Зуб беслесый

Он заметил это утром, в начале февраля. Передний зуб — левый резец — вдруг стал матовым. Без боли, без трещин, просто… как будто в нём больше не отражался свет.

Он провёл по нему языком. Поверхность — гладкая. Но не та.
Блеск ушёл. Зуб был, а блеска не было. И почему-то это зацепило сильнее, чем седеющие волосы или покалывание в спине после сна.

В этот день он вышел позже обычного. Сидел на кухне, смотрел на чашку с чаем, остывшую почти сразу. Раньше она грела. Теперь просто была.

Он шёл по улице, мимо подъездов, знакомых без лиц. Люди шли навстречу, но никто не смотрел. Он тоже не смотрел. Ни на витрины, ни в окна. Только в землю. Как будто что-то искал. Или кого.

;

В доме напротив она мыла посуду, бросая короткий взгляд в окно. Она жила одна — после развода, уже лет семь. Её жизнь была выровненной — как полка, где всё на своём месте. Ни хаоса, ни страсти, ни надежд. Просто порядок.
Но с некоторых пор она стала замечать его. Мужчину из окна напротив. Он был не молод, но и не стар. У него было лицо, на котором не задерживается взгляд — но что-то в нём приковывало внимание. Плечи — чуть согбённые. Движения — точные, будто он привык жить на кончиках пальцев, чтобы ничего не уронить.

Она увидела, как он стоит у окна и смотрит в зеркало. Долго. Очень долго.
Это её встревожило. Люди обычно не вглядываются в себя так долго, если только не ищут что-то. Или не прощаются.

;

На следующий день он начал курить.
Сел на балконе, закурил неловко, как человек, давно не прикасавшийся к сигарете. Дым шёл в сторону её окна. Она не любила запах табака, но в этом что-то было… живое.

Он сидел в темноте. Иногда кивал сам себе, как будто подтверждая что-то. Или отпуская.

;

Через три дня она испекла пирог.
Долго колебалась. Потом — завернула в чистое полотенце, переложила в контейнер и вышла.

Она нажала на кнопку его звонка и отступила чуть назад.

— Кто там? — голос был глухим, будто издалека.

— Извините… Я из дома напротив. Я… Я просто иногда вижу вас с балкона. Я испекла пирог. Хотела… Просто угостить.

Пауза.
Потом дверь открылась.
Он выглядел удивлённо, почти испуганно. Она протянула контейнер.

— Он с корицей. Домашний. Просто — чтобы был повод.

Он взял.
— Спасибо. Не ожидал.
Он замолчал, хотел уже закрыть, но вдруг остановился.
— Простите, — сказал он. — А вы тоже иногда… смотрите в зеркало и не узнаёте себя?

Она замерла. Улыбнулась.
— Не узнаю — часто. Боюсь — реже. А вы?

Он кивнул.
— Недавно один зуб потускнел. С него всё началось.

— Значит, ещё не поздно, — ответила она.

Он нахмурился.
— Почему?

Она чуть наклонила голову, посмотрела ему прямо в глаза — впервые.
— Потому что если ты ещё замечаешь, как уходит блеск, значит, ты всё ещё живой.

Он кивнул. Неуверенно, но как будто соглашается впервые за много дней.

— Вы войдёте? — спросил он вдруг.

Она чуть помолчала.

— Если нальёте чаю, — улыбнулась она.

;

Чашки были пусты. Пирог — почти нетронут. Разговор был тихим, как дождь по стеклу. О детях. О потерянных письмах. О сигаретах. О старом фильме, где герой умирает, но перед этим говорит: «Жить всё равно стоит. Даже если ничего не осталось».

Он рассказал про зуб.
Она — про мужа, который ушёл к молодой и потом просил обратно, но не с любовью, а из страха.

Они не договаривались встретиться снова.
Но на следующий день он постучал в её дверь.

С тёплой чашкой.
И с фразой:

— Я купил пасту для чувствительных зубов. Думаю, надо попробовать вернуть блеск.