Лиса Людмила и петух Гоша обед, который заговорил

В Трескучем Лесу, где деревья скрипели старыми костями, а ёжики практиковали осознанное свертывание, жила-была Лиса по имени Людмила. Не просто лиса, а Лиса с Большой Буквы и Еще Большей Хитростью. Мех у нее был не просто рыжий, а "янтарный закат с проблесками коварства", глаза – два изумруда, настоянных на вековой лесной мудрости (и паре успешных афер с зайцем). Людмила не хватала – она убеждала. Не воровала – она "перераспределяла ресурсы". Ее девиз: "Зачем рычать, если можно шептать? Зачем кусать, если можно... ну, в крайнем случае, укусить, но очень изящно".

Рядом, в курятнике "Солнечный Гребень" (где солнца было как шампанского на трезвенниках), обитал Петух Гоша. Если Людмила была шелком, то Гоша – рваной мешковиной звука. Мозг его напоминал не кофемолку, а переполненный голубятник, где мысли-голуби бились о стены, громко воркуя и гадя где попало. Он не задавал вопросов – он извергал словесные оползни. Не философствовал – он булькал потоком сознания, в котором тонули смысл, логика и терпение окружающих. Куры при его приближении делали вид, что невероятно увлечены клеванием пустого места, а фермер, будившийся его "Ку-ка-ре-ку!", немедленно затыкал уши ватой и бормотал заклинания.

Однажды Людмила, наблюдая за "Солнечным Гребнем" из засады (зарослей лопухов, присыпанных для камуфляжа лепестками одуванчиков), поняла: Гоша – идеальная жертва. Не тощий, не боевой, а главное – такой болтливый, что можно увести его, просто пообещав обсудить погоду. "Он же сам ко мне припрыгает, лишь бы ляпнуть лишнее!" – хихикнула про себя Лиса, поправляя воображаемую диадему хитрости.

Так и вышло. Людмила вышла на опушку, томно потянулась (демонстрируя всю грацию "янтарного заката") и промолвила воздушным голоском:

– Ох, какая душнота сегодня! Прямо как в бане после восьми пар! Не находите, дорогой сосед?

Гоша, услышав обращение (а он слышал *все*), взвился на цыпочки, распушил перья (подняв облако пыли и пуха) и ринулся к ограде.

– Духота?! – завопил он, чуть не сбивая с ног курицу-несушку. – Да это же не духота! Это атмосферный фронт "Цицилия" столкнулся с антициклоном "Боба"! Я вчера целый час слушал прогноз у Филина! Он, конечно, бу-бу-бу, сопит, но суть уловил! Хотя филин – он вам не метеоролог, он больше по приметам: "Ухнул в полнолуние – к дождю", "Упал с дуба – к переменам"! А у нас тут перемены, я вам скажу! Утром тетушка Кудахта снесла яйцо с двойным желтком! Вы представляете? Два! Это ж надо! Я ей говорю: "Тетушка, это вам неспроста! Может, витаминов переели? Или гнездо неудачное? На сквозняке?" А она...

Людмила, улыбаясь до ушей (в прямом смысле, благо лисьи морды это позволяют), мягко перебила:

– О, как интересно! А знаете, у меня в норке как раз прохладно и... есть чудесный уголок для дискуссий о таких важных вещах, как двойные желтки и атмосферные фронты! Может, прогуляемся? На свежем воздухе мысли яснее!

Гоша, ослепленный вниманием и возможностью выговориться до посинения гребня, не раздумывая просочился сквозь дыру в заборе. "Шмыг-шмыг" по кустам, "бульк" – и Людмила несла его к норе, терпеливо слушая монолог о том, почему червяк, которого он клевал вчера, был "явно не местный, а мигрирующий".

"Ну вот, дипломатия рулит!" – ликовала Людмила, запихивая Гошу в свою уютную, пахнущую сушеными грибами и легким намеком на прошлогоднего мышонка нору. Она уже представляла, как варит наваристый супчик, приправленный лаврушкой и чувством легкого превосходства над грубым миром.

– Так-с, милый Гоша, – сладко начала Лиса, доставая чугунный горшок размером с самого петуха, – сейчас мы с тобой устроим маленький... кулинарный эксперимент! Ты – главный ингредиент!

Гоша оглядел горшок с наивным любопытством.

– Эксперимент? О, я люблю эксперименты! Как тот раз, когда я попробовал клевать фасоль! Вы не представляете, какие потом были газы! Кхе-кхе! Такой звук, будто турецкий оркестр в животе завелся! Куры смеялись! А одна – Клава, толстуха, – так и вовсе снеслась прямо от хохота! Яйцо покатилось... А помните ту курицу, что...?

– Гоша! – вежливо, но твердо перебила Людмила, пытаясь схватить его за крыло. – Суп! Мы варим суп! Ты будешь супом!

– Суп?! – Гоша встрепенулся, словно услышал магическое слово. – Суп – это же прекрасно! Люблю суп! Особенно с вермишелькой! Только не звездочками, а буквами! Я из них слова составляю! Вчера было "ХРЯМ" получилось! А позавчера – "БУХ"! Весело! А вы какую вермишель любите? Или вы больше по бульонам? Я вот считаю, что бульон – это основа! Он должен быть прозрачным, как слеза невинности! А как его добиться? Я слышал, надо снимать пену! А пену снимать ложкой или шумовкой? И как часто? Каждую минуту? Или когда только появится? А что такое пена, кстати? Это белок свернулся? А почему он сворачивается? Это ж интересно!

Людмила, держа в лапе шумовку (которую она намеревалась использовать не для пены, а для оглушения), замерла. Хитрость ее дала трещину. "Дипломатия... терпение..." – напомнила она себе, улыбаясь через силу.

– Гоша, милый, – проскрипела она, – давай не о пене. Давай о... о тебе в супе. Тебе же будет там... ну... очень уютно! Тепло!

– Уютно? – Гоша наклонил голову. – В горшке? А он не тесный? Я вот, например, когда в ящик для зерна залезаю, всегда крышку прошу приоткрыть – духота! А в горшке крышка будет? Если будет, то с дырочкой? А то я еще и петь могу, когда мне хорошо! Запою – а звуку выйти некуда! Ба-бах – и крышку снесет! У нас так один котел на ферме взорвался, когда кашу варили! Каша на потолке! Куры потом две недели клевали! Веселье было! А помните ту кашу...?

– Без крышки! – почти выкрикнула Людмила, чувствуя, как изумруды глаз застилает туман отчаяния. – И петь не надо! Совсем! Молчание – золото!

– Молчание? – Гоша задумался на секунду, что было редкостью. – А вот интересно, почему "золото"? Почему не "серебро" или "платина"? Золото тяжелое, дорогое... Молчание же легкое! Или нет? Вот я помолчал сейчас... секунд пять? Шесть? Ох, как тяжело! Словно гиря на язык упала! Вы не пробовали молчать долго? Я пробовал! Минуту! Потом у меня внутри все перевернулось, и я про кукурузу три часа рассказывал! А кукуруза – это же целая история! Ее Колумб, говорят, привез! Или не он? А вы любите кукурузу? Вареную или жареную? Я вот...

Людмила схватилась за голову. Ее безупречный мех встал дыбом. В ушах стоял гул – не от крика, а от непрерывного, бессвязного потока слов, как звуковой смог. Она попыталась действовать решительно: схватила Гошу и понесла к горшку. Тот не сопротивлялся, но болтал без передышки:

– О, полетели! Как в детстве, когда меня сеновал сбрасывали! Весело! А вы знаете, что сеновал – это отличное место? Там и мягко, и пахнет, и мыши бегают! Одна мышь, Мотя, так вообще с хвостом бантиком! Я ей: "Мотя, зачем бантик? Ты ж не кукла!" А она: "Пи-пи, это модно!" Мода – это сложно! Вот у кур сейчас в моде рыжие перья на хвосте! Я им говорю: "Девчонки, это же петушиный цвет!" А они: "Гоша, не занудствуй!" А я разве занудствую? Я просто...

Людмила, держа петуха над кипящей (пока еще пустой) водой, вдруг осознала весь ужас ситуации. Этот "супчик" будет булькать, шипеть и ТРЕПАТЬСЯ ВЕЧНО. Даже мертвый, он, кажется, продолжит комментировать процесс варки изнутри горшка. Мысль о том, что она будет есть бульон, приправленный бесконечными воспоминаниями о мыши Моте и кукурузе, вызвала у нее настоящую тошноту. Ее хитрая, изысканная натура восстала против такой вульгарной пытки.

С глухим стоном, в котором смешались крах дипломатии, крушение гастрономических надежд и полное истощение нервной системы, Людмила выдернула Гошу из-под носа кипятка. Не обращая внимания на его возбужденное: "Ой, обратный полет! А это еще веселее! Знаете, как перегрузки влияют на куриный вестибулярный...", она метнулась к курятнику. Она неслась как рыжая молния, оставляя за собой шлейф пыли и обрывков петушиных фраз.

Подбежав к "Солнечному Гребню", Людмила не стала церемониться. Она швырнула Гошу через забор, прямо в кучу сонных кур.

– ВАШЕ! – прокричала она хрипло, теряя последние капли лисьего достоинства. – СДАЮСЬ! БЕРИТЕ ОБРАТНО! ДАРЮ! ПРИЗНАЮ ПОРАЖЕНИЕ! И... ЗАКЛЕЙТЕ ЕМУ КЛЮВ! ХОТЬ СКОТЧЕМ!

И, не дожидаясь ответа, она умчалась прочь, вглубь Трескучего Леса, где самое громкое, что можно было услышать – это скрип сосен и тихий стон ёжика, вспомнившего свою ипотеку.

Гоша встал, отряхнулся, сбив с кур остатки сна и достоинства.

– Фух! – сказал он громко. – Вот это приключение! Лиса Людмила пригласила в гости, угощала... ну, почти угощала... горячим воздухом! И говорили мы! Обо всем! И о погоде, и о сеновале, и о кукурузе! Интересная лисица! Правда, немного нервная... Бегает быстро! Как та белка, что орехи воровала... О, белки! А вы знаете...

В курятнике воцарилась тишина, тяжелая, как свинцовое одеяло. Куры смотрели на Гошу с немым ужасом, предчувствуя долгий, очень долгий день. Даже солнце, выглянувшее из-за тучи, казалось, померкло.

А в своей уютной норе, Людмила закуталась в хвост, зажгла ароматическую свечу "Тишина Альп" и грызла морковку с таким остервенением, будто это был сам Петух Гоша. Ее хитроумный план провалился с треском, достойным того самого котла с кашей. Но зато она усвоила урок, который превосходил всю лесную мудрость: Есть вещи дороже сытости. Например, тишина. И что самый страшный хищник в лесу – не волк с клыками, а петух с неиссякаемым запасом абсолютно пустой, но невероятно громкой болтовни. И как учит лисья мудрость: "Лучше голодная тишина, чем сытый звуковой смог". Особенно, если этот смог зовется Гошей и помнит каждую мышь с бантиком в радиусе трех дубрав.