Обронник и соленое бремя Алконоста

Часть Первая: Камень и Вестница

Воздух в тот майский вечер висел густой прозеленью, пропитанный ароматами сырой земли, распускающихся березовых листьев и первой лесной земляники. Солнце, клонясь к зубчатой кайме леса, заливало верхушки вековых сосен жидким золотом, а внизу, у опушки, царила прохладная, изумрудная тень. Здесь, на границе двух миров – упорядоченного поля и дикой чащи – лежал Камень-Оброник. Валун, отполированный веками и непогодой до гладкости темной слоновой кости, испещренный серебристыми лишайниками и бархатистыми мхами цвета бутылочного стекла. Он был больше похож на спину спящего великана, чем на простой булыжник. Веками к его подножию, в расщелину, напоминающую каменную ладонь, клали дары: горсть овса – Лесовику, чтобы не путал коней; лоскут красной ткани – Полевому, чтоб хлеб уродился; краюху ржаного хлеба – просто, чтоб не гневался Дух Места. Это был алтарь практического смирения перед незримыми хозяевами природы.

Именно на этот камень, едва коснувшись его прохладной поверхности сильными, покрытыми плотными перьями цвета бурой, влажной земли лапами, опустилась Алконост. Она явилась из закатной дымки, материализовавшись как сон наяву. Верхняя часть ее существа была девой неземной красоты. Лик – овальный, безупречно правильный, будто выточенный из лунного камня мастером-ювелиром. Кожа – бледная, почти фарфоровая, без единой черточки или веснушки. Глаза – огромные, миндалевидные, цвета самой глубокой воды в лесном омуте, смотрели с величавым, отстраненным спокойствием и глубокой, вековой усталостью. Губы – тонкие, бледно-розовые, казалось, никогда не знавшие улыбки или крика, лишь легкую складку усталости в уголках. Длинные волосы, чернее воронова крыла и тоньше паутины, ниспадали тяжелой волной на плечи и спину, смешиваясь с основанием крыльев. А крылья! Они были истинным чудом. Огромные, мощные, они поднимались за ее спиной, как царственная мантия. Перья переливались глубокой, насыщенной лазурью – цветом предгрозового неба, пронизанной жилками чистого, сияющего золота, будто в каждое перо вплели солнечный луч. Когда крылья расправлялись, казалось, что само пространство наполняется синевой и светом.

Но от пояса тело Алконост превращалось в тело орлицы. Покрытое плотными, гладкими перьями тех же земляных и охристых тонов, что и лапы, но с отливом бронзы. Лапы – мощные, с крепкими, загнутыми когтями цвета старой слоновой кости. В этих когтях, осторожно сжатых, она несла свою ношу – Яйцо Летнего Тепла. Оно было чуть больше гусиного, но казалось сотканным не из скорлупы, а из самого сгущенного солнечного света. Излучая мягкое, пульсирующее золотистое сияние, согревало прохладный вечерний воздух вокруг себя легким маревом. Внутри него, знала Алконост, клокотала первозданная энергия грядущего лета, питаемая соками земли, пьянящим ароматом луговых трав и жаром июльского солнца. Ее миссия была священна и неотложна: доставить Яйцо к Сердцу Леса – Серебряному Роднику, чьи воды должны были разбудить его силу до рассвета. Путь был долог, силы земного притяжения и тонкой магии, поддерживавшей ее полет, ослабли. Камень-Оброник, место силы, пусть и отмеченное человеческим присутствием, манил возможностью передышки.

С почти человеческим вздохом облегчения (разлившийся по округе, словно легкий шелест, как от падения сухого листа) Алконост осторожно поставила сияющее Яйцо на гладкую поверхность камня рядом с собой. Крылья сложились за спиной, создавая величественный силуэт. Она прикрыла глаза, вдыхая знакомые, вечные запахи леса – хвойную смолу, прелую листву, влажную кору. На миг ее обычно бесстрастное лицо смягчилось, будто тронутое тишиной и древней силой этого места. Отдохнуть бы лишь мгновение…

Часть Вторая: Бабка Марфа и Ее Сокровище

Тропинка от деревни Кукуево к лесу петляла меж еще невысоких озимых. По ней, кряхтя на каждый шаг и опираясь на сучковатую дубовую палку, брела Марфа Степановна Белова. Женщина, чьи годы давно перевалили за седьмой десяток, была сухой и жилистой, как корень старого дуба. Морщины на ее лице лежали густой сетью – карта всей ее нелегкой жизни: тяжкого труда, потерь, нехитрых радостей и глубокой, вековой подозрительности ко всему неведомому. Глаза, маленькие и острые, как бусинки, горели практической сметкой и неистребимым любопытством. На голове – вылинявший ситцевый платок, на плечах – потертая телогрейка.

В руках, согнутых от тяжести, она несла свое подношение. Не горсть зерна, не лоскут. Нет. Трехлитровая стеклянная банка, доверху набитая солеными огурцами. Огурцы были неказистыми: кривыми, пупырчатыми, разного калибра, плотно утрамбованными в мутноватый рассол цвета бормотухи. На дне белели разрезанные зубчики чеснока и чернели горошины душистого перца. Сверху рассол придавливал небольшой, тщательно вымытый серый булыжник-гнет. Банка была закатана жестяной крышкой, на которой ржавчина уже вела свою войну с полустертой синей надписью: "Астрахань помидоры". Банка была тяжелой, холодной, и рассол внутри нее с глухим хлюпом смещался при каждом шаге Марфы.

-На-ка, Лешачий батюшка,– бормотала она себе под нос, тяжело дыша. – Не взыщи, что не меду столового, не молочка парного... Самые, самые отборные, с чесночком! Последние с осени, берегла!

Для Марфы Степановны это был не просто дар, а акт высшего дипломатического уважения и практической магии. Огурцы – плоды ее собственных рук, выращенные, собранные, засоленные с молитвой и потом. Соль – дорогая, покупная. Чеснок – "особая роскошь", от болезней. Что может быть ценнее для Лесного Хозяина? Она просила не многого: чтоб не пугал по ночам их старенькую кобылу Серку, не заманивал ее в чащу, чтоб грибов в лесу уродилось поболе, да чтоб внука Петьку, который в городе живет, здоровьем не обижал. Она подошла к Камню-Обронику, кряхтя, поставила тяжелую банку прямо в центр гладкой поверхности с глухим стуком.

-На тебе, кормилец. От чистого сердца.

Отставив палку, Марфа выпрямилась, чтобы перекрестить камень и свое подношение. И тут ее взгляд, скользнувший мимо банки, уперся во что-то. Не камень, не гриб... Оно светилось. Теплым, живым, золотистым сиянием, мягко пульсирующим. Сердце Марфы Степановны екнуло и замерло. Глаза, против воли, поползли вверх, по тени старой ели... и встретились с взглядом. Полудева... Полуптица... Нечеловеческой красоты лик! Сине-золотые крылья! В глазах Алконост, только что открытых и устремленных на банку, отразилось не гнев, не страх, а глубочайшее, вселенское недоумение. Чистое, неразбавленное: "Что это? Зачем это здесь?"

Кровь ударила Марфе в виски. Все бабкины сказки, все страхи перед "нечистой силой", все рассказы о леших-оборотнях вспыхнули в сознании ярким, ужасным пожаром.

-Мать Пресвятая Богородица! Спаси и сохрани! – вырвалось у нее хриплым шепотом. Пальцы сами собой сложились в троеперстие, и она начала креститься с лихорадочной скоростью, осеняя себя, банку и сияющий предмет широкими, размашистыми движениями. -Наваждение! Лешачиха обернулась! Дивья птица окаянная!

Бросив палку, забыв про платок, скатившийся на плечи, Марфа Степановна развернулась и пустилась наутек по тропинке к деревне. Она бежала, странно подпрыгивая на своих старческих ногах, кряхтя, спотыкаясь о кочки, но не замедляя шага, оставив свой "царский дар" на камне в сомнительном соседстве с Яйцом Летнего Тепла.

Часть Третья: Правила Духов и Хлюпанье Рассола

Тишина, нарушенная бабкиным бормотанием и топотом, вновь опустилась на опушку. Алконост медленно поднялась с камня. Ее движения были плавными, полными неземной грации, но в них читалась тяжесть не физическая, а бремя понимания. Она сделала шаг вперед, ее орлиные лапы бесшумно ступали по мягкому мху. Она подошла к Камню-Обронику. Ее темные глаза скользнули вслед убегающей Марфе, затем пристально остановились на банке с огурцами, потом на ее Яйце. Внутри нее, существа из иного порядка бытия, вступили в конфликт незыблемые законы Духовного Мира. Дар. Оставленный на Месте Силы. С искренним намерением (пусть и слепым, пусть и основанным на страхе и невежестве). Этот дар не мог быть отвергнут, проигнорирован, осквернен или уронен. Это было не просто дурным тоном. Это было оскорблением самого Духа Места, нарушением тонкого договора между мирами видимыми и незримыми. Отказ мог обернуться бедами для невежевой дарительницы, дисбалансом в природе этого уголка, а главное – хулой на ее собственную сущность Вестницы и Хранительницы Равновесия. Но принять... это? Ее прекрасные, безупречные человеческие губы, казалось, никогда не знавшие гримасы, едва заметно дрогнули. В глубине темных глаз мелькнула тень чистой, нечеловеческой брезгливости, быстро смененная глубокой покорностью судьбе и острой практической досадой. Рассол. Холодное, скользкое стекло. Нелепые кривые огурцы. Навязчивый запах чеснока. Как совместить это с хрупкой магией Яйца Летнего Тепла, с ее собственным достоинством?

Алконост вздохнула. Звук был похож на легкое шуршание сухих листьев, подхваченных ветерком. Она двинулась не спеша, с церемониальной медлительностью, словно исполняя древний, абсурдный, но неотвратимый ритуал: ее тонкие, изящные, почти человеческие руки с длинными пальцами и бледными, совершенными ногтями медленно протянулись к банке. Пальцы осторожно обхватили холодную, мокрую от вечерней росы и конденсата поверхность стекла. Банка была тяжелой, неудобной, липкой. Она приподняла ее, ощущая неприятную тяжесть, скользкость и отчетливое хлюпанье рассола внутри при движении. Лицо Алконост оставалось маской величавого спокойствия, но тонкие мышцы у уголков губ и на прекрасной шее напряглись, выдавая внутреннюю борьбу. Она держала банку чуть впереди себя, как нечто очень нежелательное, но обязательное. Одновременно, с величайшей осторожностью, она направила вниз свои мощные орлиные лапы. Сильные пальцы с когтями цвета старой слоновой кости бережно, но крепко обхватили сияющее Яйцо Летнего Тепла. Когти аккуратно легли на его теплую, пульсирующую светом поверхность, не оставляя ни царапины. Яйцо было зажато между лап с силой, достаточной для надежности, но не угрожающей хрупкому сосуду лета.

Мощные лазурно-золотые крылья взметнулись вверх. Перья вспыхнули в последних лучах солнца, отбрасывая синие и золотые блики на стволы деревьев. Воздух с шумом рассекался. Отрыв от земли дался чуть труднее, чем обычно – сказывался неудобный, смещенный центр тяжести. Алконост взмыла над верхушками сосен.

На фоне неба, окрашенного закатом в те же синие и золотые тона, что и ее крылья, плыла величавая, неземной красоты птица-дева. В руках, вытянутых чуть вперед и в стороны для баланса, она несла огромную, безобразную, мокрую стеклянную банку, доверху наполненную мутным рассолом и кривыми солеными огурцами. Рассол громко хлюпал при каждом мощном взмахе крыльев, нарушая вечернюю тишину. Между сильных, покрытых плотными перьями лап, словно драгоценный символ самой жизни, светилось и пульсировало золотым светом Яйцо Летнего Тепла. Но взгляд невольно притягивала банка – уродливая, тяжелая, земная. Несколько капель мутного рассола выплеснулось через край под жестяной крышкой и упало на грудь Алконост, чуть ниже ее человеческой шеи, оставив темные, влажные пятна на нежных перьях цвета бурой земли. Выражение ее безупречного лица оставалось непроницаемым, как маска древней богини. Но в глубине огромных темных глаз, обращенных куда-то в бесконечную даль, читалась глухая, вечная усталость от нелепости сотворенного мира и осязаемое физическое неудобство от скользкой ноши и мокрых перьев.

Часть Четвертая: Озеро Водяного и Триумф Марфы

Алконост летела не к Серебряному Роднику. Нет. Ее путь лежал к "Глухому Озеру" – месту темному, заросшему рогозом и кувшинками, где, по преданиям, обитал старый, сварливый и немного забытый Водяной. Над черной, почти неподвижной водой, не снижаясь слишком низко (опасаясь брызг и возможного внимания хозяина глубин), она разжала свои изящные, но напряженные пальцы. Тяжелая банка камнем полетела вниз. Раздался глухой, сдавленный "БУЛЬК!", всплеск поднял фонтаном мутную воду и ряску, нарушив покой кувшинок. Пузыри воздуха с жадностью рванулись к поверхности. "Пусть его головная боль теперь," – промелькнуло бы в мыслях вестницы, будь они аналогичны смертным. Она не стала дожидаться появления хозяина. Развернувшись, Алконост устремилась к Сердцу Леса. Яйцо Летнего Тепла было доставлено к Серебряному Роднику как раз в тот миг, когда первая звезда зажглась на потемневшем небе. Ритуал совершился. Лето пришло.

* * *

На следующее утро Марфа Степановна, подкрепившись духом и собрав небольшую делегацию из соседок-любопытных ("Анфис, Устинья, пойдемте, гляньте! Сама видела!"), осторожно подобралась к Камню-Обронику. Банки не было! Лишь мокрое пятно на камне да несколько травинок, примятых чем-то тяжелым.

-Видали?! Видали, девоньки?! – завопила Марфа, тряся сухими руками и подбирая свой вчерашний платок. Глаза ее горели торжеством. – Исчезла банка то! Сама Лесная Царица в руки взяла! Подарок приняла! Не отвергла! Ох, и красавица ж она, словами не вымолвить! И взгляд такой... мудрый! Она указала на край камня:

-А вон, гляньте – перышко от нее уронилось! Чистое знамение!

Действительно, одно небольшое перо, выпавшее, вероятно, при взлете или от напряжения, лежало на влажном мху у подножия валуна. Оно было синим у основания, с яркой золотой каймой по краю. Марфа бережно подняла его. Перо было чуть влажным на ощупь.

-Ишь ты, намокло! – воскликнула Марфа с умилением. – Наверно, от умиления слезы лила, дар мой принимаючи! Тронул яство ее царское сердце! С чесночком-то!

* * *

Лето в том году выдалось странным. Не холодным, но необычайно дождливым и влажным. Солнце выглядывало редко, небо часто хмурилось, и теплые ливни сменяли друг друга. Урожай сена был так себе, ягоды водянистые, грибов – много, но часто червивых.

-Влажный год,– вздыхали мужики на сходке у конторы, глядя на хмурое небо.

-А то как же! – авторитетно вставляла Марфа Степановна, ставшая местной знаменитостью. – Царица Лесная влагу любит! От моих огурчиков соленых ей сподручнее! Видать, сердце ее к водице склонно. Приняла дар – вот и напустила дождичков на радость нам!

Так и связывали люди капризы погоды с "предпочтениями" мифической Алконост, не ведая о настоящей причине – подарке раздраженному Водяному.

* * *

На следующий год, ранней весной, к Камню-Обронику потянулась вереница бабок из Кукуево и соседних деревень. Каждая несла свою банку с соленьями: огурцы корнишоны, помидоры в собственном соку, грузди соленые, даже капусту квашеную в ведерке. Лица были озабоченно-серьезны.

-Чтоб дождичка в меру, Лешачий батюшка! Чтоб не засушило! – ставила банку одна.

-Чтоб тепла хватило, да солнышка! Чтоб Царице угодить! – клала свою ношу другая.

-Чтоб грибов да ягод! И чтоб скотинка не болела! – бормотала третья.

Камень-Оброник превратился в странный, соленый, слегка воняющий чесноком и укропом алтарь надежд, страхов и деревенского прагматизма, основанного на одном нелепом недоразумении. Традиция родилась из комедии ошибок...

* * *

Алконост, пролетая высоко-высоко над тем лесом спустя ровно год по своим вечным делам, почувствовала знакомый, навязчивый запах снизу – смесь чеснока, укропа и застоявшейся воды. Ее темные, вечные глаза едва заметно сузились. Без видимого усилия, лишь легким движением кончиков великолепных крыльев, она чуть изменила курс. Широкая, плавная дуга отвела ее далеко в сторону от опушки с Камнем-Оброником. На ее безупречном, вечно юном лике мелькнула едва уловимая тень воспоминания – о скользком холоде стекла, о глупом хлюпанье рассола, о тяжести нелепой ноши и влажных пятнах на перьях. И это мимолетное выражение – смесь легкого отвращения и глубочайшей усталости от мирской глупости – было, пожалуй, самой человечной, самой узнаваемой эмоцией, которую когда-либо являло миру это небесное создание. Она предпочла добавить лишнюю версту к своему пути, лишь бы избежать даже намека на повторение того соленого бремени.

P.S. Величие, наученное горьким опытом, предпочитает обходить места человеческой глупости стороной. Традиция же, основанная на ошибке, живет своей жизнью, питаемая страхами и надеждами.