Статус-кво

Александр Евдокимов

СТАТУС-КВО
или
новая жизнь
Воробьянинова
Паниковского
Балаганова

роман-оратория
/фрагмент/
_______________
в стиле «Rock-in-Room»
in the style of «R-&-R»
_______________


Покров День...

Вытащит человек в раскисшую осень всю палитру деяний Разума своего, и с брезгливостью размажет её на спине Земли, ожидая белую скатерть из облаков Неба, чтоб укрыться и забыться, и надеждою начаться, и влезть на снежинку новорожденным мясом…

Покров День...

В зеркале теперь только святые Глаза, но выдох обычный из Легких не лёгкий… =
: мажет на Веки испариной гадость, как и вчера;
: как и сегодня;
: и, наверное, завтра...
И запах мавзолейский, не вдруг, вывернул тошнотой морщины узкого Лба...
И Кожа треснула!...

!И посыпались осколки покровского отражения!–!Кулак облизнул Язык!–!Но росинки Крови опять объявили утро!–!Язык облизнул Кулак!

Но зарница выпячивалась алым жаром, выпячивалась, выпячивалась...
- Жалкие ничтожные люди...
Паниковский повертел кулак перед носом, обдувая царапину-борозду, перекрестился, с трудом находя в метели лоб, пуп и плечи.
- Я больше не буду...
- Здравия тебе, Самуилыч...         
Балаганов молча усыпал зеркальные обломки снегом и распугал ногой камни, сбившиеся в холм могилою, – они и пропали: в сугробе, – как куропатки.
-  И тебе проклятия вечного, а я, Шура,  хороший...
- Вы нарушитель конвенций без золотых насосов на петличках и не ходить нам в белых штанах, и не будет звучать танго о том, что у бразильской девочки есть маленькая штучка. – Швырнул в снежную пустыню Балаганов, толкнув плечом Крест-сироту, шрамом саднящего снежный покров, без необходимого горба могилы.
- Снег белый, Шура...
- Знаю, а гири тяжёлые, – Балаганов оглядел Россию, – пилили, пилили...  цепь...  лес...  решётку...  скрипку, нервы, гири!...
- Вы жалкий ничтожный человек! – глаза Михаила Самуиловича устремились в небо, сталкиваясь со снежинками, веки пережевывали их, а остатки закисали у переносицы.
- Оба мы, старина, дети одного лейтенанта...  Вы плачете, дядя Миша?...
Шура, отбрасывая свои следы, отразился в зрачках Паниковского.
- Перестаньте! Порыдать бы на груди у морщинистой мамы...  А здесь можно схватить воспаление лёгких. Сейчас мы пойдём и... сейчас пойдём...  Узнать бы, где Север...
- Зачем?
- Нам туда не надо.
- А если он… везде?
Балаганов приподнял плечами небо. Паниковский прокатил свою голову по горизонту, обнял дыханием руки, отстраняя присутствие Севера, и сунул их в карманы и, вдруг, из одного выпал сжатый в кулаке – огурец.
- О!...
- Откуда?! А ещё есть?
- Шура, не делайте культ из еды. – Дядя Миша порвал свежую зелень, она хрустнула, как морозный снег, и её жопка оказалась в руке Александра.
Кадыки по твёрдому пласту снега захрустели, догоняя друг друга, забегали...
- Летом пахнет... – вселил в зиму огородную свежесть старый нарушитель конвенций.
- Да!... Водки бы!... – обалдел Шура. – Хотите водки?
- Я о другом думаю... – голова Паниковского опять окатила округу. – Огурец это что?!
- Закуска.
- Да – закуска, а главное – продукт лета, а если есть лето, то есть и...
- Базар!
Михаил Самуилович зло разогнал белых мух.
- Если есть лето, значит, есть и Юг!
Балаганов раскусил огуречную попку, и лето стало противным.
- Юг! – скривило рот Шуре.
- Да – юг!
- Но гири тоже тяжёлые! Двумя этими половинками – по вашим умным мыслям!...
- Не горячитесь, мой юный друг...
- Что?!...
Балаганов выплюнул остатки лета на скатерть Севера.
- Слушайте, сынку! Пожарник без насосов, младший помощник и прислуга за всё! Я не настолько наивен, чтобы верить тому, что жопа огурца досталась мне случайно! Я хоть и жалкий ничтожный человек, но – Человек! А вы – существо! или уродливое явление!
- Зачем так грубо, Шура? Ведь можно сказать как-нибудь иначе, – допустим – пупка. Пупка горькая, но в ней витамины.
- Бросьте гуся, Самуилыч! Вы забыли, кто вам помог избежать унижений за эту птицу. Вы получили достойное место в «Антилопе-Гну»! Вы получили Идею, Цель, которые были выше того гусиного полёта!
- А где всё это? – распихивая снежинки, взвизгнул нарушитель конвенций. – Вы так похожи на Бендера, но это не вы – это маска. Будьте самим собой! Что сгубило нас?! Вы не слушали меня...
- Не трогайте Остапа!... Ах, если бы он был рядом... А слушать вас... лучше под этим крестом слечь, а то торчит после вашего воскрешения без дела: без бугорка из костей.
- Не кощунствуйте! У меня ошибки были, но я не расходовал силы на «рога и копыта». Я был стремителен: я брал и убегал...  Кстати, и холмик имею: есть память обо мне – смотри!
Чёрное распятие лежало в холодном молоке российской зимы и величаво молчало, забравшись на сугробик, как на Омфал и зимы, и земли, и белого света.
- Намело... – утвердила логика.

Покрова!...
Покров День!... =
: Покров Час;
: Покров Миг;
: Покров Стык...

…!Покров День! : !День Покров! : !Покрова!...

Паниковский и Балаганов вцепились глазами в округу: пурга-позёмка вылизывала плоскую землю, укладывая ровный слой манной шерсти и укрывала следы человеков, уползая куда-то за горизонт Севера, пряча под мерзлотой тайну происхождения огурцовой свежести, – кругом ровный накат – и только под крестом взбухла белая тьма, будто он пробился сквозь оковы, как огородный росток будущего витамина.
- Намело, – повторил Балаганов.
- А вы заметили? – голос Паниковского стал низким, как позёмка.
- Заметил: солнца нет. И не могу понять: в какой стороне базар?!
- Не об этом я, Шура. Крест-то вместе с сугробом поднялся, значит, не намело…
- Что?!
Белые мухи рванулись в водоворот пурги, который зацепился за крест и вьюжья сила выточила холм ещё выше и, вдруг, из-за распятия, по склону, снег начали дырявить следы человека: следы будто падали вместе со снежными хлопьями и утопали в рыхлой шубе покрова.
- Ложись! – перекрестился Паниковский, – и подрубленные тела уткнулись в кучу холода.
Дырки сползли с сугроба к детям лейтенанта Шмидта, потоптались рядом и – потащил дырокол узор своих зубов по белому листу бумаги – куда-то вдаль.
Только ветер.
Тишина.
Балаганов вытащил глаза наружу.
- Никого...
Нарушитель конвенций молчал.
- Пойду, посмотрю...
- Если что, то мы друг друга не знаем! – пробил проталину Самуилыч. – Я старый человек и мне достаточно тихой колхозной жизни. Шура, Америка не для меня...
Проталина замерзла.
- Пенсионер, кому вы нужны в этой пустыне! – Балаганов вырос напротив креста. – Никого ведь...
Его следы поравнялись со странными отпечатками в снегу, колени Шуры вонзились в белый покров.
- Колхозник! Эй! Лёд тронулся! Слышите! Кулак не дорезанный! – сокрушал радостью пустынное пространство Александр и топтал эту бездну, возвращаясь к Михаилу. – Вылезайте из своего мавзолея! Лёд тронулся! Слышите?!...
Балаганов сорвал белое одеяло.
- Старина, вставайте!
- Не трогайте меня! Я всегда относился к бедному сословию! – шипели глаза Паниковского, щурясь от страха и света. – Гражданин, я вас не знаю, что вам нужно от меня? Я старый больной человек. Я – пенсионер...
- Дорогой пахарь! – Балаганов вырвал из холодного окопа труженика аграрного фронта. – Герой соцтруда! Это следы Остапа! Слышите?!
Веки нарушителя конвенций дёрнулись! и зрачки растолкали их до белков.
- Бендер... – его кадык разбил сухость в горле. – Господин Бендер! Откуда?! Как вы узнали?!
- Пойдёмте...
Дети лейтенанта кинулись в буран!
Следы были свежими и крепкими. Носы приблизились к ним и начали ощупывать один лапоть.
- Видите?!
Михаил Самуилович сунул туда руку, как в чужой карман.
- Нет.
- Ну, как же! Отпечаток без рисунка! Незаметный! Гладкий и пустой! – Александр, разгорячившись, укусил снег.
Паниковский разул с руки скатерть.
- А это?
- Где?
- Ну вот – выемки!
- Да это вы пальцами!
- Я?! Ну-ка, – нарушитель любых конвенций подтянул к себе следующий остаток ступни.
- Да-да... может быть...
- Вот видите!
- Но это неточно, – прошевелили губы дяди Миши, он вскочил и осмотрел длину шага. – Хотя размах знакомый...
- Да он это!... Он! И размер его, вот, – смотрите...
Балаганов влез в одну дырку ногой, потом в другую...
Паниковский увидел перед собой немой крик восторга в глазах и губах Шуры: зрачки расширились, устремившись в ту сторону бездны, куда уходил узор бус из остатков шагов и в чёрном дне глаз появились мерцающие движения огня, – блики, хотя горизонт был чист.
- Что с вами, Шура?
Балаганов не услышал. Что-то крикнул: …
: губы вывернулись в контурах букв, не протолкнув и звука;
: его голова повернулась в сторону Паниковского, но взгляд пронзил пенсионера и, не найдя своего брата, повернулась в другую сторону;
: и его ноги решительно разули следы-дырки…
Со снежной спины он сразу увидел старика, и они продолжительно осмотрели друг друга, затем Александра увлекла белоснежная даль.
- Что с вами, Шура? – проявил озабоченность Паниковский.
- Там зарево! – Шурин палец проткнул горизонт.
- Где?
- ???
Головы братьев сошли на скатёрку – никого!, ничего!
- Может быть, огни коммунизма видели вы? – проглотил горсть снега пахарь.
- Тогда не Бендер здесь шёл?! Там костёр, вроде...
- Если не светлое будущее, – значит там юг!
- Опять Юг?! Опять вы убеждаете тяжестью?!
- Нет, Шура... Бендер мог уйти только на Юг!
- А Америка и Бразилия на Юге?
- Они даже южнее Африки!
Балаганов ещё раз осмотрел следы.
- Дядя Миша, ну-ка ты взгляни туда.
- Я?!...  Ничего там нет – я смотрел!
- Нет, вы наступите, наступите в эти калоши...
- С моим-то зрением! Чего я увижу?!
Рука Саши натянула шиворот Миши.
- Ничего! Посмотрите!
- Перестаньте! Вы хам, вы...
Голосовые связки лопнули...

Покрова!...
...и осветила пространство Луна!... 
Покров день!…
…и Луна над мольбертом по белому позолотой акварельной легла…
Белизна чистоты – без грехов, будто, бездна: свежий взгляд, свежий вздох и ещё пока… выдох, – как идеальный настрой на дела...
Покров день!…
Покрова...

Ветер облил теплом Паниковского с головы до ног, бросив к глазам синюю даль на белой скатёрке и – там, – в зыбком тумане, – в лунной тайне: горел и проступал сквозь марлевую отдаль абрис строения.
- Шура, там, кажется, жарят гуся!
Михаил повернулся, но Александра нигде не было.
- Шура! Вы где?!
Он тревожно вспотел.
- Шу-ура-а!...
Кто-то набросился на старика сзади, и вмиг перехватило шею, – дыхание до, – крика!...
Неведомая сила рванула голову от плеч и – пропала Луна над жареным гусем: его тело упало...
- Вы что, старина?!
Балаганов стоял над Паниковским.
- Я с трудом вытащил вас из этой колеи! Видели?!
Пахарь оторвался от белой пашни, выправил шею и врос всем своим существом в точку слияния следов и горизонта – там было пусто.
- Здесь только что была Луна...
- Значит, видели.
- Видел, и гусем жареным пахло!
- Ошибаетесь – картошкой.
- Гусем!
- Картошкой!
- Значит: гусь в картошке был!
- Нет: картошка с гусем, а может быть с его ножками...
- Шура! Не горячитесь! Там, наверное, есть всё! Мне кажется – это коммунизм! – Михаил Самуилович тронул небритые щёки.
- Тогда следы не Остапа?! – Балаганов вспомнил вкус огурцового дна.
- Выше нос! Лёд действительно тронулся, мой любезный друг! Дело в том, что Бендер не хотел строить социализм, а в коммунизме всем жить охота – это же рай!
- Значит – ударим, Самуилыч! – В Балаганове появился Остап.
- Здесь нас ничего не держит, Шура, и поэтому – в путь!
Михаил Самуилович распял свой взгляд на Кресте.
- Александр, я должен проститься с ...  с собой...
Борозда старых ног потянулась к сугробу.
Снежный холм был уже выше человеческого роста, и беломанжетному с трудом удалось покорить крутизну, – Паниковский едва удержался и торопливо перекрестился: в глаза упало небо.
- Извините меня, – слеза замёрзла на виске, – извините, Христа ради...  я хотел есть, потому и брал...  а потом, уж привычка...  я больше не буду...  я хороший...
Кадык дёрнулся, губы стянула тягучая слюна, – Михаил Самуилович опустил голову, – в ногах Креста объявился белый блин из материи…
Пенсионер отщипнул с виска росинку и отшвырнул её, нагнувшись… =
: ноги потеряли контакт с макушкой холма!; 
: руки ткнулись в белый круг!; 
: пальцы впились в блин-парус! и... 
И нарушитель конвенций сорвался с сугроба...
Шерсть зимы сдержала падение Паниковского, влезая в уши, воротник, штаны и рукава. Выпутываясь из этой мякоти, он встал и обнаружил в руке – фуражку!
Предмет Остапа!... =
: кокардочка под белым парусом;
: золотистая нить между двумя лунами-пуговицами;
: и козырёк – ночь!...
Предмет Остапа! Тайна засаленного нутра: лёд тронулся, господа присяжные заседатели!...
- Колонна пройдёт через Красную площадь, а победителей ждут катания на Студебеккере и Лорен-Дитрихе, транспаранты понесут только члены профкома с тезисами о разгильдяйстве и бюрократизме, независимо оттого – по бездорожью, или пересечённости! – ветром занесло в голову Самуилыча чушь. – Лёд тронулся, господа! Прошу не свистеть!...
- Господин Бендер?! – расщекотали уши и душу Паниковского пронзительные отблески кокарды, – Вас понял! Мы чтили и чтим Уголовный Кодекс! Лёд тронулся!...
Беломанжетник торжественно вошёл головой в фуражку Великого Комбинатора – окомбинаториваясь: Министр Пожарной Охраны решительно шагнул в пространство пурги.
- Шура, смотрите, что нашёл у Креста!
- Шапка Бендера?! А где он?!
- Шура, не шапка, а головной убор! Форма!
- Где Бендер?!
- Он просил передать вам привет и приказал идти по его следу тотчас же!
- Отлично! Дайте примерю, дядя Миша...
- Шура, Комбинатор просил передать вам, чтобы вы слушались меня и поэтому я не могу передать предмет...  в чужие руки...
- Ну, надо же!...  Начальник без золотых насосов!...
- Шура, перестаньте. Не время пузырить! Лёд, Шура, тронулся! Присяжные, Александр, ждут встречи с нами! Нас ждёт господин Бендер! В путь, Шура!...
Паниковский ворвался в колею следов дырокола, внося на белый лист бумаги контраст своей чёрной спины.
- Пойдём-пойдём, золотоискатель! Остап вам выделит гусиную кунку! – осторожным дыханием тронул Балаганов падающий снег и шагнул на мольберт с распятыми покровами за своим братом, навстречу с Остапом, картошкой и гусем...
Луна светила для обоих.
Пространство пронзалось, как масло.
Михаил и Александр месили следы Остапа, медленно соединяясь с далью. К ним начали доноситься запахи триумфа, кризиса, свадеб и похорон. За горизонтом снежная гладь обрывалась, и холод песка, вдруг, продолжился?!... кожным покровом?!... человекоподобной плоти земного покрова в странные покрова… точнее: некий её абрис, влипший в земную твердь, будто опрокинутая скульптура, или брошенный манекен?!...
Дебелый живот топил свои берега в тумане, и эта муть казалась безбрежной…
Пламя костра было уже рядом, оно освещало огромную пустоту и тяжёлый Дворец!
Следы, вдруг, оборвались?!...
Братья вошли в пустыню среди пустоты. Всё молчало. Кожа под ногами мягко изгибалась и разрушала любые отпечатки в себе – на себе. Редкий волос сбился в тропинку-траву, которая тянулась к плотному зданию, пупком вросшего в центре брюшины.
Рядом с грязным архитектурным Омфалом мужик жарил гуся. Искры вьюжили своей смертью вокруг его силуэта и освещали силуэт, подыхая: валенки, джинсы, шинель, фуражку и... пенсне…
Вся его грусть опиралась на стул богатой отделки. Костёр горел шахматами.
- Здоровеньки булы...
Стекло блеснуло и погасло.
Братья присели к запаху.
- Откуда у вас фуражка Бендера? – бросил ферзя в огонь мужик.
Паниковский перестал выделять слюну, – головной убор, в миг смело с ушей в жменю.
- Вы знаете, где Великий Комбинатор? – выше искр, взлетел голос Балаганова.
- Его убил Одноглазый.
- Господина Бендера?! – Михаил Самуилович встал.
- Кто он такой – Одноглазый? За что? – Александр расплавил лбом горсть снега.
Мужик осыпал пешками ферзя и повернул гуся.
- Он голова города. Остап украл у него туру.
- Не может быть, Бендер всегда чтил Уголовный Кодекс! – прорвал вьюгу искр Паниковский.
Даже белые пешки стали чёрными… =
: огонь стёр клетки-ходы;
: дым затуманил любые партии;
: ход «Е-2 – Е-4» не порождал побед и поражений…
- Нарушение было: у Одноглазого все ходы записаны.
Искры рождались и умирали...
- Великий Комбинатор отступил от своего принципа и... – капли, обгоняя друг друга, царапали щёки Шуры: вода или слёзы?!...
- Да-а, очень жаль...  Вот я – казак донской, а на моей фуражке написали «А В Р О Р А»...  От всего хозяйства гусь один и остался.
- Что же случилось? – опять прижал уши головным убором Паниковский. – Наш папа тоже был моряк…
- Какой я моряк: я покоритель степей, а ваш – морей! – пробурчал служивый. – Иль, русла рек мерил?
- Да, где придётся! – Паниковский с жадностью глазел на гусиное мясцо, которое скворчало каплями на углях, как и обильной слюной в глубине его пуза. – Даже лёд за его бортом всегда трогался и… плыл за ним… и с ним, с нами, судьбою  гонимый…
- Не плыл, а ходил! – торопливо исправил Балаганов, – Шёл!... шли, по-братски!... По водам и волнам, без всякого дерьма!
Казак повернул на огне тушку гуся.
- В Васюках пожелали робить Луну: потребовался переворот.
- Вот эту? – на мокром лице Балаганова тускло отразилось небесное светило.
- Нет. Эту зробили в Гамбурге. Одноглазый заявил, что она сделана прескверно. И… и поехало-покосило...
- А что такое Аврора? – Саша сел ближе к запаху голой птицы: Миша вновь выделил слюну и последовал примеру брата.
- Фабрика...
Шахматы горели, – капал жир.
Сквозь стены Дворца прорвались крики.
- Там кто-то есть?! – Шура вытер лицо.
- Все – там...  Построили дурака, а на остальное грошей не хватило – всё и порушилось!...  Эх, нэ встиг Остап, нэ успив...  Двенадцатый стул им достався...  Таперича митингуют!...

!Крик прорвал двери!–!На ступени выскочил человек!–!Раздался выстрел!–!Труп успокоил крики толпы!–!Двери спёрлись!–!Зашипел жир!

Луна только сейчас обнажила кучу тел на ступенях Плахи-крыльца.
- Кого это?! – онемели братья.
- Троцкыста.
- А за что? – повернулся к костру Паниковский.
Казак бросил в желудок огня – туру.
- Вчерась, – вон, – Пугачёва убили, завтра старшего брата Ленина казнят… за покушение на царя...  Каждый день чего-нибудь...  Пятилетка такая...
- А Ленин где? – отвернулся от гуся, Михаил Самуилович.
- Здесь. Он и подписал Указ.
- А какое время сейчас? – Шура рассматривал окаменевшую плоть на ступенях.
- У нас всегда осень.
- А месяц какой? – оглупел Паниковский.
- Февраль… он начался сразу – после января… в Указе Ленин и себя указал!...
- Как это?! – опешил до пешки Шура.
- Как-как… Указал и помер!
- И где он?! – начал умнеть Паниковский. – Где вождь?
- Схоронили!...
- А Мавзолей?! – вытаращил глаза дуэт братьев!
- В Мавзолее… не знаю! В народе ходит молва… к Самотёке под ним проход зробили.
- Куда-куда? – Михаил Самуилович вопросительно взглянул на брата…
- Да! – поддержал брат.
- Ну, к этой… к реке шо под землёю… как её?! Неглимна, кажется…
- К Неглинке?! – утвердил Паниковский. – А зачем?
- Да, откуль мне знать!... Но сказывают, шо к старинной церквушке вода Самотёки выводит и сам, мол, её посещат!... Тайною надобностью…
- Сам?! – спешилось в головах братьев!
Огонь множился квадратной степенью: от клетки в клетку, оставляя за собой чёрный ряд пыли, – катехизисно разделяя мир на два цвета для того, чтобы влезть в душу гусю и плавить стылый жир, отсчитывая этими каплями время – осени, февраля, пространства...
- А почему они голые? – Балаганов согрел взглядом трупы, кроме последнего.
- Ночью раздевают.
- А скоро утро? – вытащил из себя воздух Паниковский.
- Не знаю. Его ещё не было.
- С рожденья, значит, ночь...
- Да, вот и раздевают.
- Жалкие ничтожные люди!...
Неожиданно расступились двери кирпичного Омфала – вышел первый товарищ, – выстрел не бросил свинца, – показался второй, третий...  пятый...  Крыльцо зарастало фигурами.
- Вот! Пожалуйста! – Лысо-меченный встал на грудь трупового тела: родилась трибуна. – Что творится под носом?! Политическая близорукость Одноглазого сгубит нас! Одноглазие это монополия, а нам нужна демократия!
Оратор глазами вцепился в искры.
- Где взяли гуся?
Пенсне молча отразило огонь.
- Вы украли его?! Вы убийцы!...  Близорукость надо уничтожать! Птица символ наших высоких идей! Может быть, Буревестника или Сокола жарят?! Убийцы! Смерть Одноглазому!
Одноглазый упал уже голым.
- Идите сюда!
Казак встал – Луна уселась золотой пылью на мягкие грани стула.
- Сохраните, пожалуйста...  это поможет изменить ситуацию, – тихо обронил мужик в пенсне и шагнул к крыльцу.
Толпа и казак – сходились!...
Из дыры-двери Дворца продолжали вываливаться человеки и, как в огне, здесь доминировала чернота, – словно под Луной, разбросав ноги, лежал голый труп женщины, всем своим похотливым пространством наружу.
- Где взял птицу?
- Вырастил.
- Выпарил что ли?! Индюк! Сымай штаны! Щас мы яйца проверим: если одно – значит, не украл! Рви штаны, товарищи, рви с него тряпьё, – глядеть будем: вдруг, не врёт: был же у нас Одноглазый, а этот, может быть Однояйцевый!
Движение черноты соскользнуло с крыльца, – всё смешалось!...
- Шура, возьмите стул и бегите за мной! – придавил искры Паниковский, вырвав у огня гуся, и бросился от Луны – к Кресту – назад!...
У Балаганова глаза отяжелели мыслями-гирями: на их чугунных боках-зрачках пропилилось отражение чёрного лобка-толпы мёртвой бабы: половой участок оторвали у мужика, распяв на нём пенсне, и бросили в казачью фуражку.
Чугун стал красным.
Гири-чувства плюхнулись на стул и, с этой тяжестью, Александр бросился за Михаилом: как толпа, однажды, за своей пернатой.
- Топчи костёр!
- Птицу утащили!
- Держи убийц!
- Сволочи, народное добро спёрли!
- Бей, гадов!
Труп страны-женщины в миг оказался бесполым, – матка-чернь сорвалась с крыльца, и потянулась за братьями перескочив через трупы.
- Самуилыч, брось гуся!
Балаганов, с трудом разрывая пространство-масло, пропихивал в нём стул-реликвию.
- Бросьте гуся! Они меня сейчас разорвут! Паниковский, не делайте культ из еды!
Пули просвистели над ухом.
Гусь резко взлетел и влип в небо. Его полёт был коротким, – свинец увязал крылья, – жир застыл, – остановилось время, – и он сам, последней каплей, рухнул в рой человеков...
Миша и Саша провалились в снег, – упали, – крики оборвались, – их опеленала свежесть и тишина...
Руки очистили от снежинок глаза: совсем рядом, – в глубине бесснежного пространства, – на коже-роже степей и пустырей странных – женщины-страны, бушевала немая толпа: рвали гуся, глаза, ноздри и волосы – друг другу, как и уши, губы, – ломали ноги, головы, рёбра...
Всё это  находилось уже в другой плоскости Бытия и поэтому паломников-пилигримов никто не видел, и никто их уже не помнил.
Ветер взбил белую снежную пену и позёмкой прикрыл кучу дерьма гражданинов...

Покрова!...
Покров День!... =
: Покров Час;
: Покров Миг;
: Покров Стык...

…!Покров День! : !День Покров! : !Покрова!...


/МоСт/ –
Москва-Столица…
во всех часовых поясах,
в «лихие-90-е»!