Нас вывели из камеры смертников

Нас было десять. Мы провели четыре дня в клетке три на три метра, высотой чуть больше человеческого роста. Железные прутья, щели между ними — не шире ладони. Ни еды, ни воды. Мы всё время стояли, засыпали стоя, опираясь друг на друга.

Нас не выпускали ни под каким предлогом.

Сначала мы молчали. Потом начали умолять: дайте воды, дайте лечь. Молили и тюремщиков, и самого Бога — никто не ответил. От голода, жажды, усталости мы стали агрессивными. Били друг друга, чем могли — усталыми кулаками в лицо, по телу. А потом, задыхаясь, срываясь на хрип, снова опирались друг на друга и стонали от боли и отчаяния.

Самое невыносимое — это полдень. Когда солнце в зените. У клетки не было крыши, и солнечные лучи лились на нас, как огонь. Кожа горела, краснела, слезала. Губы — потрескались, кровоточили, а потом покрывались сухими белыми корками. Мы больше не были людьми. Мы были остатками.

Четыре дня и четыре ночи. Каждый из нас был пойман в родном городе. На нас охотились — неизвестные люди. Нас связали и доставили в одно и то же место, заперли в одну клетку. Никто не знал, почему мы здесь. Один раз кто-то из тюремщиков сказал:
— Вы — смертники. Это — камера.

Больше никто не объяснял ничего.

Иногда мы молили о пощаде. Иногда — о смерти.

Ночью приходила прохлада. Но от наших немытых тел шла такая вонь, что к клетке слетались насекомые и бродили дикие звери. Звери не могли проникнуть сквозь прутья, а вот насекомые — запросто. Они вползали, залетали, жалили, пили нашу кровь. Мы кричали, извивались. Жара, пот, раны — всё это смешивалось с грязью, и начиналась инфекция.

Мы смердели потом, кровью, гноем, фекалиями, мочой.

На четвёртый день нас вывели из клетки.

Мы не могли бежать. Не могли даже стоять. Каждый из нас выходил по одному и тут же падал на колени. Мышцы забыли, как двигаться. А те, кто стоял на ногах, — получали удары палками.

Нас били за слабость.