Между Востоком и Западом Глава 2 Исполнение желани

Глава 2
Исполнение желаний

1.

Раньше ему казалось, что страх – чувство, для него неведомое. Он не боялся непогоды, не страшился людей, не опасался волков. Себя же Фэн всегда ощущал безудержно храбрым, вовсе не похожим на постоянно трясшихся перед гневом богов обитателей деревушки Шанлян. Таким он виделся и окружавшим его людям. Ланг тоже уважал хозяина, уважал и побаивался: мысль о том, что господином может овладеть животный ужас, даже близко не посещала волчий мозг. Вот и сейчас Ланг в надежде на защиту трусливо жался к ногам пастуха, норовя раствориться в тени за спиной человека.
Однако самому Фэну было не до рисовки. Рубаха на нем впервые намокла от пота, но не того пота, что покрывает натруженные спины, а того, который холодит самые бесстрашные сердца. Фэн-хэн боялся. Ладони его ободряюще ерошили шерсть Ланга, а косичка на спине подрагивала противной дрожью, и сердце колотилось так, словно норовило выпорхнуть из груди. Было смрадно, душно, жарко. Под ногами противно хрустели человеческие останки. Пастух старался не смотреть вниз, иначе создавалось впечатление, будто разверстые пасти мертвых черепов пытаются вцепиться в тонкую кожу сандалий, а тогда дыхание человека испуганно прерывалось, стремительно учащаясь ненадолго, и снова замирало от страха.
Фэн желал только одного: умчаться прочь от пропитанного ужасом проклятого места. Но там, где брезжил красноватый полумрак, блеяли овцы, и, следовательно, его путь лежал туда.
С каждым шагом свет становился ярче, крики громче, стоны протяжнее, плач пронзительнее, страх безотчетнее. Последний поворот, последняя груда камней, которая еще могла представить из себя, хотя и довольно относительное, но все же укрытие. Конец! Дальше ничего не было; точнее, ничего привычного для разума простого смертного. Фэн остановился в позе глиняного болвана, а верный Ланг совсем распластался позади хозяина, прикрыв морду передними лапами.
Стены и свод гигантской пещеры терялись в красноватом мареве, обеспечивавшем все же достаточно света, чтобы разглядеть происходящее. Длинная вереница людей тянулась из ниоткуда в никуда, то и дело замирая у подножья огромного трона. Царственное кресло притягивало взгляд, оно будто скала нависало над видимым пространством. Сидящий на троне не вызывал ни ужаса, ни любви, ни вообще какого бы то ни было чувства, одно лишь благоговение. Желание пасть на колени и растечься по камням преисподней, чтобы не только не привлекать внимания, но сделаться песком, пыльным прахом у ног того, кто без сомнения дергал за ниточки всех участников подземного действа. Это был ад, в чем Фэн не сомневался ни единого мгновения. А раз так, то перед ним ни кто иной, как повелитель мертвых – Яма, всесильный и безжалостный бог, низринутый с небес за слишком уж сильную жажду власти. Не преуспевший в повелевании небожителями он получил в подчинение мириады мертвых тел и душ обитателей Востока.
Отверженный бог явно скучал. Еще бы! Тысячу тысяч лет он наблюдал одну и ту же картину жалких человеческих останков, ступавших на свой последний суд, за своей последней «наградой». Двенадцать кругов ада ожидали тех, кто не достиг пределов святости, дающих гарантию доступа в небесные сады светлого сонма богов. Здесь садов не было, только страдания, муки и боль на многие сотни лет. Ад был страшен, но справедлив своей последней правдой. Первый круг его предназначался для тех, чья гордыня не ведала пределов, кто при жизни не желал знать себе равных никого, кроме богов. Этих просто использовали в качестве вьючного скота, заставляя подставлять спину жалящему кнуту. Их пищей служила гнилая солома, а одеждой вонючее тряпье. Круг второй предназначался кормившимся с языка: льстецам, лжецам и клятвопреступникам. Этих заставляли есть с золотых блюд самые изысканные яства, но каждый кусок наполнял подлые рты сотнями острых колючек, игл и булавок; и губы их истекали кровью. В третьем круге скряги и жадины, страдая от боли ожогов, таскали раскаленные куски золота; в четвертом одержимые гневом студили его в сковывающих плоть гибельно холодных глыбах льда; в пятом издевательски хохотавшие демоны клещами и крючьями терзали плоть изуверов. Круг шестой предназначался тем, кто посвятил свою жизнь, поискам утех для бренного тела. Они и тут совокуплялись: многократно, безудержно со всеми мыслимыми и немыслимыми тварями, со всей мерзостью, которую способна была породить безудержная фантазия повелителя адских глубин. В седьмом круге поджаривали обжор: прислужники Ямы томили плывущие жиром тела на медленном огне, отрезая самые лакомые кусочки и запихивая их в ненасытные рты любителей черепашьих печенок и голубиных мозгов. Завистники строчили беспрерывные доносы друг на друга в круге восьмом; они писали их собственной кровью, постоянно вонзая острые перья в донельзя исколотую кожу. Девятый круг предназначался для горьких пьяниц. Сухими от жажды языками любители саке лизали куски соли, а совсем рядом, буквально в нескольких ладонях от них, за непреодолимой бамбуковой изгородью струились реки пряного, пахучего вина. Десятый – ленивым бездельникам и невеждам, одиннадцатый – недостойным учителям и советчикам, двенадцатый – хулителям богов – всем, всем без исключения, припас свой удел хозяин подземных глубин. К подножию его трона вела лишь одна дорога, а расходилось от него – двенадцать протоптанных миллионами ног путей скорби.
Определяли эти пути два уродливых существа, приютившихся у самых ног Ямы. Внешне оба выглядели спокойными и довольно доброжелательными. Они как бы играли в одну очень долгую, длиною в тысячи лет, игру. Первый демон развлекался с чашечками весов, на которых взвешивались дела и поступки грешников: справа – зло и глупость, слева – добрые свершения. Его напарник весело крутил в руках пару костяных кубиков, то и дело подбрасывая их в воздух и роняя на красноватый песок. Сумма точек на гранях определяла круг ада. Для гордецов он подбрасывал только один кубик и никогда не ошибался.
А дальше в дело вступал сонм толпящихся подле демонов – обитателей адских глубин. Определившихся с «местом назначения» подхватывали мерзкого вида ошметки подземного мира. Они пинали, толкали, щипали, кусали и просто избивали грешников по дороге в назначенный круг страданий. Больше всего усердствовали бывшие люди, – те, кто заслужил приязнь отверженного бога, кто еще при жизни явил особую злобу и ненависть против себе подобных. Полуразложившиеся их трупы смердели перекошенными улыбками радости при каждой удачной выходке. Они хохотали, а Яма скучал. Мрачный взгляд хозяина скользил по знакомой картине в поисках новизны, в ожидании струи свежести в этом протухшем царстве боли и скорби.
– Я ждал тебя, Фэн-хэн, – при первых же звуках тихого, немного хриплого голоса все замерло: застыли чаши весов, в последний раз крутнулись костяные грани кубиков, смолкли стоны и вопли.
Душа пастуха настолько ушла в пятки, что он едва лишь сумел приподнять веки, отчего взгляд его получился хмурым и недовольным, а еще очень злобным.
– Хо-о-рош! – нараспев протянул Яма и улыбнулся. – Знаю, что боишься, а все равно хорош!
Прихлебатели бога разразились льстиво угодливым смехом, умершим при первом же движении пальца повелителя. Яма встал, и голова его потерялась далеко в вышине пещеры, а голос напротив зазвучал раскатисто – звонко, подобно громыханию первой весенней грозы.
– Я, действительно, давно наблюдаю за тобой, пастух Шанляна; с того самого времени, когда Зло подбросило тебя в подарок любвеобильному Добру. Слезливому Добру уничтожить бы тебя в мгновение ока, но уж слишком оно сердобольно. Оно не может поднять ладонь на младенца, даже если тот несет в себе страдания целому миру. Глупое, глупое Добро. Скольких бы бед удалось избежать, стань оно хоть чуточку злее и безжалостнее, хотя бы к врагам.
– Вижу, ты удивлен, – снова усмехнулся Яма. – А зря. Слуги Зла опекали и направляли твой путь в каждую отдельную минуту: ведь тебе в этой жизни назначен особый удел.
Услышав шорох за спиной, Фэн-хэн обернулся. Верный Ланг пятился задом в сумрак подземного хода, под защиту его темноты и каменных стен. Позорное бегство волка выглядело столь забавным, что пастух невольно расхохотался.
– Я рад, что ты перестал бояться. Твой визит в мои чертоги нельзя назвать случайным; нам следует подружиться раз и навсегда. Мы очень разные, но есть нечто, что роднит повелителя ада и простого пастуха – это ненависть. Ведь мы взрастили ее в одинаковых условиях, далеко от каких бы то ни было утех и затей, в унылом быту похожих как братья лет. Мы равны в злобе, и в ней нам нет больше равных. Поверь, настоящая ненависть не вырастает в суете мирских будней, ее не может быть в уюте жилищ окруженных учениками мудрых старцев, и ее не существует в суматошном, полном соблазнов водовороте городских улиц. Но чем меньше и замкнутее сковывающий нас мирок, чем менее он подвержен переменам, тем сильнее переполняющая нас злоба. Чем ближе к нам ближний, тем он нам ненавистнее. Гений зла не может родиться на свет там, где есть надежда на лучшее будущее; он появляется в безысходности, и только в ней. Ты – человек, и все же ты – мой брат.
– Тогда получается, что я твой гость? – осторожный полувопрос Фэна повис в воздухе.
– И все же ты трусишь, – князь ада казался разочарованным. – Ты так боишься расстаться со своим презренным миром. Что тебе в нем? Ведь там тебя не любят и даже презирают?
– Согласен. Однако тем сладостнее может оказаться моя месть. Там у меня есть шанс насладиться их страданиями, есть мечта увидеть их склоненные спины, их перепуганные молящие о снисхождении лица. Но это только, если я гость. Если же я – пленник, все сказанное превращается в один большой мыльный пузырь. И для чего же я тогда растил ненависть и злобу?!
– А ты не просто злобен, брат мой, ты еще и умен, что ценно вдвойне. Значит, я не ошибся и ждал не напрасно?
– Может быть, – склонил голову пастух. – Поделись своими планами, и я отвечу на твой вопрос.
Взгляд Ямы затуманился, губы сжались в одну узкую черту, нахмуренные брови сошлись к переносице. Демоны замерли. Вереница мертвых тел остановилась, напирая друг на друга. Над головами повисла тишина, только блеяли глупые овцы, пугливо подтягивавшиеся к ногам своего пастыря. Вскоре Фэн-хэн скрылся среди моря белых и серых спин, и лишь тогда хозяин подземных глубин раскрыл сомкнутый рот.
– Немногие из тех, кто сегодня предстал твоему взору, могут сравниться с силой твоей злобы, брат мой, совсем немногие. А потому я был бы рад видеть тебя в кругу приближенных к подножию трона, очень рад. Однако сегодня у Фэн-хэна другая судьба, судьба, неразрывно связанная с моей. Много тысяч лет назад колонны моего дворца стояли на огромном белоснежном облаке. В моих окнах отражалась голубизна небес, а в моих садах пели райские птицы. Я был небожителем, но не из первых: я только управлял делами далекой и мрачной земли. Тогда по поросшим жалкой травой холмам бродили столь же жалкие людишки, которые еще не умели не только ткать и делать бумагу, но даже охотиться и разводить огонь. Знатное царство! – Яма усмехнулся и продолжал.
– А ведь я был умнее, способнее, а главное трудолюбивее других богов и имел полное право претендовать на большее. Вот тогда-то в моей голове и созрел план восстания. В наших рядах не было предателей, мы готовились тайно, накапливая в сердцах злобу и ненависть. И в один прекрасный день небеса дрогнули от нашего гнева. Один за другим мои слуги занимали ажурные дворцы изнеженных белоручек. Мы крушили, жгли, насиловали; мы упивались победой и властью. Так продолжалось до тех пор, пока насмерть перепуганные небожители не открыли двери великанам Хаоса. Они рисковали, эти боги, очень рисковали, но что поделать, и они пошли на этот риск. Ты знаешь, против первобытной мощи мироздания нет оружия, никто не в состоянии противостоять силе вселенского Хаоса. Великаны разгромили мою армию, низринув всех нас в глубины стонущей земли, – Яма снова замолчал.
– Что же случилось потом? – осмелевший Фэн-хэн примостился на громадном валуне, у его ног жалось спасенное стадо, а на коленях покоилась голова верного Ланга. Глаза волка совсем спрятались под прикрытыми веками, однако, Ланг нисколько не дремал, наоборот, черные зрачки напряженно следили за происходящим сквозь едва заметные щелочки, а остроконечные уши чутко улавливали малейшие шорохи вокруг. – Великаны завоевали небеса, став новыми богами вселенной?
– Отнюдь, мой милый, ты просто недооцениваешь коварство обитателей небес. Они пригласили великанов отпраздновать победу. Они опоили ничего не подозревающих простаков сонным зельем и отправили назад, в первозданный Хаос, наложив еще более крепкие заклятья на входы и выходы мироздания. Обо мне же решили просто забыть, сделать вид, что меня не существовало. Правда, мне оставили подданных – злодеев на земле и грешников в глубинном мире. А в первые столетия за мной даже следили, тайно, чтобы не дать понять, что меня все же опасаются. Однако небожители беспечны, и со временем обо мне действительно забыли, предоставив заживо гнить среди смрада серных испарений. Так то! И в чем-то они правы: мне никогда не вырваться из глубин, по крайней мере, до тех пор, пока там, на верху, остается хотя бы один, верящий в торжество добра и справедливости. Ты понял?!
– Да владыка. Тебе нужны преданные ум и руки, те, что сумеют изменить мировой порядок. Так?
– Так.
– И ты считаешь, что это мой разум и мои руки? Так?
– Так.
– Но, позволю себе заметить, уму и рукам для победы нужно еще кое-что.
– …?
– Непобедимая армия, войско, способное противостоять и людям, и колдовству! Ибо тогда и только тогда я сумею завоевать для тебя подлунный мир. То, что оказалось не по зубам богу, сделает человек, однако человеку должен помогать бог!
– Ха! Я рад, что не ошибся в тебе, брат мой! Похоже, мы понимаем друг друга с полуслова. Ты начнешь наверху, я продолжу в мрачных глубинах: у этих беспечных слизняков не останется даже точки опоры.
– А великаны Хаоса?
– Ха! Да ребята просто разорвут их на части. Кто же прощает обман?! Настоящий мужчина никогда не забудет верность своему слову; того, с кем разделил последний кусок хлеба, также как не забудет он и преданность женщины. Но при этом настоящий мужчина никогда не простит измену, льстивую ложь и ладонь, поднятую на его близких. Ну что, по рукам?!
– По рукам, – пастух тряхнул головой так решительно, что косичка на затылке стремительно взмыла вверх, а верный Ланг, слетев с коленей, испуганно тявкнул и застыл на месте, напряженно глядя на хозяина.
– Вот и прекрасно! Через мгновение ты и твое стадо окажетесь наверху, там, где тепло и светит солнце, – в голосе князя ада засквозила такая тоска, что Фэн-хэн поспешил возразить: – В последний раз там мела страшная метель.
– Метель сделала свое дело: она привела тебя ко мне. Теперь в твоем краю снова царит лето. Но, довольно о пустяках, слушай внимательно и запомни два заклинания: «бьенвей рэн» и «бьенвэй йешу». Запомнил?
– Бьенвэй рэн, бьенвэй йешу, – повторил про себя Фэн-хэн и добавил вслух. – Запомнил.
– Замечательно! Это и есть твоя непобедимая армия. Скажешь первое слово, и любое животное превратиться в преданного вооруженного до зубов воина. Произнесешь второе, и все вернется на свои места. Так что твое войско у твоих ног, – палец Ямы уперся в направлении мнущихся с копыта на копыто коз и овец.
– Оно бессмертно?
– Ну, нет! Это уж слишком. С бессмертными победу одержит и круглый идиот. Уязвимы даже великаны Хаоса, не говоря уж о небожителях. В этой жизни конец и начало имеют все и вся.
– И ты?
– Ха, брат мой, не слишком ли ты любопытен, – Яма нахмурился, однако тут же криво усмехнулся. – И я, только моя кончина находится очень далеко, в глубине грядущих тысячелетий.
– И нет ничего вечного?! – Фэн разочарованно взмахнул ладонью.
– Ты хочешь вечности? – вопросом на вопрос ответил повелитель подземных просторов. – Победи, и я продлю твою жизнь наравне со своей, но не раньше и не навечно. Ведь только три начала не имеют конца – Добро, Зло и Хаос мироздания.
– Я не подведу тебя, господин, – в голосе пастуха зазвенела сталь неуклонной решимости, не знающей страха и сомнений. – Отправляй нас назад!
Рука Ямы взмыла вверх в предостерегающем жесте.
– Подожди! Ты столько лет ждал своего часа и столь нетерпелив теперь. Впрочем, спешить жить – это так свойственно человеческому роду. Вам постоянно кажется, что ваша жизнь слишком коротка, и, следовательно, необходимо прожить ее как можно более бурно и насыщенно, и только так можно компенсировать краткость вашего века. Глупцы! Летящий за суетой дней преуспеет еще меньше, чем спокойно созерцающий себя и свое место в мире. Если тебе удалось познать самого себя, удалось понять природу своих желаний, если ты обрел главную дорогу жизни, если отыскал свою единственную мечту, только тогда ты выполнил свое предначертание, даже если умер в то же самое мгновение, как осознал это.
– А теперь слушай дальше. Среди гор Тибета незаметно высится вершина Шаосиньшань. Богам путь туда недоступен, и только мудрецы вашего племени ведают, как достичь подножия этой горы. Ты должен подняться на вершину Шаосиньшань, потому, что лишь там растет ган – трава истинной мудрости. Выпив сваренный из нее отвар, ты не просто обретешь недостающие знания, ты обучишься азам волшебной науки, которая потребуется пастуху, чтобы, в конце концов, сделаться повелителем подлунного мира.
– Брат мой, ты в самом начале пути, дорога власти трудна и опасна, она потребует и храбрости, и упорства, и безжалостности к себе. Но злоба и ненависть поддержат тебя в трудную минуту. А еще помни, мой дух будет рядом, чтобы подсказать и помочь тебе.
– Я не подведу тебя, господин, – снова повторил Фэн-хэн, и взгляд его полыхнул яростной решимостью.

2.

Наверху действительно вовсю жарило полуденное солнце. Вместо снега на пологих боках гор зеленел изумрудный ковер травы. Все те же овцы, те же козы и радостно подпрыгивающий Ланг.
– Радуешься? – Фэн-хэн потрепал волка за ушами. – Вырвался на волю и радуешься? Было бы чему: все только начинается.
Пастух привычно свистнул, созывая покорное стадо, чтобы вести его вниз, в деревушку Шанлян. Шаг, другой, третий. Обычная картина: впереди длиннобородый черный козел с витыми загибающимися к ушам рогами, снующий то здесь, то там Ланг, подгоняющий отстающих, и он сам, будущий покоритель вселенной Фэн.
– Что-то не слишком похоже на начало великого похода к власти, – усмехнулся пастух и вдруг хлопнул ладонью по изгибу посоха. – Ах, я дуралей! Стой! А ну, стой!
Вожак замер на мгновение, небрежно повернувшись в сторону человека, презрительно потряс бородой и, бодливо взмахнув рогами, приготовился продолжить прерванное шествие.
– Бьенвэй рэн, – выкрикнул Фэн-хэн, зажмурившись от боязни неведомого. Наступила тишина: вместо блеяния и позвякивания колокольчика шорох ветра и шелест травы. Пастух стоял, не шелохнувшись, до тех пор, пока не услышал незнакомые доселе звуки: скрип кожи, едва различимое бряцание металла, сдерживаемое дыхание сотен глоток. Он приоткрыл глаза и вздрогнул от неожиданности. Вокруг больше не было никакого стада: ни овец, ни коз; его окружали одни только статные бородатые воины с бамбуковыми щитами, вооруженные остроконечными слегка изогнутыми мечами и секирами на длинных рукоятках. Они смотрели друг на друга: армия и ее повелитель, словно привыкали или оценивали.
Боковым зрением Фэн уловил вдруг движение к себе. Так и есть: громадный чернобородый вожак шел к нему, держа наперевес смертоносное лезвие секиры, и в его шаге не было ни малейшего намека на почтение, лишь небрежительное презрение и самоуверенность.
– Стой! На колени перед повелителем! – рявкнул бывший пастух, но с таким же успехом он мог пытаться остановить солнце, или дождь, или ураган. Презрение сменилось угрозой, и Фэн догадался выкрикнуть одно только слово: «Ланг!». Волк вырос будто из-под земли, и не волк вовсе, а стройный мускулистый воин в латах. Его рыжая с подпалинами борода встопорщилась за спиной вожака. Стремительно сверкнувшая в слепящих лучах полоса металла перечертила воздух, отбрасывая на землю залитый кровью обрубок. Смятая борода ткнулась в ноги Фэн-хэна. Обезглавленное тело, постояв несколько мгновений, рухнуло в сторону застывших в молчании солдат.
– У армии может быть только один командир! – рот Ланга оскалился клыками волчьей улыбки. – Да здравствует наш любимый вождь, наш непобедимый Фэн-хэн! Ура повелителю!
– Ура-а-а!!! – разнеслось над вершинами гор многоголосое эхо.
Да, ради этого стоило терпеть страх подземной обители Ямы.
– Эх, мне бы еще и меч, – подумал Фэн, опуская глаза на пастушеский посох. Взгляд завоевателя вспыхнул ярче полуденного светила: вместо приевшейся за долгие годы простой палки его руки сжимали золоченую, украшенную драгоценными камнями рукоять изящного клинка, которому мог бы позавидовать даже император Поднебесной.

3.

Он шел по пыльной дороге, не обращая внимания на высыпавших из домов жителей деревушки, в основном женщин, детей и стариков, потому что мужчины в это время трудились на залитых влагой рисовых полях.
– Что случилось, Фэн? Где наши овцы, пастух? Куда ты подевал стадо, несчастный? Неужели ты потерял их всех?! – так они кричали и шли за ним, пытаясь остановить, одергивая за полы куртки. И многие просто насмехались над ним. Но он шел прямо к цели, не отвечая на вопросы, не реагируя на крики и насмешки; он шел к дому старого Йин-минга, самого мудрого старца Шанляна, того, кто только и мог подсказать дорогу к подножию горы Шаосиньшань.
Порог, дверь, еще шаг и он уперся в преграду. Шелковая кожа двух изящных рук коснулась задубевшего от горных ветров лица Фэн-хэна. Ожог двух пощечин вспыхнул и зашелся ярким пламенем.
– Дедушка занят, не смей мешать его размышлениям! – Мэй-ню, непревзойденная красавица Шанляна, стояла в дверном проеме, загораживая его своим стройным телом, изгибы которого был не в состоянии скрыть ни один даже самый строгий наряд.
– О, жемчужная Мэй, – Фэн согнулся в почтительном поклоне, пряча язвительную улыбку. – Мне очень, очень нужно видеть почтенного Йин-минга. Дело великой важности заставляет меня просить нарушить его послеобеденный отдых.
– Мэй-ню, Мэй-ню, разве ты не видишь, он вернулся один, – запричитали жители деревушки. – Он потерял наших овец и коз! Он обрек нас на голод и холод! Позови, позови старца! Может быть, Йин даст нам мудрый совет, может быть еще не все потеряно!
– Да-да, – теперь Фэн почти стоял на коленях. – Случилось несчастье, и мне не обойтись без мудрого слова Йин-минга. О, сжалься же надо мной, непревзойденная Мэй-ню!
Горе одного – лишь его личная проблема, горе многих – тысяча личных проблем. К тому же женщинам нравится ощущать свою власть, особенно над мужчинами. Презрительная улыбка тронула губы Мэй-ню, и красавица исчезла внутри хижины. Над деревенской площадью воцарилась тишина, такая, что было слышно жужжание мух, огромных жирных, взявшихся невесть откуда любительниц падали, рой которых буквально вился вокруг коленопреклоненного пастуха.
– Зачем ты хотел меня видеть, пастух Фэн, – нарушил всеобщее молчание надтреснутый, но еще достаточно сильный голос Йин-минга. – Надеюсь, глупости, сотворенные тобой, поправимы. Говори же!
– О мудрейший, перед которым склоняются снеговые шапки гор, я не совершал глупостей, я вообще не совершал того, о чем твердят эти люди. Ты же прекрасно знаешь, Фэн-хэн не может потерять стада, он его только преумножает год от года, тщетно рассчитывая на благодарность соплеменников. Он увеличил благосостояние жителей Шанляна многократно, однако так и не дождался даже простого «спасибо».
– Ты пришел жаловаться на судьбу? Так это не по моей части. Прими совет – по этому поводу тебе стоит попенять небожителям.
– Ты ошибаешься, старик. Я пришел не стенать и не, как ты изволил выразиться, жаловаться. Мне не на что жаловаться и не в чем попрекать богов. Я пришел смиренно просить тебя о двух вещах…
– О каких же?
– О, как ты нетерпелив, а ведь то, что простительно крестьянину, непростительно мудрецу.
Морщины на лице старика сошлись к переносице и тут же разгладились. Теперь Йин-минг молчал, сосредоточенно разглядывая вздернутую кверху косичку на затылке пастуха.
– Вот так уже лучше, – снова ядовито улыбнулся Фэн-хэн и продолжил. – Первое, о чем прошу тебя, о небеса мудрости, указать дорогу к подножию горы Шаосиньшань.
Пастух сделал паузу, довольно вслушиваясь в раздавшиеся за спиной смешки.
– И второе. Пока я еще не покинул деревню, отправляясь в столь далекое путешествие, я прошу у тебя руки твоей внучки Мэй-ню.
Редкий смех на площади перерос в хохот. Вскоре смеялись все: старики, женщины, дети. Смеялась красавица Мэй-ню, и даже мудрый Йин-минг, даже он пытался спрятать среди белых усов вспыхнувшую улыбку. Смеялись все, кроме Фэн-хэна. Пастух вдруг резко поднялся с колен. Его тонкие брови изогнулись от гнева, углы губ опустились книзу, а ладони обеих рук сжались в побелевшие кулаки.
– Вот и вся ваша благодарность за каторжный труд бедного пастуха! Но вы зря считаете меня бедняком. Я богат, очень богат. У меня есть то, что вы потеряли. Если вам кажется, что этого недостаточно для женитьбы на Мэй-ню, тогда вы жестоко ошибаетесь. Смотрите!
Резкий окрик заставил всех повернуться в направлении вытянутой руки Фэн-хэна. Там, на краю деревни, появилась медленно ползущая груженая повозка. Издалека казалось, что ее тянет чернобородый вожак стада, однако с каждым шагом все явственнее прорисовывалась поджарая фигура Ланга. В стиснутых зубах волка покачивалась окровавленная козлиная борода, а между ушами злой шутник привязал отрубленные витые рога. Медленно тянулась повозка, и холодный ужас медленно поднимался к сердцам жителей Шанляна, чтобы сдавить ледяным обручем безнадежности. Наконец колеса скрипнули в последний раз, и тележка остановилась.
 – Смотрите! Вот мое богатство, взятое у вас в качестве уплаты за годы службы. Думаю, что это еще небольшая плата. Все вы считаете себя добросердечными людьми, и, однако, ни в одном из вас не колыхнулось желание пригреть сироту, не лаской, не деньгами, этого я от вас не ждал никогда, но хотя бы добрым словом, хотя бы жестом приязни. Нет, вы изгнали меня из своих сердец. Так есть ли в них настоящая доброта? Нет ее! И потому я сам взял причитающуюся мне плату, – Фэн дернул покрывавшую повозку окровавленную рогожу. Десятки отрубленных голов доверху заполняли возок смерти. Это были головы всех мужчин Шанляна.
– Стоять! – рявкнул ужасный пастух и добавил чуть тише: «Бьенвэй рэн!».

* * *

– Так что же, старик? Я терпелив, но и мое терпение не беспредельно. Где дорога к Шаосиньшань? Отвечай! Молчишь. Ты думаешь, я стану пытать тебя, вытягивать слова правды из твоих жил? Глупец. Я не притронусь к тебе даже пальцем. Я просто намотаю на этот меч кишки самого маленького мальчика Шанляна. Будет мало, сделаю то же со вторым, третьим, пятым. Потом дойдет очередь до девочек. А потом я просто уйду искать другого мудреца, посговорчивее. А вот ты останешься среди таких же старых дураков и обезумевших от горя матерей. Надеюсь, они отблагодарят тебя по-своему, но вряд ли эта благодарность придется тебе по нутру. Ну, решай скорее! Будущее Шанляна в твоих руках!

* * *

– О прекрасный цветок розы, твой дедушка действительно оказался мудрым человеком. Он внял моим доводам и выполнил первую мою просьбу. Теперь дорога на Шаосиньшань открыта, и ничто не помешает мне стать умнейшим из умнейших. Но остается еще одна, совсем маленькая просьба: ты должна стать моей женой, о, изумительный бутон красоты. Но ты отворачиваешься, ты не смотришь на меня. Ай-ай-ай! Разве так можно. Неужели ты считаешь меня жестокосердным варваром и убийцей?! А? Похоже, что так. Однако ты не права. Я всего лишь взял то, что мне принадлежит по праву – власть над людьми. Согласен, не совсем обычным способом, но что поделать. Времена диктуют поступки. Наше жестокое время способно породить одну лишь жестокость. Ну, пожалуйста, будь поласковее со мной, повелителем Поднебесной.
– Что! – молчавшая девушка не выдержала. – Ты замахиваешься на власть над всем миром, ты – жалкий ничтожный червяк! Тот, чье сердце упивается страданиями других, не может повелевать даже своим разумом. Ты сумасшедший, Фэн-хэн, злобный сумасшедший, и больше никто!
Правое веко завоевателя едва заметно дернулось, но губы улыбнулись. Румянец победы уступил восковой бледности и снова вернулся на место. Ладонь погладила драгоценные камни рукояти клинка и скользнула на пояс.
– Я понимаю твое горе, о, распустившаяся по весне лилия, и прощаю тебя. Но только один раз. Я по-прежнему жду ответа на свою просьбу.
– Пошел прочь, алчущий крови пес!
– Ланг! – окрик повелителя прозвучал как удар кнута. Рыжебородый слуга вырос на пороге комнаты. В руках он держал извивавшегося пяти-шестилетнего мальчугана.
– Не бойся, малыш, дядя не причинит тебе зла, – Фэн-хэн сел. Он ласково погладил малыша по голове, аккуратно пристраивая его между коленями и наклоняя голову книзу.
– Ты не посмеешь тронуть мальчика! – голос Мэй-ню взвился ввысь.
– О да, изящная ваза целомудрия, ты как всегда права, – острие сделало неуловимый толчок вперед, роняя отрубленное ухо. Мальчик зашелся кровью и криком. – Ланг, заткни ему глотку.
Огромный кусок моркови едва поместился в крошечном рту. Глаза мальчика выкатились из орбит, он начал задыхаться, покрываясь багрово-синюшными пятнами.
– Прекрати, молю тебя, прекрати!
– Я не услышал ответа на свою просьбу.
Лицо Мэй-ню покраснело от стыда, глаза закрылись, губы побледнели:
– Я согласна.
– Ланг. Убери его и дай ему дышать.
Слуга с мальчиком тут же исчез за дверью.
– Мы можем сыграть свадьбу, когда пожелаешь, даже завтра, – тихо прошептала Мэй-ню.
– О, благоухающий лепесток вишни, зачем же ждать завтра, и к чему нам свадьба?! Для того чтобы принадлежать мне, вовсе не нужно ждать. Просто приди в мои объятия.
Лицо девушки сделалось багровым, в глазах застыли слезы, перемешанного с гневом унижения:
– Ты предлагаешь мне роль, потаскухи.
– Ну что ты, несравненная отрада моей души! К чему таки громкие слова?! Я предлагаю тебе место моей женщины и только.
– Нет.
– Ланг!
– Нет-нет, остановись… Я согласна.
– Изумительно! А теперь встать! Быстро! На середину комнаты! Пусть твоей одеждой будут только кожа и волосы! Я хочу видеть, как моя женщина танцует!

4.

Деревушка Шанлян сочилась кровью до самого вечера. Тех, кто пытался спрятаться, находил нюх Ланга. Их резали живьем, жгли на медленном огне, насиловали и убивали. И живые завидовали тем, кто погибал быстрой смертью. Фэн-хэн удовлетворил свои «просьбы»: со стариком один раз и многократно с красавицей Мэй-ню. А потом приказал уничтожить все живое. Его подданные не ведали жалости: зверь даже в шкуре человека остается зверем. Детей, женщин и стариков убивали на глазах Йин-минга и его внучки, последних живых обитателей Шанляна в багровом свете заката.
– Ну, вот и все. Как же я устал! – Фэн-хэн потянулся во весь рост, раскинув руки в стороны. – Убивать людей плохо и неразумно; их нужно превращать в рабов, покорных и бессловесных, готовых выполнить любой приказ господина так, как это делала ты, красавица Мэй. Или уже не красавица? Да, похоже, уже далеко не красавица.
Жестокая рука завоевателя схватила волосы несчастной у самого затылка и, оттянув голову назад, поставила девушку на колени:
– Но тебе ведь понравилось, женщина, не так ли? Повелитель показал себя достойным? Ты хочешь еще, правда?
Из угла глаз Мэй-ню скатилась одинокая слеза. Веки ее медленно опустились, посиневшие губы дрогнули.
– Ну, конечно, ты хочешь, я вижу это! – и в тот же момент в лицо Фэну ударила смешанная с кровью прокушенных губ слюна. Плевок густой грязью растекся по щеке завоевателя.
– Тварь, неблагодарная тварь! – только и выкрикнул Фэн-хэн, вонзая меч в грудь девушки.
Йин-минг вздрогнул. Он молчал с тех пор, как воочию увидел первую смерть. Теперь он увидел смерть последнюю и не смог молчать:
– Ты, который мнит себя завоевателем вселенной, слушай мои последние слова! Ты глупец, трусливый и жалкий глупец! И никакая гора Шаосиньшань не сможет исправить твоей глупости, потому что помыслы твои покрыты кровью и грязью, потому что в тебе нет ни капли добра, потому что ты – уродливое порождение мирового Зла! А Зло не может править миром, так как Зло усиливает первозданный Хаос. Им обоим противостоит Добро. Только оно уравновешивает мироздание, лишь в нем одном залог стабильности и сохранения всей жизни. Уступи оно хоть на мгновение, и вселенную поглотит Хаос. И тогда не будет не только людей, но не будет и самой вселенной. Усиливая Зло, ты роешь себе могилу. Жалкий, ничтожный человечишка, я проклинаю тебя! Проклинаю и мечтаю, чтобы Добро преподнесло тебе урок, чтобы захлебываясь собственными испражнениями и кровью, ты осознал свою непревзойденную глупость и все тщету своих стремлений и желаний. Жаль только, что мне не придется дожить до этого часа!
Старик замолчал, молчал и завоеватель, безмолвствовал и ожидающий приказа Ланг.
– Ты не прав, старик, ты доживешь до этого часа. Только это будет час моего торжества, и ты увидишь его! Ланг, отрежь его поганый язык, посади в клетку и береги как зеницу ока. За его жизнь ты ответишь мне своей. Мы будем возить его за собой до самого последнего мига победы, и только потом я разрешу тебе вырвать его лживое сердце!

* * *

– Я счастлив, Яма, наконец-то я счастлив! Я одержал свою первую победу! Я наказал обидчиков! Да, я понимаю, что пока далек от исполнения наших замыслов, и, может быть, ты даже презираешь меня, но я не мог поступить по-другому. Мне нужна была именно такая жестокая победа. Прости, если сделал что-то не так, как ты хотел. Я исправлюсь. Я знаю, что впереди гора Шаосиньшань. А сейчас дай мне почувствовать твое присутствие и силу. Прошу тебя, прежде чем мой отряд тронется в путь, преврати тело этой девушки в дух мертвого – гуй. Это будет самая прекрасная гуй на свете. К тому же мне нужен слуга и легкий на подъем посыльный. А еще я хочу отомстить за тот плевок. Ведь гуй боится только слюны и острия стали. Пусть страдает, страдает до тех пор, пока я не положу мир к твоим ногам, а потом я верну Мэй-ню ее жгущий кожу плевок. Услышь меня, о великий Яма.
Фэн-хэн стоял лицом к смраду мертвых тел и черному дыму пепелища. Его глаза горели отражением зарева пожара. Деревушка Шанлян догорала. Потрескивая, разлетались последние искры. Играл дымными кольцами беспечный ветер. Мерно вздымалась грудь воинов. Разноголосица смерти, в которую вдруг вплелся непонятный шорох за спиной. Завоеватель медленно обернулся. Перед ним стояла Мэй-ню, красавица Мэй-ню, гуй Мэй-ню, которая была прекрасна даже без нижней челюсти. А зачем она гуйям?