всем оружие и продолжал:
- Помни, о Душа, я твой законный царь, мне ты присягала в верности и обещала, что не отвернешься от меня. Помни об этом. Помни и мое доброе к тебе расположение. Не забудь о том, сколько благ я тебе даровал без того, чтобы ты меня о том попросила. Докажи свою преданность мне, когда враг мой задумает похитить тебя из рук моих. И еще одно. Если мы победим, то весь мир станет нашим, и тогда я по-царски награжу вас. И мы будем блаженствовать!
Настроив подобным образом дух жителей против Царя Шаддая, Дьяволос укрепил гарнизон, а сам укрылся в крепости, которую привел в полную боевую готовность. Горожане изо дня в день проводили боевые учения, еще больше разжигая в себе вражду к Шаддаю и усиливая преданность Дьяволосу...

Глава 3. ОСАДА ДУШИ
-------------------
Все это время Царь Шаддай держал наготове воинство, чтобы вызволить свое любимое детище, Душу, из-под власти Дьяволоса. Шаддай счел за лучшее не посылать Сына Своего, не попытавшись сначала вернуть себе город с помощью своих верных слуг. Им было приказано изучить ситуацию и постараться переубедить Душу вразумляющей речью. Войско состояло из сорока тысяч бессмертных воинов, которые составляли личную рать Царя и были избраны Им Самим.
Армия находилась под началом четырех военачальников, каждый из которых командовал десятью тысячами воинов. Полководцев звали: Воанергес, Убеждение, Суд и Казнь. Все они были искусными воинами и превосходно владели оружием.
У каждого отряда было свое боевое знамя, развевавшееся во время похода над головами храброго и умелого воинства.
Главный из них - Воанергес, имел в своем подчинении первый отряд, знаменосцем которого был Гром. Он нес черное знамя, а на гербе были изображены три сверкающие молнии.
Вторым отрядом командовал полководец Убеждение, его знаменосца звали Скорбь. Знамя отряда было бледных цветов, а герб - раскрытая книга законов, из которой вырывались языки пламени.
Третий отряд находился под командованием Суда. Знаменосец по имени Ужас держал в руках знамя пурпурного цвета, а на гербе была нарисована раскаленная печь.
Во главе четвертого отряда шел Казнь со своим знаменосцем Правосудие. Над головами реяло знамя кровавого цвета, а на гербе можно было видеть бесплодное дерево и секиру, занесенную над ним.
Царь Шаддай призвал к Себе всех четырех вождей. Они предстали перед Ним вместе со своими отрядами, вооруженными соответственно своему достоинству и званию. Царь приказал им отправиться в поход и исполнять свои обязанности верно и исправно. Вот суть царского поручения:
"От великого Шаддая, Царя Души, верному и храброму полководцу Воанергесу.
О ты, Воанергес, один из Моих грозных и верных вождей, начальник десяти тысяч верных слуг Моих, иди во имя Мое с силами твоими к несчастной Душе. Предложи городу условия мира и прикажи жителям сбросить иго тирании злобного Дьяволоса. Да вернутся они ко Мне - их законному Царю и Владыке. Повели городу очиститься от всякой грязи, которую внес в нее самозванец, и сам внимательно проследи за точным исполнением этого. Если они послушают тебя и искренне раскаются в содеянном, не причиняй ни малейшего вреда никому из них, а обращайся с каждым из них, как с другом и братом, ибо они мне дороги. И передай им, что придет время, когда Я сойду к ним и явлю Свою милость.
Но если, несмотря на твои увещания и доказательства, что ты говоришь с ними от имени Моего, они окажут сопротивление, повелеваю тебе употребить всю твою власть и силу, чтобы покорить их. Ступай!"
Остальные военачальники получили подобные же инструкции.
Они облеклись в новые одеяния и, по слову Царя Шаддая, двинулись с развевающимися знаменами к великому когда-то городу. Воанергес шел во главе своего отряда. Убеждение и Суд, каждый впереди своего войска, следовали за ним. Замыкал шествие Казнь со своими воинами. Путь был далекий, и им пришлось пройти через многие страны. Нигде они никого не тронули, напротив, везде благословляли именем Царя Шаддая.
Наконец они увидели вдали захваченный Дьяволосом город. При виде падшей Души, воины и вожди стали оплакивать ее жалкое состояние, ибо на ней отчетливо был заметен отпечаток Дьяволоса: угнетение и рабство, в котором жила его жертва.
Подойдя к городу, они направились к воротам Слух и разместились там лагерем, разбив походные шатры и палатки. Затем они обратились к жителям города.
Город, увидев это грозное и великолепное воинство с развевающимися пестрыми знаменами, пришел в смятение. Все выбежали из своих жилищ, чтобы разглядеть незнакомцев. Но хитрая лиса Дьяволос, боясь, чтобы народ не отворил ворота после первых же слов военачальников, вышел из замка и велел всем собраться на базарной площади. А когда его приказание было исполнено, обратился к толпе с такой речью:
- Друзья, - начал он, - хоть вы мои храбрые и верные товарищи, но я не могу не побранить вас за сегодняшнюю неосторожную выходку: все высыпали, чтобы поглазеть на блестящее и мощное войско, которое вчера прибыло под стены города с намерением начать осаду. Знаете ли вы, кто они, откуда и какую преследуют цель? Они пришли от Того, о Котором недавно мы говорили. Они полны решимости разрушить город. Из-за Него-то я и постарался вооружить вас с головы до пят, для отражения Его нападений мы построили столько укреплений. Поэтому не следовало ли вам, прежде всего, поднять тревогу и занять оборону, а может быть, и сразу отогнать врага от крепостных стен? Вы бы себя показали в таком случае храбрыми мужами, а теперь у меня даже возникло опасение: не оробеете ли вы при первом же выстреле настолько, что не будете в состоянии защищаться? Но для того ли я приказал удвоить караул и запереть все ворота? Для того ли ожесточил вас и дал вам железную душу и каменное сердце, чтобы вы себя показали неразумными детьми, которых забавляет вид пестрых знамен? Нет, приготовьтесь к обороне, бейте тревогу, снарядитесь по-военному, дабы враги наши не сомневались в том, что не так-то легко овладеть городом, жители которого такие герои.
Больше не буду бранить и упрекать вас, но настаиваю на строгом выполнении всех моих приказаний. Никто без моего предварительного разрешения не имеет права выглядывать за ворота. Вы слышали мою волю. Строго исполняйте мои приказания, и вы всегда будете пользоваться моим заступничеством, ибо я пекусь о вас так же искренне, как о самом себе. А теперь расходитесь по своим домам!
Нельзя было не заметить внезапной перемены в поведении жителей с этой минуты. Они, как безумные, забегали по городу, громко крича: "Помогите! Помогите! Враг хочет захватить наш город!" Эти возгласы долетели до ушей Дьяволоса, и он с удовлетворением заметил: "Вот, теперь все хорошо. Теперь вы выказываете мне искреннюю покорность. Держитесь так, и пусть они попробуют взять нас".
После трех дней спокойного выжидания вождь Воанергес приказал своему трубачу подойти к воротам Слух и объявить от имени Царя Шаддая, что посланники Его просят у жителей встречи. Трубач по имени Замечайчтослышишь подошел к воротам и исполнил приказание. Никто не показался ни на стенах, ни у ворот, все боялись ослушаться Дьяволоса. Трубач, немного подождав, вернулся к своему полководцу и доложил ему о неудаче. Воанергес глубоко опечалился и велел трубачу идти в палатку. Немного погодя, Воанергес снова приказал трубить у ворот Слух, и опять безрезультатно.
Тогда военачальники собрали совет и решили силой заставить город признать власть Царя Шаддая.
Воанергес в третий раз велел своему трубачу подойти к воротам "Слух" и во имя Царя Шаддая еще раз предложить начать переговоры. Приказание было исполнено. В первый раз жителям было сказано, что, если они не повинуются, осаждающие возьмут город приступом.
Тогда к воротам подошел князь Свободная Воля и сердито спросил, кто он и зачем трубит так громко.
Трубач объяснил ему, что городу будет лучше, если он сдастся добровольно. В противном случае надо рассчитывать на самые страшные последствия.
Свободная Воля пообещал доложить об этом своему царю. На это посланец Воанергеса ответил, что они не имеют поручений к Дьяволосу, но только к Душе, и пришли спасти ее от тирании самозванца.
Князь согласился передать эти слова народу.
Но время шло, а ответа все не было. Воанергес продолжал настаивать на своем, и потому послал трубача в четвертый раз. Он затрубил еще громче, и жители стали подниматься на городскую стену, укрепив на всякий случай ворота Слух. Воанергес потребовал к себе городского голову, которым был князь Неверие. Увидев его, Воанергес с негодованием во всеуслышание воскликнул:
- Мне нужен не этот временщик, а прежний голова Разумение, именно к нему у меня есть поручение.
Тогда в дело вмешался Дьяволос:
- Вы уже в четвертый раз беспокоите Душу своей трубой. От чьего имени вы делаете это и что вам надо?
Но Воанергес оставил без ответа вопрос Дьяволоса и обратился к жителям города:
- Да будет тебе известно, несчастная, возмутившаяся Душа, что всемилостивейший Царь Шаддай послал меня с поручением убедить тебя добровольно вернуться к Нему. Он приказал мне также в случае согласия обращаться с вами, горожанами, как с друзьями и братьями. Но в случае вашего неповиновения нам велено завладеть городом силой.
Затем к жителям обратился Убеждение, на гербе которого была выбита раскрытая книга законов:
- Слушай, Душа, мои слова! Ты некогда славилась своей непорочностью, а ныне впала в ложь и обман. Ты слышала, что возвестил тебе брат мой, военачальник Воанергес? Тебя ждет в грядущем блаженство, если ты со смирением примешь условия мира, который ныне тебе предлагает Тот, Кто может жестоко покарать тебя, ибо кто устоит против гнева Царя Шаддая? Если ты вместо раскаяния станешь оправдываться, то нанесешь себе вред. Как ты объяснишь свое повиновение тирану Дьяволосу? А твое забвение законов Царя Шаддая и покорность законам Дьяволоса? Зачем ты взяла в руки оружие и затворила свои ворота пред нами, верными слугами твоего законного Царя? Одумайся и прими наши условия, не отвергай помилования, но постарайся освободиться от власти Дьяволоса. Быть может, этот обманщик уверил тебя, что мы думаем лишь о собственной выгоде, но знай, что мы исполняем волю Царя Шаддая и желаем тебе добра.
Еще замечу тебе, Душа, неужели тебя не поражает милосердие Шаддая? Он, будучи оскорблен тобой, смиренно вступает с тобою в переговоры только для того, чтобы ты вновь для своего же блага признала Его власть над собой! Нуждается ли Он в тебе, как ты нуждаешься в Нем? Но Он милостив и желает, чтобы Душа не погибла, но уверовала в Него!
Третьим выступил Суд, знамя которого было пурпурового цвета, а герб - раскаленная печь.
- Дорогие жители Души! Давно уже вы не выполняете волю Царя Шаддая! Нам приказано вернуть вас к Нему. Не верьте обманщику Дьяволосу, который хочет уверить вас в том, что Шаддай не всесилен. Дверь милосердия, которую Он ныне отворяет вам, не всегда будет открыта, ибо день суда не за горами. О Душа! Царь твой предлагает помилование даже после всех оскорблений, нанесенных тобой. Он протягивает тебе золотой скипетр прощения и держит отворенной дверь пред тобою. Неужели ты не хочешь войти в нее? Знай, вновь она уже не отворится никогда. Суд и приговор в Его руке: вверься Ему. Ты заслужила Его гнев, а в гневе Он страшен. И потому, Душа, побойся Его! Никакой выкуп не спасет тебя. Интересует ли Его твое мирское богатство? О нет, не надо Ему ни золота, ни всей силы твоей. Ему нужна ты!
При этих словах некоторые заметили, что Дьяволос затрепетал. Суд же продолжал:
- О злосчастная Душа, ужели ты и теперь не отворишь дверь твоего сердца посланникам Царя? Будешь ли ты спокойна в день исполнения приговора над тобой? Скажи, сможешь ли ты испить, как сладкое вино, чашу гнева, уготованную Дьяволосу и слугам его? Одумайся, пока не поздно!
Наконец выступил четвертый полководец - Казнь:
- О Душа, ты плодоносила, но ныне стала бесплодной. Когда-то ты была радостью Царя Шаддая, сегодня ты - вертеп Дьяволоса. Внимай словам, переданным Самим Шаддаем. Вот и секира лежит у ствола, чтобы всякое дерево, не приносящее доброго плода, было срублено и брошено в огонь. Ты, Душа, хуже этого бесплодного дерева, ты приносишь злые плоды, которые горьки, словно желчь. Ты восстала против своего Царя, и вот пришли мы - власть и сила Его, мы - секира, лежащая у корня твоего. Что ты решишь? К кому обратишься? Скажи мне, прежде чем нанесен удар: хочешь ли ты добровольно покаяться? Мы пришли предупредить тебя. Топор занесен, и до того мгновения, когда он опустится, ты должна сделать выбор. Что же ты изберешь? Хочешь ли сама вернуться к своему Царю, или же нам брать тебя штурмом? Если я опущу топор, о Душа, ты будешь срублена под корень. О жалкая Душа! Знай, что долготерпение Царя не вечно. И не думай, что это лишь пустые угрозы и что наш Царь не имеет власти и силы исполнить свои обещания. О Душа, ты вскоре сможешь убедиться в том, что если слова Царя будут оставлены без внимания, ты будешь предана огню. Твой грех привел царское воинство к твоим стенам. Ты слышала все, что говорили мои собратья, и все-таки не отворяешь ворота. Скажи свое решение, Душа, останешься ли ты во грехе или примешь условия мира?
Город отказался внимать речам мудрых вождей, однако некоторые слова все-таки проникли сквозь ворота Слух. Но этого было недостаточно, чтобы распахнуть их. Горожане попросили дать им время подумать. Вожди согласились при условии, если жители выдадут им Усыпителя, в противном случае решение Души должно быть объявлено тотчас. "Ибо, - сказали они, - пока Усыпитель будет отравлять воздух города, всякое доброе намерение и любая хорошая идея будут заражены злом, и ничего хорошего нельзя будет ожидать".
Дьяволос, не желающий лишиться своего слуги, решился было ответить сам, но, подумав, приказал Неверию ответить вождям воинства Шаддая.
- Господа! - начал он. - Вы подошли к стенам города, разбили лагерь, в чем, к сожалению, мы можем убедиться, беспокоите и смущаете покой нашего царя и народа. Откуда вы? Мы вас знать не знаем, и знать не хотим. Вы утверждаете, что пришли сюда по приказу Царя Шаддая, но по какому праву Он вам это повелевает, нам пока не известно. Вы уговариваете жителей города оставить своего царя и перейти к вашему, утверждая, что Шаддай простит все, если жители это сделают. В случае, если город наш не захочет прислушаться к вашим увещаниям, вы грозите страшными карами. Теперь отвечу, что ни великий царь Дьяволос, ни я, его слуга Неверие, ни честный город Душа не верим вам, и нам нет дела до вас, ваших намерений и даже до Самого вашего Владыки, пославшего вас. Мы не боимся ни Его власти, ни Его величия, ни Его наказания и не согласимся на ваши предложения. Вы угрожаете нам войной, но мы будем защищаться, сил у нас достаточно. Не имея никакого желания с вами долго разговаривать, скажу только, что мы считаем вас за сборище бездомных бродяг, оставивших своего Царя и шатающихся по миру в поисках какой-либо страны или города, которые можно покорить. Но не такова Душа: мы вас не боимся и вам не сдадимся. Итак, мы вас не боимся, вам не верим, никогда не покоримся и ворота наши не отворим. Мы даже не позволим вам долго оставаться у наших стен: народ наш любит покой, а ваше присутствие всех раздражает. Поэтому убирайтесь-ка подобру-поздорову!
Тут князь Свободная Воля стал вторить Неверию:
- Господа! Мы слышали ваши предложения и угрозы. Вы сильно ошибаетесь, если думаете, что мы вас испугались. Мы требуем в три дня убраться отсюда. В противном случае вы узнаете, что значит беспокоить царя нашего, Дьяволоса, который грозен, как лев.
Сказал свое слово и летописец Забвениедобра:
- Господа! Вы слышали, насколько деликатно ответили наши вожди на ваши дерзкие речи. Они предложили вам снять осаду, а ведь вы могли бы давно почувствовать силу нашего оружия. Но так как мы народ мирный и любим спокойствие, то и вам не хотим причинить зло.
Весь город возликовал, когда услышал ответы своих вождей. Зазвонили колокола, зазвучали песни.
Дьяволос вернулся в крепость, а князь Свободная Воля усилил стражу у ворот Слух и запер их на два замка. Сторожем был назначен старик Предубеждение, ворчливый и всем недовольный, к тому же без рассуждений порицавший всякую добрую мысль. В подчинение ему были даны несколько глухих горожан.
Услышав столь наглые ответы, вожди Царя Шаддая начали готовиться к штурму города. Главные силы были сосредоточены у ворот Слух потому, что только через них могли доходить их слова до горожан. Пароль наступающих гласил: "Вы должны родиться свыше". Трубачи затрубили, и закипел бой.
Жители города затащили на башню ворот Слух две огромные пушки, одна из них называлась Гордостьума, другая - Упрямство. Душа возлагала большие надежды на это оружие. Вылиты пушки были в замке Дьяволоса литейщиком по имени Напыщенность и на самом деле имели очень грозный вид. Вожди Царя Шаддая были настолько осторожны, что пушечные ядра никого не задели, хотя со свистом пролетали мимо ушей их воинов.
Помимо этих пушек, у Души было немало другого оружия.
Воины Шаддая сражались храбро. Главные их силы были брошены на ворота Слух. Военачальники были убеждены, что в первую очередь надо растворить именно эти ворота. Они подтянули к ним несколько таранов и осадных орудий. Битвы были тяжелыми, но город не сдавался. Из-за отчаянной, яростной борьбы Дьяволоса, неустрашимости князя Свободная Воля, действий Неверия и Усыпителя штурм не принес победы. Все лето продолжалась осада, но Душа не была взята. С наступлением зимы армия Шаддая удалилась на зимние квартиры.
Остановимся подробнее на нескольких событиях этого военного лета. Когда вожди Шаддая подходили к городу Душе, они встретили трех юношей, которые попросили записать их в свои ряды. Их звали: Предание, Человеческаямудрость и Человеческийвымысел. На вид это были храбрые воины. В ответ на их просьбу вожди посоветовали им еще раз обдумать свое решение и поведали им свои намерения. Юноши ответили, что решение они приняли уже давно и оно непоколебимо. Тогда Воанергес согласился и записал их в ряды своих воинов. Когда началась одна из битв, войско князя Свободная Воля вышло за ворота и напало на людей Воанергеса. Среди них находились и эти трое юношей, которых взяли в плен и повели в город. Весть об этом сразу облетела весь город и дошла до Дьяволоса. Самозванец велел послать за ними и стал расспрашивать их, кто они, откуда и что делали в армии Шаддая. Выслушав ответы, Дьяволос предложил им поступить к нему на службу, то есть воевать против прежнего своего Царя. Юноши ответили, что главное в их жизни не вера и убеждения, а счастье и судьба, и потому они согласны на все и охотно примкнут к осажденным. Дьяволосу верой и правдой служил некий полководец Равнодушие, за что царь его очень жаловал. К нему и послал он этих трех юношей со следующей запиской:
"Дорогой мой военачальник! Податели этой бумаги желают поступить в наше войско. У меня нет более достойного полководца, чем ты, поэтому посылаю их к тебе. Прими их под свое водительство".
Равнодушие исполнил приказ и юношу по имени Человеческийвымысел назначил своим знаменосцем.
Нельзя сказать, что армия Царя Шаддая терпела только поражения. Им удалось снести верхнюю часть башни городской ратуши, что обнажило истинную сущность Неверия. Чудом спасся князь Свободная Воля, а однажды даже от их оружия погибло шестеро воевод: Божба, Распутство, Ярость, Ложь, Пьянство и Подмена. Осаждавшими также были выведены из строя обе пушки.
К великому неудовольствию врага, но к славе своего Царя, войско Шаддая, стоя на зимних квартирах, время от времени увещевало заблудших горожан. Стало невозможным столь вольготно, как прежде, предаваться разврату. Лишь только обыватели впадали в разгул, раздавались такие тревожные трубные звуки, что все приходили в смятение. Нередко тишина долгих зимних ночей прерывалась трубными звуками, иногда через городские стены залетали пущенные из пращей камни. Часто доносились воинственные крики осаждающих. Случалось также, что кого-нибудь из жителей ранило, и он нарушал тишину душераздирающим воплем. Словом, горожане жили в постоянном страхе. Даже Дьяволос, в конце концов, лишился сна.
Самые разные мысли стали приходить в голову горожанам. Некоторые говорили, что так жить невозможно. Другие считали, что скоро все это прекратится. Третьи предлагали обратиться к Царю Шаддаю, чтобы положить конец этому ужасу. Четвертые сомневались, что Он согласится их простить. Старый летописец Совесть вновь стал громко увещевать Душу, и его слова были подобны громовым раскатам.
В городе во многом стал ощущаться недостаток, желание веселиться исчезло, наслаждения потеряли всю свою новизну и прелесть. Признаки усталости были видны на лицах жителей. Душа жаждала мира и благоденствия.
Насколько мне известно, Душа уже и сдалась бы на милость Победителя, если бы не препятствовали этому упрямый старик Неверие и верный своему царю князь Свободная Воля. Дьяволос рычал от ярости, видя колебания горожан... В городе царили ужас и смятение. Среди зимы вожди царя Шаддая решили обратиться к Душе с тремя воззваниями, надеясь все-таки убедить их.
Передать воззвания городу было поручено трубачу Воанергеса Замечайчтослышишь.
В первом сообщалось, что все воинство Шаддая жалеет жителей города и заранее оплакивает их неминуемую погибель в случае непокорности. Если, прибавил он, город покается, милосердный Шаддай пощадит Душу. Поэтому они убедительно просят горожан не оказывать сопротивления и не обрекать себя на вечные муки.
Во второй раз трубач протрубил резче. Жители были поставлены в известность, что отказ отворить ворота посланникам Шаддая только разжигает их воинское честолюбие. Вожди решили либо покорить Душу, либо погибнуть под ее стенами.
В третий раз голос трубы прозвучал еще громче. Текст послания был краток: либо отворить ворота, либо рассчитывать на милосердие Шаддая будет уже поздно.
Эти три предупреждения так устрашили город, что жители собрали совет, после чего князь Свободная Воля отправился к воротам Слух и сигналом трубы возвестил, что идет к войскам Шаддая парламентером. Царские вестники, каждый с десятью тысячами воинов, подъехали к стенам. Князь объявил, что жители города услышали их предложения и, в свою очередь, предлагают свои условия.

Во-первых, чтобы старейшины их, летописец Забвениедобра и городской голова Неверие, остались на своих постах.
Во-вторых, чтобы никто из приближенных великого Дьяволоса не был уволен.
В-третьих, чтобы жителям города дозволено было сохранить все те права и привилегии, которые они имели во время царствования Дьяволоса, давно уже господствующего над ними.
В-четвертых, чтобы никакой закон не принимался без согласия на то горожан.

Вот наши условия, и если они будут приняты, мы покоримся Царю Шаддаю.
Когда вожди услышали эти наглые требования, они попросили Воанергеса в качестве парламентера заявить в ответ следующее:
- О жители злосчастного города Душа! Я было возрадовался, когда услышал ваш трубный звук. Но, когда вы прочли ваши безумные условия и лукавые предложения, моя радость сменилась скорбью, и вместо надежды на ваше обращение в моем сердце поселился страх: вы готовите себе вечную погибель. Я полагаю, что эти условия, недостойные ушей верного слуги Царя Шаддая, придумал старик Уверенный, старый враг Души. Мы отвергаем их. Но если вы отдадите себя в наши руки, или вернее, во власть нашего Царя, Он дарует вам такие права и привилегии, которых вы даже представить себе не можете. Если вы на это не согласитесь добровольно, мы будем действовать безжалостно.
Тогда Неверие воскликнул:
- Какой же глупец, не побежденный своим врагом, как мы теперь, добровольно согласится отдать свой меч? С моей стороны согласия на это не будет. Разве мы знаем характер Царя? Некоторые говорят, что Он гневается на Своих подданных за малейшее нарушение Его воли. Другие добавляют, что Он требует от них больше, чем они могут дать. И если Душа потеряет то, что имеет, и однажды уступит другому и отдастся другому, никогда ей больше не вернуть себе свободы. Было бы безумием с ее стороны отдать себя во власть Шаддая. Кто может сказать, кого Царь велит казнить? А может, Он в наказание истребит все население?
Эта речь Неверия положила конец переговорам. Вожди Царя Шаддая с воинами вернулись на свои зимние квартиры, а Неверие - в замок к своему господину.
Дьяволос заставил его слово в слово передать обо всем случившемся и, обняв верного своего слугу, сказал ему:
- Обещаю тебе, что, если мы удачно выпутаемся из этой истории, я повышу тебя в ранге. Я назначу тебя моим наместником, и ты, подобно мне, будешь повелевать всей вселенной. Все будет подвластно твоей воле.
Городской голова вышел от Дьяволоса, радуясь и теша себя надеждою на исполнение всего, что наобещал ему Дьяволос.
Между тем отказ городского головы Неверие, высказанный в такой форме, вызвал в городе волнение. Пока Неверие беседовал с самозванцем, прежний городской голова Разумение и летописец Совесть, узнав о происшедшем, стали уговаривать жителей принять предложение царских посланников:
- Как можно так легкомысленно относиться к словам Царя Шаддая? Он предлагает нам помилование, а мы не верим Ему.
Настроение горожан снова упало. Сначала вполголоса, а потом во всеуслышание народ стал роптать на Дьяволоса и взывать к Шаддаю и его полководцам. Когда весть об этом дошла до Неверия, он явился усмирить бунт, но толпа столь решительно накинулась на него, что ему пришлось бы плохо, если б он поспешно не заперся в своем доме. Народ в ярости окружил его дом и пытался его разгромить. Здание имело прочные стены, и все старания толпы оказались тщетными. Собравшись с духом, Неверие появился в отворенном окне и обратился к бунтовщикам:
- По какому случаю стоит этот шум?
- Ты и твой повелитель действовали неправильно и дурно обошлись с вождями Царя Шаддая, - ответил ему князь Разумение. Виновны вы в следующем. Во-первых, вы не допустили ни меня, ни Совесть присутствовать на совете. Во-вторых, ты придумал такие условия мира, которые принять невозможно. В-третьих, после того, как царские военачальники нам объявили условия нашего помилования, ты своими безбожными и грубыми речами сорвал заключение возможного мира.
Услышав эти слова, Неверие закричал:
- Измена, измена! К оружию, верные слуги Дьяволоса!
- Ты можешь истолковывать мои слова, как угодно, но, повторяю, посланники такого великого Царя, как Шаддай, вправе требовать от города лучшего приема, - заметил Разумение.
- Я верен присяге, данной своему государю, а вы призываете народ к бунту.
Тут в разговор вмешался летописец Совесть:
- То, что говорит Разумение, - сущая правда. Ты враг Души. Твое выступление нанесло ущерб городу, оскорбило полководцев Царя Шаддая и обернется злом против всех нас. Если бы мы приняли условия, то были бы спасены, но теперь нам грозит беда, и исключительно по вашей милости.
- Я немедленно иду с докладом к Дьяволосу! - вскричал Неверие.
- И царь, и ты сам - чужеземцы, - ответил Разумение. И кто знает, не предадите ли вы нас ради спасения собственной шкуры? А то еще и подожжете город, а сами сбежите, бросив нас на произвол судьбы?
- Где ваше смирение перед вашим повелителем Дьяволосом? - продолжал Неверие. - Не сомневайтесь, он найдет способ наказать вас за непослушание!
Во время этой словесной перебранки прибежали князь Свободная Воля, сторож Предубеждение и оратор Усыпитель и поинтересовались причиной спора. Все начали говорить наперебой, так что понять что-либо было невозможно. Но приказано было всем замолчать, и старая лиса Неверие обратился к собравшимся:
- Разумение и Совесть - вот два бунтовщика, подбивающие народ на мятеж против нашего царя.
Толпа разделилась: одни поддерживали Совесть, другие - Неверие. Сторонники Неверия требовали заключить Разумение и Совесть в тюрьму, сторонники Совести кричали, что они этого не позволят, ибо признают своим Царем Шаддая и подчиняются только Его законам. На это они слышали в ответ, что Дьяволос выше всех царей. Эта сумятица, этот крик и шум продолжались в течение нескольких часов, и "переговоры" в конце концов закончились дракой и потасовкой. Старика Совесть два раза сбивали с ног, а Разумение чуть не погиб от выстрела из пищали, но, к счастью, стрелявший промахнулся. Усыпителя ранили в голову, старика Предубеждение повалили наземь. Равнодушие, любимец Дьяволоса, поддерживал именно его, но ему не доверяла ни одна из сторон. Одним словом, противники понесли существенные потери. Только князь Свободная Воля хладнокровно смотрел на все, не примыкая ни к тем, ни к другим, однако улыбнулся, увидев вымазанного грязью Предубеждение и Равнодушие, которому сломали ногу.
Когда народ успокоился, Дьяволос приказал заточить в тюрьму Разумение и Совесть как главных зачинщиков беспорядка. Жизнь города вновь потекла спокойно. С пленными обращались жестоко, и жизнь их находилась в постоянной опасности.
Однако вернемся к военачальникам армии Шаддая. Вернувшись в свой стан, они созвали военный совет. Некоторые считали, что город надо брать штурмом. Большинство же предлагали дать еще одно предупреждение, так как колебания Души внушали надежду на то, что она образумится. Быть может, некоторые из жителей пожелают сдаться, а если их грубо оттолкнуть, они будут вынуждены перейти в стан врага.
Все согласились, и трубач вновь был послан к воротам Слух. Жители высыпали из домов, и до их слуха дошли такие слова:
- О гордая и жалкая Душа! Долго ли ты еще будешь пребывать в своей греховности? Доколе станешь отвергать предложения мира от Царя Шаддая и доверяться лживым обещаниям Дьяволоса? Неужели ты думаешь своими дерзкими речами испугать Владыку Шаддая? Разве Он из страха убеждает тебя обратиться? Или ты думаешь, что ты сильнее Его? Взгляни на небо и посмотри, как далеки от тебя звезды. Можешь ли ты остановить Солнце или помешать Луне светить ночью? Можешь ли ты сосчитать звезды или запретить дождю орошать землю? Можешь ли заставить океан выйти из берегов? На все это способен только наш Царь, от имени Которого мы пришли к тебе, чтобы убедить тебя признать власть Его. Именем же Его теперь требуем, чтобы ты сдалась Его посланцам.
От этих слов жители растерялись. В эту минуту вышел к ним Дьяволос и, пользуясь замешательством, обратился к ним так:
- Верные слуги мои, если Царь Шаддай и впрямь столь всемогущ, Он не может внушить вам ничего, кроме ужаса и страха. Он желает превратить вас в Своих рабов. Неужели вы можете поверить, что в мире вообще существует всемогущество? Вам нелегко будет под Его господством. Я царь ваш, но с вами на равных, и вам не надо трепетать предо мною. Вспомните, что это равноправие я вам даровал. Если верно то, что говорит этот трубач, значит, население всего мира, кроме тебя, Душа, находится у Него в рабстве. Значит, нет во всей вселенной несчастнее, нет униженнее этих людей. Подумай, о Душа, я не хочу расставаться с тобой, ибо мне тяжело отказаться от тебя. Но рассуди, ведь лучше синица в руке, чем журавль в небе. Ты свободна, и у тебя есть добрый царь, только люби и цени его!
После этой речи город снова ожесточился против Царя Шаддая. Мысль о его величии ужасала, мысль о его святости повергала жителей в отчаяние. Поэтому, посовещавшись, они ответили трубачу, что приняли твердое решение стоять за Дьяволоса и не сдаваться Шаддаю. И потому впредь не имеет смысла обращаться к ним с предложениями о мире, ибо они скорее умрут на месте, чем пойдут на какие-либо уступки.
Итак, казалось, все погибло, и спасти Душу нет никакой возможности. Однако вожди Шаддая, хорошо знавшие могущество своего Царя, не желали признать себя побежденными. Вскоре они обратились к городу с новым воззванием, но жители продолжали упорствовать во грехе.

Глава 4. ЭММАНУИЛ
-----------------
Царские вожди решили не посылать больше воззваний и попытаться иначе подчинить Душу власти Царя Шаддая. Они собрали совет, на котором каждый высказал свое мнение. Заключительное слово сказал вождь Убеждение:
- Друзья! Во-первых, нам нужно не прекращая метать из наших пращей, чтобы держать город в постоянной тревоге. Это помешает лукавому еще больше упрочить свою власть над Душой.
Во-вторых, мы должны отправить донесение нашему Царю Шаддаю о плачевном положении города. Умоляя Его простить наши неудачи, нам необходимо просить Его даровать нам большую силу убеждения. Кроме того, нам нужно подкрепление с мудрым командующим во главе, дабы не оказались напрасными наши усилия, и город был взят во славу Его!
Все единодушно поддержали его, и Царю Шаддаю было послано следующее послание: "Всемилостивый и всеславный Царь, Владыка и Творец Души! По Твоему повелению мы, не щадя жизни, воевали с Дьяволосом. Мы сделали все возможное, чтобы убедить Душу покориться Твоей власти, но ни увещевания, ни обещание помилования, ни угрозы и осадные орудия не принесли успеха. Дьяволос, Неверие и Свободная Воля - предводители мятежа и городского восстания. О Царь царей! Прости нашу неудачу и даруй нам больше силы и умения для покорения Души. Пошли нам военачальника, который бы наставил нас, как действовать для славы Твоей, дабы Душа снова полюбила Тебя всем сердцем и устрашилась окончательно лишиться Твоего милосердия. Аминь".
Это послание было послано Царю с гонцом по имени Любовь к человеку.
Оно было вручено Сыну Царя, Который взялся передать его Своему Отцу. Сын прочел написанное, сделал несколько замечаний и передал все Шаддаю.
Добрый Царь обрадовался этому прошению, тем более, что оно было подано Сыном, Который говорил о Душе с тревогою и любовью. Тогда Шаддай обратился к Эммануилу:
- Сын Мой возлюбленный! Ты знаешь положение, в котором оказалась Душа, и то, какие меры к ее вразумлению были предприняты. Итак, Сын Мой, готовься отправиться под стены Души. Ты возьмешь верх над врагом и вернешь Мне Душу.
Эммануил на это ответил:
- "Я желаю исполнить волю Твою,.. и закон Твой у меня в сердце". Давно Я ждал этого дня. Даруй же Мне ту силу, которую Ты в Своей премудрости найдешь нужной, и Я избавлю Душу от Дьяволоса и его власти, от которой она погибает. Сердце Мое не раз сильно скорбело о злосчастной Душе, а ныне оно исполнено надежды. Я счастлив, что избран Тобою для спасения Души от власти Дьяволоса. Я отомщу тем, кто отнял у нас Душу и погрузил ее в грех, а ее возвращу в Твои руки.
Лишь только Эммануил произнес эти слова, как весть о Его назначении Главнокомандующим облетела окрестности, и многие посчитали за честь записаться под Его начало.
Гонец сообщил о решении Шаддая в скором времени послать Эммануила с непобедимой и бесчисленной ратью. Вожди восприняли эту весть с неописуемой радостью. Казалось, что вся вселенная ликовала. Дьяволос же испугался.
Жители же Души к этому времени настолько погрязли в грехе, что пропустили это известие мимо ушей. Сам Дьяволос через своих разведчиков был всегда в курсе того, что происходило при дворе Царя Шаддая, и никого на свете не боялся так, как Эммануила, Который однажды уже дал ему почувствовать Свою силу...
В назначенное время Эммануил во главе войска отправился в путь, взяв с Собою еще пятерых вождей.
Первый из них был знаменитый вождь Вера; цвет стяга войска был красный, и нес его знаменосец Обетование. На гербе белый агнец и золотой щит. Под началом Веры находилось десять тысяч воинов.
Второй - Надежда - был столь же знаменитым вождем. Стяг был голубого цвета, его нес Ожидание. На гербе сверкали три золотых якоря. И под его началом было десять тысяч воинов.
Третий - храбрый вождь Любовь. Стяг войска был зеленого цвета, а имя знаменосца - Милосердие. На гербе были изображены сердце и трое нагих сирот, прижатых к сердцу. Под началом вождя находилось десять тысяч воинов.
Четвертый вождь - Безгрешность. Стяг войска имел белый цвет, а на гербе светились три золотых голубя. Знаменосца звали Незлобивый.
Пятый вождь - Терпение. Его знаменосец по имени Долготерпеливый нес стяг черного цвета, а на гербе были нарисованы три стрелы, пронзившие золотое сердце.
Вождь Вера шел со своим войском первым, а пред ним ехал в колеснице Эммануил. Его оружие было из чистого золота и сверкало, как солнце. Доспехи вождей Его сияли, словно звезды на небе. Тараны, пращи, пушки - все необходимое для штурма Души было при войске.
Наконец они подошли к городу и станом расположились у стен Души. Все четыре вождя армии Шаддая, осады которой не имели успеха, явились для доклада к Главнокомандующему Эммануилу. Совет вождей постановил объединить обе армии. Когда ветераны увидели, какое сильное подкрепление прибыло к ним на помощь, они приветствовали его столь восторженно, что Дьяволос пришел в неописуемый ужас. Эммануил приказал войску окружить город со всех сторон, чтобы Душа поняла, что положение ее безвыходно. Возле города были насыпаны две высокие горы: гора Милость - справа и гора Правосудие - слева. Сооружены были также вал Истина - форпост Безгреха, на которых были установлены метательные орудия. У ворот Слух была устроена насыпь.
Когда горожане увидели все эти приготовления, орудия, сооружения и огромное воинство, окружившее Душу плотным кольцом, они поняли, что невозможно даже представить себе, что ждет их в случае поражения.
Затем Эммануил велел поднять между орудиями, поставленными на горе Милость, белое знамя. Этим Он хотел дать понять Душе, что, во-первых, Он милостив к ней в случае ее обращения, и, во-вторых, если Ему придется применить силу, то в этом виновато их упорство.
И вот белое знамя с изображением трех золотых голубей развевалось целых два дня, чтобы дать жителям время обдумать их положение и выработать возможный план действий, но они, по-видимому, не обратили на него внимания и не дали ответа Эммануилу.
Тогда по Его приказанию на горе Правосудие был вывешен стяг пурпурного цвета. Знамя войска под командованием вождя по имени Суд, на гербе которого была изображена раскаленная печь, развевалось перед стенами города в течение нескольких дней. Но и на него жители не обратили никакого внимания.
Наконец Эммануил приказал вывесить черное знамя, знамя войска под предводительством Воанергеса. На гербе этого войска были видны три сверкающие молнии. Но даже это знамя и этот герб не заставили жителей города одуматься.
Когда Эммануил убедился в том, что ни милость, ни грозность суда не затронули Души, Он возмутился духом и сказал:
- Столь непонятное поведение жителей города происходит, очевидно, из-за неопытности в деле ведения военных переговоров, а не по причине ненависти к нам осажденных, и потому следует еще раз объяснить городу, что его ждет, если Я начну войну против Моего врага Дьяволоса.
Вот и послал Он слуг Своих к жителям города для истолкования им значения вывешенных знамен. Кроме того, Душе была предложена альтернатива - либо благодать и милость, либо суд и казнь. Ворота города в то время были заперты на двойные замки и перед ними выставлен усиленный караул. Дьяволос всеми силами старался поддерживать в городе боевой дух.
Жители города ответили посланцам Эммануила так:
- Великий вождь! Ты прислал Своих гонцов к нам с предложением выбора: хотим ли мы принять Твою милость или подпасть под суд. По нашим законам мы не можем дать ответ без воли нашего царя, ибо сами не имеем права ни объявлять войны, ни заключать мира. Но мы попросим его самого дать Тебе ответ.
Когда Эммануил услышал эти слова, Он сильно восскорбел сердцем. Он понял, в каком рабстве у Дьяволоса находится ныне Божье творение.
Между тем жители отправились к царю и передали ему свою просьбу. Дьяволос сначала отказывался идти и приказал им не сдаваться, но внутренне чувствовал немалую робость и боялся встречи с Эммануилом.
Вскоре, однако, он объявил, что сам лично пойдет на переговоры с противником, и направился к воротам Уста, где на языке, совсем непонятном для жителей, начал так:
- О великий Эммануил! Господь всего мира! Я знаю, что Ты Сын великого Шаддая! Зачем Ты пришел сюда мучить и изгонять меня из моих владений? Ты сам знаешь, что Душа принадлежит мне. Во-первых, потому, что я ее покорил. А разве добыча может быть отнята у победителя? Во-вторых, Душа моя еще и потому, что она сама пожелала мне покориться. Она отворила мне ворота, она присягала мне в верности и открыто признала меня своим царем. Она отдала мне и свой неприступный замок, передала в мои руки всю свою военную силу...
Кроме того, этот город отказался от Тебя. Он отменил Твои законы, сбросил Твои изображения, отверг Твое имя и все, что от Тебя. Вместо этого он принял мои законы, вывесил мое изображение, признал мое имя и все, что от меня. Спроси Своих вождей, и они Тебе скажут, что в испытаниях Душа доказала мне свою верность, любовь и преданность. В твой адрес высказывались лишь презрение, ненависть и раздражительность. Ты Святый и Правый, и неправды творить не можешь. Поэтому прошу Тебя: удались от меня и оставь мне мою добычу, принадлежащую мне по праву.
Эта речь была произнесена Дьяволосом на своеобразном наречии, понятном лишь посвященным. Жители же Души не разобрали в ней ни слова. Они не поняли, как унижался Дьяволос перед Эммануилом. Ведь они во все время думали, что он имеет несокрушимую власть и силу. И пока он молил о дозволении обитать в покоренном им городе и просил не лишать его владычества над ним, жители хвастались его непоколебимостью, говоря: "Кто решится вступить в бой с нашим царем?"
Когда самозванец закончил свою речь, Эммануил предстал пред ним во всем Своем Божественном величии и сказал:
- Дух лживый и лукавый! От имени Отца Моего, от Меня Самого и для пользы несчастной Души у меня есть нечто сказать тебе. Ты признаешь за собой право, и, мало того, законное, владеть ею, когда всем известно, что ты вошел в ворота города обманом и ложью: ты оклеветал Отца Моего, Его законы и обманул Душу. Ты уверяешь, что жители признали тебя своим царем, начальником и законным владыкой, но и этого ты добился лишь лукавством своим. И если ложь, коварство и лицемерие имели б хождение при дворе Моего Отца, где ты будешь судим, то Я бы признал тебя законным властелином Души. Но, увы! Это хищнический захват. И я могу доказать, что ты не говоришь ни слова истины. Ты оклеветал и опорочил Моего Отца и представил Его обманщиком. А что ты ответишь на то, что сознательно исказил ясный смысл Его закона? Вправе ли ты был погубить чистоту Души? Разве ты не подкупил ее, пообещав всевозможные блага за преступление царского закона, хотя и знал по собственному опыту, что своим возмущением она закрывает себе дорогу к вечной жизни. Ты осмелился уничтожить изображения Отца Моего и заменить своим, гнусный обольститель. Ты настроил жителей против мысли об избавлении и возмутил их против посланников Царя, исказив их слова, дабы жители Души и помыслить не могли о возвращении к законному Царю своему. Я пришел воздать тебе за зло, сделанное тобою Душе, и за те слова, которыми ты заставил ее хулить святое имя Отца Моего. С тебя, князь ада и тьмы, потребую Я отчет за все это. Что до меня, Дьяволос, то я законной властью вырываю из твоих рук Душу, она - Моя!
Душа - творение Отца Моего, и Ему она принадлежит. Только лжец может осмелиться утверждать противоположное.
Душа - собственность Моего Отца, но Он отдал ее Мне, Единородному Сыну Своему, и в ней - вся Моя любовь и радость.
Она Моя еще и потому, что Я дорого заплатил за нее: когда Душа согрешила (а по неизменному закону Отца наказание за грех - смерть), Я предложил Себя ответчиком за нее и решил принять смерть ради ее спасения. Отец дал на то Свое согласие.
И Я пришел по повелению Отца избавить Душу от твоей власти, и Я избавлю ее.
Да будет же безумному городу сему, а также тебе, источнику всякого обмана, известно, что Я пришел сюда по воле Отца Моего.
А теперь, - продолжал Эммануил, - я хочу сказать несколько слов и самому городу.
Но лишь только до жителей города донеслись эти слова, как ворота заперли еще плотнее и усилили караул... Тем не менее, Эммануил сказал:
- О несчастная Душа! Я сожалею о тебе. Ты признала Дьяволоса царем, а сама сделалась его рабой. Ты отворила ему ворота, а передо мной заперла их. Ты ему присягала - от меня отвернулась. Бедная Душа! Что сотворю тебе? Сокрушить ли тебя в прах или обратить в незабвенный памятник Моего милосердия? Слушай Меня, о Душа! Внимай Моим словам, возлюбленное творение Отца: "Милости хочу, а не жертвы!" Зачем бежишь ты от Друга и стремишься ко врагу своему? Вся сила Моя направлена не на то, чтобы причинить тебе зло, а на уничтожение врага твоего. Я должен изгнать его, и настанет день, когда враг будет в оковах, и ты, народ Мой, возрадуешься тому. Конечно, Я мог бы оставить тебя на погибель и удалиться, но ты Мне дорога, и Я обещал Отцу Моему избавить тебя от Дьяволоса. Отныне я начну войну против врага твоего, и ты должна слышать и видеть ее. Он тебя покорил коварством и поселился у тебя. А я изобличу его и изгоню его вон.
Слова Мои истинны. Я властен спасти тебя и избавить от руки искусителя.
Эта речь была обращена к городу, но ни единого слова не долетело до слуха горожан. Ворота Слух были плотно заперты, а строгий караул не разрешал жителям даже подходить к ним. Увы, в таком слепом рабстве Душа жила с тех пор, как добровольно признала Дьяволоса своим царем.
Когда Эммануил убедился, что жители города впустить Его не хотят, Он созвал свое воинство и приказал подтянуть большую часть орудий к воротам Слух и Зрение, чтобы штурмом взять город.
Одновременно Он все еще старался увещаниями заставить Душу осознать свою виновность. Он посылал к ней своих гонцов с предложениями достойных условий капитуляции. Осажденные собрали совет во главе со своим царем для обсуждения этих условий. У Дьяволоса был любимчик по прозвищу Жестоковыйный, и именно он был послан на переговоры с Эммануилом. Он начал так:
- Великий Вождь! Дабы все могли убедиться в доброте моего повелителя, я пришел объявить Тебе, что он согласен, ради избежания войны, пойти на компромисс и предлагает Тебе господство над одной половиной города. Прошу дать мне знать, принимаешь ли Ты это предложение.
Эммануил был тверд:
- Душа принадлежит Мне полностью.
Тогда Жестоковыйный сделал следующую уступку:
- Начальник мой говорил, что согласится и на то, чтобы Ты официально царствовал над всем городом и лишь небольшую часть отделил ему.
Эммануил и на это предложение ответил категорическим отказом.
- Тогда, - продолжал Жестоковыйный, - властелин мой просил передать, что он даже согласен, чтобы Ты один господствовал над всем городом, лишь бы ему дозволено было иногда навещать Душу и проводить в ней некоторое время.
На это Эммануил ответил по-прежнему твердо:
- Все, что Отец Мой дал Мне, вернется ко Мне целиком, и Я не уступлю Дьяволосу ни одного уголка в Моем городе.
- Ну, а если б, - исхитрился вновь Жестоковыйный, - мой начальник и на это согласился, дозволено ли было бы ему иногда, по старому знакомству под видом странника приходить в город на два-три дня?
- Нет, - ответил твердо Эммануил. - Он явился к Давиду под видом странника и недолго с ним оставался, а тот чуть было не поплатился за это жизнью души. Я не могу позволить никаких отношений между ним и Моим созданием.
- Ты строг и суров, великий Вождь! Ну, а если б, например, мой начальник попросил, чтобы его друзьям и родственникам было разрешено поддерживать с Душой деловые и торговые отношения?
- Нет! Это противоречило бы воле Отца Моего. Никто из приверженцев Дьяволоса под страхом смерти отныне не будет иметь с Душой никаких сношений.
- Значит, мой владыка потеряет с городом всякую связь?
- Да. Душа вовсе не должна знаться с Дьяволосом и его слугами, они не должны иметь никаких контактов. Даже самый невинный контакт может лишь осквернить ее и уменьшить любовь ко Мне, снова нарушив мир между Моим Отцом и ею.
- Но, великий Владыко, так как у моего начальника уже завязалась дружба и установились деловые отношения с некоторыми из жителей города, не может ли он перед отъездом одарить их некоторыми знаками дружбы в память своего долгого управления ими, во время которого никто на него не жаловался и всякий жил мирно и спокойно?
- Нет, - ответил, - Эммануил, когда город будет снова Моим, Я не позволю ему сохранить ничего, что напоминало бы о прежних грехах и заблуждениях Души.
- И последний вопрос. Если после того, как наш царь покинет город, кто-либо из горожан захочет попросить у него совета, будет ли он иметь возможность удовлетворить такое желание? Если вход в город будет ему закрыт, они могли бы встретиться где-нибудь за городом и потолковать по душам.
Это было последнее коварное предложение Жестоковыйного, на которое Эммануил, как и прежде, твердо возразил:
- Никогда, нигде и ни при каких условиях жителям города не следует обращаться за советом к Дьяволосу, ибо со всем, что удручает, они могут молитвенно обратиться к Отцу Моему. Подобное дозволение стало бы лазейкой для Дьяволоса и его сподручных, и они вновь смогли бы ввергнуть в грех Душу и окончательно погубить ее.
После этого Жестоковыйный отошел от Эммануила и отправился передать этот разговор Дьяволосу. Когда царь и горожане узнали все подробности беседы, они единодушно решили не впускать Эммануила в город и послать Уверенного для передачи ему своего решения. Посланник подошел к воротам Слух и сообщил осаждавшим следующее:
- Мой владыка поручил мне передать Эммануилу, что Душа и Дьяволос решили бороться вместе до последнего, даже если придется погибнуть. И напрасно Эммануил думает, что город Ему сдастся.
Эммануил, услышав эти слова, сказал в ответ:
- Я испытаю силу Моего меча, и как бы ни сопротивлялся город, Я овладею им и освобожу его от рабства.
Он тотчас приказал Воанергесу, Убеждению, Суду и Вере с трубами и знаменами двинуться к воротам Слух и объявить войну. Вождям Надежда и Любовь приказано было подойти к воротам Зрение. Остальным велено было расположиться под стенами города.
Армии был сообщен пароль, который гласил: "Эммануил". Забили тревогу, тараны и пращи были пущены в ход, и камни дождем посыпались на город. Так началась жестокая битва. Дьяволос сам распределил жителей около всех ворот и лично руководил обороной. Несколько дней длился штурм, и вожди Эммануила совершили много геройских подвигов.
Воанергес три раза брал приступом ворота Слух. Убеждение помогал ему и, заметив, что ворота поддаются, скомандовал пустить в них несколько ядер. Убеждение же подошел к воротам так близко, что был ранен.
Эммануил послал за этими двумя полководцами, похвалил их за мужество и велел им отдохнуть. Убеждению Он сам обмыл и перевязал раны и успокоил его.
Вожди Надежда и Любовь с такой силой бросились в атаку на ворота Зрение, что чуть было, не распахнули их. Эммануил поблагодарил и их за отвагу.
Во время штурма многие из приверженцев Дьяволоса были убиты и несколько жителей города ранены. Погиб один из военачальников по имени Хвастовство. Он утверждал, что никто не в силах ни пошатнуть столбы ворот Слух, ни заставить трепетать сердце Дьяволоса. Еще был убит некто Беззаботный, который был уверен в том, что одних слепых и хромых города достаточно для того, чтобы победить воинство Эммануила. Беззаботного ударом своего обоюдоострого меча по голове поразил вождь Убеждение.
Во главе отряда, пускавшего в осаждавших стрелы и горящие головни, стоял некто по имени Бахвал. У ворот Зрение вождь Надежда нанес ему смертельную рану в грудь. Ранен в глаз был и некий Осязание, один из главных зачинщиков мятежа.
Но какое страшное зрелище представлял собой все это время князь Свободная Воля! Он обезумел от страха, кидался из стороны в сторону и, говорят, был ранен в ногу, по крайней мере, начал сильно хромать.
Многие жители города были изувечены, ранены и убиты. Когда они увидели, что столбы ворот Слух пошатнулись, и ворота Зрение почти разбиты, то упали духом. Один из них, Бездобра, был тяжело ранен, но остался в живых. Пожилой житель города Уверенный также получил сильный удар в голову и уже не мог больше создавать такой хаос, как прежде. Старики Предубеждение и Равнодушие бежали.
Когда битва кончилась, Эммануил приказал снова вывесить белый стяг на горе Милость, чтобы показать городу, что Он еще не отказался от намерения даровать помилование жителям Души, если она покорится.
Когда Дьяволос увидел белое знамя, он тотчас придумал новую хитрость. Он решил убедить Эммануила прекратить осаду, обещая, что город исправится. В сумерки, когда солнце село, он вышел к воротам на переговоры. Сам Эммануил вышел к нему, и Дьяволос начал так:
- Так как Своим белым знаменем Ты даешь знать, что хочешь мира и спокойствия, я счел нужным уведомить Тебя, что мы принимаем Твои предложения. Я знаю, насколько Ты благочестив. Потому только Ты и начал войну против города, что захотел видеть его обращенным. Так вот, отведи войска от города, и я заставлю Душу покориться Тебе.
Я прекращу все враждебные действия против Тебя и сам стану Твоим. Насколько я был против, настолько буду теперь за Тебя и начну служить Тебе. Я уговорю Душу признать Тебя своим владыкой и знаю, что она скорее согласится на это, когда узнает, что я сам стал Твоим поверенным.
Я укажу им на их заблуждения и объясню, что преступление закона преграждает путь к жизни вечной. Я сам объясню им Твой святой закон, который они попрали и по которому следует им отныне жить.
Кроме того, я за свой счет учрежу в городе общество проповедников и чтецов Твоего Слова. Ты станешь получать от нас ту часть дохода, которую Тебе угодно будет назначить.
Тогда Эммануил ответил ему:
- О дух коварный и лживый! Твое поведение подобно поведению хамелеона! Сколько раз уже надевал ты разные личины для того только, чтобы держать Душу в рабстве! Но ты хорошо знаешь, что она Моя! Не удалось тебе обмануть Меня, являя из себя волка, так ты прикинулся агнцем, преобразился ныне в ангела света и хочешь обманом и ложью сделаться проповедником праведности.
Но знай, о Дьяволос, что ни одно из твоих предложений не может быть принято, ибо в тебе нет ничего, кроме лукавства и лжи. Нет у тебя страха перед Богом, нет в тебе любви к человеку! Тот, кто столь хитер и непостоянен, определенно желает гибели именно тех, кто ему поверит. И если праведность теперь тебе кажется столь заманчивой, почему ты сам так долго был порочен?
Ты толкуешь об исправлении Души, и хочешь сам, с Моего разрешения, стать во главе этого исправления, заведомо обманывая всех. Многие очень скоро распознают тебя, когда ты им являешься в черном, но немногие - когда ты приходишь в светлых одеждах. Но твой обман не удастся, ибо Я все еще люблю Душу.
Я пришел сюда вернуть город под знамя Своего Царства, Я хочу примирить Душу с Отцом Моим, хотя через грехопадение она заслужила гнев Его. Ты также знаешь, что исполнением закона Душа помилована быть не может.
Ты предлагаешь свои услуги, но Я справлюсь с этой задачей без тебя. Я послан Отцом Моим завоевать назад Душу, и хочу Сам довести дело до победного конца. Тебя я изгоню вон и водружу Свое знамя над городом. Я буду управлять им по новым законам, назначу новых воевод и новыми путями поведу к своей цели. Я выстрою здесь новый город, который будет славой Вселенной.
Когда Дьяволос понял, что ему не удалось скрыть свои истинные намерения, он смутился и не знал, что ответить. В конце концов, он решил, несмотря ни на что, продолжить борьбу против Эммануила.
Переговоры на этом закончились. Дьяволос направился к центру города, а Эммануил вернулся в Свой стан. С обеих сторон снова начались приготовления к битве.
Дьяволос между тем решил пойти на крайние меры. Он повелел своим полководцам в случае, если они убедятся, что всякая оборона бесполезна, немедленно начать грабить, разорять и убивать всех, не жалея ни женщин, ни детей. Ибо, считал он, лучше нам разрушить город до основания, чем отдать его Эммануилу.
Эммануил, зная, что ему предстоит последняя битва, которая должна кончиться взятием города, приказал Своим вождям быть беспощадными к Дьяволосу и его сподвижникам, но отнюдь не трогать жителей города, а напротив, оказывать им помощь и всякое снисхождение.

Глава 5. ПОКОРЕНИЕ ДУШИ
------------------------
В назначенный день воинство Эммануила пошло на штурм ворот Слух и Зрение. Пароль на этот раз был: "Душа обретена!"
Еще не рассеялась утренняя мгла, а бой уже был в самом разгаре. Дьяволос и его полководцы яростно защищались.
Но после двух-трех сильных атак ворота Слух поддались, их запоры и замки разлетелись в воздухе на множество кусков. Затрубили царские трубачи, войско с криками радости устремилось в город, а Дьяволос поспешно скрылся в замке. Затем торжественно въехал в город Эммануил и сразу же приказал устроить Себе престол. Знамя Свое он велел водрузить на возвышении, дав ему название "Будь внимателен".
Эммануил приказал непрерывно обстреливать замок Дьяволоса. Прямая дорога вела от самых ворот Слух до жилища старого летописца Совесть, возле которого и возвышался замок, служивший Дьяволосу столько времени вертепом. Воинам было приказано быстро очистить эту дорогу от грязи, чтобы войско могло быстро и беспрепятственно пройти к замку. Воанергесу, Убеждению и Суду Эммануил велел идти скорым маршем к жилищу старика-летописца. Подойдя к дому старика, они установили там осадные орудия, ибо дом, в котором он жил, был чуть ли не так же сильно укреплен, как и сам замок. Закончив приготовления, они стали стучать в дверь. Воанергес стал требовать, чтобы ему отворили, и, не получив ответа, велел выстрелить по дверям. Летописец затрепетал, сошел вниз и дрожащим голосом спросил, кто они и что им надо. Воанергес ответил:
- Мы, вожди воинства великого Царя Шаддая и Его благословенного Сына, пришли занять дом твой для Него.
Тут прогремел второй выстрел. Летописец, дрожа, открыл двери, и все три вождя вошли в его дом. Этот дом очень подходил Эммануилу в стратегическом отношении: он был по соседству с крепостью, просторен и фасадом стоял к замку, в котором заперся перепуганный Дьяволос. Вожди рассказали старику-летописцу о случившемся, ибо ему были совершенно неизвестны намерения Эммануила на будущее. Скоро по городу разнеслась весть о занятии Царским воинством дома летописца, и тотчас поднялась сильная тревога. Поползли слухи, что Эммануил готовит Душе страшную месть. Основанием этих толков послужило известие, что летописец якобы узнал об этом от самих царских вождей. Пришедшие к нему уточнить, правда ли это, остолбенели от страха, увидев расположившихся вокруг его дома воинов с таранами и пращами. Притом старик еще усиливал их ужас, беспрестанно повторяя: "Без всякого сомнения, смерть и разрушение угрожают ныне городу. Согласитесь, что мы все показали себя предателями в отношении Царя Шаддая и Его Сына. Теперь Он превратил мой дом в Свою крепость. Что касается меня, то я сильно согрешил, и счастлив тот, кто остался чистым. Я молчал, когда нужно было говорить к жителям Души. Конечно, я отчасти пострадал от Дьяволоса за то, что держался еще некоторое время законов Шаддая. Горе мне, вся вина лежит на мне! Очень скоро падет власть Дьяволоса и будет суд. О, я трепещу при мысли, какой конец ждет нас всех!"
Между тем, пока эти вожди Эммануила располагались в доме летописца, вождь Казнь выполнял свой долг: он собственноручно расправился с тремя начальниками войска князя Свободная Воля. От его рук погибли старик Предубеждение, которому вверена была защита ворот Слух, и некий Лишьназлогоден, в ведении которого были обе пушки над теми же воротами, и Предательство - личность низкая и подлая, на которую сильно рассчитывал Свободная Воля. Он казнил многих воинов князя Свободная Воля, которые были очень важными и напыщенными, но перед Дьяволосом лебезили и заискивали. Ни один мирный горожанин не был ранен или убит.
У других ворот сражались остальные вожди Эммануила. У ворот Зрение вождь Надежда убил наповал привратника Ослепленного, под командованием которого числились тысячи людей, сражавшихся секирами. Многие воины Ослепленного обратились в бегство. Слуга Дьяволоса, по имени Убежденный, тоже был убит наповал.
Некоторым из слуг Дьяволоса удалось скрыться.
В скором времени старик-летописец, князь Разумение и еще несколько уважаемых горожан, сознавая, что в случае падения города они, несомненно, погибнут, собрались вместе и после долгого совещания условились сочинить прошение к Эммануилу, пока Он еще находится у самых ворот. Суть прошения состояла в том, что, мол, они, старые граждане несчастного города, сознают свой грех, сожалеют, что оскорбили своего Царя, и ныне молят Его о пощаде. Эммануил оставил прошение без ответа.
Осадные орудия армии Эммануила не переставая стреляли по замку. Наконец одна из стен, известная под названием Неприступная, поддалась и рухнула. Таким образом, был открыт вход в замок, в котором заперся Дьяволос. Гонцы были тотчас посланы с этим известием к Эммануилу. Весь стан радостно затрубил в трубы, понимая, что вход Его в замок - залог скорого конца войны, и начала освобождения Души.
Эммануил поднялся со Своего трона, и во главе Своих вождей и воинов вступил в город, держа путь к замку Дьяволоса.
Он был облечен в золотые доспехи, Его меч блестел на солнце, и перед Ним несли развевающееся знамя. Лицо Эммануила сохраняло невозмутимое, спокойное выражение, так что горожане, высыпавшие из домов своих посмотреть на Его триумфальный вход, не знали, чувствует Он к ним любовь или ненависть, и с тревогой следили за Его шествием. Жители сознавали, что преступили Его закон и заслуживают смерти. Они знали также, что Ему известно, что они добровольно признали Дьяволоса своим царем. Все это страшило их, и потому они боялись, как бы Эммануил не разрушил мятежный город, а жителей не предал смерти. Сознание этого заставляло их подобострастно смотреть на Того, Кого они недавно презирали и не хотели впускать к себе. Они восхищались Его доблестным видом, преклонялись перед Ним, падали ниц, сожалея о том, что не Его избрали царем. Так Душа бросалась из одной крайности в другую, переходя от страха к надежде, терзаясь в догадках, какая участь ее ожидает.
Подойдя к воротам замка, Эммануил приказал Дьяволосу сдаться добровольно. Надо было видеть, как эта тварь страшилась показаться на глаза Победителю, как трепетала в ожидании своей участи... Но выхода у него не было. И вот привели к Эммануилу дрожавшего всем телом Дьяволоса. На него надели оковы, чтобы он не смог уйти от назначенного Царем всеобщего суда. Тут лукавый дух стал молить Эммануила не ввергать его в бездну, но дозволить мирно выйти из города.
Однако Победитель был глух к мольбам незаконного царя города и приказал отвести его на торговую площадь, где перед всем народом у него отобрали оружие, которым он так хвалился. Трубачи в это время радостно трубили, раздавались победные крики. Тут Душа, наконец, увидела, на кого она дотоле возлагала надежды и кому столь безумно доверилась.
Разоблаченного перед всем городом Дьяволоса Эммануил приказал привязать цепями к колеснице. Назначив Воанергеса и Убеждение стражами замка на случай, если кто из приверженцев Дьяволоса вздумал бы оказать ему помощь, Эммануил сел в колесницу и с триумфом проехал через весь город. Через ворота Зрение Победитель, сопровождаемый громкими криками, выехал за стены города в стан Своего войска. Воинство Эммануила, увидев самозванца в таком унижении, разразилось радостным восклицанием: "Наконец-то Дьяволос узнал силу меча возмездия". Звук труб, чудное пение, крики восторга раздавались так громко, что, казалось, достигали неба.
И горожане, у которых словно пелена с глаз упала, смотрели и слушали, и глаз не могли отвести от Эммануила. Сердца их наполнялись радостью и надеждой.
Когда Эммануил нашел, что его враг достаточно наказан, Он выгнал его вон, запретив ему когда-либо являться в город. Дьяволос был вынужден униженно искать убежища, искать покой и никогда не найти его.
Полководцы Воанергес и Убеждение были особенно сильными и энергичными личностями: грозные лица, громкие голоса... Они все еще продолжали жить в доме летописца Совесть. Жители города стали внимательнее присматриваться к этим двум военачальникам Эммануила, которые исполняли свой долг без лишних рассуждений, вызывая у окружавших их страх и трепет. Весь город жил в неизвестности относительно своей будущности.
Сам Эммануил не захотел жить в городе, а поселился в Своем стане, среди войск Своего Отца. Однажды Он послал приказ вождю Воанергесу собрать горожан во дворе замка и при них арестовать и посадить под стражу летописца Совесть, бывшего городского голову Разумение и князя Свободная Воля. Приказание было исполнено и вызвало еще большее волнение среди жителей. Им казалось, что настало время гибели города. Какой смертью они погибнут, и долго ли будут длиться их мучения? Они даже боялись, что Эммануил велит бросить их в ту бездонную пропасть, которой так боялся сам Дьяволос, хоть они, в общем-то, сознавали, что заслужили такое наказание. К тому же они переживали за своих арестованных воевод и начальников и были уверены, что их казнь будет началом разрушения города. Поэтому, собравшись на совет, они решили составить обращение к Эммануилу, и передать его через некоего Жизнерадостность. Он отправился с письмом в стан Эммануила и подал Ему прошение следующего содержания:
"Великий и грозный Владыко, победитель Дьяволоса и завоеватель Души! Смиренно просим Тебя помиловать нас, многострадальных жителей несчастного города, не вспоминая соделанные нами преступления и грехи. Помилуй нас по великому Твоему милосердию и не дай нам умереть, но жить под Твоим водительством. А мы будем Твоими верными слугами, готовыми собирать крохи со столов Твоих. Аминь".
Эммануил взял прошение из рук его, но отпустил посланца, не сказав ни слова. Это сильно огорчило всех горожан. Обдумывая свое положение, они пришли к выводу, что им следует вновь просить о помиловании. На общем совете они решили послать второе прошение.
Написав ту же самую просьбу во второй раз, они не знали, с кем ее послать. Жители Души думали, что первый их поверенный чем-то не угодил Эммануилу, Который потому и оставил прошение без ответа. Они стали просить вождя Убеждение ходатайствовать за них, но тот отказался, говоря, что не берется просить за изменников. Впрочем, прибавил он, наш Эммануил добр, и вы можете еще раз прийти к Нему с этой просьбой. Пусть ваш посланник облачится в рубище, наденет петлю на шею и молит ни о чем другом, как только о Его милосердии.
От страха они медлили дольше, чем следовало, но, опасаясь еще больше усугубить свое положение, решили послать просьбу с одним из своих сограждан по имени Желаниекпробуждению. Он жил на окраине и, явившись на зов, согласился сделать все от него зависящее для спасения Души...
Эммануил вышел к нему Сам. Проситель при виде Его пал ниц и, воскликнув: "О, даруй жизнь Душе!", подал прошение. Царевич, прочитав просьбу, отвернулся, чтобы скрыть Свои слезы. Потом, обращаясь к простертому на земле посланнику, сказал: "Возвращайся в город, Я подумаю, как быть с вашей просьбой".
В тревоге ожидали жители города возвращения просителя. Вернувшись, он объявил, что передаст ответ Эммануила лишь в присутствии арестованных мужей города. Желаниекпробуждению с несколькими жителями пошли в острог. Князь Свободная Воля побледнел от ужаса, а летописец Совесть затрепетал, когда посланец рассказал слово в слово все, как было. В заключение он добавил:
- А Царевич, к Которому вы меня послали, так красив и великолепен, что увидевший Его тотчас чувствует Его великую любовь. В благоговении я пал перед Ним ниц и смог только пролепетать: "Смилуйся над Душой".
После этого жители разошлись по домам, а находившиеся под стражей стали обсуждать ответ Эммануила. Бывший городской голова Разумение нашел, что ответ не слишком грозен и особой опасности не представляет. Князь Свободная Воля утверждал, что это дурное предзнаменование, а летописец Совесть видел в этом ответе смертный приговор. По городу поползли тревожные слухи, далекие от реального положения дел. Все были в волнении. Один кричал в отчаянии: "Мы все погибнем!" Другой, напротив: "Мы все будем спасены!" Третий: "Мы не нужны Эммануилу!", четвертый: "Арестованные скоро будут казнены!" Весь день прошел в толках и спорах. Наступила ночь, а весь город продолжал теряться в догадках до следующего утра.
Вся эта сумятица была вызвана предположением летописца, находившего ответ Царевича равным приговору к смерти. Город привык с уважением относиться к словам Совести, ибо считал, что через него говорит сам Бог.
Жители Души почувствовали горькие последствия мятежа и незаконного сопротивления воле Эммануила. Чувство вины и страха овладело ими.
Наконец после долгого обсуждения было составлено третье послание к Эммануилу, которое имело следующий текст: "Великий Эммануил, Владыка миров, исполненный милосердия! Мы, несчастные, жалкие обитатели Души, исповедуем пред Тобою свои прегрешения, сознаем, что более не достойны славного имени Души и не достойны помилования. Если Тебе угодно казнить нас, мы примем приговор как заслуженную кару, ибо Ты праведен. Мы не имеем права жаловаться, даже если Твой приговор будет жестоким. Но молим Тебя: одари нас милосердием Твоим, помилуй и сними с нас согрешения наши, дабы мы прославили Твою благодать и милость. Аминь".
Снова встал вопрос, кто возьмется передать прошение Эммануилу. Предложили кандидатуру старого горожанина по имени Добрые дела. Правда, это имя ему вовсе не подходило, ибо в сущности ничего доброго в нем не было. Против этой кандидатуры выступил Совесть:
- Мы в опасности и молим о пощаде. И вдруг пошлем прошение с человеком, имя которого противоречит делам его. Как может Добрые дела ходатайствовать о помиловании? Нам нужна милость, а добрыми делами мы сыты, именно они завели нас в тупик. Если Эммануилу вздумается спросить имя подателя сего прошения, и Он услышит в ответ: "Добрые дела", я уверен, что Он на это ответит: "А, Добрые дела все еще жив, пускай же Душа спасается сама".
Тогда решили снова отправить посланником Желание к пробуждению.
Тотчас послали за ним. Тогда он стал просить отпустить с ним Слезные очи, своего соседа, добродушного бедняка, очень подходящего для этого поручения. Желание к пробуждению накинул на шею веревку, а Слезные очи сложил на груди руки крестом. Так они отправились к Эммануилу.
Представ перед Эммануилом, они, прежде всего, стали просить прощения за свою докучливость. Причина тому - постоянные угрызения совести: ни днем, ни ночью не знают они покоя, помня, как они провинились перед Царем Шаддаем и пред Ним, Сыном Его. Затем Желание к пробуждению, падая ниц пред Эммануилом, воскликнул: "Пощади, помилуй жалкую Душу!" - и вручил Ему прошение.
Эммануил, прочтя просьбу, отвернулся от них на минуту, чтобы скрыть свои слезы, и потом спросил гонца, как его зовут и почему он избран городом как податель прошения. Тот отвечал:
- О, зачем Тебе имя столь жалкого существа, каким я себя считаю? Ты всеведущ, и я никогда не тешил себя надеждой, что могу быть Тебе угодным. Я и мои соотечественники хотим жить, и я от имени всех нас пришел молить Тебя даровать нам жизнь. Простри руку милосердия нам, недостойным рабам твоим.
- А как зовут твоего товарища? - спросил Эммануил.
- Зовут его Слезные очи, он мой сосед, бедный, скорбный старик.
Тогда и Слезные очи пал ниц пред Царевичем:
- О, мой Господин! Меня зовут так потому, что отцом моим был Покаяние. Конечно, зачастую и добрые родители имеют дурных детей, и я признаю свою недостойность. Но все же молю Тебя (и слезы полились из глаз старика): не вспоминай грехи юности нашей, не взирай на недостойность рабов Твоих, но пощади Твое творение, Душу, и позволь нам благословлять Твое милосердие.
По повелению Эммануила они встали с колен, не смея, однако, поднять на Него взора. Он же отвечал так:
- Душа взбунтовалась против Отца Моего, своего Творца и Повелителя, и избрала себе другого - лжеца и убийцу. Ибо тот, кого вы считали могущественным и сильным, был изгнан Отцом Моим во тьму кромешную. После этого он явился к вам, и вы приняли его. Вы за него сражались с посланными Отца Моего, и они упросили Его даровать им больше силы. Тогда я Сам пришел с большим войском. Но как вы поступили с Моими слугами, так поступили и со Мной. Вы не хотели внимать Мне и вели против Меня войну. Я победил вас. Пока вы не уверились, что Я имею полную власть, ибо она дана Мне Отцом, вы не молили о пощаде. Теперь вы скорбите и проливаете слезы, а когда Я велел вывесить белое знамя милости, красное - правосудия и черное - наказания, вы молчали. Я рассмотрю вашу просьбу и приму решение во славу Отца и Моей. Пусть Воанергес и Убеждение завтра приведут в Мой стан пленных, а Суд и Казнь отправятся в замок и позаботятся о сохранении спокойствия в городе.
Посланцы возвращались в город с тяжелым сердцем, ибо так и не получили никакой надежды на пощаду. Скорбь ими овладела настолько, что они с трудом добрели до замка...
Как и в прошлый раз, разговор с Эммануилом они решили передать в тюрьме, в присутствии заключенных.
Слово в слово передали они свою беседу с Царевичем. Услышав Его приказание насчет пленных, последние разразились громкими стенаниями. Все трое стали готовиться к смерти, а горожане облеклись в рубища и посыпали головы золой. Так прошла ночь.
Когда настало утро, пленные и охрана отправились в стан Эммануила. Воанергес шел во главе шествия, Убеждение позади, знаменосцы развернули победные знамена. Меж ними шли пленные в цепях и с веревкой на шее. Вид их был весьма жалок. Ударяя себя в грудь, не смея поднять глаза к небу, они шли, восклицая: "О, жалкая, несчастная Душа!" Бряцание цепей, смешанное с громкими воплями, сотрясало воздух раздирающими звуками.
Когда они дошли до обители Эммануила, все пали ниц перед Победителем, от стыда закрывая лица руками. Он же, обращаясь к Воанергесу, повелел:
- Прикажи им подняться!
Они встали, дрожа всем телом.
- Вы ли те, кто дозволил Дьяволосу осквернить себя? - спросил Эммануил.
- Мы более чем дозволили, Владыка, мы избрали его добровольно.
- Могли бы вы жить под его игом весь свой век?
- Да, Господи, ибо его законы были приятны нашей плоти, и мы не знали иного блаженства.
- И когда Я пришел спасти вас, неужели вы искренне желали Моего поражения?
- Увы, желали! - отвечали они.
- А какого наказания вы, по вашему мнению, достойны за свой мятеж и прочие преступления?
- Смерти и вечных мук, Господи.
- Можете ли вы привести что-нибудь в свое оправдание?
- Нет, Господи! Ты правосуден, мы согрешили.
- Для чего вы набросили себе веревки на шею?
- Это наши грехи, которые затягивают нас в бездну.
- Весь ли город этого мнения? - спросил Эммануил.
- Да, что касается нас, горожан. Но есть в нашем городе и слуги Дьяволоса, за них мы не отвечаем.
Тогда Эммануил приказал позвать глашатая, которому повелел повсеместно провозглашать, что Сын Царя Шаддая именем Отца Своего и ради Его славы одержал полную победу над Душой и покорил ее. А весь город должен повторять после каждого возвещения: Аминь!
В это мгновение с небес полилась райская музыка, войско же Эммануила восславило своего Вождя. Знамена развевались, в сердцах царил восторг. К сожалению, еще не все жители города могли присоединиться к этой ликующей толпе.
Эммануил подозвал к себе трепещущих пленных и сказал:
- Все проступки и беззакония, которые совершила Душа, нарушив волю Отца Моего, именем Его прощаю.
Сказав сие, Он вручил им пергаментный свиток, скрепленный семью печатями, и приказал бывшему городскому голове Разумению, князю Свободная Воля и летописцу Совесть завтра на заре вскрыть и зачитать его всему городу.
По распоряжению Эммануила их рубища были заменены на блистающие белые одежды. Дух уныния сменился в них духом радости...
Все трое получили в дар украшения из золота с драгоценными каменьями. На шею вместо веревок им надели золотые цепочки. Когда пленные услышали милостивые слова Победителя и увидели дары Его, они были ошеломлены, а князь Свободная Воля не выдержал и даже потерял сознание. Эммануил подхватил его Своими любящими руками и привел в чувство. Поцеловав всех троих, Он сказал:
- Примите этот знак моей любви и милости к вам. А тебе, Совесть, поручаю обо всем известить Душу.
Оковы их были сняты и разбиты у них на глазах на мелкие кусочки. Они тут же пали к ногам Эммануила, проливая слезы радости и громким голосом восклицая: "Слава и хвала Господу и Царю нашему!" Потом они начали собираться в обратный путь. Одному из слуг Эммануила был дан приказ идти впереди и играть на флейте и тамбурине. Так свершилось то, о чем они и мечтать не смели и на что не решались надеяться.
Вере приказано было предводительствовать этим радостным шествием с цветными стягами. В минуты, когда летописец будет зачитывать городу указ, записанный на свитке, Вера со своими десятью тысячами воинами должен пройти через ворота Зрение. Дойдя маршем до замка Дьяволоса, он должен занять его и ждать прихода Эммануила. Суду и Казни было приказано немедленно покинуть город и вернуться в стан.
Так Душа была избавлена от страха, внушаемого ей присутствием последних двух вождей и их воинств.
Ничего не знающие жители города все еще пребывали в тревоге. Они рисовали себе картины казни пленных и с ужасом думали о своей участи. Лишь изредка слабый луч надежды прорывался через тяжелые тучи мрачных мыслей. Наконец со стены, откуда они всматривались вдаль, где решалась их судьба, они увидели на горизонте какое-то необычное движение. Страх, ожидание и надежду можно было прочесть в их глазах. Но вот яснее стали вырисовываться человеческие фигуры, и город увидел большую ликующую процессию. В конце концов, они ясно различили Разумение, Совесть и Свободную Волю. Но что это? Они уходили в стан Эммануила в рубищах, а возвращались в сверкающих белых одеяниях! Они уходили с веревками на шее, теперь же на них золотые цепочки. Ноги их были в оковах, а теперь - поступь вольная и широкая. Пошли они с мрачными лицами, а возвращаются с ясным взором и радостью. Отправились в тяжелом унынии, а возвращаются под звуки радостных флейт и тамбуринов. Собравшись у ворот Зрение, горожане, несмотря на свою слабость, вызванную долгими переживаниями и страхами за будущее, не смогли скрыть бурной радости и подавить в себе крики ликования и восторга. Вместо секиры и виселицы - жизнь, утешение и безграничная радость.
Когда праздничная процессия подошла к воротам города, она приветствовала горожан Души: "Радуйтесь, радуйтесь! Будь благословен Помиловавший вас!" и слышала в ответ: "Мы видим, что вам хорошо, но что будет с городом? Будет ли радость Душе?" Летописец и Разумение отвечали: "О, мы несем бедной Душе весть благую и великую радость!" И они подробно рассказали о своей встрече и разговоре с Эммануилом. Жители не могли надивиться Его мудрости и милосердию. Летописец объявил, что они получили отпускную грамоту, и что зачитана городу она будет завтра на торговой площади.
Как описать волнение и радость городских жителей? Они не могли уснуть от счастья, пели хвалебные гимны и ликовали. "Кто из нас мог ожидать такого блаженства? Кто, видя уходящих мужей в кандалах, мог вообразить, что они вернутся в белых одеждах? И не потому, что были признаны невиновными, но лишь по милосердию Эммануила, Который простил им грехи их и послал назад под звуки флейт и тамбуринов! Воистину, так могут поступить лишь добрый Царь Шаддай и Эммануил, Сын Его!"
Когда настало утро и летописец Совесть, князь Разумение и князь Свободная Воля в назначенный час пришли на торговую площадь, весь народ был уже в сборе. Они были облачены в дарованные им белоснежные одежды, которые сияли ослепительным светом.
Мужи города направились к воротам Уста, где исстари держались речи к народу. Все были взволнованы от нетерпения и ожидания услышать благую весть.
Летописец встал и рукой подал знак собравшимся успокоиться. Потом громким голосом начал зачитывать грамоту Эммануила. И когда Он дошел до слов: "Господь Бог всемилостивый и всеблагой, прощающий беззакония, преступления и грех; да будут отпущены Душе всякого рода богохульства и согрешения", горожане уже не могли больше сдерживать свои чувства, и разразились ликующими криками радости. Надо заметить, что все жители были названы в грамоте Эммануила поименно, и каждый был прощен лично.
Когда летописец дочитал послание, все единодушно возблагодарили Эммануила. Зазвонили колокола, песни и музыка слышались повсюду.
После того, как Эммануил отослал прощенных обратно в город, он приказал своим вождям и всему воинству быть на следующее утро наготове и ждать Его повелений. И в час, когда Совесть заканчивал в городе чтение Его грамоты, Царевич приказал поднять на горе Милость и на горе Правосудия знамена. Вожди получили приказ предстать перед городом в парадном воинском одеянии вместе со своими армиями. И горожан, и Эммануила приветствовал с самой высокой башни замка полководец Вера.

Глава 6. ВХОД ЭММАНУИЛА В ГОРОД ДУША
------------------------------------
Так Эммануил избавил Душу от тирании Дьяволоса.
После этого Он решил устроить смотр войска Царя Шаддая, и весь город с восторгом и ликованием наблюдал парад. Воины проделывали сложнейшие упражнения четко и быстро, а при стрельбе метко попадали в цель.
После окончания смотра горожане вышли навстречу Эммануилу, умоляя Его вместе со всей армией поселиться у них. С великим смирением пали они перед Ним. В ответ Он произнес:
- Мир вам!
Горожане, подойдя к Нему, коснулись рукой Его золотого скипетра и сказали:
- Да поселится Царевич Эммануил со Своими вождями и воинами в Душе навеки. Да установит Он там Свои орудия для славы Своей и защиты города, у нас есть для этого место. Приди, Владыка, в Душу и царствуй над нами вечно, а мы будем Твоими слугами и станем жить по Твоим законам! Но если ты покинешь нас, мы погибли. Нам известно, что в городе скрываются еще несколько сторонников Дьяволоса. Когда Ты уйдешь, они выдадут нас своему князю, и мы вновь попадем под его власть. А потому молим Тебя, поселись в нашем замке!
Эммануил ответил на эту мольбу так:
- Если Я поселюсь в городе, смогу ли Я беспрепятственно изгонять все, что покажется противным Моему сердцу? Все Я буду делать к вашей же пользе. Станете ли вы Мне в этом помогать искренне и честно?
Горожане, несколько поразмыслив, ответили:
- Мы не можем знать, что станем делать, как не могли когда-то вообразить, что способны на измену нашему доброму Царю Шаддаю. Что ответим мы нашему Господу? Да не верит Он полностью нашим словам, а вселится в наш замок, набрав Себе гарнизон из жителей. Пусть нами управляют Твои вожди и воины, а Ты покори нас окончательно своей любовью и милостью, как в тот час, когда нам прочли весть о прощении. Мы не ведаем глубины Твоей премудрости, о Владыка! Кто мог предвидеть и постичь своим разумом, какую сладость мы вкусим после столь горьких испытаний. Господи! За светом Своим яви нам Свою любовь! Веди нас за руку, и мы пойдем по Твоей воле. Не дай нам забыть, что все, что с нами случается, к нашей пользе и во благо нам. Лишь бы Ты поселился у нас. Ибо лишь Ты Своим присутствием можешь удержать нас от греха и сделать Твоими верными слугами.
- Идите с миром, - услышали они ответ Эммануила. - Я исполню вашу просьбу. Завтра соберу все Свои силы и направлюсь к воротам Зрение, через них войду в город, поселюсь в вашем замке, поставлю над вами моих воинов и сотворю в Душе то, что не будет сравнимо ни с чем под небесами.
Криками радости встретили горожане слова милостивого Царевича и вернулись к себе, передав родным и друзьям чудную весть.
Предстоящий путь Эммануила от самых ворот Зрение до замка горожане усыпали зелеными ветками и цветами, сорванными в своих садах. Цветочными гирляндами и венками они украсили улицы и дома, настроили свои музыкальные инструменты, чтобы торжественно встретить Эммануила.
На другой день утром Эммануил со Своим воинством направился к воротам Зрение, которые широко отворились пред ним, и Он вступил в город. Первыми Его приветствовали начальники и старшины. Плечи Эммануила покрывала царская мантия, на поясе висело золотое оружие, ехал Он в царской колеснице. Звуки сотен труб сопровождали шествие, тысячи и тысячи воинов шли под развевающимися стягами и знаменами. Многие забрались на стены, чтобы разглядеть Эммануила как можно лучше. Во всех окнах были видны лица горожан.
Когда Победитель доехал до дома летописца Совесть, Он послал спросить Веру, приготовлен ли замок для принятия своего нового Хозяина. Ответ был утвердительный, и сам вождь со своими воинами вышел навстречу Царевичу. Эммануил, к великой радости жителей, провел эту ночь в замке со всем своим воинством.
На другое утро горожане стали думать, как им лучше разместить войско. Они так счастливы были своему новому Владыке и Его военачальникам, что не знали, как им и угодить. Наконец после многих споров, они решили вождя Безгрешность поселить в доме Здравыйсмысл; а вождя Терпение - в доме Мнения, секретаря князя Свободная Воля во время и после мятежа. Вождя Любовь должен был принять Чувство; а вождя Надежда - городской голова Разумение.
Что же касается летописца Совесть, который жил по соседству с замком и имел от Царевича поручение бить в набат при первой же опасности, то он сам выпросил к себе на постой двух вождей Воанергеса и Убеждение со своими многочисленными войсками.
Вождей Суд и Казнь князь Свободная Воля разместил у себя, ибо его обязанность состояла в управлении городом на благо Души под наблюдением Царевича. Во время правления Дьяволоса он правил городом во вред Душе.
Все жители города не могли насмотреться на Царевича и потому молили Его, как можно чаще показываться им, проходить по улицам, посещать их в своих жилищах, ибо, говорили они, Твое присутствие, взор, слово и одобрение - наша жизнь, сила и охрана.
Кроме того, они молили о дозволении приходить к Нему, и Он приказал, чтобы ворота, ведущие к Нему, были постоянно отворены. Когда Он говорил, царила полная тишина потому, что слушающие боялись упустить даже одно Его слово. Куда бы Он ни пошел, весь город следовал за Ним, опасаясь отстать от Него хотя бы на шаг.
Однажды Эммануил устроил пир. Все горожане получили на него приглашение. Одно блюдо сменяло другое, и каждое было необычайно вкусным. Никто никогда не пробовал подобной еды, вода же превращалась в вино, и сердца всех развеселились. Играла музыка... Так Душа вкусила райской пищи...
По окончании же пира Эммануил загадал гостям несколько загадок, составленных при дворе Царя Шаддая. Это были загадки о самом Царе и Его Сыне Эммануиле, об их борьбе за Душу и великих подвигах во имя ее.
Эммануил Сам объяснил горожанам некоторые из них. Жители обрадовались, дивный свет озарил умы их. Прежде они даже представить себе не могли, что в столь немногих словах может содержаться столько мудрости. Тут только они поняли, что некоторые загадки касались личности Эммануила, и лишь восклицали радостно, вглядываясь в черты лица Царевича: "Вот Он - Агнец! Вот Она - Скала! Вот Он - путь!"
После этого Эммануил отпустил Своих гостей. Радостно расходились они, обсуждая услышанное. Даже ночью они никак не могли успокоиться и восхваляли Его даже во сне.
Между тем Эммануил решил полностью перестроить город, так как опасность нападения как внутренних, так и внешних врагов была очень велика.
Привезенные орудия были установлены на старых городских стенах и вновь сооруженных башнях. Среди орудий было и одно собственного изобретения Сына Царя Шаддая, которое с удивительной точностью метало камни из замка в ворота Уста. Ничто не могло сравниться с этим орудием, находившимся в ведении Веры.
Охрану всех городских ворот Эммануил поручил Свободной Воле, в чьем распоряжении находилась теперь и вновь созданная городская полиция, в обязанности которой входило наведение порядков в городе. На него также был возложен розыск скрывающихся в городе приверженцев Дьяволоса.
Затем Эммануил призвал князя Разумение, который был городским главой еще при Царе Шаддае, и назначил его на прежний пост пожизненно. Кроме того, ему поручена была постройка здания близ ворот Зрения, которое при необходимости могло бы заменить крепость.
Летописцем был назначен Познание, но не потому, что Совесть был виновен более других, а потому, что Эммануил решил назначить старика на другую должность, о которой он должен был узнать позднее.
Эммануил приказал сбросить изображение Дьяволоса на торговой площади, истолочь его в порошок за стенами города и пустить его по ветру, а на прежнее место поставить изображение Отца Своего - Царя Шаддая. Свое же имя Он велел вырезать на центральных воротах города и покрасить буквы золотом самой высокой пробы.
После того Эммануил приказал арестовать двух бывших городских старшин, назначенных Дьяволосом, - Неверие и Разврат, а также летописца Забвениедобра. Были арестованы и посажены в острог Атеизм, Жестокосердие, Ложныймир, Безистины, Беспощадность, Надменность и другие. Все они находились под охраной Верности, старого слуги Эммануила.
Наконец Эммануил приказал разрушить до основания все три крепости, сооруженные Дьяволосом. Эта работа потребовала много времени потому, что они были сложены из огромных камней, которые пришлось выкатить за стены города.

Глава 7. СУД
--------------
Когда все вышесказанное было исполнено, Эммануил приказал городскому голове и старшинам провести общественный суд над арестованными приверженцами Дьяволоса, находящимися до времени под надзором Верности.
В назначенный час собрались судьи и присяжные заседатели. Начался суд. Верности было приказано ввести обвиняемых в зал. Арестанты вошли, скованные по тогдашнему обычаю попарно, и сели на скамью подсудимых. Приглашенных присяжных заседателей привели к присяге. Было их двенадцать: Уверование, Искренность сердца, Честность, Врагзла, ЛюбовькБогу, Видетьистину, Настроенныйнанебо, Спокойствие, Благодарность, Благочестие, Смирение и РевностькГосподу. Свидетелями были следующие жители Души: Всезнающий, Говориистину, Враглжи, сам князь Свободная Воля и его письмоводитель.
Главный судья Справедливость предложил начать судебное заседание с заслушивания дела Атеизма.
- Атеизм, подними руку! Ты обвиняешься в том, что вкрался в Душу и имел наглость утверждать, что Бога нет и потому можно жить, как хочешь. Ты старался умалить славу нашего Царя, действовал против Него, нарушая мир и благоденствие города. Признаешь ли ты себя виновным?
- Я не виновен, - услышал суд ответ Атеизма.
Судья вызвал свидетелей Всезнающего, Говори истину и Врага лжи.
- Уважаемые свидетели, взгляните на подсудимого - знаете ли вы его?
- Да, я его знаю, - отвечал Всезнающий. - Имя ему Безбожие, или Атеизм. Он уже несколько лет живет в несчастной Душе.
- Вы уверены, что знаете его?
- Конечно. Прежде я, к сожалению, нередко проводил время в его обществе. Он - приверженец Дьяволоса. Однажды я находился с ним в Скверном переулке, где он нагло заявлял: "Я уверен, что Бога нет, но в случае нужды могу говорить о Его бытии и даже сделать вид, что очень праведен. Все зависит от общества, в котором я живу, и от обстоятельств".
- Вы сами это слышали?
- Готов подтвердить свои слова.
- Затем пригласили Говори истину.
- В прежние годы я был его товарищем, - признался свидетель, - в чем сильно ныне раскаиваюсь. Он часто выступал с нахальными заявлениями, что нет ни Бога, ни ангелов, ни духов.
- Вы где это слышали от него?
- В Черноустном переулке, что у Богохульного ряда, и в других местах.
- Что вы о нем знаете еще?
- Знаю, что он истовый приверженец Дьяволоса, сын своего отца по имени Небудьблагочестив, у которого кроме него были и другие дети. Вот все, что я о нем знаю.
Последним был приглашен свидетель Враг лжи.
- Враг лжи, взгляните на этого подсудимого, знаете ли вы его? - обратился судья к нему.
- Этот Атеизм один из самых последних негодяев, каких я когда-либо встречал в жизни. Он не только отрицал бытие Бога, но и всякую надежду на загробную жизнь, не видел греха ни в каком пороке, и не верил в страшный суд. Кроме того, он не видел разницы между посещением храма и "визитом" в кабак.
- Где вы это от него слышали?
- На улице Пьяная, что в конце Мошеннического переулка, в доме господина Богохульство.
- Верность, отведи подсудимого на место, - распорядился судья.
Вторым заслушивалось дело горожанина по имени Разврат.
- Подсудимый, ты чужестранец в нашем краю. Соблазнительными речами ты убеждал жителей Души, что предаться плотским страстям человеку не только дозволено, но даже более того, полезно для здоровья. А ты, со своей стороны, никогда себе не отказывал и впредь не намерен отказывать в удовлетворении какого бы то ни было греховного побуждения, если оно приятно твоей чувственности. Признаешь ли ты себя виновным?
- Я, милостивый государь, человек знатного рода, - отвечал Разврат, - и привык к жизни роскошной, на широкую ногу. Я не привык отказывать себе в чем бы то ни было. Поэтому я чрезвычайно удивлен, что меня обвиняют в том, что все тайно или открыто делают, испытывая при этом величайшее наслаждение.
- Нас ваша знатность не интересует, должен заметить, что чем человек знатнее, тем благороднее он должен быть. Ответьте суду: признаете вы себя виновным?
- Нет, не признаю.
Судья попросил свидетелей помочь установить истину и вновь обратился к ним с вопросами.
- Всезнающий, знакомы ли вы с подсудимым? - спросил судья первого из них.
- Да, я его знаю. Имя ему Разврат, он сын некоего Скотства и родился на Плотской улице. Мать его была дочерью Плотоугодия. Я знаю весь род их.
- Вы слышали, в чем его обвиняют. Что вы можете сказать суду о нем?
- Я знаю его как сквернослова, лгуна, не соблюдающего дня Господня. Знаю как сластолюбца, преисполненного всякого рода нечистых побуждений.
- Но как он совершал свои грязные дела: тайно или публично?
- По-всякому.
- Говори истину, что вы можете добавить?
- Я подтверждаю истинность всего, о чем говорил первый свидетель.
- Подсудимый, слышал ли ты, что против тебя свидетельствовали?
- Я всегда придерживался мнения, что самое великое счастье человека состоит в том, чтобы не отказывать себе в исполнении любого желания, - откровенно ответил Разврат. - Я всегда действовал согласно этим правилам и провел жизнь в постоянных наслаждениях. При этом я не был эгоистом, и все мои знания и опыт передавал другим.
Тогда судьи решили, что его собственные слова достаточно его обвиняют, и потому приказали тюремщику отвести его на скамью и представить третьего арестанта по имени Неверие.
- Неверие, тебя здесь все знают под этим именем. Ты обвиняешься в том, что с помощью хитрости вторгся в нашу страну и злобно сопротивлялся занятию города воинством Владыки Шаддая. Повинуясь Дьяволосу, ты убеждал жителей противиться своему законному Царю и не принимать посланных Им воевод. Признаешь ли ты себя виновным?
- Я Шаддая не знаю, - отвечал Неверие. - Я люблю своего хозяина и считаю своим долгом оставаться верным ему. Вы правы, я употребил все свои силы, чтобы убедить жителей города обороняться от иноземцев. И я никогда не изменю своих убеждений, хотя вы ныне и властвуете в нашем городе.
- Этот человек, как вы видите, неисправим: он сопровождает свое выступление громкими словами и гордится своим неповиновением, - констатировал судья. - Страж, - обратился судья к Верности, - отведи его на место и пусть вперед выйдет Забвение добра.
- Ты известен под именем Забвение добра, - начал судья, - и обвиняешься в том, что, будучи с Неверием во главе всех дел, в городе ничего не сделал для блага жителей; напротив, ты сошелся с Дьяволосом и противился занятию Души войском Владыки Шаддая. Признаешь ли ты себя виновным?
- Господа, вы ныне мои судьи. И в оправдание мое я могу сказать лишь одно: можете приписать соделанные мною преступления моей забывчивости по причине моих преклонных лет. Я ненамеренно творил зло и рассчитываю на ваше снисхождение.
- Нет, Забвение  добра, - отвечал судья, - не по слабости разума забывал ты творить добро, но преднамеренно. Хорошее ты забывал, а все дурное помнил хорошо. Ты хочешь оправдаться, ссылаясь на преклонность лет своих. Но посмотрим, что скажут свидетели...
- Я слышал, как подсудимый говорил, что не способен думать о добре даже и четверти часа, - свидетельствовал Враглжи.
- Всезнающий, что вы можете сказать по делу этого подсудимого? - спросил судья следующего свидетеля.
- Я его хорошо знаю. Отца его звали Люби плохое. Сам он не раз говорил в моем присутствии, что даже мысль о добре тяготит его.
- Где он это говорил?
- На Плотской улице, неподалеку от храма.
Говори истину сказал суду следующее:
- Я часто слышал от него, что ему гораздо приятнее думать о самых грязных делах, нежели вспоминать о наставлениях Священного Писания. Он говорил это во многих местах, но особенно часто на Темной улице в доме Бесстыжего, а также в доме Окаянного, в Грязном переулке, у самого спуска в пропасть.
Забвение добру было велено сесть на место. Страж Верность пригласил следующего по имени Жестокосердие.
- Жестокосердие, тебя весь город знает как человека, который внушал жителям нашего города желание ожесточить свое сердце против Царя Шаддая и не допускал в их сердца даже искры раскаяния и сожаления об их отступничестве и возмущении против Его законов. Признаешь ли ты себя виновным?
- Мне незнакомо чувство раскаяния, не ведомы мне и укоры совести или сожаление. Я ни к кому не испытываю привязанности, и меня не смущает ничье горе: чужая скорбь мне в радость, чужой плач - лучшая музыка для меня...
- Вы видите, господа, что подсудимый не отрицает своей вины и даже словно хвастается своими грехами, - заключил судья.
Жестокосердию разрешено было сесть. Вперед был приглашен подсудимый Ложныймир.
- Ложный мир, ты обвиняешься в том, что, проживая без дозволения в нашем краю, коварно и злобно поддерживал жителей в их возмущении против Царя Шаддая. Ты внушал им опасную уверенность и необоснованные надежды, мешал им образумиться и покаяться... Признаешь ли ты себя виновным?
- Господа судьи, признаю, что имя мое Мир, но отнюдь не Ложный. Если кому из вас угодно спросить обо мне кого-либо из близко знающих меня, или бабушку, присутствовавшую при моем рождении, или крестных, бывших при моем крещении, вам все скажут, что никогда никто не называл меня Ложныммиром. Я человек тихий, всегда любил жить спокойно и мирно, и то, чем дорожил сам, желал и другим. Поэтому, когда я замечал, что кто-либо из моих ближних был чем-то обеспокоен или встревожен, я тотчас старался успокоить его. Когда разразилась война между Царем Шаддаем и Дьяволосом, многие жители испугались грозящих им бед и разрушений. А я, как мог, старался их успокоить всеми правдами и неправдами, стремясь возвратить мир в их растревоженные души. Следовательно, я был всегда благочестивым человеком, ибо таковыми и бывают настоящие миротворцы. А миротворец достоин уважения. И я прошу вас, уважаемых и почитаемых в городе правдолюбцев, громко заявить ныне, что моя деятельность заслуживает не осуждения, не сурового наказания, но всяческой похвалы и поощрения. А сам я имею право предъявить обвинителям моим иск за оскорбление личности.
Судья обратился к присутствующим с просьбой помочь суду установить истинную сущность подсудимого Ложныймир. Помочь суду вызвались двое. Одного звали Ищи истину, а другого - Свидетельствуй истину.
Судья привел этих двух добровольных свидетелей к присяге. Первым дал показание Ищи истину:
- Я знал сего подсудимого еще ребенком и свидетельствую, что его всегда звали Ложный мир. Я знавал и отца его, которого звали Лестью. Девичья фамилия его матери была Изнеженность, и оба они пожелали назвать сына своего Ложным миром. Я часто слышал, как мать звала сына: "Иди скорей, Ложный мир, не то сама приду за тобой". Она часто брала его к себе на колени и, целуя, повторяла: "Милый мой Ложный мир, сладкий ты мой, как ты мне дорог!" И крестные отец и мать звали его так.
Потом дал показание Свидетельствуй истину.
- Все сказанное предыдущим свидетелем - истинная правда. Имя подсудимого - Ложный мир, он сын Лести и Изнеженности. Я не раз замечал, как он, бывало, сердился, когда его называли другим именем. Было это во времена Дьяволоса, когда Ложный мир в нашем городе был чрезвычайно важной персоной.
Судья вновь обратился к Ложному миру:
- Подсудимый, ты совершенно напрасно хотел нас заверить в том, что зовут тебя не Ложный мир. Поддерживать мир в городе, само по себе, очень хорошее дело. Поэтому, мы просто не можем обвинять тебя в этом. Но ты проповедовал мир, противный законам нашего доброго Владыки Шаддая. Ты учил, что в Душе может царить мир, если она живет в грехе. Ты назвал наш суд справедливым, поэтому нам надо заслушать еще нескольких свидетелей.
Первым судья попросил высказаться свидетеля по имени Всезнающий.
- Мне известно, - заявил тот, - что подсудимый в течение долгого времени любыми средствами старался вселить спокойствие в сердца горожан Души. Я сам слышал, например, как он убеждал людей, предающихся разнообразным порокам: "Все это пустяки, не тревожьтесь, не беспокойтесь о будущем. Главное - мир, ибо цель оправдывает средства".
- Уважаемый Враг лжи, какое вы можете нам представить свидетельство? - обратился судья к следующему свидетелю.
- Я слышал, что он не раз утверждал, будто спокойствие на путях порока несравненно лучше угрызений совести на пути истины.
- Где он это говорил?
- На площади Безумия, в доме Простоватого, что по соседству с домом Самообольщения. И это я слышал не однажды, а раз двадцать.
- Нам достаточно свидетельств, - заявил судья, - и потому, страж, отведи подсудимого на место и выведи вперед следующего, некоего Бесправды...
- Бесправды - чужой и нежеланный гость в нашем краю, - обратился к нему судья, когда перед ним предстал следующий обвиняемый. - И ты обвиняешься в том, что искажал законы нашего великого Царя Шаддая, думая этим вытравить из Души Его имя. Ты знал, что город, отдаваясь во власть Дьяволоса, подвергает себя самой большой опасности, однако ты это допустил. Признаешь ли ты себя виновным?
- Нет.
Тогда были вновь приглашены свидетели.
- Я видел, - заявил Всезнающий, - как подсудимый жег, рвал и топтал ногами все, что еще оставалось от писаных законов Царя Шаддая. Я стоял неподалеку, когда он получил это приказание от Дьяволоса.
- Кто еще, кроме вас, был свидетелем этих действий?
- Я, - поднялся Враг лжи, - и многие другие, так как он нимало не смущался так действовать и открыто, и ревностно исполнял приказания своего нового начальника Дьяволоса.
- Подсудимый, почему же ты отказываешься признать себя виновным, если весь город видел, как ты это делал?
- Я должен был дать вам какой-нибудь ответ, и так как меня зовут Бесправды, то я и действую соответственно своему имени. До сих пор я имел немало выгоды от этого и думаю, что и теперь я выгадаю, если не стану говорить правду.
Вина Бесправды была, таким образом, доказана, и судья попросил стража Верность отвести его на скамью подсудимых.
Следующим на допрос был вызван Беспощадность.
- Подсудимый, тебя зовут Беспощадность. Ты, иноземец, нелегально поселившийся в нашем краю, обвиняешься в том, что подстрекал жителей города на сопротивление их законному Владыке, зная, какой гнев они этим навлекут на себя. Ты старался не дать им опомниться и раскаяться в своих преступлениях, хотя и знал, что покаяние для жителей было единственным способом спасения от погибели. Признаешь ли ты себя виновным?
- Я невиновен. Мои действия имели целью поднять дух жителей, ибо я не мог вынести вида их глубокого уныния. И звать меня вовсе не Беспощадность, а Возбуждениедуха.
- Как? Ты отрекаешься от своего имени? Призовите свидетелей!
Первым взял слово свидетель Всезнающий:
- Я могу со всей ответственностью заявить, что зовут его Беспощадность. Известно, что все прислужники Дьяолоса имеют обыкновение изменять свои имена: так, например, Алчность выдает себя за Запасливого, Гордость называет себя при случае Щеголем или Благородным, и т. д.
- Говори истину, что вы на это скажете?
- Имя его Беспощадность. Я его давно знаю, и он, в самом деле, совершал все то, в чем ныне обвиняется. Он принадлежит к тем людям, кто не боится вечного проклятия, и потому всякое чувство осознания греха и глубокого сожаления о соделанном преступлении называют унынием.
Дело подсудимого Беспощадность было, таким образом, ясно, и его также попросили сесть. И вот вызван был последний подсудимый по имени Высокомерие.
- Подсудимый Высокомерие, - обратился к нему судья. - Ты поселился непрошенно в нашем городе и ныне обвиняешься в том, что подбивал жителей надменно и высокомерно отвечать на все предложения вождей Владыки Шаддая. Ты учил их также презрительно отзываться о самом Царе и поощрял жителей Души с оружием идти против Эммануила. Признаешь ли ты себя виновным?
- Я по природе человек неустрашимый, - стал оправдываться Высокомерие, - и при самой сильной опасности никогда не теряю присутствия духа и не способен на подлость. Мне всегда отвратителен тот, кто не имеет собственного мнения и танцует под дудку победителя. Я человек воинственный и никогда не задумывался над тем, кто мой враг. Для меня было важно, что я действовал всегда храбро, как лев, и выходил победителем.
- Высокомерие, тебя судят не за твое бесстрашие и храбрость в бою, но за то, что ты воевал против твоего законного Царя Шаддая. Вот преступление, вменяемое тебе.
Ответа на это замечание судьи не последовало.
После допроса подсудимых судья обратился к присяжным:
- Господа присяжные заседатели, вы слышали выдвинутые обвинения против подсудимых, их ответы и показания свидетелей. Теперь прошу вас удалиться в комнату на совещание, спокойно все обсудить и вынести решение верное, справедливое и беспристрастное.
Присяжными были: Уверование, Искренность сердца, Честность, Враг зла, Любовь к Богу, Видеть истину, Настроенный на небо, Спокойствие, Благодарность, Благочестие, Смирение и Ревность к Господу. Они закрылись в совещательной комнате, чтобы все обсудить и вынести правильное решение.
Уверование, старший из них, выступил первым:
- Господа, по-моему, все подсудимые заслужили смертную казнь.
- Верно, - поддержал его Искренность сердца, - я того же мнения.
- Как хорошо, - высказал свое мнение Врагзла, - что эти мерзавцы находятся в темнице.
- Слава Богу, что враги Царя Шаддая свержены и получат по заслугам, - заявил Любовь к Богу.
Видеть истину поделился своими соображениями:
- Если мы им вынесем смертный приговор, я уверен, что он будет одобрен Самим Шаддаем.
- Я не сомневаюсь, - добавил Настроенный на небо, - что, когда этих злодеев не будет в городе, в Душе опять воцарятся мир и благоденствие.
- Хотя не в моих правилах осуждать опрометчиво, - заметил Спокойствие, - но преступления обвиняемых так ясны и показания свидетелей так однозначны, что совершенно ясно: они достойны казни.
- Благословен Бог, - воскликнул Благодарность, - что предатели осуждены.
- И я тоже благодарю Его, - преклонив колени, прибавил Смирение.
- Я не менее вас радуюсь этому, - сказал Благочестие.
Пылкий Ревность к Господу не мог сдержать своих чувств:
- Подсудимые виновны. Они были гнойной язвой на чистом теле города и старались вовлечь нас в погибель. Наше спасение я вижу единственно в удалении этого гнойника.
Приняв решение, они вернулись в зал суда.
Судья назвал их всех поименно и спросил, кто будет объявлять приговор. Они ответили, что сделает это самый старший из них, Уверование.
- Они виновны, - торжественно произнес Уверование.
- Страж Верность, уведи подсудимых, - распорядился судья.
Тюремщик запер их в острог до следующего дня, на который была назначена казнь. Но ночью одному из арестантов, Неверию, удалось бежать из тюрьмы.
Когда тюремщик увидел, что одного арестанта нет, он пришел в сильное смущение. Зная, что убежал самый опасный из всех, он тотчас отправился к городскому голове, к летописцу и к князю Свободная Воля объявить о случившемся. Они немедленно объявили розыск, который оказался тщетным. Выяснилось только, что он за стенами города искал удобного случая посеять в сердцах горожан сомнение. Спустя некоторое время Неверие повстречал неподалеку от Адских врат своего начальника Дьяволоса и рассказал ему все.
Дьяволос, услышав подробности событий, происшедших в городе после того, как во дворце поселился Эммануил, зарычал от ярости, точно лев. Он поклялся отомстить Душе и вместе с Неверием начал обдумывать план отмщения.
Настал день казни. Преступников решили распять. Когда арестантов привели ко кресту, страх придал им силы, и они оказали сильное сопротивление. Только благодаря помощи воинов Эммануила жителям Души удалось совершить справедливое возмездие.

Глава 8. ПРЕОБРАЗОВАНИЯ
------------------------
После того, как возмездие совершилось, Эммануил стал чаще встречаться с жителями города, утешать их добрым словом и укреплять духовно. Он объявил городу, что для защиты его назначит из жителей военачальника, который будет иметь под своим началом тысячу воинов. Он позвал к себе горожанина по имени Ожидание и приказал ему тотчас идти в крепость и привести во дворец воина Опытность, который был под началом вождя Веры.
Ожидание отправился исполнить приказание и привел к Эммануилу средних лет воина. Жители хорошо знали его, родившегося и выросшего в их городе. Все любили и уважали его за мужество, разумную осторожность и благонравие.
Эммануил торжественно объявил воину Опытность, что назначает его военачальником над тысячью воинами, и вручил ему грамоту, скрепленную печатью.
В тот же час военачальник затрубил в трубу, созывая добровольцев. Множество юношей стали приходить к нему для поступления на службу: лучшие семьи города посылали к нему своих сыновей. Таким образом, Опытность поставил под ружье тысячу человек. Своим адъютантом он назначил молодого воина по имени Понимание, а знаменосцем - Память. Стяг войска был белого цвета, а на гербе были изображены мертвый лев и мертвый медведь.
После того, как было набрано войско, старейшины города собрались во дворце, чтобы выразить Эммануилу от всех жителей Души сердечную благодарность за спасение и великую милость к ним.
Вскоре Эммануил объявил, что он желает внести поправку в кодекс законов и дать больше прав и привилегий своему народу. Просмотрев старый свод законов, Он сказал: "То, что ветшает, близко к разрушению. Душа получит новые законы, более соответствующие ее современному состоянию". Вот краткое изложение необычной гарантии великой и вечной милости Эммануила:
"Эммануил из любви к Душе во имя Отца Своего и по Своему милосердию дарует возлюбленной Душе следующее:

1. Прощение полное и вечное за все преступления и оскорбления, нанесенные Отцу Моему и своему ближнему.
2. Закон святой и завет Мой для постоянного утешения и укрепления ее жизненных сил в доказательство Моей к ней любви.
3. Причастность к благодати, которая живет в сердце Отца Моего и Моем.
4. Весь мир. Да владеет она им во славу Отца Моего и Моей. Также дарую ей власть над жизнью и смертью в настоящем и будущем.
5. Свободный доступ ко Мне во всякое время. Она может приносить Мне свои нужды, и Я обещаю услышать Душу и помочь ей.
6. Власть безграничную для расправы над слугами Дьяволоса, которые будут смущать ее покой.
7. Право не дозволять никакому чужеземцу поселяться в ней, и пользоваться дарованными Мною привилегиями, ибо они являются исключительно достоянием жителей города и их наследников.
Слуги же Дьяволоса, независимо от рода, племени и места жительства, не могут быть причастниками милости Божией".

Этот документ был прочтен летописцем на торговой площади, а затем написан золотыми буквами и вывешен на стенах крепости, дабы всякому жителю были известны льготы и права, дарованные Эммануилом.
Народ ликовал. Раздавались громкие восхваления, на всех улицах развевались знамена, играли трубы, и затаившиеся сторонники Дьяволоса с трудом скрывали свою ненависть.
Спустя некоторое время Эммануил созвал городских старейшин и стал обсуждать вместе с ними, какой орган правления следует учредить в городе.
- Ибо, - сказал Он, - доколе не будете иметь наставников, вразумляющих вас, вы не сможете ни понять, ни исполнять волю Отца Моего.
Тогда он объявил, что назначил им двух учителей: одного из приближенных Царя, другого - из коренных жителей города.
- Первый из назначенных Мною, - продолжал Эммануил, - великий Верховный Наставник в доме Отца Моего. Он всеведущ, и Ему, как и Отцу Моему и Мне, открыты все тайны. Он с нами одна сущность и так же, как и мы, любит Душу и заботится о ней. Он будет главным вашим учителем, ибо только Он может помочь вам уяснить глубокие духовные истины и показать, насколько Отец во все времена благоволил к Душе, любил и продолжает любить ее. Душу человеческую знает только Дух, живущий в человеке. Так и мысли Отца Моего никто, кроме Верховного Наставника, не знает. Он заставит вспомнить забытое вами и откроет вам грядущее. Он должен управлять вашими мыслями и чувствами. Вы должны любить Его и внимать Ему со страхом и трепетом, стараясь ничем не оскорбить Его. Он дает жизнь и силу всему, Он и вдохновит вас на всякое доброе дело, открывая вам, насколько найдет нужным, грядущие времена. По Его наставлению приносите прошения Отцу Моему, и без Его дозволения и совета не впускайте к себе никого. Еще раз повторяю вам, остерегайтесь оскорбить Его, ибо если Он восстанет против вас, вы испытаете больше скорби, чем если двенадцать легионов Отцовского воинства нападут на вас. Но говорю вам, если будете внимать Его советам и любить Его, вы получите больше благ, чем если бы обладали целым миром. Он оросит сердца ваши любовью Отца Моего, и Душа станет самым премудрым и благословенным городом во вселенной.
После этого Эммануил подозвал к Себе прежнего городского летописца Совесть и объявил ему, что назначает его вторым наставником города, ответственным за все будничные, текущие дела, которые каждый раз следует согласовывать с волей Царя Шаддая.
- Но, - предостерег Эммануил, - заботясь о гражданских, нравственных и семейных добродетелях, отнюдь не дерзай брать на себя объяснение высших тайн - это исключительное право Верховного Наставника. Ты - уроженец города, но Он - помощник Отца. Поэтому, в твоем ведении только земные вопросы, в Его же - небесные. И потому, Совесть, будь и ты его учеником наравне с другими. Со всеми духовными вопросами ты сам должен обращаться к Нему за разъяснениями, ибо Он один может внушить Душе истинное уразумение. И потому, о Совесть, держи себя скромно и не возомни о себе, а помни, что приверженцы Дьяволоса из-за высокомерия своего лишились прежнего блаженного состояния, и ныне брошены в бездну. Я тебя назначил наместником Отца Моего на земле для определенных задач, и потому поучай и воспитывай Душу, а если она не будет прислушиваться к твоим наставлениям, прибегай, когда следует, к строгости и наказывай бичом. Но так как ты стар и слаб, Я разрешаю тебе приходить, когда пожелаешь, к Моему роднику. Чем чаще ты будешь пить из него, тем быстрее ты очистишь себя от всякой порчи и скверны, зрение твое улучшится, память освежится и станет способной принять и сохранить все то, чему тебя будет учить Верховный Наставник.
Бывший летописец с большой благодарностью принял должность, доверенную ему Эммануилом. Царевич после того обратился к горожанам Души с особой речью.
- Смотрите, - сказал Сын Шаддая, - как велика Моя любовь к вам. Я назначаю вам двух учителей, которые научат вас всему, что вам следует знать. Верховный Наставник поможет вам постичь чудные тайны, которые недоступны человеческому уму. Второй ваш учитель - Совесть - будет наставлять вас во всех обыденных ваших делах. Будьте же им покорны и внимайте им. Еще нечто должен сказать вам, Мои возлюбленные, и тебе, Совесть. Не следует вам ни умствовать, ни решать грядущую судьбу и будущее мира. Я намерен дать Душе иное Царство, когда это придет в упадок и разрушится. Вам следует точно исполнять пункты Моего кодекса законов - Книги Жизни. И ты, Совесть, не надейся получить в награду жизнь вечную исключительно за одни твои добрые дела. Все - во власти Царя Шаддая. Жизнь вечную может подарить только Небесный Отец, Который говорит к вам через Своего секретаря Верховного Наставника. Внимайте же учению этих двух учителей, и вы получите обетованное вам Царем Шаддаем.
После этих наставлений Эммануил стал объяснять жителям города, как им следует относиться к вождям, присланным к ним Отцом Его.
- Эти вожди, - сказал он, - избраны из окружения Моего Отца. Они вас искренне любят и более других способны исполнить поручение Шаддая - бороться за вас против Дьяволоса. И потому, о граждане, прошу вас относиться к ним благосклонно и дружелюбно. Ибо, хоть они и неустрашимы в борьбе во имя Царя, малейшее невнимание и оскорбление со стороны Души ввергнет их в глубокую скорбь и ослабит мужество. Итак, возлюбленные, уважайте их, любите их, помогайте им. И если случится так, что кто-то из них заболеет или потеряет прежние силы и не сможет более исполнять свои обязанности, не презирайте того, но, напротив, поддерживайте, ободряйте, ибо только они вам поддержка и опора в борьбе с грехом. Сегодня вы поможете ослабевшему, завтра вам потребуется помощь, а вы знаете, на какие подвиги способны воины Владыки Шаддая! К тому же, когда они сильны, Душа тоже сильна. Ваша безопасность зависит от их здравия и от вашего отношения к ним.
Все это Я говорю из великой Своей любви к вам. Следуйте же, возлюбленные, Моим советам и увещаниям для своего благоденствия и на радость Отцу Моему и Мне.
Еще хочу вас от одного предостеречь, хоть ваше покаяние и искренне. Вы знаете, что меж вами остались еще некоторые приверженцы Дьяволоса, которые станут подстрекать вас на всякое зло, стараясь окончательно ввергнуть вас в погибель, снова подчинив своему царю. Остерегайтесь их, будьте бдительны! Они поселились в замке, когда начальник их царствовал над вами. Городским головой Дьяволос назначил Неверие. Теперь же приверженцы скрылись за стенами города и укрылись в пещерах и землянках, в которых до поры до времени затаились. И потому, о Душа, дело предстоит тебе трудное: ты должна отыскать их, арестовать и безжалостно казнить. Такова воля Отца Моего. Нападайте на них смело, не дозволяйте приближаться к себе, и какие бы условия мира они вам ни предлагали, не принимайте их. И дабы вы знали их и легко отличали их от своих, я назову вам главных: Прелюбодеяние, Сладострасть, Убийство, Гнев, Обман, Зависть, Алкоголизм, Буйство, Идолопоклонство, Колдовство, Разлад, Ревность, Мотовство, Необузданность, Возмущение и Ересь. Они будут изо всех сил стараться погубить вас. Сейчас они скрываются под масками, дабы не быть узнанными, но обратитесь к книге Владыки Шаддая, в которой содержится подробное описание их наружности, и вы легко опознаете их.
Эти враги твои при первой же возможности сорвут запоры с ворот и войдут в город. Как черви, подточат они твои жизненные силы, отравят твоих начальников, обессилят воинов и превратят цветущий ныне город в руины. Поручаю вам, городской голова Разумение, князь Свободная Воля и Совесть, вместе с другими горожанами отыскивать замаскированных приверженцев Дьяволоса и казнить их.
Те четыре военачальника, которые были посланы Моим Отцом на борьбу против Дьяволоса, будут ежедневно проповедовать вам, дабы укреплять вас в исполнении ваших обязанностей.
Я указал вам на врагов, которых вы должны остерегаться и при первой возможности казнить, но Я должен предостеречь вас и от другого рода врагов. Они будут выдавать себя за самых ревностных сторонников Владыки Шаддая, но то будет служение внешнее, неугодное Отцу Моему и Мне. И если вы не будете осторожны, они причинят вам столько зла, что вы и представить себе не можете. Хотя, повторяю, они будут выглядеть совершенно иначе, чем те слуги Дьяволоса, которых Я вам описал. И потому, Душа, бодрствуй и не давай себя обманывать.
Закончив Свои наставления, Эммануил назначил день, когда горожане должны будут собраться у Него во дворце для вручения особых знаков отличия, которые выделяли бы их из всех народов вселенной. В назначенный день Царевич обратился к народу со следующими словами:
- О возлюбленная Душа! То, что Я намерен теперь сделать, имеет целью показать всему миру, что Я считаю тебя Своей. Мои знаки отличия легко позволят отличить тебя от самозванцев, которые попытаются выдать себя за коренных жителей.
Он дал приказ принести из Своей ризницы белые, блестящие одежды, приготовленные для облачения жителей Души.
Слуги Эммануила разложили их перед горожанами, и каждый житель получил одежду, соответствующую его росту и фигуре. Так все облачились в белые, как снег, одеяния.
- На вас надеты хитоны Моих слуг, что отличает вас от слуг Дьяволоса. Отныне вы можете предстать предо Мною лишь в этих одеяниях. По ним же и мир будет узнавать вас, - обратился к горожанам в заключение Эммануил. - Но вместе с одеянием даю вам и нужные наставления по сохранению их в чистоте:
Носите их постоянно, чтобы вас не спутали со слугами врага вашего.
Старайтесь сохранить их непорочную белизну, ибо любое пятно на них - бесчестие для Меня.
И потому подпояшьтесь так, чтобы одеяния ваши не касались земли, иначе к ним пристанут грязь и пыль земная.
Остерегайтесь потерять их, чтобы не предстать нагими предо Мною.
Если вы на радость Дьяволосу все же запятнали дарованную Мной одежду, то поспешите к Моему источнику, к которому вы всегда можете прийти, чтобы очиститься. Это единственная возможность остаться со Мной, не быть отвергнутым Мною...
И отныне все жители Души блистали в белых одеждах потому, что весь город полностью принадлежал Эммануилу. Какое создание могло сравниться с жителями этого города?
Освобожденная от власти Дьяволоса, снова любимая Царем Шаддаем, Который послал Своего Сына спасти ее, хотя бы и против воли самих горожан, Душа вновь стала обителью Царевича. Она пользуется ныне всеми благами и милостью Царя царей и Его возлюбленного Сына.
Закончив со всеми вышеупомянутыми преобразованиями, Эммануил приказал водрузить Свое знамя на башне крепости, дабы издалека было видно, что город отныне принадлежит Ему.
Царевич часто посещал горожан и требовал, чтобы к Нему ежедневно являлись старшины города. Нередко он подолгу беседовал с городским главой Разумением и честным проповедником Совестью. Проходя по улицам города, Он всех благословлял и говорил каждому слово поощрения. Всех нищих выслушивал, одарял и, если они бывали больны, исцелял их. Вождей и воинов ласково приветствовал, и одной Его улыбки или милостивого взора было достаточно для поднятия бодрости их духа. Он часто приглашал жителей к себе и угощал их, не отпуская никого без того, чтобы не подарить что-либо на память. Так дорога была ему Душа.
Кроме того, Он посылал старшинам съестное со Своего царского стола: мясо, вино, хлеб, и в таком количестве, что хватало на всех.
Если же Эммануил замечал, что ревностное отношение к Нему идет на убыль, Он Сам отправлялся к жителям, стучался к ним в двери.
Не прекрасна ли эта картина: Эммануил, только что избавивший Душу от власти коварного врага и простивший ей ее измену, ныне обитал в ней, делая жителей причастниками Своих благ?! Не оскудевала никогда чаша Его: хлеба и вина всегда было на столе в достатке...
Эммануил назначил также президентом города некоего по имени Божий Мир, который пришел в город вместе с Царевичем. Божий Мир был в дружеских отношениях с вождями Вера и Надежда, быть может, между ними было даже некоторое родство. Во все время его правления город жил счастливой жизнью. Не было никаких худых происшествий, каждый занимался своим делом.
Кажется, не было во всей вселенной города счастливее, чем Душа.
Так прошло лето.

Глава 9. ГОРОД В ОПАСНОСТИ
------------------------------
В городе, однако, жил еще один из слуг Дьяволоса по имени Самоуверенность. Он был виновником немалых бед всей общины. Вот его родословная.
Среди пришедших с Дьяволосом в город был некто по имени Самодовольство, который женился на Безбоязни. У них родился сын Самоуверенность. По отцу он мог считаться дьявольцем, а по материнской линии - уроженцем города потому, что его мать была близкой родственницей князя Свободная Воля.
Характером он походил на обоих родителей и всегда брал сторону сильного. Во время царствования Дьяволоса он подстрекал жителей против Царя Шаддая, но когда победил Эммануил, он стал агитировать за Него. Нахальный от природы, и будучи лишь поверхностно знаком с законами Эммануила, он часто беседовал на эту тему с жителями. Во всем, что он говорил, было столько преувеличений, что его слова казались фальшивыми. В частности, он уверял, что впредь городу никогда уже не может грозить никакая опасность. На каждой улице, в каждом доме разводил он демагогию. Вскоре, однако, многие жители стали находить его речи сладкими, заплясали под его дудку и сделались чуть ли не столь же самоуверенными, как он сам. Разговоры все чаще стали заканчиваться попойками. Эммануил с глубокой печалью наблюдал за всем этим.
Не только рядовые горожане, но даже городской голова Разумение, князь Свободная Воля и новый летописец Познание дали ввести себя в заблуждение, забыв, что Эммануил не раз предостерегал их от самообольщения, напоминая, что главное для Души не орудия и укрепления, а пребывание в их замке Эммануила. Царевич учил их не забывать о любви Царя Шаддая и о Его милосердии, ибо только они могут дать вечный покой душе.
Когда Эммануил убедился в том, что жители города окончательно попали под влияние Самоуверенности, Он послал к ним Верховного Наставника. Сам же оплакивал заблуждение Души: "О, зачем перестали они приходить ко Мне, как могли забыть любовь Мою к ним и все, что Мною даровано?" Вскоре Он объявил о Своем решении покинуть город и вернуться к Отцу до тех пор, пока Душа не опомнится. Два раза посылал Он Верховного Наставника с увещеваниями к горожанам, но никто не обратил на Него внимания. Напротив, Его даже оскорбили, когда Он проповедовал во время веселого пиршества, которым заправлял Самоуверенность.
Итак, Эммануил, оскорбленный неблагодарностью жителей, решил отвернуться от города.
Первым делом он уединился в замке, прекратив прежние обычные дружеские приемы. Затем перестал посылать старшинам города пищу с царского стола. В конце концов, когда жители приходили к Нему, что случалось все реже и реже, Он вместо того, чтобы, как бывало, встретить их с распростертыми объятиями, заставлял их стучаться раза два-три и принимал холодно.
Эммануил действовал так, лелея надежду, что горожане образумятся. Увы, они забыли и благость Его, и Его любовь к ним, они не замечали даже печали Его. И вот Царевич покинул замок, направился к воротам и вышел из города. За ним немедленно последовал и президент города Божий Мир.
Но жители в это время так были ослеплены речами Самоуверенности, что едва заметили уход Царевича, а вскоре и вообще перестали вспоминать о Нем.
Однажды Самоуверенность устроил большой пир. Приглашен на него был некий Страх Божий, которого хозяин побаивался. Самоуверенность старался напоить его, но тот даже не притронулся к вину и яствам и молча смотрел на пирующих. Тогда гостеприимный хозяин обратился к нему с вопросом:
- Вы нездоровы? Вы так плохо выглядите. У меня есть отличное лекарство, рекомендованное Забвениемдобра. Уже один глоток этого зелья сделает вас веселым и здоровым.
- Благодарю вас за внимание и заботу, - ответил Страх Божий, но мне надо сказать нечто старшинам города... Меня удивляет, что вы в столь веселом расположении духа, когда в нашем городе такое бедствие.
- Вы явно переутомились. Идите-ка лучше спать и дайте нам возможность повеселиться, - ответил Самоуверенность Божьему Страху.
- Сколь жестоко твое сердце, Самоуверенность! - продолжил Страх Божий. - Отсюда и эти речи. Наш город был недавно еще непобедим. Теперь положение изменилось. Я не могу молчать. Из-за тебя, Самоуверенность, разрушены городские башни, сломаны ворота, испорчены замки и ключи. С тех пор, как городские старейшины подпали под твою власть, Истинная Сила и Опора города покинули нас... Где Царевич Эммануил? Кто из вас может сказать, что видел Его недавно? Не извне пришла к нам опасность, но изнутри. Внутренний враг постепенно покорил вас себе.
- Хватит! - послышалось в ответ. - Перестань смущать наш покой и портить нам праздник! Мы хотим продолжить веселье!
- Я, в самом деле, глубоко скорблю, ибо Эммануил покинул нас, - продолжал Страх Божий. - Он ушел, не предупредив, что покидает нас. Не знак ли то гнева? И это вы, старейшины, своей неблагодарностью вынудили его уйти. Мой же совет вам: не пируйте, а скорбите, не веселитесь, но плачьте.
Тогда прежний летописец, а ныне учитель, по имени Совесть пришел в ужас от услышанного и сказал:
- В самом деле, друзья, Страх Божий говорит правду. Мы тоже давно не видели Царевича, даже трудно припомнить, когда именно мы видели Его в последний раз. И мне также сдается, что мы губим себя.
Плечи Совести задрожали от беззвучного плача. Все присутствующие вдруг поняли, в какой беде оказались. К этому моменту Самоуверенность словно ветром сдуло. Наскоро посоветовавшись со Страхом Божиим, как им следует поступить с виновником их злосчастья и как вернуть себе любовь Эммануила, они, недолго думая, подожгли дом обольстителя. Столь бесславен был конец Самоуверенности...
Потом все отправились на розыски Эммануила, но, увы, поиски оказались напрасными. Тогда они начали осуждать свое гнусное поведение, сознавая, что за их порочные действия Царевич покинул их.
Они решили обратиться к Верховному Наставнику за советом, но Тот отказался принять их.
Несколько дней прошло в унынии и страхе. Горожане поняли, что сильно оскорбили Царевича своей неблагодарностью, но не знали, как помочь горю.
Наступил день Господень - день покоя и молитвы. Все отправились в храм слушать учителя-проповедника Совесть. Подобно грому была его речь о неблагодарности. Текст его проповеди был взят из книги пророка Ионы: "Чтущие суетных и ложных богов оставили Милосердаго своего..." Совесть говорил так убедительно, что все слушающие поникли головами и даже не имели сил разойтись по домам, чувствуя полное изнеможение. Проповедник, увещевая народ, не щадил и себя. Он обвинял себя в том, что поддался общему заблуждению, вместо того чтобы учить вверенный ему Эммануилом народ исполнять заповеди Его.
В это время в городе вспыхнула эпидемия. Жители заболели, даже вожди и воины чувствовали слабость и упадок сил. Если бы в это время враги напали на город, он вынужден был бы сдаться без сопротивления... По улицам медленно передвигались бледные жители, испуская вздохи и стоны. Полуразорванными и грязными были белые одежды, в которые их облачил Эммануил.
Спустя некоторое время, проповедник Совесть предложил народу назначить день поста, покаяния и молитвы. Он же попросил Воанергеса произнести проповедь. Тот говорил о бесплодной смоковнице, о том, что единственная возможность спасения - обращение к Царю Шаддаю.
Его проповедь была столь сильна, что привела в трепет всех жителей. В городе раздавался плач, повсюду слышались стоны и возгласы раскаяния.
Вскоре все старшины города собрались в доме проповедника Совесть на совет. Ответить надо было на вопрос: "Как следует им теперь поступить?" Совесть не мог помочь городу и решил посоветоваться со Страхом Божиим.
- Он был ближе к Царевичу, чем все мы, - пояснил проповедник, - и, вероятно, и теперь знает лучше нас, чем нам умилостивить Эммануила.
Добрый старик тотчас явился на зов и ответил так:
- По-моему, следует написать смиренное прошение нашему Спасителю и в нем принести наше глубокое раскаяние, а также умолять Эммануила вернуться в раскаявшуюся Душу.
Все единодушно согласились и, написав прошение, избрали депутатом к Эммануилу городского главу Разумение. Он отправился с прошением к царскому дворцу, но, подойдя к воротам, нашел их закрытыми, а перед ними - вооруженную стражу. Долго стоял проситель в недоумении и страхе, наконец, решился просить, чтобы доложили о нем Царю. Кто-то пошел и передал Шаддаю и Эммануилу, что стоит у ворот городской голова с прошением в руках. Но Эммануил не дозволил впустить его, а велел ответить: "Они от Меня отвернулись, а теперь во время скорби взывают ко Мне, мол, спаси нас. Нет, пусть и теперь обращаются к своему другу Самоуверенности, если уж предпочли его Мне. Благоденствуя, они во Мне не нуждаются, но ищут Меня, когда им тяжело".
Этот ответ, как гром, поразил бедного просителя. Он убедился, что нет больше надежды на спасение, и вернулся, стеная и бия себя в грудь.
Весь город вышел ему навстречу. Жители, уже издали, увидев его в столь плачевном состоянии, впали в глубокое уныние. Они посыпали головы золой, надели вретища и огласили воздух стенаниями.
Наконец они снова обратились за советом к Страху Божьему, который посоветовал не отчаиваться: "Царь Шаддай по Своей премудрости находит нужным так поступать с провинившимися, но вы продолжайте просить Его".
И они вновь и вновь посылали к Нему смиренные свои прошения, и изо дня в день скакали верховые, оглашая окрестность звуками трубы и неся просьбы о прощении Шаддаю и Эммануилу.
Так продолжалось всю суровую, холодную и долгую зиму.

Глава 10. ЗАГОВОР ДЬЯВОЛОСА
---------------------------
Вы, вероятно, помните, что после того, как Эммануил завладел городом, многие из дьявольцев попрятались в подвалах, ямах, пещерах и ущельях в самом городе и за его стенами. Они на время присмирели, ожидая удобного случая отомстить Эммануилу. Вот имена самых известных: Убийство, Гнев, Прелюбодеяние, Сладострасть, Обман, Необузданность, Зависть и старый опасный мошенник Корыстолюбие.
Эммануил, вступив в город, дал приказание любой ценой найти этих злодеев и тотчас казнить их, ибо они враги Его и города Души, которому могут причинить большое зло. Но это приказание Царевича было исполнено не до конца. Мало-помалу дьявольцы стали появляться в городе, и, к большому несчастью, им даже удалось сблизиться с некоторыми из его жителей.
Когда эти мошенники заметили охлаждение жителей к Царевичу и Его уход из города, они решили действовать без промедления. В один прекрасный день они собрались в доме некоего Зловредного и стали обсуждать, каким способом вернуть город Дьяволосу. Одни предлагали одно, другие - другое, наконец, Сладострасть выразил мнение, что следует предложить свои услуги самым знатным лицам города.
- Тогда, - добавил он, - нам будет не так трудно возвратить город нашему князю Дьяволосу.
Но Убийство возразил:
- Нет, теперь это невозможно. Город возбужден из-за того, что Самоуверенность поссорил жителей с Царевичем. Душа получила даже от Эммануила приказ казнить нас при первом же нашем появлении. Какой же вред можем мы нанести городу, когда станем мертвецами? Пока же мы живы - многое в нашей власти.
Немало было споров и толков, наконец, они приняли решение написать письмо своему князю. Вот содержание этого письма:
"Нашему великому господину князю Дьяволосу в его обители Адской пропасти.
Мы, нижеподписавшиеся, - твои верные слуги, и не можем больше хладнокровно взирать на возмутившийся против тебя город, в котором имя твое обесчещено и изображение твое затоптано в грязь. Отсутствие твое для нас в эти минуты особенно тягостно.
Причина, по которой мы осмеливаемся тебя беспокоить, та, что мы очень надеемся вернуть тебе город. Душа с некоторых пор охладела к Эммануилу, за что Он махнул на нее рукой и покинул ее. Жители посылают Ему прошения с просьбой вернуться к ним, но все это напрасно, и они пока все еще одиноки. Кроме того, в городе свирепствует эпидемия. Отпадение горожан от Эммануила и всеобщая расслабленность - следствия болезни, которые, на наш взгляд, делают возможным твое возвращение. Они сейчас не в силах оказать сопротивление твоему лукавству. Если же ты со своими верными слугами решишься снова захватить Душу, то можешь полностью рассчитывать на нашу посильную помощь. Время самое подходящее. Подписано нами в доме Зловредного, в желанном тебе городе Душа". Дальше шли подписи.
Гнусный отправился с письмом к Дьяволосу и стал стучать в железные ворота Адской пропасти. Привратник Цербер взял письмо и подал его хозяину, со словами: "Вести из города от наших верных друзей".
Весть эта быстро разнеслась по царству тьмы. Со всех сторон стали собираться приверженцы Дьяволоса, чтобы прочесть послание. Первыми прибежали Веельзевул, Люцифер и Аполлион. Когда содержание прошения дошло до сознания Дьяволоса, он приказал звонить в колокол смерти. Каждый удар колокола означал, что Душа вскоре опять будет принадлежать сатане.
По совершении этого ужасного обряда все собрались на совещание, на котором разработали ответ друзьям. С тем же Гнусным городу отправили письмо следующего содержания:
"Нашим чадам, умным и достойным дьявольцам, обитающим в городе Душе, от князя Дьяволоса с пожеланием скорого успеха в нашем общем деле.
Возлюбленные наши дети и ученики! Мы несказанно обрадовались, получив от вас радостную весть. Колокол смерти торжественно провозгласил новость всем нашим подданным, которые ныне ликуют оттого, что у нас в городе остались еще друзья. Нам приятно слышать, что Царевич покинул город, и что в нем теперь свирепствует эпидемия. Мы, конечно, не преминем пустить в ход все наше лукавство и всю хитрость для завоевания отпавшего от нас города. Вас же за вашу преданность и верную службу мы назначаем воеводами Адской пропасти. Будьте уверены, что, овладев Душою во второй раз, мы ее из рук уже не выпустим, ибо усемерим наши силы. Итак, верные наши друзья, мужайтесь и не щадите сил для достижения нашей цели. Вы сами должны решить: следует ли жителям города внушать сомнение и отчаяние, или лучше уговорить их не стесняться вести жизнь, полную разгула и веселости, или же дать им взлететь на воздух от гордости и самодовольства. Желаем вам успеха в достижении цели! Примите благословение всех обитателей нашей бездны и уверения в благосклонности к вам нашего князя и отца.
Выдано у Адских врат от имени князя Дьяволоса, врага Души, с согласия всех князей тьмы для передачи нашим единомышленникам, проживающим в городе Душе".
Гнусный, не мешкая, направился к дому Зловредного, где постоянно собирались дьявольцы, которые сильно обрадовались, увидев его здоровым и невредимым. По прочтении ответа они начали обсуждать план действий. Прежде всего, решили и далее сохранять в глубокой тайне свое присутствие в городе. Затем Обман, встав со своего места, обратился к присутствующим с такими словами:
- Господа, великие силы ада, выслушайте меня! Если мы посеем в сердцах горожан гордость и самонадеянность, то это, конечно, послужит нам на пользу не меньше, чем если мы уговорим их предаться разгульному образу жизни. Но, по-моему, вернейшее средство добиться успеха - это довести их до крайнего отчаяния. Они окончательно усомнятся в любви к ним Эммануила, перейдут на нашу сторону и перестанут посылать к Нему прошения о помиловании и пощаде. В итоге они придут к такому выводу: лучше ничего не просить, чем унижаться перед Эммануилом.
Все одобрили предложение Обмана.
Затем дьявольцы начали обсуждать, каким образом приступить к делу. Никто не мог дать лучшего совета, чем Обман:
- Пусть самые ревностные из друзей нашего князя Дьяволоса переоденутся в одежды, какие носят жители города, и под чужим именем отправятся на рынок, выдавая себя за дальних деревенских жителей, желающих поступить в услужение к знатным горожанам. Устроившись, они должны стараться угождать своим хозяевам, соблюдать их интересы, и в скором времени они настолько развратят жителей города, что Эммануил в страшном гневе навсегда отлучит их от Себя. И тогда наш князь без труда получит свою добычу: Душа сама пойдет к нему в пасть.
Это предложение чрезвычайно понравилось приверженцам Дьяволоса. Однако они решили, что не всем им следует заниматься этим, и потому избрали троих: Корыстолюбие, Необузданность и Гнев. Первый, Корыстолюбие, взял себе прозвище Мудроенакопление, Необузданность - Невинноевеселие, а Гнев - Похвальноервение.
В рыночный день явились на площадь трое молодцов, одетые в белые овечьи шкуры, очень похожие на белые одежды жителей. Они отлично умели говорить на языке городских обывателей. И потому, как только на людном рынке они предложили себя в слуги, их наняли тотчас, так как они требовали очень небольшую плату, а взамен обещали верную и честную службу. Мнение, бывший секретарь князя Свободная Воля, взял к себе Мудроенакопление, Страх Божий - Похвальноервение. Правда, Невинноевеселье дольше других не мог устроиться, так как в то время был пост. Но пост уже подходил к концу, и князь Свободная Воля взял дьявольца к себе камердинером.
Три мошенника, внедрившись, таким образом, в эти порядочные дома, скоро стали оказывать на хозяев дурное влияние и заразили их своей испорченностью и хитростью. К счастью, Похвальномурвению не удалось опутать своими сетями Страх Божий, который очень скоро заметил, что его новый слуга лицемерный злодей. Видя, что его раскусили, слуга тайно убежал из дому, иначе хозяин, по всей вероятности, казнил бы его.
Когда приспешники Дьяволоса добились первых успехов, они начали обсуждать, в какой день князю легче всего будет овладеть городом. Довольно быстро они решили, что рыночный день для этого самый удобный: народ суетится и теряет бдительность. Кроме того, можно собраться вместе, не вызывая ни у кого подозрений, так как всякий занят своим делом. На случай, если операция не удастся, легче убежать и скрыться.
В этот же день они составили второе письмо к Дьяволосу, в котором они описали свои успехи: Мнение полностью подпало под влияние Корыстолюбия, а князь Свободная Воля - под влияние Необузданности. Только Гневу не удалось совратить Страх Божий.
В то время, когда дьявольцы столь хитро действовали в пользу своего начальника, город продолжал находиться в плачевном состоянии. Причиной тому было то, что жители оскорбили своего доброго Царя Шаддая и Его Сына, а также и то, что после стольких прошений о помиловании они так и не получили от Эммануила никакого ответа. К ужасу жителей города, туча, скрывавшая от них Царевича, казалось, становилась чернее и гуще от вредного влияния приспешников Дьяволоса. Эпидемия продолжала свирепствовать, только враги Эммануила и города были живы и здоровы.
Передача письма дьявольцев снова была поручена Гнусному, который поспешно отправился в Темное царство. Врата ему отворил тот же Цербер.
Гнусный вошел в мрачную пещеру и, низко поклонившись Дьяволосу, вручил ему письмо.
- Добро пожаловать, верный мой слуга, - приветствовал его князь тьмы.
- Да будет Душа в твоей власти, и царствуй над ней вовеки, - ответил Гнусный.
При этих словах из глубоких недр ада раздался оглушительный рев такой силы, что он сотряс окрестности.
По прочтении письма началось его обсуждение. Дьяволос заговорил первым:
- Поведение моих верных слуг похвально, и намерение их развратить жителей - верный способ ослабить Душу. Но нельзя сразу решить, следует ли напасть в рыночный день, ночью или в будни. Быть может, горожане, уходя на рынок, выставляют в воротах верную стражу. Странно было бы, если б они этого не делали. В таком случае мы бессильны.
- Вы правы, - согласился Веельзевул, - и нам, без всякого сомнения, следует действовать осторожно. Необходимо увериться в том, чувствует ли город свою немощь и, боясь нашего нападения, всегда ли держит наготове недремлющую стражу. Или же жители настолько потеряли бдительность, что нимало не обеспокоены грозящей им опасностью.
- Но как нам это узнать? - спросил Дьяволос.
- Гнусный может нам в этом помочь, - сказал Веельзевул.
- Насколько мне известно, - заговорил Гнусный, - состояние города таково: любовь и вера жителей остыли, они отвергнуты Эммануилом. Несмотря на то, что они часто посылают Ему прошения, Он не торопится отвечать им. Создается впечатление, что Он забыл их.
- Искренне рад этому, - заявил Дьяволос, - однако меня пугают их частые прошения к Эммануилу. Конечно, тот факт, что эти прошения остаются без ответа, говорит о том, что они не от чистого сердца посылают Ему свои просьбы. А все, что идет не от чистого сердца, не может быть искренним... Как вы думаете об этом.
Некоторые из присутствующих высказали свое мнение.
- Если состояние Души таково, как его описывает Гнусный, - сказал Веельзевул, - безразлично, когда нападать: в базарный день или в будни.
- Мне кажется, что с нападением лучше повременить. Правильно было бы продолжать втягивать Душу в грех и распутство. Ясно, что чем больше ее будет затягивать петля греха, тем быстрее она потеряет бдительность и удалится от Эммануила. Со временем она совсем Его забудет, а Он, в Свою очередь, не пожелает больше навещать ее. Наш верный помощник Самоуверенность своими действиями заставил Эммануила покинуть город. И вы должны это знать не хуже меня: два-три дьявольца, если умно поведут дело, могут причинить Душе больше вреда, чем целая армия воинов, идущая на открытый штурм. Подождем, пока Душа впитает в себя порок и привыкнет к нему. Тогда Эммануил Сам отзовет Своих вождей и воинов. Оставшаяся без защитников Душа примет нас радушно и с большой радостью откроет нам свои ворота. Но все это не может совершиться за несколько дней, нам надо набраться терпения.
На это Дьяволос возразил:
- Друзья мои, выслушайте меня. Ваши длинные речи меня сильно разъярили. Сердце мое страждет и хочет немедленного завоевания города. Что бы там ни случилось, погибнем мы или восторжествуем, прошу помочь мне всеми силами, ибо я решился на штурм.
Когда присутствующие услышали о желании своего владыки овладеть городом, они прекратили всякие обсуждения и пообещали способствовать ему в меру своих сил. Тут же начали решать, как, когда и под чьим началом выйти в поход. После недолгих споров они пришли к выводу, что лучше всего собрать войско непобедимых Сомневающихся и известить о том своих единомышленников, живущих в городе, письмом, которое должен передать Гнусный. Число воинов войска должно было доходить до тридцати тысяч. Дьяволос приказал барабанным боем созвать жителей страны Сомнения, которая лежала неподалеку от холма, в котором находились Адские врата. Командование войском должны были взять на себя сами князья Темного царства. Сообща они написали ответ нетерпеливо ожидавшим в его городе дьявольцам, убеждая их все больше ослаблять Душу всякими пороками. В задачу дьявольцев входило готовить город к сдаче Дьяволосу и быть готовыми в любой день встретить войско.
Гнусный отправился с письмом обратно и, проходя мимо Цербера, передал ему приятную весть о скором походе владыки против города. Войдя в город, он прямиком направился к дому Зловредного, где нашел всех своих в сборе, и передал им поклон и письмо от князя.
Плачевное состояние Души трудно описать словами! Она оскорбила Эммануила и своим безумством помогла адским силам овладеть ею! Правда, отчасти она осознавала свою вину, но враги глубоко окопались в ней. Жители громко и слезно взывали к Эммануилу, но Он был далеко от них, и не было отзыва на их вопль. Они не знали ни того, вернется ли Он когда-нибудь, ни того, что созрел новый дьявольский заговор. Они посылали Эммануилу одно прошение за другим, но ответом было молчание, ибо Шаддай и Эммануил знали, что сердца горожан не полностью принадлежат Им. Так Душа с каждым днем слабела. Человеческое и дьявольское в сердцах горожан настолько перемешалось, что нельзя уже было различить, где одно, где другое. Жители хотели только покоя, и потому жили в мире даже с врагами Эммануила. Их слабость была силою их врагов, их пороки - торжеством дьявольцев, которых становилось все больше. Коренные жители умирали тысячами. Более одиннадцати тысяч всех возрастов погибли от эпидемии в последнее время.

Глава 11. ОСАДА
----------------
К большому счастью, не все в городе предали Эммануила. В Душе жил некто, кто был на особом счету у Царя Шаддая. Звали его Проницательный. Он был бдительнее других и постоянно следил за тем, чтобы дьявольцы не причинили жителям никакого вреда. Однажды ночью, прислушиваясь к каждому звуку, он подошел к горе Подлой, и нечто вроде шепота долетело до его ушей. Он подошел ближе и услышал, что Дьяволос вскоре вновь овладеет городом, и тогда многих ждет неминуемая расправа. Тогда Проницательный немедленно отправился к городскому голове передать услышанное. Тот, со своей стороны, призвал проповедника Совесть и сообщил ему эту ужасную весть. Проповедник поднял на ноги весь народ, приказав звонить в колокол, созывающий всех на площадь. Народ собрался быстро, и проповедник поведал о грозящей им опасности, и что эта весть была передана не каким-то случайным сплетником, а самим Проницательным, известным своей праведной и честной жизнью. Затем последний сам рассказал жителям все, что случайно услышал от вероломных врагов Души.
- Увы, - закончил рассказ проповедник, - нам нетрудно в это поверить, ибо мы прогневили Царя Шаддая и оскорбили Эммануила, Который нас за это покинул. К тому же мы все это время, пренебрегая заветами Эммануила, не казнили сторонников Дьяволоса и тем самым поощряли их. Неудивительно, что наши внутренние и внешние враги замыслили погубить нас! Эпидемия унесла у нас много здравомыслящих людей, а дьявольцы тем временем стали сильнее.
Когда жители города услышали это, они громко раскаялись и стали еще чаще посылать прошения к Эммануилу. Кроме того, горожане обратились к властям с просьбой усилить стражу у ворот, укрепить город и держать в боевой готовности оборонительные орудия, чтобы успешно отразить нападение.
Царские полководцы собрались вместе и начали обсуждать, каким образом укрепить город и как противостоять врагу. Они искренне любили Душу, но постепенно заразились духовной расслабленностью, и, хотя и не умерли от нее, как многие другие, было все же заметно сильное истощение. Однако известие о готовящемся штурме поразило их так сильно, что они стряхнули с себя слабость и с удвоенной энергией принялись за дело. На этом же совете были выработаны меры по спасению Души и вынесено решение о неукоснительном их выполнении.

1. Все городские ворота должны быть постоянно заперты. Все выходящие из города и входящие в него должны подвергаться тщательному обыску, дабы заговорщики были схвачены и преданы суду.
2. Тщательно проверить все дома города. Найденных сторонников Дьяволоса и тех, кто нелегально предоставил им убежища, сурово наказать.
3. Назначить пост и день всеобщего покаяния. Если же кто-либо из горожан не будет искренне каяться, судить его как приверженца Дьяволоса.
4. Письменно изложить Эммануилу все, что стало известно Проницательному.
5. Публично выразить Проницательному благодарность от имени всего города, и просить его принять пост начальника стражи.

Проницательный приступил к исполнению своих обязанностей с величайшим старанием, делая вылазки даже за стены Души, чтобы знать обо всем, что происходит в окрестностях этого города.
Однажды он добрался до страны Сомнение, что близ Адских врат, где узнал, что там все готовятся к походу против Души. Он поспешно вернулся в город и созвал всех начальников, передав им это новое известие и добавив, что войско неприятеля состоит из двадцати тысяч человек и предводительствует им опытный военачальник Неверие. Неверие - один из самых верных слуг Дьяволоса, который, кроме того, лучше всех знал город. Помимо прочего, он еще и жаждал мести за оскорбления, нанесенные ему во время пребывания в городе Эммануила.
Когда городские начальники и старшины услышали все эти подробности, они сочли необходимым тотчас приступить к исполнению постановлений, вынесенных царскими полководцами. Были проведены обыски, во время которых в домах Мнения и князя Свободная Воля были обнаружены два дьявольца: у первого - Корыстолюбие (псевдоним Мудроенакопление), а у другого - Необузданность (псевдоним Невинноевеселье). Их арестовали и отдали под надзор тюремщика по имени Верность, который заковал их в кандалы. Вскоре оба арестанта заболели в остроге чахоткой и умерли. Хозяев же, укрывавших их, привели на рыночную площадь, где, к своему немалому стыду и для острастки, они должны были принести публичное покаяние. Выслушав обвинение, они при всех громко признали себя виновными и пообещали исправиться.
Вожди и старейшины продолжали искать дьявольцев в подземельях, пещерах, ямах, подвалах. Поймать врагов было непросто: следы их были так запутаны, а сами они так проворны и хитры, что ускользали из рук преследующих. Были времена, когда они не боялись прогуливаться днем с коренными жителями, теперь же они от страха попрятались кто куда. И все это стало возможным благодаря бдительности Проницательного.
Между тем Дьяволос закончил снаряжение войска. Главнокомандующим был назначен Неверие. Под его началом было шестнадцать полководцев. Вот имена некоторых из них:

Ярость - начальник сомневающихся в избранности. Стяг отряда был красного цвета, нес его Разрушение. На гербе - большой красный дракон.
Неистовство - начальник сомневающихся в провидении Господнем. Знаменосец - Мрак. Стяг мутного цвета. На гербе летучий огненный змей.
Проклятие - начальник сомневающихся в благодати Божией. Знамя красного цвета, нес его Безжизни. На гербе - темная бездна.
Ненасытный - начальник сомневающихся в вере. Знамя красного цвета, нес его Пожиратель, на гербе - открытая пасть.
Сера - командующий сомневающимися в постоянстве Божием. Знамя его тоже было красного цвета, его нес Пламя, на гербе - пылающий синий огонь с неприятным серным запахом.
Мука - командующий сомневающимися в воскресении мертвых. Знамя бледных цветов, которое нес Усыплениесовести, на гербе - черный червь.
Беспокойство - начальник сомневающихся в спасении от вечного осуждения. Знамя красное, его нес Томящийся, на гербе - мрачное изображение смерти.
Могила - начальник сомневающихся в вечной славе. Знамя бледного цвета, нес его Тление. На гербе череп с перекрещенными костями.
Безнадежды - командующий сомневающимися в загробном блаженстве. Знамя красное, нес его Отчаяние. На гербе - раскаленное железо и жестокое сердце.

Над всеми этими полководцами стояли еще шесть выше рангом: князья Веельзевул, Люцифер, Легион, Аполлион, Цербер и Питон. Над всеми ними стоял Неверие, жестокий и упрямый старик, а над всем войском - сам князь Дьяволос, царь тьмы.
Все направились к Адским вратам, где был назначен всеобщий сбор врагов Души. Но город был настороже благодаря предостережениям, полученным от Проницательного. У ворот была выставлена усиленная стража, на стенах установлены пращи и пушки, словом, все было приведено в боевую готовность. Город бодрствовал. И все же бедные жители сильно перепугались, увидев подступающую армию с барабанным боем и красными знаменами.
Дьяволос подошел к Душе, и все войско с яростью бросилось к воротам Слух, рассчитывая, что единомышленники внутри города уже все подготовили к встрече. К их всеобщему удивлению, ворота оказались на запоре, и на адское войско обрушился со стен град камней. Войску Дьяволоса пришлось отступить. Тогда Дьяволос приказал соорудить несколько грозных укреплений, главному из которых он дал свое имя. На нем он предстал жителям Души во всей своей угрожающей мощи, но полководцы, хотя и не совсем еще оправившиеся от недавней болезни, действовали столь искусно, что Дьяволос вынужден был отступить.
К северу от города, на укреплении, носящем его имя, князь тьмы велел водрузить стяг с изображением огромного пылающего костра, в котором горит Душа. Кроме того, каждую ночь барабанщик подходил к городским стенам и барабанил, требуя прислать парламентера. Днем это делать было опасно. Через этого барабанщика князь Дьяволос объявил городу, что он намерен начать с жителями переговоры, и велит бить в барабан до тех пор, пока они, измученные шумом, не согласятся на это. И хотя горожане боялись и трепетали, они не поддавались ни на какие дьявольские уговоры. Однажды барабанщик обратился к ним со следующими словами: "Мой повелитель велел вам сообщить, что если вы покоритесь ему добровольно, то получите все блага земные, но если заупрямитесь, он возьмет вас силой". Но слова эти не долетели до слуха жителей, так как они все собрались около своих вождей в замке. Барабанщик вынужден был удалиться, так и не получив на этот ультиматум никакого ответа.
Когда Дьяволос убедился, что барабанный бой не производит ожидаемого воздействия, он стал посылать парламентера без барабана. Но никто в городе не тронулся с места и не давал ему ответа, ибо помнили, как дорого они поплатились за то, что один раз вняли его наущениям.
Тогда Дьяволос отправил с этой миссией своего посла - полководца Могилу, который, подойдя к стене, произнес следующее:
- О жители смущенной Души! От имени князя Дьяволоса приказываю вам немедленно отворить ему ворота как вашему законному владыке и государю. Если вы этого не исполните, то по взятии нами вашего города вы все попадете в подземное царство тьмы. Дайте же мне окончательный ответ. Я пришел вам напомнить, что князь Дьяволос ваш законный владыка. Вы сами некогда это признали, и временная победа Эммануила не отменила права Дьяволоса над вами. Обдумай же, о Душа, хочешь ты мира или войны? Если ты покоришься, то мы снова будем друзьями; но если ты намерена продолжать упрямиться, не жди ничего, кроме огня и меча.
Когда утомленный душевными потрясениями город услышал эту речь Могилы, он впал в еще большее отчаяние. Ответа посол не получил и вынужден был удалиться ни с чем.

Глава 12. МОЛЕНИЕ ДУШИ
----------------------
После совещания, на котором были разработаны мероприятия по защите города от Дьяволоса, решено было обратиться к Верховному Наставнику, состоявшему в должности проповедника, за советом. Но с некоторых пор Он нигде не показывался. Однако горожанам все-таки удалось трижды принести Ему свои просьбы:

1. Сказать слово утешения и обратить внимание на их жалобы и печали. На это Он им ответил отказом, так как не чувствовал в себе соответствующего расположения.
2. Не отказать им в добром совете в столь тяжелое для них время, ибо Дьяволос привел под стены их города армию в двадцать тысяч сомневающихся. Зная жестокость их, все горожане пребывают в великом страхе. На это был ответ: "У вас есть книга законов Эммануила, и там сказано, как вам поступить".
3. Помочь им составить прошение к Царю Шаддаю и Его Сыну Эммануилу и приложить к нему Свою печать в доказательство того, что Он на их стороне, уже много прошений послано, но не получено ни единого слова в ответ. Просьба же, скрепленная печатью и подписью, не может остаться без ответа. Но Он вновь ответил на это отказом, мотивируя тем, что они оскорбили Эммануила, а Его огорчили и потому должны вкушать ныне плод своих действий.
Получив подряд три отказа, жители растерялись, но, тем не менее, отказывались идти на переговоры с врагом. Положение их было критическое: с одной стороны - враг, стремящийся их покорить, с другой - отказ в помощи со стороны Верховного Наставника.
Городской голова Разумение обратил внимание опечаленных горожан на следующее место в ответе: "И потому должны вкушать ныне плод своих действий". Это "ныне" словно оставляет надежду, что такое положение не вечно, что в будущем Эммануил снова вернется в город. Жители оживились. Они знали, что Разумение всегда говорит по существу. Вожди Царя Шаддая подтвердили замечание Разумения, и все вместе, вооружившись терпением и покорностью, принялись с еще большим рвением разыскивать скрывающихся в городе дьявольцев, предавая их немедленной смерти.
Воинство Щаддая постепенно совершенно излечилось от расслабленности и на предложения Дьяволоса ответило градом камней, выпущенных из стоящих на стенах пращей. Надо сказать, насколько угрожающим был городу барабанный бой Дьяволоса, настолько поражающим были камни, пущенные из пращей Души. Дьяволос снова вынужден был отступить от стен, на этот раз на еще большее расстояние. Тогда городской голова велел звонить во все колокола и поручил проповеднику Совесть передать Великому Наставнику благодарность от горожан за Его обнадеживающий ответ.
Когда Дьяволос заметил, что его полководцы и войско пришли в смятение, он решил избрать иную тактику - попробовать взять Душу лестью.
Он бесшумно подошел к воротам Слух, с кротостью прося аудиенции у старшин. Не слышно было барабанного боя, никого из его помощников при нем не было...
К жителям Души Дьяволос обратился со следующими сладкими словами:
- О желанная моя, славная Душа! - начал Дьяволос. - Сколько ночей бессонных и томительных дней провел я, отыскивая возможность быть тебе полезным и доказать тебе мою любовь. Я откажусь от мысли вести против тебя войну, если ты добровольно согласишься быть снова моей. Ты ведь не забыла, что однажды уже принадлежала мне. Вспомни, в каком благоденствии вы были во время моего царствования, как гордились мной, а я вами, как наслаждались радостями жизни. Разве испытывали вы столько лишений и имели столько скорбей, как теперь? И никогда больше не будет у вас мира и покоя, если не вернетесь ко мне! Признайте меня вашим властелином, и я дам вам еще больше прав и свободы, и все от востока до запада, что придется вам по душе, будет вашим. Я никогда не напомню вам о вашей измене и даже друзьям моим, ныне скрывающимся в пещерах, запрещу мстить вам. Они будут вашими верными слугами, ведь вы помните, сколь приятно было их общество. Признайте во мне друга, ибо им я всегда был по отношению к вам. Любовь моя к вам побуждает меня к военным действиям, но цель моя - лишь благоденствие ваше. Не заставляйте же меня гневаться, поберегите себя от мучительного состояния ужаса. Все равно вы будете моими, в этом можете не сомневаться, и никакие ваши военачальники, ни Сам Эммануил не в силах будут вам помочь. Я иду на вас с мощным и грозным войском, отборными силами под начальством князей тьмы. Они быстрее орлов, сильнее львов и кровожаднее тигров.
От имени жителей Души Дьяволосу ответил городской голова Разумение:
- О Дьяволос, князь тьмы и источник всякой лжи! Мы сыты твоими коварными и льстивыми словами и на собственной шкуре испытали ее горькие последствия. Мы отказываемся внимать твоим обманчивым речам, вступать с тобой в переговоры и иметь с тобой какие-либо отношения. Мы не желаем игнорировать приказания нашего Царя Шаддая, ибо тогда Сын Его Эммануил отвергнет нас навеки. Мы не хотим, чтобы место, уготованное Им тебе, было и нашим местом гибели. В твоих речах нет ни капли правды, и мы скорее решимся погибнуть от твоей руки, чем поддаться на твои лукавые и льстивые предложения.
Когда враг убедился в том, что слова его никого не убедили, он пришел в ярость и решил еще раз напасть на город со всем своим войском Сомневающихся.
Он потребовал к себе барабанщика и велел ему собрать воинов. И тотчас шум барабанного боя потряс воздух. Когда все были в сборе, Дьяволос ознакомил их с боевой задачей. Полководцев Неистовство и Муку он поставил перед воротами Ощущение и велел им в случае угрозы поражения позвать на помощь полководца Беспокойство. Перед воротами Обоняние он поставил полководцев Серу и Могилу. У ворот Зрение расположился зубоскал Безнадежды со страшным знаменем Дьяволоса.
Ненасытный был назначен руководителем по ограблению города.
Ворота Уста были особенно сильно укреплены. Через них жители посылали свои прошения Эммануилу. Над этими воротами установлены были пращи, откуда вниз на головы воинов Дьяволоса летели камни. Дьяволос приказал полностью замуровать их.
Пока Дьяволос усиленно готовился к штурму, жители готовились к обороне. Князь Свободная Воля тоже не дремал: всюду вылавливал он шпионов Дьяволоса и предавал их казни. Надо признаться, что с тех пор, как он покаялся на рыночной площади в том, что принял в услужение двух дьявольцев, он старался, как мог, загладить свою вину. Свободная Воля собственноручно расправился с Шутником и Весельчаком, сыновьями своего прежнего слуги Невинноевеселье. Казнь этих приверженцев Дьяволоса заставила заскрежетать зубами Безнадежды, осаждавшего ворота Зрение.
Дьяволоса и всех его полководцев, этот акт сильно смутил, ибо был доказательством того, что горожане не поддаются порочным наущениям врага. А на жителей города такое действие князя Свободная Воля подействовало благотворно. Например, у Мнения жил прежде слуга Мудроенакопление, у которого остались два сына от жены Держисьзазло, внебрачной дочери господина Мнение. Юношей звали Хватай и Загребай. Когда они узнали об участи Шутника и Весельчака, то испугались и решили скрыться. Но Мнение, будучи проницательным, запер их на ключ в своем доме, а на следующее утро казнил перед воротами Зрение.
Тогда жители начали с еще большим рвением искать дьявольцев, которые из страха боялись выходить из своих укрытий даже ночью.
Дьяволос и его воинство пришли в неописуемую ярость. Они почувствовали самоотверженную отвагу и решимость горожан ни в коем случае не дать себя победить.
Наконец Дьяволос приказал своему барабанщику бить в барабан. Вожди города, в свою очередь, повелели трубачам трубить в серебряные трубы. Чудесные звуки полились над городом. Войско Дьяволоса ринулось на штурм города, а со стен градом посыпались камни, пущенные из пращей. Воздух наполнился оглушительными криками, которые свидетельствовали о бешеной ярости воинства Дьяволоса. Горожане же пели псалмы и произносили молитвы. Штурм Души длился несколько дней. Затишья между боями были недолгими.
Вожди Эммануила были закованы в серебряную броню, а воины их были в броне испытания; солдаты же Дьяволоса были покрыты железом, защищающим их от камней, летевших со стен города. Среди горожан были раненые. К сожалению, в городе не было ни одного квалифицированного врача, однако благодаря тому, что к ранам прикладывали листья целебного дерева, раны быстро затягивались. Немало было ранено знатных горожан. Разумение получил ранение в голову, Мнение - в живот, и даже добрый проповедник Совесть был ранен в грудь. К счастью, ни одна из этих ран не оказалась смертельной. Среди простых горожан убитых было много.
В лагере Дьяволоса многие получили тяжелые увечья, немало было и убитых. Полководцы Ярость и Неистовство были тяжело ранены. Полководцу Проклятие пришлось отступить. Знамя Дьяволоса было повержено потому, что знаменосца царя тьмы наповал сразил попавший в голову камень. Велико было горе и велик позор Дьяволоса.
Многие из Сомневающихся пали в битве, хотя их оставалось еще достаточно, чтобы представлять опасность для города. Победа в этот день была на стороне Души, что изрядно вдохновило ее. В стане же князя тьмы царили печаль и горе. На другой день в воздухе разлился радостный колокольный звон, и под звуки серебряных труб жители поздравляли друг друга.
Свободная Воля ни минуты не сидел сложа руки: он продолжал искать в городе дьявольцев и их укрывателей. Ему удалось арестовать некоего дьявольца по имени Всеравно, совратившего с истинного пути трех воинов Эммануила, убедив их перейти на сторону Дьяволоса. Еще поймал он некоего Беспутного, вражеского лазутчика. Оба были заключены в темницу, где должны были ждать дня казни.
Городской голова Разумение, несмотря на рану, продолжал призывать горожан неукоснительно исполнять свои обязанности.
Проповедник Совесть заботился о том, чтобы все его слова-предписания проникали в самое сердце мужественных защитников города.

Глава 13. НОЧНАЯ ВЫЛАЗКА
-------------------------
Вскоре вожди и старшины города задумали ночную вылазку в стан врага. Это было безумием потому, что именно ночная пора самое благоприятное время для врага, для Души же - наоборот. Но они решились на это, вдохновленные недавно одержанной победой.
В назначенную ночь царские воеводы кинули жребий, чтобы выбрать предводителей ночной вылазки. Жребий пал на Веру, Опытность и Надежду. Ночью они напали на главный стан врага. Но Дьяволос и его воины не были застигнуты врасплох. Завязалась яростная борьба, бил барабан, трубили серебряные трубы. Один из полководцев Дьяволоса по имени Ненасытный уже предвкушал богатые трофеи.
Воеводы Души сражались столь храбро, что принудили врага отступить. Правда, все трое были ранены. Веру с такой силой сбили с ног, что полководец был не в силах без посторонней помощи подняться на ноги. К нему на помощь поспешил Опытность. Раненый стонал от боли, что привело в смятение силы Души. Дьяволос, смекнув, что во вражеском стане творится что-то неладное, остановил отступавших солдат и приказал им вновь пойти в наступление. В результате войско Души, и его раненые полководцы вынуждены были спешно ретироваться под укрытие городских стен.
Дьяволос возгордился своей победой настолько, что на другой день, подойдя к стенам Души, стал требовать сдачи города. Городской голова ответил князю тьмы, что пока Царевич Эммануил жив, они останутся верны Ему, хотя Он, к сожалению, теперь и отсутствует. Никакой другой власти над собой они не признают.
С длинной речью выступил князь Свободная Воля:
- Дьяволос, враг добра! Мы, бедные жители города, жестоко проучены за нашу покорность тебе в былое время и знаем, какой конец ожидает нас под твоим правлением. Когда-то, неопытные, мы приняли твое предложение. Нас можно сравнить с птицей, которая, не заметив сетей, попала в руки птицелова. Но с тех пор, как мы из мрака вернулись к свету, мы отошли от тебя, чтобы приблизиться к Богу. И хотя своим коварством ты нанес нам много вреда и вызвал в Душе сомнения, готовности сдаться и признать тебя властелином от нас не жди. Скорее мы все ляжем костьми на поле брани. Кроме того, в нас живет надежда, что придет время, когда пробьет час нашего избавления по милости Царя нашего, и потому мы готовы обороняться до последнего.
Ответы Свободной Воли и Разумения весьма смутили Дьяволоса, но ярость его от этого лишь удвоилась. Вера же, услышав слова князя Свободная Воля, тотчас почувствовал себя лучше.
Свободная Воля тем временем расправился со многими дьявольцами: он казнил Нахальство, Докучливость, Ропот и других. Всякий, кто, ободренный штурмом Дьяволоса, попробовал поднять голову, чтобы помочь ему, был безжалостно уничтожен.
Так Свободная Воля доказал Дьяволосу, что город не желает ему покориться.
Между тем князь тьмы решил опять штурмовать город и велел на этот раз сосредоточить удар на воротах Ощущение. Пароль, данный им своим приверженцам, гласил: "Адский огонь". Он приказал солдатам, как только они откроют ворота и ворвутся в город, неустанно кричать на всех улицах: "Адский огонь, адский огонь!" Под барабанный бой и развевающимися на ветру знаменами воины должны были сражаться до последней капли крови.
Лишь только настала ночь, началась осада города. После нескольких сильных ударов ворота отворились потому, что были непрочны и легко поддались силе. Дьяволос через полководцев по имени Мука и Беспокойство потребовал сдачи города. Но горожане не собирались сдаваться и боролись храбро. В конце концов, осажденным пришлось отступить и запереться в замке.
Бедная Душа! Замок мог вместить лишь военачальников Эммануила и городских старшин. Горожане же оказались во власти победителя. Всюду мелькали Сомневающиеся в красных, как кровь, одеяниях. Жители изгонялись из своих жилищ. Ранены были Совесть и Познание. Свободная Воля, слава Богу, успел вместе с военачальниками укрыться в замке, в противном случае его разрубили бы на куски как одного из непримиримых врагов Дьяволоса.
Однако победители чувствовали себя неуверенно. Жители города не желали иметь с ними ничего общего и не скрывали своего презрения. Между тем, закрывшись в замке, военачальники Эммануила тревожили неприятеля меткими попаданиями из пращей и пищалей. Дьяволос дорого бы дал, чтобы разгромить замок, но все его усилия были тщетны: комендант Страх Божий так искусно держал оборону, что замок оставался цел и невредим.
В таком жалком состоянии город провел два с половиной года. Теперь уже не дьявольцы, а, наоборот, сами жители города скрывались в пещерах. От былой славы Души, кажется, ничего не осталось. Исчезли спокойствие и радость, все впали в уныние из страха, что Дьяволос утвердится в городе настолько, что его уже невозможно будет изгнать. Горько оплакивали горожане свое легкомыслие, что беспечно внимали коварным наущениям Самоуверенности.

Глава 14. ОТВЕТ ЭММАНУИЛА
--------------------------
После долгого периода скорби, во время которого Эммануил не ответил ни на одно из посланий Души, снова собрались старейшины и решили Ему написать еще одно письмо. Но тут Страх Божий заявил, что ему стало известно, что Эммануил не отвечает на призывы Души потому, что ее послания написаны не Верховным Наставником. Там даже не было Его подписи. Разумно было бы обратиться к Нему.
Все искренне поблагодарили Страх Божий за добрый совет.
Когда они пришли к Верховному Наставнику и объяснили ему свою просьбу, Он спросил:
- Какое прошение Я должен за вас написать?
- Учитель, Ты Сам знаешь это лучше нас, - ответили они. - Тебе известно наше жалкое положение, наша немощь, наши неудачи в борьбе с врагом. Итак, по природной Твоей премудрости, напиши за нас прошение, какое посчитаешь нужным.
- Хорошо, Я напишу прошение и подпишусь под ним.
- Когда прикажешь нам прийти за ним?
- Вы должны присутствовать при написании его и даже приложить к нему все желание ваших сердец. Конечно, почерк и подпись Мои, но чернила и бумага должны быть ваши, иначе как могу Я сказать, что прошение от вас? Мне лично просить не о чем, ибо Я не оскорблял ни Царевича, ни Царя Шаддая. Никакое прошение от Моего имени не дойдет до Царевича, а через Него и к Отцу Его, если те, о которых я прошу, не приложат к нему всего сердца и всей души своей. А без этого прошение недействительно.
Все с радостью согласились на эти условия, и прошение было составлено. Но кто должен подать его? Верховный Наставник посоветовал поручить это Вере. Все обратились к нему, прося отправиться с прошением, на что он ответил:
- Я охотно возьмусь исполнить ваше поручение, и хотя еще хромаю, постараюсь выполнить это как можно быстрее.
Вот содержание прошения:
"О Господь наш, всесильный Эммануил, долготерпеливый Владыка! Тебя просим и от Тебя ожидаем милости и прощения, ибо виновны пред Тобой. Мы недостойны более называться Твоими созданиями и не должны ожидать от Тебя благости, но молим Тебя и Царя Шаддая: прости нам прегрешения наши! Мы сознаем, что по справедливости Ты можешь отвергнуть нас от Себя, но будь милостив к нам ради имени Твоего и яви нам милосердие Твое. Мы притесняемы врагами со всех сторон с тех пор, как отпали от Тебя, и адские силы окружили нас и внушают трепет и уныние. Одна Твоя благодать может быть нашим спасением, и нам не к кому идти, кроме как к Тебе.
Мы сознаем, о милостивый Вождь наш, что растратили дарованные нам Тобою блага: веру, разум, волю, совесть. Все мы в немощи, многие ранены, а вражьи силы ликуют. Бесчисленные сомнения терзают нас, убивая все чистое и святое, оставшееся со времен Твоего пребывания с нами, и мы не ведаем, как нам изгнать их. С тех пор, как Ты покинул нас, остались мы без сил и премудрости, и ничего в нас нет, кроме греха, позора и томления духа. Обрати на нас милостивый взор Твой, помилуй нас, о Господь наш, спаси из вражьих рук погибающее Твое создание. Аминь".
Вождь Вера с прошением направился чрез ворота Уста к Царевичу. Неизвестно, каким образом, но весть о том, что Вера послан с новым прошением к Царевичу, дошла до ушей Дьяволоса и его сподвижников, и они сильно разъярились. Царь тьмы велел бить в барабан, что всегда приводило город в трепет, и обратился к собравшимся сподвижникам:
- Выслушайте меня, храбрецы! Я узнал, что Душа снова послала прошение к Эммануилу. И потому приказываю вам усилить притеснения горожан. Расправляйтесь с непокорными, казните непослушных.
Однако это повеление Дьяволоса натолкнулось на непредвиденное препятствие.
Князь тьмы подошел к воротам замка и потребовал немедленно его впустить. На это Страх Божий ответил категорическим отказом и пригрозил, что Дьяволоса выгонят из Души силы свыше.
Тогда Дьяволос предложил ему немедленно выдать составителей послания, пообещав, что его войска покинут город.
Тут вмешался в разговор некий подручный Дьяволоса по имени Глупец:
- Наш князь предлагает вам выгодные для вас условия; соглашайтесь, ежели не желаете разрушения города!"
На это Страх Божий ответил:
- Может ли жить Душа после предательства? Это все равно, что погибнуть.
Глупцу нечего было ответить на это. Тогда Разумение обратился к Дьяволосу:
- О всепожирающий кровопийца! Знай, что мы не станем внимать твоим словам, и будем бороться до последнего камня, которым можно зарядить пращу!
Голос Дьяволоса становился все нетерпеливее и настойчивее:
- Вы все еще рассчитываете на помощь Эммануила и надеетесь на спасение? Вы обращаетесь к Царевичу, но грехи не позволяют вашим молитвам достичь Его ушей. Неужели вы думаете, что добьетесь своего? Нет! Обманчивы ваши надежды и неисполнимы желания: не только я, но и Сам Эммануил против вас, ведь это Он допустил вашего пленения. На что же вы еще надеетесь и как собираетесь спастись?
- Да, мы согрешили, - согласился Разумение, - но Сам Эммануил сказал: "Приходящего ко мне не изгоню вон". Еще слышали мы от Него, что всякий грех и всякое хуление будет отпущено сынам человеческим, если они покаются. И мы не отчаиваемся, но будем молить Его, надеясь на избавление.
В это время вождь Вера вернулся от Эммануила, держа в руке сверток. Городской голова, как только узнал об этом, вышел ему навстречу. При виде Веры глаза его наполнились слезами. Но тот поспешил воскликнуть: "Ободрись, друг, со временем все будет хорошо!" И с этими словами он показал сверток от Эммануила. Чувствуя, что наступило благодатное время, все вожди и старейшины собрались вместе, и Вера развернул сверток и раздал несколько писем.
Первое письмо было городскому голове Разумению. В нем говорилось, что Эммануил одобряет его рвение в исполнении своих обязанностей, его неустрашимые ответы Дьяволосу и, наконец, что вскоре получит он за это награду.
Второе письмо было адресовано князю Свободная Воля. В нем было сказано, что он добрый и верный слуга Царя Шаддая, который не дремлет и неутомимо заботится о благе Души, что не раз он проявлял бдительность, обнаруживая убежища дьявольцев и предавая последних казни, за что еще получит награду.
Третье письмо было написано проповеднику Совесть. И его хвалил Царевич за то, что тот постоянно поучал горожан, уговорил их в трудные времена наложить на себя пост и посыпать головы пеплом. И еще Он хвалил Совесть за то, что призывал к себе на помощь вождя Воанергеса. За все это обещалась ему награда.
Четвертое письмо предназначалось Страху Божию, которого Царевич хвалил за то, что он первым поднял народ против Самоуверенности и избавил горожан от него. Это он подсказал воеводам, к кому следует обратиться за помощью при написании прошения, угодного Шаддаю и Сыну Его, он проявил неустрашимость в защите чертога, за что и будет ему награда.
Затем Вера распечатал пятое письмо-обращение ко всем гражданам Души. В нем говорилось, что Эммануил обратил внимание на постоянно посылаемые Ему прошения, и что вскоре они увидят плоды их. Он хвалил их за твердость духа и терпение, за то, что ни лесть, ни угрозы Дьяволоса не поколебали их упования на Него. В конце письма говорилось, что Царевич, уходя из города, поручил его жителей Верховному Наставнику и вождю Вере, и потому пусть Душа продолжает внимать их советам, за что и получит в свое время награду.
Передав все письма, Вера отправился к Верховному Наставнику, у Которого был в особой милости. Этим двум горожанам мысли и действия Эммануила были известны лучше, чем всем остальным. Часто случалось, что, когда военачальники и горожане впадали в отчаяние, Вера получал от Верховного Наставника утешение, которое его ободряло. Вера был принят очень радушно. От Верховного Наставника он узнал, что его назначают главнокомандующим войском города для ведения войны против Дьяволоса.
Главнокомандующим он был назначен по просьбе всех жителей города, убедившихся в том, что Вера в особой чести у Эммануила. Ходатаем за него по просьбе горожан выступил Совесть. Все это делалось, разумеется, втайне от Дьяволоса и его приспешников.

Глава 15. ДУША ПРОБУЖДАЕТСЯ
----------------------------
После того, как Дьяволос получил от городского головы Разумения и от Страха Божия, сторожа замка, на свои предложения решительный отказ, он разгневался и срочно созвал военный совет для обсуждения вопроса, как завладеть городом. Собрались все военачальники во главе со стариком Неверие. Целью Дьяволоса было взятие замка, без чего он не мог считать себя хозяином города. Бурным был этот военный совет. Предложения буквально сыпались со всех сторон. Наконец, слово взял член совета Аполлион:
- Друзья! Я хочу предложить вам следующее. В первую очередь нам надо покинуть город потому, что пока замок охраняет такой полководец, как Страх Божий, нам не удастся его захватить. Когда же в замке заметят, что мы уходим, упрямцы обрадуются возможности передохнуть и выйдут из него. Быть может, нам даже удастся заманить их за стены города, в поле, и там, в заведомо проигрышной для них ситуации, разгромить. После этого мы без труда войдем в замок.
Веельзевул не согласился с ним:
- У нас нет возможности выманить их всех из замка. Я уверен, что многие останутся в нем. И потому следует избрать другой путь. Самое верное, по-моему, втянуть жителей в грех. Вместо того, чтобы нашему войску стоять в городе, что не только бесполезно, но и вредно, надо уйти назад в стан и попытаться проникнуть в замок. Для этой цели нам нужна помощь наших друзей, скрывающихся в городе. Пусть наши друзья помогут нам войти в замок.
Люцифер тоже не мог не высказать своего мнения:
- Я поддерживаю предложение уважаемого Веельзевула, но хочу кое-что добавить. Не станем больше пугать город ни муками, ни угрозами, а незаметно втянем его в дело приобретения земных благ. Душа - город торговый. Скоро будет ярмарка, надо послать туда несколько умных молодцов наших с разными товарами, и пусть они продают их как можно дешевле. Посмотрим, как все на них накинутся. Я уже обдумал, кого нам послать. Они хитры и ловки: одного зовут Скупой на копейку
 мот на рубль, а другого Выиграть сотню а проиграть графство. Вместе с ними можно отправить еще двоих: Отрадный мир и Земное благо. Пусть они вступают в торговые отношения с горожанами и помогают жителям разбогатеть. Именно это нам и нужно. Подумайте только, сколько горожан попадется на эту удочку! Они забудут о грозящей им опасности, и если мы не станем пугать их, они уснут, обленятся и будут неспособны защитить не то что замок, а даже свои ворота.
Мы можем человека обременить земными благами настолько, что он замок превратит в торговую лавку. Неплохо было бы лавку эту так набить товаром, чтобы начальникам там уже и места не нашлось. Разве вы не помните изречения: "Богатство и наслаждения житейские подавляют слово"? И еще: "Когда сердце отягчается объеданием, пьянством и заботами житейскими, всякие невзгоды постигают его внезапно". Имея много товара, жители начнут вести торговлю, а какая торговля без бухгалтеров, товароведов, продавцов? Как раз для этих целей им нужны будут наши преданные друзья: Расточительство, Мотовство, Сладострасть, Суета, Тщеславие, Всезнайка и другие. Мы завладеем городом таким путем легче, чем с огромной армией воинов.
С предложением Люцифера согласились все. План вовлечь Душу в мирскую суету показался всем гениальным.
В это время произошло событие, которое никто из них предвидеть не мог. Вождь Вера получил от Эммануила письменное послание. В нем говорилось, что через три дня, его, Веру, ждет в открытом поле за стенами города Царевич. Вера тотчас отправился к Великому Наставнику за советом и получил от Него такую информацию. Дьявольцы созвали свой совет и обсудили, как погубить Душу. Они решили довести город до такого состояния, которое неминуемо погубит его. Поэтому Дьяволос на время собирается оставить город. Душа же должна готовиться к битве. Через три дня Эммануил на восходе солнца с многочисленной ратью подойдет к городу. Он пойдет в атаку на врага, а вы должны помочь Ему с тыла одержать победу.
Услышав эту весть, вождь Вера немедленно передал ее другим военачальникам. Все пришли в неописуемый восторг. Трубачи получили приказ подняться на стену и заиграть самую прекрасную мелодию, какую они знали. Дьяволос очень удивился этой неожиданной музыке.
- Что бы это могло значить? - спросил он. - Они как будто чему-то радуются?
Кто-то ему ответил:
- Это, вероятно, от радости, что Эммануил придет, чтоб возглавить их, и что настанет для них час избавления.
- Что же нам делать? - продолжал, смутившись, князь тьмы.
- Лучше всего отступить, как и было решено на совете, - ответил один из его вождей. - Нам легче сражаться в открытом поле, даже если на помощь горожанам и придет подкрепление.
На другой день войско Дьяволоса вышло из города, расположившись напротив ворот Зрение. Военачальники рассчитывали на то, что в случае поражения им легче будет отступать, чем, если бы они стояли под самыми стенами города.
В назначенный час вождь Вера объявил, что пора выступать и что на следующий день их встретит сам Царевич. Громкие крики радости раздавались повсюду, войско под командованием Веры вышло через врата Уста в поле. Пароль войска был: "Меч Эммануила и щит веры", что значило на местном наречии: "Слово Божие и вера". И вся армия стремительно ринулась на войско Дьяволоса.
Из городских воевод только Опытности разрешено было остаться дома потому, что в прежних битвах он получил много тяжелых ран. Но и он не выдержал и на своих костылях заковылял следом:
- Могу ли я пребывать в праздности, когда Сам Царевич обещал явиться?!
И вот началось сражение. Нападающие громко выкрикивали пароль: "Меч Эммануила и щит веры!"
Когда дьявольцы увидели среди нападающих даже Опытность, они изумились и с беспокойством спрашивали друг друга: "Откуда у них такой дух отваги, что даже хромые на костылях идут против нас?"
Когда войско Дьяволоса было взято в окружение, царь тьмы решил, что, вероятно, не избежит удара "обоюдоострого меча", и с яростью ринулся вперед. Первым Дьяволос схватился с вождем Верой и князем Свободная Воля. Оба сражались храбро. Надежда вступил в бой с некоторыми Сомневающимися, которые сражались отчаянно. На помощь к нему поспешил хромающий Опытность, и они вдвоем принудили вражеских воинов отступить. Бой был жарким, обе стороны не уступали. Тогда Верховный Наставник приказал вступить в бой расположившимся на городских стенах пращникам, и тотчас камни градом полетели на головы врага. Спустя некоторое время, рассеявшиеся было воины Дьяволоса перегруппировались, и вновь с яростью накинулись на войско Эммануила. Воины Души замешкались, но вспомнив, что вскоре узрят Самого Эммануила, с новой силой ринулись на врага. Вожди громко восклицали: "Меч Эммануила и щит веры!" Дьяволос, решив, что к ним подоспело подкрепление, отступил. Но Эммануила еще не было. Сражение шло с переменным успехом. Вера воодушевлял свое войско обещанием скорого появления Царевича, а Дьяволос подбадривал своих. Наконец Вера обратился к своим воинам:
- Братья воины, отрадно видеть вас столь отважно сражающимися в открытом бою! Вы показали себя смелыми борцами за истину и достойными воинами нашего Царевича, Которого скоро увидите. Итак, в атаку, и тогда придет Эммануил!

Глава 16. ВОЗВРАЩЕНИЕ ЭММАНУИЛА
--------------------------------
Едва Вера успел закончить свою речь, как прискакал гонец по имени Спешный, который объявил, что приближается Эммануил. Радостная весть тотчас разлетелась по всему войску. "Меч Эммануила и щит веры!" - воспрянув, вскричали воины.
Дьявольцы тоже собрались с силами, но вскоре удаль их покинула, и многие из Сомневающихся пали замертво. Вера, подняв глаза, увидел приближающегося Эммануила. Знамена развевались, трубы трубили, а ноги воинов едва касались земли - они не шли, а летели на помощь храброму войску Веры.
Дьявольцы оказались зажатыми между двумя армиями и вновь начали отчаянно защищаться. Через несколько мгновений армии Эммануила и Веры соединились. "Меч Эммануила и щит веры!" Казалось, земля трясется и подземное эхо тысячекратно повторяет это восклицание. Дьяволос, увидев Эммануила и Его победоносное воинство, пустился бежать со своими князьями ада, оставив армию на произвол судьбы. Все Сомневающиеся пали, поле было усеяно мертвыми телами.
После битвы военачальники и старейшины города подошли к Эммануилу и поблагодарили Его за возвращение Его. Он милостиво улыбнулся им и сказал: "Мир вам!" После этого они все вместе направились к городу. Ворота растворились, и все горожане вышли навстречу Царевичу.
Итак, все ворота города были открыты, даже ворота замка. Старшины и жители ликовали и громко приветствовали Эммануила.
Вожди шли в следующем порядке: впереди Вера и Надежда, чуть сзади Любовь со своими товарищами. Шествие замыкало Терпение. Развевались знамена, всюду раздавались возгласы радости. Сам Царевич в золотых доспехах и пурпуровой мантии на плечах ехал в серебряной колеснице.
Дивный слаженный хор сопровождал Эммануила, воспевая чудную песнь: "Они узрели Твои дела, о Боже, дела моего Бога и Царя во святилище!" Песня сопровождалась звуками тимпанов и свирелей.
Путь Эммануила был устлан лилиями и зелеными ветвями дерев. Все восклицали единодушно: "Благословен Грядущий во имя отца Своего, Царя Шаддая".
У ворот замка городской голова Разумение, князь Свободная Воля, проповедник Совесть, летописец Познание и секретарь Мнение радушно приветствовали Эммануила и благодарили Его за милость и великодушие. Все в замке было приготовлено для размещения в нем Эммануила. Сам Верховный Наставник позаботился об этом.
Народ с плачем раскаяния шел за Эммануилом. И все покаянно поклонились ему семь раз, сознавая свою вину, прося помилования и умоляя его снова поселиться в их замке.
На это Царевич ответил:
- Не плачьте, Я пришел к вам с миром! Вкусите пищи, уготованной вам, и поделитесь ею с неимущими, и не печальтесь, ибо радость Господа - ваша сила. Я вернулся в Душу с милостями, и имя Мое да будет прославлено!
Кроме того, Он вручил начальникам и старшинам каждому по золотой цепочке и печатке, а женам и детям их разные драгоценности. После этого Он сказал им:
- Идите и очистите одеяния ваши, и наденьте на себя дарованные Мной украшения. А потом придите ко Мне в замок.
Они пошли и омыли свои одежды в источнике, и, надев украшения, предстали пред Эммануилом.
Радость и веселье царили в городе. Музыка играла, колокола звонили, все ликовало и пело.
Горожане и дальше продолжали искать и находить притаившихся приверженцев Дьяволоса. Их казнили на месте. Имя князя Свободная Воля приводило врагов в трепет...
Жители получили распоряжение захоронить тела убитых Сомневающихся, дабы зловоние не портило воздух Души и чтобы никакого воспоминания не оставалось о прежних заблуждениях жителей. Двое были назначены для присмотра за погребением: Страх Божий и Честность. Тела Сомневающихся были преданы земле. Начальники их бежали с князем тьмы Дьяволосом. Зарыты были знамена и гербы Дьяволоса, и все, что осталось от него на поле сражения.

Глава 17. АРМИЯ КРОВОПИЙЦ
-------------------------
Князь тьмы вместе с Неверием вернулись после позорного поражения в адский вертеп. В тот же день Дьяволос собрал военный совет, на котором решено было разработать новый план нападения на Душу. Члены совета от злости скрежетали зубами и дали клятву отомстить Эммануилу. Люцифер и Аполлион предложили собрать на этот раз армию из Сомневающихся и Кровопийц.
Сомневающиеся получили свое название, во-первых, из-за характера своего и, во-вторых, из-за страны, в которой они живут. По природе своей они ставят под сомнение каждую из истин Эммануила. Страна их называется Землею Сомнений, и лежит она на самом севере, между страной тьмы и той, которая известна под именем Долина Смертной Тени. Часто принимают эти две страны за одну, но это неверно. Это две самостоятельные страны, очень близко расположенные территориально. Земля Сомнений - преддверие Долины Смертной Тени.
Название "Кровопийцы" говорит само за себя. Приносить человеку вред - их призвание. Земля их расположена как раз под созвездием Большого Пса, которое управляет их воззрениями, мыслями и делами. Живут Кровопийцы в стране Сопротивлениедобру, которая граничит с Землей Сомнение. Жители этих двух стран имеют тесные контакты, ибо и те и другие не признают вероисповедания Души и ревностно служат князю тьмы.
В этих двух странах Дьяволос собрал двадцатипятитысячное войско, из числа которых только Сомневающихся было десять тысяч. Князь тьмы возлагал на них мало надежды, ибо уже однажды проверил этих воинов в бою. Осуществить его мечту должны были Кровопийцы, уже одно имя которых должно было приводить в трепет жителей Души. Неверие вновь был назначен главнокомандующим армией. Из полководцев остались в живых только пятеро: Веельзевул, Люцифер, Аполлион, Легион и Цербер. Они также были назначены военачальниками. Отрядами Кровопийц командовали Каин, Нимрод, Измаил, Исав, Саул, Авессалом и Иуда.
Каин был назначен начальником над двумя отрядами: отрядом завистливых и злобных. Знамя отрядов было красного цвета, а на гербе была высечена палица с железным набалдашником.
Нимрод тоже начальствовал над двумя когортами: тиранами и разбойниками. Знамя красного цвета, на гербе - легавая собака.
Измаил имел под своим началом насмехающихся и издевающихся. Знамя красное, а на гербе - человек, глумящийся над Исааком, сыном Авраама.
Воины Исава поклялись вечно мстить избранным Бога. Знамя тоже было красное, а на гербе была выбита фигура человека, покушающегося на жизнь Иакова.
Саул командовал воинами, поклявшимися убивать всех, кто встает на сторону Эммануила. Знамя было того же красного цвета, на гербе - три копья, пущенные в царя Давида.
Авессалом был начальником над Кровопийцами, готовыми убить родного отца или лучшего друга ради мирской славы. И эти воины несли красное знамя, а на гербе был представлен отцеубийца.
Иуда стоял во главе головорезов, продающих за деньги жизнь человека и предающих своего благодетеля. Знамя красного цвета, на гербе - 33 сребреников и веревка.
Дьяволос уже не раз имел случай убедиться в верности Кровопийц, которые немало способствовали утверждению его царства. Притом он знал, что они, как волкодавы, готовы кинуться на любого и растерзать его, будь он даже отцом ему или другом. Быть может, думал он, они и самого Эммануила изгонят из Души.
Когда вся армия была поставлена под ружье, Дьяволос "благословил" ее в поход на город.
Между тем главный начальник караула Души часто сам выходил в дозор, чтобы вовремя заметить опасность. Увидев приближающуюся армию царя тьмы, он тотчас предупредил о том воевод. Горожане крепко затворили ворота и приготовились к обороне.
Войско врага подошло под самые стены города. Сомневающиеся разместились у ворот Ощущение, а Кровопийцы - у ворот Зрение и Слух.
Тогда Неверие, от имени Дьяволоса, от своего собственного, и от имени Кровопийц, зачитал воззвание к жителям. Леденящие душу слова заставили встрепенуться город - в нем было сказано, что, если они не сдадутся, город будет сожжен. Кровопийцы вовсе не желали добровольной сдачи города, они жаждали крови. Этого и добивался Дьяволос - Кровопийцы были его последней надеждой.
Горожане, услышав воззвание, решили передать Эммануилу его содержание. В конце своего прошения они написали: "Царь наш, спаси Свое создание от Кровопийц!"
Царевич принял прошение, ознакомился с воззванием Дьяволоса и, заметив короткую приписку внизу, призвал вождя Веру. Ему он приказал вместе с вождем Терпение организовать оборону города с той стороны, где стояли Кровопийцы. Приказание было исполнено.
Надежде, вождю Любовь и князю Свободная Воля Эммануил велел защищать город от Сомневающихся. Сам же Царевич водрузил Свое знамя над замком и приказал вождю Опытность устроить военный смотр на городском плацу для всех обывателей города.
Осада продолжалась долго. Немало наглых атак совершили Кровопийцы на город, от которых сильно пострадали некоторые горожане, особенно полководец Самоотверженность, которому Эммануил доверил ворота Зрение и Слух и дал тысячу воинов. Это был человек молодой, неустрашимый, не раз делавший со своими людьми дерзкие вылазки, которыми наводил страх на Кровопийц. Многих из них он убил и ранил, но зато и сам от них натерпелся, о чем свидетельствовали многочисленные шрамы - следы сражений.
Спустя некоторое время, Эммануил призвал к Себе вождей и приказал им разделиться на две группы. Первая группа должна была вступить в бой с Сомневающимися и беспощадно их истреблять. Другая же должна была сразиться с Кровопийцами, но не убивать их, а брать живыми в плен.
На заре следующего дня военачальники Надежда, Любовь, Безгрешность и Опытность выступили против Сомневающихся, а вожди Вера, Терпение и Самоотверженность пошли со своим войском на Кровопийц.
В открытом поле началось сражение с Сомневающимися. Под натиском сил противника Сомневающиеся, вспомнив неудачу своих предшественников, начали отступать. Армия Царевича мужественно преследовала врага. Много их полегло на поле боя, но немало было таких, кому удалось бежать. Избежавшие смерти стали учинять насилие над другими варварскими племенами и народностями и подчиняли их себе. Нередко Сомневающиеся подходили под самые стены Души, но лишь только на городских стенах показывались Вера, Надежда и Опытность, они тотчас убегали.
Та же часть армии, которая сражалась против Кровопийц, строго выполняла наказ Эммануила: они никого не убивали и брали только в плен. Кровопийцы, не видя во главе войска Эммануила, уже видели себя победителями. Но тут подоспели на помощь воины, возвращавшиеся после битвы с Сомневающимися. Общими усилиями в скором времени удалось окружить Кровопийц, которые после недолгого сопротивления, сдались. Надо заметить, что Кровопийцы жестоки, когда чувствуют власть, но трусливы и жалки, когда находится кто-то сильнее их.
Когда Кровопийцы были взяты в плен и приведены к Эммануилу, Он, взглянув на них, сразу определил, что все они уроженцы одной страны, но разных областей.
Одни были выходцами из области Слепцов и потому совершали гнусные дела по своему неведению и ослеплению.
Другие были уроженцами области Тупогорвения и были жестокими из суеверия.
Третьи были жителями города Злобы, что в области Завистливой. Ими руководствовало не что иное, как ненависть и нетерпимость.
Выходцы из области Слепцов, увидев, против кого они воевали и чьей желали погибели, пришли в неописуемый ужас. От стыда они не смели поднять глаз, но молча проливали слезы и с трепетом ожидали решения своей участи. Всем, смиренно молящим о помиловании, Эммануил подарил полное прощение.
Кровопийцы из других областей утверждали, что имели право так поступать потому, что город Душа жил по обычаям и законам, не совместимыми с теми, которые они признавали за истинные. Немногие из них, осознав свое заблуждение, молили о помиловании. Покаявшимся в своих грехах Эммануил дарил прощение.
Жители же города Злобы не скорбели, не раскаивались, не оправдывались, но стояли, скрежеща зубами от злости, что не удалось им погубить Душу. Этих злодеев вместе с теми, кто не осознал искренне своей вины, Эммануил велел сковать попарно и заточить до великого судного дня, который будет объявлен для всей вселенной. Тогда им придется держать ответ за все свои злодеяния.

Так бесславно закончилась вторая война Дьяволоса против Души.

Глава 18. ОСТЕРЕГАЙСЯ, ДУША!
----------------------------
Несколько Сомневающихся, которым удалось избежать смерти, долго бродили вокруг города. Они знали, что за стенами живут еще несколько дьявольцев, и однажды возымели наглость войти в самую Душу. Они направились прямиком к дому некоего Злоскептика, тайного врага горожан и действительного члена общества дьявольцев. Он принял гостей с особым радушием и стал расспрашивать их, откуда они родом и как их зовут.
- Я, - сказал один, - из Сомневающихся в избранности.
- А я, - отрекомендовался другой, - из Сомневающихся в провидении Господнем.
- Я же из Сомневающихся в спасении от вечного осуждения, - представился третий.
- А я из Сомневающихся в благодати Божией, - сказал четвертый.
- Ладно, - подхватил хозяин, - какого бы рода вы ни были, вижу, что вы все молодцы: моего роста и одного со мною образа мышления. И потому, милости прошу, можете гостить у меня.
Те поблагодарили хозяина и в первой же беседе коснулись последних событий.
- Как случилось, - спросил хозяин, - что вы, имея десятитысячную армию, вынуждены были бежать от врага? Верно, плохой у вас был начальник?
- Не называйте его плохим, - ответили Сомневающиеся, - хотя он и первым пустился в бегство, но более верного слуги, чем Неверие, нет у князя Дьяволоса. И если бы нашим врагам удалось его взять в плен, то, конечно, они его тотчас бы казнили...
- Дали бы мне в подчинение десять тысяч Сомневающихся, - стал бахвалиться Злоскептик, - вы бы посмотрели тогда, на что я способен.
- Хорошо бы посмотреть на это, - громко перебили его гости, - впрочем, это одни пустые слова.
- Тише, не говорите так громко, - испуганно воскликнул хозяин. - Разве вы не знаете, что Сам Эммануил со Своим Верховным Наставником ныне здесь, в городе, и при них неотлучно князь Свободная Воля, которому поручено хватать и казнить всех дьявольцев. Ну, как их шпионы услышат наш разговор? Тогда мы погибли.
К счастью, эта беседа была подслушана самым верным воином Свободной Воли - Усердием. Он по ночам уходил в дозор и разыскивал скрывающихся дьявольцев. Усердие немедленно отправился доложить о том князю.
Князь тотчас оделся, и они вдвоем направились к дому Злоскептика. Прислушавшись, князь Свободная Воля без промедления вошел в дом, где застал всех пятерых дьявольцев за беседой. Он тотчас арестовал их и передал стражу по имени Верность. Когда городской голова узнал утром о случившемся, он очень обрадовался, особенно тому, что арестован Злоскептик, ибо он причинил немало вреда жителям своими провокационными вопросами и своим скептическим отношением к истинам Эммануила.
Свободная Воля имел право казнить арестованных немедленно, но он решил, что полезнее предать арестантов гласному суду. Суд был назначен на другой день. Тюремщик ввел виновных в наручниках в зал суда и посадил на скамью подсудимых.
Дело Злоскептика было заслушано первым. Судья обратился к нему так:
- Ты чужой в нашем городе и известен под именем Злоскептик. Ты обвиняешься в следующем: во-первых, ты сомневался в истинности наших законов; во-вторых, тайно хотел пригласить в город десять тысяч Сомневающихся; в-третьих, укрывал и поощрял врагов нашего города.
- Господин судья, - ответил подсудимый, - я не понимаю, к кому вы обращаете эти обвинения. Мое имя вовсе не Злоскептик, а Честный Исследователь. Эти имена нередко путаются, но я уверен, что при вашем благоразумии вы сознаете, какая между ними большая разница. Мне кажется, что человек имеет право, не заслуживая казни, разумно исследовать истины, которые представляются ему сомнительными.
Свободная Воля в качестве свидетеля заявил:
- Я знаю этого человека и подтверждаю, что зовут его Злоскептиком. Вот уже тридцать лет мы знакомы, и, к стыду своему, должен признаться, что я даже был с ним в дружеских отношениях, когда в нашем городе царствовал Дьяволос. Он враг нашему Эммануилу, ибо не признает наших законов и порядков.
Судья спросил подсудимого:
- Можешь ли ты что-либо сказать по этому поводу?
- Конечно, - ответил подсудимый, - пока выступил только один свидетель, а по неписаным законам города для обвинения одного свидетеля недостаточно.
Тогда был вызван свидетель Усердие, передавший во всех подробностях подслушанный им разговор между подсудимым и Сомневающимися. Свидетель подтвердил свои слова присягой.
Судья, обратившись к подсудимому, спросил:
- Подсудимый Злоскептик, вот и второй свидетель обвиняет тебя в том же. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
- Уважаемый суд! Ко мне пришли странники, и я их впустил к себе. С каких пор гостеприимство считается преступлением? Правда, я угощал их, но разве запрещена благотворительность? Что же касается того, что я желал бы иметь под своим началом десять тысяч Сомневающихся, то я свидетелям этого не говорил, и какое право имеют они толковать мои слова, если бы я таковые и сказал? Что я предупреждал их быть осторожными, это правда, потому, что тяжко зрелище совершаемых здесь казней.
- Гостеприимство - качество хорошее, - возразил на это городской голова, - но не следует принимать у себя врагов Эммануила. Ты родом из дьявольцев, а этого достаточно для того, чтобы быть приговоренным к смерти.
- Мне ясны ваши намерения. Что ж, я готов принять смерть за свою благотворительность и гостеприимство.
Больше он не стал ничего говорить в свое оправдание.
После того были вызваны один за другим Сомневающиеся.
Первый назвал себя Сомневающимся в избранности:
- Я воспитан на таких убеждениях, и если я должен умереть за свою веру, то готов принять смерть мученика.
- Сомневаться в избранности значит отвергать великую истину Евангелия, - возразил судья, - а именно: Всезнающего, Всемогущего Бога и Его волю. Кроме того, за Богом не признается права избрания среди Своих созданий. Сомнение подрывает веру в Слово, и человек пытается получить спасение по своим делам, а не по благодати Божией. Своими сомнениями ты губишь Душу и потому достоин казни.
Затем очередь дошла до Сомневающегося в провидении Господнем. Выслушав обвинение, он сказал:
- Я никогда не верил в провидение Господне. В Библии запрещается делать злые дела и поощряются добрые, за которые и обещано вечное блаженство.
- Ты настоящий дьяволец, - ответил судья, - ибо отвергаешь одну из основополагающих истин Эммануила. Он призвал Душу, и Душа услышала зов Его, получила новую жизнь, силу и благодать, которая внушила ей желание быть с Ним в постоянном общении, служить Ему, исполняя волю Его. И ты заслуживаешь казни.
Наконец пришел черед Сомневающегося в благодати Божией, который в свое оправдание сказал:
- Хотя я уроженец страны Сомнений, но отец мой был фарисеем. Он был очень влиятельным книжником и учил жителей страны вере, согласно которой Душа не может быть спасена единственно по благодати.
- Но ведь закон Эммануила ясно гласит: "по благодати Его вы спасены". А твоя вера основана на делах плоти, ибо дела закона суть дела плоти. Такими суждениями ты отнимаешь у Бога Его славу, чтобы вручить ее грешной Душе. Ты отрицаешь необходимость воплощения Христова, утверждаешь, что Его смерть не является искупительной и недостаточна для оправдания, и признаешь, что делами плоти можно спастись. Ты умаляешь действие Духа Божия и превозносишь волю плоти и дух внешней законности. Ты дьяволец и сын дьявольца, и за упорство в своих заблуждениях должен быть казнен.
Тогда с места поднялся летописец:
- Подсудимые, вы признаны виновными в нарушении благоденствия Души. Кроме того, вы оскорбили нашего Владыку Эммануила. За свои преступления вы осуждаетесь на смерть.
Приговор был в тот же день приведен в исполнение.
Но горожане не могли быть спокойными, пока в городе еще жили дьявольцы. Поэтому Свободная Воля и Усердие продолжали поиски. За короткое время им удалось найти Безумие, Рабскийстрах, Безлюбви, Недоверие, Беспечность, Плотоугодие. Кроме того, арестованы были сыновья Злоскептика: Безверие, Подозрение, Законничество, ЛожноемнениеоХристе, Безобетования, Плотскойдух, Чувственность, Себялюбие. Все они были сыновьями одной матери по имени Безысходность, родственницы старика Неверие.
Безумие был арестован прямо на улице, Безлюбви - в своем доме. Другие постарались замаскироваться под коренных горожан Души. Конфискованное имущество арестованных дьявольцев было передано уважаемому жителю по имени Раздумье, живущему с женой Набожностью и с сыном Благонравием очень скромно и честно. Городской голова считал, что только Раздумье сможет распорядиться этими сокровищами на благо города.
Свободная Воля первым делом велел казнить Безобетования и заключить в тюрьму ЛожноемнениеоХристе и Плотскойдух. Никто не знает, как, но Плотскомудуху удалось бежать из острога, и, несмотря на все старания жителей, найти его так и не смогли. Жителям было объявлено, что богатое вознаграждение ожидает того, кто укажет место его жительства, но все было тщетно. ЛожноемнениеоХристе скончался от истощения.
Себялюбие также был арестован, хотя и находился в родстве с местной знатью. Но Самоотверженность решительно заявил, что, если этот мерзавец будет помилован, он подаст в отставку и не сможет больше оставаться в городе. В конце концов, несмотря на протесты некоторых жителей, Себялюбие казнили.
Но Неверие перехитрил всех. Ему удалось вновь проскользнуть в город. Он и еще несколько дьявольцев продолжали скрываться в городе, пока город Душа существовал во вселенной. Но редко удавалось им выходить из своих убежищ. Стоило им только где-нибудь показаться, как даже дети бросали в них камни.
И вот, наконец, настала для Души эпоха мира и благоденствия. Эммануил продолжал жить в замке. Его воеводы исполняли свои обязанности. Город вел торговлю с другими городами, и сам производил много товара...

Глава 19. СЛОВО ЭММАНУИЛА К ДУШЕ
--------------------------------
Когда город, наконец, избавился от врагов, грозивших навсегда нарушить его спокойствие, Царевич послал сказать старшинам, чтобы все жители собрались на торговой площади. Эммануил в назначенный час в сопровождении Своей свиты явился туда и обратился к народу со следующей речью:
- О Душа, Мое возлюбленное создание, дорогое моему сердцу! Велики права, которые Я даровал тебе. Тебя Я возвысил над прочими Моими созданиями не по достоинству твоему, а по безмерной любви Моей. Я спас тебя от заслуженного тобою гнева Отца Моего и вырвал из рук Дьяволоса. Дорогую цену Я заплатил за твой вход в Царство Царя Шаддая - кровь Свою пролил Я на грешную землю, чтобы ты стала Моей. Только так мог Я примирить Отца Моего с тобой, дабы Он принял тебя в обители Свои.
Кроме того, о создание Мое, Я вырвал тебя из рук врагов твоих, невзирая на твое сопротивление, на долгую борьбу со Мной, ибо ты отдалась обольстителю и желала оставаться с ним, не понимая, что тем самым желала своей погибели. Вначале Своим законом, а потом Своей Благой Вестью хотел Я тебе раскрыть истину. Но ты не внимала ни Мне, ни Отцу Моему. Я же не покинул тебя, вынес твои оскорбления потому, что не хотел дать тебе погибнуть, хотя ты к этому стремилась сама. Я окружил тебя Своею любовью, но не отводил от тебя скорби и бедствия. Я хотел, чтобы ты изнемогла и воззвала ко Мне о помощи. И когда ты вернулась ко Мне и попросила прощения за свои грехи, Я простил тебя.
Ты видишь, творение Мое, сколько сил небесных охраняют тебя - все воинство Мое ныне на страже твоей. Его обязанность - защищать и оберегать тебя от врагов, наставлять и готовить тебя предстать пред Отцом Моим для принятия от него благословения и славы, ибо с этой целью ты и сотворена.
Я исцелил тебя. Но когда ты вновь отпала от Меня, Я удалился, хотя и не забывал о тебе. Я Тот, Который послал Страх Божий, чтобы предостеречь и научить тебя. Я разбудил Совесть, осветил омраченное Разумение и укрепил Волю, дабы ты прозрела и жила в истине. И ты по действию Моего Духа стала искать Меня и, найдя, обрела здравие, мир и спасение. Я вторично изгнал дьявольцев из города и решил казнить их, ибо всякий порок и зло ненавистны Отцу Моему и Мне.
И ныне Я вернулся к тебе с миром, о возлюбленное творение, и твои преступления не вспомяну более никогда. И будущее твое будет отраднее прошлого. Еще немного времени, и Я перенесу Душу: и стены, и камни, и жителей в страну иную, в Мою, где обитаем мы с Отцом. Такова была цель Его, когда Он поселил тебя во вселенной. Там, в Царстве Нашем, ты будешь жить в любви и славе. И ты будешь в постоянном общении со Мной, Отцом Моим и Верховным Наставником, и ты узнаешь то блаженство, которое немыслимо во вселенной, даже если бы и прожила в ней более тысячи лет.
Там ты не будешь знать страха, там не будет ни заговоров, ни злых намерений. Ни скорбь, ни бедствия, ни болезни, никаких нужд там не будет. Там будет жизнь вечная, полная радости, славы и восторга, жизнь, которую ты даже представить себе не можешь.
Там узришь подобных тебе - избранных и искупленных, которые, как и ты, прошли через много скорбей и ныне Мною представлены Отцу.
Там, в той стране, куда хочу со временем переселить тебя, о искупленное Мое создание, находятся сокровища, которые Отец приготовил тебе и хранит, пока ты не явишься получить их из Его рук. Все живущие там полны любви к тебе и возрадуются твоему приходу. Там ты обретешь мир и радость.
Вот, дорогое Мое создание, каково твое будущее. Теперь же укажу тебе на твои обязанности, пока ты будешь жить во вселенной и доколе не приду Сам за тобой, как сказано в Писании.
Заклинаю тебя хранить одеяния, данные Мной, в еще большей чистоте, чем до сего времени. Это даст тебе премудрость и честь, а Мне еще большую славу. Пока одеяния твои будут белоснежны, мир будет считать тебя Моим, и Я буду утешаться тобой. Украшай же себя непорочностью и пользуйся законом Моим для укрепления поступи твоей на указанном Мною пути.
Но если вдруг ты запятнаешь свое одеяние, тотчас омой его в источнике живой воды, указанном мной. Не медли с этим и не давай одеянию твоему еще сильнее запачкаться, ибо этим Ты Меня обесславишь и на себя навлечешь страдания. Да не коснется грязь мира белого одеяния твоего, и да будет глава твоя всегда помазана елеем.
О дорогое Мое создание, как часто избавлял Я тебя от когтей Дьяволоса! Я прошу тебя об одном: не воздавай Мне злом за добро, но помни Мою любовь и благость к тебе. Я жил и умер ради тебя во вселенной, но Я жив и не умру более никогда. Я живу, дабы ты не умирала, и потому что Я жив, жить будешь и ты. Я примирил тебя с Отцом Моим кровью Моею, пролитой на кресте, и, будучи в примирении, ты тоже будешь жить. Я о тебе молюсь, за тебя буду бороться с врагами твоими, и благость Моя к тебе безгранична.
Ничто не может тебе повредить, кроме греха, ничто не унизит тебя перед врагом, как только грех. Остерегайся же греха, возлюбленное создание!
Но, знаешь ли, почему Я до сих пор не истребил всех дьявольцев, спрятавшихся в твоих тайниках? Чтобы заставить тебя бодрствовать, чтобы испытать любовь твою и научить тебя ценить Мое могущество и самопожертвование. Пусть они напоминают тебе о тех временах, когда силы тьмы царствовали над тобой и жили в твоем замке.
Если бы Я уничтожил твоих внутренних врагов, тебе бы грозила опасность вновь уснуть. Множество внешних вражеских сил накинулось бы на тебя во время твоего сна и овладело бы тобой. И потому Я сохранил кое-кого из врагов твоих, чтобы ты не теряла бдительности. Знай же, чего бы они против тебя ни затеяли, Моя цель - внушать тебе убеждение, что только Отец Мой и Я можем научить тебя успешно сражаться против них, и потому присутствие их не удалит тебя от Нас, а, напротив, заставит тебя чаще прибегать к Нашей помощи.
Докажи Мне твою любовь, дорогое Наше творение, за всю Мою благость к тебе. Оставайся всегда при Мне, а Я буду стоять за тебя перед Отцом Моим. Люби Меня настолько, чтобы превозмочь искушения, и Я буду любить тебя, несмотря на твои слабости.
Помни также, что многим ты обязан и Моим военачальникам, которые за тебя боролись, терпя невзгоды. Заботься о них. Пока они здоровы, и тебе жить будет привольно. Если они заболеют и ослабеют, и тебе станет худо. Не думай, что ты всегда можешь действовать по своему разумению. Держись Моего Слова, даже если оно и кажется тебе порой неясным, позднее все поймешь в совершенстве. Верь только, что, когда Меня и не видишь перед собой, Моя любовь к тебе не оскудевает, и Я храню тебя в Своем сердце.
Как Я учил тебя бодрствовать, молиться, бороться с врагами, так ныне повелеваю тебе верить, что Моя любовь к тебе не изменится никогда. О возлюбленное, искупленное Мною создание! Бодрствуй! Никакого другого бремени не хочу возложить на тебя, как то, которое несешь теперь. Будь же тверда, Душа!

12.Путешествие Пилигрима
=========================
«Путешествие пилигрима» было начато во время второго и более короткого срока заключения Баньяна в Бедфордской тюрьме. Как изначально задумывалось, работа была чем-то совершенно иным, чем шедевр, который был в итоге создан. Занятый религиозным трактатом, Баньян имел случай сравнить христианский прогресс с паломничеством — сравнение, отнюдь не редкое даже в те дни. Вскоре он обнаружил ряд моментов, которые ускользнули от его предшественников, и бесчисленные образы начали быстро толпиться в его воображаемом мозгу. Освобожденный наконец из тюрьмы, он все еще продолжал свою работу, никого не знакомя со своими трудами и не получая ничьей помощи. «Пилигрим», появившийся в 1678 году, имел лишь умеренный успех; но прошло немного времени, прежде чем его очарование дало о себе знать, и Джон Баньян насчитал своих читателей тысячами в Шотландии, в колониях, в Голландии и среди гугенотов Франции. В течение десяти лет было продано 100 000 экземпляров. За исключением Библии, это, пожалуй, самая читаемая книга на английском языке, переведенная на семьдесят иностранных языков.
I.--Битва с Аполлионом
-----------------------
Когда я шел по пустыне этого мира, я набрел на определенное место, где была берлога, и лег в том месте, чтобы поспать; и когда я спал, мне приснился сон. Мне приснилось, что я вижу человека, одетого в лохмотья, стоящего лицом к лицу со своим домом, с книгой в руке и большой ношей на спине.
«О, моя дорогая жена и дети!» — сказал он, — «Мне сообщили, что наш город будет сожжен огнем с небес. Мы все придем в упадок, если не найдем способ спастись!»
Его родственники и друзья думали, что какая-то болезнь завладела его головой; но он продолжал плакать, несмотря на все, что они говорили, чтобы успокоить его: «Что мне делать, чтобы спастись?» Он смотрел по сторонам, но не мог решить, по какой дороге идти. И пришел к нему человек по имени Евангелист, и он сказал Евангелисту: «Куда мне бежать?»
«Видишь вон ту калитку?» — сказал Евангелист, указывая пальцем на очень широкое поле. «Иди туда и постучись, и тебе скажут, что делать».
Я видел во сне, как этот человек побежал, а его жена и дети кричали ему вслед, чтобы он вернулся, но он продолжал бежать, крича: «Жизнь! Жизнь! Вечная жизнь!»
За ним погнались и настигли его двое соседей. Их звали Упрямый и Сговорчивый.
«Ну, ну, друг Кристиан, — сказал Упрямый. — Почему ты так торопишься из Города Разрушения, в котором ты родился?»
«Потому что я прочитал в своей книге», — ответил Христиан, — «что он будет уничтожен огнем с небес. Я прошу вас, добрые соседи, пойти со мной и поискать какой-нибудь способ спасения».
Выслушав все, что сказал Кристиан, Сговорчивый решил пойти с ним, но Упрямый с презрением вернулся в Город Разрушения.
«Что! Оставить друзей и удобства ради такого больного человека, как ты? Нет, я вернусь к себе домой».
Христиан и Сговорчивый пошли вместе, не глядя, куда идут, и посреди равнины они упали в очень грязную трясину, которая называлась Трясиной Уныния. Здесь они барахтались некоторое время, и Христиан, из-за ноши, которая была на его спине, начал тонуть в трясине.
«Это ли то счастье, о котором ты мне рассказывал?» — спросил Сговорчивый . «Если я снова выберусь отсюда живым, ты совершишь свое путешествие один».
С отчаянным усилием он выбрался из трясины и пошел обратно, оставив Кристиана одного в Топи Отчаяния. Пока Кристиан с трудом тащился под своей ношей к калитке, я увидел во сне, что к нему подошел человек, которого звали Помощь, вытащил его и поставил на твердую почву. Но прежде чем Кристиан добрался до калитки, пришел Мистер Мирской Мудрец и заговорил с ним.
«Ну что, добрый малый! — сказал господин Мирской Мудрец. — Куда ты идешь с таким тяжелым бременем на спине?»
«Вон к той калитке», — сказал Христианин. «Ибо там, как сказал мне Евангелист, я буду поставлен на путь избавления от моего тяжкого бремени».
«Евангелист — опасный и беспокойный человек», — сказал г-н Мирской Мудрец. «Не следуй его советам. Послушай меня: я старше тебя. Я могу рассказать тебе простой способ избавиться от твоего бремени. Видишь деревню на том высоком холме?»
«Да», — сказал Кристиан. «Я помню, что деревня называется Мораль».
"Так и есть, — сказал г-н Мирской Мудрец. — Там вы найдете очень рассудительного джентльмена, которого зовут г-н Законность. Если его нет, спросите о его сыне, г-не Гражданственность. Они оба обладают большим мастерством помогать людям сбрасывать бремя с их плеч".
Христианин решил последовать совету г-на Мирского Мудреца. Но когда он с трудом взбирался на высокий холм, к нему подошел Евангелист и сказал: «Не тот ли ты человек, которого я нашел плачущим в Городе Разрушения и указал ему на маленькую калитку? Как ты мог так далеко отклониться от пути?»
Кристиан покраснел от стыда и сказал, что его сбил с пути Господин Мирской Мудрец.
«Господин Мирской Мудрец, — сказал Евангелист, — злой человек. Господин Законность — обманщик, а его сын, господин Вежливость, — лицемер. Если вы послушаете их, они уведут вас от вашего спасения и совратят с прямого пути».
Затем евангелист направил Христиана на истинный путь, который вел к калитке, над которой было написано: «Стучите, и отворят вам». И Христианин постучал, и серьезный человек по имени Гудвилл открыл ворота и впустил его. Я видел во сне, что Христианин попросил его помочь ему с ношей, которая была на его спине, и Гудвилл указал на узкую тропу, идущую от калитки, и сказал: «Видишь ли ты эту узкую тропу? Вот по ней ты должен идти. Держись ее и не сворачивай ни с одной из широких и кривых дорог, и ты скоро придешь к месту избавления, где твоя ноша сама собой спадет с твоей спины».
Затем Кристиан простился с Доброй Волей и поднялся по узкой тропе, пока не пришел к месту, на котором стоял крест. И я увидел во сне, что когда Кристиан подошел к кресту, его ноша упала с его спины, и он стал радостным и легким. Он сделал три прыжка от радости и продолжил свой путь, распевая песни, и с наступлением темноты он пришел к очень величественному дворцу, имя которому было Прекрасный. Четыре степенные и прекрасные девицы, по имени Милосердие, Рассудительность, Благоразумие и Благочестие, встретили его у порога, говоря: «Войди, благословенный Господом! Этот дворец был построен специально, чтобы принимать таких паломников, как ты».
Кристиан сидел, разговаривая с прекрасными девицами, пока ужин не был готов, а затем они отвели его к столу, который был уставлен жирными блюдами и превосходными винами. И после того, как Кристиан подкрепился, девицы провели его в большую комнату, окно которой выходило на восход солнца. Имя этой комнаты было Мир, и там Кристиан спал до рассвета. Затем он проснулся, распевая от радости, и девицами он был отведен в оружейную и одет для битвы. Они облачили его в доспехи, чтобы он не терял надежды, и дали ему крепкий щит и хороший меч; ибо, как они сказали, ему придется сражаться во многих битвах, прежде чем он доберется до Небесного Града.
И я увидел во сне, что Христианин спустился с холма, на котором стоял Прекрасный Дом, и пришел в долину, которая называлась Долиной Унижения, где его встретил злой демон Аполлион.
«Приготовься умереть!» — сказал Аполлион, раскинув ноги по всей ширине узкой дороги. «Клянусь своим адским логовом, что ты не пойдешь дальше. Здесь я изолью твою душу».
С этими словами он метнул ему в грудь пылающий дротик, но Кристиан поймал его своим щитом. Тогда Аполлион бросился на него, бросая дротики так густо, как град, и, несмотря на все, что Кристиан мог сделать, Аполлион ранил его и заставил отступить. Жестокая схватка длилась полдня, и хотя Кристиан сопротивлялся так мужественно, как только мог, он становился все слабее и слабее из-за своих ран. Наконец Аполлион, увидев свой шанс, приблизился к Кристиану и, сражаясь с ним, нанес ему ужасный удар, и меч Кристиана вылетел из его руки.
«Ах!» — воскликнул Аполлион, — «теперь я в тебе уверен!»
Он довел его почти до смерти, и Кристиан начал терять надежду на жизнь. Но, по воле Божьей, пока Аполлион наносил свой последний удар, чтобы покончить с этим добрым человеком, Кристиан проворно протянул руку к своему мечу, перехватил его и нанес ему смертельный удар. С этими словами Аполлион расправил крылья и умчался прочь, и Кристиан больше его не видел.
Затем, с помощью листьев с дерева жизни, Кристиан залечил свои раны и, обнажив меч в руке, прошел через Долину Унижения, не встретив больше ни одного врага.
Но в конце долины была другая, называемая Долиной Тени Смерти. Справа от этой долины был очень глубокий ров; это был ров, в который слепые вели слепых во все века, и там они жалко погибали. А с левой стороны было опасное болото, в котором, если даже хороший человек упадет, он не найдет дна для своей ноги. Тропа здесь была чрезвычайно узкая и очень темная, и Христианину было трудно пройти по ней безопасно. А прямо у дороги, посреди долины, была пасть ада, и из нее вырывалось пламя и дым в большом количестве, с искрами и отвратительными звуками. Но когда полчища ада напали на него, когда он шел сквозь дым, пламя и ужасный шум, он закричал: «Я буду ходить в силе Господа Бога!»
После этого демоны сдались и не пошли дальше; и внезапно наступил день, и Кристиан обернулся и увидел всех домовых, сатиров и драконов ямы далеко позади себя, и хотя он теперь попал в самую опасную часть Долины Тени Смерти, он больше не боялся. Место было так устроено, здесь с ловушками, капканами, джинами и сетями, а там с ямами, дырами и полками, что, если бы было темно, он наверняка погиб бы. Но теперь был ясный день, и, осторожно идя, Кристиан благополучно добрался до конца долины. И в конце долины он увидел другого паломника, марширующего на некотором расстоянии перед ним.
«Хо, хо!» — крикнул Кристиан. «Останься, и я буду твоим спутником».
«Нет, я не могу остаться», — сказал другой паломник, которого звали Верный. «Я на грани смерти, и мститель за кровь идет за мной».
Приложив все силы, Христиан быстро встал с Верным. Затем я увидел во сне, что они очень любовно пошли вместе и мило беседовали обо всем, что случилось с ними во время их паломничества; ибо они были соседями в Городе Разрушения, и оба они направлялись к Восхитительным Горам и Небесному Городу за ними. Теперь они были в великой пустыне, и они шли вместе, пока не пришли в город Тщеславия, в котором круглый год проводится ярмарка, называемая Ярмаркой Тщеславия.

II.--Ярмарка тщеславия
----------------------
Я видел во сне, что Христианин и Верующий пытались избежать встречи с Ярмаркой Тщеславия; но они не могли этого сделать, потому что путь в Небесный Град лежит через город, где проводится эта похотливая ярмарка. Около 5000 лет назад Вельзевул, Аполлион и остальные демоны увидели по пути, который проложили паломники, что их путь лежит через город Тщеславия. Поэтому они устроили там ярмарку, на которой каждый день в году продавались всевозможные тщеславия. Среди товаров, продаваемых на этой ярмарке, есть земли, почести, титулы, похоти, удовольствия и продвижения по службе; наслаждения всех видов, такие как слуги, золото, серебро и драгоценные камни; убийства и кражи; кровь и тела, да, и жизни и души. Более того, на этой ярмарке в любое время можно увидеть жонглирование, мошенничество, игры, пьесы, дураков, обезьян, мошенников и плутов всякого рода.
Когда Христианин и Верующий проходили через Ярмарку Тщеславия, все начали глазеть и насмехаться над ними, ибо они были одеты в одежды, отличающиеся от одежд множества торговцев на ярмарке, и их речь также была иной, и немногие могли понять, что они говорили. Но что больше всего забавляло горожан, так это то, что паломники поджигали все их товары.
«Что вы купите? Что вы купите?» — насмешливо сказал им один купец.
«Мы покупаем правду», — сказали Христианин и Верный, серьезно глядя на него.
Но некоторые из лучших были движимы, чтобы занять их сторону; и это так разгневало главных людей в городе, что они решили предать пилигримов смерти. Поэтому они были обвинены перед лордом главным судьей Хейтгудом в том, что они нарушили торговлю Ярмарки Тщеславия и склонили партию к своему собственному пагубному образу мыслей, пренебрегая законом Князя Вельзевула. Мистер Зависть, мистер Суеверие и мистер Пиктэнк свидетельствовали против них; и присяжные, услышав, как Верный утверждает, что обычаи их города Тщеславия противоречат духу христианства, признали его виновным в государственной измене Вельзевулу. Несомненно, они осудили бы и Христианина; но, по милости Божьей, он бежал из тюрьмы, которому помог один из жителей города по имени Надежда, который перешел на его образ мыслей.
Верного привязали к столбу, бичевали, побивали камнями и сожгли заживо. Но я видел во сне, что Сияющие приехали с колесницей и лошадьми, и пробрались сквозь толпу к пламени, в котором горел Верный, и посадили его в колесницу, и под звуки труб понесли его через облака к воротам Небесного Града.
Итак, Кристиан остался один, чтобы продолжить свое путешествие; но я увидел во сне, что когда он выходил из города Тщеславия, к нему подошел Надежда и сказал, что он будет его спутником. И так всегда. Всякий раз, когда человек умирает, чтобы свидетельствовать об истине, другой восстает из его пепла, чтобы продолжить его дело.
Христианин нисколько не был удручен смертью Верного, но продолжил свой путь, напевая:

Радуйся, Верный, радуйся! Твои добрые дела сохраняются;
И хотя они убили тебя, ты все еще жив.

И его особенно утешило, что Надежда сказала ему, что на Ярмарке Тщеславия есть много людей лучшего сорта, которые теперь решили предпринять паломничество в Небесный Град. Некоторое расстояние за Ярмаркой Тщеславия была нежная равнина, называемая Изяществом, куда Кристиан и Надежда отправились с большим удовлетворением. Но на дальней стороне этой равнины был небольшой холм, который назывался Лукре. На этом холме была серебряная шахта, в которую было очень опасно входить, так как многие люди, которые отправились добывать там серебро, были задушены на дне сыростью и зловонным воздухом. Четверо мужчин с Ярмарки Тщеславия — мистер Мани-любовь, мистер Держатель-Мира, мистер Бай-Эндс и мистер Сохранение-Всех — направлялись в серебряную шахту, когда Кристиан и Надежда проходили мимо.
"Подождите нас," сказал господин Любитель Денег, "и когда мы накопим немного богатства, чтобы взять с собой в дорогу, мы пойдем с вами."
Надежда была готова ждать своих земляков, но Христианин сказал ему, что, войдя в шахту, они никогда не выйдут; и, кроме того, это сокровище является ловушкой для тех, кто ищет его, ибо оно препятствует их паломничеству. И он говорил правду; ибо я видел во сне, что некоторые были убиты, упав в шахту, когда они смотрели с края, а остальные, которые спустились копать, были отравлены парами в яме.
Тем временем Кристиан и Надежда подошли к реке жизни и с большим удовольствием прошлись по берегу. Они пили воду из реки, которая была приятной и оживляющей для их утомленных душ, и ели плоды зеленых деревьев, которые росли у берега реки. Затем, найдя прекрасный луг, покрытый лилиями, они легли и уснули; а утром они встали, чудесно отдохнувшие, и продолжили свой путь вдоль берега реки. Но вскоре путь стал неровным и каменистым, и, увидев слева перелаз через луг, называемый Лугом Придорожной Тропы, Кристиан перепрыгнул через него и сказал Надежде: «Пойдем, добрый Надежда, пойдем этим путем. Это гораздо легче».
«Я боюсь, — сказал Надежда, — что это уведет нас с правильного пути».
Но Кристиан убедил его перепрыгнуть через перелаз, и там они попали на тропу, которая была очень удобна для их ног. Но они не успели уйти далеко, как начался дождь, гром и молнии самым ужасным образом, и быстро наступила ночь, и, спотыкаясь во тьме, они достигли Замка Сомнения, и его хозяин, Великан Отчаяния, схватил их и бросил в темную и мрачную темницу. Здесь они лежали три дня без единого куска хлеба и капли питья. На третий день пришел Великан Отчаяния и высек их большой дубинкой из крабового дерева, и так изуродовал их, что они даже не могли подняться из трясины пола своей темницы. И действительно, они едва могли держать головы над грязью, в которой лежали.
У Великана Отчаяния была жена, и звали ее Диффиденс; и когда она обнаружила, что, несмотря на порку, Кристиан и Надежда все еще живы, она посоветовала мужу убить их на месте. Однако погода была солнечной, а солнечная погода всегда заставляла Великана Отчаяния впадать в беспомощный припадок, в котором он на время терял способность владеть руками. Поэтому все, что он мог сделать, это попытаться убедить своих пленников убить себя ножом или уздечкой.
«Почему», — сказал он Христианину и Надежде, — «вы должны выбрать жизнь? Вы знаете, что вам никогда не выбраться из Замка Сомнений. Что? Вы будете медленно умирать от голода, как крысы в ;;норе, вместо того, чтобы положить конец своим страданиям, как люди. Я говорю вам снова, вы никогда не выберетесь».
Но когда он ушел, Кристиан и Надежда опустились на колени в своей темнице и долго и горячо молились. Тогда Кристиан внезапно опомнился и, пошарив за пазухой, вытащил ключ, говоря: «Какой я дурак, что лежу в мрачной темнице, когда могу ходить на свободе! Вот ключ, который я носил за пазухой, называемый Обещанием, который откроет все замки в Замке Сомнений».
Он тут же попробовал его у двери темницы и с легкостью повернул засов. Затем он подвел Надежду к железным воротам замка, и хотя замок поддавался отчаянно тяжело, ключ все же открыл его. Но когда ворота двигались, они издавали такой скрип, что Великан Отчаяние был разбужен.
Поспешно поднявшись, великан пустился в погоню за пленниками, но, увидев, что вся земля залита солнечным светом, впал в один из своих припадков беспомощности и не смог даже добраться до ворот замка.

III.--Небесный Град
-------------------
Таким образом, благополучно выбравшись из Замка Сомнений, Христианин и Надежда вернулись к берегам реки жизни и, следуя по каменистой и ухабистой дороге, наконец пришли к Восхитительным Горам. И, поднявшись на горы, они увидели сады и огороды, виноградники, источники воды; и здесь они пили и умывались, и свободно ели прекрасный виноград виноградников. Теперь, на вершине гор было четыре пастуха, пасущих свои стада, и пилигримы пошли к ним и, опираясь на свои посохи, спросили у них дорогу в Небесный Град. И пастухи взяли их за руку и повели на вершину Ясной, самой высокой из всех Восхитительных Гор, и пилигримы посмотрели и увидели, смутно и очень далеко, врата и славу Небесного Града.
И я увидел во сне, что два паломника спустились с Отрадных Гор по узкой дороге, и, пройдя некоторое расстояние, пришли к месту, где тропа разветвлялась. Здесь они остановились на некоторое время, размышляя, какой путь выбрать, ибо оба пути казались правильными. И пока они размышляли, вот, человек черного тела, одетый в белую одежду, подошел к ним и предложил провести их по истинному пути. Но когда они последовали за ним некоторое время, то обнаружили, что он повел их по кривой дороге, и там они запутались в сети.
Здесь они лежали, оплакивая себя, и наконец увидели Сияющего, приближающегося к ним с кнутом в руке.
«Мы — бедные пилигримы, направляющиеся в Небесный Град», — сказали Кристиан и Надежда. «Черный человек в белом предложил провести нас туда, но вместо этого запутал нас в этой сети».
«Это сделал Льстец, — сказал Сияющий. — Он — лжеапостол, который превратил себя в ангела».
Я видел во сне, что он затем разорвал сеть и выпустил паломников. Затем он приказал им лечь, и когда они так сделали, он наказал их своим кнутом из веревок, чтобы научить их ходить добрым путем и воздерживаться от следования советам злых льстецов. И они поблагодарили его за его доброту и тихо пошли по правильному пути, распевая от радости; и пройдя через Зачарованную Страну, которая была полна паров, делавших их унылыми и сонными, они пришли в сладкую и приятную страну Беула. В этой стране солнце светило ночью и днем, и воздух был таким ярким и чистым, что они могли видеть Небесный Город, в который они направлялись. Да, они встретили там некоторых из жителей, ибо Сияющие часто ходили по Земле Беула, потому что она была на границе Небес.
Когда Христиан и Надежда приблизились к городу, их силы начали убывать. Он был построен из жемчуга и драгоценных камней, а улицы были вымощены золотом; и что касается естественной славы города и ослепительного сияния солнечных лучей, которые падали на него, Христианин заболел желанием, когда он увидел его; и Надежда тоже была поражена той же болезнью. И, идя очень медленно, полные боли тоски, они наконец пришли к воротам города. Но между ними и воротами была река, и река была очень глубока, и через нее не было моста. И когда Христиан спросил Сияющих, как он может добраться до ворот города, они сказали ему: «Ты должен пройти через реку, иначе ты не сможешь прийти к воротам».
«Река очень глубокая?» — спросил Кристиан.
"Вы найдёте её глубже или мельче," сказали Сияющие, "в соответствии с глубиной или мелкостью вашей веры в Короля нашего города."
Двое паломников вошли в реку. Христианин сразу же начал тонуть и, взывая к своему доброму другу Надежде, сказал: "Я тону в глубоких водах! Волны захлестывают меня! Все волны накрывают меня."
«Не унывай, брат мой», — сказал Уповающий, — «я чувствую дно, и оно хорошее!»
С этим великая тьма и ужас напали на Христиана; он больше не мог видеть перед собой, и он был в большом страхе, что он погибнет в реке, и никогда не войдет в ворота. Когда он пришел в себя, он обнаружил, что он добрался до другой стороны, и Надежда уже ждала его там.
И я увидел во сне, что город стоит на высоком холме; но паломники поднялись на него с легкостью, потому что оставили свои смертные одежды в реке.
Тогда все колокола в городе зазвонили в знак приветствия, и ворота широко распахнулись, и вошли два паломника. И вот! когда они вошли, они преобразились; и на них были надеты одежды, которые сияли, как золото. И Сияющие дали им арфы, чтобы они восхваляли своего Царя, и короны в знак почета.
И когда ворота были открыты, я заглянул внутрь, и вот, улицы были вымощены золотом; и по ним ходило много людей с коронами на головах, пальмовыми ветвями в руках и золотыми арфами, чтобы петь хвалу. Были также те, у кого были крылья, и они отвечали друг другу, говоря: «Свят, свят, свят Господь!» И после этого они заперли ворота, которые, увидев, я пожелал оказаться среди них. Затем я проснулся, и вот! это был сон.
8.БЕРНИ, ФАННИ (13.07-1752-06.01.1840)
======================================

«Эвелина» была первой сказкой, написанной женщиной, и претендовавшей на то, чтобы быть картиной жизни и нравов, которые жили или заслуживали того, чтобы жить. Это сняло упрек с романа. Мнение принадлежит Маколею. Во многих отношениях публикация «Эвелины» напоминала публикацию «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте столетие спустя. Она была выпущена анонимно, фирмой, которая не знала имени автора. Только дети семьи, из которой вышла книга, знали ее происхождение. Она достигла немедленного и огромного успеха, который дал автору, скромную и робкую фигурку, выдающееся место в литературном мире ее времени.
Фанни Берни, вторая дочь доктора Берни, родилась в 1752 году и опубликовала «Эвелину, или Вступление молодой леди в мир» в 1778 году. Она получила образование дома, без какой-либо оплаты, но имела преимущество просматривать большую разнообразную библиотеку своего отца и наблюдать за его блестящим кругом друзей. Она знала кое-что из Джонсонов до того, как написала «Эвелину», и стала любимицей доктора. Позже Фанни Берни написала «Сесилию», за которую получила две тысячи гиней, и «Камиллу», за которую получила три тысячи гиней.

13.Эвелина
------------
I.--Deserted
-------------
ЛЕДИ ХОВАРД ПРЕПОДОБНОМУ Г-НУ ВИЛЛАРСУ
------------------------------------------
Может ли что-либо быть более мучительным для дружелюбного ума, чем необходимость сообщать неприятные сведения? Я только что получил письмо от мадам Дюваль, которая в последнее время приложила все усилия, чтобы получить верный отчет обо всем, что касается ее неблагоразумной дочери; и имея некоторые основания опасаться, что на смертном одре ее дочь завещала миру младенца-сироту, она говорит, что если вы, у кого, как она понимает, находится ребенок, предоставите подлинные доказательства его родства с ней, вы можете отправить его в Париж, где она должным образом о нем позаботится.
Ее письмо возбудило в моей дочери, миссис Мирван, сильное желание узнать о мотивах, побудивших мадам Дюваль покинуть несчастную леди Бельмонт в то время, когда материнская защита была особенно необходима для ее спокойствия и репутации, и я не могу удовлетворить миссис Мирван иначе, как обратившись к вам.
Она бросилась ко мне на защиту, и момент, когда она родила своего ребенка, положил конец скорби и жизни его матери. Это дитя, мадам, никогда не узнает о потере, которую она понесла. Не только моя привязанность, но и моя человечность отшатываются от варварской идеи предать священное доверие, оказанное мне.

II.--Посещение города
---------------------
ЛЕДИ ХОВАРД Г-НУ ВИЛЛАРСУ

Ваше последнее письмо доставило мне бесконечное удовольствие. Как вы думаете, вы могли бы вынести разлуку с вашим молодым компаньоном на два или три месяца? Миссис Мирван предполагает провести следующую весну в Лондоне, куда впервые ее будет сопровождать моя внучка, и они искренне желают, чтобы ваша любезная подопечная могла разделить наравне со своей дочерью заботу и внимание миссис Мирван. Что вы скажете о нашем плане?

Г-Н ВИЛЛАРС ЛЕДИ ХОВАРД
Мне жаль, мадам, что я упрям, и я краснею, когда меня обвиняют в эгоизме. Моя юная подопечная в том возрасте, когда счастье жаждет прийти, — пусть же она наслаждается им! Я поручаю ее защите вашей светлости. Верните ей, но мне всю невинность, как вы ее принимаете, и самая заветная надежда моего сердца будет полностью удовлетворена.

ЭВЕЛИНА АНВИЛЛЬ Г-НУ ВИЛЛАРУ
----------------------------
В понедельник мы должны пойти на частный бал, который дает миссис Стэнли, очень модная дама, знакомая миссис Мирван. Я боюсь этого бала; потому что, как вы знаете, я танцевала только в школе. Однако мисс Мирван говорит, что в этом нет ничего особенного. И все же я хотела бы, чтобы это поскорее закончилось.
Мы провели самый необыкновенный вечер. Это называли частным балом; но, мой дорогой сэр, я думаю, что я видела полмира!
Джентльмены, проходя мимо и разъезжаясь, выглядели так, словно считали, что мы полностью в их распоряжении, и ждали только чести получить от них приказ; они лениво прохаживались, словно намереваясь держать нас в напряжении.
Вскоре джентльмен, которому на вид было лет двадцать шесть, весело, но не щегольски одетый, и действительно чрезвычайно красивый, с видом, сочетающим вежливость и галантность, пожелал узнать, не удостою ли я его своей руки. Ну, я поклонилась и, уверена, покраснела; ибо я действительно испугалась при мысли о том, чтобы танцевать перед столькими незнакомцами с незнакомкой. И он повел меня присоединиться к танцу.
Он, казалось, желал вступить со мной в разговор; но я была охвачена таким страхом, что едва могла вымолвить хоть слово. Он, казалось, был удивлен моим страхом и, боюсь, нашел его очень странным.
Его собственная речь была разумной и одухотворенной; его вид и обращение открытыми и благородными; его манеры мягкими, внимательными и бесконечно привлекательными; его персона сама элегантность, а его лицо самое оживленное и выразительное, которое я когда-либо видела. Ранг лорда Орвилла был его наименьшей рекомендацией. Когда он обнаружил, что я совершенно не знаю общественных мест и публичных артистов, он изобретательно повернул разговор к развлечениям и занятиям страны; но я не смогла пойти дальше односложного ответа, и даже не так далеко, когда я могла этого избежать.
Усталая, пристыженная и униженная, я наконец попросила разрешения посидеть, пока мы не вернемся домой. Лорд Орвилл оказал мне честь, проводив меня до кареты, всю дорогу рассказывая о чести, которую я ему оказала! О, эти модные люди!
Нет конца неприятностям прошлой ночи. Я узнала от Марии Мирван самый любопытный диалог, который я когда-либо слышала. Мария подкреплялась и увидела, как лорд Орвилл приближается с той же целью, когда веселый на вид мужчина, сэр Клемент Уиллоуби, как мне сказали, подошел и воскликнул: «Что, милорд, что вы сделали со своей прекрасной партнершей?»
«Ничего!» — ответил лорд Орвилл, улыбнувшись и пожав плечами.
«Ей-богу!» — сказал мужчина, — «она самое прекрасное создание, которое я когда-либо видел в своей жизни!»
Лорд Орвилл рассмеялся, но ответил: «Да, симпатичная, скромная на вид девушка!»
"О, господи," воскликнул другой, "она ангел!"
«Молчаливая», — ответил он.
«О, милорд, она выглядит самой умной и выразительной!»
«Бедная, слабая девочка», — ответил лорд Орвилл, покачав головой. «Невежественная она или озорная, я не берусь судить; но она выслушала все, что я ей сказал, с самой непоколебимой серьезностью».
Здесь Марию позвали танцевать, и больше она ничего не слышала.
Теперь скажите мне, сэр, вы когда-нибудь знали что-то более вызывающее? "Бедная, слабая девочка! Невежественная и вредная!" Какие унизительные слова! Я бы ни за что на свете не стала здесь жить. Мне все равно, как скоро я уеду.

III.--Неудачная встреча
------------------------
ЭВЕЛИНА Г-НУ ВИЛЛАРУ

Как сильно вы будете удивлены, мой дорогой сэр, получив так скоро еще одно письмо из Лондона, написанное вашей Эвелиной. Случай, столь же неожиданный и неприятный, отложил нашу поездку к леди Говард в Говард-Гроув.
Вчера вечером мы ходили смотреть «Фанточини», небольшую комедию на французском и итальянском языках, которую играют марионетки. Когда представление закончилось и мы ждали нашего экипажа, мимо нас быстро пронеслась высокая пожилая женщина, похожая на иностранку, с криком: «Боже мой! Что мне делать? Я потеряла свою компанию, и в этом месте я никого не знаю».
«Мы лишь последуем золотому правилу, — сказала миссис Мирван, — если отнесем ее в ее жилище».
Поэтому мы впустили ее в карету, чтобы отвезти ее на Оксфорд-роуд. Позвольте мне приоткрыть завесу над сценой, слишком жестокой для столь сострадательного сердца, как ваше, и достаточно будет сказать, что во время нашей поездки эта иностранка оказалась мадам Дюваль — бабушкой вашей Эвелины!
Когда мы остановились у ее квартиры, она попросила меня проводить ее в дом и сказала, что легко найдет для меня комнату, где я смогу переночевать.
Я обещала навестить ее на следующий день в любое время, когда она пожелает.
Какое неудачное приключение! Я всю ночь не могла сомкнуть глаз.
Миссис Мирван была так любезна, что сопровождала меня в дом мадам Дюваль сегодня утром. Она ужасно нахмурилась на миссис Мирван, но приняла меня со всей нежностью, на которую, я полагаю, она была способна. Она призналась, что ее намерением посетить Англию было заставить меня вернуться с ней во Францию. Поскольку было бы неприлично с моей стороны покинуть город в тот самый момент, когда я узнала бы, что мадам Дюваль находится в нем, мы решили остаться в Лондоне на несколько дней. Но я, мой дорогой и высокочтимый сэр, не буду счастлива, пока не буду снова с вами.

Г-Н ВИЛЛАРС ЭВЕЛИНЕ
-------------------
Будьте уверены в моей защите, пусть никакие опасения мадам Дюваль не нарушат вашего покоя. Ведите себя по отношению к ней со всем уважением и почтением, подобающим столь близкому родственнику, помня всегда, что невыполнение долга с ее стороны никоим образом не может оправдать какое-либо пренебрежение с вашей стороны. Дайте ей знать о независимости, в которой я вас уверяю, и когда она назначит время своего отъезда из Англии, доверьте мне задачу отказать вам в ее сопровождении.

ЭВЕЛИНА Г-НУ ВИЛЛАРУ
--------------------
Я провела день самым неудобным образом, какой только можно себе представить. Мадам Дюваль, когда я пришла к ней, настояла на том, чтобы я осталпсь с ней на весь день, поскольку она намеревалась познакомить меня с некоторыми из моих родственников. Они состояли из мистера Брэнгтона, который является ее племянником, и трех его детей — сына и двух дочерей — и я не стремлюсь быть известной большему количеству моих родственников, если они имеют хоть какое-то сходство с теми, с кем я уже познакомилась.
Я закончила письмо к Вам, когда сильный стук в дверь заставил меня сбежать вниз, и кого я увидела в гостиной, как не лорда Орвилла!
Он осведомился о нашем здоровье с некоторой обеспокоенностью, которая меня несколько удивила, и когда я сказала ему, что наше время пребывания в Лондоне почти истекло, он спросил: «А мисс Анвилл не беспокоится о том, сколько скорбящих вызовет ее отсутствие?»
«О, милорд, я уверена, вы не думаете» — я остановилась, потому что едва знала, что собираюсь сказать. Мое глупое смущение, я полагаю, было причиной того, что последовало; потому что он подошел и взял меня за руку, говоря: «Я действительно думаю, что тот, кто однажды видел мисс Анвиль, должен получить впечатление, которое никогда не забудется».
Этот комплимент — от лорда Орвилла — так удивил меня, что я не могла говорить, а стояла молча и смотрела вниз, пока, вспомнив о своем положении, не убрала руку и не сказала ему, что посмотрю, дома ли миссис Мирван.
С тех пор я была чрезвычайно зла на себя за то, что упустила столь прекрасную возможность извиниться за свое поведение на балу.
Не странно ли, что он сделал мне такой комплимент?
Миссис Мирван вчера вечером забронировала места на спектакль в театре Друри-Лейн в первом ряду боковой ложи. Сэр Клемент Уиллоуби, чей разговор с лордом Орвиллом обо мне в ночь бала подслушала мисс Мирван, стоял у дверей театра и проводил нас из кареты. Мы не успели сесть и пяти минут, как лорд Орвилл, которого мы видели в ложе сцены, подошел к нам; и он почтил нас своим обществом весь вечер. Сегодня вечером мы идем в оперу, где я ожидаю большого удовольствия. У нас будет такая же вечеринка, как и на спектакле, так как лорд Орвилл сказал, что он будет там и будет ждать нас.

IV.--Компрометирующая ситуация
------------------------------
ЭВЕЛИНА Г-НУ ВИЛЛАРУ

Я могла бы написать целый том о вчерашних приключениях.
Пока мисс Мирван и я одевались для похода в оперу, каково же было наше удивление, когда дверь нашей комнаты распахнулась, и в комнату вошли две мисс Брангтон! Они подошли ко мне с большой фамильярностью, говоря: «Здравствуйте, кузина? Итак, мы застали вас у зеркала! Ну, мы решили рассказать об этом нашему брату!» Мисс Мирван, которая никогда раньше их не видела, сначала не могла понять, кто они, пока старшая не сказала: «Мы пришли отвести вас в оперу, мисс. Папа и мой брат внизу, и мы должны зайти за вашей бабушкой по пути».
Я сказала им, что я уже помолвлена, и попыталась извиниться. Но они поспешили уйти, сказав: «Ну, ее бабушка будет в прекрасной страсти, это уже хорошо!»
И действительно, вскоре после этого появилась мадам Дюваль с алым лицом и сверкающими от ярости глазами, и вела себя так бурно, что, чтобы успокоить ее, я, по совету миссис Мирван, согласился пойти с ее спутниками.
В опере я смогла с верхней галереи различить счастливую компанию, которую я покинула, с лордом Орвиллом, сидящим рядом с миссис Мирван. Во время последней сцены я заметила, стоящего у двери галереи, сэра Клемента Уиллоуби. Я была крайне раздосадована и отдала бы мир, чтобы избежать встречи с ним в компании семьи столь низкого происхождения и вульгарной.
Как только он оказался в двух сиденьях от нас, он заговорил со мной: «Я очень рад, мисс Анвилл, что нашел вас, поскольку у каждой из дам внизу есть скромная служанка, и поэтому я пришел предложить свои услуги здесь».
«Ну, тогда», — воскликнула я, — «я присоединюсь к ним». Поэтому я повернулась к мадам Дюваль и сказала: «Поскольку наша компания так велика, мадам, если вы позволите мне, я спущусь к миссис Мирван, чтобы не теснить вас в карете».
И затем, не дожидаясь ответа, я позволила сэру Клементу вывести меня из галереи.
Однако в этой суматохе мы не смогли найти миссис Мирван, и сэр Клемент сказал: «Вы не возражаете против того, чтобы я разрешил вам благополучно вернуться домой?»
Пока он говорил, я увидела лорда Орвилла, который тут же приблизился ко мне и с удивлением в голосе спросил: «Вижу ли я мисс Анвилл?»
Я был невыразимо огорчена, увидев, что лорд Орвилл думает, будто я удовлетворена единственной защитой сэра Клемента Уиллоуби, и не могла не воскликнуть: «О боже, что я могу сделать?»
«Почему, моя дорогая мадам! — воскликнул сэр Клемент, — вы так обеспокоены? Вы доберетесь до Куин-Энн-стрит почти так же скоро, как и миссис Мирван, и я уверен, что вы не можете сомневаться в своей безопасности».
В этот момент подошел слуга и сказал, что карета готова, и он помог мне сесть в нее, а лорд Орвилл с поклоном и полуулыбкой пожелал мне спокойной ночи.
Когда я добралась до дома, мисс Мирван выбежала мне навстречу, и кого я увидела за ее спиной, как не лорда Орвилла, который с большой вежливостью поздравил меня с тем, что неприятности этого вечера так счастливо закончились, и сказал, что не может вернуться домой, пока не осведомится о моей безопасности.
Я испытываю серьезные опасения, как бы лорд Орвилл не предположил, что мое пребывание на лестнице с сэром Клементом было спланированным замыслом.

V.--Растущее знакомство
-----------------------
ЭВЕЛИНА МИСС МИРВАН
Берри-Хилл, Дорсет.
Когда мы прибыли сюда, как же забилось мое сердце от радости! А когда через окно я увидела самого дорогого, самого почтенного из людей с поднятыми руками, в ответ, как я не сомневаюсь, благодарного за мое благополучное прибытие, я думала, что это разорвет мою грудь! Когда я влетела в гостиную, он едва мог вымолвить слова благословений, которыми переполнялось его доброе и благосклонное сердце.
Все, кого я вижу, замечают, что я бледная и больная, и все мои добрые друзья поддразнивают меня из-за моей серьезности и, конечно, уныния. Миссис Селвин, дама с большим состоянием, которая живет неподалеку, собирается в скором времени в Бристоль и предложила взять меня с собой для поправления моего здоровья.

ЭВЕЛИНА Г-НУ ВИЛЛАРУ
--------------------
Бристоль Хотвеллс.--
Лорд Орвилл приезжает в Бристоль со своей сестрой, леди Луизой Ларпент. Они будут у достопочтенной миссис Бомонт, и будет невозможно избежать встречи с ним, так как миссис Селвин очень хорошо знакома с миссис Бомонт.
Сегодня утром я сопровождала миссис Селвин в Клифтон-Хилл, где, в прекрасном месте, находится дом миссис Бомонт. Когда мы вошли в дом, я призвала на помощь всю свою решимость, решив скорее умереть, чем дать лорду Орвиллу повод приписать мою слабость неправильной причине. Увидев меня, он внезапно воскликнул: «Мисс Анвилл!», а затем подошел и сделал мне комплименты с открытым, мужественным и очаровательным выражением лица, с улыбкой, которая указывала на удовольствие, и глазами, которые искрились восторгом. Сам тон его голоса казался лестным, когда он поздравлял себя с удачей встретиться со мной.
Во время нашей поездки домой миссис Селвин спросила меня, позволит ли мне мое здоровье отказаться от утренних прогулок к насосной комнате ради того, чтобы провести неделю в Клифтоне; и поскольку мое здоровье теперь очень хорошо укрепилось, завтра, мой дорогой сэр, мы должны быть гостями миссис Бомонт. Я не в восторге от этого плана, поскольку, как бы мне ни льстило внимание лорда Орвилла, я не могу ожидать, что он поддержит его хотя бы неделю.
Миссис Бомонт встретила нас с большой вежливостью, а лорд Орвилл — с чем-то большим.
Внимание, которым он меня удостаивает, кажется, проистекает из благосклонности сердца, которая доказывает, что он столь же чужд капризам, сколь и гордыне. Теперь мне не просто легко, но даже весело в его присутствии; таково действие истинной вежливости, что она изгоняет всякую сдержанность и смущение.

VI.--Счастливый конец
---------------------
ЭВЕЛИНА Г-НУ ВИЛЛАРУ

А теперь, мой дорогой сэр, если смятение моего духа позволит мне, я закончу свое последнее письмо из Клифтон-Хилла.
Сегодня утром, когда я спустилась вниз, в гостиной был только лорд Орвилл. Я испытала немалое замешательство, увидев его одного, хотя недавно избегала его.
Как только обычные комплименты закончились, я хотела выйти из комнаты, но он остановил меня.
«Я уже некоторое время горячо желал возможности поговорить с вами».
Я ничего не сказала, и он продолжил.
«Мне не повезло, что я лишился твоей дружбы; ты избегаешь моих глаз и старательно избегаешь разговоров со мной».
Я была крайне смущена этим серьезным, но слишком справедливым обвинением, но ничего не ответила.
«Скажи мне, умоляю тебя, что я сделал и как заслужить твое прощение».
«О, мой господин!» — воскликнула я, — «я никогда не думала об оскорблении; если и можно просить о прощении, то это должна делать я, а не вы».
«Вы — сама любезность и снисходительность! — воскликнул он. — Но простите ли вы мне вопрос, который для меня очень важен? Принимал ли сэр Клемент Уиллоуби какое-либо участие в том, чтобы вызвать ваше беспокойство?»
«Нет, милорд!» — твердо ответила я, — «никто в мире. Он последний человек, который мог бы иметь какое-либо влияние на мое поведение».
Тут миссис Бомонт открыла дверь, и через несколько минут мы вошли завтракать. Когда она заговорила о моем путешествии, на лице лорда Орвилла проступила тень, и когда миссис Селвин попросила меня поискать для нее книги в гостиной, за мной последовал лорд Орвилл. Он закрыл дверь и подошел ко мне с выражением большой тревоги на лице.
«Значит, ты уходишь, — воскликнул он, взяв меня за руку, — и не даешь мне ни малейшей надежды на твое возвращение?»
«О, милорд!» — сказала я, — «неужели ваша светлость настолько жестока, чтобы издеваться надо мной!»
«Насмехаюсь над тобой!» — повторил он искренне. «Нет, я тебя уважаю! Ты мне дороже, чем может выразить язык!»
Я не могу описать последовавшую сцену, хотя каждое слово запечатлелось в моем сердце; но его уверения, его выражения были слишком лестны для повторения; и он не позволил мне сбежать, пока не вытянул из меня самую сокровенную тайну моего сердца!
Быть любимой лордом Орвиллом, стать почетным выбором его благородного сердца — мое счастье кажется мне слишком бесконечным, чтобы его вынести.
Вчера я не могла писать, настолько сильным было волнение моего ума, но теперь я не буду терять ни минуты, пока не поспешу к своему лучшему другу с отчетом о событиях дня.
Миссис Селвин и я отправились рано в карете миссис Бомонт, чтобы увидеть моего отца, сэра Джона Белмонта Какой момент для твоей Эвелины, когда, взяв меня за руку, она повела меня вперед к нему. Невольный крик вырвался у меня; закрыв лицо руками, я опустилась на пол.
Однако он увидел меня первым, потому что едва различимым голосом воскликнул: «Боже мой! жива ли еще Каролина Эвелин? Подними голову, если мой взгляд не испепелил тебя, ты, образ моей давно потерянной Каролины!»
Пораженная сверх всякой меры, я приподнялась и обняла его колени.
«Да, да, — воскликнул он, пристально глядя мне в лицо, — я вижу, что ты ее дитя! Она жива, она предстает перед моим взором!»
«Да, сэр, — воскликнула я, — это ваш ребенок, если вы признаете ее!»
Он опустился на колени рядом со мной и заключил меня в объятия. «Принадлежу тебе!» — повторил он, — «да, моя бедная девочка, и бог знает, с каким горьким раскаянием!»
Все кончено, милостивый государь, и судьба вашей Эвелины решена! Сегодня утром, со слезами радости и трепетной признательности, она соединилась навеки с предметом своей самой дорогой, вечной привязанности.
У меня больше нет времени; карета уже ждет, чтобы отвезти меня в дорогой Берри-Хилл, в объятия лучших из людей.

8.КАРЛТОН, УИЛЬЯМ (20.02.1794-30.01.1869)
=========================================
Уильям Карлтон, ирландский писатель, родился в графстве Тирон 20 февраля 1794 года. Его отец был мелким фермером, отцом четырнадцати детей, из которых Уильям был самым младшим. Получив некоторое образование, сначала у школьного учителя, а затем у доктора Кинана из Гласслоу, Карлтон отправился в Дублин и получил должность репетитора. В 1830 году он собрал несколько очерков, которые были опубликованы под названием «Черты и истории ирландского крестьянства» и сразу же приобрели значительную популярность. В 1834 году вышли «Рассказы об Ирландии», и с того времени и до своей смерти Карлтон с большим усердием создавал многочисленные рассказы и романы, хотя ни одно из его произведений после 1848 года не достойно его репутации. «Черный пророк» был опубликован в 1847 году, и Карлтон справедливо считал, что это его лучшее произведение. Он был написан в период беспрецедентного дефицита и нищеты, а представленные картины и сцены были теми, которые он сам видел в 1817 и 1822 годах. Многие из романов Карлтона были переведены на французский, немецкий и итальянский языки, и они всегда будут верными и сильными картинами ирландской жизни и характера. Карлтон умер в Дублине 30 января 1869 года.
14.Черный пророк; история об ирландском голоде
==============================================
I.--Убийства в долине
----------------------
Хижина Доннела Макгоуэна, Черного Пророка, стояла у подножия холма, недалеко от входа в мрачную и пустынную долину.
В этой долине, недалеко от хижины, двадцать лет назад было совершено два убийства. Одно из них было убийством возчика, а другое — человека по имени Салливан; и предполагалось, что их ограбили. Ни одно из тел так и не было найдено. Шляпа и часть пальто Салливана были найдены на следующий день в поле недалеко от хижины, и там была лужа крови, где были глубоко отпечатаны его следы. Человек по имени Далтон был арестован при обстоятельствах, вызывающих большие подозрения, за это последнее убийство, поскольку Далтон был последним человеком, которого видели в компании Салливана, и оба мужчины выпивали вместе на рынке. Последовала ссора, произошел обмен ударами, и Далтон угрожал ему очень сильными словами.
Никакого осуждения не было возможно из-за исчезновения тела, но Далтон оставался под подозрением, и ущелье, с его темным и мрачным видом, как говорили, преследовал дух Салливана, и было проклято как место преступления и сверхъестественных явлений.
В хижине МакГован, которая носила на себе все следы бедности и нищеты, молодая девушка около двадцати одного года, высокая и стройная, с волосами черными как вороново крыло, и глазами темными и блестящими, яростно спорила с пожилой женщиной, своей мачехой. От слов они перешли к страшной борьбе убийственной страсти.
Вскоре Сара, младшая из них двоих, вскочила на ноги и выбежала из дома, чтобы вымыть руки и лицо в реке, которая протекала мимо. Затем она вернулась и заговорила с откровенностью и добродушием.
«Прости меня за то, что я сделала. Прости меня, матушка! Ты же знаешь, я торопливый черт — для чертовой конечности я, без сомнения. Прости меня, я говорю! Делай сейчас; вот, я достану что-нибудь, чтобы остановить кровь!»
В этот момент она с ловкостью дикой кошки прыгнула на старый сундук, стоявший в углу хижины. Вытянувшись во всю длину, она сумела сдернуть несколько старых паутин, которые лежали нетронутыми годами, и при этом сбила какое-то металлическое вещество, упавшее на пол.
«Боже мой, матушка!» — воскликнула она. «Что это? О, табакерка! А что это на ней? Дай-ка подумать. Две буквы — «П» и «М». «П.М.» - ой, что бы это могло значить? Ну и черт с ним. Пусть лежит на полке. Не смотри на меня так сердито. Я говорю, приложи эту паутину к лицу, она остановит кровотечение. Спокойной ночи, и пусть это будет тебе уроком, чтобы ты больше не поднимала на меня руку».
Девушка ушла, чтобы провести ночь на танцах и поминках, а мачеха, перевязав рану как могла, села у огня и начала размышлять.
Вскоре она взяла табакерку и, внимательно ее осмотрев, сложила руки.
«Это то же самое!» - воскликнула она. «О, милосердный Боже, это правда, это правда! Я знаю это по сломанной петле и двум буквам! Спаситель жизни, чем это кончится, и что я буду делать? Но, в любом случае, я должна это спрятать и убрать подальше от него». Она вышла и засунула ящик под соломенную крышу, чтобы невозможно было заподозрить, что крыша была нарушена.
II.--Пророки строят планы
-------------------------
В тот же вечер Доннела на дороге из Баллинэфейла, рыночного города, догнал Джерри Салливан, борющийся фермер, и они вместе направились к дому последнего.
«Этот жалкий сезон, вместе с низкими ценами и высокой арендной платой, должен оставить мрачный и ужасный вид для страны, Боже, помоги нам!» - сказал Салливан.
«Да», ответил Черный Пророк, «если бы вы только знали это. Разве Всемогущий, в Своем гневе, не возвещает об этом в этот момент через небеса и воздух? Оглянитесь вокруг и скажите, что вы видите, что не предвещает голод. Разве темный, сырой день и дождь, дождь, дождь не предвещают этого? Разве гниющие посевы, нездоровый воздух и зеленая сырость не предвещают этого? Разве небо без солнца, тяжелые облака и яростный огонь запада не предвещают этого? Разве воздух не страница пророчества, и небо не страница пророчества, где каждый может прочитать о голоде, эпидемии и смерти?»
«Было время», сказал Салливан, «и это не так давно, когда я мог оказать вам радушный и сердечный прием; но теперь я могу оказать вам лишь скромный и смиренный прием. Но если бы он был лучше, вы были бы так же желанны, и что еще вы можете сказать?»
«Ну, — ответил другой, — что еще ты можешь сказать? Я благодарен тебе, Джерри, и я приму твое любезное предложение».
Наступила ночь, когда они добрались до дома, где следы нищеты были видны как на обитателях, так и на мебели.
Салливан был странно взволнован - он обнаружил украдкой подслушанный разговор на улице между своей старшей дочерью и юным Конди Далтоном.
Мейв Салливан — юное создание девятнадцати лет, обладавшее редкой природной красотой и ангельской чистотой — смертельно побледнела, когда заговорил ее отец
«Бриджит», - сказал Салливан, поворачиваясь к жене, - «я говорю тебе, что я наткнулся на нашу непочтительную дочь, водящуюся с сыном человека, убившего ее дядю, моего единственного брата, - водящуюся с парнем, которого, как знает Дэн МакГоуэн, еще повесят, потому что он только что сам ему об этом сказал».
«Ты бредишь, Джерри, — воскликнула его жена. — Ты же не хочешь сказать, что она разговаривала или позволяла себе какие-либо вольности с молодым Конди Далтоном? Нет, Джерри, не говори этого, ни в коем случае!»
Но возмущение Салливана быстро перешло в тревогу и отчаяние, так как его дочь пошатнулась и упала бы на землю, если бы Доннел не подхватил ее.
«Спаси меня от этого человека!» — закричала она Доннелу, прижимаясь к матери. «Не подпускай его ко мне! Не могу сказать почему, но я его смертельно боюсь!»
Ее родители, уже сожалевшие о своих резких словах, изо всех сил старались ее утешить.
«Не тревожься, мое прелестное создание», — тихо сказал Черный Пророк. «Я вижу перед тобой великое счастье. Я вижу великого и красивого мужа и прекрасный дом для жизни. Величие и богатство ждут ее, ибо ее красота и ее доброта все это принесут».
Когда семья, после того как отец вознес несколько простых молитв, отправилась спать, Салливан снял старое пальто брата и накинул его на Макгоуэна, который уже лежал в постели. Но тот тут же сел и стал умолять его убрать пальто.
На следующее утро перед отъездом Доннел повторил Мейв Салливан свое пророчество о счастливом и благополучном браке.
Но Мейв, знавшая, к кому она испытывает привязанность, не нашла утешения в этих предсказаниях, поскольку Далтоны страдали от нищеты не меньше, чем их соседи.
Что касается Доннела МакГована, хитрого и беспринципного, его план состоял в том, чтобы заполучить Мейв для молодого Дика из Грейнджа, мелкого землевладельца и расточителя. Чтобы сделать это, он полагался на помощь своей дочери Сары и был разочарован. Ведь Сара должна была найти Мейв Салливан своей подругой, и она отказалась от плана своего отца, чтобы девушке не причинили вреда.
III.--Тень преступления
-----------------------
С голодом пришел тиф, и положение страны стало невообразимо ужасным. Тысячи людей были доведены до нищенства, многие погибли прямо на дорогах, а дорога была буквально черной от похорон. Временные сараи были возведены недалеко от обочин, в них содержались больные лихорадкой, у которых не было другого дома.
Под алчным безумием голода правовые ограничения и моральные принципы были забыты, и вспыхнули голодные бунты. По всей стране было разбросано множество фермеров с переполненными зернохранилищами, которые могли позволить себе хранить свои запасы в больших количествах, пока не наступил год дефицита и высоких цен; и люди, раздраженные сверх всякой меры, видели длинные вереницы повозок с продовольствием, направлявшихся в соседние гавани для экспорта.
Вот это был необычайный факт!
День за днем ;;суда, груженные ирландской провизией, полученной от населения, погибающего от голода и вызванной им эпидемии, выходили из наших портов, в то время как другие суда прибывали, груженные нашей провизией, отправленной обратно, благодаря благотворительности Англии, нам на помощь.
Подстрекаемые страданиями, толпы людей вышли перехватывать повозки с едой и машины с продовольствием, а повозки и автомобили останавливали на дорогах, а еду, которую они везли, открыто отбирали.
Сама Сара Макгоуэн отправилась в Далтонс, где свирепствовали тиф и голод, чтобы оказать посильную помощь, и Мейв Салливан сделала бы то же самое, если бы не мольбы ее родителей, которые боялись страшной лихорадки.
Черный Пророк один продолжал свой путь невозмутимым, замышляя осуществить свои гнусные цели. Ему было мало того, что Мэйв должна была быть похищена; он также запланировал ограбление на ту же ночь, и был полон решимости добиться осуждения старого Конди Далтона за почти забытое убийство Салливана в долине.
МакГован был вынужден пойти на этот последний шаг из-за своего собственного расстроенного ума. Исчезновение табакерки обеспокоило его, поскольку, когда он искал ее под соломой, ее там уже не было, а обнаружение его женой скелета, зарытого около их хижины, вызвало у него еще большее беспокойство. Затем Сара последовала за ним однажды ночью, когда он шел во сне, к тайной могиле убитого человека, и хотя Пророк не сказал в тот раз ничего, чтобы обвинить себя, он был раздосадован происшествием.
Итак, по информации Доннела Макгоуэна и человека по имени Родди Дункан, который был глубоко замешан в тонких злодеяниях Пророка, скелет был выкопан, а старый Конди Далтон арестован.
«Это воля Божья!» — ответил старик, когда полицейские вошли в его несчастное жилище и обвинили его в убийстве Бартоломью Салливана. «Это воля Божья, и я больше не буду ее утешать. Уведите меня. Я виновен, я виновен!»
Сара прислуживала Далтонам в то самое время, когда ее отец доносил на старика Конди, и присутствовала, когда полиция забрала его под стражу. Вскоре после этого, когда она вышла из дома, ее свалил тиф.
В сарае, который состоял всего лишь из нескольких палок, сложенных у края канавы, и остатков соломы в качестве подстилки, Мейв Салливан нашла страдающую девочку, у которой не было никакой подушки, кроме кучки земли.
«Отец милосердия! — подумала Мэйв, — как она будет жить, как она сможет жить здесь? И она должна умереть таким жалким образом в христианской стране?»
Сара лежала, стонала от боли, а затем бредила.
«Я не нарушу своего обещания, отец, но я разобью себе сердце; и я даже не могу ее предупредить. Ах, но это предательство, и я ненавижу это. Нет, нет, я не буду принимать в этом участия — распоряжайтесь этим по-своему!»
«Дорогая Сара, разве ты меня не узнаешь?» — нежно сказала Мейв. «Посмотри на меня — я Мейв Салливан, твоя прдруга, который любит тебя».
«Кто это?» — спросила Сара, слегка вздрогнув. «У меня никогда не было никого, кто бы заботился обо мне — ни матери; много раз — часто — часто — весь мир — кто-то, кто любил бы меня. О, выпивка! Неужели нет никого, кто дал бы мне выпивку? Я горю, я горю! Мейв Салливан, сжалься надо мной — я слышала, как кто-то назвал ее имя — я умру, если ты не дашь мне выпивку!»
Мейв поспешно принесла воды, и в течение двух-трех дней положение Сары, благодаря вниманию Мейв и ее соседей, изменилось к лучшему, и ее отвезли на носилках домой, в хижину Пророка, но через несколько дней она умерла.
Именно осознание того, чем она обязана Мейв, заставило Сару расстроить заговор отца по ее погублению.
Ограбление оказалось не более успешным, чем похищение, поскольку Родди Дункан отказался от участия в нем, а Доннел МакГоуэн узнал, что дом, который собирались ограбить, хорошо охраняется.
IV.--Удивительный свидетель
---------------------------
Суд был переполнен, когда Корнелиус Далтон предстал перед судом по обвинению в преднамеренном убийстве Бартоломью Салливана, ударив его по голове тростью, и когда старик встал, все глаза были обращены на него. Было ясно, что на его лице было признание вины, поскольку вместо того, чтобы казаться прямым и независимым, он оглядывался с выражением раскаяния и печали, и его с трудом удалось убедить признать себя «невиновным».
Первым вызванным свидетелем был Джеремайя Салливан, который дал показания о том, что на одной из рождественских ярмарок в 1798 году он присутствовал при ссоре между его покойным братом Бартлом и заключенным. Они оба выпивали, и их друзья разняли их. После этого он никогда не видел брата живым. Затем он дал показания о том, что нашел пальто и шляпу брата измятыми и порванными.
Следующим свидетелем был Родди Дункан, который дал показания о том, что в ту ночь он проезжал мимо машины и увидел, как какой-то человек тащил что-то тяжелое, вроде мешка. Затем он крикнул: это Конди Далтон? И получил ответ: «К сожалению, да!», на что тот пожелал ему спокойной ночи.
Затем пришел Пророк. Он сказал, что шел через Долину, когда пришел в уединенное место, где нашел тело Бартоломью Салливана, а рядом с ним могилу глубиной в два фута. Затем он мельком увидел среди кустов заключенного, Конди Далтона, с лопатой в руке. Он крикнул и, не получив ответа, был рад, что благополучно отделался.
На перекрестном допросе он сказал: «Причина, по которой он оставил это дело до сих пор, заключалась в том, что он не хотел стать причиной преждевременной смерти ближнего. Однако совесть его всегда беспокоила, и в последнее время убитый много раз являлся ему и угрожал за то, что он не раскрыл то, что знал».
«Вы говорите, что убитый явился вам. Кто из них?»
«Питер Магеннис — что я имею в виду? Я имею в виду Бартла Салливана».
Адвокат защиты попросил судью и присяжных записать Питера Магенниса, а затем спросил Пророка, каким человеком был Бартл Салливан.
«Это был весьма примечательный внешне человек: плотный, с длинным лицом и шрамом на подбородке».
«Я видел его мертвым после того, как его убили».
«Как вы думаете, если бы он восстал из могилы, вы бы его узнали?»
Затем советник повернулся, заговорил с кем-то позади, и какой-то незнакомец подошел и взобрался на стол, оказавшись лицом к лицу с Черным Пророком.
«Видел ли ты меня мертвым или похороненным, лучше знать тебе», — сказал незнакомец. «Все, что я могу сказать, это то, что я здесь, Бартл Салливан, живой и здоровый».
Услышав это имя, толпа устремилась вперед, узнавая Бартла Салливана и выражая свое узнавание всеобщим ликованием.
Однако там присутствовали два человека — Конди Далтон и Пророк, на которых появление Салливана произвело совершенно противоположное впечатление.
Старый Далтон сначала вообразил себя во сне, и только когда Салливан, пообещав все объяснить, подошел, пожал ему руку и попросил прощения, старик понял, что он невиновен.
Пророк посмотрел на Салливана скорее с огорчением, чем с удивлением; затем тень легла на его лицо, и он пробормотал себе под нос: «Я обречен! Что-то заставило меня сделать это».
Судебный процесс был быстро завершен. Брат Салливана и несколько присяжных установили его личность, и Конди Далтон был оправдан.
Затем судья приказал взять Пророка и Родди Дункана под стражу и немедленно подготовить обвинительный акт о лжесвидетельстве. Однако против МакГована было выдвинуто более тяжкое обвинение в убийстве, в убийстве возчика по имени Питер Магеннис, и на следующий день он оказался на том самом месте, где стоял Далтон.

V.--Судьба: Первооткрыватель
----------------------------
Суд над Доннелом МакГованом пролил свет на несколько странных вещей. Было доказано, что настоящее имя Пророка было МакИвор, что у него была живая жена, и что эта жена была сестрой убитого возчика Питера Магенниса. После убийства МакИвор сбежал в Америку со своей дочерью, и жена потеряла его из виду. Она только недавно вернулась в эти края и опознала скелет своего брата по определенному уродству стопы.
Затем торговец табаком, известный в округе как Тодди Мак, дал показания о том, что он подарил Магеннису стальную табакерку с выбитыми на ней буквами «П. М.».
Именно Родди Дункан увидел эту табакерку, спрятанную под соломенной крышей, и, ничего не зная о ее истории, отдал ее Саре Макгоуэн, которая, столь же невежественная, отдала ее молодому человеку, назвавшему себя Хэнлоном, но на самом деле являвшемуся сыном Магенниса.
В ночь убийства несчастная женщина, которую Сара называла мачехой и которая жила с Черным Пророком, увидела табакерку в руках МакГована, а в ней лежал рулон банкнот. Когда она спросила, как он ее раздобыл, он дал ей записку и сказал: «Вот и все объяснения, которые вы можете желать».
Цепи косвенных доказательств оказалось достаточно, чтобы установить вину Пророка, и судья вынес ему смертный приговор.
Пророк выслушал приговор, не дрогнув, и лишь повернулся к тюремщику, чтобы сказать: «Теперь, когда все кончено, чем скорее я попаду в свою камеру, тем лучше. Я слишком долго презирал мир, чтобы хоть на одно проклятие обращать внимание на то, что он говорит или думает обо мне».
Сара, которая узнала о судьбе своего отца, когда она лежала на смертном одре, опекаемая Мейв Салливан и ее новообретенной матерью, послала приговоренному последнее послание. «Скажи, что его дочь, если сможет, будет с ним и через стыд, и через позор, и через смерть; что она презирает мир ради него; и что, поскольку он сказал однажды в своей жизни, что любит ее, она простит ему все тысячу раз и положит за него свою жизнь».
Оправдание старого Конди Далтона, который годами терзал себя угрызениями совести, полагая, что убил Салливана, и так и не поняв исчезновения тела, а также воскрешение честного Бартла Салливана наполнили всю округу радостью.
Благодаря деньгам своего друга Тодди Мака Далтон вновь обосновался на ферме, которую он был вынужден оставить, а когда болезнь и суровая зима прошли, Мейв и молодой Конди Далтон счастливо поженились.
Родди Данкан был сослан за дачу ложных показаний. Бартл Салливан на первом общественном вечере, который две семьи, Салливаны и Далтоны, провели вместе после суда, прояснил тайну своего исчезновения.
«Я помню, как дрался», сказал он, «с Конди в ту ночь, и это была дьявольская битва. Мы пошли на угол поля около Серого камня, чтобы решить ее. Я сразу забыл, что произошло, пока не обнаружил себя лежащим на повозке с Макмахонами, которые жили в десяти или двенадцати милях за горами. Ну, я чувствовал себя опозоренным, будучи побежденным Коном Далтоном, и поскольку я любил сестру Макмахона, что бы вы хотели, но мы отправились вместе в Америку, потому что, видите ли, она обещала выйти за меня замуж, если я поеду. Ну, мы с ней поженились, когда добрались до Бостона, и Тодди, который стал торговцем, вернулся с хорошим кошельком и жил с нами. Наконец я начал тосковать по дому, и поэтому мы все собрались вместе. И, слава богу, мы все успели оправдать невиновных и наказать виновных; да, и наградить хороших тоже, а, Тодди?"
9.ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ-Чарльз Лютвидж Доджсон(27.01-1832-14.01.1898)
Настоящее имя Льюиса Кэрролла было Чарльз Лютвидж Доджсон, и он родился в Дарсбери, Англия, 27 января 1832 года. Получив образование в Рагби и Крайстчерче, Оксфорд, он специализировался на математических предметах. Избранный студентом своего колледжа, он стал преподавателем математики в 1855 году, продолжая заниматься этим до 1881 года. Его слава основана на детской классике «Приключения Алисы в Стране чудес», изданной в 1865 году, которая была переведена на многие языки. Ни одна современная сказка не сравнится с ней по популярности. Очарование книги заключается в ее непринужденном юморе и детской фантазии, сдерживаемой благоразумием особенно ясного и аналитического ума. Хотя кажется странным, что авторитет в области Эвклида и логики должен был быть изобретателем столь развлекательной и безответственной истории, если мы рассмотрим его историю критически, мы увидим, что только логический ум мог извлечь столько подлинного юмора из преднамеренной атаки на разум, в которой значительный элемент веселья возникает из попыток примирить непримиримое. Книгу, вероятно, читали как взрослые, так и молодые люди, и ни одно юмористическое произведение не заслуживает более сердечной похвалы как изгоняющее заботы. Оригинальные иллюстрации сэра Джона Тенниела почти так же известны, как и сама книга.
15.Приключения Алисы в Стране Чудес
===================================
I.Что случилось в кроличьей норе?
-----------------------------------
Алиса уже начинала уставать от сидения рядом с сестрой на берегу и от безделья; раз или два она заглядывала в книгу, которую читала сестра, но в ней не было ни картинок, ни разговоров. «А какая польза от книги, — подумала Алиса, — без картинок и разговоров?»
Итак, она размышляла про себя (насколько могла, потому что из-за жаркого дня она чувствовала себя очень сонной и глупой), стоит ли удовольствие от плетения венка из маргариток того, чтобы встать и собрать маргаритки, как вдруг рядом с ней пробежал Белый Кролик с розовыми глазами.
В этом не было ничего особенно примечательного; и Алиса не считала чем-то таким уж необычным услышать, как Кролик сказал себе: «О, боже! О, боже! Я опоздаю!» Но когда Кролик действительно вынул часы из кармана жилета, посмотрел на них и поспешил дальше, Алиса вскочила на ноги, потому что ей пришло в голову, что она никогда раньше не видела кролика ни с карманом жилета, ни с часами, которые можно было бы из него вытащить, и, сгорая от любопытства, она побежала за ним через поле и как раз вовремя увидела, как он нырнул в большую кроличью нору под изгородью.
В следующий момент Алиса нырнула следом за ним, ни разу не задумавшись о том, как ей теперь выбраться обратно.
Кроличья нора какое-то время шла прямо, как туннель, а затем внезапно обрывалась вниз, так внезапно, что у Алисы не было ни минуты, чтобы подумать об остановке, прежде чем она обнаружила, что падает в нечто, похожее на очень глубокий колодец.
Либо колодец был очень глубоким, либо она падала очень медленно, потому что у нее было достаточно времени, пока она спускалась, чтобы осмотреться и подумать, что произойдет дальше.
«Ну что ж, — подумала Алиса, — после такого падения я не стану задумываться и спрыгну с лестницы».
Вниз, вниз, вниз. Неужели падение никогда не кончится? "Интересно, провалюсь ли я сквозь землю? Как забавно будет оказаться среди людей, которые ходят, опустив голову! Антипатии, я думаю" (она была рада, что на этот раз ее никто не слушает, так как это слово звучало совсем не так).
Вниз, вниз, вниз. Неужели падение никогда не кончится? "Интересно, провалюсь ли я сквозь землю? Как забавно будет оказаться среди людей, которые ходят, опустив голову! Антипатии, я думаю" (она была рада, что на этот раз ее никто не слушает, так как это слово звучало совсем не так).
Вниз, вниз, вниз. И вдруг — бах! бах! — она упала на кучу палок и сухих листьев, и падение закончилось.
Алиса ничуть не пострадала и в мгновение вскочила на ноги. Она подняла глаза, но над ней было темно; перед ней был еще один длинный проход, и Белый Кролик все еще был виден, торопясь по нему. Нельзя было терять ни минуты. Алиса умчалась прочь, как ветер, и как раз успела услышать, как он сказал, поворачивая за угол: «О, мои уши и усы, как поздно становится!» Она была совсем рядом, когда повернула за угол, но Кролика больше не было видно. Она оказалась в длинном узком зале, который освещали лампы, свисающие с крыши.
В холле она наткнулась на маленький трехногий столик, сделанный полностью из цельного стекла. На нем не было ничего, кроме крошечного золотого ключа, и первой мыслью Алисы было, что он мог принадлежать одной из дверей холла; но, увы! либо замки были слишком большими, либо ключ был слишком маленьким, потому что, в любом случае, он не открывал ни одну из них. Однако, во второй раз она наткнулась на низкую занавеску, которую она не замечала раньше, а за ней была маленькая дверь примерно пятнадцати дюймов высотой. Она попробовала маленький золотой ключ в замке, и, к ее великому удовольствию, он подошел.
Алиса открыла дверь и обнаружила, что она ведет в небольшой проход, не намного больше крысиной норы. Она опустилась на колени и посмотрела вдоль прохода в самый прекрасный сад, который вы когда-либо видели. Как ей хотелось выбраться из этого темного зала и побродить среди этих клумб с яркими цветами и прохладных фонтанов, но она даже не могла просунуть голову в дверной проем.
Казалось, нет смысла ждать возле маленькой двери, поэтому она вернулась к столу, втайне надеясь найти на нем еще один ключ или, по крайней мере, книгу правил о том, как складывать людей, словно телескопы. На этот раз она обнаружила на столе маленькую бутылочку ("Ее точно не было здесь раньше", - сказала Алиса), а на горлышке бутылки была привязана бумажная этикетка с красивой надписью большими буквами: "ВЫПЕЙ МЕНЯ". Алиса попробовала ее и очень скоро допила до конца.
«Какое странное чувство!» — сказала Алиса. «Наверное, я закрываюсь, как телескоп».
И так оно и было на самом деле; теперь она была всего лишь десяти дюймов ростом, и ее лицо прояснилось при мысли, что теперь она достигла нужного размера, чтобы пройти через маленькую дверцу в этот прекрасный сад... Но, увы бедной Алисе, когда она подошла к двери, то обнаружила, что забыла маленький золотой ключик, а когда она вернулась за ним к столу, то обнаружила, что никак не может до него дотянуться.
Вскоре ее взгляд упал на маленькую стеклянную коробочку, лежавшую под столом. Она открыла ее и нашла в ней очень маленький тортик, на котором были красиво выведены смородиной слова СЪЕШЬ МЕНЯ.
Она очень скоро доела торт.
"Всё чудесатее и чудесатее!" воскликнула Алиса (она была так удивлена, что на мгновение совсем забыла, как правильно говорить по-английски). "Теперь я раздвигаюсь, как самый большой телескоп на свете. Прощайте, ножки!" (потому что, когда она посмотрела вниз на свои ноги, они казались почти невидимыми, так далеко они отодвигались). "О, мои бедные маленькие ножки! Интересно, кто теперь будет надевать на вас туфельки и чулочки, милые?"
Как раз в этот момент ее голова стукнулась о крышу зала; на самом деле, теперь она была уже более девяти футов ростом, и она тут же схватила маленький золотой ключик и поспешила к садовой двери.
Бедная Алиса! Она могла только лежать на боку и смотреть в сад одним глазом; но пролезть было еще безнадежнее, чем когда-либо. Она села и снова начала плакать, проливая галлоны слез, пока вокруг нее не образовалась большая лужа, около четырех дюймов глубиной, и достигающая половины зала.
Через некоторое время она услышала вдалеке топот ног и поспешно вытерла глаза, чтобы увидеть, что приближается. Это возвращался Белый Кролик, великолепно одетый, с парой белых лайковых перчаток в одной руке и большим веером в другой. Он бежал рысью, бормоча себе под нос: «О, Герцогиня! Герцогиня! Или она не будет в ярости, если я заставлю ее ждать!»
Алиса была в таком отчаянии, что готова была обратиться за помощью к кому угодно; поэтому, когда Кролик приблизился к ней, она начала робким голосом: «Если вы позволите, сэр...»
Кролик резко вздрогнул, выронил перчатки и веер и со всех ног бросился прочь в темноту.
Алиса взяла веер и перчатки, и, поскольку в зале было очень жарко, она продолжала обмахиваться веером все время, пока говорила.
«Боже мой! Как все сегодня странно! Как все это загадочно! Попробую вспомнить все, что знала раньше. Дай-ка подумать: четырежды пять — двенадцать, а четырежды шесть — тринадцать, а четырежды семь — о, боже мой, такими темпами мне никогда не дойти до двадцати!» Но тут же, взглянув на свои руки, она с удивлением обнаружила, что надела одну из маленьких белых лайковых перчаток кролика, пока говорила.
«Как я могла это сделать? — подумала она. — Я, должно быть, снова становлюсь маленькой».
Она встала и подошла к столу, чтобы измерить себя, и обнаружила, что, насколько она могла предположить, ее рост теперь около двух футов, и она продолжает быстро уменьшаться. Вскоре она поняла, что причиной этого был веер, который она держала, и она поспешно его отбросила, как раз вовремя, чтобы спасти себя от полного уменьшения. Теперь она поспешила к маленькой дверце, но, увы, она снова была закрыта. «Я заявляю, что это очень плохо, что это так!» — сказала она вслух, и как раз в тот момент, как она говорила, ее нога поскользнулась, и в следующий момент, плюх! она оказалась по подбородок в соленой воде. Это была лужа слез, которые она пролила, когда была девяти футов ростом!
II.--Озеро слез и вечеринка животных
------------------------------------
Тут она услышала, как что-то плещется в бассейне немного поодаль, и подплыла поближе, чтобы разглядеть, что это такое. Сначала она подумала, что это морж или бегемот, но потом вспомнила, какая она теперь маленькая, и вскоре поняла, что это всего лишь мышь, которая проскользнула туда, как и она сама.
«А будет ли какая-нибудь польза, — подумала Алиса, — поговорить с этой мышью? Здесь внизу все так необычно, что я думаю, что она, скорее всего, умеет говорить; во всяком случае, нет ничего плохого в попытке». Поэтому она начала: «О Мышь, ты знаешь, как выбраться из этого бассейна? Я очень устала плавать здесь. О Мышь». Мышь посмотрела на нее довольно пытливо и, как ей показалось, подмигнула одним из своих маленьких глаз, но ничего не сказала.
«Возможно, она не понимает по-английски», — подумала Алиса. «Я полагаю, это французская мышь, прибывшая с Вильгельмом Завоевателем». Поэтому она снова начала: «ou est ma catte?» — это было первое предложение в ее учебнике французского языка. Мышь внезапно выпрыгнула из воды и, казалось, вся затряслась от страха. «О, прошу прощения!» — поспешно воскликнула Алиса, боясь, что она обидела бедное животное. «Я совсем забыла, что вы не любите кошек».
«Не как кошки!» — закричала Мышь пронзительным, страстным голосом. «Ты бы хотела кошек, если бы был мной?» Мышь уплывала от нее так быстро, как только могла. Поэтому она тихонько позвала ее вслед.
«Мышка, дорогая! Возвращайся, и мы не будем говорить о кошках или собаках, если они тебе не нравятся!» Когда Мышка услышала это, она повернулась и медленно поплыла обратно к ней; ее лицо было совсем бледным (от страсти, подумала Алиса), и она сказала тихим, дрожащим голосом: «Давай доберемся до берега, и я расскажу тебе свою историю, и ты поймешь, почему я ненавижу кошек и собак».
Пора было идти, потому что бассейн становился все более переполненным птицами и животными, которые в него упали; там были утка и додо, лори и орленок, и другие любопытные создания. Алиса повела, и вся компания поплыла к берегу.
Очень странного вида компания мокрых птиц и животных теперь собралась на берегу Озера Слез; но они были не такими странными, как их разговор. Сначала Мышь, которая была довольно авторитетной персоной среди них, попыталась высушить их, рассказывая им ужасно сухие истории из истории. Но Алиса призналась, что она была такой же мокрой, как и всегда, после того, как послушала отрывки из английской истории; поэтому Додо предложила провести гонку Caucus. Они все начинали, когда хотели, и останавливались, когда хотели. Додо сказал, что все выиграли, и Алисе пришлось вручить призы. К счастью, у нее были некоторые сладости, которые не были мокрыми, и было всего по одному для каждого из них, но ни одного для нее. Компания хотела, чтобы и она получила приз, и так как у нее как раз был напёрсток, Додо приказал ей вручить его ему, а затем, с большой церемонией, Додо вручил его ей, сказав: «Мы просим вас принять этот изящный напёрсток», и все они зааплодировали.
Конечно, Алиса посчитала все это очень абсурдным; но теперь они были сухими и начали есть свои сладости. Затем Мышь начала рассказывать Алисе свою историю и объяснять, почему она ненавидит C и D — потому что она боялась говорить «кошки» и «собаки». Но вскоре она обидела Мышь, сначала приняв ее «длинную и грустную историю» за «длинный хвост», а затем подумав, что это означает «узел», когда она сказала «нет», так что она разозлилась. Затем, когда она упомянула Дину остальным и сказала им, что это имя ее кошки, птицы забеспокоились, и одна за другой вся компания постепенно ушла и оставила ее совсем одну. Как раз когда она начала плакать, она услышала топот маленьких ножек и наполовину подумала, что это, возможно, Мышь возвращается, чтобы закончить свой рассказ.
Это был Белый Кролик, медленно трусивший обратно и тревожно оглядывавшийся по сторонам, словно он что-то потерял, и она услышала, как он бормочет себе под нос: «Герцогиня! Герцогиня! О, мои милые лапки! О, моя шерсть и усы! Она казнит меня, это так же верно, как то, что хорьки — это хорьки! Где я мог их потерять, интересно?»
Очень скоро Кролик заметил Алису и крикнул ей сердито: «Что ты здесь делаешь, Мэри Энн? Беги сейчас же домой и принеси мне пару перчаток и веер. Скорее, сейчас же!»
"Он принял меня за свою горничную," - подумала она, убегая. "Как же он удивится, когда узнает, кто я! Но лучше отнесу ему веер и перчатки - если, конечно, смогу их найти." С этими словами она наткнулась на аккуратный домик, на двери которого красовалась блестящая медная табличка с именем У. КРОЛИК, выгравированным на ней. Внутри дома с ней произошло странное приключение, потому что она решила попробовать, что будет, если выпить из бутылки, которую она нашла в комнате, и выросла настолько большой, что дом едва мог ее вместить. Белый Кролик и некоторые из его друзей, включая Билла, Ящерицу, бросили много маленьких камешков в окно, и они превратились в крошечные пирожные. Алиса съела несколько и с радостью обнаружила, что начала сразу же уменьшаться. Как только она стала достаточно маленькой, чтобы пройти через дверь, она выбежала из дома и обнаружила снаружи целую толпу маленьких животных и птиц. Бедная Ящерица, Билл, была в центре, её поддерживали  две морские свинки, которые давали ей что-то из бутылки. Они все бросились на Алису, как только она появилась, но она убежала так быстро, как только могла, и вскоре оказалась в безопасности в густом лесу.
III.--Приключения в лесу
-------------------------
 Оказавшись в лесу, она с нетерпением ждала возможности вернуться к своему нормальному размеру, а затем попасть в этот прекрасный сад. Но как? Заглянув за гриб, она увидела большую синюю гусеницу, которая сидела на его верхушке, сложив руки, тихонько курила длинный кальян и не обращала ни малейшего внимания ни на нее, ни на что-либо еще. Наконец, сонным образом, она заговорила с ней, и она сказала ей, чего так сильно хотела — снова вырасти до своего нормального размера.
«Мне бы хотелось быть немного длиннее», — сказала она. «Три дюйма — это такой жалкий рост».
«Это действительно очень хорошая высота», — сердито сказала Гусеница, выпрямляясь во время разговора (ее рост был ровно три дюйма).
«Но я к этому не привыкла», — жалобно взмолилась бедная Алиса. И подумала про себя: «Хотелось бы, чтобы эти создания не были так легко обижаемы».
«Со временем ты привыкнешь», — сказала Гусеница, сунула кальян в рот и снова начала курить.
На этот раз Алиса терпеливо ждала, пока она не решит заговорить снова. Через минуту или две Гусеница вынула кальян изо рта, зевнула раз или два и встряхнулась. Затем она слезла с гриба и уползла в траву, просто заметив по пути: «Одна сторона заставит тебя стать выше, а другая — ниже».
«Одна сторона чего? Другая сторона чего?» — подумала про себя Алиса.
«Гриба», — сказала Гусеница, словно она спросила об этом вслух, и в следующее мгновение она скрылась из виду.
Алиса задумчиво смотрела на гриб в течение минуты, пытаясь понять, где у него две стороны, и поскольку он был идеально круглым, она нашла это очень сложным вопросом. Однако, в конце концов, она протянула руки вокруг него, насколько это было возможно, и отломила кусочек края каждой рукой.
«И теперь, что есть что?» — сказала она себе и откусила немного от правого куска, чтобы попробовать эффект. В следующий момент она почувствовала сильный удар под подбородком; он попал ей в ногу!
Она была очень напугана этой внезапной переменой, но она чувствовала, что нельзя терять времени, так как она быстро уменьшалась, поэтому она сразу же принялась за работу, чтобы съесть часть другого куска. Ее подбородок был так плотно прижат к ее ноге, что едва хватало места, чтобы открыть рот; но она сделала это в конце концов и сумела проглотить кусочек левого куска.
В следующую минуту она стала такой высокой, что ее шея поднялась, как стебель из моря зеленых листьев, а эти зеленые листья были деревьями леса. Но, откусывая кусочки гриба, она наконец-то смогла уменьшиться до своего обычного роста. Но, боже мой, чтобы попасть в первый попавшийся ей дом, ей пришлось съесть еще немного гриба из правой руки и уменьшиться до девяти дюймов. Снаружи дома она увидела Рыбо-лапок и Лягушачь-лапок с приглашениями от Королевы к Герцогине, которые приглашали ее сыграть в крокет. Герцогиня жила в доме, и внутри стоял ужасный шум, и когда дверь открылась, вылетела тарелка. Но Алиса наконец вошла и обнаружила странное положение вещей. Герцогиня и ее кухарка ссорились из-за того, что в супе было слишком много перца. Кухарка швыряла в Герцогиню все, что попадалось ей под руку, и чуть не отбила нос ребенку кастрюлей.
Герцогиня держала ребенка на коленях и нелепо его бросала, наконец самым бессердечным образом швырнув его Алисе. Она вынесла его за дверь, и вот он превратился в маленького поросенка, выпрыгнул из ее рук и убежал в лес.
«Если бы он вырос, — сказала она, — из него получился бы ужасно уродливый ребенок; но, по-моему, из него получилась бы довольно красивая свинья».
Она была немного поражена, увидев Чеширского Кота, которого она впервые увидела в доме Герцогини, сидящим на ветке дерева. Кот только ухмыльнулся, увидев Алису. Он выглядел добродушным, подумала она; однако у него были очень длинные когти и множество зубов, поэтому она чувствовала, что к нему следует относиться с уважением.
«Чеширский кот», — сказала она, — «что за люди здесь живут?»
«Вон там», — сказал Кот, махнув правой лапой, — «живет Шляпник; а в том направлении», — махнув другой лапой, — «живет Мартовский Заяц. Заходите к кому хотите; они оба сумасшедшие».
Она не прошла много времени, прежде чем увидела дом Мартовского Зайца. Она подумала, что это, должно быть, тот самый дом, потому что трубы были в форме ушей, а крыша была покрыта мехом. Дом был таким большим, что она не хотела подходить ближе, пока не съела еще немного гриба слева и не поднялась примерно на два фута; даже тогда она довольно робко подошла к нему, говоря себе: «А вдруг он все-таки взбесится. Я почти жалею, что не пошла вместо этого к Шляпнику».
IV.--Алиса на Безумном Чаепитии
-------------------------------
Под деревом перед домом стоял стол, за которым пили чай Мартовский Заяц и Шляпник; между ними крепко спала Соня, а двое других использовали ее как подушку, облокотившись на нее локтями, и разговаривали через ее голову.
Стол был большой, но все трое столпились в одном углу.
«Нет места! Нет места!» — закричали они, увидев приближающуюся Алису.
«Там полно места!» — возмутилась Алиса. И она села в большое кресло на одном конце стола.
«Какой сегодня день месяца?» — спросил Шляпник, обращаясь к Алисе.
Он вынул часы из кармана и беспокойно смотрел на них, время от времени встряхивая их и поднося к уху.
Алиса немного подумала и сказала: «Четвертый».
«Ошиблась на два дня», — вздохнул Шляпник. «Я же говорил, что масло не подойдет», — добавил он, сердито глядя на Мартовского Зайца.
«Это было лучшее масло», — кротко ответил Мартовский Заяц.
«Но, должно быть, туда попали и крошки», — проворчал Шляпник. «Тебе не следовало класть их вместе с хлебным ножом».
Мартовский Заяц взял часы и мрачно посмотрел на них, затем окунул их в чашку с чаем и снова посмотрел на них, но не смог придумать ничего лучшего, чем сказать: «Это было лучшее масло, знаешь ли».
«У нас здесь всегда время пить чай, — объяснил Шляпник, — и у нас нет времени стирать вещи в перерывах».
"Тогда, я полагаю, вы продолжаете двигаться по кругу?" - спросила Алиса.
«Именно так», — сказал Шляпник. «Поскольку вещи изнашиваются».
«А когда вы снова возвращаетесь к началу?» — рискнула спросить Алиса.
«Давайте сменим тему», — прервал его Мартовский Заяц, зевая. «Я голосую за то, чтобы юная леди рассказала нам историю».
«Боюсь, я не знаю ни одной», — сказала Алиса, несколько встревоженная предложением.
«Тогда Соня!» — закричали они оба. «Разбуди Соню!» И они ущипнули ее с двух сторон сразу.
Соня медленно открыла глаза. «Я не спала», — сказала она хриплым, слабым голосом. «Я слышала каждое слово, которое вы, ребята, говорили».
«Расскажи нам историю», — сказал Мартовский Заяц.
«Да, пожалуйста!» — взмолилась Алиса.
«И побыстрее», — добавил Шляпник, — «иначе ты снова уснешь, прежде чем она закончится».
«Жили-были три маленькие сестрички», — торопливо начала Соня, — «и звали их Элси, Лейси и Тилли, и жили они на дне колодца...»
«Чем они жили?» — спросила Алиса, которая всегда проявляла большой интерес к вопросам еды и питья.
«Они питались патокой», — сказала Соня, подумав минуту-другую.
«Они не могли этого сделать, знаешь ли», — мягко заметила Алиса, — «они бы заболели».
«Итак, они были очень больны».
Алиса налила себе чаю и съела хлеб с маслом, а затем повернулась к Соне и повторила свой вопрос: «Почему они живут на дне колодца?»
Соня снова задумалась на минуту или две, а затем сказала: «Это был колодец с патокой».
«Такого не бывает», — начала Алиса очень сердито, но Шляпник и Мартовский Заяц зашипели: «Ш! ш!»
«Я хочу чистую чашку», — прервал Шляпник. «Давайте все переместимся на одно место дальше». Он двинулся дальше, пока говорил, и Соня последовала за ним; Мартовский Заяц занял место Сони, а Алиса довольно неохотно заняла место Мартовского Зайца.
«Они учились рисовать», — продолжала Соня, зевая и протирая глаза, потому что ее очень хотелось спать, — «и они рисовали всякие штуки — все, что начинается на М...»
«Почему с буквы М?» — спросила Алиса.
«Почему бы и нет?» — сказал Мартовский Заяц.
К этому времени Соня закрыла глаза и уже начала задремывать; но, когда Шляпник ущипнул ее, она снова проснулась с легким криком и продолжила: «...начинающееся на букву М, например, мышеловки, луна, память и многое... ты ведь говоришь, что вещи «многое от многого»... ты когда-нибудь видела такую ;;вещь, как рисунок многого?»
«Правда, теперь, когда ты меня спрашиваешь», — сказала Алиса в замешательстве, «я не думаю...»
«Тогда тебе не следует разговаривать», — сказал Шляпник.
Эта грубость была больше, чем Алиса могла вынести; она в отвращении встала и ушла. Соня мгновенно уснула, и никто из остальных не обратил ни малейшего внимания на ее уход, хотя она оглянулась один или два раза, наполовину надеясь, что они окликнут ее.
В последний раз, когда она их видела, они пытались засунуть Соню в чайник.
V.--История Мнимой Черепахи и Кадриль Омара
--------------------------------------------
Алиса наконец попала в прекрасный сад, но ей пришлось снова откусить кусочек гриба, чтобы уменьшиться до двенадцати дюймов после того, как она получила золотой ключ, и пройти через маленькую дверь. Это был прекрасный сад, и в нем была площадка для крокета Королевы. Королева Червей очень любила приказывать отрубать головы. «Отрубить ему голову!» было ее любимой фразой, когда кто-то ей не нравился. Она попросила Алису сыграть с ней в крокет, но у них не было правил; вместо молотков у них были живые фламинго, а солдаты должны были стоять на руках и ногах, чтобы образовать обручи. Это было крайне неловко, особенно потому, что мячами были ежи, которые иногда откатывались, не будучи задетыми. Королева сильно поссорилась с Герцогиней и хотела, чтобы ей отрубили голову.
Алиса обнаружила, что положение дел в прекрасном саду совсем не такое прекрасное, как она ожидала. Но после игры в крокет Королева сказала Алисе: «Ты уже видела Ложную Черепаху?»
«Нет», — сказала Алиса. «Я даже не знаю, что такое фальшивая черепаха».
«Это то, из чего делают суп из черепахи», — сказала королева.
«Я никогда не видела и не слышала о таком».
«Тогда пойдем», — сказала Королева, «и он расскажет тебе свою историю».
Вскоре они наткнулись на грифона, крепко спящего на солнце.
«Вставай, ленивая тварь!» — сказала Королева; «и отведи эту молодую леди к Мнимой Черепахе и послушай ее историю. Я должна вернуться и присмотреть за некоторыми казнями, которые я приказала». И она ушла, оставив Алису наедине с Грифоном.
Алиса и Грифон не успели уйти далеко, как увидели вдалеке Черепаху Квази, грустную и одинокую, сидевшую на небольшом выступе скалы, и, когда они приблизились, Алиса услышала, как она вздыхает так, словно её сердце вот-вот разорвется.
Итак, они подошли к Черепахе Квази, которая посмотрела на них большими глазами, полными слез.
«Эта молодая леди», — сказал Грифон, — «она хочет узнать вашу историю».
«Когда-то», — наконец сказала Черепаха Квази с глубоким вздохом, — «я была настоящей черепахой. Когда мы были маленькими, мы ходили в школу в море. Хозяином была старая черепаха. Мы получили лучшее образование. Конечно, сначала шатание и извивание, а затем различные разделы арифметики — амбиции, рассеянность, уродство и насмешка».
«Я никогда не слышала об «уродстве», — рискнула спросить Алиса. «Что это?»
Грифон в удивлении поднял обе лапы.
«Никогда не слышала об уродовании!» — воскликнул он. «Вы знаете, что такое украшать, я полагаю?»
«Да», — с сомнением сказала Алиса, — «это значит — делать — что-либо — красивее».
"Ну, тогда," продолжал Грифон, "если ты не знаешь, что значит "уродовать", то ты простофиля."
Алиса не захотела задавать больше вопросов об этом, поэтому она повернулась к Черепахе Квази и спросила: «Чему еще тебе пришлось научиться?»
«Ну, была Тайна», — ответил Черепаха Квази, перечисляя предметы на своих ластах — «Тайна, древняя и современная, с Мореографией; затем Рисование — учителем Рисования был старый морской угорь, который приходил раз в неделю; он учил нас Растягиванию, Потягиванию и Сворачиванию в Кольца. Классика учила Смеху и Горю, как они говорили».
«А сколько часов в день ты занималась уроками?» — спросила Алиса, торопясь сменить тему.
«Десять часов в первый день», — сказал Мнимая Черепаха, «девять на следующий день и так далее».
«Какой любопытный план!» — воскликнула Алиса.
«Вот почему их называют уроками», — заметил Грифон. «Потому что они становятся все менее значимыми с каждым днем».
Это была совершенно новая идея для Алисы, и она немного подумала, прежде чем сделать следующее замечание. «Значит, одиннадцатый день был праздником?»
«Конечно, так оно и было», — сказала Черепаха Квази.
«А как ты справилась с двенадцатым?» — с нетерпением продолжала Алиса.
«Хватит об уроках, — прервал ее Грифон очень решительным тоном. — Расскажи ей что-нибудь об играх».
Черепаха Квази глубоко вздохнула и провела тыльной стороной ласта по глазам.
«Хотите посмотреть отрывок из «Омаровой кадрили»?» — обратился он к Алисе.
«Очень, очень», — сказала Алиса.
«Давай попробуем первую фигуру», — сказала Ложная Черепаха Грифону. «Знаешь, мы можем обойтись без омаров. Кто из них будет петь?»
«О, ты поешь!» — сказал Грифон. «Я забыл слова».
И они начали торжественно танцевать вокруг Алисы, время от времени наступая ей на пальцы ног, когда проходили слишком близко, и размахивая передними лапами, чтобы отмечать такт, пока Черепаха Квази пела эту песню, очень медленно и печально.

«Ты можешь идти немного быстрее?» — сказал мерланг улитке,
«Позади нас плавает дельфин, и он наступает мне на хвост.
Посмотрите, с каким рвением приближаются омары и черепахи!
Они ждут на галечном берегу — присоединитесь ли вы к танцу?
Ты присоединишься к танцу?
Ты присоединишься к танцу?»

«А теперь давай послушаем о твоих приключениях», — сказал Грифон Алисе после танца.
«Я могла бы рассказать тебе о своих приключениях, начиная с сегодняшнего утра», — немного робко сказала Алиса, — «но нет смысла возвращаться ко вчерашнему дню, потому что тогда я была другим человеком».
«Объясни все это», — сказал Мнимая Черепаха.
«Нет, нет, сначала приключение!» — нетерпеливо сказал Грифон. «Объяснения отнимают так много времени».
Итак, Алиса начала рассказывать им о своих приключениях с того момента, как она впервые увидела Белого Кролика. Через некоторое время вдалеке послышался крик: «Начало Испытания!»
«Пошли!» — крикнул Грифон. И, взяв Алису за руку, он поспешил прочь.
«Что это за испытание?» — задыхалась Алиса на бегу, но Грифон лишь ответил: «Пошли!» — и побежал еще быстрее.
VI.--Суд над Червонным Валетом
------------------------------
Король и Королева Червей сидели на своем троне, когда они прибыли, с большой толпой, собравшейся вокруг них — всевозможные маленькие птицы и звери, а также вся колода карт. Валет стоял перед ними, в цепях, с солдатами по обе стороны, чтобы охранять его; а около Короля был Белый Кролик с трубой в одной руке и свитком пергамента в другой. В самом центре двора стоял стол, на котором стояло большое блюдо с пирожными. Они выглядели так хорошо, что Алисе стало очень голодно смотреть на них. «Хотелось бы, чтобы они закончили испытание», — подумала она, — «и раздали угощения». Но, похоже, шансов на это не было, поэтому она начала оглядываться вокруг, чтобы скоротать время.
«Тишина в суде!» — крикнул Кролик.
«Глашатай, зачитай обвинение!» — сказал король.
После этого Белый Кролик трижды протрубил в трубу, а затем развернул пергаментный свиток и прочитал следующее.

Королева Червей, она испекла несколько пирожных,
Все в летний день;
Валет Червей, он украл эти пирожные,
И унес их прочь.

«Обдумайте свой вердикт», — обратился король к присяжным.
«Еще нет, еще нет!» — поспешно перебил его Кролик. «До этого еще многое предстоит!»
«Вызовите первого свидетеля», — сказал Король, и Белый Кролик трижды протрубил в трубу и крикнул: «Первый свидетель!»
Первым свидетелем был Шляпник. Он вошел с чашкой чая в одной руке и куском хлеба с маслом в другой. «Прошу прощения, Ваше Величество», начал он, «за то, что принес это; но я еще не допил чай, когда за мной послали».
«Сними шляпу», — сказал Король Шляпнику.
«Она не моя», — сказал Шляпник.
«Украдена!» — воскликнул Король, поворачиваясь к присяжным, которые тут же составили протокол об этом факте.
«Я держу их на продажу, — пояснил Шляпник. — У меня своих нет. Я шляпник».
Тут Королева надела очки и пристально посмотрела на Шляпника, который побледнел и заерзал.
«Давай показания, — сказал король, — и не нервничай, иначе я прикажу казнить тебя на месте».
Это, похоже, совсем не воодушевило свидетеля; он продолжал переминаться с ноги на ногу, беспокойно поглядывая на королеву, и в замешательстве откусил большой кусок от своей чашки вместо хлеба с маслом.
Как раз в этот момент Алиса почувствовала очень странное ощущение, которое сильно ее озадачило, пока она не разобрала, что это было. Она снова начала расти, и сначала она подумала, что встанет и покинет суд; но потом, подумав, решила оставаться там, где была, пока для нее есть место.
— Я бедный человек, Ваше Величество, — начал Шляпник дрожащим голосом, — и я только что начал пить чай — не больше недели назад — и тут хлеб с маслом стал таким тонким — и чай мерцает...
«Мерцало что?» — спросил Король.
«Все началось с чая», — сказал Шляпник.
«Конечно, мерцание начинается на Т!» — резко сказал Король. «Ты что, принимаешь меня за  дурака? Продолжай!»
«Я бедный человек», — продолжал Шляпник, — «и после этого большинство вещей мерцало — только Мартовский Заяц сказал...»
«Я не говорил!» — в спешке прервал его Мартовский Заяц.
«Ты говорил!» — сказал Шляпник.
«Я отрицаю это!» — сказал Мартовский Заяц.
«Он это отрицает», — сказал Король; «опустите эту часть. И если это все, что вы знаете об этом, вы можете идти», — сказал Король; и Шляпник поспешно покинул суд, даже не удосужившись надеть туфли. «...и просто отрубите ему голову снаружи», — добавила Королева одному из офицеров; но Шляпник скрылся из виду прежде, чем офицер успел добраться до двери.
«Вызовите следующего свидетеля!» — сказал Король.
Алиса наблюдала за Белым Кроликом, пока он возился со списком, испытывая огромное любопытство, каким будет следующий свидетель, «потому что у них пока не так много доказательств», — сказала она себе. Представьте себе ее удивление, когда Белый Кролик зачитал своим пронзительным голоском имя «Алиса!»
«Вот!» — воскликнула Алиса, совершенно забыв в суете момента, как она выросла за последние несколько минут, и вскочила так поспешно, что опрокинула скамью присяжных краем своей юбки, опрокинув всех присяжных на головы толпе внизу, и они растянулись там, очень напоминая ей шар с золотыми рыбками, который она случайно опрокинула на прошлой неделе.
«О, прошу прощения!» — воскликнула она тоном великого смятения и начала собирать их так быстро, как только могла.
Как только присяжные немного оправились от шока, вызванного расстройством, и их грифельные доски и карандаши были найдены и возвращены им, они очень усердно принялись за работу, чтобы записать историю несчастного случая, все, кроме Ящерицы, которая, казалось, была слишком подавлена, чтобы что-либо делать, кроме как сидеть с открытым ртом, глядя на крышу.
«Что ты знаешь об этом деле?» — спросил Король у Алисы.
«Ничего», — сказала Алиса.
«Абсолютно ничего?» — настаивал король.
«Абсолютно ничего», — сказала Алиса.
«Это очень важно», — сказал Король, обращаясь к присяжным. Они только начали записывать это на своих досках, когда Белый Кролик прервал их.
«Неважно, Ваше Величество, конечно», — сказал он очень почтительным тоном, но хмурясь и корча рожи.
«Неважно, конечно, я имел в виду», — поспешно сказал Король и продолжил вполголоса: «важно... неважно... неважно... важно...», словно подбирая, какое слово звучит лучше.
Вскоре король, который уже некоторое время что-то усердно писал в своем блокноте, скомандовал "Тишина!" и зачитал из своей книги "Правило сорок два". Всем лицам ростом более мили покинуть зал суда."
Все посмотрели на Алису.
«Я не ростом в милю», — сказала Алиса.
«Ты ростом в милю», — сказал Король.
«Почти в две мили», — добавила Королева.
«Ну, я не пойду, в любом случае», — сказала Алиса. «Кроме того, это не обычное правило; ты только что его придумал».
«Это старейшее правило в книге», — сказал король.
«Тогда оно должно быть Номером Один», — сказала Алиса.
Король побледнел и поспешно закрыл блокнот. «Обдумайте свой вердикт», — сказал он присяжным тихим, дрожащим голосом.
«Нет, нет!» — сказала Королева. «Сначала приговор, потом вердикт».
"Ерунда и чепуха!" громко сказала Алиса. «Идея о том, чтобы приговор был первым!»
«Придержи язык!» — сказала Королева.
«Я не буду!» — сказала Алиса.
«Отрубить ей голову!» — закричала королева во весь голос. Никто не пошевелился.
«Кому есть до тебя дело?» — сказала Алиса (она к этому времени уже выросла до своих полных размеров). «Ты — всего лишь колода карт!»
Тут вся стая поднялась в воздух и полетела вниз на неё; она слегка вскрикнула, попыталась отбиться, и обнаружила, что лежит на берегу, а её голова покоится на коленях сестры, которая нежно смахивала с её лица сухие листья, слетевшие с деревьев.
«Просыпайся, дорогая Алиса!» — сказала ее сестра. «Как же долго ты спала!»
«О, мне приснился такой странный сон!» — сказала Алиса и рассказала сестре, насколько она могла вспомнить, все свои странные приключения; а когда она закончила, сестра поцеловала ее и сказала: «Это был странный сон, дорогая, конечно. А теперь беги пить чай; уже поздно».
И вот Алиса встала и побежала, думая на бегу (и это было правильно), какой чудесный сон ей приснился.
10.МИГЕЛЬ СЕРВАНТЕС (29.09.1547-27.04.1616)
===========================================
Мигель Сервантес, сын бедных, но благородных родителей, родился неизвестно где в Испании в 1547 году. Его любимым развлечением в детстве были выступления бродячих актеров. Он изучал грамматику и гуманитарные науки у Лопеса де Ойоса в Мадриде, но, похоже, не поступил в университет. Он был одним из первых писателей сонетов и пробовал свои силы в пасторальной поэме еще до того, как отрастил усы. Его первым знакомством с миром стала работа камергером в доме кардинала, но вскоре он оставил эту жизнь ради более волнующей карьеры солдата. После невероятных страданий и приключений бедный рядовой вернулся раненым в свою семью и начал карьеру писателя. Вскоре он приобрел репутацию и смог жениться на довольно очаровательной доброй даме с приданым, достаточным для его нужд. Однако лишь в конце жизни он написал свое бессмертное произведение «Дон Кихот», увидевшее свет в 1604 или 1605 году. Всю оставшуюся жизнь он подвергался жестоким нападкам со стороны завистников и недоброжелателей, редко выходил из денежных затруднений и очень часто страдал от сильной болезни, которая в конечном итоге положила конец его карьере в Мадриде 23 апреля 1616 года — в тот же день, когда завершилась работа Шекспира.
16.Жизнь и приключения Дон Кихота
=================================
Краткое содержание романа «Дон Кихот»
------------------------------------
В небольшой испанской деревне живёт обедневший идальго Алонсо Кихано. Ему около пятидесяти лет, он одинок. Самой большой его страстью являются рыцарские романы, весьма популярные в ту эпоху. Под их влиянием герой решает кардинально изменить свою жизнь и стать благородным странствующим рыцарем. Он велит называть себя Дон Кихот Ламанчский, а своего старого коня – Росинант. Чтобы считаться настоящим рыцарем, мужчина выбирает себе оруженосца — Санчо Панса, и даму сердца - Дульсинею.
Надев на себя старые доспехи, Дон Кихот вместе с оруженосцем отправляется в путь. Они останавливаются в таверне, хозяин которой в шутку производит Дон Кихота в рыцари. Герою не терпится сразиться со злом, и он начинает атаковать ветряные мельницы, в которых видит злобных великанов. Затем он сражается со стадом баранов, думая, что ведёт бой с заколдованной армией. Санчо Панса пытается открыть рыцарю глаза на правду, но тщетно. Дон Кихот совершает ряд безумных поступков, которые посвящает своей даме сердца, Дульсинее Тобосской. Он сражается с цирюльником, который надел на голову медный таз, чтобы укрыться от дождя. Освобождает каторжников, решив сделать их посланцами к даме сердца, но те лишь кидают в него камни. Он сражается с Рыцарем Зеркал и Рыцарем Белой Луны, освобождает львов из клетки, желая принять бой с царем зверей, бьется с еще одной мельницей — на сей раз, с водяной.
Спустя время герой понимает, что все его приключения приносят только вред, и настоящим рыцарем он так и не сумел стать. Санчо Панса после череды неудач, нарекает его Рыцарем Печального Образа. Дон Кихот возвращается домой и остаток своих дней проводит в тишине и спокойствии.

I.--Странствующий рыцарь из Ла-Манчи
-------------------------------------
В одной деревне Ла-Манчи жил один из тех старомодных джентльменов, которые держат копье на стойке, древнюю мишень, тощую лошадь и борзую для бега. Его семья состояла из экономки, которой исполнилось сорок, племянницы, которой не было и двадцати, и мужчины, который мог седлать лошадь, обращаться с серпом, а также прислуживать в доме. Самому хозяину было около пятидесяти лет, он был худощав и худощав, рано вставал и был большим любителем охоты. Его фамилия была Кихада или Кесада.
Теперь вы должны знать, что когда нашему господину нечего было делать — а это было почти круглый год — он читал книги о странствующем рыцарстве, и с таким удовольствием, что почти забросил свои виды спорта и даже продал акры земли, чтобы купить эти книги. Он спорил с приходским викарием и с цирюльником о лучшем рыцаре в мире. Ночами он читал эти романы до утра; днем ;;он читал до ночи. Таким образом, много читая и мало спал, он лишился возможности пользоваться своим разумом. Его мозг был полон только чар, ссор, битв, вызовов, ран, любовных жалоб, терзаний и множества невозможных глупостей.
Потеряв рассудок, он натолкнулся на самую странную фантазию, которая когда-либо приходила в голову безумцу, — стать странствующим рыцарем, оседлать коня и, вооруженный до зубов, скакать по свету, заглаживая всевозможные обиды и подвергая себя всевозможным опасностям, чтобы приобрести вечную славу и почет.
Первым делом он раздобыл комплект доспехов, принадлежавший его прадеду. Затем он смастерил себе шлем, который его же меч и разнёс с первого удара. Устранив эту поломку, он пошёл навестить своего коня, у которого торчали рёбра, но который казался его хозяину более прекрасным животным, чем Буцефал Александра Македонского. После четырёх дней раздумий он решил назвать своего коня Росинантом, а когда имя для коня было выбрано, он потратил ещё восемь дней, прежде чем придумал себе имя Дон Кихот.
И теперь он понял, что не было недостатка ни в чем, кроме одной дамы, которой он мог бы подарить империю своего сердца. Неподалеку жила работящая деревенская девушка, Альдонса Лоренцо, на которую он иногда поглядывал, но которая была совершенно невнимательна к джентльмену. Ее он выбрал для своей несравненной дамы и окрестил ее сладкозвучным именем Дульсинея Тобосская.
II.--Приключение во дворе
--------------------------
Однажды утром, в самую жаркую часть июля, он с большой тайной вооружился, сел на Розинанта и выехал со своего заднего двора в открытое поле. Он был обеспокоен мыслью, что честь рыцарства еще не была ему дарована, но решил исправить это дело при первой возможности и поехал дальше, ведя монолог, как это делают странствующие рыцари, настолько счастливый, насколько это вообще возможно.
Он тут же нашел хозяина гостиницы, который был один в конюшне, и, преклонив колени, попросил посвятить его в рыцари, поклявшись, что не двинется с места, пока это не будет сделано. Хозяин догадался о рассеянности своего гостя и подчинился, посоветовав Дон Кихоту, который никогда не читал о таких вещах в рыцарских книгах, запастись впредь деньгами и чистыми рубашками и больше не ездить без гроша. В ту ночь Дон Кихот наблюдал за своим оружием при лунном свете, положив его на конское корыто во дворе гостиницы, в то время как издалека хозяин гостиницы и его гости наблюдали за изможденным человеком, то опиравшимся на свое копье, то шагавшим взад и вперед с мишенью на руке.
Случилось так, что возчик пришел напоить своих мулов и собирался снять доспехи, когда Дон Кихот громким голосом крикнул ему остановиться. Человек не обратил внимания, и Дон Кихот, призвав на помощь свою Дульсинею, поднял свое копье и обрушил его на голову возчика, уложив его на землю. Пришел второй возчик, и с ним обошлись так же; но теперь пришла вся их компания и, засыпав рыцаря камнями, совершила ужасное нападение. Только вмешательство хозяина гостиницы положило конец этой битве, и осторожными словами он смог утихомирить гнев Дон Кихота и вытащить его из гостиницы.
По дороге теперь счастливый рыцарь встретил фермера, избивающего мальчика, и, приказав ему прекратить это, спросил о причине такого наказания. Мужчина, испугавшись странной фигуры в доспехах, рассказал, как этот мальчик плохо справлялся со своей работой в поле и заслужил порку; но мальчик заявил, что фермер должен ему плату, и что всякий раз, когда он ее просит, хозяин его порол. Дон строго приказал человеку заплатить заработную плату мальчику, и когда парень пообещал сделать это сразу же по возвращении домой, а мальчик запротестовал, что он, конечно, никогда не сдержит своего обещания, Дон Кихот пригрозил фермеру, сказав: «Я доблестный Дон Кихот из Ламанчи, восстанавливающий справедливость, мститель и устранитель обид; помни, что ты обещал и клялся, так как ты ответишь противоположное на свой страх и риск». Убежденный, что человек не посмеет ослушаться, он поехал вперед, и фермер очень скоро продолжил свою порку мальчика.
Приближающаяся компания торговцев заставила Дон Кихота остановиться посреди дороги, призывая их стоять, пока они не признают Дульсинею Тобосскую несравненной красавицей мира. Этот вызов был встречен уклончиво, что привело Дон Кихота в ярость, и, пришпорив Росинанта, он ринулся на компанию с поднятым копьем.
Конь споткнулся, и он упал, и когда он лежал на земле, не в силах пошевелиться, один из слуг отряда подошел и сломал копье о ребра Дон Кихота. Только когда мимо прошел крестьянин, Дон Кихота вызволили, и тогда ему пришлось ехать обратно в свою деревню на осле бедного работника, будучи настолько онемевшим и больным, что он был совершенно не в состоянии сесть на Росинанта.
Викарий и цирюльник, видя теперь, какое опустошение рыцарские романы производили в уме этого доброго джентльмена, пробежались по его библиотеке, пока он лежал раненый в постели, сожгли все его пагубные произведения и, надежно заперев дверь, приготовили историю о том, что чары унесли и книги, и саму комнату.
Ни мольбы племянницы, ни увещевания экономки не могли удержать Дон Кихота дома, и он вскоре приготовился ко второй вылазке. Он убедил доброго, честного крестьянина по имени Санчо Панса поступить к нему на службу оруженосцем, пообещав ему в награду первый остров или империю, которую его копье доведется завоевать. Так бывало в рыцарских книгах, и он не сомневался, что так же будет и с ним.
III.--Бессмертное партнерство
-----------------------------
Вот так и случилось, что однажды ночью Дон Кихот ускользнул из дома, а Санчо Панса от жены и детей, и с хозяином на Росинанте, слугой на осле, Дапле, поспешили прочь под покровом темноты на поиски приключений. Пока они путешествовали, «умоляю вашу милость», сказал Санчо, «постарайтесь не забыть вашего обещания острова; ибо, смею поклясться, я сумею управлять им, как бы велик он ни был». Рыцарь в рапсодии предсказал день, когда Санчо может стать даже королем, ибо в рыцарских романах нет предела дарам, которые доблестные рыцари преподносят своим верным оруженосцам. Но Санчо покачал головой. «Хотя бы на земле ни сыпались королевства, ни одно из них не подойдет к голове моей жены; ибо, должен вам сказать, она не стоит и двух медных валетов, чтобы сделать из нее королеву».
Пока они так рассуждали, они заметили на равнине около тридцати ветряных мельниц, которые Дон Кихот тут же принял за великанов. Ничто из того, что говорил Санчо, не могло его разубедить, и ему пришлось пришпорить коня и мчаться наперегонки с этими огромными ветряными мельницами, рекомендуя себя своей госпоже Дульсинее. Когда он вонзил свое копье в крыло первой мельницы, ветер закружился с такой быстротой, что движение сломало копье в дрожь и отбросило прочь и рыцаря, и коня вместе с ним. Когда Санчо подошел к своему господину, Дон объяснил, что какой-то проклятый некромант превратил этих великанов в ветряные мельницы, чтобы лишить его чести победы.
Когда рыцарь пришел в себя, они продолжили свой путь, и их следующим приключением стала встреча с двумя монахами на мулах, едущими перед каретой с четырьмя или пятью мужчинами верхом, в которой сидела дама, направлявшаяся в Севилью, чтобы встретиться со своим мужем. Дон Кихот выехал вперед, назвал монахов «проклятыми орудиями ада» и приказал им немедленно освободить прекрасную принцессу в карете. Монахи бросились спасать свои жизни, когда Дон Кихот бросился на них, но Санчо был сброшен на землю слугами, которые рвали ему бороду, топтали его живот, били и терзали его во все части его тела, а затем оставили его лежать без дыхания и движения.
Что касается Дон Кихота, то он вышел победителем из этого конфликта и воздержался от убийства своего противника только по просьбе дамы в карете и по ее обещанию, что побежденный предстанет перед несравненной Дульсинеей Тобосской. Выздоровевший Санчо был удивлен, обнаружив, что у его господина нет острова, который он мог бы подарить ему после этой невероятной победы, в которой он сам так катастрофически пострадал.
В жестокой схватке с янгуэсийскими носильщиками Дон Кихот был ранен почти насмерть и объяснил Санчо, что своим поражением он обязан тому, что сражался с простыми людьми, и призвал Санчо в будущем сражаться против таких же простых людей.
«Сэр», сказал Санчо, «я человек мирный, тихий, видите ли; я умею прощать обиды не хуже всякого другого, ведь у меня есть жена, которую надо содержать, и дети, которых надо воспитывать. Я прощаю всем людям, знатным и простым, лордам и нищим, какие бы обиды они мне ни причинили или могут причинить, без малейшего исключения».
На следующей гостинице они наткнулись на Дон Кихота, который лежал ничком на заднице Санчо, стеная от боли, и клялся, что это достойный замок. Санчо поклялся, что это гостиница. Их спор продолжался, пока они не достигли двери, куда Санчо вошел прямиком, не утруждая себя более этим вопросом. Именно здесь произошли удивительные приключения. Рыцарь, Санчо и возчик были вынуждены делить одну комнату. Служанка гостиницы, войдя в эти апартаменты, была принята Дон Кихотом за принцессу замка, и, взяв ее в свои объятия, он излил рапсодию добродетелям Дульсинеи Тобосской. Возчик возмутился этим, и в тот же миг место охватило волнение. Такой драки никогда не было прежде, и когда она закончилась, и рыцарь, и оруженосец были настолько близки к смерти, насколько это вообще возможно для людей. Чтобы вылечиться, Дон Кихот приготовил бальзам, о котором читал, и, выпив его, вскоре почувствовал себя так тяжко, что его чуть не стошнило сердцем и печенью.
Когда его снова уложили спать, он почувствовал уверенность, что теперь он неуязвим, и проснулся рано утром следующего дня, горя желанием выступить. Когда хозяин спросил его, что он думает, «Как! Это гостиница?» — спросил дон. «Да, и одна из лучших на дороге». «Как странно я ошибся! Честное слово, я принял ее за замок, и притом немаленький». Сказав это, он добавил, что рыцари еще никогда не платили за честь, которую они оказывали, лежа в чьем-либо доме, и поэтому ускакал. Но бедному Санчо Пансе не удалось отделаться безнаказанно, потому что его бросили на одеяле на заднем дворе, где дон мог видеть пытки через стену, но никак не мог спасти своего оруженосца.
Когда они снова были вместе, доблестный Дон утешал бедного Санчо Пансу надеждами на остров и объяснял все их страдания некромантией. Все, что с ними пошло наперекосяк, было делом рук проклятых чародеев.
Их следующее приключение началось с облака пыли на горизонте, которое мгновенно заставило Дон Кихота воскликнуть, что идет великая битва. При более близком рассмотрении оказалось, что пыль поднялась от огромного стада овец; но кровь рыцаря вскипела, и он поскакал вперед так быстро, как только мог нести его бедный Росинант, и устроил ужасную резню среди овец, пока камни пастуха не повалили его на землю. «Господи, спаси нас!» — воскликнул Санчо, помогая Дону подняться на ноги. «Ваша милость оставила на нижней стороне только два точильщика, а на верхней — ни одного».
Позже они наткнулись на группу священников с зажженными свечами, несущих труп через ночь. Дон Кихот напал на них, повалил одного из них на землю и разбросал остальных. Санчо Панса, чей желудок кричал: «Буфет», наполнил свой кошелек богатой провизией священников, хвастаясь раненому, что его хозяин — грозный Дон Кихот Ламанчский, иначе называемый Рыцарем Печального Образа. Когда приключение закончилось, Дон Кихот спросил своего оруженосца об этом имени, и Санчо ответил: «Я уже довольно долго смотрю на тебя при свете факела этого несчастного священника, и пусть я никогда не пошевелюсь, если когда-либо увижу более унылое лицо в свои дни».
Следующее предприятие было с цирюльником, который носил свой новый медный таз на голове, так что Дон Кихоту он напомнил знаменитый шлем Мамбрино. Соответственно, он набросился на цирюльника, обратил его в бегство и завладел тазом, который носил как шлем. Более серьезным было следующее приключение, когда Дон Кихот освободил от офицеров короля банду галерных рабов, потому что они уверяли его, что путешествовали закованными против своей воли. Так доблестно вел себя рыцарь, что он победил офицеров и оставил их всех почти мертвыми. Тем не менее, вступив в спор с освобожденными каторжниками, которых он хотел отправить к своей госпоже Дульсинее, он сам, а также Санчо, были так же избиты каторжниками, как и те самые офицеры.
Теперь Дон Кихоту предстояло совершить покаяние в горах, и, отправив Санчо с письмом к Дульсинее, он снял с себя большую часть своих доспехов и нижнего белья и совершил самые безумные прыжки и самоистязания, которые когда-либо видел под голубым небом.
Однако случилось так, что Санчо Панса вскоре встретился с викарием и цирюльником деревни Дон Кихота, и эти добрые друзья, хитроумной уловкой, в которой участвовала прекрасная молодая леди, благополучно вернули Дон Кихота домой и в его собственную постель. Леди, притворяясь, что она очень расстроена, заставила Дон Кихота поклясться не ввязываться ни в какие приключения, пока он не исправит несправедливость, причиненную ей; и однажды ночью, когда они отправились в это путешествие, была сделана большая клетка и накрыта спящим Дон Кихотом, и таким образом, убедившись, что против него действует некромантия, доблестный рыцарь был доставлен обратно в свой дом пленником.
IV.--Санчо правит своим островом
--------------------------------
Ничто, кроме тюремной камеры, не могло удержать Дон Кихота от его вылазок, и вскоре он снова отправился в путь в сопровождении своего верного оруженосца. Для Санчо, который считал своего хозяина сумасшедшим и чьей главной целью в жизни было набить собственный желудок, эти приключения Дона имели только одну цель — губернаторство на обещанном острове. Пока он считал рыцаря сумасшедшим, он верил в него; и пока тот был эгоистичным, он любил своего хозяина, как гласит история.
Случилось так, что однажды они наткнулись на резвого герцога и герцогиню, которые слышали об их приключениях и которые немедленно решили насладиться столь редким развлечением, как то, что предлагалось развлечением рыцаря и его оруженосца. Дон был приглашен в замок герцога как могучий герой, и там с ним обращались со всеми возможными почестями; но с ним были сыграны некоторые трюки, которые, безусловно, были недостойны любезности герцога. Тем не менее, этот визит имел счастливейшую кульминацию, поскольку именно из рук герцога Санчо наконец получил свое губернаторство. Сделав вид, что некий город в его поместье, называемый Баратария, был островом, герцог отправил Санчо управлять им; и после трогательного прощания со своим господином, который дал ему мудрейший совет по вопросу государственного управления, Санчо отправился в блестящей кавалькаде, чтобы занять свое губернаторство, со своим любимым Дэпплем во главе.
После великолепного въезда в город Санчо Панса был призван вынести решение в некоторых дразнящих спорах, и он сделал это с таким остроумием и таким здоровым здравым смыслом, что он восхитил всех, кто его слышал. Довольный собой, он сел в большом зале на одиночный пир, с врачом, стоящим рядом с ним. Не успел Санчо попробовать блюдо, как врач коснулся его палочкой, и паж быстро унес его. Сначала Санчо был смущен этим вмешательством в его аппетит, но вскоре он осмелел и стал увещевать; на что врач сказал, что его миссия заключается в том, чтобы присматривать за здоровьем губернатора и следить, чтобы он не ел ничего, что вредило бы его физическому благополучию, поскольку счастье государства зависит от здоровья его губернатора. Санчо терпел это некоторое время, но, наконец, вскочив, он приказал лекарю убираться, говоря: «Клянусь солнечным светом, я достану себе хорошую дубинку и, начав с твоей туши, так изобью всех торговцев лекарствами на острове, что не оставлю ни одного из племени. Дай мне поесть, или пусть они снова займут свое место в правительстве, ибо должность, которая не обеспечивает человека пропитанием, не стоит и двух конских бобов».
В этот момент прибыл посланник от герцога, вспотевший и с озабоченным видом, который вытащил из-за пазухи пакет и передал его губернатору. Это послание от герцога должно было предупредить Санчо, что разъяренный враг намеревается напасть на его остров, и что он должен быть начеку. «У меня также есть сведения», — писал герцог, «от верных шпионов, что в город проникли четыре человека, переодетые, чтобы убить вас, поскольку ваши способности считаются большим препятствием для замысла врага. Будьте осторожны, когда вы позволяете незнакомцам говорить с вами, и не ешьте ничего из того, что вам положено».
Санчо отправился осматривать свои укрепления, но на каждом шагу сталкивался с какой-нибудь проблемой управления, которую ему предстояло решить. Измученный этими призывами и полуголодный, наш губернатор начал думать, что губернаторство — самое печальное ремесло на земле, и не прошло и недели, как он написал Дон Кихоту письмо, в конце которого говорилось: «Да хранит тебя небо от злонамеренных чародеев и вышлет меня целым и невредимым из этого управления». Однажды ночью его разбудил звон большого колокола, и вошли слуги, кричавшие в страхе, что приближается враг. Санчо встал, и его подданные заклинали его вести их вперед против их ужасных врагов. Он попросил еды и заявил, что ничего не смыслит в оружии. Они отчитали его и, принеся ему щиты и копье, принялись так крепко связывать его щитами сзади и спереди, что он едва мог двигаться. Затем они приказали ему идти и вести армию. «Марш!» — сказал он. «Эти узы так крепко прилипли, что я не могу даже согнуть колени!» «Как стыдно!» — ответили они. «Это страх, а не доспехи делают твои ноги жесткими». Получив такой выговор, Санчо попытался пошевелиться, но упал на землю, как большая черепаха; в то время как в темноте остальные сцепились мечами и щитами и наступили на распростертого губернатора, который совсем сдался, как мертвый. Но на рассвете они подняли крик «Победа!» и, подняв Санчо, сообщили ему, что их враги отброшены.
На это он ничего не сказал, кроме того, что попросил свою старую одежду. И когда он был одет, он спустился к стойлу Дэпла и обнял своего верного осла со слезами на глазах. «Подойди сюда, мой друг и верный товарищ», — сказал он, — «счастливы были мои дни, мои месяцы и годы, когда я путешествовал с тобой, и все мои заботы были в том, чтобы починить твою сбрую и найти пищу для твоего маленького желудка! Но теперь, когда я поднялся на башни амбиций, тысяча горя, тысяча мучений и четыре тысячи невзгод преследовали мою душу!» Пока он говорил, он надел вьючное седло, сел на своего осла, попрощался с людьми и ушел с миром и великим смирением.

V.--Смерть Дон Кихота
----------------------
Тем временем Дон Кихот был одураченным до предела в замке герцога и претерпел столько невзгод от служанок и мужчин, что хватило бы, чтобы унизить самую прекрасную стойкость. Теперь он был настроен покинуть этот большой замок и снова принять жизнь на открытой дороге, и поэтому вместе с Санчо Пансой он отправился в путь, чтобы продолжить свою прежнюю жизнь. После приключений, столь чудесных, что они казались невероятными, Дон Кихот был сражен с ног в столкновении со своим другом, переодетым рыцарем, и этим поражением был так сломлен и унижен, что думал стать пастухом и провести остаток своих дней в пастушеской жизни. Санчо подбадривал его и держал его сердце так высоко, как только могло подняться в его несчастье, и вместе они обратили свои лица к дому, предоставив будущее распоряжению Провидения.
Когда они вошли в деревню, внимание рыцаря привлекли два мальчика, дерущихся в поле, и он услышал, как один из них крикнул: «Не беспокойся, ты никогда не увидишь ее, пока дышит твое тело!» Рыцарь немедленно применил эти слова к себе и Дульсинее, и ничто из того, что мог сказать Санчо, не могло его развеселить. Более того, мальчики деревни, увидев их, подняли крик и, смеясь, окружили их, говоря: «О, закон! Вот осел старика Санчо Пансы, такой же прекрасный, как дама, а конь Дон Кихота худее, чем когда-либо!» Затем появились цирюльник и викарий, увидели своего старого друга и пошли с ним к его дому.
Здесь Дон Кихот правдиво описал свое поражение при столкновении с другим рыцарем и заявил о своем намерении с честью соблюдать поставленные ему условия заключения в своей деревне в течение года.
Меланхолия бедного рыцаря усилилась, и его охватила сильная лихорадка. Врач и его друзья предположили, что его болезнь возникла из-за сожаления о своем поражении и разочарования от разочарования Дульсинеи; они сделали все, что могли, чтобы развлечь его, но тщетно. Однажды он попросил их оставить его, и шесть часов он спал так глубоко, что его племянница подумала, что он умер. По истечении этого времени он проснулся и воскликнул громким голосом: «Благословен будь Всемогущий Бог за это великое благо, которое Он мне даровал! Его милости безграничны; они больше, чем грехи человеческие».
Эти разумные слова удивили его племянницу, и она спросила, что он имел в виду. Он ответил, что по милости Божьей его суждение вернулось, свободное и ясное. «Туча невежества, — сказал он, — теперь рассеялась, которую наложило на меня постоянное чтение этих пагубных книг о странствующих рыцарях». Он сказал, что его величайшим горем теперь было опоздание, с которым пришло просветление, оставившее ему так мало времени, чтобы подготовить свою душу к смерти.
Когда вошли остальные, Дон Кихот исповедался, и кто-то пошел за Санчо Пансой. Со слезами на глазах оруженосец поспешил к своему бедному господину, и когда в первом пункте своего завещания Дон Кихот упомянул Санчо, сказав затем: "Прости меня, друг мой, за то, что навлек на тебя позор своим безумием", Санчо воскликнул: "Горе мне, ваша милость, не умирайте сейчас; послушайте моего совета и проживите еще много хороших лет. Ибо нет безумнее поступка, чем погаснуть, как свеча, и умереть просто от хандры!"
Другие увещевали его в том же духе, но Дон Кихот ответил и сказал: "Покорно, сэры! не ищите в прошлогодних гнездах птиц этого года. Я был безумен, но теперь у меня есть разум. Я был Дон Кихотом Ламанчским; но сегодня я Алонсо Кихано Добрый. Я надеюсь, что мое раскаяние и моя искренность вернут мне то уважение, которое вы когда-то имели ко мне. А теперь пусть господин нотариус продолжит". Так он закончил писать свое завещание, а затем впал в обморок и растянулся на своей кровати. Но он задержался на несколько дней, и когда он испустил дух, или, говоря проще, когда он умер, это произошло среди слез и причитаний его семьи, и после того, как он принял последнее причастие и выразил, в патетической форме, свой ужас перед рыцарскими книгами.

11.АДАЛЬБЕРТ ФОН ШАМИССО (30.01-1781-21.08.1838)
================================================
Адальберт фон Шамиссо, немецкий лирический поэт и ученый, родился 30 января 1781 года в замке Бонкур, в Шампани, Франция. Его родители эмигрировали в 1790 году, и в 1796 году он стал пажом королевы Пруссии. Два года спустя он поступил на службу в армию, которую покинул в 1806 году, чтобы отправиться во Францию, вернувшись в Берлин в следующем году. В 1810 году он снова отправился во Францию, а оттуда в Женеву, где начал изучать естественную историю. В 1815 году он отправился с Отто фон Коцехуэ в кругосветное путешествие, а по возвращении поселился в Берлине, получив должность в Ботаническом саду. Он написал несколько важных книг по ботанике, топографии и этнологии, но стал еще более известен благодаря своим поэмам, балладам и романсам. «Петер Шлемиль», написанный в 1813 году, был опубликован в следующем году другом Шамиссо Фуке и имел такой большой успех, что был переведен на большинство языков. Шамиссо умер в Берлине 21 августа 1838 года.
17.Питер Шлемиль, Человек без тени
===============================
I.--Серый Человек
-----------------
Благополучно приземлившись после утомительного путешествия, я отнес свои скромные пожитки в ближайшую дешевую гостиницу, снял комнату на чердаке, умылся, надел свое недавно выкрашенное черное пальто и отправился на поиски особняка мистера Томаса Джона. После сурового перекрестного допроса со стороны швейцара мне выпала честь быть проведенным в парк, где мистер Джон принимал гостей. Он любезно взял мое рекомендательное письмо, продолжая при этом разговаривать со своими гостями. Затем он сломал печать, все еще участвуя в разговоре, который коснулся богатства. «Любой, — заметил он, — у кого нет по крайней мере миллиона, тот, извините за слово, мошенник». «Как верно», — воскликнул я; что ему понравилось, так как он попросил меня остаться. Затем, предложив руку прекрасной даме, он повел компанию к розовому холму. Все были очень веселы; и я последовал за ними, чтобы не быть помехой.
Прекрасная Фанни, которая, казалось, была королевой дня, пытаясь сорвать розу, поцарапала палец, что вызвало много шума. Она попросила немного пластыря, и тихий, худой, высокий, пожилой мужчина в сером, который шел рядом со мной, сунул руку в карман пальто, вытащил бумажник и с глубоким поклоном протянул даме то, что она хотела. Она взяла это без благодарности, и мы все продолжили подниматься на холм.
Добравшись до вершины, мистер Джон, заметив на горизонте светлую точку, потребовал телескоп. Прежде чем слуги успели пошевелиться, серый человек, скромно поклонившись, сунул руку в карман и вытащил прекрасный телескоп, который передавался из рук в руки, не возвращаясь владельцу. Никто, казалось, не удивился огромному инструменту, выскочившему из крошечного кармана, и никто не обратил на серого человека больше внимания, чем на меня.
Земля была сырой, и кто-то предположил, как было бы здорово расстелить турецкие ковры. Едва желание было высказано, как серый человек снова сунул руку в карман и скромным, смиренным жестом вытащил богатый турецкий ковер, примерно двадцать на десять ярдов, который был расстелен слугами, и никто, казалось, не удивился. Я спросил молодого джентльмена, кто этот любезный человек. Он не знал.
Солнце начало припекать, и Фанни небрежно спросила у серого человека, нет ли у него палатки. Он низко поклонился и начал вытаскивать из кармана парусину, прутья, веревки и все необходимое для палатки, которая была тут же поставлена. И снова никто не удивился. Мне стало жутко; особенно когда, по очередному выраженному желанию, я увидел, как он вытащил из кармана трех прекрасных больших лошадей с седлами и сбруей! Вы бы не поверили, если бы я не сказал вам, что видел это собственными глазами.
Это было ужасно. Я улизнул и уже достиг подножия холма, когда, к своему ужасу, заметил приближающегося серого человека. Он снял шляпу, смиренно поклонился и обратился ко мне.
«Простите мою дерзость, сэр, но за то короткое время, что я имел счастье находиться рядом с вами, я успел с неописуемым восхищением взглянуть на эту прекрасную вашу тень, которую вы как бы презрительно отбрасываете от себя. Извините, но не хотели бы вы ее продать?»
Я думал, он сошел с ума. «Тебе что, собственной тени мало? Какая странная сделка!»
«Никакая цена не будет слишком высокой для этой бесценной тени. У меня в кармане много драгоценных вещей, которые вы можете выбрать: мандрагора, кухонное полотенце пажа Роланда, кошелек Фортунати...»
«Что! Кошелек Фортунати?»
«Не соблаговолите ли вы попробовать?» — сказал он, протягивая мне денежный мешок среднего размера, из которого я вынул десять золотых монет, еще десять и еще десять.
Я протянул руку и воскликнул: «Выгодная сделка! За этот кошелек ты получишь мою тень». Он схватил меня за руку, опустился на колени, ловко отделил мою тень от газона, скатал ее, сложил и положил в карман. Затем он поклонился и скрылся за розовой изгородью, тихо посмеиваясь.
Я поспешил обратно в свою гостиницу, предварительно повязав сумку на шею, под жилетом. Когда я шел по солнечной улице, я услышал голос старухи: «Эй, молодой человек, ты потерял свою тень!»
«Спасибо», — сказал я, бросил ей золотую монету и побежал в тень деревьев. Но мне пришлось снова пересечь широкую улицу, как раз когда группа мальчишек выходила из школы. Они кричали на меня, глумились и бросали в меня грязь. Чтобы отпугнуть их, я бросил в них горсть золота и прыгнул в карету. Теперь я начал чувствовать, чем я пожертвовал. Что со мной станет?
В гостинице я послал за своими вещами, а затем заставил кучера отвезти меня в лучшую гостиницу, где я занял парадные комнаты и заперся. И что, мой дорогой Шамиссо, ты думаешь, я сделал потом? Я вытащил из сумки кучу золота, покрыл пол комнаты дукатами, бросился на них, заставил их звенеть, катался по ним, зарылся в них руками, пока не выбился из сил и не уснул. На следующее утро мне пришлось стащить все эти монеты в шкаф, оставив лишь несколько пригоршней. Затем, с помощью хозяина, я нанял слуг, некоего Бенделя, доброго, верного человека, которого мне особенно рекомендовали в качестве камердинера. Я провел целый день у портных, сапожников, ювелиров, торговцев и купил кучу драгоценных вещей, только чтобы избавиться от куч золота.
Я никогда не выходил днем; и даже ночью, когда мне случалось выйти на лунный свет, мне приходилось испытывать невыразимые муки от презрительных насмешек мужчин, глубокой жалости женщин, дрожащего страха прекрасных девушек. Затем я послал Бенделя на поиски седого человека, дав ему все возможные указания. Он вернулся поздно и сказал мне, что никто из слуг или гостей мистера Джона не помнит незнакомца и что он не может найти никаких его следов. «Кстати», — заключил он, — «джентльмен, которого я встретил, как раз когда выходил, просил меня передать вам, что он собирается покинуть страну и что через год и один день он зайдет к вам, чтобы предложить новое дело. Он сказал, что вы знаете, кто он».
«Как он выглядел?» — описал Бендель человека в сером пальто! Он был в отчаянии, когда я сказал ему, что это тот самый человек, который мне нужен. Но было слишком поздно; он исчез, не оставив следа.
Знаменитый художник, к которому я послал спросить, может ли он нарисовать мне тень, сказал, что может, но я обязательно снова потеряю ее при малейшем движении.
«Как ты умудрился потерять свою?» — спросил он. Мне пришлось солгать. «Когда я путешествовал по России, она так крепко примерзла к земле, что я не смог её снять».
«Лучшее, что вы можете сделать, — это не ходить под солнцем», — парировал художник, пронзив меня взглядом, и вышел.
Я признался в своем несчастье Бенделю, и сочувствующий парень, после ужасной борьбы со своей совестью, решил остаться у меня на службе. С того дня он всегда был со мной, всегда стараясь набросить на меня свою широкую тень, чтобы скрыть мое горе от мира. Тем не менее, прекрасная Фанни, которую я часто встречал в часы сумерек и вечера, и которая начала оказывать мне заметное благоволение, однажды ночью, когда луна внезапно поднялась из-за тучи, узнала мою ужасную тайну и упала в обморок от ужаса.
Мне ничего не оставалось, как покинуть город. Я послал за лошадьми, взял с собой только Бенделя и еще одного слугу, мошенника по имени Гаунер, и за ночь проехал тридцать миль. Затем мы продолжили путь через горы к малопосещаемому водопою, где мне не терпелось найти отдых от своих бед.
II.  Душа для тени
------------------
Бендель опередил меня, чтобы подготовить дом для моего приема, и потратил деньги так щедро, что распространился слух, что король Пруссии приезжает инкогнито. Городские жители подготовили грандиозный прием с музыкой, цветами и хором девушек в белом во главе с девушкой удивительной красоты. И все это при ярком солнечном свете! Я не двигался в своей карете, и Бендель попытался объяснить, что, должно быть, произошла ошибка, из-за которой добрые люди поверили, что я хотел остаться инкогнито. Бендель вручил бриллиантовую тиару прекрасной девушке, и мы поехали дальше под приветственные крики и выстрелы.
Я стал известен как граф Петер, и когда выяснилось, что король Пруссии находится в другом месте, все подумали, что я, должно быть, какой-то другой король. Я устроил грандиозный праздник, Бендель позаботился о том, чтобы вокруг было так много иллюминации, что никто не заметил отсутствия моей тени. Я велел разбрасывать золотые монеты среди людей на улице и отдал Мине, прекрасной девушке, которая возглавляла хор при моем прибытии, все драгоценности, которые я принес с собой, для распределения среди ее друзей. Она была дочерью вердерера, и я, не теряя времени, подружился с ее родителями и преуспел в завоевании привязанности Мины.
Продолжая тратить деньги с королевской щедростью, я сам вел простую и уединенную жизнь, никогда не выходя из своих комнат при дневном свете. Бендель предупреждал меня о крупных кражах Гаунера; но я не возражал. Почему я должен жалеть ему деньги, которых у меня был неисчерпаемый запас? По вечерам я встречался с Миной в ее саду и всегда находил ее любящей, хотя и благоговеющей перед моим богатством и предполагаемым положением. Однако, сознавая свою ужасную тайну, я не осмеливался просить ее руки. Но год почти истек с тех пор, как я заключил роковую сделку, и я с нетерпением ждал обещанного визита седого человека, которого я надеялся убедить забрать обратно его сумку для моей тени. Фактически, я сказал зеленщику, что первого числа следующего месяца я попрошу у него руки его дочери.
Наступила годовщина — полдень, вечер, полночь. Я ждал долгие часы, слышал, как часы бьют двенадцать; но серый человек не приходил! К утру я впал в прерывистый сон. Меня разбудили сердитые голоса. Гаунер ворвался в мою комнату, которую защищал верный Бендель.
«Чего ты хочешь, негодяй?»
«Только чтобы увидеть вашу тень, с разрешения вашей светлости».
«Как ты смеешь?»
«Я не собираюсь служить человеку без тени. Либо ты мне ее покажешь, либо я уйду».
Я хотел предложить ему денег; но он, укравший миллионы, отказался принять деньги от человека без тени. Он надел шляпу и вышел из комнаты, насвистывая.
Когда в темноте я с тяжелым сердцем пошел к хижине Мины, я нашел ее, бледную и прекрасную, и ее отца с письмом в руке. Он посмотрел на письмо, затем пристально посмотрел на меня и сказал: «Вы случайно не знаете, мой господин, некоего Петера Шлемиля, который потерял свою тень?»
«О, мое предчувствие!» — воскликнула Мина. «Я знала это; у него нет тени!»
«И ты посмел, — продолжал зеленщик, — обмануть нас? Посмотри, как она рыдает! Признайся же теперь, как ты потерял свою тень».
Мне снова пришлось солгать. «Некоторое время назад один человек так неуклюже наступил на мою тень, что проделал большую дыру. Я отдал ее на починку, и мне обещали вернуть ее вчера».
«Очень хорошо. Либо ты в течение трех дней придешь с хорошо подогнанной тенью, либо на следующий день моя дочь станет женой другого мужчины».
Я бросился прочь, в полубессознательном состоянии, стеная и бредя. Не знаю, как долго и как далеко я бежал, но я оказался на залитой солнцем пустоши, когда кто-то внезапно потянул меня за рукав. Я обернулся. Это был мужчина в сером пальто!
«Я объявил о своем визите на сегодня. Ты ошибся в своем нетерпении. Все хорошо. Ты выкупаешь свою тень, и тебя встретит твоя невеста. Что касается Гаунера, который предал тебя и попросил руки Мины, — он созрел для меня».
Я потянулся за сумкой, но незнакомец остановил меня.
«Нет, милорд, оставьте это себе; мне нужен только небольшой сувенир. Будьте любезны и подпишите этот клочок». На пергаменте было написано: «Сим передаю носителю мою душу после ее естественного отделения от моего тела».
Я решительно отказался. «Я не склонен рисковать своей душой ради своей тени».
Он продолжал настаивать, приводя самые правдоподобные доводы, почему я должен подписать. Но я был тверд. Он даже пытался соблазнить меня, развернув мою тень на вереске. «Строчка твоего пера, и ты спасешь свою Мину из лап этого негодяя».
В этот момент Бендель прибыл на место происшествия, увидел меня в слезах, моя тень на земле, очевидно, во власти незнакомца, и набросился на человека с палкой. Серый человек пошел прочь, а Бендель последовал за ним, осыпая его ударами по плечам, пока они не скрылись из виду.
Я остался со своим отчаянием и провел день и ночь на пустоши. Я решил не возвращаться к людям и бродил три дня, питаясь дикими плодами и родниковой водой. Утром четвертого дня я внезапно услышал звук, но никого не увидел — только тень, похожую на мою собственную, но без тела. Я решил схватить ее и бросился за ней. Постепенно я ее настиг; последним рывком я рванулся к ней — и неожиданно встретил физическое сопротивление. Мы упали на землю, и подо мной стал виден человек. Я сразу понял. У человека, должно быть, было невидимое птичье гнездо, которое он уронил в борьбе, таким образом сам став видимым.
Гнездо было невидимым, я поискал его тень, нашел ее, быстро схватил и, конечно, исчез из виду человека. Я оставил его рвать на себе волосы в отчаянии; и я обрадовался, что снова могу ходить среди людей. Я быстро пошел в сад Мины, который был все еще пуст, хотя мне показалось, что я слышу шаги за мной. Я сел на скамейку и наблюдал, как зелень выходит из дома. Затем туман, казалось, прошел над моей головой. Я оглянулся и — о, ужас! — увидел серого человека, сидящего рядом со мной. Он натянул свою волшебную шапку мне на голову, у его ног была его тень и моя собственная, и его рука играла с пергаментом.
«Так что мы оба под одним колпаком», — начал он, — «а теперь, пожалуйста, верните мне мое птичье гнездо. Спасибо! Видите ли, иногда мы вынуждены делать то, от чего отказываемся, когда нас любезно просят. Я думаю, вам лучше выкупить эту тень обратно. Я добавлю волшебный колпак».
Тем временем к зеленщику присоединилась мать Мины, и они начали обсуждать приближающееся замужество Мины и богатство Гаунера, которое составляло десять миллионов. Затем к ним присоединилась Мина. Ее уговаривали согласиться, и она наконец сказала, рыдая: «У меня больше нет желаний на земле. Делайте со мной, что хотите». В этот момент Гаунер подошел, и Мина упала в обморок.
«Ты сможешь это вынести?» — спросил мой спутник. «Разве в твоих жилах нет крови?» Он быстро поцарапал небольшую рану на моей руке и обмакнул перо в кровь. «Чтобы убедиться, красная кровь! Потом подпиши». И я взял перо и пергамент.
Я почти не прикасался к еде в течение нескольких дней, и волнение этого последнего часа полностью истощило мои силы. Прежде чем я успел подписать, я потерял сознание. Когда я проснулся, было темно. Мой ненавистный спутник был в нарастающей ярости. Звуки праздничной музыки доносились из ярко освещенного дома; группы людей прогуливались по саду, говоря о свадьбе Мины с богатым господином Гаунером, которая состоялась сегодня утром.
Освободившись от волшебного колпака, отчего мой спутник исчез из виду, я направился к садовой калитке. Но невидимый негодяй преследовал меня со своими насмешками. Он оставил меня только у дверей моего дома, с насмешливым «au revoir». Место было разрушено толпой и было заброшено. Только верный Бендель был там, чтобы встретить меня со слезами смешанного горя и радости. Я прижал его к сердцу и попросил оставить меня в моем несчастье. Я велел ему оставить несколько коробок, наполненных золотом, которые все еще были в доме, заставил его оседлать мою лошадь и уехал, предоставив выбор дороги животному, ибо у меня не было ни цели, ни желания, ни надежды.
Ко мне в печальном путешествии присоединился пешеход. Прошагав немного, он попросил разрешения положить свой плащ на мою лошадь. Я согласился; он поблагодарил меня, а затем, в своего рода монологе, начал восхвалять силу богатства и умно рассуждать о метафизике. Между тем, день уже занимался; солнце готово было взойти, тени должны были распространить свое великолепие — и я был не один! Я взглянул на своего спутника — это был человек в сером пальто!
Он улыбнулся моему удивлению и продолжал любезно беседовать. Фактически, он не только предложил заменить на время моего бывшего слугу Бенделя, но и фактически одолжил мне свою тень для путешествия. Искушение было велико. Я внезапно дал шпоры своему коню и поскакал во весь опор; но, увы! моя тень осталась позади, и мне пришлось стыдливо повернуть назад.
«Ты не сможешь убежать от меня», — сказал мой спутник, — «я держу тебя за твою тень». И все это время, час за часом, день за днем, он продолжал свои уговоры. Наконец мы серьезно поссорились, и он решил оставить меня. «Если я когда-нибудь тебе понадоблюсь, тебе стоит только потрясти свой мешок. Ты держи меня за мое золото. Ты знаешь, что я могу быть полезен, особенно богатым; ты видел это».
Я вспомнил прошлое и быстро спросил его: «Вы получили подпись мистера Джона?» Он улыбнулся. «С таким хорошим другом формальности были излишни».
«Где он? Я хочу знать».
Он помедлил, затем сунул руку в карман и вытащил посиневший труп мистера Джона; синие губы мертвеца зашевелились и мучительно произнесли слова: "Праведным судом Божьим я осужден; праведным судом Божьим я приговорен.")
Он яростно посмотрел на меня и тут же исчез.

III.--Странник
--------------
Оставшись теперь без тени и без денег, за исключением нескольких золотых монет, все еще остававшихся в моем кармане, я мог бы быть почти счастлив, если бы не потеря моей любви. Моя лошадь была внизу, в гостинице; я решил оставить ее там и пойти дальше пешком. В лесу я встретил крестьянина, от которого узнал сведения о районе и его жителях. Он был умным человеком, и мне очень понравилась его беседа. Когда мы приблизились к широкому руслу горного ручья, я заставил его идти впереди, но он обернулся, чтобы заговорить со мной. Внезапно он прервался: «Но как это? У тебя нет тени!»
«К сожалению!» — сказал я со вздохом. «Во время болезни я потерял волосы, ногти и тень. Волосы и ногти выросли снова, а тень — нет».
«Это, должно быть, была тяжелая болезнь», — сказал крестьянин и молча пошел дальше, пока мы не достигли ближайшей боковой дороги, где он свернул, не сказав больше ни слова. Я горько плакал, и мое хорошее настроение исчезло. И поэтому я грустно бродил дальше, избегая всех деревень до наступления ночи и часто выжидая часами, чтобы пройти мимо солнечного пятна незамеченным. Я хотел найти работу в шахте, чтобы спастись от своих мыслей.
Мои сапоги начали изнашиваться. Мои скудные средства заставили меня решить купить прочную пару, которая уже была в употреблении; новые были слишком дороги. Я надел их тут же и вышел из деревни, едва замечая дорогу, так как глубоко думал о шахте, до которой надеялся добраться той же ночью, и о том, как мне получить работу. Я едва прошел двести шагов, как заметил, что потерял дорогу. Я оказался в диком девственном лесу. Еще несколько шагов, и я оказался на бесконечном ледяном поле. Холод был невыносимым, и мне пришлось ускорить шаг. Я пробежал несколько минут и оказался на рисовых полях, где работали китайские рабочие. Сомнений быть не могло: на моих ногах были семимильные сапоги!
Я упал на колени, проливая слезы благодарности. Теперь мое будущее было ясно. Исключенный из общества, учеба и наука должны были стать моей будущей силой и надеждой. Я странствовал по всему миру с востока на запад, с севера на юг, сравнивая фауну и флору разных регионов. Чтобы замедлить свой прогресс, я обнаружил, что мне нужно всего лишь натянуть пару тапочек на ботинки. Когда мне нужны были деньги, я просто брал бивень слоновой кости, чтобы продать его в Лондоне. И, наконец, я обосновался в древних пещерах пустыни недалеко от Фив.
Однажды на далеком севере я встретил белого медведя. Сбросив тапочки, я хотел ступить на остров напротив меня. Я твердо поставил на него ногу, но с другой стороны упал в море, так как тапочка не слетела с моего ботинка. Я спас свою жизнь и поспешил в Ливийскую пустыню, чтобы вылечить простуду на солнце; но от жары мне стало плохо. Я потерял сознание, а когда снова проснулся, то оказался в удобной постели среди других кроватей, а на стене напротив меня увидел написанное золотыми буквами мое собственное имя.
Короче говоря, учреждение, принявшее меня, было основано Бенделем и вдовой Миной на мои деньги и в мою честь названо Шлемилиумом. Как только я почувствовал себя достаточно сильным, я вернулся в свою пустынную пещеру, и так я живу по сей день.
Ты, мой дорогой Шамиссо, будешь хранителем моей странной истории, которая может содержать полезные советы для многих. Ты, если будешь жить среди людей, чти сначала тень, а потом деньги. Но если ты будешь жить только ради своего лучшего я, тебе не понадобятся советы.

12.Франсуа Рене виконт де ШАТОБРИАН (04.09.1768-04.07.1848)
===========================================================
Франсуа Рене, виконт де Шатобриан, родился 4 сентября 1768 года в Сен-Мало, Бретань, и был столь же известен своей необычайной и романтической карьерой, как и многогранностью своего гения. В разгар Революции (1791) он уехал в Америку с намерением открыть Северо-Западный проход, но через два года вернулся, чтобы сражаться на стороне роялистов, и был ранен при осаде Тионвиля. Эмигрировав в Англию, он оставался в Лондоне в течение восьми лет, с трудом зарабатывая себе на жизнь переводами, преподаванием и писательством. Вернувшись во Францию, Шатобриан был назначен Наполеоном секретарем посольства в Риме, но казнь герцога Энгиенского так оттолкнула его, что он ушел в отставку и отправился в долгое путешествие на Восток. Прожив в уединении до падения Наполеона, он затем вернулся на родину и с 1822 по 1824 год был послом при британском дворе. Вся его политическая карьера была эксцентричной и неопределенной, и он сам заявлял, что по наследству и чести он бурбонист, по убеждениям монархист, но по темпераменту республиканец. Он умер 4 июля 1848 года. «Атала», появившаяся в 1801 году, стала первой частью прозаического эпоса «Натчез» о дикой и живописной жизни краснокожих индейцев, идея которого возникла у Шатобриана во время странствий по Америке. Она сразу же вознесла своего автора на высочайшее положение во французском литературном мире эпохи Наполеона. В 1802 году Шатобриан опубликовал произведение еще большего значения — по крайней мере, с социальной точки зрения — «Гений христианства», — этот великолепный и великолепный образец риторики произвел глубокие перемены в общем отношении французов к религии, в некоторой степени устранил разрушительную работу Вольтера и сыграл решающую роль в том, чтобы побудить Наполеона прийти к соглашению с Папой. Но именно «Атала» принесла Шатобриану звание одного из величайших мастеров французской прозы.
18.Атала
=========
I.--Песнь смерти
----------------
«Это, конечно, необычная судьба», — сказал старый слепой вождь краснокожих индейцев молодому французу, — «которая свела нас вместе со всех концов земли. Я вижу в тебе цивилизованного человека, который по какой-то странной причине хочет стать дикарем. Ты видишь во мне дикаря, который также по какой-то странной причине пытался стать цивилизованным человеком. Хотя мы вступили в жизнь с двух противоположных точек, вот мы, сидим бок о бок. И я, бездетный мужчина, поклялся быть тебе отцом, а ты, мальчик-сирота, поклялся быть мне сыном».
Шактас, вождь натчезов, и Рене, француз, которого он принял в свое племя, сидели на носу пироги, которая, расправив парус из сшитых шкур на ночном ветру, скользила по лунным водам Огайо, среди великолепной пустыни Кентукки. За ними шел флот пирог, которым Рене управлял во время охоты. Увидев, что все индейцы спят, Шактас продолжил разговор со своим приемным сыном.
«Прошло семьдесят три года с тех пор, как моя мать произвела меня на свет на берегах Миссисипи. В 1652 году в заливе Пенсакола поселилось несколько испанцев, но в Луизиане тогда не было ни одного белого человека. Мне едва исполнилось семнадцать лет, когда я сражался вместе со своим отцом, знаменитым воином Уталисси, против криков Флориды. Тогда мы были в союзе с испанцами, но, несмотря на оказанную нам помощь, мы потерпели поражение. Мой отец был убит, а я был тяжело ранен. О, почему я тогда не спустился в страну мертвых? Действительно счастлив был бы я, если бы таким образом избежал участи, которая ждала меня на земле!
Но один из наших союзников, старый кастилец по имени Лопес, тронутый моей молодостью и наивностью, спас меня в битве и привел в город Святого Августина, который недавно построили его соотечественники. Мой благодетель привел меня к себе домой, и он со своей сестрой усыновили меня, пытаясь научить своим знаниям и религии. Но после тринадцати месяцев, проведенных в Святом Августине, я почувствовал отвращение к городской жизни. Город казался мне тюрьмой, и я страстно желал вернуться к дикой жизни моих предков. Наконец, я решил вернуться в свое племя, и однажды утром я предстал перед Лопесом, одетый в одежду натчезов, с луком и стрелами в одной руке и томагавком в другой.
"О, отец мой, - сказал я ему, по моему лицу текли слезы, - я умру, если останусь в этом городе. Я индеец и должен жить как индеец".
«Лопес пытался задержать меня, указывая на опасность, которой я подвергаюсь. Но я уже знал, что для того, чтобы присоединиться к натчезам, мне придется пройти через страну криков и попасть в руки наших старых врагов; и это меня не остановило. Наконец, Лопес, видя, насколько я решителен, сказал: «Иди, мой мальчик, и Бог с тобой! Будь я моложе, я тоже вернулся бы с тобой в глушь, где прошла самая счастливая часть моей жизни. Но когда ты вернешься в лес, думай иногда о старом испанце из Сент-Огастина, и если когда-нибудь белый человек попадет к тебе в руки, обращайся с ним, сын мой, так же, как я обращался с тобой».
«Прошло немного времени, Рене, прежде чем я был наказан за свою неблагодарность и побег от своего покровителя. В городе я забыл свои познания в области лесного хозяйства, заблудился в большом лесу и был схвачен отрядом криков. Мой костюм и перья в моих волосах выдали во мне принадлежность к племени натчез, и когда Симаган, глава отряда, связал меня и спросил, кто я, я гордо ответил: «Я — Чактас, сын Уталисси, который снял более сотни скальпов с воинов криков».
«Чактас, сын Уталисси, — сказал Симаган, — радуйся! Мы сожжем тебя перед нашими вигвамами».
«Это хорошие новости», — сказал я и спел свою песню смерти.
«Хотя крики были моими врагами, я не мог не восхищаться ими. Они были прекрасными, красивыми мужчинами с весёлым и открытым характером, а их женщины были прекрасны и полны жалости ко мне. Однажды ночью, когда я лежал без сна у их костра, одна из их девушек подошла и села рядом со мной. Её лицо было странно прекрасным; глаза сияли от слёз; и маленькое золотое распятие на её груди сверкало, когда на нём играл свет костра.
«Дева, — сказал я, — твоя красота слишком велика, чтобы тратить ее на умирающего. Позволь мне умереть, не вкусив радостей любви. Они сделают смерть для меня только горше. Ты достойна быть женой великого вождя. Подожди, пока ты не найдешь возлюбленного, с которым сможешь прожить в радости и счастье всю свою жизнь».
«Ты христианин?» — спросила девушка.
«Нет, — ответил я. — Я не предал веру своих предков».
«О, ты всего лишь грешный язычник», — воскликнула она, закрыв лицо руками и плача. «Меня крестила моя мать. Я Атала, дочь Симагхана с золотыми браслетами и глава этой банды. Мы направляемся в Кусковиллу, где тебя сожгут».
«И с гневным видом Атала встала и ушла».
Тут Шактас на мгновение замолчал. Слезы покатились из его слепых глаз по иссохшим щекам.
«О, Рене, сын мой, — сказал он, — ты видишь, что Шактас очень глуп, несмотря на свою репутацию мудреца! Почему мужчины все еще плачут, даже когда возраст ослепил их глаза? Каждую ночь Атала приходила ко мне, и странная любовь к ней зарождалась в моем сердце. После семнадцатидневного марша мои похитители привели меня в великую саванну Алачуа и разбили лагерь в долине недалеко от Кусковиллы, столицы криков. Меня привязали к подножию дерева за городом, и воина приставили присматривать за мной.
«Молодой воин вскочил, полный радости от того, что его освободила дочь его вождя, и когда он ушел, Атала отпустила меня.
«Теперь, Шактас, — пробормотала она, отворачиваясь от меня, — ты можешь бежать».
«Я не хочу бежать, — закричал я, — если только не смогу бежать вместе с тобой!»
«Но они сожгут тебя, — сказала она. — Они сожгут тебя завтра!»
«Какое это имеет значение, — воскликнул я, — если ты меня не любишь?»
«Но я люблю тебя», — сказала Атала, наклонилась и поцеловала меня.
«Затем с диким выражением ужаса она оттолкнула меня от себя и, шатаясь, подошла к дереву, закрыла лицо руками и зарыдала, раскачиваясь взад и вперед от горя.
«О, моя мать, моя мать! — всхлипывала она. — Я забыла свой обет. Я не могу следовать за тобой, — сказала она, поворачиваясь ко мне. — Ты не христианин».
«Но я буду христианином, — воскликнул я. — Только пойдем со мной, Атала, и меня окрестит первый встречный священник. Среди натчезов есть несколько миссионеров».
«К моему величайшему изумлению, вместо того, чтобы утешить Аталу, это только заставило ее плакать еще сильнее. Ее тело сотрясалось от рыданий, когда я взял ее на руки и понес прочь от города в большой лес. Наконец она успокоилась и попросила меня опустить ее, и, наткнувшись на узкую тропу между темными деревьями, мы молча и быстро двинулись вперед, останавливаясь время от времени, чтобы прислушаться, не преследуют ли нас. Мы ничего не слышали, кроме трескучих шагов какого-то ночного хищника или крика какого-то животного в агонии смерти. Дойдя до просвета в лесу, я устроил там укрытие на ночь. Затем Атала бросилась к моим ногам, обхватила мои колени и снова стала умолять меня оставить ее. Но я поклялся, что если она вернется в лагерь, я последую за ней и сдамся. Пока мы разговаривали, крик смерти раздался по лесу, и четыре воина набросились на меня и связали меня. Наше бегство было обнаружено, и Симаган пустился в погоню. со всей своей группой.
«Тщетно Атала умоляла за меня; меня приговорили к сожжению. К счастью, как раз проходил Праздник Душ, и ни одно племя не осмеливается убить пленника в дни, посвященные этой торжественной церемонии. Но после праздника меня привязали к земле перед священными тотемными столбами, и все девы и воины племени криков танцевали вокруг меня, распевая песни триумфа. Я снова запел свою песню смерти.
«Я не боюсь ваших мук! Ибо я храбр! Я бросаю вам вызов, ибо вы все слабее женщин. Мой отец, Уталисси, пил из черепов ваших самых храбрых воинов. Сожгите меня! Мучите меня! Но вы не заставите меня стонать; вы не заставите меня вздыхать».
«Возмущенный моей песней, воин племени криков ударил меня ножом в руку. «Спасибо», — сказал я.
«Чтобы быть уверенным, что я больше не сбегу, они обвязали мою шею, ноги и руки веревками; концы этих веревок были закреплены в земле с помощью колышков, и отряд воинов, приставленных следить за мной, лег на веревки, так что я не мог сделать ни единого движения, которое они не заметили бы. Песни и танцы постепенно прекратились, когда наступила ночь, а костры лагеря догорели дотла и стали красными, и, несмотря на мою боль, я тоже уснул. Мне приснилось, что кто-то освобождает меня, и я, казалось, чувствовал ту острую боль, которая пронзает нервы, когда веревки, которые так туго связаны, что останавливают поток крови, внезапно перерезают с онемевших конечностей. Боль стала такой острой, что заставила меня открыть глаза. Высокая белая фигура склонилась надо мной, молча перерезая мои веревки. Это была Атала. Я встал и последовал за ней через спящий лагерь.
«Когда мы отошли на безопасное расстояние, она рассказала мне, что подкупила знахаря своего племени, принесла в лагерь несколько бочек огненной воды и напоила ею всех воинов. Пьянство, несомненно, помешало крикам преследовать нас в течение дня или двух. И если они потом преследовали нас, то, вероятно, повернули на запад, думая, что мы направились в сторону страны Натчез. Но мы пошли на север, прокладывая свой путь по мху, растущему на стволах деревьев».

II.--Магия леса
----------------
«Крики раздели меня почти догола, но Атала сшила мне платье из внутренней коры ясеня и сшила мокасины из крысиных шкурок. Я, в свою очередь, сплел гирлянды цветов для ее головы, пока мы бродили по великим лесам Флориды. О, как дико прекрасны были пейзажи, через которые мы проходили. Почти все деревья во Флориде покрыты белым мхом, который свисает с их ветвей до земли. Ночью, когда лунный свет, жемчужно-серый, падает на неопределенный гребень лесов, деревья выглядят как армия призраков в длинных, волочащихся вуалях. Днем толпа больших, красивых бабочек, блестящих колибри, синекрылых соек и попугаев прилетает и цепляется за мох, который тогда напоминает белый гобелен, расшитый великолепными и разнообразными оттенками.
«Каждый вечер мы разводили большой костер и строили себе убежище из большого полого куска коры, закрепленного на четырех кольях. Леса были полны дичи, которую я легко убивал с помощью лука и стрел, которые я взял, когда мы бежали из лагеря, и так как сейчас была осень, леса были увешаны фруктами. С каждым днем ;;я становился все более и более радостным, но Атала была странно молчалива. Иногда, когда я внезапно поворачивал голову, чтобы посмотреть, почему она так молчалива, я обнаруживал, что она пристально смотрит на меня, ее глаза пылали страстью. Иногда она становилась на колени, складывала руки в молитве и плакала, как женщина с разбитым сердцем. Больше всего меня пугала тайная мысль, которую она пыталась скрыть в глубине своей души, но время от времени полуоткрытая в ее диких, печальных и прекрасных глазах. О, сколько раз она говорила мне:
«Да, я люблю тебя, Шактас, я люблю тебя! Но я никогда не смогу стать твоей женой!»
«Я не мог ее понять. В одну минуту она обнимала меня за шею и целовала; в другую, когда я хотел в ответ приласкать ее, она отталкивала меня.
«Но поскольку я намерен, Атала, стать христианином, что мешает нам пожениться?» — повторял я снова и снова.
«И каждый раз, когда я задавал этот вопрос, она заливалась слезами и не отвечала. Но дикое одиночество, постоянное присутствие моей возлюбленной, да и даже тяготы нашей скитальческой жизни увеличивали силу моей тоски. Сотни раз я был готов прижать Аталу к своей груди. Сотни раз я предлагал построить ей хижину в широкой, необитаемой глуши и прожить там свою жизнь рядом с ней.
«О, Рене, сын мой, если твое сердце когда-либо глубоко тронет любовь, берегись одиночества. Великие страсти — дикие и одинокие вещи; перенося их в глушь, ты даешь им полную власть над твоей душой. Но, несмотря на это, Атала и я жили вместе в великих лесах, как брат и сестра. Мы шли и шли, через своды цветущего смилакса, где лианы со странными и великолепными цветами опутывали наши ноги своими вьющимися волокнистыми стеблями. Огромные летучие мыши порхали перед нашими лицами, гремучие змеи грохочут вокруг нас, а медведи и каркажу — те маленькие тигры, которые приседают на ветвях деревьев и без предупреждения прыгают на свою добычу — сделали последнюю часть нашего путешествия полной странных опасностей и трудностей. Ибо после двадцати семи дней путешествия мы пересекли горы Аллегани и попали в полосу болотистой лесистой местности.
«На закате поднялась буря и потемнела все небеса. Затем небо разверзлось, и шум бурного леса утонул в долгих, раскатистых раскатах грома, и дикая молния обрушилась на нас и подожгла лес. Присев под согнутым стволом березы, держа на коленях свою возлюбленную, я укрыл ее от струящегося дождя и согрел ее голые ноги в своих руках. Какое мне было дело, хотя сами небеса разверзлись надо мной, а земля сотряслась до основания? Мягкие, теплые руки Аталы обвили мою шею, ее грудь прижалась к моей груди, и я чувствовал, как ее сердце бьется так же бешено, как и мое собственное.
«О, возлюбленная моя, — сказал я, — открой мне свое сердце и поведай мне тайну, которая так печалит тебя. Плачешь ли ты, покидая родную землю?»
«Тогда кем же был твой отец, моя возлюбленная?» — воскликнул я в изумлении.
«Мой отец был испанцем, — сказала Атала, — но моя бабушка плеснула ему в лицо водой и заставила уйти, а затем заставила мою мать отдать себя замуж за Симагана, который желал ее. Но она умерла от горя, разлуки с моим отцом, и Симаган усыновил меня как свою собственную дочь. Я никогда не видела своего отца, хотя моя мать перед смертью крестила меня, чтобы его Бог стал моим Богом. О, Шактас, как бы я хотела увидеть своего отца, прежде чем умру!»
«Как его зовут? — спросил я. — Где он живет?»
«Он живет в Сент-Огастене, — ответила она. — Его зовут Филипп Лопес».
«О, моя возлюбленная, — воскликнул я, яростно прижимая Аталу к своей груди. — О, какое счастье, какая радость! Ты дочь Лопеса, дочь моего приемного отца!»
«Атала испугалась моего порыва страсти, но когда она узнала, что это ее отец спас меня от криков и воспитал меня как своего собственного сына, она стала такой же дико радостной, как и я. Поднявшись с моих рук, со странным, яростным и в то же время нежным светом в глазах, она достала что-то из своей груди и положила в рот, а затем упала мне на грудь в экстазе самоотдачи. Как раз в тот момент, когда я собирался обнять ее, молния, меч Божий, упала на бушующий, бурный лес, и создала вокруг нас дикое и ужасное сияние, и разбила огромное дерево у наших ног. Мы поднялись, охваченные священным ужасом, и бежали. И затем произошло еще более чудесное событие. Когда раскатистый гром затих, мы услышали в тишине и темноте звук колокола. Собака залаяла и радостно подбежала к нам. За ним стоял старый седовласый священник, несущий в руке фонарь.
«Боже мой! — сказал священник. — Какие они маленькие! Бедные дети! Моя собака нашла вас в лесу как раз перед тем, как разразилась буря, и побежала обратно в мою пещеру, чтобы привести меня. Я принес немного вина в своем калабасе. Выпейте его, оно оживит вас. Разве вы не слышали миссионерского колокола, в который мы звоним каждую ночь, чтобы странники могли найти дорогу?»
«Спаси меня, отец, спаси меня! — закричала Атала, падая на землю. — Я христианка и не хочу умереть в смертном грехе».
«Что с ней случилось? Она была бледна как смерть и не могла подняться. Я наклонился над ней, и миссионер тоже.
«О, Шактас, — пробормотала она, — я умираю. Перед тем, как молния ударила в дерево у наших ног, я приняла яд. Ибо я чувствовала, что больше не могу сопротивляться тебе, мой возлюбленный, и я решила спасти себя в смерти».
«Но вот священник, — сказал я. — Я сейчас же приму крещение, и мы сразу же сможем обвенчаться».
«Я не могла выйти за тебя замуж даже тогда, — сказала она. — Мне было шестнадцать лет, когда умерла моя мать, и чтобы уберечь меня от замужества с кем-либо из язычников-дикарей, среди которых мне выпала судьба, она заставила меня поклясться перед образом Марии, Матери моего Бога, что я всю жизнь останусь чистой христианской девой».
«О, Рене, как я ненавидел Бога христиан в этот момент! Я выхватил томагавк, решив убить миссионера на месте. Но он, не обращая на меня внимания, наклонился над Аталой и поднял ее голову к себе на колени.
«Мое дорогое дитя, твой обет не мешает тебе выйти замуж за твоего возлюбленного, тем более, что он готов стать христианином. Я немедленно напишу епископу Квебека, который имеет власть освободить тебя от любого данного тобой обета, и тогда ничто не будет препятствовать твоему браку».
«Когда он говорил, Аталу охватила судорога, сотрясшая все ее тело. В дикой агонии она кричала: «О, слишком поздно, слишком поздно! Я думала, что дух моей матери придет и утащит меня в ад, если я нарушу свой обет. Я взяла с собой яд, Шактас, когда бежала с тобой. Я только что проглотила его. Нет лекарства. О, Боже! О, Боже!»
«Она умерла у меня на руках. Я похоронил ее там, где она умерла, и если бы не миссионер Рене, я бы лег в могилу рядом с ней и дал бы крови стечь из всех моих вен. Но я стал христианином, как вы знаете, а затем, найдя себе занятие в мире, я вернулся к своему племени и обратил его в христианство. Я был во Франции. Я видел вашего великого короля Людовика XIV. Я разговаривал с епископом Боссюэ, и именно он убедил меня, что я смогу лучше всего служить Богу, вернувшись к своему народу, натчезам, и попытаться превратить их в великую христианскую нацию под руководством короля Франции».

13.ШАРЛЬ ВИКТОР ШЕРБЮЛЬЕ (19.07.1829-02.07.1899)
================================================
Шарль Виктор Шербюлье родился в Женеве, Швейцария, в 1829 году, изучал историю и философию в Париже, Бонне и Берлине и много путешествовал, собирая материал, который он использовал в социальных и политических эссе, а также в художественной литературе. Он завоевал известность своим первым романом «Граф Костя», опубликованным в 1863 году. После этого его романы последовали один за другим. Воплощая экстравагантные приключения, они, тем не менее, должны быть отнесены к категории сентиментального романа, к которому относятся произведения Санда и Фейе. Шербюлье всегда был интересным рассказчиком и изобретательным изобретателем сюжета, но его психология традиционна, а его описательные отрывки поверхностны, хотя и умны. «Самуэль Броль и компания», опубликованный в 1877 году, иллюстрирует его способность рисовать космополитические типы, русских, поляков, англичан, немцев и евреев, которых он изображает во всех своих романах. Он был принят во Французскую академию в 1881 году и умер в 1899 году.
19.Сэмюэль Броль и Ко.
====================
I.--Горный роман
-----------------
"Да! Она, конечно, очень красива, а также очень богата", - сказал граф Абель Ларинский, наблюдая через окно своего отеля за изящной фигурой мадемуазель Антуанетты Мориаз. "Брак между графом Абелем Ларинским, единственным потомком одного из древнейших и знатнейших родов Польши, и мадемуазель Мориаз, дочерью президента Французского института, - это дело, которое можно было бы устроить. Но увы! Граф Абель Ларинский, вы очень бедный человек. Давайте посмотрим, как долго вы сможете оставаться в Санкт-Морице? Эти гостиницы в Верхнем Энгадине ужасно дорогие!"
Красивый молодой польский дворянин открыл свой кошелек и с грустью посмотрел на его содержимое. Он был почти пуст. Ему, несомненно, придется продать некоторые из своих семейных драгоценностей, если он захочет остаться в Санкт-Морице. К несчастью, теперь у него было только прекрасное бриллиантовое кольцо, которое он носил на пальце, и персидский браслет, состоящий из трех золотых пластин, соединенных полосой филигранной работы.
«Теперь, что мне продать, — сказал граф, — кольцо Ларинского или браслет, принадлежавший Самуэлю Бролю? Кольцо, я думаю. Оно принесет гораздо больше денег, и, кроме того, браслет может пригодиться в качестве подарка».
Прогулявшись некоторое время по саду, мадемуазель Мориас увидела отца, ожидавшего ее у двери.
«Что ты думаешь, Антуанетта, об экскурсии на озеро Сильваплана?» — сказал г-н Мориас. «Я уже чувствую себя намного лучше, и я определенно жажду, моя дорогая, хорошей прогулки».
«Я была бы рада, — сказала его дочь, — если бы ты думала, что это тебя не утомит».
Господин Мориаз был уверен, что экскурсия его не утомит. Поэтому они отправились на долгую прогулку по диким горным пейзажам. Антуанетта была рада обнаружить, что ее отец восстанавливает свои силы, но он был пугающе тих и задумчив. Неужели ее ждет одна из тех серьезных лекций на тему брака, которые он читал ей в Париже? Да! Камилла, должно быть, написала ему. Потому что, стоя на горном мосту, слушая жидкое журчание потока на дне ущелья, она сказала ему:
«Разве музыка этого дикого ручья не восхитительна?»
«Да!» — ответил он. «Но я думаю, что этот мост, который пересекает ущелье, более замечательная вещь, чем все дикие творения природы вокруг нас. Я восхищаюсь людьми, такими как наш друг Камиль Лангис, которые знают, как строить эти мосты. Какой он молодец! Большинство мужчин, с его богатством, ведут праздную, бесполезную жизнь. Но вот он сейчас, строит мосты через горы, такие же дикие, как эти, в Венгрии. Почему бы тебе не выйти за него замуж, моя дорогая? Он безумно влюблен в тебя, и ты знаешь его всю свою жизнь».
«Вот именно», — сказала его дочь с нетерпеливым движением, — «я знаю его всю свою жизнь. Как я могу теперь внезапно и безумно влюбиться в него? Нет! Если я когда-нибудь потеряю свое сердце, я уверена, что это будет какой-то незнакомец, кто-то совсем не похожий на всех мужчин, которых мы встречаем в Париже».
«Ты неисправимо романтична, Антуанетта», — сказал ее отец с легкой долей дурного юмора. «Тебе нужен сказочный принц, а? — одно из тех странных, живописных, невозможных созданий, которые существуют только в воображении поэтов и школьниц. Тебе сейчас двадцать четыре года, Антуанетта, и если ты скоро не станешь более разумной, ты умрешь старой девой».
«Это было бы очень большим несчастьем, папочка, дорогой?» — сказала Антуанетта с лукавой улыбкой. «Если я когда-нибудь выйду замуж, ты же знаешь, мне придется тебя покинуть. И что ты тогда будешь делать? Ты будешь вынужден жениться на своей кухарке!»
Эта шутка привела старого ученого в хорошее настроение. Его дочь была очарованием и утешением его жизни, и хотя он хотел бы видеть ее счастливо замужней, он не знал, что ему делать, когда она его покинет. По пути обратно в отель Антуанетта попыталась найти эдельвейсы, но не смогла взобраться на высокие скалы, на которых растет этот редкий цветок. Поэтому велики были ее радость и удивление, когда по возвращении в отель она обнаружила на столе в своем номере плетеную корзину, полную эдельвейсов и более редких альпийских цветов. Для нее ли? Да! Потому что в корзине была записка, адресованная «мадемуазель Мориаз». Трепеща от волнения, она открыла ее и прочитала:
«Я прибыл в эту долину, испытывая отвращение к жизни, грустный и смертельно уставший. Но я увидел, как вы проходите мимо моего окна, и какая-то странная, новая сила вошла в мою душу. Теперь я знаю, что буду жить и выполню свое дело в мире. «Какое мне до этого дело?» — скажете вы, когда прочтете эти строки, — и будете правы. Единственное мое оправдание, что я пишу вам таким образом, — это то, что я уеду через несколько дней, и что вы никогда меня не увидите и никогда не узнаете, кто я».
Преодолев первое впечатление глубокого изумления, Антуанетта рассмеялась, а затем дала волю любопытству. Кто принес цветы? «Маленький крестьянский мальчик», — сказал портье отеля, — «но я его не знал. Он, должно быть, приехал из другой деревни».
Несколько дней мадемуазель Мориаз оглядывала каждого встречного, но так и не нашла ни одной романтической фигуры в толпе инвалидов, бродивших по Санкт-Морицу. Однако, если бы она всегда сопровождала своего отца, который, крепчав с каждым днем, начал отправляться в длительные геологические экскурсии, она могла бы встретить очень колоритного и яркого молодого человека. Ведь граф Абель Ларинский теперь всегда следовал за мсье Мориазом и следил за ним, как ангел-хранитель. «О, если бы он только упал с одной из скал, по которым он вечно стучит, и сломал ногу или даже подвернул лодыжку!» — сказал галантный польский дворянин. «Это было бы для меня счастливым случаем!»
Говорят, что все приходит к тем, кто умеет ждать. Однажды днем ;;г-н Мориаз поднялся по очень крутому склону из осыпающейся скалы и подошел к узкому ущелью, через которое он боялся перепрыгнуть. Он не мог спуститься тем путем, которым поднялся, так как склон был действительно опасным. Казалось, ему придется ждать часы, а может быть, и дни, пока мимо не пройдет какой-нибудь пастух; и он начал дико кричать, надеясь привлечь внимание. К его великой радости, его крик был услышан, и граф Ларинский поднялся по другой стороне ущелья, неся доску, оторванную от забора, мимо которого он проходил по пути. С ее помощью он перекинул мост через ущелье и спас отца Антуанетты, и, естественно, ему пришлось сопровождать его в гостиницу и остаться на ужин. Как мы уже говорили, граф Ларинский был очень красивым мужчиной: высоким, широкоплечим, со странными зелеными глазами, тронутыми мягкими золотистыми оттенками. Когда он начал говорить, просто и скромно, о той роли, которую он сыграл в последней польской революции против деспотической власти России, Антуанетта наконец почувствовала, что находится в присутствии героя. И какой он был образованный человек! Он божественно играл на пианино, и они провели много приятных вечеров вместе. Однажды вечером граф оставил ему нотную запись с надписью «Авель Ларинский». «Наверняка», подумала мадемуазель Мориаз, «я где-то видела эту надпись!» Ее дыхание участилось, когда она дрожащей рукой достала из-за пазухи письмо, отправленное вместе с цветами, и сравнила почерки. Они были идентичны.
II.--Разговор с покойником
---------------------------
Всего через неделю граф Ларинский имел очень серьезный разговор со своим партнером Самуэлем Бролем. Странность разговора заключалась в том, что в комнате был только один человек, и он все время разговаривал сам с собой. Иногда он говорил по-немецки с перескоками на идиш, и тогда любой бы сказал, что это Самуэль Броль, известный еврейский авантюрист. Затем, придя в себя, он заговорил по-польски, и его можно было принять за польского дворянина. Казалось, он пытался изучить сложный вопрос с двух разных точек зрения, и у него, несомненно, был актерский талант вживаться в образ дворянина, которого он изображал.
«Видите ли, — сказал Самуэль Броль, — удача наконец-то улыбнулась нам. Очаровательная девушка наша. Я завоевал ее для вас, дорогой Ларинский, теми же средствами, которыми Отелло очаровывал воображение и пленял сердце Дездемоны. Разве вы не помните, мой дорогой граф, истории, которые вы нам рассказывали, когда мы жили вместе на чердаке в Бухаресте? Как вы сражались на улицах Варшавы с казаками? Как они выслеживали вас в заснеженном лесу по кровавому следу, который вы оставляли за собой? О, я все это вспомнил и льщу себя надеждой, что рассказывал об этом именно с той гордой, мрачной, сдержанной меланхолией, с которой вы говорили о своих страданиях».
«Вы думаете, она действительно влюбилась в меня?» — спросил граф Ларинский. «Я боюсь ее отца. Несмотря на все, что я сделал для этого знаменитого ученого, он, кажется, не видит во мне зятя. Вы думаете, это только из-за моей бедности? Или он находит во мне что-то плохое?»
Этот последний вопрос глубоко встревожил душу Самуэля Броля. Что! Неужели все искусные интриги, которые он плел четыре года, сошли на нет? Ведь прошло уже четыре года с тех пор, как Самуэль Броль вступил в свое странное партнерство с польским дворянином. Сам Броль был сыном еврейского трактирщика в Галиции. Знатная русская дама, княгиня Гулоф, привлеченная его красивой внешностью и странными зелеными глазами, наняла его в качестве своего секретаря и дала ему образование. Он отплатил ей, ограбив ее драгоценности и сбежав с ними в Бухарест. Там он встретил графа Ларинского, который, по более благородным причинам, также скрывался от русской тайной полиции. Представившись преследуемым анархистом, Броль полностью завоевал доверие великодушного, рыцарственного польского патриота.
«Ах, это был счастливый случай, что свел нас вместе!» — сказал Самуэль Броль. «Если бы ты не встретил меня, ты был бы мертв четыре года назад и напрочь забыт. Ты помнишь свои последние указания? Отдав мне все деньги, которые у тебя были — чуть больше двух тысяч флоринов, не так ли? — ты показал мне коробку с твоими семейными драгоценностями, твоими письмами, твоим дневником, твоими бумагами и сказал мне: «Уничтожь все, что в ней есть. Польша мертва. Пусть мое имя тоже умрет!»
«Но, мой дорогой граф», — продолжал Самуэль Броль, — «как я мог позволить миру забыть человека с вашими героическими достоинствами и романтическим характером? Нет, это Самуэль Броль умер и был похоронен в неизвестной могиле. У меня есть свидетельство о его смерти. Граф Абель Ларинский все еще жив. Правда, он так изменился из-за всех своих страданий, что его самые старые друзья никогда бы его не узнали. Его волосы были черными, теперь они каштановые; его голубые глаза стали золотисто-зелеными; кроме того, он значительно подрос. Но какое это имеет значение? Он по-прежнему красивый мужчина с благородным видом и очаровательными манерами».
«Очень хорошо», — сказал граф Ларинский. «Я должен рискнуть встретиться в Париже с теми, кто знал меня до моего преображения. Я соберусь и уеду».
Это было действительно ужасное испытание, с которым ему пришлось столкнуться. По странной иронии судьбы все его искусно задуманные планы подверглись опасности в тот самый момент, когда его успех казался абсолютно несомненным. Как он и предвидел, г-н Мориаз сначала не был склонен соглашаться на брак; но Антуанетта вскоре покорила своего отца, и когда граф Ларинский посетил их очаровательную виллу в Кормейле, на окраине Парижа, он получил такой теплый прием, какого только мог желать самый пылкий из женихов.
«Мы должны представить вас, мой дорогой граф, всем нашим друзьям», — сказал г-н Мориас. «Завтра вечером мы устраиваем вечеринку по этому поводу. Конечно, вы сможете присутствовать?»
«Естественно, — сказал Ларинский, — я с величайшим нетерпением жду знакомства со всеми друзьями Антуанетты. Единственное, о чем я сожалею, — это то, что никто из моих старых товарищей по великой борьбе с Россией не может быть рядом со мной в самый счастливый момент моей жизни. Увы! многие работают в оковах на рудниках Сибири, а остальные разбросаны по всему миру».

III.--Сэмюэль Броль оживает
----------------------------
Но хотя никто из друзей графа Ларинского не смог приехать в Кормей, на вечеринку пришел один из старых знакомых Самуэля Броля.
Войдя в гостиную, он увидел старую, уродливую, остролицую женщину, разговаривавшую в углу с Камиллой Лангис. Это была принцесса Гулоф. Ему показалось, что четыре стены комнаты качаются взад и вперед, и что пол уходит у него из-под ног, как палуба корабля в сильный шторм. Огромным усилием воли он пришел в себя.
«Не обращай внимания, Сэмюэл Броль, — сказал он себе. — Давай доведем игру до конца. В конце концов, она очень близорука, а ты мог измениться за последние четыре года».
Антуанетта представила его принцессе, которая осмотрела его своими маленькими моргающими глазками и улыбнулась ему ласково и спокойно.
"Какая удача! Какая удивительная удача!" - подумал он. "Она теперь слепа, как сова. Если только мне удастся избежать разговора с ней, я буду в безопасности".
К несчастью, Антуанетта попросила его отвести принцессу на ужин. Он предложил ей руку и повел ее к столу в абсолютной тишине. Она тоже не разговаривала; но когда они сели, она начала весело разговаривать со священником прихода, который сидел справа от нее. Ее зрение было настолько плохим, что ей приходилось наклоняться над бокалами, чтобы найти нужный. Увидев это, Самуэль Броль снова обрел уверенность в себе.
«Она не могла узнать меня, — подумал он. — Мой голос, мой акцент, моя осанка — все изменилось. Польша вошла в мою кровь. Я больше не Самуил, я Ларинский».
Смело вступая в общий разговор, он с меланхолической грацией поведал историю польского восстания, потрясая своей львиной гривой волос и говоря со слезами в голосе. Нельзя было быть большим Ларинским, чем он был в эту минуту. Когда он кончил, по столу пробежал ропот восхищения.
«Хотя мы с вами смертельные враги, граф, — сказала принцесса Гулоф, — позвольте мне поздравить вас. Я слышала, что вы завоевали руку мадемуазель Мориаз».
«Смертельные враги?» — сказал он тихим, обеспокоенным голосом. «Почему мы смертельные враги, моя дорогая принцесса?»
«Потому что я русская, а ты поляк», — ответила она. «Но у нас не будет времени ссориться. Я уезжаю в Лондон завтра в семь утра. Когда у вас свадьба?»
«Если бы я смел надеяться, что вы окажете мне честь присутствовать на ней, — сказал он, искусно уклоняясь от ответа на ее вопрос, — я мог бы отложить её до вашего возвращения из Англии».
«Вы слишком добры», — сказала принцесса. «Я бы не подумала откладывать счастливое событие, которого мадемуазель Мориас так ждет. Какая она красивая девушка! Я не смею спросить вас, каково ее состояние. Вы, я вижу, идеалист. Вас не беспокоят денежные вопросы. Но, ах, вы, бедные идеалисты», — прошептала она, наклонившись к нему с дружеским видом, — «вы всегда в конце концов терпите неудачу!»
«Как это?» — сказал он с улыбкой.
«Вы видите сны с открытыми глазами, мой дорогой граф Ларинский, и пробуждение ваше иногда бывает внезапным и неприятным».
Затем, наклонив голову к своему спутнику, ее маленькие глазки пылали, как у змеи, и она прошептала: «Самуэль Броль, я знала тебя с самого начала. Твой сон подошел к концу».
Холодный пот выступил на лбу авантюриста. Наклонившись к принцессе, с лицом, искаженным ненавистью, он пробормотал:
«Самуэль Броль не из тех людей, которые мирятся с обидами. Несколько лет назад он получил от вас два письма. Если на него когда-нибудь нападут, он их опубликует».
Поднявшись, он низко поклонился ей, попрощался с мадемуазель Мориаз и ее отцом и вышел из дома. Сначала он был совершенно подавлен и готов был бросить игру; но когда он побрел обратно в Париж при лунном свете, его мужество вернулось к нему. У него было два письма, которые принцесса написала ему, когда она была занята в Париже политической миссией большой важности, и они содержали некоторые поразительные неосмотрительности относительно личной жизни нескольких августейших особ.
«Нет, — сказал он себе, — она дважды подумает, прежде чем вмешиваться в мои дела. Я могу погубить ее так же легко, как она может погубить меня».
На самом деле принцесса Гулоф не могла спать всю ночь. Она разрывалась между желанием отомстить и страхом расправы.
IV.--Товарищество распущено
---------------------------
На следующее утро, после завтрака, мадемуазель Мориас с удивлением встретила принцессу Гулоф.
«Я пришла поговорить с вами по поводу вашего замужества», — сказала принцесса.
«Вы очень любезны, — ответила мадемуазель Мориаз, — но я не понимаю...»
«Сейчас вы поймете», — сказала принцесса. «Я хочу рассказать вам одну историю, и я думаю, она вам будет интересна. Четырнадцать лет назад я проезжала через деревню в Галисии, и плохая погода заставила меня остановиться в грязной гостинице, которую содержал еврей по имени Броль. У этого еврея был сын Самуэль, юноша со странными зелеными глазами и красивой фигурой. Убедившись, что он умный парень, я заплатила за его обучение в университете, а позже оставила его своим личным секретарем. Но около четырех лет назад Самуэль Броль сбежал со всеми моими драгоценностями».
«Вы действительно были плохо вознаграждены за свою доброту, мадам», — прервала ее Антуанетта, — «но я не понимаю, какое отношение Сэмюэль Броль имеет к моему браку».
«Я собиралась вам рассказать», — сказала принцесса. «Я имела удовольствие встретиться с ним здесь вчера вечером. Он преуспел с тех пор, как я потеряла его из виду. Он не довольствуется тем, что превратился из еврея в поляка; теперь он знатный дворянин. Он называет себя графом Абелем Ларинским и собирается жениться на мадемуазель Мориаз. Теперь она носит персидский браслет, который он у меня украл».
«Мадам, — воскликнула Антуанетта, и ее щеки вспыхнули от гнева, — вы осмелитесь сказать графу Ларинскому в моем присутствии, что он тот самый Самуэль Броль, о котором вы говорите?»
«У меня нет желания это делать», — сказала принцесса. «В самом деле, я хочу, чтобы ты пообещала мне никогда не говорить ему, что это я его выдала. Подожди! Я кое-что придумала. Средняя пластина моего персидского браслета раньше открывалась с помощью секретной пружины. Открой свой, и если ты найдешь там мое имя, ну, ты поймешь, откуда оно взялось».
«Если вы не захотите повторить в присутствии меня и графа Ларинского все, что вы только что сказали, — надменно воскликнула Антуанетта, — я могу обещать вам только одно. Я никогда не передам человеку, с которым имею честь быть помолвленной, ни единого слова из тех глупых, подлых клевет, которые вы произнесли».
Принцесса Гулоф резко поднялась и некоторое время молча смотрела на Антуанетту.
"Итак, вы мне не верите, — сказала она ироничным тоном, моргая маленькими глазками. — Вы правы. Старухи, знаете ли, редко говорят дельно. Самуила Броля никогда не было, а я вчера вечером имела удовольствие обедать с самым настоящим из всех Ларинских. Извините меня и примите мои наилучшие пожелания пожизненного счастья графу и графине".
После этого она сделала насмешливый реверанс, повернулась на каблуках и исчезла.
«Женщина совершенно сумасшедшая», — сказала Антуанетта. «Через несколько минут придет Авель и расскажет мне, что с ней. Я думала, они вчера поссорились из-за Польши. Ох, какие смешные старухи есть на свете!»
Пока она ждала появления своего возлюбленного, в дом пришёл Камилл Ланжис. Естественно, в тот момент она не желала разговаривать со своим отвергнутым поклонником и оказала ему довольно холодный прием.
«Я вижу, что я тебе не нужен», — грустно сказал Камилл, отворачиваясь.
«Конечно, я хочу тебя», — сказала она, тронутая чувством, которое он проявил. «Ты мой самый старый и дорогой друг».
Несколько минут они сидели, разговаривая, и Камилл заметил странный браслет на ее запястье и похвалил его любопытный дизайн. Антуанетта, озаренная внезапной идеей, сняла персидское украшение и отдала его Камиллу, сказав:
«Одна из этих пластин, я полагаю, открывается с помощью секретной пружины. Вы инженер, можете ли вы найти для меня эту пружину?»
«Средняя пластина полая», — сказал Лэнгис, постукивая по ней перочинным ножом, — «остальные две из цельного золота. Ох, какой я неуклюжий дурак! Я ее разбил».
«Есть ли там какая-нибудь надпись?» — спросила Антуанетта. «Дай-ка я посмотрю».
Да, там был длинный список дат, а в конце дат было написано: «Ничего, ничего, ничего, вот и все. Анна Гулоф».
Антуанетта стала смертельно бледной; что-то, казалось, сломалось в ее голове; она чувствовала, что если она не заговорит, ее разум отступит. Да, она могла доверять Камиллу, но как ей начать? Она чувствовала, что задыхается и не может втянуть достаточно воздуха, чтобы продолжать дышать.
«Что с тобой, дорогая Антуанетта?» — спросил Камилл, встревоженный ее бледностью и пристальным взглядом.
Она начала говорить тихим, смущенным и прерывистым голосом, и Камилл сначала не мог понять, что она говорит. Но в конце концов он понял, и его душа разделилась между безмерной жалостью к горю, которое ее переполняло, и свирепой радостью при мысли о полном разгроме его успешного соперника. Вдруг на садовой дорожке послышались шаги.
«Вот он», — сказала Антуанетта. «Нет, оставайся здесь. Я позову тебя, если ты мне понадобишься. Несмотря на все, что я сказала, я никогда не поверю, что он обманул меня, пока не прочту ложь в его глазах».
Вместо того чтобы ждать, пока посетителя проведут в ее комнату, она выбежала и встретила его в саду. Он подошел к ней, улыбаясь, думая, что с уходом принцессы Гюлоф всякая опасность исчезла. Но когда он увидел белое лицо и горящие глаза Антуанетты, он догадался, что она все знает. Однако он решил попытаться унести это чистой дерзостью.
«Мне жаль, что я ушел так рано вчера вечером, — сказал он, — но эта сумасшедшая русская женщина, которую я пригласил на ужин, свела меня с ума почти так же, как и она сама. Ей следовало бы быть в приюте. Но ночь вознаградила меня за все тревоги вечера. Мне снился Энгадин, его изумрудные озера, сосны и эдельвейсы».
«Мне тоже приснился сон этой ночью», — медленно проговорила Антуанетта. «Мне приснилось, что этот браслет, который ты мне подарил, принадлежал сумасшедшей русской женщине и что она выгравировала на нем свое имя». Она бросила ему браслет. Он поднял его и стал вертеть в дрожащих пальцах, глядя на взломанную пластину.
«Можете ли вы сказать мне, что я должна думать о Сэмюэле Броле?» — спросила она.
Имя обрушилось на него, как свинцовая глыба; он покачнулся под ударом; затем, ударив себя по голове двумя кулаками, он ответил:
«Самуэль Броль — человек, достойный вашего сострадания. Если бы вы только знали все, что он выстрадал, все, что он осмелился сделать, вы не могли бы не пожалеть его, да и не восхищаться им. Самуэль Броль — несчастный...»
«Негодяй, — сказала она страшным голосом. — Мадам Броль! — она начала истерически смеяться. — Мадам Броль! Нет, я не могу стать мадам Броль. Ах! эта бедная графиня Ларинская».
«Ты не любила этого человека, — с горечью сказал он, — только графа».
«Мужчина, которого я любила, не лгал», — ответила она.
«Да, я лгал тебе», — сказал он, тяжело дыша, как загнанный зверь, — «и я с радостью принимаю весь этот позор. Я лгал, потому что любил тебя до безумия; и я лгал, потому что ты мне дороже чести; я лгал, потому что отчаялся тронуть твое сердце, и мне было все равно, какими средствами я тебя завоюю. Зачем я вообще тебя встретил? Почему я не мог пройти мимо тебя, не сделав тебя мечтой всей моей жизни? Я лгал. Кто бы не лгал, чтобы быть любимым тобой?»
Никогда еще Сэмюэль Броль не казался таким красивым. Отчаяние и страсть осветили его странные зеленые глаза мрачным пламенем. Он обладал зловещим обаянием падшего архангела, и он устремил на Антуанетту дикий, завораживающий взгляд, который говорил:
«Какое вам дело до моего имени, моих обманов и всего остального? Мое лицо, по крайней мере, не маска, и человек, который тронул вас, человек, который вас покорил, — это я».
Однако мадемуазель Мориаз угадала эту мысль в глазах Самуэля Броля.
«Ты хороший актер», — процедила она сквозь зубы. «Но пора положить конец этой комедии».
Он бросился на траву к ее ногам, а затем вскочил и попытался заключить ее в объятия.
«Камилл! Камилл!» — закричала она, — «спаси меня от этого человека».
Лангис бросился за Бролем, и еврей бросился бежать. Лангис последовал бы за ним с такой же радостью, как гончая за лисой, но он увидел, что силы Антуанетты иссякли, и, подбежав к ней, он схватил ее на руки, когда она пошатнулась, и нежно отнес в дом. Тем же вечером граф Абель Ларинский исчез из мира. Сэмюэл Броль восстал из своей могилы в Бухаресте, взял имя Кикс и эмигрировал в Америку незадолго до того, как в «Фигаро» было объявлено о свадьбе мадемуазель Мориаз и мсье Камилла Лангиса.
14.УИЛКИ КОЛЛИНЗ  (08.01.1824-23.09.1889)
=========================================
Уильям Уилки Коллинз родился в Лондоне 8 января 1824 года. С восьми до пятнадцати лет он жил со своими родителями в Италии, а по возвращении в Англию молодой Коллинз поступил учеником в фирму торговцев чаем, оставив этот бизнес четыре года спустя ради юриспруденции. Эта профессия также не привлекала его, хотя то, чему он научился в ней, оказалось чрезвычайно полезным для его литературной карьеры. Его первой опубликованной книгой была «Жизнь» его отца, Уильяма Коллинза, R.A., в 1847 году. Успех работы дал ему стимул к писательству, и три года спустя он опубликовал исторический роман «Антонина, или Падение Рима». Примерно в это же время он познакомился с Чарльзом Диккенсом, который тогда был редактором «Домашнего слова», в котором он опубликовал некоторые из своих самых успешных произведений. «Без имени», опубликованный в 1862 году, в меньшей степени зависел от драматических ситуаций и в большей степени от анализа характера и решения проблемы. О том, что он добился успеха в своей цели, свидетельствует, главным образом, широкая популярность, которую получил рассказ после его появления. «Главная цель рассказа», — писал он в предисловии к первому изданию, — «возбудить интерес читателя к предмету, который был темой некоторых величайших писателей, живых и мертвых, но который никогда не был и не может быть исчерпан, потому что это предмет, вечно интересный для всего человечества. Книга, которая изображает борьбу человеческого существа под теми противоположными влияниями Добра и Зла, которые мы все чувствовали, которые мы все знали». Как и другие рассказы Коллинза, «Без имени» был успешно представлен на сцене. Уилки Коллинз умер 23 сентября 1889 года.
20.Без имени (роман)
====================
Краткое содержание сюжета
--------------------------
История рассказана в восьми основных частях, называемых сценами.

Действие первой сцены происходит в 1846 году в Комб-Рейвене в Западном Сомерсете, загородной резиденции богатой семьи Ванстонов: Эндрю Ванстона, его жены и двух их дочерей. Нора, 26 лет, счастлива и спокойна; Магдален, 18 лет, красива, но вспыльчива и своенравна. Семья живёт в мире и согласии с бывшей гувернанткой девочек, мисс Гарт.
Благодаря любительским театральным постановкам Магдалена понимает, что она талантливая актриса. Она влюбляется во Фрэнка Клэра, который тоже играет в пьесе. Фрэнк, праздный, но красивый сын соседа, неохотно пытался сделать карьеру, но потерпел неудачу, а его отец небогат. Однако молодая пара хочет пожениться, и состояние Магдалены с лёгкостью обеспечит их.
Их отцы соглашаются на брак, но до его заключения мистер Ванстоун погибает в железнодорожной катастрофе, а миссис Ванстоун умирает при родах. Семейный адвокат, мистер Пендрил, сообщает Норе и Магдалене, что, несмотря на внешнее сходство, их родители были женаты всего несколько месяцев, и их свадьба аннулировала завещание мистера Ванстоуна, по которому всё доставалось дочерям.
Поскольку дочери являются незаконнорождёнными, у них нет ни имени, ни прав, ни собственности. Комб-Рейвен и всё семейное состояние наследует старший брат Эндрю, Майкл Ванстоун, который много лет был в ссоре с семьёй. Он отказывается оказывать какую-либо поддержку осиротевшим молодым женщинам. Только с помощью мисс Гарт они начинают свой путь в этом мире.

Действие второй сцены происходит в Йорке, где Магдалену находит капитан Рэгг, дальний родственник её матери, который признаётся, что он профессиональный мошенник. Он помогает ей начать выступать на сцене в обмен на долю в доходах. Его жена Матильда, на которой он женился ради ожидаемого наследства, физически крупная и добрая, но умственно отсталая; за ней нужно присматривать, как за ребёнком.

Действие третьей сцены происходит на Воксхолл-Уок, в Ламбете. Магдалина, заработав немного денег, бросает сцену и замышляет вернуть своё наследство. Майкл Ванстон умер; его единственный сын Ноэль болен, и за ним ухаживает его экономка Вирджиния Леконт, хитрая женщина, которая надеется унаследовать крупную сумму денег. Магдалена отправляется в Ламбет и, переодевшись мисс Гарт, навещает Ноэля, чтобы узнать, как обстоят дела, но миссис Лекуант видит её насквозь и отрезает кусочек ткани от подола её коричневого платья из альпаки в качестве доказательства обмана Магдалены.

Действие четвёртой сцены происходит в Олдборо, графство Саффолк, где Магдалена пытается осуществить свой план по возвращению наследства, выйдя замуж за Ноэля Ванстоуна под вымышленным именем, а капитан и миссис Рэгг выдают себя за её дядю и тётю. Капитан Кирк, морской капитан, видит Магдалену и влюбляется в неё; в глубине души она раздражена его вниманием. Рэгг и Леконт строят козни друг против друга и пытаются превзойти друг друга; в конце концов Леконта отправляют с ложным поручением в Цюрих. Капитан Рэгг договаривается о свадьбе Ноэля и Магдалины с условием, что он получит обещанную Магдалиной плату и больше не будет с ней общаться.

Действие пятой сцены происходит в коттедже Блайолл, в Дамфрисе. Ноэль один, так как его жена уехала навестить друзей в Лондоне. Миссис Лекуант возвращается из Цюриха и с помощью отреза ткани от коричневого платья из альпаки объясняет, кто на самом деле его жена. Ноэль по её указанию переписывает завещание, лишая наследства жену и оставляя приличное состояние Лекуанту, а остальное — адмиралу Бартраму, своему кузену. Миссис Лекунт также убеждает Ноэля написать секретное завещание адмиралу Бартраму, в котором он распоряжается передать деньги его племяннику Джорджу Бартраму, но только при условии, что тот женится на вдове в течение шести месяцев. Ноэлю становится не по себе, когда он пишет гневное письмо, в котором осуждает свою жену, и он умирает от сердечного приступа. Секретное завещание не позволяет Магдалене выйти замуж за Джорджа, чтобы вернуть наследство.

Действие шестой сцены происходит в Сент-Джонс-Вуде, где Магдалина снимает жильё. Она отдалилась от Норы и мисс Гарт, которые, по её мнению, выдали Леканту местонахождение её мужа. Она придумывает план: переодеться горничной и проникнуть в дом адмирала Бартрама, чтобы найти документ «Тайный фонд». Её собственная служанка Луиза обучает её этой роли в обмен на то, что Магдалена даст ей денег, чтобы она могла выйти замуж за своего жениха, отца её внебрачного ребёнка, и эмигрировать в Австралию.

Действие седьмой сцены происходит в Сент-Крукс, загородном доме Бартрамов. Магдалена, работающая горничной в доме адмирала Бартрама под именем Луизы, ищет Тайный фонд. В конце концов она находит его, проследив за адмиралом Бартрамом, который ходит во сне, но её обнаруживают, и она тайно покидает дом, прежде чем её увольняют за воровство. Вскоре после этого адмирал умирает.

Действие последней сцены происходит в бедном пансионе в Ааронс-Билдингс. Магдалина больна и бедна, её вот-вот отправят в больницу или работный дом, но появляется красивый мужчина и спасает её. Это капитан Кирк, моряк, который влюбился в неё после того, как однажды увидел в Олдборо. Тем временем Нора вышла замуж за Джорджа Бартрама и, таким образом, случайно получила половину наследства Ванстонов как его жена. Другая половина перешла к Магдалене как вдове Ноэля, потому что её покойный муж не предусмотрел, что Джордж не женится в течение шести месяцев или что адмирал умрёт. Магдалена отказывается от денег, потому что пытается стать лучше. Восхищаясь честностью Норы и капитана Кирка, она признаётся ему в своём сомнительном прошлом и утверждает, что отныне будет жить достойной его жизнью. Роман заканчивается тем, что Кирк и Магдалена признаются друг другу в любви.
1.--Ничьи дети
===============
Письмо из Америки с маркой Нового Орлеана оказало необычайное воздействие на настроение семьи Ванстоун, сидевшей за завтраком в Кум-Рейвене, в Западном Сомерсетшире.
«Американское письмо, папа!» — воскликнула Магдалина, младшая дочь, заглядывая через плечо отца. «Кого ты знаешь в Новом Орлеане?»
Миссис Ванстоун, сидевшая, подперев подушками, на другом конце стола, вздрогнула и с нетерпением посмотрела на мужа. Мистер Ванстоун ничего не сказал, но его озабоченный вид и его необычная серьезность, на которую не влияла даже игривость Магдалины, ясно доказывали, что что-то не так. Тайна письма озадачила и Магдалину, и ее старшую сестру Нору, и в особенности вызвала чувство беспокойства, которое невозможно было объяснить, в уме старого друга семьи и гувернантки, мисс Гарт.
Хотя ни мистер, ни миссис Ванстоун не дали никаких объяснений, мисс Гарт почувствовала себя более чем когда-либо уверенной, что произошло что-то необычное, когда на следующий день они объявили о своем намерении отправиться в Лондон по частным делам. Почти месяц они отсутствовали, и в конце этого периода вернулись, не дав никакого отчета о том, что они делали во время своего таинственного визита.
Жизнь в Кум-Рейвене шла своим чередом, чередуя приятные развлечения. Концерты, танцы и частные театральные постановки, в которых Магдалина производила большое впечатление, заслужив даже похвалу профессионального управляющего, который умолял ее зайти к нему, если когда-нибудь ей понадобится настоящее занятие, — недели пролетали быстро.
Для Магдалины возвращение Фрэнка Клэра, сына очень старого друга мистера Ванстоуна, также стало интересной интермедией. Как выразился его отец, «Фрэнк снова появился дома, как фальшивый пенни, и теперь скрывался, как грубиян». Хотя оценка мистера Клэра своего сына была откровенно правдивой, Магдалина любила его со всей страстной теплотой своей натуры, и когда Фрэнк, чтобы избежать отправки на деловую встречу в Китай, сделал ей предложение, она с радостью приняла его. Она уговаривала отца согласиться на их немедленный союз.
"Я должен, конечно, посоветоваться с отцом Фрэнка, - сказал он в заключение. - Мы не должны забывать, что для решения этого вопроса все еще требуется согласие мистера Клэра. И поскольку мы не знаем, какие трудности он может создать, чем скорее я его увижу, тем лучше.
В состоянии очевидного уныния он направился в дом, который занимал мистер Клэр. Когда через несколько часов он вернулся в Кум-Рейвен, он сообщил дочери, что Фрэнку предстоит еще годичный испытательный срок в Лондоне. Если он покажет себя способным, то по истечении этого срока его должны вознаградить рукой Магдалины.
И девушка, и Фрэнк были в восторге, но мистер Ванстоун не отражал их хорошего настроения. Он телеграфировал своему адвокату, мистеру Пендрилу, чтобы тот немедленно приехал из города в Кум-Рейвен. Он так хотел увидеть своего адвоката, что поехал на местную станцию ;;и сел на поезд до соседнего перекрестка, где мистеру Пендрилу нужно было сделать пересадку.
Прошло несколько часов, а он не вернулся. Когда вечер уже клонился к вечеру, мисс Гарт передали сообщение о том, что с ней хочет поговорить какой-то мужчина. Она поспешила выйти и оказалась лицом к лицу с носильщиком с перекрестка, который объяснил, что в 1.50 произошел несчастный случай с поездом, идущим вниз.
«Боже, помоги нам!» — воскликнула гувернантка. «Поезд, на котором ехал мистер Ванстоун?»
"Тот же самый. Семь пассажиров серьезно пострадали, и двое..."
Следующее слово не слетело с его губ; он поднял руку в мертвой тишине. С широко открытыми от ужаса глазами он указал за плечо мисс Гарт. Она обернулась и увидела свою хозяйку, стоящую на пороге с вытаращенными, пустыми глазами. С ужасающей неподвижностью в голосе она повторила последние слова мужчины: «Семь пассажиров тяжело ранены, и двое...»
Затем она без чувств упала в объятия мисс Гарт.
Миссис Ванстоун так и не оправилась от потрясения, вызванного смертью мужа.
Убитые горем из-за смерти родителей, Нора и Магдалена еще не знали всей глубины трагедии. Это впервые стало ясно мисс Гарт благодаря адвокату.
Мистер Эндрю Ванстоун в юности вступил в армию и уехал в Канаду. Там он попал в ловушку к женщине, на которой женился — женщине настолько подлой и беспринципной, что он был вынужден покинуть ее и вернуться в Англию. Вскоре после этого умер его отец, и, отдалившись от своего старшего сына, Майкла Ванстоуна, завещал все свое имущество Эндрю.
Эндрю Ванстоун провел свою жизнь в круговерти порочных удовольствий, но как его лучшая натура была почти уничтожена женщиной, так теперь она была восстановлена ;;женщиной. Он влюбился, рассказал девушке своего сердца правду о себе, и она, из любви, которую она к нему питала, решила провести остаток своей жизни рядом с ним, и Нора и Магдалина были детьми их союза.
«Скажите мне», — произнесла мисс Гарт слабым от волнения голосом, когда адвокат изложил печальную историю, — «зачем они отправились в Лондон?»
«Они поехали в Лондон, чтобы пожениться», — воскликнул мистер Пендрил.
В письме из Нового Орлеана мистер Ванстоун услышал о смерти своей жены, и он сразу же предпринял необходимые шаги, чтобы сделать женщину, которая так долго была его женой в глазах Бога, его женой в глазах закона. Эта история никогда бы не стала известна, если бы не помолвка Фрэнка с Магдалиной. Душа чести, мистер Ванстоун счел своим долгом полностью проинформировать мистера Клэра о своих отношениях с миссис Ванстоун. Его старый друг проявил глубокую симпатию, а затем, будучи осторожным деловым человеком, спросил, какие шаги мистер Ванстоун предпринял, чтобы обеспечить своих дочерей. Хозяин Кумб-Рейвен ответил, что он давно составил завещание, оставив им все, чем он владеет. Когда мистер Клэр указал, что его недавняя женитьба автоматически уничтожает силу этого завещания, он был очень расстроен и, поспешив домой, тут же телеграфировал мистеру Пендрилу, чтобы тот приехал в Кум-Рейвен, чтобы составить новое завещание, не теряя времени. Его трагическая смерть помешала осуществлению этого плана, а неспособность миссис Ванстоун подписать хоть один документ до своей смерти привела к тому, что Нора и Магдалина остались абсолютно без гроша, а поместье перешло к Майклу Ванстоуну.
«Как мне им сказать?» — воскликнула мисс Гарт.
«Нет нужды говорить им», — раздался голос позади нее. «Они и так это знают. Дочери мистера Ванстоуна — «ничьи дети», и закон оставляет их беспомощными, отданными на милость дяди!»
Это была Магдалина, которая говорила — Магдалина, с неизменной неподвижностью на ее белом лице и ледяной покорностью в ее спокойных серых глазах. Из-под открытого окна комнаты, в которой мистер Пендрил рассказывал свою историю, эта восемнадцатилетняя девушка слышала каждое слово и ни разу не выдала себя.
«Я понимаю, что мой покойный брат», — так гласило письмо Майкла Ванстоуна своему адвокату с инструкциями, — «оставил двух незаконнорожденных детей, обе молодые женщины, которые достигли возраста, когда могут сами зарабатывать себе на жизнь. Будьте так добры, скажите им, что ни вы, ни я не имеем никакого отношения к вопросам чисто сентиментального характера. Пусть они поймут, что Провидение вернуло мне наследство, которое всегда должно было принадлежать мне, и я не навлеку на себя возмездие, помогая этим детям продолжать навязывать им то, что практиковали их родители, и помогая им занять в мире место, на которое они не имеют права».
«Нора, — сказала Магдалина, поворачиваясь к сестре, — если мы обе доживем до старости и если ты когда-нибудь забудешь, чем мы обязаны Майклу Ванстоуну, — приходи ко мне, и я напомню тебе».

II. — Обманом выдана замуж
==========================

Честно или нечестно, Магдалина, которая вместе с Норой теперь жила у мисс Гарт в Лондоне, поклялась себе, что вернет себе имущество, которое у нее отнял Майкл Ванстоун. Продав все свои драгоценности и платья, она сумела раздобыть двести фунтов, и с этой суммой в кармане она тайно покинула дом. Театральный менеджер, который предложил ей ангажемент, если она когда-нибудь в нем нуждается, переехал в Йорк, и именно в этот город поспешила Магдалина.
Капитан Врагг был пасынком матери миссис Ванстоун и упорно считал себя членом ее семьи, и, узнав о реальных отношениях, которые существовали между его единокровной сестрой и мистером Эндрю Ванстоуном, получил от последнего небольшую ежегодную субсидию в качестве платы за свое молчание. Признанный мошенник, капитан вообразил, что видит в этой листовке возможность пополнить свою истощенную казну.
Когда он бродил по стенам Йорка, размышляя, как ему следует поступить, он встретил саму Магдалину и сразу же поприветствовал ее как родственницу. Девушка бы избегала его, но когда он указал, что если она не отдаст себя под его защиту, ее обязательно обнаружат и отведут обратно к друзьям, она согласилась сопровождать его в его жилище. Там он познакомил ее со своей женой, высокой, худой женщиной с большим, добродушным, пустым лицом, которая жила в состоянии ошеломленного страха перед мужем, который издевался и изводил ее в зависимости от своего настроения.
Выслушав откровенное описание его характера и образа жизни, Магдалина решила принять помощь капитана Врагга. На определенных условиях Врагг согласился подготовить ее к сцене и обеспечить ее ангажемент, взяв половину доли любых денег, которые она могла бы заработать. В обмен на эти доходы он согласился проводить определенные расследования, когда она сочтет это необходимым. Что касается характера этих расследований, то она, на данный момент, хранила молчание.
Талант Магдалины к актерству оказался весьма успешным, и под руководством капитана она начала быстро создавать себе репутацию, и к концу шести месяцев она накопила от шестисот до семисот фунтов. Теперь она решила, что пришло время привести свой план возмездия в исполнение.
По ее поручению капитан Врэгг узнал, что Майкл Ванстоун мертв, а его сын, Ноэль Ванстоун, унаследовал имущество и теперь живет со старой экономкой своего отца, некой швейцаркой, вдовой профессора наук по имени миссис Леконт, в Воксхолл-Уок, Ламбет. Оставшаяся информация, которую Врэгг получил относительно Вэнстоунов, заключалась в том, что у покойного Майкла был большой друг в лице адмирала Бартрама, чей племянник Джордж был сыном сестры мистера Эндрю Вэнстоуна, и, следовательно, кузеном Ноэля Вэнстоуна. Имея эту информацию, Магдалина спокойно сообщила Врэгг, что их союз на данный момент расторгнут, и, взяв с собой миссис Врэгг, отправилась в Лондон. Там она получила комнаты прямо напротив дома, занимаемого Ноэлем Вэнстоуном. Переодевшись мисс Гарт и приняв голос и манеры своей старой гувернантки, она смело посетила дом. Она нашла Ноэля Ванстоуна слабым, алчным трусом, который уже был напуган письмами, которые она ему писала, требуя вернуть ей ее состояние. Он был полностью во власти миссис Лекаунт.
По ее поручению капитан Врэгг узнал, что Майкл Ванстоун мертв, а его сын, Ноэль Ванстоун, унаследовал имущество и теперь живет со старой экономкой своего отца, некой швейцаркой, вдовой профессора наук по имени миссис Леконт, в Воксхолл-Уок, Ламбет. Оставшаяся информация, которую Врэгг получил относительно Вэнстоунов, заключалась в том, что у покойного Майкла был большой друг в лице адмирала Бартрама, чей племянник Джордж был сыном сестры мистера Эндрю Вэнстоуна, и, следовательно, кузеном Ноэля Вэнстоуна. Имея эту информацию, Магдалина спокойно сообщила Врэгг, что их союз на данный момент расторгнут, и, взяв с собой миссис Врэгг, отправилась в Лондон. Там она получила комнаты прямо напротив дома, занимаемого Ноэлем Вэнстоуном. Переодевшись мисс Гарт и приняв голос и манеры своей старой гувернантки, она смело посетила дом. Она нашла Ноэля Ванстоуна слабым, алчным трусом, который уже был напуган письмами, которые она ему писала, требуя вернуть ей ее состояние. Он был полностью во власти миссис Лекаунт.
Что-то в предполагаемой мисс Гарт возбудило подозрения миссис Лекаунт, и она намеренно попыталась заставить свою гостью выдать то, что, по ее убеждению, она скрывает.
«Я бы предложила, — сказала миссис Лекаунт, — чтобы вы дали по сто фунтов каждой из этих несчастных сестер».
«Он будет раскаиваться в нанесенном оскорблении до последнего часа своей жизни», — сказала Магдалина.
В тот момент, когда ответ слетел с ее губ, она отдала бы все на свете, чтобы его вспомнить. Ее страстные слова были произнесены ее собственным голосом. Миссис Лекаунт заметила перемену и, намереваясь установить хоть какое-то доказательство личности своей гостьи, она с помощью уловки завладела тонкой полоской старомодной юбки, которую носила Магдалина в роли мисс Гарт.
Потерпев неудачу в своем обращении к Ноэлю Ванстоуну, Магдалина решила воплотить в жизнь заговор, который она давно себе замышляла. Она намеренно решила завоевать имущество, которого она и ее сестра были лишены, завоевав руку Ноэля Ванстоуна. Письмо от Фрэнка Клэра освободило ее от помолвки, и с горьким сердцем она отправилась в Олдборо, в Саффолке, куда Ноэль Ванстоун переехал по состоянию здоровья.
В образе племянницы мистера Байгрейва, роль которой взяла на себя капитан Рэгг, она осадила эгоистичные привязанности Ноэля Ванстоуна. Ее задача оказалась смехотворно легкой. Ноэль безнадежно влюбился в нее, и через несколько дней был предложен брак. До сих пор все шло гладко, но в этот момент страхи миссис Лекаунт пробудились. Она решила предотвратить брак любой ценой и использовала все возможные средства, чтобы отговорить своего хозяина от дальнейших отношений с Байгрейвами, и весь заговор, должно быть, рухнул бы, если бы не настойчивость и искусная дипломатия, проявленные капитаном Врэгг.
Он устроил так, что Ноэль должен был навестить адмирала Бартрама, оставив миссис Лекаунт собирать вещи. От адмирала Бартрама он должен был отправиться в Лондон, где он должен был должным образом соединиться с Магдалиной. Чтобы обеспечить невмешательство миссис Лекаунт, капитан послал ей поддельное письмо, немедленно вызывая ее к смертному одру ее брата в Цюрихе. Но от миссис Лекаунт не так-то легко было избавиться, как представлял себе капитан Врагг.
Как только ее хозяин отправился к адмиралу Бартраму, она воспользовалась случаем, когда и Магдалина, и капитан отсутствовали, чтобы навестить их дом. С готовностью уговорив простодушную миссис Рэгг, которая питала страсть к одежде, показать ей гардероб Магдалины, она обнаружила там юбку, от которой отрезала кусок по случаю визита девушки в образе мисс Гарт.
Капитан Рэгг обнаружил ее выходящей из дома, но, не заботясь о том, что последний может подумать, она вернулась домой с триумфом. Там она нашла письмо, вызывающее ее в Цюрих. Нельзя было терять времени; ей нужно было идти. Но прежде чем отправиться в путь, она написала письмо Ноэлю Ванстоуну, в котором раскрыла все факты заговора.
Капитан Врагг, уверенный в себе, что миссис Леконт все обнаружила, посоветовался бы с Магдалиной, но девушка была в таком состоянии, которое не позволяло ей принимать активного участия в этом деле. Она бродила по Олдборо с устоявшимся отчаянием, ясно написанным на прекрасных чертах ее лица. Ее удрученный вид привлек внимание некоего капитана Кирка, и он увез с собой на своем корабле неизгладимое воспоминание о ее красоте.
Капитан Врэгг, уверенный в себе, что миссис Леконт все обнаружила, посоветовался бы с Магдалиной, но девушка была в таком состоянии, которое не позволяло ей принимать активного участия в этом деле. Она бродила по Олдборо с устоявшимся отчаянием, ясно написанным на прекрасных чертах ее лица. Ее удрученный вид привлек внимание некоего капитана Кирка, и он увез с собой на своем корабле неизгладимое воспоминание о ее красоте.
Капитану Рэггу пришлось полагаться исключительно на свои собственные силы. Дождавшись, пока экономка уедет из Олдборо, он узнал, наведя справки на почте, что миссис Лекаунт написала Ноэлю Ванстоуну. Это письмо нужно было остановить любой ценой, и капитан действовал смело. День был суббота. Получив специальное разрешение, он поспешил к адмиралу Бартраму, прежде чем письмо миссис Лекаунт было доставлено, и убедил Ноэля Ванстоуна сопровождать его в Лондон. В то же время он оставил после себя несколько конвертов, адресованных «капитану Рэггу», под прикрытием которых адмирал Бартрам должен был пересылать всю корреспонденцию, которая могла прийти после его отъезда. Таким образом, письмо миссис Лекаунт не попало в руки ее хозяина, и два дня спустя Магдалина должным образом стала женой Ноэля Ванстоуна.
Двенадцать недель спустя Ноэль Ванстоун угрюмо бродил по саду коттеджа, который он снял в Хайлендсе. В то утро Магдалина, даже не спросив его разрешения, отправилась в Лондон, чтобы увидеть свою сестру, а ее муж, чье здоровье сильно ослабло, остался один, слабый и несчастный. У него была привычка оплакивать себя, и когда он отдыхал, глядя через забор, он горько вздыхал.
«Со мной ты был счастливее», — раздался голос рядом с ним.
Он с криком повернулся, чтобы увидеть миссис Леконт. Она рассказала ему, что его жена — Магдалина Ванстоун, что она вышла за него замуж просто из желания вернуть состояние, которое у нее отнял Майкл Ванстоун, также намекая, что Магдалина намеревалась покушаться на его жизнь.
Дрожа от ужаса, Ноэль Ванстоун стал подобен воску в руках миссис Лекаунт. Он тут же согласился составить новое завещание под ее диктовку, полностью лишив жену. Он завещал миссис Лекаунт 5000 фунтов стерлингов и заявил, что хотел бы оставить остаток своему кузену Джорджу Бартраму. Однако миссис Лекаунт предвидела, что такое соглашение может быть чревато теми самыми опасностями, которых она хотела избежать. Джордж Бартрам был молод и восприимчив. Было возможно, что Магдалина, лишенная ставки, на которую она так смело играла, могла после смерти мужа попытаться получить приз, заманив Джорджа Бартрама в брак. Поэтому по наущению своей экономки Ноэль Ванстоун завещал остаток своего состояния полностью адмиралу Бартраму. Но это завещание было сопряжено с письмом, адресованным адмиралу, в котором ему тайно поручалось передать поместье Джорджу при определенных обстоятельствах. Он должен был жениться или жениться в течение шести месяцев на женщине, которая не была вдовой. В случае невыполнения им этих условий, что помешало бы его браку с Магдалиной, деньги должны были перейти к его замужней сестре.
Перехитрив Магдален, миссис Лекаунт решила перевезти Ноэля Ванстоуна в Лондон. Чтобы он был достаточно силен для путешествия, миссис Лекаунт приготовила ему любимый поссет. Вернувшись с ароматной смесью, она заметила его сидящим за столом, положив голову на руку, по-видимому, спящим.
«Ваш напиток, мистер Ноэль», — сказала она, коснувшись его. Он не обратил на это внимания. Она посмотрела на него внимательнее. Ноэль Ванстоун был мертв.
III.--Самый темный час
======================
В соответствии со своей решимостью раскрыть тайный траст, Магдалина устроилась горничной в доме адмирала Бартрама. Несколько дней она ждала возможности изучить бумаги адмирала. Ночью адмирала, который был склонен к лунатизму, охранял пьяный старый морской волк по имени Мазей, а днем ;;она ничего не могла сделать, не будучи обнаруженной.
Тайный траст тяготил ум адмирала, и он стал еще более невыносимым, когда Джордж Бартрам спустился и объявил о своем намерении жениться на Норе Ванстоун. Замужняя сестра Джорджа умерла, и, таким образом, один из двух объектов, рассматриваемых в тайном трасте, потерпел неудачу, и оставалось всего две недели до истечения шести месяцев, в течение которых Джордж Бартрам должен был жениться, чтобы унаследовать состояние. Адмирал возражал против брака с Норой Ванстоун, но не знал, как отговорить Джорджа от этого союза.
Пока эта проблема занимала внимание адмирала, Магдалина наконец нашла возможность осмотреть личные покои своего хозяина. Мази, находясь под воздействием спиртного, покинул свой пост, и с корзиной ключей в руках Магдалина прокралась в комнату, где адмирал хранил свои бумаги. Ящик за ящиком она открывала, но нигде не могла найти тайное доверенное лицо.
Вдруг она услышала шаги и, быстро обернувшись, увидела приближающуюся к ней в лунном свете фигуру адмирала Бартрама. Замерев от ужаса, она наблюдала, как он приближается все ближе и ближе. Казалось, он не видел ее, и когда он почти прошел мимо нее, она услышала, как он воскликнул: «Ноэль, я не знаю, где это безопасно. Я не знаю, куда это положить. Забери это обратно, Ноэль».
Магдалина, поняв, что адмирал ходит во сне, пошла за ним следом. Он подошел к ящику шкафа, вынул сложенное письмо и, положив его перед собой на стол, машинально повторил: «Возьми его обратно, Ноэль, возьми его обратно!»
Глядя через его плечо, Магдалина увидела, что бумага была тайным трастом. Она наблюдала, как адмирал положил ее в другой шкаф, а затем молча пошел обратно к своей кровати. В следующий момент она уже завладела письмом, когда рука внезапно легла на ее запястье, и голос старого Мазея воскликнул: «Брось это, Иезавель, брось это!»
Утащив ее, старый Мазей запер ее на ночь в комнате, но рано утром следующего дня смягчился и позволил ей выйти из дома.
Три недели спустя адмирал Бартрам умер, и хотя Магдалина поручила своим адвокатам создать тайный траст, и хотя дом был обыскан сверху донизу, письмо не было найдено. В результате собственность перешла к Джорджу Бартраму, который два месяца спустя женился на Норе Ванстоун.
Магдалина в отчаянии отказалась от борьбы и, не смея вернуться к своему народу, опускалась все ниже и ниже, пока не достигла глубин нищеты. Наконец, в жалком квартале Ист-Энда, она исчерпала свои ресурсы. Больная и почти умирающая, люди, у которых она снимала свою жалкую комнату, решили отправить ее в работный дом. Толпа собралась, чтобы посмотреть на ее отъезд. Ее как раз собирались нести к такси, когда какой-то мужчина протиснулся сквозь толпу и увидел ее лицо.
Этим человеком был капитан Кирк, который видел ее в Олдборо. Он сразу же дал указание отвезти ее обратно в дом, заплатил сумму за ее надлежащее лечение и обеспечил услуги врача и медсестры. Каждый день он приходил справляться о ней, и когда, наконец, после недель страданий, к ней вернулись силы, именно он привел к ней Нору и мисс Гарт.
После долгой разлуки двум сестрам было что рассказать друг другу. Нора, терпеливо сносившая свои несчастья, достигла той самой цели, ради которой тщетно строила планы Магдалина. Она получила, благодаря своему браку с Джорджем Бартрамом, состояние, которое ее отец предназначал для нее. Среди прочего, что она рассказала Магдалине, был рассказ о том, как она обнаружила тайный траст просто случайно. Обнаружив этот документ, Магдалина получила право на половину состояния своего покойного мужа; поскольку тайный траст не сработал, закон распределил имущество между ближайшими родственниками покойного — половину Магдалине и половину Джорджу Бартраму. Взяв бумагу из рук сестры, Магдалина разорвала ее на куски.
«Одна эта бумага дает мне состояние, которое я получила, выйдя замуж за Ноэля Ванстоуна», — сказала она. «Я ничего не буду должна своей прошлой жизни. Я расстанусь с ней, как расстаюсь с этими рваными клочками бумаги».
Капитану Кирку Магдалина написала полную историю всего, что она сделала. Она чувствовала, что ему следует знать все. Она ждала неизбежного результата — неизбежной разлуки с человеком, которого она полюбила. Когда он прочитал ее, он пришел к ней.
Она едва не плакала, ожидая услышать о своей судьбе.
«Скажи мне, что ты обо мне думаешь! Скажи мне правду!» — сказала она.
«Своими губами?» — спросил он.
«Да», — ответила она. «Скажи своими устами, что ты обо мне думаешь».
Она впервые взглянула на него, а затем он наклонился и поцеловал ее.
21.Женщина в Белом
===================
Наибольшего успеха Уилки Коллинз добился с появлением в 1860 году «Женщины в белом», истории, которую Теккерей описал как «захватывающую». Книга сразу же привлекла внимание, метод Коллинза раскрывать запутанный сюжет посредством последовательности повествований был явно новым и чрезвычайно привлекательным для читающей публики.

Сюжет
------
Уолтер Хартрайт, молодой учитель рисования, встречает таинственную и расстроенную женщину, одетую во всё белое, которая заблудилась в Лондоне, и даёт ей directions. Позже он узнаёт, что она сбежала из психиатрической лечебницы. Вскоре после этого он отправляется в Лиммеридж-Хаус в Камберленде, куда его наняли учителем рисования по рекомендации его друга Пески, преподавателя итальянского языка. В доме Лиммериджа живут инвалид Фредерик Фэйрли и ученики Уолтера: Лора Фэйрли, племянница мистера Фэйрли, и Мэриан Холкомб, её преданная сводная сестра. Уолтер понимает, что Лора поразительно похожа на женщину в белом, которую в доме знают как Энн Кэтерик, умственно отсталую девочку, которая раньше жила недалеко от Лиммериджа и была предана матери Лоры, которая впервые одела её в белое.
В течение следующих нескольких месяцев Уолтер и Лора влюбляются друг в друга, несмотря на помолвку Лоры с сэром Персивалем Гайду, баронетом. Поняв это, Мэриан советует Уолтеру уехать из Лиммериджа. Лора получает анонимное письмо, в котором её предостерегают от брака с Гайду. Уолтер догадывается, что письмо прислала Энн, и снова встречает её в Камберленде; он убеждается, что именно Гайду отправил Энн в психиатрическую лечебницу. Несмотря на опасения семейного адвоката по поводу финансовых условий брачного контракта, согласно которым всё состояние Лоры перейдёт к Глайду, если она умрёт, не оставив наследника, и признание Лоры в том, что она любит другого мужчину, Лора и Глайд женятся в декабре 1849 года и отправляются в Италию на шесть месяцев. В то же время Уолтер присоединяется к экспедиции в Гондурас.
Спустя шесть месяцев сэр Персиваль и леди Глайд возвращаются в его дом, в Блэкуотер-парк в Хэмпшире, в сопровождении друга Глайда, графа Фоско (женатого на тёте Лоры). Мэриан по просьбе Лоры живёт в Блэкуотере и узнаёт, что Глайд испытывает финансовые трудности. Глайд пытается заставить Лору подписать документ, который позволит ему воспользоваться её брачным контрактом на 20 000 фунтов стерлингов, но Лора отказывается. Энн, которая теперь неизлечимо больна, приезжает в Блэкуотер-парк и связывается с Лорой, говоря, что у неё есть секрет, который разрушит жизнь Глайда. Прежде чем она успевает раскрыть секрет, Глайд узнаёт об их переписке и, полагая, что Лора знает его тайну, становится крайне подозрительным и пытается удержать её в Блэкуотере. Из-за того, что Лора отказывается отдать своё состояние, а Энн знает его тайну, Фоско замышляет использовать сходство между Лорой и Энн, чтобы поменять их местами. Сэр Персиваль и Фоско обманом заставят обоих отправиться с ними в Лондон; Лору поместят в психиатрическую лечебницу под именем Анны, а Анну похоронят под именем Лоры после её скорой смерти. Мэриан подслушивает достаточно, чтобы понять, что они замышляют покушение на чью-то жизнь, но не знает подробностей. Она промокнет под дождём в своём укрытии и заболеет.
Пока Мэриан больна, Лору обманом заставляют отправиться в Лондон, и подмена личности происходит. Энн Кэтерик умирает от болезни и похоронена как Лора, а Лору накачивают наркотиками и отправляют в психиатрическую лечебницу как Энн. Когда Мэриан приходит в лечебницу в надежде что-то узнать от Энн, она находит Лору, которую обслуживающий персонал считает заблуждающейся Энн, когда та заявляет о своей истинной личности Лоры. Мэриан подкупает медсестру, и Лора сбегает. Тем временем Уолтер возвращается из Гондураса, и все трое живут инкогнито в Лондоне, строя планы по восстановлению личности Лоры. В ходе своих исследований Уолтер раскрывает тайну Глайда: он незаконнорожденный и, следовательно, не имеет права на титул или собственность. Полагая, что Уолтер раскрыл или раскроет его секрет, Глайд пытается сжечь компрометирующий документ, но погибает в огне. От матери Энн (Джейн Кэтерик) Уолтер узнаёт, что Энн никогда не знала, в чём заключается секрет Глайда. Она знала только, что вокруг Глайда есть какая-то тайна, и повторяла слова, которые её мать в гневе сказала, чтобы пригрозить Глайду. Дело в том, что мать Глайда уже была замужем за ирландцем, который её бросил, и она не могла снова выйти замуж. Хотя у Глайда не было проблем с получением наследства, ему нужно было свидетельство о браке родителей, чтобы занять денег. Поэтому он отправился в церковь в деревне, где жили его родители, и добавил в церковную книгу записей о браке (своих родителей) фальшивую запись. Миссис Кэтерик помогла ему получить доступ к книге и была вознаграждена золотыми часами и ежегодной выплатой.
В период отношений между Глайдом и миссис Кэтерик церковный староста из соседнего города регулярно посещал церковь и делал копии церковного брачного реестра. Эти копии хранились в надёжном месте в офисе церковного старосты в городе. Уолтер, зная о подозрительной записи в оригинальном церковном реестре, теперь идёт в контору приходского священника, получает дубликат и обнаруживает, что в нём нет такой записи, тем самым подтверждая, что в оригинальном реестре была поддельная запись.
После того как Глайд погиб в пожаре, пытаясь уничтожить оригинал реестра с поддельной записью, троица оказалась в безопасности от преследований. Но у них по-прежнему нет возможности доказать, что Лора — это она. Уолтер подозревает, что Энн умерла до поездки Лоры в Лондон, и доказательство этого подтвердило бы их историю, но только Фоско знает даты. Из письма, полученного Уолтером от бывшей работодательницы миссис Кэтерик, он узнаёт, что Энн была внебрачным ребёнком отца Лоры, что делает её сводной сестрой Лоры. Во время посещения оперы с Пеской он узнаёт, что Фоско предал итальянское националистическое общество, высокопоставленным членом которого является Песка. Когда Фоско собирается бежать из страны, Уолтер заставляет его написать признание в обмен на безопасный выезд из Англии. Личность Лоры восстановлена по закону, и её имя на надгробии заменено на имя Энн Кэтерик. Фоско сбегает, но его убивает в Париже другой агент общества. Чтобы обеспечить законность его действий, Уолтер и Лора ранее поженились; после смерти Фредерика Фэрли их маленький сын наследует Лиммеридж.
I.--Появляется женщина
=======================
Представленная здесь история будет рассказана несколькими авторами. Пусть первым выскажется Уолтер Хартрайт, учитель рисования, двадцати восьми лет.
Однажды я спас тонувшего профессора Песку, и, желая «сделать что-то хорошее для Уолтера», этот добросердечный маленький итальянец устроил меня на должность преподавателя изобразительных искусств в Лиммеридж-хаусе в Камберленде.
Это была ночь перед моим отъездом, чтобы приступить к обязанностям учителя мисс Лоры Фэрли и ее сводной сестры мисс Мэриан Холкомб, а также помощника Фредерика Фэрли, дяди и опекуна мисс Фэрли. Попрощавшись с матерью и сестрой в их коттедже в Хэмпстеде, я решил пойти домой в свои покои как можно длиннее. В остаточном тепле жаркого июльского дня я шел через темную пустошь. Внезапно я был поражен рукой, легко лежащей на моем плече. Я обернулся и увидел фигуру одинокой женщины с бесцветным молодым лицом, с головы до ног одетой в белые одежды.
«Это дорога в Лондон?» — спросила она.
Ее внезапное появление, ее необычное платье и напряженные интонации голоса так удивили меня, что я колебался несколько мгновений, прежде чем ответить. Ее волнение от моего молчания было тревожным, и, успокоив ее, как мог, и пообещав помочь ей поймать кэб, я задал ей несколько вопросов. Ее ответы показали, что она страдает от какого-то ужасного нервного возбуждения. Она спросила меня, знаю ли я какого-нибудь баронета — из Хэмпшира — и, казалось, испытала почти нелепое облегчение, когда я заверил ее, что не знаю. В ходе нашего разговора, когда мы шли к Сент-Джонс-Вуд, я обнаружил любопытное обстоятельство. Она знала Лиммеридж-хаус и Фэрли!
Найдя ей такси, я попрощался с ней. Когда мы расставались, она внезапно схватила мою руку и поцеловала ее с огромной благодарностью. Едва ее экипаж скрылся из виду, как двое мужчин проехали мимо в открытой карете и, остановившись перед полицейским, спросили его, не видел ли он женщину в белом, пообещав награду, если он ее поймает.
«Что она сделала?» — спросил полицейский.
«Сделала!» — воскликнул один из мужчин. «Она сбежала из нашего убежища».
На следующий день после этого странного приключения я прибыл в Лиммеридж-хаус и на следующее утро познакомился с домочадцами. Мэриан Холкомб и Лора Фэрли, ее сводная сестра, были, с точки зрения внешности, полной противоположностью друг другу. Первая была высокой, мужественной на вид женщиной с мужской способностью к глубокой дружбе. Последняя была сделана по более тонкому образцу, с очаровательными, тонкими чертами лица, оттененными массой светло-каштановых волос. Мистера Фредерика Фэрли я нашел невротичным, крайне эгоистичным джентльменом, который проводил свою жизнь в собственных апартаментах, развлекаясь тем, что издевался над своим камердинером, рассматривал свои произведения искусства и говорил о своих нервах.
С другими членами семьи я вскоре подружился. Мисс Холкомб, когда я рассказал ей о своем странном приключении в Хэмпстед-Хите, нашла переписку ее матери со вторым мужем и обнаружила там упоминание о женщине в белом, которая имела поразительное сходство с мисс Фэрли. Ее звали Энн Катерик. Она недолгое время жила по соседству со своей матерью и подружилась с миссис Фэрли.
Шли месяцы, и я страстно и безнадежно влюбился в Лору Фэрли. Однако ни слова о любви не было сказано между нами, но мисс Холкомб, понимая ситуацию, мягко сообщила мне, что моя любовь безнадежна. Почти с детства Лора была помолвлена ;;с сэром Персивалем Клайдом, баронетом из Гэмпшира, и ее свадьба должна была состояться в ближайшее время. Я смирился с неизбежным и решил уйти в отставку. Но прежде чем я отправился из Лиммеридж-хауса, произошло много странных вещей.
Незадолго до прибытия сэра Персиваля Клайда для урегулирования деталей его брака Лора получила анонимное письмо, предостерегая ее от союза и заканчивая словами: «Дочь вашей матери занимает нежное место в моем сердце, потому что ваша мать была моим первым, моим лучшим, моим единственным другом». Через два дня после получения этого письма я наткнулся на Энн Катерик, которая усердно ухаживала за могилой миссис Фэрли. С трудом я убедил ее рассказать мне что-нибудь из своей истории. То, что ее заперли в приюте — несправедливо, это было ясно — я уже знал. Она призналась, что написала письмо Лоре, но когда я упомянул имя сэра Персиваля Глайда, она громко вскрикнула от ужаса. Было очевидно, что это баронет поместил ее под стражу.
Семейный адвокат Фэрли, мистер Гилмор, приехавший на следующий день, представил ему все дело. Он решил отправить анонимное письмо адвокатам сэра Персиваля Глайда и попросить объяснений. Прежде чем был получен какой-либо ответ, я покинул Лиммеридж-хаус, попрощавшись с местом, где я провел столько счастливых часов, и с девушкой, которую я любил.
II.--История, продолженная Винсентом Гилмором из Чансери-Лейн, адвокатом Фэрли
Я пишу эти строки по просьбе моего друга, мистера Уолтера Хартрайта, чтобы описать события, произошедшие после его отъезда из Лиммеридж-хауса.
На мое письмо адвокатам сэра Персиваля Глайда относительно анонимного сообщения Энн Катерик баронет ответил лично по прибытии в Лиммеридж-хаус. Он был первым, кто дал объяснение. Энн Катерик была дочерью одного из его старых слуг семьи, и в знак признания прошлых заслуг ее матери он отправил ее в частную лечебницу вместо того, чтобы позволить ей отправиться в одно из государственных учреждений, где ее психическое состояние в противном случае заставило бы ее остаться. Ее враждебность к сэру Персивалю была вызвана тем фактом, что она обнаружила, что он был причиной ее заключения. Анонимное письмо было свидетельством этой безумной антипатии.
Следующий вопрос, который меня интересует в этой истории, касается составления брачного соглашения мисс Фэрли. Помимо того, что она была наследницей поместья Лиммеридж, мисс Фэрли имела личное имущество стоимостью 20 000 фунтов стерлингов, полученное по завещанию ее отца, Филиппа Фэрли. На него она получила право по достижении ею двадцати одного года. Кроме того, у нее был пожизненный интерес в 10 000 фунтов стерлингов, которые после ее смерти перешли к сестре ее отца Элеоноре, жене графа Фоско, итальянского дворянина. По всей вероятности, графиня Фоско никогда не насладится этими деньгами, поскольку она была уже в преклонном возрасте, в то время как Лоре еще не исполнилось двадцати одного года.
Что касается 20 000 фунтов стерлингов, то правильным и справедливым решением было бы урегулировать всю сумму так, чтобы доход достался леди на всю ее жизнь, затем сэру Персивалю на всю его жизнь, а основную сумму — детям от этого брака. В случае отсутствия потомства основная сумма должна была быть распоряжена так, как леди могла бы указать в своем завещании, что позволило бы ей обеспечить ее единокровную сестру Мэриан Холкомб. Это было справедливым и правильным урегулированием, но адвокаты сэра Персиваля настаивали на том, чтобы основная сумма досталась сэру Персивалю Глайду в случае, если он переживет леди Глайд и не будет потомства. Я тщетно протестовал, и это несправедливое урегулирование, которое клало каждый фартинг из 20 000 фунтов стерлингов в карман сэра Персиваля и не позволяло мисс Фэрли обеспечивать мисс Холкомб, было должным образом подписано.
III.--История, продолженная Мэриан Холкомб в серии отрывков из ее дневника
Limmeridge House,
9 ноября.

Я обеспечила бедному Уолтеру Хартрайту место чертежника в экспедиции, которая должна немедленно отправиться в центральную часть Южной Америки. Смена обстановки может стать для него спасением в этот кризисный момент его жизни. Сегодня бедная Лора попросила сэра Персиваля освободить ее от помолвки.
«Если вы все еще будете упорствовать в сохранении нашей помолвки», — сказала она, выглядя неотразимо прекрасной, — «я, возможно, буду вашей верной и преданной женой, сэр Персиваль, — вашей любящей женой, если я знаю свое сердце, то никогда!»
«Я с благодарностью принимаю вашу благодать и правду», — сказал он. «Меньшее, что вы можете мне предложить, для меня больше, чем самое большее, на что я могу надеяться от любой другой женщины в мире».

19 декабря.
Я получила согласие сэра Персиваля жить с ним в качестве компаньона его жены в их новом доме в Хэмпшире. Мне было интересно узнать, что граф Фоско, муж тети Лоры Элеоноры, является большим другом сэра Персиваля.

22 декабря,
11 часов.
Все кончено. Они поженились.

Black-water Park,
Хэмпшир,
11 июня.
Прошло шесть долгих месяцев с тех пор, как мы с Лорой виделись в последний раз. Я только что приехала в ее новый дом. Мои последние новости об Уолтере Хартрайте взяты из американской газеты. В ней описывается, как экспедицию в последний раз видели входящей в дикий первобытный лес.

15 июня.
Лора вернулась, и я нашел ее изменившейся. Старая свежесть и мягкость ушли. Она, если что, стала еще красивее. Она отказалась вдаваться в подробности о своей супружеской жизни, и тот факт, что у нас есть эта запретная тема, кажется, меняет наши старые отношения. Сэр Персиваль не притворялся, что рад меня видеть. Они привели с собой двух гостей, графа Фоско и его жену, тетю Лоры. Он очень толстый, с лицом, как у великого Наполеона, и глазами, которые обладают необычайной силой. Несмотря на свои размеры, он ступает мягко, как кошка. Его манеры безупречны. Он никогда не говорит жене грубого слова; но, тем не менее, он правит ею железным прутом. Она — его абсолютная рабыня, послушная малейшему выражению его глаз. Она управляет сэром Персивалем так же, как он управляет своей женой; и, конечно, всеми нами. Сегодня он осведомился, нет ли в округе итальянских джентльменов.

16 июня.
Сегодня приезжал Мерриман, адвокат сэра Персиваля, и я случайно подслушал разговор, который, по-видимому, указывает на решимость сэра Персиваля собрать деньги под залог Лоры, чтобы погасить некоторые из своих крупных долгов.

17 июня.
Сэр Персиваль пытался заставить Лору подписать документ, принесенный Мерриманом. По моему совету она отказалась сделать это, не прочитав его. Произошла ужасная сцена, которую удалось остановить только благодаря вмешательству графа Фоско. Сэр Персиваль поклялся, что Лора подпишет его завтра. Сегодня вечером Лоре и мне показалось, что мы увидели в лесу белую фигуру.

18 июня.
Лора встретила Энн Катерик. Это ее мы видели в лесу вчера вечером. Она наткнулась на Лору в лодочном сарае и заявила, что хочет ей что-то сказать. «Что ты должна мне рассказать?» — спросила Лора. «Тайну, которой боится твой жестокий муж», — ответила она. «Я однажды пригрозила ему этой тайной и напугала его. Ты тоже пригрози ему этой тайной и напугаешь его». Когда Лора надавила на нее, она заявила, что за ними кто-то наблюдает, и, втолкнув Лору обратно в лодочный сарай, скрылась.

19 июня.
Худшее уже позади. Сэр Персиваль обнаружил послание от Энн Катерик к Лоре, в котором она обещала раскрыть тайну и утверждала, что вчера за ней следил «высокий, толстый мужчина», явно граф. Сэр Персиваль был в ярости и запер Лору в ее спальне. Графу снова пришлось вмешаться в ее защиту.

Позже.
--Выбравшись на крышу веранды, я подслушал разговор между графом и сэром Персивалем. Они говорили с полной откровенностью - с дьявольской откровенностью - друг с другом. Фоско указал, что его друг отчаянно нуждается в деньгах, и что, поскольку Лора отказалась подписать документ, он не сможет получить их обычными способами. Если Лора умрет, сэр Персиваль унаследует 20 000 фунтов стерлингов, а сам Фоско получит через свою жену 10 000 фунтов стерлингов. Сэр Персиваль признался, что у Энн Катерик есть секрет, который ставит под угрозу его положение. Этот секрет, как он предположил, она рассказала Лоре; и Лора, будучи влюбленной в Уолтера Хартрайта - он это обнаружил - воспользуется им. Граф спросил, какова Энн Катерик.
«Представьте себе мою жену после тяжелой болезни с легкими неладами в голове, и вот вам Энн Катерик», — ответил сэр Персиваль. «Чему вы смеетесь?»
«Успокойся, Персиваль», — сказал он. «У меня тут, в большой голове, свои проекты. Спи, сын мой, сном праведника».
Я прокралась обратно в свою комнату, насквозь промокшая под дождем. О, Боже, неужели я заболею? Я слышала, как часы бьют каждый час. Так холодно, так холодно; и удары часов — удары, которые я не могу сосчитать — продолжают бить у меня в голове...
[В этот момент дневник становится нечитаемым.]
IV.--История, завершенная Уолтером Хартрайтом по возвращении, на основе
нескольких рукописей
=====================
Я вкратце расскажу о событиях, которые произошли после того, как Мэриан Холкомб заболела, пока я был в Южной Америке.
Граф Фоско обнаружил Энн Катерик и немедленно предпринял шаги для осуществления заговора, на который он намекнул. Переодевшись в одежду леди Глайд, несчастную девушку отвезли в дом в Сент-Джонс-Вуд, где настоящая леди Глайд должна была остановиться, когда проезжала через город по пути в Камберленд. Леди Глайд, под предлогом того, что ее сводную сестру увезли в город, убедили посетить Лондон, где ее встретил граф Фоско и сразу же поместили в частный приют на имя Энн Катерик. Ее заявление о том, что она леди Глайд, было сочтено доказательством ее душевного расстройства. К несчастью для планов графа, настоящая Энн Катерик умерла за день до заключения леди Глайд, но, поскольку не было никого, кто мог бы подтвердить даты этих событий, и Фоско, и сэр Персиваль считали себя в безопасности. С большой помпой тело Анны Катерик было перевезено в Лиммеридж и похоронено от имени леди Глайд.
Как только Мэриан Холкомб пришла в себя, ей сообщили о предполагаемой смерти ее сводной сестры. Вспомнив разговор, который она подслушала как раз перед тем, как ей стало плохо, у нее возникли серьезные подозрения относительно причины смерти Лоры, и она немедленно начала расследование. В ходе этого расследования она посетила Энн Катерик в приюте, и ее радость от того, что она обнаружила там Лору вместо предполагаемой Энн Катерик, была почти непреодолимой. Подкупив одну из медсестер, она добилась свободы Лоры и отправилась с ней в Лиммеридж, чтобы установить ее личность. К ее отвращению и изумлению, Фредерик Фэрли отказался принять ее заявление или поверить, что Лора была кем-то другим, а не Энн Катерик. Граф Фоско посетил его и подготовил.
В этот момент я вернулся из Южной Америки и, услышав о смерти любимой девушки, сразу же отправился в Лиммеридж в печальное паломничество к ее могиле. Пока я читал трагическую историю на надгробии, подошли две женщины. Пока слова «Священно памяти Лауры, леди Глайд» плыли у меня перед глазами, одна из них приподняла вуаль. Это была Лаура.
В бедном квартале Лондона я поселился у Лоры и мисс Холкомб, и пока моя бедная Лора медленно восстанавливала здоровье и настроение, я посвятил себя поддержке маленького домохозяйства и разгадке тайны, которая окружала события, описанные мной здесь. От миссис Клементс, которая подружилась с бедной Энн Катерик, я узнал, что миссис Катерик много лет назад тайно встречалась с сэром Персивалем Глайдом в ризнице церкви в Уэлмингеме.
Чтобы установить точные отношения между миссис Катерик и сэром Персивалем, я посетил Уэлмингем, преследуемый агентами баронета. Моя беседа с миссис Катерик убедила меня, что сэр Персиваль не был отцом Анны, и что их тайная встреча в ризнице имела отношение к чему-то иному, нежели романтика. Презрительный тон, с которым миссис Катерик говорила о матери сэра Персиваля, заставил меня задуматься. Я посетил ризницу, где происходили встречи, и, изучив регистр, обнаружил внизу одной из страниц, сжатую в очень маленькое пространство, запись о браке сэра Феликса Глайда с матерью сэра Персиваля. Услышав от могильщика, что у старого адвоката в соседнем городе есть копия этой записи, я посетил его и обнаружил, что в его копии нет записи об этом браке.

Вот, наконец, секрет!
=====================
Сэр Персиваль был незаконнорожденным сыном своего отца и подделал эту запись о браке своего отца, чтобы обеспечить себе титул и поместья. Миссис Катерик была единственным человеком, который знал о заговоре. В припадке дурного настроения она сказала своей дочери Энн, что у нее есть секрет, который может погубить баронета. Сама Энн никогда не знала секрета, но по глупости повторила слова своей матери сэру Персивалю, и ценой ее безрассудства стало заключение в частном приюте.

Я поспешно вернулся в Уэлмингем, чтобы заполучить копию поддельной записи. Была ночь. Когда я приближался к церкви, меня остановил человек, приняв за сэра Персиваля Глайда. Свет в ризнице показал мне, что сэр Персиваль предвидел мое открытие и тайно посетил церковь с целью уничтожить улики своего преступления. Но его ждала ужасная судьба. Когда я приближался к церкви, огромный язык пламени взметнулся в ночное небо. Когда я бросился вперед, я услышал, как баронет тщетно пытается сбежать из ризницы. Замок был заклинен, и он не мог выбраться. Я попытался силой войти, но к тому времени, как пламя было взято под контроль, наступил конец. Мы нашли обугленные останки человека, который прошел по жизни как сэр Персиваль Клайд, лежащими у двери.
Теперь тайна была раскрыта, и я мог свободно жениться на своей любимой. Единственным другим моментом, который, казалось, требовал прояснения, было происхождение несчастной Энн Катерик. Это было разъяснено самой миссис Катерик. Отцом Энн был Филипп Фэрли, отец Лоры — факт, который объяснял необычайное сходство между двумя девочками. Но хотя наши невзгоды, казалось, подошли к концу, нам еще предстояло установить личность Лоры и разобраться с графом Фоско.
Граф написал мисс Холкомб письмо, в котором выразил свое восхищение и умолял ее, ради ее же блага, оставить все как есть. Я знал, что граф был опасным врагом, который не колеблясь прибегнет к убийству, если это необходимо для достижения его целей, но я был полон решимости восстановить личность Лоры. Дневник мисс Холкомб дал мне подсказку. Я нашел там заявление о том, что во время своего первого визита в Блэкуотер-Парк граф был очень обеспокоен тем, нет ли поблизости итальянцев. Не надеясь, что этот маневр что-то даст, я однажды ночью последовал за графом в театр в компании моего друга, профессора Пески. Профессор не узнал Фоско, но когда граф, оглядев театр, сфокусировал свои очки на Песке, я увидел, как на его лице отразился несомненный ужас. Он тут же встал со своего места и ушел. Мы последовали за ним.
Профессор был очень серьезен, и это был совсем другой человек, нежели тот беззаботный маленький итальянец, которого я знал и который рассказал мне странную главу своей жизни. В молодости Песка принадлежал к тайному обществу по устранению тиранов. Он все еще был членом общества и мог быть призван к действию в любое время. Граф также был членом общества и выдал его тайну. Отсюда его страх увидеть Песку.
Я немедленно воспользовался оружием, которое было вложено в мою руку. Я смело отправился в дом Фоско и предложил организовать его побег из Англии в обмен на полное признание его участия в похищении леди Глайд. Он угрожал убить меня, но, поняв, что он в моей власти, согласился на мои условия.
Это признание полностью установило личность Лоры, и она была публично признана мистером Фредериком Фэрли. Лора и я поженились некоторое время назад, и теперь мы могли отправиться в наш медовый месяц. Мы посетили Париж. Находясь там, я случайно был привлечен большой толпой, которая хлынула к дверям морга. Протиснувшись сквозь нее, я увидел внутри тело графа Фоско. Точно над его сердцем была рана, а на руке были два глубоких пореза в форме буквы «Т» — символ его измены тайному братству.
Когда мы вернулись в Англию, мы жили в комфорте на доход, который я мог заработать своей профессией. У нас родился сын, и когда Фредерик Фэрли умер, именно Мэрион Холкомб, которая была добрым ангелом нашей жизни, объявила о важных переменах, произошедших в наших перспективах.
«Позвольте мне познакомить друг с другом двух выдающихся личностей», — воскликнула она со всей своей непринужденной веселостью прежних времен, протягивая мне моего сына: «Мистер Уолтер Хартрайт — наследник Лиммеридж-хауса».
Лунный Камень
=============
План сюжета
-----------
Рэйчел Вериндер, молодая англичанка, в свой восемнадцатый день рождения получает в наследство большой индийский бриллиант. Это подарок от её дяди, коррумпированного офицера британской армии, который служил в Индии. Бриллиант имеет большое религиозное значение и чрезвычайно ценен, и три индуистских священника посвятили свою жизнь его поиску. В этой истории есть элементы, связанные с легендарным происхождением бриллианта «Надежда» (или, возможно, бриллианта Орлова или Кох-и-Нур). Восемнадцатый день рождения Рэйчел празднуют большой вечеринкой, на которой присутствуют её кузен Франклин Блейк и другие гости. В тот вечер она надевает Лунный камень на своё платье, чтобы все могли его увидеть, в том числе и индийские жонглёры, зашедшие в дом. Позже той же ночью бриллиант крадут из спальни Рэйчел, и начинается период смятения, несчастья, недопонимания и неудач. Сложный сюжет, представленный в виде серии рассказов от лица некоторых главных героев, повествует о последующих попытках объяснить кражу, найти вора, отследить камень и вернуть его.

Краткое содержание сюжета
-------------------------
Полковник Хернкасл, неприятный бывший солдат, привозит Лунный камень из Индии, где он был добыт путём кражи и убийства во время осады Серингапатама. Разозлившись на свою семью, которая его отвергает, он оставляет камень в своём завещании в качестве подарка на день рождения своей племяннице Рэйчел, тем самым подвергая её опасности со стороны наследственных хранителей камня, которые не остановятся ни перед чем, чтобы вернуть его.
Рэйчел надевает камень на вечеринку по случаю своего дня рождения, но в ту же ночь он исчезает из её комнаты. Подозрение падает на трёх индийских жонглёров, которые были рядом с домом; на Розанну Спирман, служанку, которая начинает вести себя странно, а затем тонет в местном зыбучем песке; и на саму Рэйчел, которая тоже ведёт себя подозрительно и внезапно приходит в ярость из-за Франклина Блейка, в которого она, казалось, была влюблена, когда он пытается найти камень. Несмотря на усилия сержанта Каффа, известного детектива Скотланд-Ярда, вечеринка заканчивается, а тайна остаётся нераскрытой, и главные герои расходятся.
В течение следующего года появляются намёки на то, что бриллиант был вывезен из дома и, возможно, находится в хранилище лондонского банка, будучи заложенным в качестве гарантии ростовщику. Индийские фокусники всё ещё поблизости, наблюдают и ждут. Горе и одиночество Рэйчел усиливаются, особенно после смерти матери, и она сначала принимает, а затем отвергает предложение руки и сердца от своего кузена Годфри Эблайта, филантропа, который также присутствовал на праздновании дня рождения и чей отец владеет банком рядом со старым семейным домом Рэйчел. Наконец, Франклин Блейк возвращается из-за границы и решает разгадать тайну. Сначала он узнаёт, что поведение Розанны Спирман было вызвано тем, что она влюбилась в него. Она нашла улику (пятно краски на его ночной рубашке), которая убедила её в том, что это он был вором, и скрыла её, чтобы спасти его, запутав следы и навлекая подозрения на себя. В отчаянии от того, что она не смогла заставить его признать её, несмотря на всё, что она для него сделала, она покончила с собой, оставив после себя испачканную рубашку и письмо, которое он не получил из-за поспешного отъезда за границу.
Теперь, полагая, что Рэйчел подозревает его в краже на основании показаний Розанны, Франклин устраивает встречу и спрашивает её об этом. К его удивлению, она говорит ему, что на самом деле видела, как он украл бриллиант, и защищала его репутацию ценой собственной, хотя и считала его вором и лицемером. В надежде искупить свою вину он возвращается в Йоркшир на место преступления, где знакомится с мистером Эзрой Дженнингсом, помощником доктора Кэнди. Они объединяются, чтобы продолжить расследование, и узнают, что Франклину тайно дали настойку опия в ночь вечеринки (мистер Кэнди, который хотел отомстить Франклину за критику медицины); похоже, что это, в дополнение к его беспокойству о Рейчел и бриллианте и другим нервным раздражениям, заставило его взять бриллиант в наркотическом трансе, чтобы переместить его в безопасное место. Реконструкция событий того вечера подтверждает это, но как камень оказался в лондонском банке, остаётся загадкой, которую удалось разгадать только через год после празднования дня рождения, когда камень был выкуплен.
Франклин и его союзники находят претендента в захудалой прибрежной гостинице, но обнаруживают, что индейцы добрались туда раньше: претендент мёртв, а камень исчез. Под маской мертвеца скрывается не кто иной, как Годфри Эблайвит, который, как выясняется, присвоил содержимое трастового фонда, находившегося под его опекой, и вскоре после празднования дня рождения был разоблачён. Тайна того, что сделал Блейк, находясь под действием наркотика, раскрыта: он встретил Эблайта в коридоре возле комнаты Рэйчел и отдал ему Лунный камень, чтобы тот положил его обратно в банк своего отца, откуда камень был изъят утром в день вечеринки, чтобы отдать его Рэйчел. Увидев своё спасение, Эблайт вместо этого положил камень в карман и заложил его в качестве залога для получения кредита, чтобы временно спасти себя от банкротства. Когда его убили, он направлялся в Амстердам, чтобы отдать камень на огранку; затем его должны были продать, чтобы пополнить разграбленный трастовый фонд до того, как наследник вступит в права. Тайна раскрыта, Рэйчел и Франклин женятся, и в эпилоге мистер Мёртуэйт, известный искатель приключений, рассказывает читателю о возвращении Лунного камня на место, где ему и положено быть, — на лоб статуи бога в Индии.

15.(КОНВЕЙ, ХЬЮ)-Фредерик Джон Фаргус-(26.12.1847 -15.05.1885)
================
Хью Конвей, английский писатель, настоящее имя которого было Фредерик Джон Фаргус, родился 26 декабря 1847 года в семье аукциониста из Бристоля. Его ранним желанием было посвятить себя морскому делу, и с этой целью он поступил на школьный фрегат «Конвей» — в честь которого он и взял свой псевдоним — тогда базировавшийся на Мерси. Его отец был против этого проекта, в результате чего Конвей отказался от этой идеи и поступил в родительский офис, где он нашел достаточно свободного времени, чтобы заняться написанием газетных статей и рассказов. Его первой опубликованной работой был сборник стихов, который вышел в 1879 году и имел умеренный успех. Но Хью Конвей в основном известен читающей публике по своему знаменитому рассказу «Названный Блэк». Работа была представлена ;;нескольким издателям, прежде чем ее, наконец, приняли и опубликовали в 1884 году. Поначалу она не привлекла особого внимания, но в конечном итоге стала хитом, и в течение пяти лет было продано 350 000 экземпляров. Несколько других работ вышли из-под пера Конвея в быстрой последовательности, но ни одна из них не достигла популярности «Called Back». Хью Конвей умер в Монте-Карло 15 мая 1885 года.

22."Вернувшийся"
====================
I.--Слепой свидетель
=====================

Я был молод, богат и обладал необычайной энергией и силой. Жизнь, как вы могли бы подумать, должна была быть для меня очень приятной. Я был вне досягаемости забот; я был свободен, как ветер, следовать своим собственным замыслам. Но, несмотря на все эти преимущества, я был так же беспомощен и жалок, как самый бедный труженик в стране.
Ведь я был слеп, совершенно слеп!
Ужасная болезнь, лишившая меня зрения, медленно подкрадывалась ко мне на протяжении многих лет, и теперь я лежу в своей спальне на Уолпол-стрит, а моя старая няня Присцилла Дрю спит на импровизированной кровати у моей двери, ухаживая и заботясь обо мне.
Это была душная августовская ночь. Я не мог спать. Отчаяние наполнило мое сердце. Я был слеп, слеп, слеп! Я должен был ослепнуть навсегда! Я настолько пал духом, что начал думать, что вообще не стал бы делать операцию, которая, по словам врачей, могла бы вернуть мне возможность видеть.
Внезапно меня охватило нестерпимое желание оказаться на улице. Была ночь, людей было очень мало. Старая Присцилла крепко спала. Я встал с кровати и, с трудом одевшись, осторожно, как вор, прокрался к входной двери. Улица, тихая, была пустынна. Некоторое время я ходил взад и вперед по улице. Это занятие наполнило меня особым восторгом. Тщательно считая шаги, я точно определил местоположение своего дома. Наконец, я решил вернуться и, открыв дверь, вошел и поднялся по лестнице. Атмосфера этого места показалась мне странной и незнакомой. Я нащупал кронштейн, который должен был висеть на стене, о котором меня часто предупреждали не стучать головой. Его там не было. Я вошел не в тот дом.
Когда я повернулся, чтобы на ощупь вернуться назад, я услышал гул голосов. Я направился в сторону этих звуков, чтобы позвать на помощь. Внезапно до моих ушей донеслись звуки пианино и женский голос, поющий.
Музыка для меня была всепоглощающей страстью. Я слушал, завороженный, приложив ухо к двери, из-за которой доносился звук. Это была песня, которую немногие любители осмелились бы исполнить, и я с нетерпением ждал, как прекрасный голос исполнит финал. Но я так и не услышал этого последнего движения.
Вместо мягких, сладких, жидких нот страстной любви раздался судорожный, испуганный вздох, за которым последовал долгий, глубокий стон. Музыка резко оборвалась, и раздался пронзительный крик женщины. Я распахнул дверь и стремглав бросился в комнату. Я услышал ругательство, возглас удивления и приглушенный крик женщины. Я повернулся в сторону этого слабого крика. Моя нога зацепилась за что-то, и я упал ниц на тело мужчины. Прежде чем я успел подняться, сильная рука схватила мое горло, и я услышал резкий щелчок пистолетного затвора.
«Пощади меня!» — кричал я. «Я слеп, слеп, слеп!»
Я лежал совершенно неподвижно, снова и снова выкрикивая эти слова.
Мне на глаза направили яркий свет. В комнате не было слышно ни звука, кроме приглушенного крика женщины. Руки на моем горле были отпущены, и мне было приказано встать. Были проведены некоторые элементарные тесты на мою слепоту, и мне было приказано дать отчет о моем присутствии в доме. Мой рассказ, казалось, удовлетворил мужчину, который меня допрашивал. Мне было приказано сесть в кресло. Я слышал, как мужчины выносили тяжелую ношу из комнаты. Затем стоны женщины прекратились. Голос рядом со мной приказал мне выпить что-то из стакана, подкрепляя это требование приставленным к моему виску пистолетом. На меня навалилась тяжелая сонливость, и я провалился в бессознательное состояние.
Когда я пришел в себя, я находился в своей постели в своей комнате. Меня нашли, по-видимому, в состоянии беспомощного опьянения, лежащим на улице, на некотором расстоянии от места моего проживания.
II.--Не для любви и брака
==========================

Прошло два года. Операция вернула мне возможность видеть. Я был в городе Турине с другом. Вид прекрасного лица заманил моего спутника и меня в собор Сан-Джованни. Это было лицо молодой девушки лет двадцати двух; лицо чарующей красоты. Сидя с моим другом, я наблюдал за ней, пока она не встала и не ушла со своей спутницей, старой итальянкой. На мгновение я поймал взгляд ее темных, славных глаз, когда она машинально перекрестилась святой водой. В них был мечтательный, далекий взгляд, взгляд, который, казалось, скользил по тебе и видел, что находится за объектом, на который ты смотрел.
Мы вышли вслед за ней из собора и увидели, как старушка разговаривает с сутулым мужчиной средних лет в очках и с джентльменской внешностью.
«Разве английские джентльмены пялятся на своих соотечественниц в таких общественных местах?» — раздался голос у нас за локтем.
Я обернулся и увидел высокого мужчину лет тридцати, стоявшего прямо за нами. Его лицо с густыми усами, презрительным ртом и потемневшими, угрюмыми глазами было не из приятных, и его дерзкий вопрос раздражал меня. Мой друг, несколькими резкими ответами, нанес ему сокрушительный удар, и мужчина отвернулся, нахмурившись. Мы увидели, как он перешел дорогу к мужчине средних лет, который разговаривал со старой итальянкой и ее подопечной. И затем мы тоже пошли своей дорогой.
Лицо девушки преследовало меня, но больше мы ее в Турине не видели.
Несколько недель спустя, когда я бродил по Лондону, я внезапно наткнулся на нее в компании ее старой няни. Я проследил за ней до ее квартиры и сам снял там комнаты. Случай с няней, которую, как я узнал, звали Тереза, дал мне возможность представиться. Девушка заговорила со мной, но ее голос и манеры были странно апатичными. Казалось, она никогда не узнавала меня, пока я не заговаривал с ней, и тогда, если я не задавал вопросов, наш разговор умирал естественной смертью. Заняться с ней любовью казалось невозможным, и все же я страстно любил ее.
Наконец, с помощью взяток, мне удалось добиться квалифицированной помощи Терезы. Она обещала передать мои предложения опекуну девушки. О самой Полине — так звали девушку — Тереза ;;ничего не сказала. Когда я спросил ее, думает ли она, что девушка заботится обо мне, она ответила таинственно и загадочно.
«Кто знает? Я не знаю, но говорю вам, что синьорина не для любви и брака».
Тереза ;;выполнила свою часть сделки, и меня навестил мужчина средних лет, которого я видел в Турине. Его звали Мануэль Ченери. Его сестра вышла замуж за отца Полины, англичанина по имени Марч. Он с готовностью согласился на мой брак с Полиной при одном условии. Я не должен был задавать никаких вопросов, пытаться узнать что-либо о ее рождении и семье, о ее ранних годах.
Полину позвали в комнату. Я взял ее за руку. Я попросил ее стать моей женой.
«Да, если ты этого хочешь», — тихо ответила она, даже не изменившись в лице.
Она не оттолкнула меня, но и не ответила на мою ласку. Она оставалась такой же спокойной и сдержанной, как и прежде.
По странной настойчивости доктора Ченери мы с Полиной поженились через два дня.
III.--Возвращение прошлого
============================

«Не для любви и брака!»
Я слишком скоро понял значение слов Терезы. У Полины, моей жены, моей любви, не было прошлого. Сначала медленно, а затем быстрыми шагами истина пришла ко мне. Лицо женщины, на которой я женился, было прекрасным, как утро; ее фигура была совершенна, как у греческой статуи; ее голос был тихим и нежным; но единственное, что оживляет всякое очарование — разум — отсутствовало. Памяти, за исключением событий предыдущего момента, у нее не было. Она была неспособна ни на какие эмоции. Она была мила и послушна, но все ее существование было негативным. Такова была Полина, моя жена.
Когда я убедился в правде, я поручил ей заботу о Присцилле и поспешил в Женеву, чтобы получить объяснения от Ченери. Я бы никогда не нашел доктора, если бы случай не бросил меня на пути того самого итальянца, которого мы встретили у собора Сан-Джованни. Зная, что он знает Ченери, я заговорил с ним. Сначала он отказался иметь со мной что-либо общее, но когда я упомянул имя Полины, он спросил меня, какое отношение она имеет ко мне.
«Она моя жена», — ответил я.
«Твоя жена!» — крикнул он. «Ты лжешь!»
Я в ярости вскочил и попросил его поосторожнее подбирать слова. Через несколько мгновений он извинился и спросил меня, знал ли Ченери о нашем браке. "Предатель", - услышал я, как он яростно прошептал себе под нос, когда я ответил утвердительно.
После нескольких дальнейших замечаний он согласился отвезти меня к доктору Ченери, сказав, что его зовут Макари. Моя беседа с доктором была несколько неудовлетворительной. Полин испытала шок, но природу этого шока он отказался раскрыть. Макари до своей болезни воображал себя влюбленным в нее и был в ярости из-за моего брака. Однако, как сказал мне доктор, как раз когда я уходил, одна вещь частично объясняла его согласие на наш союз. Он был ее опекуном, и состояние в 50 000 фунтов стерлингов, на которое она имела право, он потратил на дело итальянской свободы. Хотя он предал свое доверие, он считал, что причина оправдывает этот поступок; но он был рад, тем не менее, сделать ей некоторую компенсацию, выдав ее замуж за богатого англичанина.
Когда я ушел от доктора Ченери, я встретил Макари, притаившегося снаружи. Он заявил, что через несколько недель приедет в Англию и объяснит многое из того, что Ченери оставил недосказанным.
Несколько месяцев спустя он сдержал свое обещание. Ченери, как он мне сказал, был арестован в Санкт-Петербурге за участие в каком-то анархистском заговоре и направлялся в Сибирь. Он долго рассуждал о своей личной истории. Оказалось, что на самом деле его звали Марч, и он был братом Полин. Как и его сестру, Ченери ограбила его и отнял у него состояние.
Он просил о встрече с сестрой, но когда они встретились, Полина не помнила его. Он часто заходил, и я заметил, что она наблюдала за ним с нетерпением и беспокойством. Однажды вечером, после ужина, когда он рассказывал, как в бою он убил австрийца в белом халате, он схватил со стола нож и проиллюстрировал удар сверху вниз, которым он спас свою собственную жизнь. Я услышал глубокий вздох позади себя и, обернувшись, увидел Полину в обмороке. Я отнес ее в ее комнату. Когда она снова пришла в себя, или, вернее, когда она поднялась с кровати и повернулась ко мне лицом, я увидел в ее глазах то, чего, по милости Божьей, я больше никогда там не увижу.
С неподвижными, застывшими глазами, широко раскрытыми до предела, она встала и вышла из комнаты. Я последовал за ней. Она быстро вышла из дома на улицу и, не колеблясь, повернув под прямым углом, быстро двинулась по длинной прямой дороге. Повернувшись еще раз, она остановилась у трехэтажного дома. Подойдя к двери, она положила на нее руку. Я попытался мягко увести ее, но она сопротивлялась. Что мне было делать? Дом был пуст. Я остановился. Однажды мой ключ от щеколды уже открывал чужую дверь. Откроет ли он эту? Я попробовал. Он точно подошел.
Не дожидаясь меня, Полина вбежала вперед. Я закрыл дверь. Все было темно. Я слышал, как Полина двигалась на первом этаже. Я последовал за ней и, чиркнув спичкой, оказался в комнате с раздвижными дверями. Она была меблирована, но повсюду лежал глубокий слой пыли. Полина стояла посреди комнаты, обхватив голову руками, и, казалось, пыталась что-то вспомнить. Я вошел в заднюю комнату со свечой, которую нашел. Там стояло пианино. Что-то побудило меня сесть за него и сыграть первые ноты песни, которую я услышал той ужасной ночью.
Полин, казалось, охватила нервная дрожь. Она пересекла комнату, направляясь ко мне, и я освободил ей место у пианино. Мастерски она блестяще сыграла прелюдию к песне, из которой я взял несколько блуждающих нот. Я ждал, затаив дыхание, ожидая, что она споет. Внезапно она дико вскочила на ноги и, издав дикий крик ужаса, упала мне на руки. Я положил ее на диван рядом. Пока я держал ее там, произошло нечто странное.
Комната за раздвижными дверями была освещена ярким светом. Вокруг стола собрались четверо мужчин. Одним из них был Ченери, другим Макари. Третий мужчина был мне незнаком. Эти трое мужчин смотрели на четвертого мужчину — молодого человека, который, казалось, падал со стула, судорожно сжимая рукоять кинжала, лезвие которого было вонзено ему в сердце, очевидно, Макари, стоявшим над ним.
Я не могу объяснить это видение. Я видел его только тогда, когда держал руку Полины. Когда я отпустил ее руку, сцена исчезла. Вы можете называть это каталепсией, ясновидением, как угодно; это было так, как я рассказываю.
IV.--В поисках истины в Сибири
==============================

Макари позвонил мне на следующий день после этой странной сцены, чтобы расспросить о мемориале Виктору Эммануилу.
«Прежде чем я соглашусь помочь вам, — сказал я, — я должен узнать, почему вы убили человека три года назад в доме на Хорас-стрит».
Он вскочил на ноги и, схватив меня за руку, пристально посмотрел мне в глаза. Я видел, что он узнал меня, несмотря на огромную перемену, которую слепота производит в лице.
«Почему я должен отрицать это перед очевидцем? Перед другими я бы и сам быстро это отрицал. Теперь, мой славный друг, мой веселый жених, мой дорогой зять, я расскажу тебе, почему я убил этого человека. Он оскорбил мою семью. Этот человек был любовником Полины!»
Он увидел выражение моего лица, когда я встал и подошел к нему.
«Не здесь», — поспешно сказал он. «Какая польза может быть здесь от вульгарной драки между двумя джентльменами?»
«Уходи, — закричал я, — убийца и трус. Каждое слово, сказанное тобой мне, было ложью, и поскольку ты ненавидишь меня, ты сегодня сказал мне самую большую ложь из всех».
Он ушел от меня с выражением злобного торжества на лице. Я знал, что он лжет, но как я мог доказать, что он лжет? Только Сенери мог сказать мне правду. Он был в Сибири, и, как бы безумен ни казался этот план, я решил отправиться туда, чтобы услышать всю правду из его уст.
Я использовал все свое влияние. Я щедро тратил деньги и с особым паспортом, подписанным самим царем, который предоставлял в мое распоряжение все ресурсы русской полиции, я пересек Россию и отправился в Сибирь. Наконец, проделав тысячи миль, я наткнулся на шайку несчастных заключенных, в которой находился доктор. Показав свои документы офицеру, командовавшему тюрьмой, я был немедленно доставлен в ужасную тюрьму. Я приказал привести его ко мне в отдельную комнату и поставить перед ним еду и питье.
«Я хочу задать вам несколько вопросов», — сказал я, — «вопросы, на которые вы один можете ответить».
«Задавайте их. Вы дали мне час освобождения от страданий. Я благодарен».
«Первый вопрос, который я должен задать: кто этот человек, Макари, и что он из себя представляет?»
Сенери вскочил на ноги. «Предатель! Предатель!» — закричал он.
Это Макари предал его. Макари был не более Энтони Марчем, братом Полин, чем я, а у Полин никогда не было любовника в том смысле, в каком Макари использовал это слово.
Полин была невинна, как ангел. Ложь, ради уничтожения которой я так далеко зашел, рассеялась. Мне нужно было задать еще один вопрос. Кем был тот человек, которого убил Макари, и какое отношение он имел к Полин? Лицо Ченери побледнело, когда я задал ему этот вопрос. Прошло несколько мгновений, прежде чем он понял, что я тот человек, который ввалился в комнату. Затем он рассказал мне все.
Убитым был Энтони Марч, брат Полин. Как он уже признался, Ченери потратил все деньги, которые он хранил для Полин и ее брата, на дело итальянской свободы. Когда молодой человек вырос, приблизилось время, когда Ченери должен был все объяснить и ответить за последствия. Злой день был отсрочен, когда ему дали денег. Эти деньги закончились. Ченери и двое других мужчин, опасаясь последствий для всех них, придумали план, как заставить Энтони замолчать. Его нужно было заманить в дом на улице Хорас и оставить там в качестве сумасшедшего под присмотром врача и смотрителей. Но Макари разрушил заговор. Он был влюблен в Полин, а Энтони презрительно отзывался о таком браке для своей сестры. Несколько дерзких слов в доме на улице Хорас, и нож страстного итальянца нашел свой путь в сердце молодого человека. Именно Ченери спас мне жизнь, когда я наткнулся на место происшествия. Третий участник трагедии, который заглушил крики Полины в диванной подушке, с тех пор умер в ярости в камере. Вот такая история.
Я поспешил обратно в Англию, оставив деньги, чтобы обеспечить немного удобств для несчастного пленника. Я отправился прямо в маленькую деревню, где Полина остановилась у Присциллы. Я видел, что она помнит меня, но как человека во сне. Теперь мне нужно было добиться ее расположения. О нашем браке она, казалось, забыла все. Хотя вся прежняя апатия исчезла, и ее разум снова пробудился в ее прекрасном теле, она не помнила этого. Я отчаялся наконец завоевать ее и решил навсегда попрощаться с ней. Когда я сидел с ней в лесу в последний раз, с грустью в сердце, я задремал. Меня разбудили поцелуи в щеки. Я вскочил на ноги. Передо мной стояла Полина, и, глядя ей в глаза, я видел, что она любит меня.
Она поняла, когда я вернулся в первый раз, что я ее муж, но решила узнать, люблю ли я ее. Поскольку я ничего не сказал, она тоже промолчала.
«Гилберт», — сказала она, — «я плакала, но теперь я улыбаюсь. Прошлое прошло. Пусть любовь, которую я питала к брату, будет похоронена в большей любви, которую я даю своему мужу. Давайте отвернемся от темных теней и начнем нашу жизнь».
Мне есть что рассказать — только одно. Мы отправились в Париж на наш настоящий медовый месяц. Великая война закончилась, и Коммуна только что закончилась. В компании друга я видел, как вели на расстрел коммунистов, и среди их лиц я узнал Макари.
16.КУПЕР, ФЕНИМОР-
(15.09.1789-14.09.1851)
=========================================

Джеймс Фенимор Купер, родившийся в Нью-Джерси 15 сентября 1789 года, был горячим полемистом квакерского происхождения, который после беспокойной юности, частично проведенной в море, стал самым ранним заметным американским романистом. Помимо художественной литературы, основным предметом творчества Купера была американская военно-морская история. Хотя он нажил много врагов и жил в смятении, в характере романиста было что-то благородство, что отражено во всех его формальных, но мужественных повествованиях. Любовный интерес редко поднимается в его рассказах выше механической сентиментальности; именно описания приключений привлекают. Нигде яркая описательная сила Фенимора Купера не проявляется так, как в «Последнем из могикан», втором по порядку рассказе о Кожаном чулке. В первой из серии, «Пионеры», Кожаный Чулок представлен уже в расцвете сил, и его постепенно вытесняют из его любимых лесов топор и дым белых поселенцев. «Последний из могикан» переносит читателя в прошлое, в то время, когда краснокожий был в расцвете сил и представлял собой силу, с которой приходилось считаться на востоке Америки. Третья из знаменитых сказок — «Прерия», в которой живописный герой Купера покоится в могиле. Несмотря на это, автор воскрешает его в двух оставшихся томах — «Следопыт» и «Зверобой». Из этих пяти романов, и, по сути, из всех произведений Купера, «Последний из могикан» считается шедевром. В нем можно найти все достоинства автора и несколько его недостатков. Он, безусловно, самый популярный, поскольку был переведен на несколько языков. Впервые опубликован в 1826 году. Купер умер в Куперстауне, родовом поместье, 14 сентября 1851 года.
23.Последний из могикан
=======================
I.--Преданный краснокожим
==========================

Шел третий год войны между Францией и Англией в Северной Америке. В Форт-Эдварде, где генерал Уэбб лежал с пятью тысячами человек, только что получили ошеломляющие новости о том, что французский генерал Монкальм движется вверх по озеру Шамплейн с армией, «многочисленной, как листья на деревьях», имея своей целью лесную крепость Форт-Уильяма Генри.
Форт Уильям Генри удерживал ветеран-шотландец Манро во главе полка регулярных войск и нескольких провинциалов. Поскольку этих сил было совершенно недостаточно, чтобы остановить наступление Монкальма, генерал Уэбб немедленно послал полторы тысячи человек для укрепления позиции. Пока лагерь находился в состоянии суеты, вызванной уходом этих спасательных сил, капитан Дункан Хейворд отделился от толпы и, проводив двух дам, дочерей Манро, Элис и Кору, к их лошадям, сам сел на другого коня. Его долгом было проследить, чтобы дамы благополучно добрались до Форта Уильям Генри. Чтобы они могли совершить путешествие как можно быстрее, они воспользовались услугами известного индейского бегуна, известного под именем Ле Ренар Субтиль, чье местное прозвище было Магуа.
Отряду предстояло пройти всего пять лиг, и Магуа взялся провести их коротким путем через лес. Девушки замешкались, когда достигли точки, где они свернули с военной дороги и должны были пойти по узкой и слепой тропе среди густых деревьев и подлеска. Ужасающий вид проводника и одиночество маршрута наполнили их тревогой.
«Здесь, значит, наш путь», — тихо сказал Дункан. «Не проявляй недоверия, иначе можешь навлечь на себя опасность, которую, как тебе кажется, предчувствуешь».
Поняв этот намек, девушки подстегнули лошадей и последовали за бегуном по темной и запутанной тропе. Они не успели уйти далеко, как услышали позади себя стук лошадиных копыт, и вскоре к ним подбежал необычайно выглядящий человек с необычайно длинными тонкими ногами, истощенным телом и огромной головой. Гротескность его фигуры усиливалась небесно-голубым пальто и грязным жилетом из тисненого шелка, расшитого потускневшим серебряным кружевом. Подойдя к группе, он объявил о своем намерении сопровождать их в Форт Уильям Генри. Отказавшись слушать какие-либо возражения, он вынул из своего жилета странный музыкальный инструмент и, поднеся его ко рту, извлек из него высокий, пронзительный звук. Сделав это, он начал петь в полных и мелодичных тонах одну из версий Псалмов Новой Англии.
Магуа что-то прошептал Хейворду, и тот нетерпеливо повернулся к Дэвиду Гамуту — так звали певца — и попросил его во имя благоразумия отложить песнопение до более безопасного случая. Индейские союзники Монкальма, как было известно, толпились в лесу, и целью отряда было продвигаться вперед как можно тише.
Когда кавалькада углубилась в дикую чащу, из кустов на них выглянуло дикое лицо. Проблеск ликования пробежал по его темным чертам, когда он наблюдал, как его жертвы бессознательно идут в ловушку, которую приготовил Магуа.

II.--В самый последний момент
==============================
В часе пути от Форта Эдварда двое мужчин задержались на берегу небольшого ручья. Один из них был великолепным образцом индейца — почти голый, с ужасной эмблемой смерти, нарисованной на его груди. Другой был европейцем с быстрым, блуждающим взглядом, загорелыми щеками и грубой одеждой охотника.
«Слушай, Соколиный Глаз», — сказал индеец, обращаясь к своему спутнику, — «и я расскажу тебе, что говорили мои отцы и что сделали могикане. Мы пришли и сделали эту землю своей, и прогнали макуа, которые следовали за нами, в леса к медведям. Затем пришли голландцы и дали моему народу огненную воду. Они пили до тех пор, пока небеса и земля, казалось, не встретились. Затем они расстались со своей землей, и теперь я, вождь и сагамор, никогда не видел солнечного света, кроме как сквозь деревья, и никогда не посещал могил своих отцов. Когда умрет мой сын Ункас, больше не будет крови сагаморов. Мой мальчик — последний из могикан».
«Ункас здесь», — раздался другой голос тем же мягким гортанным голосом. «Кто говорит с Ункасом?» В следующее мгновение между ними бесшумно прошел молодой воин и сел рядом со своим отцом Чингачгуком. «Я шел по следу макуасов, которые прячутся, как трусы», — продолжал Ункас.
Дальнейший разговор о ненавистных врагах, макуасах, которые действовали как шпионы Монкальма, был прерван топотом лошадей. Трое мужчин поднялись на ноги, их глаза были бдительны и внимательны, а винтовки готовы к любой чрезвычайной ситуации.
Вскоре показалась кавалькада из Форт-Эдварда, и Хейворд, обращаясь к Соколиному Глазу, попросил сообщить ему, где они находятся, объяснив, что они доверились индейцу, который заблудился.
«Индеец, заблудившийся в лесу?» — воскликнул разведчик. «Я хотел бы взглянуть на это существо».
Сказав это, он украдкой прокрался в чащу. Через несколько мгновений он вернулся, полностью подтвердив свои подозрения. Магуа явно завел отряд в ловушку, преследуя собственные цели, и Соколиный Глаз тут же принял меры, чтобы обеспечить его поимку. Пока Хейворд вел разговор с бегуном, разведчик и двое могикан молча прокрались через подлесок, чтобы окружить его, но легкий треск сломанной палки вызвал подозрения Магуа, и, даже когда засада приблизилась к нему, он увернулся от рук Хейворда и скрылся в противоположной чаще.
Соколиный Глаз был слишком хорошо знаком с индейскими обычаями, чтобы думать о преследовании, и, сдерживая рвение Хейворда, который последовал бы за Магуа и, несомненно, пришел бы к месту, где его ждали скальпирующие ножи соратников Магуа, разведчик созвал военный совет.
Положение было крайне серьезным, и насколько оно было серьезным, стало ясно той ночью, когда они спрятались в пещере.
Внезапно, с леденящими кровь криками, макуасы окружили их. Они были полностью окружены, и, что еще больше усиливало ужас их положения, они обнаружили, что у них закончились боеприпасы. Казалось, ничего не оставалось делать, кроме как умереть в бою. Именно Кора предложила альтернативу: Соколиный Глаз и двое могиканов должны были отправиться в Форт Уильям Генри и раздобыть у своего отца, Манро, достаточно людей, чтобы безопасно отвезти их обратно. Это был единственный отчаянный шанс, и могикане им воспользовались. Бесшумно спустившись вниз по реке, они исчезли. Дункан, Дэвид и две девушки остались одни; но ненадолго. Когда наступила ночь, отряд макуасов, переплыв реку, вошел в пещеру и взял в плен всю группу.
Именно Магуа руководил всеми этими операциями, и именно Магуа объявил их судьбу своим пленникам. Алиса должна была вернуться к отцу, а Кора должна была стать его скво в индейском вигваме.
«Чудовище!» — воскликнула Кора, когда ей предложили это предложение. «Только дьявол мог задумать такую ;;месть!»
Магуа ответил с ужасной улыбкой, и по его приказу индейцы, схватив своих белых жертв, привязали их к четырем деревьям. Колья из светящегося дерева были приготовлены для их пыток. Магуа снова предложил альтернативу бесчестья или смерти. Кора колебалась, но Алиса укрепила свою решимость.
«Нет, нет!» — закричала она. «Лучше нам умереть так же, как и жить, вместе».
«Тогда умри!» — закричал Магуа, швырнув томагавк в голову девушки. Он промахнулся на дюйм. Другой дикарь бросился, чтобы завершить ужасное дело. Обезумевший от увиденного, Дункан разорвал свои путы и бросился на дикаря. Он был тут же побежден. Он увидел, как над его головой сверкнул нож; он собирался опуститься. Внезапно раздался резкий треск винтовки, и его противник упал замертво у его ног. В тот же момент Соколиный Глаз и двое могиканов ворвались в лагерь. Через несколько мгновений шестеро индейцев, застигнутых врасплох, были убиты; выжил только Магуа. Казалось, он был во власти Чингачгука. Он уже лежал, по-видимому, безжизненный. Могикан поднялся с воплем торжества и поднял нож, чтобы нанести последний удар. В этот момент Магуа перекатился через край пропасти, возле которой он лежал, и, встав на ноги, прыгнул в середину зарослей низких кустарников и исчез.
III.--"Юбилей дьяволов"
=======================
Группа добралась до Уильяма Генри только для того, чтобы снова его покинуть. Монкальм попросил о встрече с Манро и через Дункана, который выступал в качестве представителя последнего, объяснил, что безнадежно думать об удержании форта. Генерал Уэбб отозвал деблокирующие силы, и англичане превосходили численностью примерно двадцать к одному. С рыцарской вежливостью французский генерал предложил своим храбрым врагам выступить с оружием, боеприпасами и всеми военными почестями. Манро с грустью принял эти условия. Вынужденный быть со своими людьми, Манро доверил своих дочерей заботе Дэвида.
Согласно условиям капитуляции, войска выступили. За ними шли женщины и отставшие, французы и их союзники-туземцы молча наблюдали за ними. На другой стороне равнины было ущелье. Войска медленно вошли в него и исчезли. Арьергард гражданских лиц теперь остался один на равнине. Кора, медленно продвигаясь вперед вместе со своей сестрой и Дэвидом, увидела, как Магуа обращается к туземцам, говоря с его роковым и искусным красноречием. Эффект его слов вскоре стал заметен.
Один из дикарей, привлеченный шалью, в которую мать завернула своего ребенка, схватил ребенка и разбил его мозги об землю. Когда мать прыгнула вперед, он вонзил свой томагавк ей в мозг. Это был сигнал к резне. Магуа издал смертельный и ужасающий боевой клич. При его звуке две тысячи дикарей вырвались из леса и набросились на не сопротивляющихся жертв. Смерть была повсюду, и в своем самом ужасном и отвратительном обличье.
«Это юбилей дьяволов», — сказал Давид, который, несмотря на свою бесполезность, никогда не думал предать его доверие. «Если Давид укротил злого духа Саула, то, может быть, не лишним будет испытать силу музыки здесь».
Он излил напев песни, который разнесся даже сквозь грохот кровавого поля. Магуа услышал его и, сквозь толпу дикарей, бросился к ним.
«Идите сюда!» — крикнул он, схватив Алису залитыми кровью руками. «Вигвам гуронов все еще открыт!»
Напрасно Кора умоляла его отпустить ее сестру. Он быстро понес ее через равнину, за ней следовали Кора и Дэвид. Как только он добрался до леса, он посадил двух девушек на лошадей, которые там ждали, и, не обращая внимания на Дэвида, который сел на оставшегося коня, помчался вперед в дебри.
IV.--Пленники гуронов
=====================
Через три дня после сдачи форта Соколиный Глаз и его два товарища-могикана, сопровождаемые Манро и Дунканом, стояли на роковой равнине. Повсюду они искали тела двух девушек, но нигде их не нашли. Соколиному Глазу было ясно, что они все еще живы и были унесены Магуа. С неутомимой энергией он тут же отправился на поиски следа. Это был Ункас, который, найдя часть юбки Коры, зацепившуюся за куст, первым открыл линию преследования. Он также прочитал след ноги Магуа на земле — безошибочно расставленный большой палец ноги пьющего дикаря. Украшение, оброненное Алисой, и большие следы учителя пения открыли тренированному интеллекту индейского разведчика все, что произошло.
Когда они достигли окраины поляны, они увидели дикаря меланхоличного вида в боевой раскраске и мокасинах, сидящего на берегу ручья и наблюдающего за колонией бобров, занятых строительством плотины. Дункан собирался выстрелить, но Соколиный Глаз, хохоча, удержал его руку. Дикарь был не кто иной, как Дэвид.
Алиса и Кора были уже совсем близко, и Дункан с нетерпением ждал возможности пробраться к ним. Соколиный Глаз настолько потакал его прихоти, что согласился на его посещение лагеря под видом знахаря.
Как только он вошел в лагерь, он заявил, что был послан Великим Монархом, чтобы исцелить недуги гуронов. Вождь, к которому он обратился, некоторое время слушал его, а затем попросил продемонстрировать свое мастерство, изгнав злого духа, живущего в жене одного из его молодых воинов. Дункан не мог отказаться, хотя и был уверен, что испытание его умений приведет к разоблачению его маскировки. Как раз когда вождь собирался указать путь к больной, к группе присоединился Магуа, а вскоре за ним последовало несколько молодых людей, приводящих с собой пленника. Раздался крик: "Быстрый Олень!", и каждый воин вскочил на ноги. К своему ужасу, Дункан увидел, что это был Ункас. Магуа некоторое время пристально смотрел на своего пленника, затем, подняв руку, потряс ею в его сторону, воскликнув: "Могиканин, ты умрешь!"
Проводник Дункана привел его к пещере, которая уходила на некоторое расстояние в скалистый склон горы. Когда он вошел, Дункан увидел темный, таинственного вида объект, который неожиданно возник на его пути. Это был медведь, и хотя молодой солдат знал, что индейцы часто держат таких животных в качестве домашних животных, его глубокое рычание и то, как он вцепился в него, когда он проходил по длинному узкому проходу пещеры, вызвали у него немало беспокойства.
Показав ему больную женщину, которая, как было ясно, умирала, индейцы оставили предполагаемого знахаря сражаться с дьяволами в одиночку. К своему ужасу, Дункан увидел, что медведь остался позади, дико рыча. Наблюдая за ним с беспокойством, он заметил, что его голова внезапно упала набок, и на ее месте появилось крепкое лицо разведчика. Как можно быстрее Соколиный Глаз объяснил, как он наткнулся на колдуна, готовящегося к спиритическому сеансу, как он ударил его по голове и забрал шкуру медведя, в которой шарлатан предложил творить свою магию.
Пока разведчик переодевал личину, Дункан, обыскивая пещеру, в другом отсеке обнаружил Алису. Но как раз когда девушка была в первых муках восторга от этой неожиданной встречи, послышался гортанный смех Магуа, и она увидела темную фигуру и злобный облик дикаря.
«Гурон, делай все, что в твоих силах!» — воскликнул взволнованный Хейворд, увидев, что все его планы рухнули.
«Скажет ли белый человек эти слова на костре?» — спросил Магуа, поворачиваясь, чтобы выйти из пещеры. Когда он это сделал, медведь громко и угрожающе зарычал; думая, что это один из колдунов, Магуа попытался презрительно пройти мимо него. Внезапно животное бросилось на него и, схватив его в свои объятия, полностью одолело его. Дункан тут же побежал на помощь разведчику и схватил дикаря.
По предложению Соколиного Глаза Алису завернули в одежду умирающей женщины и, полностью скрывая от посторонних глаз, вынесли из пещеры.
«Болезнь вышла из нее», — объяснил Дункан отцу и мужу, ожидавшим снаружи. «Я иду, чтобы отвести женщину на расстояние, где я укреплю ее против дальнейших нападений. Пусть мои дети ждут снаружи, а если злой дух появится, избейте его дубинками».
Оставив индейцев с уверенностью, что они не войдут в пещеру и не обнаружат Магуа, Дункан и разведчик направились к хижине, где лежал связанный Ункас. Войдя вместе с Дэвидом, они освободили Могиканина и немедленно поспешили сделать следующий шаг, предложенный находчивым Соколиным Глазом. Дэвид был в безопасности от любого вреда; поэтому разведчик, выйдя из своей медвежьей шкуры, облачился в одежду учителя пения, в то время как Ункас надел маскировку волшебника. Таким образом облачившись, они отправились к туземцам, оставив Дэвида внутри. Не вызывая подозрений, они прошли через лагерь; но они не успели уйти далеко, как раздался крик, возвестивший, что их уловка раскрыта. Ункас снял шкуру и, применив свои винтовки со смертельным эффектом, он и разведчик скрылись в лесу, взяв с собой Алису.
V.--Месть Соколиного Глаза
==========================
Магуа, по политическим соображениям, оставив Алису у себя, доверил Кору соседнему племени черепаховых делаваров. Туда отправился Магуа, чтобы обнаружить, что разведчик и его спутники были перед ним. Ничто не смутило Магуа, почти убедив черепах отдать девушку. Пока вождь племени колебался, как поступить, Ункас шагнул вперед и обнажил грудь. Все присутствующие разразились криком, потому что на коже молодого могиканина была изящно вытатуирована эмблема черепахи. В нем племя узнало давно потерянного отпрыска чистейшей расы делаваров, которая, как гласит традиция, все еще бродила далеко и неизвестно по холмам и лесам.
Но, несмотря на власть Ункаса, индейский закон не мог быть отменен. Кора была пленницей Магуа. Он искал ее с миром, и она должна была последовать за ним. По всем законам индейского гостеприимства его персона была священна до захода солнца.
Как только Макуа исчезли, Черепахи приготовились к войне со всеми мрачными и ужасающими церемониями своей расы. По мере того, как час за часом проходил, дикий дух племени возрастал в ярости. Один Ункас оставался невозмутимым. Стоя среди теперь обезумевших дикарей, он не сводил глаз с заходящего солнца. Оно опустилось за горизонт; сразу же весь лагерь был разрушен, и воины бросились вниз по тропе, по которой шел Магуа.
Как только они соприкоснулись с врагом, началась отчаянная и кровавая битва. Под предводительством двух могикан и Соколиного глаза победа качнулась на сторону черепах. Гурон за Гуроном падали, пока не остались только Магуа и двое его спутников. Тогда с криком Ле Ренар Сабтиль бросился с поля битвы и, схватив Кору, побежал по крутому ущелью к горам. На краю пропасти Кора отказалась двигаться дальше.
«Женщина!» — воскликнул Магуа, поднимая нож, — «выбирай — вигвам или нож Ле Субтила?»
Кора не слышала и не внимала его требованиям. Магуа задрожал всем телом. Он высоко поднял руку. В этот момент сверху раздался пронзительный крик, и Ункас отчаянно спрыгнул с ужасающей высоты на выступ, на котором они стояли. На мгновение он упал ничком. Пока он лежал, Магуа вонзил нож ему в спину, и в тот же миг один из других индейцев лишил Кору жизни. Последним усилием Ункас поднялся на ноги и сбросил убийцу Коры в пропасть. Затем, со строгим и непоколебимым взглядом, он повернулся к Ле Субтилю и выражением глаз показал все, что он сделал бы, если бы силы не покинули его. Магуа схватил его обмякшую руку и убил его, несколько раз пронзив кинжалом.
«Милосердие!» — крикнул Хейворд сверху. «Дай милосердие, и ты его получишь!»
В ответ Магуа издал победный крик и, перепрыгнув широкую трещину, устремился к вершине горы. Один прыжок перенес бы его на край пропасти и обеспечил бы ему безопасность. Перед тем как прыгнуть, он вызывающе потряс рукой перед Соколиным Глазом, который ждал с поднятой винтовкой.
«Бледные лица — это собаки! Женщины-делавары! Магуа оставляет их на камнях на растерзание воронам!»
Сделав отчаянный прыжок и не долетев до цели, Магуа спасся, ухватившись за какой-то куст на краю высоты. С усилием он подтянулся. Соколиный Глаз, винтовка которого дрожала от сдерживаемого волнения, пристально следил за ним. Когда его тело таким образом собралось воедино, он вскинул оружие к плечу и выстрелил.
Руки гурона расслабились, и его тело немного откинулось назад, но колени все еще сохраняли свое положение. Обернувшись к своему врагу, он пожал ему руку с мрачным вызовом. Но его хватка ослабла, и его темная персона была замечена рассекающей воздух, головой вниз, на мимолетное мгновение, пока она не проскользнула мимо бахромы кустарника в своем стремительном полете к разрушению.
24.Шпион
=========
Сюжет:
Действие происходит во время Войны за независимость США. Главный герой — Харви Бёрч, скромный американец, выдающий себя за обычного торговца вразнос, а в действительности собирающий для Континентальной армии военную информацию на территориях, контролируемых английскими войсками.
Важное место в повествовании занимает семья богатых землевладельцев Уортонов, которые симпатизируют англичанам, но их младшая дочь Френсис влюблена в майора Континентальной армии Данвуди. В конце книги Данвуди женится на Френсис, а Бёрч встречается с Джорджем Вашингтоном и отвергает предложенную ему награду. Он погибает спустя тридцать лет на следующей войне с англичанами, и капитан Данвуди (сын майора и Френсис) узнаёт из найденной при нём записки правду о деятельности Бёрча.
Первый успех Купера, "Шпион", появился, когда ему было тридцать два года, а период написания романов растянулся на четверть века. Лучшие рассказы — знаменитая серия "Кожаный чулок" — были начаты через два года после "Шпиона". Восприимчивый патриотизм обнаружил в его произведениях антианглийский уклон, но "Шпион" — это скорее доказательство взвешенного суждения посреди острых национальных антагонизмов.

I.--Неприятные посетители
=========================
Ближе к концу 1780 года одинокий путешественник следовал по одной из многочисленных маленьких долин штата Нью-Йорк, которые тогда были общей территорией для британских и революционных сил. Желая быстро найти убежище от усиливающейся силы шторма, путешественник постучал в дверь дома, который имел вид, значительно превосходящий обычные фермерские дома в этой стране. В ответ на его стук появился пожилой чернокожий и, не посчитав нужным посоветоваться со своим начальством, согласился на просьбу о размещении.
Незнакомца провели в опрятную гостиную, где, вежливо повторив свою просьбу пожилому джентльмену, который встал, чтобы принять его, и выразив свои комплименты трем дамам, сидевшим за работой со своими иголками, он начал откладывать в сторону свою верхнюю одежду и представил вниманию наблюдательной семейной группы высокого и изящного человека, по-видимому, пятидесятилетнего возраста. Его лицо выражало уравновешенное спокойствие и достоинство; его взгляд был тихим, задумчивым и довольно меланхоличным; рот выражал решимость и большой характер. Весь его облик был столь решительно похож на джентльмена, что дамы встали и вместе с хозяином дома снова получили и вернули приветственные приветствия, подобающие случаю.
Подав гостю бокал превосходной мадеры, мистер Уортон, а именно так именовался владелец этого уединенного поместья, бросил на незнакомца вопросительный взгляд и спросил: «За чье здоровье я имею честь пить?»
Путешественник ответил, и на его лице проступила легкая тень: «Мистер Харпер».
«Мистер Харпер», - продолжил другой с официальной точностью дня, - «я имею честь выпить за ваше здоровье и надеяться, что вы не получите никаких повреждений от дождя, которому подверглись».
Мистер Харпер молча поклонился в ответ на комплимент и сел у огня с видом сдержанности, исключавшим возможность дальнейших расспросов.
Буря теперь начала бушевать снаружи с большой силой, и по дороге, когда его вели к ужину, громкий призыв снова позвал черного к порталу. Через минуту он вернулся и сообщил своему хозяину, что другой путешественник желает укрыться на ночь.
Мистер Уортон, который поднялся со своего места в явном беспокойстве, едва успел приказать черному показать второго человека, как дверь поспешно распахнулась, и незнакомец сам вошел в квартиру. Он на мгновение замер, когда лицо Харпера встретило его взгляд, а затем повторил просьбу, которую он передал через слугу.
Отбросив грубое пальто, незваный гость очень спокойно продолжил утолять жажду аппетита, который, казалось, был совсем не деликатным. Но с каждым глотком он обращал беспокойный взгляд на Харпера, который изучал его внешность с пристальным вниманием, которое было очень смущающим. Наконец, наливая бокал вина и кивнув своему экзаменатору, новоприбывший сказал: «Я пью за наше лучшее знакомство, сэр; я полагаю, что это первый раз, когда мы встретились, хотя ваше внимание, кажется, говорит об обратном».
«Я думаю, мы никогда раньше не встречались, сэр», — ответил Харпер с легкой улыбкой, а затем, удовлетворившись, по-видимому, своим осмотром, встал и пожелал, чтобы ему показали место его отдыха.
Нож и вилка выпали из рук незваного гостя, когда дверь закрылась за удаляющейся фигурой Харпера; внимательно прислушиваясь, он подошел к двери, открыл ее — среди паники и изумления своих спутников — снова закрыл, и в одно мгновение рыжий парик, скрывавший его черные локоны, большая заплата, закрывавшая половину лица, сутулость, придававшая ему вид пятидесятилетнего старика, исчезли.
«Мой отец! Мой дорогой отец!» — воскликнул красивый молодой человек.
«Благослови тебя Бог, мой Генри, сын мой», — воскликнул изумленный и обрадованный родитель, в то время как его сестры опустились ему на плечи, заливаясь слезами.
Прошел год с тех пор, как капитан Уортон видел свою семью, и теперь, нетерпеливо приняв упомянутую маскировку, он, к несчастью, прибыл в тот вечер, когда в доме поселился неизвестный и довольно подозрительный гость.
«Как вы думаете, он меня подозревает?» — спросил капитан.
«Как он мог это сделать?» — воскликнула Сара, его старшая сестра, «когда твои сестры и отец не смогли разгадать твою маскировку».
«Есть что-то таинственное в его манерах; его взгляд слишком любопытен для равнодушного наблюдателя», — задумчиво продолжал молодой Уортон, — «и его лицо кажется мне знакомым. Недавняя судьба Андре вызвала сильное раздражение с обеих сторон. Мятежники сочли бы меня подходящим объектом для своих планов, если бы мне не повезло попасть к ним в руки. Мой визит к вам показался бы им прикрытием для других замыслов».
II.--Маскировка, которая не удалась
===================================
Утро все еще запрещало идею подвергать буре человека или зверя. Харпер появился последним, а Генри Уортон возобновил свою маскировку с неохотой, граничащей с отвращением, но подчиняясь приказам своего родителя.
Пока все сидели за завтраком, вошел черный Цезарь и молча положил рядом со своим хозяином небольшой сверток.
«Что это, Цезарь?» — спросил мистер Уортон, подозрительно разглядывая сверток.
«Табак, сэр. Харви Бирч вернулся домой и принес вам немного хорошего табака».
Саре Уортон это известие доставило неожиданную радость, и, встав со своего места, она пригласила черного Бирча войти в квартиру, внезапно добавив с извиняющимся видом: «Если мистер Харпер простит присутствие коробейника».
Незнакомец молча поклонился в знак согласия, а капитан Уортон расположился в оконной нише и задернул перед собой занавеску таким образом, чтобы скрыть большую часть своей фигуры от посторонних глаз.
Харви Бирч был коробейником с юности и ничем не отличался от людей своего класса, кроме как своей проницательностью и таинственностью, которая окутывала его движения. Эти движения были настолько подозрительны, что его заключения были часты.
Вскоре торговец распродал значительную часть содержимого своего мешка дамам, рассказывая новости и одновременно выставляя напоказ свои товары.
«Есть ли у тебя еще какие-нибудь новости, друг?» — спросил капитан Уортон, помолчав и рискнув просунуть голову из-за занавески.
«Вы слышали, что майора Андре повесили?» — был ответ.
«Есть ли вероятность движений внизу, которые сделают путешествие опасным?» — спросил Харпер.
Бирч медленно ответил: «Я видел, как некоторые из людей Де Ланси чистили оружие, когда проходил мимо их казарм, поскольку Вирджинская конница сейчас находится в округе».
«К этому времени, Харви, тебя, должно быть, уже знают офицеры британской армии», — воскликнула Сара, улыбаясь торговцу.
«Я знаю некоторых из них в лицо», — сказал Бирч, обводя взглядом комнату, останавливая взгляд на капитане Уортоне и на мгновение останавливая взгляд на лице Харпера.
После того как торговец удалился, компания несколько минут сидела в тишине, пока, наконец, мистер Харпер внезапно не сказал: «Если какие-либо опасения по поводу меня заставят капитана Уортона сохранить свою маскировку, я хочу, чтобы он разоблачился; если бы у меня были мотивы выдать его, они не смогли бы действовать при нынешних обстоятельствах».
Сестры сидели в немом изумлении, в то время как мистер Уортон был ошеломлен; но капитан выскочил на середину комнаты и воскликнул, срывая с себя маскировку: «Я верю вам от всей души, и это утомительное навязывание больше не будет продолжаться. Вы должны быть внимательным наблюдателем, сэр».
«Необходимость сделала меня таковым», — сказал Харпер, вставая со своего места.
Фрэнсис, младшая сестра, встретила его, когда он собирался уйти, и, взяв его руку в свои, сказала с искренностью: «Ты не можешь, ты не предашь моего брата!»
На мгновение Харпер замер, а затем, сложив руки на груди, торжественно ответил: «Я не могу и не буду!» и добавил: «Если благословение незнакомца может принести вам пользу, примите его». И он удалился с деликатностью, которую чувствовали все, в свои покои.
Днем небо прояснилось, и когда все собрались на лужайке, чтобы полюбоваться открывшимся видом, внезапно появился торговец.
«Риглары, должно быть, уже внизу», — заметил он с большим нажимом; «лошади на дороге; скоро рядом с нами начнется бой». И он с явным беспокойством взглянул на Харпера.
Когда Бирч закончил, Харпер, любуясь видом, повернулся к хозяину и сказал, что его дела не терпят ненужных задержек; поэтому он воспользуется прекрасным вечером, чтобы проехать несколько миль по дороге.
Между хозяином и его прощающимся гостем произошел взаимный обмен вежливыми приветствиями, и когда Харпер откровенно протянул руку капитану Уортону, он заметил: «Шаг, который вы предприняли, весьма опасен, и он может повлечь за собой неприятные последствия для вас самих. В таком случае я смогу доказать признательность вашей семье за ;;ее доброту».
«Неужели, сэр, — воскликнул отец, — вы сохраните в тайне открытие, которое вам удалось сделать, находясь в моем доме?»
Харпер повернулся к говорящему и кротко ответил: «Я не узнал ничего из того, что было бы мне неизвестно о вашей семье, сэр; но ваш сын в большей безопасности, когда я знаю о его визите, чем если бы я этого не знал».
И, поклонившись всем, он грациозно проехал через маленькие ворота и вскоре скрылся из виду.
«Капитан Уортон, вы пойдете сегодня вечером?» — резко спросил торговец, когда эта сцена закончилась.
«Нет!» — лаконично ответил капитан.
«Я полагаю, вам лучше сократить свой визит», — холодно продолжил торговец.
«Нет, нет, мистер Бирч, я останусь здесь до утра! Я сам вышел и могу сам себя принять. Наша сделка не шла дальше того, чтобы обеспечить мне маскировку и дать мне знать, когда путь будет свободен, а в последнем вы ошиблись».
«Я был там», — сказал торговец, — «и тем весомее причина, по которой ты должен вернуться сегодня вечером. Пропуск, который я тебе дал, будет действовать только один раз».
«Здесь я останусь на ночь, будь что будет».
«Капитан Уортон», — сказал торговец с большой расстановкой, — «берегитесь высокого виргинца с огромными бакенбардами; он ниже вас; дьявол не может обмануть его; мне это удалось только один раз».
III.--Опасная ситуация
======================
Утром семья собралась за завтраком, когда Цезарь, выглянув в окно, воскликнул: «Беги, масса Гарри, беги; вот идет мятежный конь».
Сестры капитана Уортона дрожащими руками поспешно сменили первоначальную маскировку, когда дом окружили драгуны, и за дверью гостиной послышались тяжелые шаги солдата. Человек, который теперь вошел в комнату, был колоссального роста, с темными волосами вокруг бровей в изобилии, а его лицо почти скрывалось в бакенбардах, которые его изуродовали. Фрэнсис сразу увидела в нем человека, от чьего пристального взгляда Харви Бирч предупредил их, что можно опасаться многого.
«Не останавливался ли у вас во время шторма какой-то незнакомый джентльмен?» — спросил драгун.
«Этот джентльмен почтил нас своей компанией во время дождя», — пробормотал мистер Уортон.
«Этот джентльмен!» — повторил другой, созерцая капитана Уортона с затаенной улыбкой, а затем, низко поклонившись, продолжил: «Мне жаль, что у вас сильная простуда, сэр, из-за которой вам приходится прикрывать свои прекрасные локоны этим уродливым старым париком».
Затем, повернувшись к отцу, он продолжил: «Значит, сэр, я правильно понимаю, что мистер Харпер здесь не был?»
«Мистер Харпер?» — повторил другой. «Да, я забыл; но его больше нет, и если в его характере есть что-то неладное, мы об этом совершенно не знаем».
«Он уехал так же, как и прибыл», — сказал мистер Уортон, набираясь уверенности, — «верхом на лошади, вчера вечером; он поехал по северной дороге».
Офицер повернулся на каблуках, вышел из комнаты и отдал приказ, по которому часть всадников на полной скорости выехала из долины по ее разным дорогам.
Затем, вернувшись в комнату, он подошел к Уортону и сказал с некоторой серьезностью: «А теперь, сэр, могу ли я попросить вас осмотреть качество этого парика? И если бы мне удалось убедить вас обменять этот старый сюртук на то красивое синее пальто, я думаю, вы никогда не смогли бы стать свидетелем более приятной метаморфозы».
Молодой Уортон внес необходимые изменения и стал чрезвычайно красивым, хорошо одетым молодым человеком.
«Я капитан Лоутон из Виргинского кавалерийского полка», — сказал драгун.
«А я, сэр, капитан Уортон из 60-го пехотного полка Его Величества», — ответил Генри, кланяясь.
Выражение лица Лоутона изменилось с чудаковатого на очень серьезное, и он воскликнул: «Тогда, капитан Уортон, мне от всей души жаль вас!»
Капитан Лоутон теперь поинтересовался, не живет ли в долине торговец по имени Бирч.
«Только иногда, я полагаю, сэр», — осторожно ответил мистер Уортон. «Он редко здесь бывает; я могу сказать, что никогда его не вижу».
«В чем провинился бедный Бирч?» — спросила тетя.
«Бедный!» — воскликнул капитан. «Если он беден, то король Георг — плохой казначей».
«Мне жаль, — сказал мистер Уортон, — если кто-то из моих соседей подвергнется неудовольствию».
«Если я его поймаю, — крикнул драгун, — он будет болтаться на конечностях одного из своих тезок».
Утром прибыл майор Данвуди, старый друг семьи и возлюбленный Фрэнсис, младшей дочери, принял командование отрядом и начал расследование дела своего друга-заключенного.
«Как вы прошли мимо пикетов на равнине?» — спросил он.
«Переодевшись», — ответил капитан Уортон, — «и воспользовавшись этим пропуском, за который я заплатил и который, поскольку на нем указано имя Вашингтона, я полагаю, поддельный».
Данвуди жадно схватил бумагу и, некоторое время разглядывая подпись, сказал: «Это имя не подделка. Доверие Вашингтона было подорвано. Капитан Уортон, мой долг не позволяет мне освободить вас под честное слово — вы должны сопровождать меня в Хайленд».
IV.--Правосудие через уклонение
===============================
Семья Уортон, по приказу Вашингтона, теперь была перемещена в Хайлендс, из района военных действий, и капитан Уортон был привлечен к суду. Суд приговорил его к казни как шпиона до девяти часов утра следующего за судом, президент, однако, выразил намерение приехать в штаб-квартиру Вашингтона и настоять на смягчении наказания. Но приговор суда был возвращен — одобрен. Казалось, все потеряно.
«Почему бы не обратиться к мистеру Харперу?» — спросила Фрэнсис, впервые вспомнив прощальные слова своего гостя.
«Харпер!» — повторил Данвуди, присоединившийся к семейной консультации. «Что с ним? Вы его знаете?»
«Он пробыл у нас два дня. Казалось, он проявил интерес к Генри и пообещал ему свою дружбу».
«Что!» — воскликнул юноша в изумлении, — «он знал твоего брата?»
«Конечно, именно по его просьбе Генрих снял маскировку».
«Но, — сказал Данвуди, — он не знал его как офицера королевской армии?»
«Он действительно так и сделал и предостерег его от этой самой опасности, повелев ему обращаться к нему в случае опасности и пообещав отплатить сыну за гостеприимство отца».
«Тогда», воскликнул юноша, «я спасу его. Харпер никогда не забудет его слова».
«Но есть ли у него силы, — сказала Фрэнсис, — сдвинуть с места упрямую цель Вашингтона?»
«Если он не может, — закричал Данвуди, — то кто может? Будьте спокойны, ведь Генри в безопасности».
Именно в то время, как шли эти консультации, фанатичный богослов, предшествовавший Цезарю, попросил разрешения войти к заключенному, чтобы предложить ему последние утешения религии, и его требования были столь настойчивы, что в конце концов ему разрешили личную беседу. Затем он немедленно открылся как Харви Бирч и принялся маскировать капитана Уортона под Цезаря, черного слугу, который вошел в комнату вместе с ним. Макияж был настолько совершенным, что священник и Уортон прошли мимо охраны, не вызвав подозрений, и только когда дежурный офицер вошел в комнату, чтобы подбодрить заключенного после его беседы с «певцом псалмов», настоящий Цезарь был обнаружен и в испуге поспешно признался, что утешающий посетитель был шпионом-разносчиком.
Преследование было стремительным и упорным, но как только они достигли скалистых уступов, драгуны в тяжелых сапогах на время оторвались от преследования, и Харви Бирч не спеша повел капитана Уортона к одному из его укрытий, в то время как гору окружали бдительные солдаты.
V.--Неожиданные встречи
=======================
Проходя в Хайлендс из своего теперь заброшенного дома, Фрэнсис Уортон заметила под вершиной одной из самых скалистых вершин, когда поток солнечного света лился на нее, что-то, похожее на каменную хижину, хотя и едва различимую среди скал. Наблюдая за этим местом, поскольку оно было видно из ее нового дома, она не раз воображала, что видит около хижины фигуру, похожую на фигуру Харви Бирча. Может быть, это одно из мест, откуда он следил за равнинами внизу? Услышав о побеге брата, она почувствовала уверенность, что именно к этой хижине его отведет торговец, и туда, ночью, она отправилась одна — утомительный и опасный подъем.
Наконец, хижина была достигнута, и посетительница, приложив свой взгляд к щели, обнаружила, что она освещена пылающим огнем из сухих дров. У стен висели подвешенные предметы одежды для всех возрастов и состояний, а также для обоих полов. Британская и американская униформа висели бок о бок. Сидя на табурете, подперев голову рукой, сидел мужчина, более атлетичный, чем Харви или ее брат. Он поднял лицо, и Фрэнсис мгновенно узнала спокойные черты Харпера. Она распахнула дверь хижины и упала к его ногам, крича: «Спаси его, спаси моего брата; вспомни свое обещание!»
«Мисс Уортон!» — воскликнул Харпер. «Но вы не можете быть одна!»
«Здесь нет никого, кроме моего Бога и тебя, и я заклинаю тебя Его священным Именем вспомнить твое обещание!»
Харпер осторожно поднял ее и посадил на табурет, говоря: «Мисс Уортон, теперь бесполезно отрицать, что я не принимаю никакого участия в несчастной борьбе между Англией и Америкой. Вы обязаны побегом вашего брата этой ночью моему знанию о его невиновности и памяти моего слова. Я не мог открыто добиться его прощения, но теперь я могу контролировать его судьбу и предотвратить его повторное поимку. Но эта встреча и все, что произошло между нами, должны остаться тайной, хранимой только в вашей груди».
Фрэнсис дала желаемые заверения.
«Торговец и ваш брат скоро будут здесь; но я не должен попадаться на глаза королевскому офицеру, иначе жизнь Бирча может быть понесена. Если бы сэр Генри Клинтон узнал, что торговец общался со мной, несчастный человек был бы немедленно принесен в жертву. Поэтому будьте благоразумны; молчите. Убедите их немедленно уйти. Я позабочусь о том, чтобы никто не мог их остановить».
Пока он говорил, снаружи послышался громкий голос торговца. «Встаньте немного дальше в эту сторону, капитан Уортон, и вы увидите палатки в лунном свете».
Харпер прижал палец к губам, чтобы напомнить Фрэнсис о ее обещании, и, войдя в углубление в скале за несколькими предметами одежды, скрылся из виду.
Можно себе представить удивление Генри и торговца, когда они обнаружили, что хижина принадлежит Фрэнсис.
«Вы одна, мисс Фанни?» — быстро спросил торговец.
«Как вы меня видите, мистер Бирч», — сказала Фрэнсис, бросив выразительный взгляд в сторону тайной пещеры, взгляд, который торговец сразу понял.
«Но почему ты здесь?» — воскликнул ее удивленный брат.
Фрэнсис поделилась своим предположением, что здесь беглецы могли укрыться на ночь, но умоляла брата немедленно продолжить бегство. Бирч добавил свои уговоры, и вскоре девушка услышала, как они быстро спускаются по склону горы.
Сразу же, как только шум их отъезда прекратился, Харпер появился снова и, выведя Фрэнсис из хижины, повел ее вниз по склону, где овечья тропа вела на равнину. Там, поцеловав ее в лоб, он сказал: «Здесь мы должны расстаться. Мне нужно многое сделать и ехать далеко. Забудь меня во всем, кроме своих молитв».
Она добралась до дома незамеченной, в то время как ее брат добрался до британских позиций, и, встретившись утром со своим возлюбленным, майором Данвуди, узнала, что Вашингтон внезапно приказал американским войскам отступить из близлежащих районов.
VI.--Последние сцены
====================
Война приближалась к концу, когда американский генерал, сидя в апартаментах своего штаба, спросил присутствовавшего при этом адъютанта: «Прибыл ли человек, которого я хотел видеть, сэр?»
«Он ждет соизволения вашего превосходительства».
«Я приму его здесь и одного».
Через несколько минут в комнату вскользнула фигура, и вежливым жестом ей указали на стул. Вашингтон открыл стол и достал из него небольшую, но, по-видимому, тяжелую сумку.
«Харви Бирч, — сказал он, обращаясь к гостю, — пришло время, когда наша связь должна прекратиться. Отныне и навсегда мы должны стать чужими».
«Если вашему превосходительству будет угодно», — кротко ответил торговец.
«Это необходимо. Вам я доверял больше всех. Вы один знаете моих тайных агентов в городе. От вашей верности зависят не только их судьбы, но и их жизни. Я считаю, что вы один из немногих, кто действовал верно нашему делу, и, хотя вы прослыли шпионом врага, никогда не выдавали сведений, которые вам не разрешалось разглашать. Сейчас невозможно отдать вам должное, но я бесстрашно доверяю вам это свидетельство. Помните, во мне вы всегда будете иметь тайного друга, хотя открыто я не могу вас знать. Теперь мой долг выплатить вам отложенную награду».
«Неужели ваше превосходительство думает, что я ради денег рисковал своей жизнью и ставил под сомнение свою репутацию? Нет, ни к одному доллару вашего золота я не прикоснусь! Бедной Америке это нужно!»
«Но помните, завеса, скрывающая ваш истинный характер, не может быть поднята. Лучшие дни ваши уже прошли. На что вы живете?»
«Вот они!» — воскликнул Харви Бирч, протягивая руки.
«Характеры высокочтимых людей зависят от вашей тайны. Какую гарантию вашей верности я могу им дать?»
«Скажи им, — сказал Бирч, — что я не возьму золото».
Офицер схватил торговца за руку и воскликнул: «Теперь я тебя действительно знаю!»
Прошло тридцать три года с момента только что описанного интервью, когда американская армия вновь выстроилась против войск Англии; но место действия было перенесено с берегов Гудзона на берега Ниагары.
Тело Вашингтона долгое время лежало, истлевая в могиле, но его имя с каждым часом обретало новый блеск, поскольку его достоинство и честность становились все более заметными.
Грохот пушек и мушкетов был слышен сквозь рев водопада. С обеих сторон были повторены и кровавые атаки. Пока бушевал бой, старик, бродивший неподалеку, внезапно бросил узел, который он нес, и выхватил мушкет у павшего солдата. Он бросился в гущу боя и держался так же доблестно, как лучшие из американских солдат. Когда вечером был отдан приказ разбитым войскам вернуться в лагерь, капитан Уортон Данвуди обнаружил, что его лейтенант пропал, и, взяв зажженную фитиль, сам отправился на поиски тела. Лейтенанта нашли на склоне холма, сидящим с большим самообладанием, но неспособным идти из-за перелома ноги.
«Ах, дорогой Том, — воскликнул Данвуди, — я знал, что найду тебя самым близким к врагу человеком!»
«Нет», — сказал лейтенант. «Есть храбрец ближе, чем я. Он выскочил из нашего дыма, чтобы взять пленного, и не вернулся. Он лежит прямо за холмом».
Данвуди отправился на место и обнаружил пожилого незнакомца. Он лежал на спине, глаза его были закрыты, как во сне, а в руках, прижатых к груди, было что-то блестящее, как серебро.
Предметом его заботы была жестяная коробка, которую пробила пуля, чтобы добраться до его сердца, и последние мгновения жизни старика, должно быть, прошли в том, чтобы вытащить ее из своей груди.
Данвуди открыл его и нашел бумагу, на которой прочитал:
«Обстоятельства политического значения, которые затрагивают жизни и судьбы многих людей, до сих пор держали в тайне то, что раскрывает эта статья. Харви Бирч в течение многих лет был верным и беззаветным слугой своей страны. Хотя люди этого не делают, да вознаградит его Бог за его поведение! ГЕО. ВАШИНГТОН».
Это был шпион нейтральной территории, который умер так же, как и жил, преданный своей стране.
17.(КРЕЙК, МИССИС)-Дина Мария Малок-(20.04.1826-12.10.1887)
---------------
Дина Мария Малок, чья слава как романиста целиком и полностью основана на «Джоне Галифаксе, джентльмене», родилась в Сток-апон-Трент, Англия, 20 апреля 1826 года. Ей было тридцать один год, когда вышел «Джон Галифакс», и она сразу же оказалась одной из самых популярных писательниц, ее история имела большую популярность во всем англоязычном мире и была переведена на полдюжины языков, включая греческий и русский. В 1864 году мисс Малок вышла замуж за Джорджа Лилли Крейка, и до своей смерти 12 октября 1887 года она активно занималась литературным творчеством. Всего на ее счету сорок шесть произведений, но ни одно из них не отличается необычайной литературной силой. Даже «Джон Галифакс» оставляет желать лучшего, и его большая популярность, возможно, обусловлена ;;его сентиментальным интересом. Характер героя, задуманный в самых обычных чертах, обладает, по крайней мере, тем очарованием, которое исходит от созерцания сильного и честного человека, и хотя многие лучшие истории не пользовались и десятой долей его популярности, «Джон Галифакс, джентльмен» все же заслуживает того, чтобы его читали как полезную и поучительную историю.
24.Джон Галифакс, джентльмен
============================
Краткое содержание сюжета
=========================
Историю рассказывает Финеас, друг главного героя. Джон Галифакс — сирота, который твёрдо намерен добиться успеха в жизни честным трудом. Его берёт к себе кожевник Абель Флетчер, который является квакером, и так Джон знакомится с Финеасом, сыном Абеля. В конце концов Джон добивается успеха в бизнесе и в любви и становится богатым человеком.

I.--Ученик кожевника
====================
«Убирайся с дороги мистера Флетчера, праздный, бездельник, мелкий...»
«Бродяга» — вот что, несомненно, собиралась сказать Салли Уоткинс, старая няня Финеаса Флетчера, но она передумала, снова взглянув на парня, который, несмотря на всю свою оборванность и жалость, был кем угодно, только не «бродягой».
По пути домой ливень заставил мистера Флетчера и его сына Финеаса укрыться в крытом переулке, который вел к дому Салли. Мистер Флетчер выкатил маленькую ручную коляску, в которой сидел его слабый и больной сын, в переулок. Оборванный мальчик, который также укрывался там, помог вытащить Финеаса из дождя, мистер Флетчер ласково сказал ему после вспышки Салли: «Тебе не нужно идти под дождем. Держись поближе к стене, и там будет достаточно укрытия и для нас, и для тебя».
Мистер Флетчер был богатым кожевником в Нортон-Бери. Много лет назад его жена умерла, оставив его с единственным ребенком, Финеасом, теперь болезненным шестнадцатилетним мальчиком.
Оборванный парень, который, казалось, был очень благодарен квакеру за добрые слова в его адрес, стоял, лениво прислонившись к стене, глядя на дождь, который хлестал по мостовой Хай-стрит. Ему было, возможно, лет четырнадцать; но, несмотря на серьезное и изможденное лицо, он был высок и крепко сложен, с мускулистыми конечностями и квадратными, широкими плечами, так что выглядел на семнадцать или больше. Тщедушный мальчик в ручной коляске был полон восхищения мужественной осанкой бедного парня.
Наконец дождь обещал прекратиться, и мистер Флетчер, вытащив свои большие серебряные часы, которые никогда не ошибались, сказал: «Двадцать три минуты потеряны из-за этого ливня. Финеас, сын мой, как мне отвезти тебя домой? Если только ты не пойдешь со мной на кожевенный завод...»
Финеас покачал головой, и его отец позвал Салли Уоткинс, не знает ли она кого-нибудь, кто мог бы отвезти его домой. Но в тот момент Салли не слышала, и оборванный мальчик набрался смелости заговорить в первый раз?
«Сэр, мне нужна работа; могу ли я заработать пенни?» — сказал он, снимая свою рваную старую шапку и глядя прямо в лицо мистеру Флетчеру. Старик очень внимательно всмотрелся в честное лицо парня.
«Как тебя зовут, парень?»
«Джон Галифакс».
«Откуда ты?»
«Корнуолл».
«Есть ли у тебя живые родители?»
Юноша ответил, что нет, и на многие другие вопросы, которыми засыпал его кожевник, он давал прямые ответы. Ему обещали грош, если он довезет Финеаса до дома, когда закончится дождь, и спросили, не захочет ли он сейчас взять серебряную монету.
«Нет, пока я их не заработаю, сэр», — сказал корнуоллский парень. Поэтому мистер Флетчер сунул деньги в руку своему мальчику и ушел. После его ухода мальчики обменялись всего несколькими словами, а Джон Галифакс стоял и лениво смотрел через узкую улочку на дом мэра с его ступенями и портиками и четырнадцатью окнами, одно из которых было открыто, показывая внутри кучку маленьких головок. Дети мэра, казалось, развлекались, наблюдая за дрожащими укрывшимися в переулке; но вскоре среди них появился ребенок постарше, а затем быстро отошел от окна. Вскоре после этого кто-то приоткрыл входную дверь, которого пытался удержать другой, так как мальчики на другой стороне улицы слышали громкие слова из-за двери.
«Я сделаю! Я говорю, что сделаю----»
«Вы не должны этого делать, мисс Урсула!»
«Но я сделаю это!» И вот стоит молодая девушка с буханкой в ;;одной руке и разделочным ножом в другой. Она торопливо отрезает кусок хлеба.
«Возьми, бедный мальчик! Ты выглядишь таким голодным», — сказала она. «Возьми!» Но дверь снова закрылась, раздался резкий крик боли; упрямая маленькая девочка порезала себе запястье ножом.
Немного погодя Джон Галифакс перешел и поднял кусок хлеба, упавший на порог. В лучшие времена пшеничный хлеб был лакомством для бедняков, и, возможно, корнуэльский парень не пробовал ни кусочка этого хлеба уже несколько месяцев.
С того момента, как он увидел Джона, Финеас полюбил этого парня, и, живя очень одинокой жизнью, без товарищей по играм и друзей своего возраста, он жаждал подружиться с этим сильным, честным юношей, который так внезапно появился в его жизни, в то время как Джон был так нежен, помогая Финеасу вернуться домой, что мальчик-квакер был уверен, что тот станет для него достойным другом.
Позже выяснилось, что Джон слышал о своем собственном отце как о грустном, серьезном человеке, очень увлеченном чтением. Его описывали как «ученого и джентльмена», и Джон решил, что он тоже будет ученым и джентльменом. Он был еще младенцем, когда умер его отец, а его мать, оставшись очень бедной, вела мучительную борьбу до самой своей смерти, когда мальчику было всего одиннадцать лет. С тех пор одинокий парень скитался по стране, нанимаясь на случайные работы на фермах; в других случаях почти голодая.
Так он скитался в Нортон-Бери; и теперь, благодаря Финеасу, мистер Флетчер дал ему работу на кожевенном заводе, хотя поначалу достойный квакер не был полностью уверен в характере Джона.
Вскоре, однако, два парня стали верными друзьями и проводили много времени вместе. Джон Галифакс умел читать, но еще не научился писать; поэтому Финеас стал его дружелюбным наставником и отплатил за его преданность, научив его всему, что знал.
Годы шли, Джон Галифакс трудился добросовестно, хотя и не всегда с удовольствием, на кожевенном заводе; и со временем, старый мистер Флетчер нашел его достойным самого высокого доверия, Джон стал управляющим бизнесом и жил в доме своего хозяина. Он также вырос в знаниях, поскольку Финеас оказался хорошим наставником, а Джон таким способным учеником, что вскоре Финеас признался, что Джон знает больше, чем он сам.
II.--Урсула Марч
================
Случилось так, что Джон и Финеас проводили летние дни в сельской деревне Эндерли, где они жили в Rose Cottage. Эндерли находился недалеко от Нортон-Бери, и каждый день Джон ездил туда, чтобы присматривать за кожевенным заводом и мельницей, которые недавно присоединились к процветающему бизнесу мистера Флетчера.
Этот Rose Cottage на самом деле был двумя домами, в одном из которых жили молодые люди, а другой занимал больной джентльмен с дочерью. Джон Галифакс заметил эту молодую леди во время своих прогулок по ветреным холмам и подумал, что она самое милое создание, которое он видел. Позже, когда он узнал, что ее зовут Урсула, он был взволнован счастливыми воспоминаниями о маленькой девочке, которая бросила ему кусок хлеба, потому что он слышал, как ее называли этим же именем. Он задавался вопросом, не могла ли она вырасти в молодую женщину.
Вскоре он познакомился со своей симпатичной соседкой, чтобы сопровождать ее в сельских прогулках. Ни один художник не рисовал более привлекательной картины, чем эти двое, быстро шагающие по продуваемым ветром возвышенностям; она со своими сверкающими темными глазами, с большой массой каштановых кудрей, выбивающихся из-под капюшона, и Джон с его открытым, румяным лицом и его прекрасной, качающейся, мужественной фигурой.
Отец Урсулы, приехавший сюда больным, умер в коттедже и был похоронен на кладбище Эндерли. Это был тот самый Генри Марч, чью жизнь Джон спас много лет назад, когда Эйвон был в разливе. Он был кузеном сквайра Бритвуда, который также был обязан жизнью Джону в том же случае. К несчастью, состояние Урсулы осталось на хранении у этого крайне нежелательного человека.
Джон был очень опечален мыслью о том, что Урсула покидает коттедж ради дома сквайра в Mythe House, поскольку он знал, что она была счастливее там, в милом сельском убежище, чем когда-либо будет в плохо управляемом хозяйстве своего опекуна. Она тоже сожалела об отъезде, поскольку Джон и она стали близкими друзьями. Он сказал ей, что мистер Бритвуд, вероятно, откажет ему в праве считаться ее другом и не позволит ему считаться джентльменом, пусть и бедным.
«Это правильно», — продолжал он, увидев на ее лице удивление, — «чтобы вы знали, кто я и что я, кому вы оказываете честь своей добротой. Возможно, вам следовало бы знать это раньше; но здесь, в Эндерли, мы, кажется, равны — друзья».
«Я действительно так почувствовала».
«Тогда вы скорее простите меня за то, что я вам не сказал — то, о чем вы никогда не спрашивали, и о чем я был слишком близок, чтобы забыть, — что мы не равны, то есть общество не будет считать нас равными, и я сомневаюсь, что даже вы сами захотите, чтобы мы были друзьями».
"Почему нет?"
«Потому что ты — благородная дама, а я — торговец».
Она сидела, опустив ресницы на раскрасневшиеся щеки, и хранила полное молчание. Голос Джона стал тверже, в нем слышалась гордость; теперь в нем не было колебаний.
«Мое призвание, как вы услышите в Нортон-Бери, — кожевник. Я ученик Абеля Флетчера, отца Финеаса».
«Мистер Флетчер!» Она посмотрела на него со смешанным выражением доброты и боли.
«Да, Финеас не так уж и недостоин вашего внимания, как я. Он богат и хорошо образован; мне пришлось самому учиться. Я приехал в Нортон-Бери шесть лет назад — нищим мальчиком. Нет, не настолько уж и плох, потому что я никогда не просил милостыню. Я либо работал, либо голодал».
Серьёзность и страсть его тона заставили мисс Марч поднять глаза, но затем они снова опустились.
«Да, Финеас нашел меня голодным в переулке. Мы стояли под дождем напротив дома мэра. Маленькая девочка — вы ее знаете, мисс Марч — подошла к двери и бросила мне кусок хлеба».
Вот теперь она действительно вздрогнула. «Ты! Это был ты?»
Джон сделал паузу, и его манеры стали мягче, когда он продолжил.
«Я никогда не забывал эту маленькую девочку. Много раз, когда я был склонен поступить неправильно, она поддерживала меня — воспоминание о ее милом лице и ее доброте».
Лицо ее было прижато к дивану, на котором она сидела. Мисс Марч чуть не плакала.
«Я рад, что снова встретил ее, — продолжал он, — и рад, что смог сделать ей хоть немного добра в ответ на то бесконечное добро, которое она когда-то сделала мне. Я попрощаюсь с ней сейчас, сразу и навсегда».
Быстрый, невольный поворот скрытого лица, казалось, спрашивал его: «Почему?»
«Потому что», — сказал Джон, — «мир говорит, что мы не равны; и ни для чести мисс Марч, ни для моей собственной я не пытался бы навязать ему истину — которую я, возможно, докажу открыто в один прекрасный день, — что мы равны».
Мисс Марч посмотрела на него — трудно сказать, с каким выражением, удовольствия, гордости или простого удивления; возможно, смеси всего этого; затем ее веки опустились. Ее левая рука свисала с дивана, шрам был достаточно заметен. Джон взял ее руку и прижался губами к тому месту, где была рана.
«Бедная маленькая ручка — благословенная маленькая ручка!» — пробормотал он. «Да благословит ее Бог во веки веков!»

III. - Восхождение Джона Галифакса
==================================
После того, как Джон Галифакс вернулся в Нортон-Бери, его охватила лихорадка, и некоторое время его выздоровление казалось сомнительным. В бреду он громко звал Урсулу и видел во сне, что она пришла посидеть с ним, прося его жить ради нее. Финеас, в тревоге за своего друга, привел к нему Урсулу, и сон сбылся, потому что она действительно просила его жить ради нее.
Вскоре после выздоровления Джон Галифакс стал партнером мистера Флетчера. Отправившись в Лондон по делам бизнеса, он встретил там великого государственного деятеля мистера Питта, который был впечатлен природными способностями молодого человека. Репутация Джона как честного и здравомыслящего человека теперь настолько возросла в Нортон-Бери, что, вернувшись туда, он обнаружил себя одним из самых уважаемых людей в городе.
Хотя он все еще был далек от богатства, он уже не был бедным работником, и поскольку Урсула была готова разделить с ним жизнь, они смело решили пожениться, несмотря на ее опекуна, который утверждал, что Джон никогда не прикоснется ни к одному пенни из состояния Урсулы. Однако они умудрились быть счастливыми и без этого, поскольку он отказался обращаться в суд, чтобы вернуть деньги своей жены, и был полон решимости честно работать, чтобы содержать ее.
Однако со смертью старого мистера Флетчера наступило несчастье, поскольку выяснилось, что кожевенный завод больше не является прибыльной собственностью, и оставалось только продолжать работу на мельницах. В это время родственник Урсулы, лорд Люксмор, который с нетерпением ждал принятия законопроекта об освобождении католиков, подумал, что он может использовать Джона Галифакса в своих целях, предложив вернуть его в парламент от «гнилого местечка» Кингсвелла, депутата от которого тогда избирали всего пятнадцать избирателей. Двенадцать из них были арендаторами лорда Люксмора, а остальные трое — Финеаса. Но хотя Джон поддержал бы законопроект, он был слишком честен, чтобы позволить себе быть избранным от «гнилого местечка». Поэтому он отказался, и Люксмор затем попытался переманить его, предложив аренду некоторых важных суконных фабрик, которыми он владел; но он не хотел брать их в кредит, и у него не было денег, чтобы заплатить за них.
В этот момент Урсула рассказала Люксмору о поведении его родственника Бритвуда, в результате чего его светлость отправился в Бритвуд и заставил его передать ей деньги. Когда Джон теперь выкупил аренду мельниц, его светлость подумал, что он надежно его обеспечил, и что Галифакс будет использовать свое огромное и растущее влияние на людей округа для продвижения политических планов Люксмора.
Пока все это происходило, молодой лорд Рэвенел, сын и наследник Люксмора, был постоянным гостем в доме Галифакса и наслаждался обществом дочери Джона. У Галифакса теперь было трое детей: два мальчика, которых звали Гай и Эдмунд, и Мюриэль, которая, увы! родилась слепой. Возможно, из-за своей немощи она была любимицей своих родителей; но она была нежного нрава и была прекрасна на вид, даже с ее незрячими глазами.
Пришло время для выборов члена от Кингсвелла, и поскольку Люксмору не удалось убедить Джона Галифакса баллотироваться, он выдвинул податливого кандидата. Но он сильно ошибался, предполагая, что Джон использует свое влияние, чтобы заставить горстку избирателей, большинство из которых работали на его фабриках, проголосовать за человека Люксмора. Вместо этого Галифакс посоветовал им быть честными и голосовать так, как они считают правильным; в результате Люксмор быстро выселил их из их домов. Но Джон нашел для них новые дома.
По мере того, как его богатство росло, он купил величественный загородный особняк, названный Бичвуд, недалеко от Роуз-коттеджа, который всегда был дорог ему в памяти. Там родился еще один сын, Уолтер, и все, казалось, улыбалось ему в его прекрасном загородном доме. Люксмор теперь пытался навредить ему, отводя воду от его суконных фабрик и оставляя его большие колеса без дела. Галифакс мог бы подать на него в суд; но вместо этого он создал странную, новомодную штуку, называемую паровой машиной; и его фабрики работали лучше, чем когда-либо.
Поняв, что бороться с находчивым Галифаксом бесполезно, Люксмор уехал за границу, оставив своего сына, лорда Рэвенела, одного в Люксмор-холле. Молодой человек, несмотря на недружелюбное поведение отца, все еще был частым гостем в Бичвуде, и когда умерла бедная Мюриэль, его горе по поводу ее утраты было лишь меньше, чем горе ее родителей.
Прошли годы, и счастье все еще царило в Бичвуде; но Рэвенел покинул их, пока однажды Джон Галифакс не встретил его, сильно изменившегося с нежной юности прошлого, в Нортон-Бери. Джон пригласил его поехать с ним в Эндерли.
"Эндерли? Как странно звучит это слово! И все же я хотел бы снова увидеть это место", - сказал Рэвенел, решивший сопровождать Джона Галифакса и Финеаса Флетчера в их поездке обратно в Бичвуд. Он любезно осведомился обо всей семье, и ему сказали, что Гай и Уолтер были такими же высокими, как он сам, в то время как дочь----
«Ваша дочь?» — вздрогнул его светлость. «О, да; я припоминаю — крошка Мод! Она хоть немного похожа... похожа...»
«Нет», — сказал Джон Галифакс. Никто из них не сказал больше этого; но казалось, что их сердца согрелись друг другом, связанные одним и тем же нежным воспоминанием.
IV.Завершение пути
==================
Лорд Рэвенел вернулся, чтобы снова поселиться в Люксмор-холле, и его визиты в Бичвуд стали такими же регулярными, как в старые времена в доме Галифакса, когда была жива Мюриэль. Теперь его светлость наслаждался обществом Мод, хотя он никогда не забывал безмятежные и счастливые дни, которые он провел с ее слепой сестрой.
Вскоре лорд Рэвенел попытался прослыть претендентом на руку Мод, которая таким образом стала бы будущей графиней Люксмор. Он сказал, что будет ждать ее два года, если этого пожелает ее отец; но Джон Галифакс не дал ему никаких обещаний и настоятельно рекомендовал ему сначала постараться стать более достойным человеком, чтобы он мог искупить дурную репутацию, которую поведение его собственного отца навлекло на имя Люксмор.
«Вы осознаете, кем вы родились?» — сказал ему Галифакс. «Не только дворянином, но и джентльменом; не только джентльменом, но и человеком — человеком, созданным по образу и подобию Божьему. Дай бог, чтобы хоть одно мое жалкое слово заставило вас почувствовать, кем вы являетесь, — и кем вы могли бы стать!»
«Вы имеете в виду, мистер Галифакс, кем я мог бы стать — теперь уже слишком поздно».
«Во всем мире нет такого слова, как «слишком поздно», — нет, во всей вселенной».
Лорд Рэвенел некоторое время сидел молча, затем встал, чтобы уйти, и поблагодарил миссис Галифакс за всю ее доброту голосом, сдавленным от волнения.
«Твоему мужу я обязан не только добротой, и, возможно, когда-нибудь я это докажу; если же нет, то постарайся верить во все лучшее, на что ты способна. До свидания!»
Спустя несколько недель после этого во Франции скончался старый граф Люксмор, и тогда стало известно, что его сын, который теперь унаследовал титул, добровольно отказался от своих прав на поместье, чтобы выплатить огромные долги своего никчемного отца.
Дом в Бичвуде потерял еще одного обитателя — Эдмунд теперь был женат — когда Гай, сначала отправившись в Париж, позже отплыл в Америку. Прошли годы, и он стал успешным торговцем в Бостоне, а затем однажды он написал домой, чтобы сообщить, что возвращается в Старую Страну и привозит с собой своего партнера.
Корабль, на котором Гай и его друг плыли из Америки, потерпел крушение, и Урсула, в своем горе от предполагаемой потери старшего сына, казалось, угасала, когда однажды в дверях появился незнакомый джентльмен — высокий, смуглый и бородатый — и попросил разрешения увидеть мисс Галифакс. Мод только взглянула на него, затем встала и сказала несколько холодно: «Вы сядете?»
«Мод, ты меня не узнаешь? Где моя мать?»
Возвращение сына, которого она считала мертвым, снова принесло радость сердцу Урсулы, и ее здоровье, казалось, вернулось, но было ясно, что теперь ее дни были неопределенными. Едва ли меньше радости от возвращения Гая было открытие, что его партнером был не кто иной, как новый граф Люксмор, который, как простой мистер Уильям Рэвенел, своей жизнью в Америке доказал, что Джон Галифакс был прав, когда сказал, что ему еще не поздно строить свою жизнь по принципам истинной мужественности. Он действительно стал всем, чего Джон от него желал, — мужчиной и джентльменом, — так что Мод, в конце концов, должна была стать графиней Люксмор.
Но дни самого Джона Галифакса теперь подходили к концу, и он не был лишен предчувствий своего конца; ибо в своих разговорах с Финеасом Флетчером, который оставался его верным спутником все эти годы, он говорил так, как если бы кто-то говорил о новом жилище, о предстоящем путешествии. Смерть пришла к нему очень мягко однажды на закате, сразу после того, как он улыбнулся Финеасу, когда его старый друг, глядя на лорда Люксмора и его будущую невесту, которые были с группой молодых людей, сказал: «Иногда я думаю, Джон, что Уильям и Мод будут самыми счастливыми из всех детей».
Он улыбнулся этому, и немного позже, казалось, спал; но когда Мод подошла и заговорила с ним, он был мертв. Пока он спал, Мастер позвал его. Его внезапная кончина была таким большим потрясением для хрупкой жизни Урсулы, что когда они хоронили Джона Галифакса на прекрасном кладбище Эндерли, они похоронили вместе с ним и его жену, с которой он прожил тридцать три года, которая была вдовой всего несколько часов.
18.КРОЛИ, ДЖОРДЖ-(17.08.1780-24.11.1860)
========================================
Джордж Кроули, автор «Салатиэля», родился в Дублине 17 августа 1780 года и стал священнослужителем Церкви Англии. После недолгого пребывания в качестве викария на севере Ирландии он приехал в Лондон и посвятил себя в основном литературным занятиям. В 1835 году лорд Бруэм представил его в ценный приход Св. Стефана, Уолбрук, Лондон, где его красноречивые проповеди привлекали большие прихожане. Среди американцев того времени ходила поговорка: «Убедитесь и послушайте Кроули!» Кроули был ученым, оратором и человеком невероятной энергии. Стихи, биографии, драмы, проповеди, романы, сатиры, журнальные статьи, газетные передовицы и теологические труды были набросаны его гибким пером; и, по словам Хогга, пастуха Эттрика, он был великим собеседником. Шедевр Кроули — «Салатиэль», который, опубликованный в 1829 году, произвел невероятную сенсацию, поскольку Салатиэль — персонаж, более известный как Вечный Жид. Описание падения Иерусалима — замечательный пример выдержанного красноречия, с которым вряд ли можно сравниться в романтических произведениях. Кроули умер 24 ноября 1860 года.
25.Салатиэль, или «Оставайся, пока не приду»
============================================
I.--Бессмертие на Земле
========================
«Подожди, пока я не приду!» Слова пронзили меня. Я почувствовал их, как стрелу в моем сердце. Войска, священники, народ, мир прошли перед моими чувствами, как призраки.
Каждая клеточка моего тела трепещет, когда я все еще слышу эхо анафемы, которая впервые сорвалась с моих яростных уст, самопровозглашенного разорения, слов отчаяния: «Кровь Его на нас и на детях наших!»
Но в момент моего ликования я был поражен. Тот, кто отказал жертве в часе жизни, был, в страшном возмездии, осужден познать несчастье жизни бесконечной. Я услышал сквозь все голоса Иерусалима — я должен был услышать сквозь все громы небесные, спокойный, тихий голос: «Подожди, пока я приду!»
Я сразу почувствовал свою судьбу. Я прыгнул сквозь кричащие толпы, как будто ангел мщения взмахнул мечом над моей головой. Мне никогда не суждено было узнать убежище могилы! Бессмертие на земле! Вечное принуждение к существованию в мире, созданном для перемен! Мне суждено было пережить свою страну. Жена, ребенок, друг, даже последнее существо, с которым мое сердце могло представить себе человеческую связь, должны были погибнуть у меня на глазах. Я не должен был знать предела тяжести, уже раздавливающей меня. Вина жизни за жизнью, волны непостижимого океана преступлений должны были катиться в вечном прогрессе над моей головой. Бессмертие на земле!
Охваченный отчаянием, я мчался через Иерусалим, переполненный миллионами людей, пришедших на Пасху, и направился через Врата Сиона в открытую страну и горы, которые были передо мной, как барьер, закрывающий живой мир. Там, когда я лежал в агонии страха, моя душа, казалось, была унесена ветром в лоно грозовой тучи. Я чувствовал тяжесть клубящихся паров. Я видел пламя. Я был ошеломлен ревом, который потряс небесный свод.
Когда я пришел в себя, я услышал трубу, возвещающую о том, что должна быть принесена первая ежедневная жертва. Я был священником; сегодняшняя служба выпала на мою долю; я не смел уклониться от долга, который ужаснул меня! Человечество сначала привело меня домой, где, к моему невыразимому облегчению, я нашел свою жену и ребенка счастливыми и невредимыми; затем я пошел в Храм и начал свои торжественные обязанности. Я был у алтаря, левит рядом со мной держал ягненка, когда внезапно вбежал первосвященник, уткнувшись лицом в складки своего плаща, и, схватив голову ягненка, он вырвал нож у левита, вонзил его в горло животного и побежал с окровавленными руками и эхом стонов к крыльцу Святого Дома. Я поспешил за ним по ступеням и вошел в святилище. Но — что я там увидел, я не в силах описать. Слова не были созданы, чтобы это выразить. Передо мной двигались вещи, более могущественные, чем смертное видение, толпящиеся образы ужаса, таинственное величие, сущностная сила, воплощенное пророчество. На мостовой лежал верховный жрец, его губы были широко напряжены, все его тело было неподвижным и холодным, как труп. И Завеса разорвалась надвое!
Убегая из Храма, я попал в мир черных людей. Солнце, которое я видел, как огненный щит, нависающий над городом, полностью исчезло. Когда я вгляделся в эту неестественную ночь, меня поразила мысль, что я навлек на Святой Город этот суд, и я принял решение бежать от своего священства, своей родни и своей страны и нести свою погибель в какой-нибудь бесплодной пустыне.
Я выбежал из Храма, где священники сцепились в бледном ужасе, нашел свою жену и ребенка и унес их через охваченный паникой город. Пока мы ехали, вопль всеобщего ужаса заставил меня обратить взгляд на Иерусалим. Огромная огненная сфера пронеслась по небесам, бросая бледное сияние на мириады внизу. Она остановилась над городом и взорвалась громом, сверкнув по всему горизонту, но покрыв Храм пламенем, которое придало ему вид металла, раскаленного в печи. Каждая колонна и вершина были видны с жуткой и ужасной отчетливостью. Свет исчез. Я услышал рев землетрясения; земля поднялась и вздыбилась под моими ногами. Я услышал грохот зданий, падение обломков холмов и, что громче, стоны множества людей. В следующий момент земля разверзлась, и меня захватил вихрь пыли и пепла.
II.--Сын несчастья
==================
Я проснулся в Самарии. Рядом со мной была Мириам, моя жена. Отряд наших родственников, возвращавшихся из города, где страх не позволял оставаться немногим, обнаружил нас и взял с собой в путь.
Во время этого паломничества в Неффалим, мой родной дом, мое отсутствие молитвы и моя печаль поразили всех наших родственников; и Элеазер, брат Мариам, расспрашивал меня об этом. В своей горечи я сказал ему, что отказался от своей карьеры среди правителей Израиля. Вместо гнева или удивления его лицо выражало радость. Он указал мне на могилу Исайи, к которой мы приближались. «Там лежит, — сказал он, — сердце, которое не могли укротить ни пустыня, ни темница, ни зубы льва, ни пила Манассии — обличитель наших преступлений, бич нашего отступничества, пророк того опустошения, которое должно было склонить величие Иудеи к могиле».
Он вытащил из-за пазухи копию Писания и прочитал знаменитую Хафтору. «Кто поверил слышанному от нас? и кому открылась мышца Господня? Ибо Он взойдет пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и когда мы увидим Его, нет в Нем красоты, которая привлекала бы нас. Он презрен и умален людьми; муж скорбей!» Он остановился, положил свою руку мне на плечо и спросил: «О ком говорил пророк? О том, Который должен прийти, который еще придет?» Затем он оставил меня.
Прошло несколько лет; бремя осталось на моей душе. Однажды, когда я жил среди своих родственников в Неффалиме, я наблюдал за большой бурей, как вдруг передо мной предстал дух, проклятый и злой, Епифан, один из тех духов злых мертвецов, которым время от времени дозволяется появляться на земле.
«Ты будешь иметь власть и ненавидеть ее», — провозгласил он; «богатство и жизнь и ненавидеть их. Ты будешь червем среди народа червей — ты будешь погрязать в нищете до самых уст — ты будешь испытывать горечь смерти, пока — Приди, — внезапно воскликнул он, — сын несчастья, символ народа, который живой умрет, а умирающий будет жить; который, попираемый всеми, будет попирать всех; который, истекая кровью от тысячи ран, будет невредим; который, нищий, будет владеть богатством народов; который, без имени, будет управлять советом царей; который, не имея города, будет обитать во всех царствах; который, рассеянный, как пыль, будет скреплен вместе, как скала; который, погибая от меча, цепей, голода и огня, будет нетленным, неисчислимым, славным, как звезды небесные».
Меня подхватили и понесли к Иерусалиму. Это были сумерки летнего вечера. Город и стена купались в море пурпура; Храм возвышался из своего центра, как остров света; воинство Небесное в одиночку ехало по синим полям; все было сладостью, спокойствием и великолепием нарисованного видения. По мере того, как сгущалась ночь, ропот из города привлек мое ухо; он становился громким, разнообразным, диким; вскоре он смешался со звоном оружия; звучали трубы, факелы горели вдоль зубчатых стен и башен; рев битвы нарастал, углублялся в крики агонии, перерастал в яростное ликование. «Смотрите, — сказал одержимый, — это всего лишь начало зла!» Я поднял глаза; дух исчез. Еще через минуту я уже нырял в долину и мчался вперед к битве.
С этого момента я стал вождем Израиля, и как князь Неффалима повел свой народ против легионов Рима. Я стал священником, я стал капитаном. Я всегда был в гуще битвы; меня бросали в темницы; привозили на крест; бросали среди львов; я терпел кораблекрушение, меня выносили в море на пылающей триреме; обвиняли перед Нероном и Титом; тысячу раз подвергали смерти; и все же в самый последний момент какая-то таинственная рука вмешивалась между моей жизнью и ее уничтожением. Я не мог умереть.
III.--Мерзость запустения
=========================
И на протяжении всех этих ужасных лет непрекращающейся войны я то возносился на волне победы к вершинам ослепительной славы, то погружался в бездну поражения. Я видел, как мою жену и детей оторвали от меня; восстановили, только чтобы снова утащить. Я видел, как Рим изгоняют из Святого города, только чтобы увидеть его возвращение с триумфом. И на протяжении всех этих сводящих с ума превратностей, подозревая собственный народ, и зная свой собственный позор, я слышал голос: «Оставайся, пока я не приду!»
Падение нашего славного и несчастного города было сверхъестественным. В последние дни осады враждебность, по отношению к которой человеческая была как песчинка по отношению к буре, которая ее гонит, подавила наши силы и чувства. Ужасные образы и голоса в воздухе; видения, вырывавшие нас из нашего короткого и тревожного сна; безумие в его самых отвратительных формах; внезапная смерть среди сил; ярость стихий, обрушившаяся на наши незащищенные головы; мы испытали все зло и ужас, которые могли бы охватить человеческую природу, но мор, наиболее вероятный из всех в городе, переполненном голодающими, больными, ранеными и мертвыми. И все же, хотя улицы были покрыты непогребенными; хотя каждая стена и траншея кишели; хотя шестьсот тысяч трупов лежали, разбросанные по валам и обнаженные для солнца, — мор не пришел. Но мерзость запустения, языческий стандарт, был установлен; где он должен был оставаться до тех пор, пока плуг не пройдет по руинам Иерусалима.
В эту роковую ночь никто не приложил голову к подушке. Небо и земля были в конфликте. Метеоры горели над нами; земля содрогалась под нашими ногами; вулкан пылал; ветер вырывался неудержимыми порывами и уносил живых и мертвых в вихрях далеко в пустыню. Гром гремел со всех сторон небес. Молнии, огромными полосами, иссушающие глаза и души, горели от зенита до земли и отмечали свой путь лесами в огне и разрушенными вершинами холмов.
О защите не думали, ибо смертельный враг исчез из разума. Наши сердца дрожали от страха, но это было для того, чтобы увидеть, как поколебались силы небесные. Все отбросили щит и копье и припали к земле перед надвигающимся судом. Наши крики раскаяния, тоски и ужаса были слышны сквозь шум бури. Мы завыли в пещерах, чтобы спрятаться; мы нырнули в гробницы, чтобы избежать гнева, пожирающего живых.
Я знал причину, невыразимую причину; знал, что последний час преступления близок. Несколько беглецов, изумленных тем, что хоть один человек не впал в глубочайшую слабость страха, умоляли меня отвести их в безопасное место. Я сказал, что они умрут, и указал им на священную землю Храма. Более того, я сам повел их туда. Но продвижение было остановлено. Груды облаков, чья темнота была ощутима даже в полночь, покрыли священный холм. Я попытался пройти через него, и меня снесло вниз порывом ветра, который разорвал скалы в кремневом ливне вокруг меня.
Пока я лежал беспомощный, я слышал, как вихрь ревел через облачный холм; и пары начали вращаться. Бледный свет, как у восходящей луны, дрожал на их краях; и облака поднимались и быстро принимали форму зубчатых стен и башен. Внутри слышались голоса, тихие и далекие, но странно сладкие. Но блеск все ярче становился, и воздушное здание поднималось, башня за башней, зубчатая стена за зубчатой ;;стеной. В благоговении мы преклонили колени и взирали на эту более чем смертную архитектуру. Она стояла полной землей и небесами, колоссальный образ первого Храма. Весь Иерусалим видел образ; и крик, который среди их отчаяния вознесся от его тысяч и десятков тысяч, сказал, какие гордые воспоминания были там. Но раздался гимн, который мог бы заставить замолчать мир. Никогда еще смертному уху не доносился звук столь величественный и покоряющий, столь полный меланхолии, величия и власти. Огромный портал открылся, и из него вышло войско, какого человек никогда не видел прежде, какое человек никогда не увидит, разве что еще раз; ангелы-хранители города Давида! Они вышли славные, но с горем в своих шагах, слезы текли по их небесной красоте. «Уйдем отсюда», — была их песня скорби. «Уйдем отсюда», — возвещало эхо гор.
Процессия задержалась на вершине. Прогремел гром, и они поднялись по команде, рассеивая волны света по небесному пространству. Затем гром прогремел снова; облачный храм был развеян по ветрам; и тьма, предзнаменование ее могилы, опустилась на Иерусалим.

IV.--Час Судного Дня
====================
Меня разбудил голос мужчины. «Что! — сказал он, — вглядываясь в лица мертвецов, когда ты должен быть первым среди живых? Весь Иерусалим в оружии, и ты презираешь свое время, чтобы стяжать лавры?» Я вскочил и выхватил свой ятаган, потому что этот человек был — римлянин.
«Вы должны меня знать», — спокойно сказал он. «Прошло несколько лет с тех пор, как мы виделись, но мы не так часто расставались».
«Ты не римлянин?» — воскликнул я. Он отрицал эту национальность и предложил мне свои римские украшения, кирасу и фальшион, говоря, что они помогут мне бороться с деньгами, беспорядками, насилием и пороком в обреченном городе; «и», — сказал он, «чего еще просят девять десятых человечества в своих душах?»
Он сорвал шлем со лба и, вздрогнув от внутренней боли, швырнул его в воздух на неизмеримое расстояние. Я увидел — Эпифана! «Я говорил тебе, — сказал он, — что этот день настанет. Одна великая надежда была дана твоим соотечественникам; они отбросили ее от себя! Пройдут века и века, прежде чем они познают величие этой надежды или понесут наказание за это отвержение. Но в свое время свет пробьется сквозь их тьму. Они спросят: Почему варвары и цивилизованные люди — наши угнетатели? Почему противоборствующие веры объединяются, чтобы сокрушить нас в одиночку? Почему королевства, далекие, как края земли, объединяются в презрении к нам?»
«Человек ужасного знания, — потребовал я, — скажи мне, за какое преступление приходит этот суд?»
«Для этого нет названия», — сказал он с торжественным страхом.
«Неужели нет никакой надежды?» — сказал я, дрожа.
«Посмотрите на эту гору», — был ответ, когда он указал на Мориа. «Теперь она покрыта войной и резней. Но на этой горе еще будет восседать Владыка, перед которым солнце скроет свою голову. С этой горы свет будет литься до краев вселенной, и правление будет вечным».
Через несколько минут он отнес меня в город, поставил на стену и исчез.
Подо мной война бушевала в своей безграничной ярости. Римляне прорвались вперед; евреи сражались, как дикие звери. Когда копье ломалось, оружием становился нож; когда нож отказывался, они рвали руками и зубами. Но римляне наступали на всех. Они наступали, пока не приблизились к внутреннему храму. Крик гнева и агонии от возможного осквернения Святая Святых раздался из толпы. Я спрыгнул с зубчатой ;;стены, призвал Израиль следовать за мной и отбросил римлян назад.
Но Иерусалим был обречен на гибель. Безумец, пророчествующий о помощи небес, помешал Израилю сдаться и тем самым спасти Храм. Разъяренный его словами, народ продолжал раздор, и Храм вспыхнул. Огонь перекинулся через крышу, и все его защитники, числом в тысячи, утонули в пожаре. Еще через минуту внутренний храм был в огне. Я бросился вперед и занял свой пост перед завесой портика, чтобы охранять вход своей кровью.
Но легионы устремились вперед, крича, что «их вели Судьбы», и что «Бог иудеев отдал свой народ и город в их руки». Поток был неудержим. Тит ринулся во главе его, восклицая, что «только Божество могло отдать крепость в его власть, ибо это было за пределами надежды и сил человека». Моих товарищей снесли. Меня заставили вернуться к завесе Святая Святых. Я жаждал умереть! Я сражался, я издевался, с головы до ног покрытый кровью. Я остался без ран.
Затем появился новый враг — огонь. Я слышал его рев вокруг святилища. Римляне бежали к порталу. Перед ними стояла стена огня. Они бросились назад, сорвали завесу, и Святая Святых открылась.
Пламя расплавило пластины крыши золотым дождем надо мной. Оно прокалило мраморный пол; оно рассеяло в паре бесценные драгоценности, украшавшие стены. Все, кто входил, обратились в пепел. Но над священным Ковчегом пламя не имело власти. Оно кружилось и неслось красным шаром вокруг нетронутого символа престола престолов. Я все еще жил; но я чувствовал, как мои силы уходят — жар иссушает мои сухожилия, пламя погасило мое зрение. Я опустился на порог, радуясь неизбежности смерти. Затем я снова услышал слова ужаса. «Оставайся, пока я не приду!» Мир исчез передо мной.

V.--Пилигрим времени
====================
Здесь я останавливаюсь. Я прошел ту часть своей жизни, которая должна была пройти среди моего народа. Моя жизнь как отца, мужа, гражданина подошла к концу. Отныне я должен был стать одиноким человеком. Я должен был спать с дикарями, изгоями и рабами. Я должен был увидеть крушение могущественных и падение империй. Однако, в смятении, изменившем облик мира, я все еще должен был жить и оставаться неизменным.
В отместку за падение Иерусалима я пересек земной шар, чтобы найти врага Рима. Я нашел в северных снегах человека крови; я возбудил душу Алариха и повел его к разграблению Рима. В отместку за оскорбления, нанесенные евреям слабоумными и трусливыми людьми города Константина, я искал орудие скомпрометированного разрушения. Я нашел его в аравийских песках и влил амбиции в душу Мекки. В отместку за осквернение руин Храма я пробудил железные племена Запада и во главе крестоносцев изгнал сарацинов. Я сыт по горло местью и питал страдания мести.
Страсть к человеческой славе охватила меня. Я обнажил свой меч ради Италии; торжествовал, был королем и научился проклинать тот час, когда я впервые мечтал о славе. Страсть к золоту охватила меня. Богатство пришло к моему желанию и к моим мучениям. Дни и ночи страданий были даром алчности. В своей страсти я тосковал по областям, где рука человека никогда не грабила рудник. Я нашел смелого генуэзца и повел его к открытию нового мира. Его металлами я затопил старый; и к своему страданию добавил страдание двух полушарий.
Но круг страстей не должен был вечно окружать мои роковые шаги. Благородные стремления поднимались в моем меланхоличном сердце. Я видел рождение истинной науки, истинной свободы и истинной мудрости. Я жил с Петраркой, стоял, восхищенный, у мольберта Анджело и Рафаэля. Я стоял в Майнце, у чудотворной машины, которая делает знание нетленным и посылает его с крылатой скоростью по земле. У кафедры могучего человека из Виттенберга я преклонил колени; израильтянин, каким я был и остаюсь, я невольно воздал должное уму Лютера.
В этот час я вижу рассвет вещей, по сравнению с славой которых слава прошлого — всего лишь сон. Но я должен закрыть эти мысли, блуждающие, как ступени моего паломничества. Мне есть что рассказать — странное, великолепное и печальное. Но я должен ждать импульса своего сердца.
19.РИЧАРД ГЕНРИ ДАНА -(01.08.1815-07.01.1882)
============================================
Ричард Генри Дана родился в Кембридже, штат Массачусетс, 1 августа 1815 года. Он был сыном американского поэта, который вместе с У. К. Брайант, основавший «The North American Review» и внук Фрэнсиса Даны, некоторое время посла США в России, а затем главного судьи Массачусетса. Молодой Дана поступил в Гарвард в 1832 году, но, страдая от болезни глаз, отправился матросом на борту американского торгового судна и совершил плавание вокруг мыса Горн в Калифорнию и обратно. Его опыт воплощен в его «Два года перед мачтой», которая была опубликована в 1840 году, примерно через три года после его возвращения, когда он окончил Гарвард, и в год, когда он был принят в коллегию адвокатов Массачусетса. Его самая известная работа дает яркий отчет о жизни на море во времена старых парусных судов, сочувственно касается тягот морской жизни, которую ее публикация помогла облегчить, и также дает возможность заглянуть в Калифорнию, когда она еще была провинцией Мексики. «Если», — пишет он, — «Калифорния когда-нибудь станет процветающей страной, этот залив — Сан-Франциско — станет центром ее процветания». Он умер в Риме 7 января 1882 года.
26.Два года до мачты
====================
I.--Жизнь на торговом судне
===========================
14 августа бриг «Пилигрим» вышел из Бостона в плавание вокруг мыса Горн к западному побережью Америки. Я появился на борту в двенадцать часов со снаряжением для двух-трехлетнего плавания, которое я предпринял из решимости излечить, если возможно, полную перемену жизни и долгое отсутствие книг и занятий слабостью глаз.
Судно тронулось в путь рано днем. Я присоединился к команде, и мы вышли в пролив, и встали на якорь на ночь. На следующий день мы были заняты подготовкой к выходу в море. Следующей ночью я отстоял свою первую вахту. В течение первых нескольких дней у нас была плохая погода, и я начал чувствовать неудобства жизни моряка. Но я знал, что если я покажу хоть какой-то признак недостатка духа или отсталости, то я сразу же погибну. Поэтому я исполнял свои обязанности наилучшим образом, и через некоторое время я почувствовал себя в какой-то степени мужчиной. Я не могу описать перемену, которую во мне произвели полфунта холодной солонины и один или два бисквита после того, как я не принимал пищи в течение трех дней. Я был новым существом.
Поскольку теперь у нас был долгий «период» хорошей погоды, без каких-либо происшествий, которые могли бы нарушить монотонность нашей жизни, не может быть лучшего места для описания обязанностей, правил и обычаев американского торгового судна, ярким образцом которых было наше.
Капитан — верховный лорд. Он не стоит на вахте, приходит и уходит, когда ему вздумается, никому не подчиняется и должен во всем подчиняться.
Премьер-министр, официальный орган, действующий и руководящий офицер — старший помощник. Помощник также ведет судовой журнал и отвечает за укладку, сохранность и доставку груза.
Койка второго помощника — собачья. Матросы не уважают его как офицера, и он обязан подниматься наверх, чтобы окунуть руки в смолу и жижу вместе с остальными. Команда называет его «официантом матросов», и он должен снабжать их всем необходимым для работы. Его заработная плата обычно вдвое больше, чем у обычного матроса, и он ест и спит в каюте; но он обязан находиться на палубе почти все время и есть за вторым столом — то есть готовить еду из того, что оставляют капитан и старший помощник.
Стюард — слуга капитана, отвечающий за кладовую, куда никто, включая помощника, не допущен. Кок — покровитель команды, и те, кто находится в его милости, могут высушить свои мокрые рукавицы и чулки или разжечь свои трубки на камбузе в ночную вахту. Эти двое достойных людей, вместе с плотником и парусным мастером, если таковой имеется, не несут вахты, но, будучи занятыми весь день, им разрешено «спать» ночью, если только не созывают «всех».
Команда разделена на две вахты. Из них старший помощник командует левым бортом, а второй помощник - правым, находясь на вахте и не вахте, или на палубе и ниже, каждые четыре часа. Вахта с 4 до 8 вечера делится на две половинные, или собачьи, вахты. Таким образом, они делят двадцать четыре часа на семь вместо шести и таким образом сдвигают часы каждую ночь.
Утро начинается с того, что вахтенный на палубе поворачивается на рассвете, моет, чистит и драит палубы. Это, вместе с заполнением «буфетной ямы» пресной водой и сворачиванием такелажа, обычно занимает время до семи склянок (половина восьмого), когда все получают завтрак. В восемь начинается дневная работа, которая длится до заката, за исключением часа на ужин. Дисциплина корабля требует, чтобы каждый человек был занят чем-то, когда он находится на палубе, за исключением ночи и воскресенья. Никакие разговоры между членами команды во время их службы не допускаются.
Когда я впервые покинул порт и обнаружил, что нас регулярно держали на работе в течение недели или двух, я предположил, что мы приводим судно в состояние готовности к морским испытаниям, и что это скоро закончится, и нам не останется ничего другого, как управлять судном; но я обнаружил, что так продолжалось два года, и по истечении двух лет работы оставалось столько же, сколько и всегда. Если после всей работы над парусами, такелажем, смолой, смазкой, промасливанием, лакированием, покраской, скоблением, чисткой, наблюдением, управлением, рифлением, закруткой, распоркой, изготовлением и установкой парусов, а также тягой, тягой и лазанием во всех направлениях, торговцы и капитаны думают, что матросы не заработали свои двенадцать долларов в месяц, свою солонину и черствый хлеб, они заставляют их щипать паклю — до бесконечности.
 
Филадельфийский катехизис:
Шесть дней ты должен трудиться и делать все, что ты можешь,
А на седьмой день покрой палубу камнем и почисти трос.

Мы пересекли экватор 1 октября и обогнули мыс Горн в начале ноября. Понедельник, 17 ноября, был черным днем ;;в нашем календаре. В семь утра нас разбудил крик: «Все, эй! Человек за бортом!» Этот необычный крик вызвал дрожь в сердце каждого, и, поспешив на палубу, мы обнаружили, что судно лежит на воде, со всеми поднятыми парусами; мальчик, стоявший у штурвала, оставил его, чтобы выбросить что-то за борт, а плотник, который был старым моряком, зная, что ветер слабый, опустил штурвал и повел его на воду. Вахтенные на палубе спускали шлюпку, и я поднялся на палубу как раз вовремя, чтобы забраться в нее, когда она отходила от борта. Но только когда мы вышли в открытый Тихий океан на нашей маленькой лодке, я узнал, что мы потеряли Джорджа Балмера, молодого английского моряка, которого офицеры ценили как активного и усердного моряка, а команда — как живого, сердечного парня и хорошего товарища по команде.
Он поднимался на палубу, чтобы привязать ремень к верхушке грот-мачты для фалов-хвостовиков, и на шее у него были ремень и блок, моток фалов и марлинский шип. Он упал, но, не умея плавать и будучи тяжело одетым, со всеми этими вещами на шее, вероятно, сразу же утонул. Мы поплыли кормой в том направлении, куда он упал, и хотя мы знали, что надежды на его спасение нет, никто не хотел говорить о возвращении, и мы гребли почти час, не желая признаться самим себе, что должны расстаться с ним.
Смерть всегда торжественна, но никогда так, как в море; и ее воздействие на команду остается на некоторое время. Офицеры и команда проявляют больше доброты друг к другу. О погибшем упоминают редко или отпускают с грубой надгробной речью моряка: «Ну, бедный Джордж ушел! Его круиз скоро закончится. Он знал свою работу, исполнял свой долг и был хорошим товарищем по команде». Едва мы вернулись на борт с нашим печальным отчетом, как был проведен аукцион одежды бедняги.
II.--На краю света
==================
Во вторник 25 ноября мы достигли острова Хуан-Фернандес. Мы тогда были, вероятно, в семидесяти милях от него; и он казался таким высоким, что я принял его за облако, пока он постепенно не стал более зеленым и мертвым. К полудню остров лежал прямо перед нами, и мы направились к единственной гавани. Никогда не забуду ощущения, которое я испытал, обнаружив себя снова окруженным землей, когда я стоял на вахте около трех часов следующего утра, чувствуя бриз, дующий с берега, и слыша лягушек и сверчков. К своей радости я был среди тех, кому было приказано сойти на берег, чтобы наполнить бочки с водой. К утру 27-го мы снова были на широком Тихом океане, и мы больше не видели ни земли, ни паруса, пока 13 января 1835 года не достигли мыса Консепшн на побережье Калифорнии. Мы проплыли достаточно далеко на запад, чтобы в полной мере воспользоваться преимуществами северо-восточных пассатов, и теперь нам предстояло плыть на юг, чтобы достичь порта Санта-Барбара, куда мы прибыли 14-го числа после 150-дневного плавания из Бостона.
В Санта-Барбаре мы столкнулись с другими судами, занятыми погрузкой шкур и жира, и поскольку это была работа, которой нам вскоре предстояло заняться, мы с некоторым любопытством наблюдали, особенно за трудами команды «Аякучо», которая была смуглой с Сандвичевых островов. И помимо практики высадки на этом трудном побережье, мы испытали трудности, связанные с необходимостью внезапного спуска наших тросов, а затем, когда позволяла погода, возвращения на наши прежние места стоянки. С этого времени и до 8 мая 1836 года я занимался торговлей и погрузкой, сушкой и хранением шкур между Санта-Барбарой, Монтереем, Сан-Педро, Сан-Диего, Сан-Хуаном и Сан-Франциско.
Корабль "Калифорния", принадлежавший той же компании, провел на побережье почти два года, прежде чем собрал полный груз в 40 000 шкур. Другое судно, "Лагода", перевозившее 31 000 или 32 000 шкур, потратило почти два года на загрузку. И когда стало ясно, что нам предстоит собрать около 40 000 шкур, помимо наших собственных, которых было 12 000 или 15 000, команда заволновалась. Это было плохо для всех, но особенно для меня, так как я не собирался становиться моряком на всю жизнь. Три-четыре года превратят меня в моряка во всех отношениях, как в плане мышления и привычек, так и физически, и мои товарищи настолько вырвутся вперед, что о колледже и профессии можно будет забыть.
Мы были на краю света, в стране, где нет ни закона, ни евангелия, и где моряки находятся во власти своего капитана. Мы потеряли всякий интерес к путешествию, не заботились о грузе, пока мы только собирали для других, начали латать свою одежду и чувствовали, что мы застыли без надежды на перемены.

III.--Капитан-тиран
===================
Помимо непрерывной работы на борту судна, в Сан-Педро нам приходилось катить тяжелые бочки и бочонки с товарами на крутой холм, выгружать шкуры из тележек на вершине, снова нагружать эти тележки нашими товарами, сбрасывать шкуры со склона холма, собирать их и брать на борт. После того, как мы работали таким образом несколько дней, капитан поссорился с коком, поспорил с помощником и обратил свое недовольство особенно на крупного, грузного парня по имени Сэм.
Этот человек колебался в своей речи и был довольно медлителен в своих движениях, но был довольно хорошим моряком и всегда, казалось, делал все возможное. Но капитан находил недостатки во всем, что он делал. Однажды утром, когда капитан, мистер Рассел, офицер, принятый в Санта-Барбаре, Джон Швед, заказал гиг, и я услышал, как он повысил голос в яростном споре с кем-то. Затем последовали драки и потасовки. Затем мы услышали голос капитана из люка.
"Ты посмотри на себя! Ты когда-нибудь перестанешь болтать?"
Ответа не последовало, а затем он начал бороться и дергаться, как будто этот человек пытался перевернуть его.
«Ты можешь оставаться на месте, потому что я тебя поймал!» — сказал капитан, повторив свой вопрос.
"Я тебе ничего не давал," - сказал Сэм, потому что это был его голос, который мы услышали.
"Я спрашиваю тебя не об этом. Ты когда-нибудь снова будешь дерзить мне?"
«Я никогда не дерзил, сэр», — сказал Сэм.
«Отвечай на мой вопрос, или я сделаю из тебя орла с распростертыми объятиями!»
«Я не негр-раб!» — сказал Сэм.
«Тогда я сделаю тебя одним!» — сказал капитан; и он подошел к люку, выскочил на палубу, сбросил пальто и, засучив рукава, крикнул помощнику: «Схватите этого человека, мистер А.! Схватите его! Сделайте из него орла с распростертыми крыльями! Я покажу вам всем, кто хозяин на борту!»
Команда и офицеры последовали за капитаном к люку, и после повторных приказов помощник схватил Сэма, который не оказал сопротивления, и отнес его к трапу.
«За что вы собираетесь высечь этого человека, сэр?» — спросил Джон Швед капитана.
Услышав это, капитан повернулся к нему, но, зная его быстроту и решительность, приказал стюарду принести кандалы и, призвав Рассела на помощь, подошел к Джону.
«Оставьте меня в покое!» — сказал Джон. «Вам не нужно применять силу!» И, протянув руки, капитан надел на него кандалы и отправил его на корму, на шканцы.
Сэм к этому времени уже был прижат к вантам, его куртка была снята, а спина открыта. Капитан стоял на краю палубы, в нескольких футах от него, и немного приподнялся, чтобы замахнуться на него, и держал в руке бухту толстой, крепкой веревки. Офицеры стояли вокруг, команда сгруппировалась на талии. Раскачав веревку над головой и согнув тело так, чтобы приложить всю силу, капитан обрушил ее на спину бедняги. Один, два, шесть раз.
Ты когда-нибудь еще откроешь рот?
Человек корчился от боли, но не произнес ни слова. Еще три раза. Это было слишком, и он пробормотал что-то, чего я не расслышал. Это принесло еще столько же ударов, сколько человек мог выдержать, после чего капитан приказал снять его и отправить вперед.
Тогда Джон Швед был привязан. Он спросил капитана, за что его хотят высечь.
«Разве я когда-нибудь отказывался от своего долга, сэр? Вы когда-нибудь видели, чтобы я медлил, или был дерзким, или не знал своего дела?»
«Нет», — сказал капитан. «Я высеку тебя за твое вмешательство — за то, что ты задаешь вопросы».
«Неужели мужчина не может задать здесь вопрос, не опасаясь получить порку?»
«Нет!» — закричал капитан. «Никто не должен открывать рта на борту этого судна, кроме меня!» И он начал наносить удары по спине мужчины. По мере того, как он продолжал, его ярость усиливалась, и мужчина корчился от боли. Моя кровь застыла в жилах. Когда Джона зарубили, мистеру Расселу было приказано взять двух мужчин и еще двух в шлюпке и вытащить капитана на берег.
После того, как дневная работа была сделана, мы спустились в кубрик и поужинали, но не было произнесено ни слова. Двое мужчин лежали в своих койках, стонали от боли, и мрак царил над всем. Я поклялся, что если когда-нибудь у меня будут средства, я сделаю что-нибудь, чтобы искупить обиды и облегчить страдания того бедного класса существ, к которому я тогда принадлежал.
IV.--Я становлюсь мастером по обработке шкур
============================================
Комфортное путешествие, очевидно, подошло к концу, хотя я, безусловно, провел несколько приятных дней на берегу; и поскольку мы постоянно были заняты перевозкой пассажиров с их товарами туда и обратно, в дополнение к торговле нашим разнообразным грузом: спиртными напитками, чаем, кофе, сахаром, специями, изюмом, патокой, скобяными изделиями, фаянсовой посудой, оловянными изделиями, столовыми приборами, одеждой, драгоценностями и, по сути, всем, что только можно себе представить, от китайских фейерверков до английских колес, мы приобрели значительные знания о характере, одежде и языке жителей Калифорнии.
8 сентября я оказался на борту нового судна и посетил с ним Сан-Франциско, а также другие уже названные порты. Наш экипаж несколько уменьшился; нам не хватало людей для плавания вокруг мыса Горн в разгар зимы, и Alert был настолько тесным и мертвым из-за своего необычно большого груза и веса наших пятимесячных запасов, что его каналы были опущены в воду; в то же время, что делало ситуацию еще более неудобной, бак протекал, и в плохую погоду более половины коек оставались без жильцов. Но «Не обращайте внимания, мы направляемся домой!» было ответом на все.
В команду входило четыре мальчика, в отношении двух из которых здесь можно описать инцидент. На борту был небольшой боксерский поединок, когда мы были в Монтерее в декабре. Широкоплечий, большеголовый мальчик из Кейп-Кода, лет шестнадцати, задирался над худеньким, хрупкого вида мальчиком из одной из бостонских школ. Однажды Джордж (бостонский мальчик) сказал, что он подрался бы с Натом, если бы тот мог играть честно. Старший помощник услышал шум и попытался помирить их; но, посчитав это бесполезным, созвал всех, выстроил команду на талии, начертил линию на палубе, подвел к ней двух мальчиков и заставил их «выйти на линию».
Нат вставил свои двойные кулаки, вызвав кровь и нанеся черно-синие пятна по всему лицу и рукам другого, которого мы ожидали увидеть сдавшимся в любой момент. Но чем больше он был ранен, тем лучше он сражался. Раз за разом его почти сбивали с ног, но он снова поднимался и встречал цель, смелый, как лев, снова, чтобы принять тяжелые удары, которые звучали так, что сердце сжималось от жалости к нему. Наконец он подошел к цели в последний раз, его рубашка была сорвана с тела, лицо покрыто кровью и синяками, а глаза сверкали огнем, и он поклялся, что будет стоять так, пока один или другой не будет убит.
И он принялся за дело, как молодая фурия. «Ура на носу!» — закричали люди, подбадривая его. Нат попытался сблизиться с ним, но помощник остановил его. Затем Нат подошел к цели, но побледнел, и его удары были нанесены не с такой силой, как в первый раз. Он был явно запуган. Он всегда был хозяином, и ему нечего было выиграть, но он мог все потерять; в то время как другой боролся за честь и свободу, и с чувством несправедливости. Это не сработало. Это скоро закончилось. Нат сдался, не столько побежденный, сколько запуганный и униженный, и никогда больше не пытался вести себя как задира на борту.
V.--Авантюрное путешествие домой
================================
К воскресенью 19 июня мы находились на широте 34° 15' южной широты и долготе 116° 38' западной долготы, и впереди начали маячить плохие погодные перспективы. Дни становились короче, солнце давало меньше тепла, ночи были такими холодными, что мешали нам спать на палубе, Магеллановы облака были видны в преддверии ясной ночи, небо выглядело холодным и сердитым, и временами с юга надвигалось длинное, тяжелое, уродливое море. Будучи таким глубоким и тяжелым, корабль упал в море, вода омывала палубы. Еще не в тысяче миль от мыса Горн, наши палубы были захлестнуты волной, которая была даже вполовину не такой высокой, как мы должны были ожидать там. Затем пошел дождь, мокрый снег, снег и ветер, от которого у нас перехватило дыхание. Мы все время промокали насквозь, а наши руки закоченели и онемели, так что работа наверху была исключительно трудной. К 1 июля мы почти достигли широты мыса Горн, и зубная боль, которая беспокоила меня несколько дней, увеличила размер моего лица, так что я не мог есть. От скудной аптечки не было никакого облегчения, и капитан отказался позволить стюарду сварить для меня немного риса.
«Скажи ему, чтобы ел солонину и черствый хлеб, как все остальные», — сказал он. Но помощник, который был не только моряком, но и мужчиной, протащил на камбуз кастрюлю риса и велел повару сварить его для меня, но не показывать «старику». После этого помощник приказал мне оставаться в своей каюте два или три дня.
Только в пятницу 22 июля, не сумев пройти Магелланов пролив, мы обогнули мыс и, увидев остров Статен-Ленд, повернули на север и направились к внутренней части Фолклендских островов. При легком ветре мы набились на все паруса, которые мог вынести корабль, и наше "Весело, ребята" было произнесено хором, который можно было услышать на полпути к Статен-Ленду. Как только мы оказались к северу от Фолклендских островов, солнце с каждым днем ;;поднималось все выше над горизонтом, ночи становились короче, и каждое утро, выходя на палубу, мы ощущали ощутимую перемену температуры.
20-го числа того же месяца я в последний раз встал у руля, проработав на этой работе от 900 до 1000 часов, а через 135 дней после отплытия из Сан-Диего наш якорь оказался на дне в Бостонской гавани, и мне посчастливилось получить поздравления с возвращением и с тем, что я выгляжу здоровым и сильным.