Йозеф фон Эйхендорф Замок Дюранде

Новелла

                Йозеф фон Эйхендорф
      Замок Дюранде
      В прекрасном Провансе есть долина между лесистыми горами - это руины старинного замка Дюранде одиноко выглядывают из-за верхушек деревьев; с другой стороны, далеко внизу, видны башни города Марселя. Когда в холодную погоду дует полуденный бриз, оттуда слышен звон колоколов, но больше никакие звуки не доносятся туда из внешнего мира. В этой долине когда-то стоял небольшой домик егеря; его едва можно было разглядеть из-за обилия цветов и деревьев, тем более, что он был оплетен виноградными лозами вплоть до оленьих рогов, которые висели прямо над входом в это скромное жилище. В тихие ночи, когда ярко светила луна, дичь часто подходила пастись прямо на лесной луг перед самой дверью дома. В то время там жил егерь по имени Ренальд, состоявший на службе у старого графа Дюранде, со своей младшей сестрой Габриэлой, так как их отец и мать давно умерли. В то время случилось так, что одним знойным летним вечером Ренальд, спускаясь с гор, стоял с ружьем на опушке леса неподалеку от своего охотничьего домика. Луна освещала лес, было невероятно тихо, только соловьи пели где-то в долине, да изредка можно было услышать лай собак из деревни или рев оленей в лесу. Но он не обращал на это внимания; сегодня на прицеле у него была совсем другая добыча. Рассказывали, что молодой незнакомец тайно пробирался в дом его сестры по вечерам, когда он сам был далеко в лесу. Об этом ему накануне поведал старый охотник, который узнал об этом от лесника, а тому рассказал об этом угольщик. Для него это было совершенно невероятно: каким образом она могла завести это знакомство? Она приходила в церковь только по воскресеньям, где он никогда не терял ее из виду. И все же разговоры беспокоили его; он не мог выбросить их из головы. Наконец, он решил узнать все наверняка. Ведь его отец, умирая, поручил ему девушку и взял с него клятвенное обещание беречь ее, как зеницу ока.
       Ренальд, притаившись, укрылся в зыбкой тени деревьев, над которыми тихо проплывали облака. Вдруг! он затаил дыхание: в доме послышалось движение, и из-под виноградных лоз выскользнула тонкая фигурка; он тут же узнал свою сестру по ее легкой походке. «О Боже, — подумал он, —только бы все это было неправдой!» Но в то же мгновение длинная темная тень протянулась рядом с ней по залитой лунным светом лужайке. Из дома быстро вышел высокий мужчина, плотно закутанный в потертый зеленый охотничий плащ. Он не мог его узнать, да и походка мужчины была ему совершенно незнакома; она мелькала у него перед глазами, а он, словно приходил в себя после тяжелого сна. Но девушка, не осматриваясь вокруг, запела радостным голосом, который пронзил сердце Ренальда, как нож:
Угнаться за быстрою серной в горах
За сильным орлом в голубых небесах,
За тою, что прочих умнее вокруг,
Еще никому не случалось, мой друг!
   «Ты сошла с ума!» - воскликнул мужчина, быстро подскочив к ней. «Да ладно тебе— ответила она, смеясь, «я всегда буду так делать. Если ты будешь плохо себя вести, я запою во весь голос». Она хотела снова запеть, но он в страхе закрыл ей рот рукой. Стоя так близко к нему, она серьезно посмотрела на него при лунном свете. «У тебя действительно странные глаза», — сказала она; «нет, не делай так больше, иначе мы больше никогда не увидимся, и мы оба пожалеем об этом». «Господи Иисусе!» — вскрикнула она вдруг, потому что внезапно увидела, как ее брат целится в незнакомца из-за дерева. Затем, не раздумывая, она поспешно бросилась между ними так, что, обняв незнакомца, она полностью закрыла его своим телом. Ренальд вздрогнул, увидев это, но было слишком поздно. Раздался выстрел, эхом отозвавшийся в глубокой ночи. После короткого замешательства незнакомец выпрямился, словно вдруг стал выше ростом, и сердито вырвал из кармана пальто пистолет. Девушка вдруг показалась ему такой бледной; он не знал, то ли это от лунного света, то ли от шока. «Ради Бога», — сказал он, — «ты не ранена?» «Нет, нет», — ответила Габриэла, внезапно в сердцах вырывая пистолет из его руки и уводя его прочь. «Туда», — прошептала она, — «направо, через мост у скалы, чуть подальше, скорее, беги!»
     Незнакомец уже исчез за деревьями, когда Ренальд подошел к сестре. «Что за глупости ты тут вытворяешь?» бросила она ему в лицо, пытаясь быстро спрятать под фартук пистолет и раненую руку. Но собственный голос ее ослушался, когда он вплотную подошел к ней и она увидела его побледневшее лицо. Он весь дрожал, и его лоб иногда подергивался так, будто издалека сверкала молния. Затем он вдруг заметил кровавую полосу на ее платье. «Ты ранена», — сказал он встревоженно, и все же, казалось, ему стало лучше при виде крови; он заметно смягчился и молча повел ее в дом. Там он быстро включил свет; оказалось, что пуля лишь слегка задела ее правую руку; он перевязал рану; больше они не сказали друг другу ни слова. Габриэла протянула ему руку и упрямо смотрела в пол, потому что не могла понять, почему он сердится; она не чувствовала за собой никакой вины, только молчание между ними теперь, казалось, сдавило ее сердце, и она глубоко вздохнула, когда он наконец спросил: кто это был?-  На это она толком не знала, как ответить и сказала, что не знает, и рассказала, как в один прекрасный воскресный вечер, когда она сидела одна перед дверью, он впервые спустился с гор и сел рядом с ней, а затем на следующий вечер он пришел снова, потом снова, и, когда она спросила его, кто он, он просто рассмеялся и сказал: «Твой любимый».
    Тем временем Ренальд поднял тряпку и обнаружил спрятанный под ней пистолет. Он был в ужасе, а затем внимательно осмотрел его со всех сторон. «Что ты с ним делаешь?» — спросил он в изумлении; «Кому он принадлежит?» Затем он внезапно поднес его к ее глазам. Пистолет сверкал на свету: «И ты действительно его не знаешь?» Она покачала головой. «Умоляю тебя всеми святыми», — снова начал он, — «скажи мне правду». Она отвернулась от него. «Ты сегодня в ярости», — ответила она, — «я больше не стану тебе отвечать». Казалось, ему стало легче на сердце от того, что она не знает своего возлюбленного; он поверил ей, потому что она никогда ему не лгала. Затем он, будучи мрачнее тучи, несколько раз прошелся взад и вперед по комнате. «Хорошо, хорошо», — сказал он, — «моя бедная Габриэла, завтра ты пойдешь в монастырь к своей крестной; соберись, и на рассвете, я провожу тебя туда». Габриэла была внутренне напугана, но она молчала и думала: «Будет день, будет пища». Ренальд, однако, убрал пистолет и еще раз осмотрел ее рану, затем тепло по-братски поцеловал ее на ночь. Когда она осталась одна в своей спальне, она села, не раздеваясь, на кровать и погрузилась в глубокую задумчивость. Луна светила через открытое окно, освещая лики святых на стене; в тихом маленьком саду снаружи дрожали листья на деревьях. Она распустила волосы так, что локоны рассыпались на лицо и плечи, и напрасно гадала, кого на самом деле имел в виду ее брат и почему он так боится пистолета — все происходящее казалось ей сном. Несколько раз ей почудилось, что кто-то тихонько ходит вокруг дома. Она прислушалась к звукам за окном, собака еще лаяла во дворе, а затем все снова стихло. Только тогда она заметила, что ее брат все еще не спит; сначала она подумала, что он разговаривает во сне, но потом она ясно услышала, как он рыдает в подушку на кровати. Это тронуло ее сердце; она никогда раньше не видела, чтобы он плакал, и теперь она чувствовала себя так, словно сама совершила преступление. Пребывая в таком состоянии, она решила исполнить его волю; ей вдруг, действительно, захотелось пойти в монастырь; ведь настоятельница была ее тетей, и она бы могла рассказать ей все и попросить у нее совета. Только одно было для нее невыносимо: ее любимый не узнает, куда она ушла. Она хорошо знала, как он сердечен и беспокоится о ней; собака продолжала лаять, в саду были слышны тихие шорохи, похожие на осторожные шаги. Кто знает, а может быть он хочет посмотреть, как она себя чувствует после испуга? «Боже, — подумала она, — если бы он все еще был рядом!»
Эта мысль почти перехватила у нее дыхание. Она торопливо завязала свой узелок, затем написала на столе мелом для брата, что она ушла в монастырь одна, не дожидаясь утра. Двери дома были лишь прикрыты, поэтому она осторожно и тихо выскользнула из комнаты, через коридор и вышла во двор. Собака дружелюбно бросилась ей навстречу, поэтому пришлось осторожно отогнать ее. Наконец, с сильно бьющимся сердцем она вышла за ворота. За пределами двора, она, глубоко вздохнула, огляделась вокруг и даже осмелилась снова подойти к садовой ограде, но ее возлюбленного нигде не было видно; только тени деревьев неуверенно покачивались на лужайке. Нерешительно она вошла в лес и все время останавливалась, чтобы прислушаться; все было так тихо, что ей стало жутко в этом великом одиночестве. Поэтому ей пришлось двигаться дальше, тайно злясь в душе на своего возлюбленного за то, что он оставил ее в такой трудный час. За лесом в долине мирно почивали деревни. Она прошла мимо замка графа Дюранде; окна сияли в лунном свете; в господском саду пели соловьи и журчали фонтаны. Ей сделалось почему-то грустно, и она спела про себя старую песню:
Спокойной вам ночи, отец мой и мать,
И гордому брату в снах добрых летать!
Мы с вами не свидимся боле!
Светило дневное ушло на покой
В глубокое синее море.
Уже начало светать, когда она наконец добралась до монастыря, расположившегося на склоне лесистых гор, который стоял с закрытыми окнами, все еще дремлющий, среди прохладных, благоухающих садов. Однако, в церкви монахини уже начинали свою заутреню среди огромной рассветной тишины; только несколько рано проснувшихся жаворонков снаружи уже присоединили голоса к восхвалению Господа Бога. Габриэла хотела дождаться, пока сестры вернутся из церкви, и устроилась на широкой церковной стене. Ручной аист с длинным клювом, который проводил там ночь, удивленно ее разглядывал. Затем он распушил в прохладном воздухе перья и гордо прошел вдоль стены, как часовой. Но она так устала, а деревья над ней все еще так сонно шелестели, что она положила голову на свой узелок и уснула под цветами, которыми ее усыпала старая липа.
   Проснувшись, она увидела склонившуюся над ней высокую женщину в складчатой одежде. Утренняя звезда мерцала сквозь ее длинную вуаль; ей показалось, что Богородица набросила на нее свой звездный плащ, пока она спала. Затем, встревоженная, она отряхнула цветочные хлопья с волос и узнала свою крестную, которая, к ее изумлению, нашла ее спящей на стене, когда вышла из церкви. Старая женщина ласково смотрела в ее прекрасные, юные глаза. «Я сразу узнала тебя», — сказала она, «словно твоя покойная мать смотрит на меня!» Теперь ей нужно было взять свой узелок и пойти вслед за настоятельницей в монастырь; они прошли через прохладные, сумеречные галереи, где всего лишь мгновение назад белые фигуры отдельных монахинь тихо скользили, как призраки в утреннем воздухе. Когда они вошли в комнату, Габриэле захотелось рассказать свою историю немедленно, но у нее не было возможности. Настоятельница, которая редко общалась с мирянами, отгороженная в своем монастыре от обычной мирской жизни, пребывая, словно на блаженном острове, сама хотела узнать так много, и расспросить о «береге своей юности», что не могла надивиться тому, что все ее друзья с тех пор состарились или умерли, и что время все изменило, время, которое она больше не понимала. Деликатно, разговаривая, расспрашивая и радуясь, она гладила локоны своей дорогой гостьи, убирая их с ее сияющего лба, как у больного ребенка, и доставала из старомодного искусно вырезанного из дерева стенного шкафа коробки с изюмом и всевозможными сладостями, и продолжала задавать вопросы и болтать. Свежие букеты цветов стояли в разноцветных кувшинах у окна, среди них пронзительно пела канарейка, потому что утреннее солнце уже сверкало сквозь верхушки деревьев и золотило келью, аналой и тяжелые плетеные кресла. Габриэла улыбнулась, почти ошеломленная, словно войдя в новый, совершенно незнакомый ей мир.
        В тот же день Ренальд пришел в гости; Габриэла была необычайно счастлива; ей казалось, что она не видела его целый год. Он похвалил ее поспешное решение уйти прошлой ночью, а затем тайно и долго говорил с настоятельницей. Ей удалось услышать обрывочные фразы; ей бы очень хотелось узнать, кто ее возлюбленный, но она так ничего и не узнала. Затем она втайне посмеялась над тем, какую таинственность напускала на себя настоятельница при разговоре с братом, потому что сама ничего не знала. Однако было решено, что Габриэла останется пока в монастыре. Ренальд был рассеян и торопился. Он вскоре ушел и пообещал забрать ее, как только придет для этого подходящее время. 
  Но проходила неделя за неделей, а подходящее время все еще не наступало. Ренальд тоже приходил все реже и реже и, наконец, совсем прекратил посещения, чтобы избежать постоянных вопросов сестры о ее сокровище, потому что он не мог или не хотел ничего рассказывать ей о нем. Настоятельница хотела утешить бедную Габриэлу, но ей это было не нужно; девушка так чудесно преобразилась с той ночи. С тех пор, как она была разлучена со своим возлюбленным, она чувствовала себя его невестой перед Богом, который будет ее защищать. Все ее мысли и усилия теперь были направлены на то, чтобы самой найти его, так как никто не мог помочь ей в ее одиночестве. Поэтому она усердно взялась за хозяйство монастыря, чтобы познакомиться также и с людьми в округе. Она умудрилась устроить все наилучшим образом на кухне, в погребе и в саду; все ей удавалось, и пока она помогала себе таким образом, на нее снизошла тихая уверенность, как рассвет; ей все время казалось, что ее возлюбленный внезапно придет к ней из леса.
    Однажды поздно вечером она сидела с сестрой Ренатой у открытого окна их кельи, из которого они могли видеть тихий монастырский сад, а за садовой стеной вдали сельскую местность. Внизу на свежескошенных лугах стрекотали сверчки, а где-то далеко, над лесом, время от времени сверкала молния. «Это мой возлюбленный посылает мне привет», — думала Габриэла. Но Рената с изумлением смотрела на улицу; она давно не бодрствовала ночью. «Только посмотрите», —говорила она, — «как все по-другому выглядит в лунном свете. Темная гора отбрасывает свою тень прямо на наше окно; внизу в деревне один за другим гаснут маленькие огоньки. Что это за птица кричит?» спросила Рената, «Это какой-то дикий зверь в лесу», — предположила Габриэла. «Как ты могла идти по лесу одна в темноте?» — снова сказала Рената. «Я бы умерла от страха. Когда я иногда смотрю глубокой ночью в окно, я всегда чувствую себя так же уютно и безопасно в своей келье, как если бы я была под покровом Богоматери». «Нет», — ответила Габриэла, «я бы хотела затеряться ночью в глубине леса. Ночь такая же огромная и тихая, как во сне, как будто можно поговорить через горы со всеми, кого любишь, кто находится далеко. Просто послушай шум реки внизу и шум лесов, как будто они тоже хотят поговорить с нами, но просто не могут! — При этом мне приходит на ум одна сказка. Не знаю, слышала ли я ее раньше или мне это все приснилось». «Расскажи мне, я тем временем закончу молиться на четках», — сказала монахиня, и Габриэла с радостью села на скамеечку перед ней, закутала руки фартуком от прохладного ночного воздуха и тут же начала рассказывать:
    Жила-была пленная принцесса в заколдованном замке. Это ее очень огорчало, потому что у нее был жених, который понятия не имел, куда она пропала, и она не могла подать ему знак, потому что в замке были только одни крепко запертые ворота, за которыми сразу же начиналась глубокая пропасть. Ворота охранял ужасный великан, который спал, пил и никогда не говорил, а только шагал взад и вперед перед воротами днем и ночью, как маятник башенных часов. В остальном она жила великолепной жизнью в замке; там были залы, один великолепнее другого, но внутри никого не было ни видно, ни слышно. Ни дуновения ветерка, и ни одна птица не пела в заколдованных деревьях двора. Фигуры на гобеленах смотрелись больными и бледными от одиночества. Лишь иногда сухое дерево на шкафах вздымалось, рассыхаясь от скуки, так что эхо далеко разносилось в пустынной тишине. На высокой стене замка снаружи на одной ноге дни напролет стоял аист, как страж». „О, мне кажется, ты намекаешь на наш монастырь», — сказала Рената. Габриэла рассмеялась и весело продолжила: "Однажды принцесса проснулась среди ночи и услышала странный свист в доме. Она встревоженно подскочила к окну и, к своему великому удивлению, заметила, что это был великан, который спал перед воротами и храпел с такой свирепой силой, что каждый раз, когда он делал вдох или выдох, все двери открывались и закрывались, дребезжа на сквозняке. Теперь, когда дверь в зал открылась, она с изумлением увидела, как фигуры на гобелене, чьи конечности уже полностью выцвели от столь долгого стояния на месте, медленно вытягивались и удлинялись. Луна ярко светила над двором, и она впервые услышала, как шумят зачарованные фонтаны; каменный Нептун внизу сидел на краю фонтана, взъерошивая свои густые волосы. Все хотели воспользоваться удобным случаем, потому что великан спал, чопорный аист издавал странные звуки, а его прыжки на стене заставляли ее смеяться; высоко на крыше флюгер повернулся и забил крыльями, и кричал: «Пляши, пляши, я вижу, как он идет, - не скажу кто!»  А за окном сладко пел ветер: «Идем со мной, скорее!»                И маленькие ручейки шептались между собой в лунном свете; как будто весна вот-вот должна была появиться, и они прыгали по корням деревьев, сверкая и шепча: «Вы готовы? У нас нет времени, далеко-далеко в лесной глуши». — «Ну, ну, просто потерпите, я иду», — сказала принцесса, совсем испуганная и обрадованная, быстро взяла свой узелок под мышку и осторожно вышла из спальни. Две маленькие мышки последовали за ней, затаив дыхание, и принесли ей напёрсток, который она забыла в спешке. Сердце её колотилось, потому что фонтаны во дворе журчали уже слабее, речной бог пошатывался, чтобы снова заснуть, и даже петушок больше не поворачивался. Она тихонько спустилась по безмолвной лестнице.   
   «О, Господи! Лишь бы великан не проснулся!» - со страхом произнесла Рената.
   «Принцесса тоже очень боялась», продолжила Габриэла, «она приподняла юбку, чтобы не зацепиться за длинные шпоры сапог, ловко перешагнула через одно препятствие, затем - через другое, потом сделала еще один отважный прыжок… — наконец, она очутилась снаружи склона. И… тогда, в кои-то веки -  свобода…! это было так прекрасно! Летели облака, и ревела река, и великолепные леса тонули в лунном свете, а по реке плыла маленькая лодка, в которой сидел рыцарь».   
       «Точно так же, как сейчас здесь», — прервала Рената, — «кто-то еще плывет в лодке прямо под нашим садом; теперь он причаливает к суше». «Конечно», — озорно вскрикнула Габриэла, сидя у окна и размахивая своим белым платком, «и благослови тебя Бог далеко-далеко, нет ночи такой тихой и глубокой, как моя любовь!» Смеясь, Рената схватила ее за талию, чтобы оттащить назад. «Господи Иисусе!» — внезапно воскликнула она, — «незнакомец, вон там, у стены!» Габриэла, испугавшись, уронила платок, и он полетел в сад. Но прежде чем она успела подумать хоть на мгновение, Рената уже закрыла окно; она испугалась и не хотела больше слушать эту сказку. Она поспешно проводила Габриэлу за дверь, через тихий коридор в ее спальню.
   Но Габриэла, оставшись одна, быстро открыла окно в своей келье. К своему удивлению, она заметила, что платок исчез с куста, на который он только что приземлился. Ее сердце колотилось, и она высунулась из окна так далеко, как только могла. Ей показалось, что она снова слышит, как снаружи ревет река. Затем она услышала звук весел внизу, который затихал в ночи, удаляясь, и вскоре совсем затих. Поэтому она оставалась у окна, сбитая с толку и удивленная, пока первые лучи рассвета не окрасили горные вершины в алый цвет.
   Вскоре после этого наступил день именин настоятельницы, праздник, которого все обитатели дома ждали круглый год; ведь этот день также знаменовал ежегодный сбор винограда в соседнем поместье, принадлежащем монастырю, в котором также принимали участие монахини. Затем, когда утренняя звезда все еще светила мерцающим светом в маленькие окна, сквозь верхушки лип, весь дом охватило необычное оживление. Во дворе очищали экипажи от старой пыли, а сестры, одетые в свои лучшие, белоснежные одежды, деловито сновали взад и вперед по всем коридорам. Одни старательно кормили своих канареек, другие упаковывали сумки и коробки, как будто собирались отправиться в недельное путешествие. Наконец, простившись с многочисленной домашней прислугой, возницы щелкнули кнутами, и караван медленно тронулся в путь. Габриэла, вместе с несколькими избранными монахинями, ехала рядом с настоятельницей в парадной карете, запряженной четырьмя старыми толстыми вороными, которая своей старомодной позолоченной резьбой напоминала китайский летний домик. Было ясное, безмятежное осеннее утро; звон монастырских колоколов далеко разносился по тихой сельской местности; бабье лето уже летело над полями; повсюду крестьяне почтительно приветствовали известную всем духовную процессию.
                Но кто может описать великую радость во время Благодарственной молитвы, при виде чужих гор, долин и замков вокруг, при виде тихой зелени и ясного неба над головой, окруженных садами, украшенных астрами. В храме стояли столы с богатой закуской, вокруг которых на старых франкских диванах сидели гости и прихожане, а утреннее солнце светило на старые изображения римских церквей и дворцов на стенах, а перед окнами воробьи весело резвились и шумели в листьях деревьев, в то время как за окном деревенские девушки, одетые в белое, пели серенаду на крыльце под мерцающими деревьями.
                Но вот настоятельница впустила детей. Они робко и с любопытством осматривали зал, в который они только изредка тайком заглядывали через щели закрытых ставней. Она гладила их по головкам и ласково увещевала, довольная тем, что они так выросли за год, а затем давала каждому из них красочную икону из своего молитвенника и большой кусок пирога. Но теперь начиналась настоящая радость малышей, так как сбор винограда уже начался, и им разрешалось помогать и лакомится. Затем сад постепенно оживал, тут и там появлялись счастливые люди, нарядные дети несли крупные виноградные грозди, развевались вуали и тонкие, одетые в белое фигуры мерцали и исчезали между виноградными решетками, словно ангелы, бродившие по горе. Тем временем настоятельница сидела у входной двери, читала свой требник, часто поглядывая поверх книги на довольных сестер. Осеннее солнце ярко и тепло светило над тихим пейзажем, а монахини пели во время работы:
 Вот и осень наступила,
Разбросав листву вокруг,
Платья летнего лишила
Красотой сиявший луг.
Пестрым лиственным покровом
От грядущих холодов
Выстилает землю снова
Накануне зимних снов.
Несколько запоздалых перелетных птиц все еще кружили над горой, болтая о великолепии дали, которое счастливые сестры не могли понять. Но Габриэла знала, о чем они поют, и прежде, чем настоятельница поняла это, она забралась на самую высокую липу; она была поражена тем, насколько велик и необъятен мир. Настоятельница отругала ее и назвала своей дикой лесной птицей. «Да, — подумала Габриэла, — если бы я была маленькой птичкой!» Тогда настоятельница спросила, видит ли она замок Дюранде там, над лесом. «Это все: леса и луга», — сказала она, — принадлежит графу Дюранде; он граничит здесь с нами; он богатый человек!» Но Габриэла подумала о господине своего сердца, и монахини снова запели:
Вот она идет раздольем –
Дева редкостной красы,
И вплетает в чисто поле
Нить злату своей косы.
Напеваючи, ступает:
«Ой вы, цветики мои,
Вся природа отдыхает,
Спите, спите до поры».
«Я слышу охотничьи рога!» — вдруг закричала Габриэла, почти затаив дыхание от воспоминаний о былых, прекрасных временах. «Спускайся скорее, дитя мое!» — позвала ее настоятельница. Но Габриэла ее не слушала; колеблясь и все еще глядя между ветвей, спускаясь, она снова сказала: «Там, на опушке леса, движение; вот я вижу всадников; как они блестят на солнце! Они едут прямо сюда!» И она едва спрыгнула с дерева, как один из всадников, пролетая по зеленой равнине, оказался под липами и остановился перед настоятельницей, вежливо приветствуя ее. Габриэла быстро вбежала в дом, где она хотела посмотреть в окно на незнакомца. Но настоятельница окликнула ее, добавив, что господин хочет пить, и она должна принести ему вина. Ей было стыдно, что он увидел ее на дереве, поэтому она робко подошла к двери с полной чашей, опустив глаза. Сквозь длинные ресницы она могла видеть только драгоценную уздечку и вышивку на его охотничьем мундире, мерцающую на солнце. Но, когда она приблизилась к коню, он тихо сказал ей: что он видит ее темные глаза, отражающиеся в вине, словно в золотом фонтане. При звуке его голоса она встревоженно подняла глаза — всадник был ее возлюбленным — она застыла, словно ослепленная. Теперь он пил за здоровье настоятельницы, но, делая это, он посмотрел поверх кубка на Габриэлу и украдкой показал ей ее платок, который она бросила в окно той ночью. Затем он поблагодарил настоятельницу, пришпорил коня и, быстро умчался в сторону красочного леса, а ее белый платок развевался на ветру. «Только посмотри», — сказала настоятельница, смеясь, — «словно сокол ведет голубя по воздуху». «Кто был этот господин?» — наконец, спросила Габриэла, глубоко вздохнув. «Молодой граф Дюранде» —последовал ответ. Затем звук охоты снова разнесся далеко-далеко по сверкающему лесу. Но монахини, пребывая в своем радостном мире, ничего не заметили и снова запели:
Пролетают поднебесьем
Над лазурью гор и вод
Птицы в тот приют чудесный,
Где высокий кедр растет,
Где Осанну златокрылы
Херувимы по ночам
Над священною могилой
Напевают небесам.
                ***
     Примерно через две недели, однажды утром, Ренальд тихо и быстро прошел через лес к замку Дюранде, башни которого мрачно возвышались над елями. Он был серьезен и бледен, но при нем был охотничий нож и блестящий патронташ, словно он собрался на праздник. Второпях, пребывая в душевном волнении, он не рассчитал время, потому что, когда он прибыл, входная дверь была все еще заперта, и все было тихо; только галки проснулись и кричали на старых крышах. Он сел на перила моста, ведущего к замку. Ров внизу давно уже был сухим; мраморный Аполлон в странном кудрявом парике играл на скрипке между декоративными клумбами, над которыми насвистывала свою утреннюю песню птица. Широкие листья алоэ красовались над шлемами каменных статуй рыцарей у ворот. Лес, старый товарищ замка, был странно подстрижен и измучен, но осень не уступала свои права и раскрасила все в фантастически желтый и красный цвета, и лесные птицы, улетая от зимы в сады, весело щебетали, перелетая с верхушки на верхушку. Ренальду было холодно; у него было много времени, и он снова и снова все обдумывал: как молодой граф Дюранде вернулся в Париж, чтобы счастливо провести там зиму, как он сам потом с веселым сердцем поспешил в монастырь за своей сестрой. Но Габриэла тайно исчезла; однажды ночью в монастыре видели странного человека; никто не знал, куда она делась. Вот заскрипели ворота замка, и Ренальд быстро вошел, требуя разговора со своим хозяином, старым графом Дюранде. Ему сказали, что граф только что проснулся; ему пришлось долго ждать в людской, среди остатков вчерашнего ужина, среди щеток для обуви, банок и кошек, которые сонно тянулись к его начищенным сапогам; он ждал долго. Наконец, его провели в гардеробную комнату графа; старому графу приводили в порядок прическу, а он при этом беспрестанно зевал. Ренальд почтительно попросил кратковременный отпуск для поездки в Париж. Когда граф спросил его, зачем это ему понадобилось, тот смущенно ответил, что его сестра гостит там у дальней родственницы — ему было стыдно сказать правду. Граф рассмеялся. «Ну, ну», — сказал он, — «у моего сына действительно прекрасный вкус. Продолжайте, я не буду мешать его судьбе; Дюранде всегда великолепны в таких делах; такого молодого дикого лебедя нужно ощипать, но не усложняйте мне задачу». Затем он кивнул головой, набросил на себя халат и медленно прошел между двумя рядами слуг, которые пудрили его большими кистями, через противоположные французские двери на завтрак. Слуги тайно посмеивались — Ренальд встряхнулся, как закованный в цепи лев. Он отправился в путь в тот же день.
  Был прекрасный, яркий осенний вечер, когда он увидел вдалеке Париж; урожай давно был собран, поля были пусты, только из города доносился смутный шорох по тихой местности, который заставил его содрогнуться. Теперь он шел мимо великолепных загородных домов через длинные предместья, все глубже погружаясь в нарастающий шум, мир сжимался вокруг него и становился темнее: шум, грохот экипажей оглушали, меняющийся блеск от начищенных магазинов ослеплял его; поэтому он был совершенно сбит с толку, когда, наконец, увидел покачивающегося на ветру красного льва, изображенного на вывеске харчевни своего кузена, находившейся в предместье Парижа. Тот сидел перед дверью своего маленького дома и был немало поражен, узнав пыльного странника. Но Ренальд был весь как на иголках. «Габриэла была у тебя?» — спросил он напряженно, сразу же после первых слов приветствия. Кузен покачал головой в изумлении; он ничего не знал о ней. — «Так оно и есть!» сказал Ренальд, топнув ногой; но он не мог заставить себя сказать то, что он подозревал и, что его терзало.
             Затем они вошли в дом и вступили в длинную, заброшенную комнату, тускло освещенную огнем камина. В красных отблесках бурлила жизнь: отставные солдаты, праздные подмастерья и тому подобная публика, которые толпятся в больших городах по вечерам. Однако все глаза были устремлены на высокого, худого человека с бледными, острыми чертами лица, который стоял среди них; на нем была шляпа, а длинное пальто было гордо и благородно переброшено через левое плечо. «Вы — кормильцы», — воскликнул он, — «но тот, кто кормит других, тот и хозяин; за вас, господа!» Он поднял бокал; все дико и громко закричали, и потянулись к бутылкам, но он едва окунул свои нежные губы в темно-красное вино, как будто прихлебывал кровь. Его игривые взгляды были холодными и настороженными.
Огонь сверкал над блестящим патронташем Ренальда, и это внезапно привлекло их внимание. К Ренальду с надменным умоляющим видом подошел сильный мужчина с красным лицом и волосами, похожими на горящий терновый куст, и спросил, служит ли он Великому Турку. Другой заметил, что на его шее был благородный платок, как у дворян. Ренальд быстро потянулся за своим охотничьим ножом, но долго говорящий мужчина встал между ними, и они застенчиво и почтительно отошли в сторону. Он подвел егеря к уединенному столику и спросил, куда он идет. Когда Ренальд упомянул графа Дюранде, тот сказал: «Это старый дом, но смертоносный червь уже давно поселился там, изъедая любовными забавами». Ренальд испугался; он подумал, что все должны видеть позор на его лбу. «Почему ты говоришь о любовных забавах?» — нерешительно спросил он. «Почему?» тот ответил: «Разве они не хозяева леса? Разве дичь не принадлежит им? Разве мы не проклятые псы, лижущие их ботинки, когда они нас пинают?» Это раздражало Ренальда; он коротко и гордо ответил, что молодой граф Дюранде был щедрым господином, а он, Ренальд, хотел только своих прав от него и ничего больше. При этих словах незнакомец внимательно посмотрел на него и серьезно сказал: «Ты выглядишь как палач, который идет в суд и несет под плащом меч. Придет время, вспомни обо мне, ты будешь одним из самых энергичных в этой кровавой работе». Затем он вытащил листок бумаги, что-то написал на нем карандашом, запечатал свечой и передал Ренальду. «Графы здесь хорошо меня знают», — сказал он; просто отдайте это графу Дюранде, если бы у Вас был с собой букет; он мог бы Вам пригодиться». «Кто этот господин?» — спросил Ренальд у своего кузена, когда незнакомец отвернулся. «Враг тиранов», — тихо и загадочно ответил кузен.
   Однако Ренальду все это не понравилось. Он устал от путешествия и тут же растянулся на кровати в свободной комнате, которую ему предоставил кузен. Там он мог через стенку слышать, как постепенно заполнялось людьми соседнее помещение.  Вскоре он услышал голос незнакомца, произносившего дикую проповедь, из которой он понял всего несколько слов. К тому же через щели плохо запертой двери просвечивал кроваво-красный огонь камина, поэтому Ренальд заснул поздно и всю ночь ему снились кошмары.
                ***
     Бал еще не закончился, но молодой граф Дюранде услышал там столько чудесных вещей о пламенных знаках революции, о тайных вспышках готовых к бою эскадронов, якобинцев, друзей народа и роялистов, что сердце его переполнилось приближающимся штормовым ветром. Он не мог больше выносить гнетущую духоту. Завернувшись в плащ, не дожидаясь кареты, он выбежал в суровую зимнюю ночь. Он радовался, когда снаружи башенные часы, близкие и далекие, сбивчиво отсчитывали время на ветру, и облака летели над городом, и буря насвистывала свою дорожную песню, весело перемешивая снежинки. «Привет тебе, замок Дюранде!» — крикнул он буре; ему было так хорошо на душе, словно, он как одинокая лошадь, которая каждым шагом высекала искры из камней мостовой.
    Но в своем доме, где он остановился, было пусто. Камердинер крепко уснул от скуки, младшие слуги отправились развлекаться; никто не ждал его так рано. Дрожа от холода, он поднялся по широкой, тусклой лестнице. Две горящие свечи едва освещали позолоченную резьбу старого зала. Было так тихо, что он слышал, как медленно двигалась стрелка замковых часов и вращались флюгеры на ветру. Опустошенный и настороженный, он бросился на оттоманку. «Я так устал», проговорил он, «так устал от удовольствий, постоянных удовольствий, скучных удовольствий! Я бы хотел, чтобы была война!»  Тут ему показалось, что он слышит, как кто-то идет снаружи по лестнице тихими, длинными шагами, все ближе. «Кто там?» — позвал он. Ответа не было. «Проходите, я тут», — сказал он. Отбросив шляпу и перчатки, «Вперед, время, плюющееся своей далекой молнией над городом и страной, словно мысли поднимаются повсюду и сонно ищут свои мечи. Зачем ты ходишь, гремя оружием и стучишь в двери наших замков в безмолвной ночи? Мне до смерти хочется сразиться с тобой! Входи, невидимый призрак войны!»
В это время в дверь, в самом деле, постучали. Он рассмеялся что некий дух выполнил так быстро его пожелание. В безумном восторге он крикнул: «Войдите!». Высокая фигура мужчины в плаще остановилась на пороге. Он испугался, когда мужчина сбросил плащ и он узнал в нем Ренальда, ведь он помнил ту ночь в лесу, когда охотник в него целился. Но Ренальд, увидев графа, почтительно отступил и сказал, что, как ему показалось, не нашел здесь камердинера, чтобы объявить о себе. Он уже бывал здесь много раз, в любое время дня, но каждый раз его прогоняли слуги, которые его еще не знали, под предлогом, что хозяина нет дома или он занят. Поэтому сегодня он ждал на улице, пока граф не вернется. «И чего вы от меня хотите?» — спросил граф, пристально глядя на него. «Господин», — ответил егерь после паузы, — «вы хорошо знаете, у меня была сестра — она была моей единственной радостью и гордостью — она стала бродягой, она ушла...» Граф сделал резкое движение, но тут же взял себя в руки и сказал, отвернувшись: «Ну, какое это имеет отношение ко мне?» Лоб Ренальда дернулся, как далекая молния, он, казалось, боролся сам с собой. «Милостивый государь», — воскликнул он в состоянии глубочайшей боли, «милостивый государь, верните мне мою бедную Габриэлу!» «Я?» — воскликнул граф. «Где, черт возьми, она?» «Здесь», — серьезно ответил Ренальд. Граф громко рассмеялся и, схватив подсвечник, быстро распахнул пару распашных дверей, открыв широкий ряд сверкающих комнат. «Ну», — сказал он с напускной веселостью, — «помогите мне найти ее». Слушай, за обоями что-то шуршит, то тут, то там, то там, скажи мне, где это? Ренальд мрачно опустил глаза, лицо его все больше темнело. Потом он заметил на маленьком столике платок Габриэлы; граф, проследивший за его взглядом, на мгновение замер, ошеломленный. Ренальд все еще сдерживался; он вспомнил о записке незнакомца; он все еще хотел уладить все полюбовно и молча передал записку графу. Граф, выйдя на свет, быстро развернул ее, темный румянец разлился по его лицу. «И больше ничего?» — тихо пробормотал он сквозь зубы, закусив губу. «Они угрожают мне, пугают меня?» И быстро повернувшись к Ренальду, он воскликнул: «Даже если бы у меня была вся твоя семья, я бы ее не отдал! Скажи своему нищему адвокату, что я посмеюсь над ним и буду в десять тысяч раз более гордым, чем он, а если вы двое покажетесь в доме, я велю затравить вас собаками, скажи ему это: прочь, прочь, прочь!» С этими словами он швырнул записку в лицо егерю и вытолкал его из залы взашей, захлопнув за собой дубовую дверь так, что звук глухо разнесся по всему дому.
  Ренальд стоял на безлюдной лестнице, дико озираясь по сторонам. Только тогда он понял, что все еще судорожно сжимает в руке записку. Он торопливо развернул ее и прочел при тусклом свете слова: «Берегитесь. Друг народа».
      Тем временем он услышал, как наверху громко звонит в колокольчик граф; в доме проснулось несколько человек; и он медленно стал спускаться вниз, словно в могилу. Во дворе он снова оглянулся; окна графа все еще были освещены, и можно было видеть, как он яростно шагает взад и вперед по залу. Затем Ренальд внезапно услышал, как кто-то поет снаружи сквозь ветер:
Стрелы звезд летят на землю
Ночью под луной,
Сердце шлет привет, не дремлет,

Из страны чужой.

Цитра, что давно висела
Молча на стене,
Нежно ветру в такт запела
Ночью в тишине.

Льется нотная палитра
Через горы, лес,
Мое сердце эта цитра –
В музыке небес.

        Мелодия пронзила его до мозга костей; он хорошо ее знал. Луна как раз мельком осветила боковое крыло замка сквозь проплывающие облака, и ему показалось, что он мельком увидел Габриэлу в одном из окон. Когда он повернулся, оно быстро закрылось. Совершенно испуганный и сбитый с толку, он бросился к ближайшей двери; она была надежно закрыта. Затем он подошел к окну и тихо позвал из глубины своей души, спрашивая, удерживают ли ее внутри против ее воли. Тогда она даст ему знак; не было стены сильнее правосудия Божьего. Ничто не двигалось, кроме флюгера на крыше. - "Габриэла, - закричал он громче, - моя бедная Габриэла, ветер по ночам плачет по тебе у окон. Я так любил тебя, я все еще люблю тебя. Ради Бога, приди, приди ко мне. Мы отправимся вместе, далеко-далеко, где нас никто не знает. Я буду просить милостыню для тебя, ходя из дома в дом. Нет постели более жесткой, нет мороза более сурового, нет лишений более горьких, чем позор". Измученный, он замолчал. Все снова стихло. Только танцевальная музыка с бала все еще эхом разносилась издалека по двору. Ветер гнал крупные снежинки по сухой земле; он был полностью покрыт снегом. - "Ну, Боже, помилуй нас обоих!" - сказал он, отворачиваясь, стряхнул снег с пальто и быстро пошел прочь. Когда он вернулся в таверну своего кузена, к своему удивлению, он обнаружил, что дом заперт. На его громкий стук вышел сосед, осторожно оглядываясь вокруг. Он, казалось, ждал возвращения охотника и таинственно сообщил ему: «гнездо» по соседству было расчищено, полицейские солдаты внезапно увезли кузена этим вечером, и никто не знал, куда. Ничто больше не удивляло и не изумляло Ренальда, и он принял все известия рассеянно с мимолетной благодарностью, когда сосед вытащил из-под пальто спасенный дорожный сверток охотника и предложил ему убежище в своем доме.
        Однако уже на следующее утро Ренальд пустился в обход по разросшемуся городу; его больше не волновала щедрость гордого графа; он хотел только защитить свои права! Не смутившись, он обошел множество адвокатов, сидевших перед своими большими чернильницами, но он сразу понял по их сюртукам, отделанных золотом и бриллиантами, сюртуках, что их услуги ему не по карману. Один потребовал невозможных свидетелей, другой — документов, которых у него не было, и все требовали аванс. Богатый молодой адвокат умирал от смеха над всей этой историей; он спросил, молода ли и красива ли сестра, и предложил бесплатно провести всю сделку, а затем взять бедную сироту к себе в дом, в то время как другой даже хотел сам жениться на девушке, если она останется с графом далеко. Глубоко возмущенный, Ренальд теперь обратился в полицию; но его отправляли из одной конторы в другую, от Понтия к Пилату, и все «умывали руки»; никто не услышал голос разума в суете и толчее. И когда он, наконец, прибыл в нужный кабинет, ему показали длинный список слуг и соседей графа Дюранде: его сестры среди них не было вообще. Он видел призраков, сказали они, и ему не следует даже издавать бесполезные звуки; они принимали его за дурака, и считали, что он должен радоваться тому, что ему позволили вернуться в Божий мир безнаказанно. Там он сидел, смертельно уставший, на своем одиноком чердаке, обхватив голову руками. Его деньги растаяли вместе с ранним снегом на улицах, и теперь он не знал, что делать дальше; ему была действительно противна грязь мирская. В этих раздумьях, как это бывает, когда закрываешь глаза на солнце, огненные фигуры попеременно играли в темных глубинах его души: гнев и отчаяние рождали мысли о кровавой мести. В этом отчаянии он молча молился про себя; но, когда он дошел до слов: «И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим», он содрогнулся; он не мог простить графа. С тревогой и все более ревностно он продолжал молиться. – Внезапно он вскочил, новая мысль вспыхнула в его голове и осветила сердце. Еще не все средства были использованы, еще не все потеряно! Он решил добиться аудиенции у самого короля! Видимо не зря он молился Богу, рука которого действует через его наместника на земле – короля!
            Король Людовик XVI со своим двором был в это время в Версале. Ренальд тотчас поспешил туда и внутренне радовался, узнав по прибытии, что король чувствовал себя неважно в последнее время, но сегодня он впервые захотел прогуляться по саду. Он дома добросовестно подготовил прошение пункт за пунктом о вопиющей несправедливости и с требованием всего, что он намеревался сделать, и за что когда-нибудь ответит за это перед престолом Божьим. Это он и хотел ему самолично в саду передать; возможно, ему позволят поговорить с королем; он надеялся, что все еще будет хорошо.      
         Тем временем, множество людей — любопытные зеваки, бездельники и незнакомцы — собрались неподалеку от двери, из которой должен был появиться король. Ренальд, с колотящимся сердцем, проталкивался в первый ряд. Это был один из тех зимних дней, которые ложно отражают лето; солнце светило тепло, но обманно, над тихими дворцами. Лебеди продолжали плавать в прудах, птицы больше не пели, только белые мраморные статуи стояли безлюдные в великолепном одиночестве. Наконец швейцарец подал сигнал, дверь зала открылась, солнце на мгновение блеснуло на сверкающих драгоценностях, орденских лентах и ослепительных плечах, которые быстро исчезли под мерцающими тканями под зимним ветром. И вдруг раздался крик: «Vive le roi!» в воздухе, и в саду, насколько хватало глаз, все водные объекты внезапно заиграли, и среди ликования, шелеста и сверкания король, в простой одежде, медленно спустился по широким мраморным ступеням. Он выглядел грустным и бледным — легкий ветерок шевелил верхушки высоких деревьев и осыпал последние листья, словно золотой дождь над монаршими фигурами. Теперь, с некоторым замешательством, Ренальд заметил среди свиты и самого молодого графа Дюранде; он разговаривал полушепотом с прекрасной молодой дамой. Одежды из тафты уже шуршали все ближе и ближе. Ренальд ясно слышал, как дама подняла глаза на Дюранде, кивнула и спросила его, что он увидел в них такого, что так его напугало.
          „Чудесные летние ночи на моей родине», — рассеянно ответил граф. Затем молодая леди обернулась, смеясь. Ренальд был поражен; ее темные глаза были как у Габриэлы в счастливые дни — они грозили разорвать его сердце на части. Он забыл обо всем остальном; король почти прошел; теперь Ренальд снова хотел двинуться дальше, но швейцарец оттолкнул его своей алебардой, и он снова впал в отчаяние. Тут его заметил граф Дюранде, помедлив мгновение, затем, быстро успокоившись, схватил незваного гостя за грудь и передал приближающемуся стражнику. Король вопросительно обернулся сквозь шум. «Это просто безумец», — ответил Дюранде.
Тем временем солдаты окружили несчастного; любопытная толпа, которая думала, что он сумасшедший, робко отпрянула, и его беспрепятственно увели. Он слышал, как фонтаны все еще шумели за его спиной, как смех и болтовня придворных в мягком воздухе. Но, когда он оглянулся, все уже повернулись к саду; только бледное лицо в толпе все еще было повернуто назад, глядя ему вслед острым взглядом. С содроганием он подумал, что узнал пророческого незнакомца из таверны своего кузена.

                ***
          Луна осветила старый замок Дюранде и глубокий, тихий лес у охотничьего домика; только ручьи таинственно журчали в долинах. Цветы уже зацвели в лугах, и ночные стаи возвращающихся аистов высоко в воздухе возвещали отдельными, полузабытыми криками, что пришла весна. Внезапно олени, которые отдыхали на лугу перед охотничьим домиком, в тревоге убежали в чащу, собака залаяла во дворе, с гор торопливо спустился человек, бледный, одинокий, в разорванной одежде, с всклокоченной бородой — это был охотник Ренальд.
        Несколько месяцев он провел в парижском сумасшедшем доме; чем яростнее он протестовал, доказывая, что он вменяем, тем безумнее его считал надзиратель. Но в городе у них были дела поважнее; никому до него дела не было. Тогда он, наконец, понял свою выгоду; хитрость его безумных товарищей помогла ему. Так, в одну темную ночь, рискуя своей жизнью, он умудрился спуститься вниз по веревке и, в общей суматохе того времени, незаметно пробраться домой из города через лес, прося милостыню, идя от деревни к деревне. Только сейчас он заметил, что вдалеке над лесом сверкнула молния; соловей уже пел в тихом саду замка; ему показалось, что Габриэла зовет его. Но, когда он шел с колотящимся сердцем по знакомой тропинке, маленькое окошко в охотничьем домике распахнулось от собачьего лая. Сердце защемило; это была спальня Габриэлы. Как часто он видел ее лицо там в лунном свете. Однако сегодня выглянул мужчина и хрипло спросил, что там происходит снаружи. Это был лесничий; он всегда недолюбливал этого коварного рыжего мужика. «Что ты делаешь здесь, в доме Ренальда?» — сказал он. «Я устал, я хочу войти». Лесничий оглядел его с ног до головы; он не узнал его. «С Ренальдом все давно кончено», — ответил он. «Он сбежал в Париж и связался с подозрительной чернью и мятежниками, мы это прекрасно знаем. Теперь я получил его место от графа». Затем он показал Ренальду дорогу к постоялому двору на опушке леса и снова захлопнул окно. «Ого, вот оно как!» — подумал Ренальд. Затем его взгляд упал на его маленький сад; вишневые деревья, которые он посадил, уже вовсю цвели. Ему было больно, что в своем невинном неведении они не знали, для кого они цветут. Тем временем его старый пес яростно сорвался с привязи, ласково подскочил к нему и закружился вокруг него, высоко прыгая от радости; он обнял пса, как старого верного друга. Затем он быстро вернулся в дом; дверь была заперта; он толкнул ее мощным пинком. Внутри тем временем лесничий развел огонь. «Господи Иисусе!» — встревоженно воскликнул он, когда, приблизившись, внезапно узнал в свете лампы одичавшего Ренальда. Однако Ренальд не обратил на это внимания, вместо этого потянувшись к винтовке, висевшей на стене над кроватью. «Негодяй, — сказал он, — позволить этому прекрасному ружью так пылиться!» Лесничий, поставив лампу и собираясь сбежать через окно, искоса смотрел на ужасного гостя. Ренальд заметил, что тот дрожит. «Не бойся», — сказал он, — «я не причиню тебе вреда, ты тут ни при чем. Я просто возьму свое ружье. Оно досталось мне от моего отца и принадлежит мне, а не графу, и это так же верно, как то, что старый Бог все еще жив, что я тоже могу защитить свои права. Так и скажи графу и всем, кто хочет об этом знать». С этими словами он свистнул собаке и зашагал обратно в лес, а лесничий, перепуганный встречей и непогодой, вскоре совсем потерял его из виду.
Тем временем в замке Дюранде тихонько тикали гири башенных часов, но часы не работали, ведь  ржавая стрелка была неподвижна, словно время заснуло в старом дворце под монотонный журчащий фонтан. Снаружи, лишь изредка тускло освещаемый далекими молниями, стоял сад с его странными деревянными фигурами, статуями и высохшими прудами. Он лежал, словно окаменевший, в молодой зелени, которая в теплую ночь уже весело перелезала через садовую стену со всех сторон и обвивалась вокруг столбов полуразрушенных летних беседок, словно весна вот-вот должна была все победить. Однако слуги стояли на террасе, тайно перешептываясь, ибо кое-где вдалеке виднелись костры; шум уже приближался все ближе по безмолвным лесам от замка к замку. Как обычно, больной старый граф одиноко обедал в родовом зале; высокие окна которого были плотно закрыты; зеркала, шкафы и мраморные столы стояли неподвижно, как в старые времена; опасаясь впасть в немилость, никто не упоминал о новых событиях, которые он презрительно игнорировал. Так что он сидел в парадном платье, причесанный, как приукрашенный труп, за богато накрытым столом с серебряными канделябрами, перелистывая старые исторические книги, вспоминая свою воинственную юность. Слуги молча сновали взад и вперед по гладкому полу; только сквозь щели в ставнях изредка можно было увидеть молнии, и каждые четверть часа в соседней комнате часы-флейта повторяли фразу из старинной оперной арии.
       Вдруг внизу послышались голоса, а затем кто-то торопливо cтал подниматься по лестнице, шаги становились все громче и ближе. «Я должен войти!» — наконец раздался крик за дверью зала. Проталкиваясь сквозь строй слуг, бледный, растерянный и запыхавшийся новый егерь вбежал в зал, в дикой спешке рассказывая графу о том, что только что произошло с ним и Ренальдом в охотничьем домике. 
   Граф молча смотрел на него. Затем, внезапно схватив канделябр, он встал на ноги без посторонней помощи, к изумлению слуг. «Берегись, тот, кто посмеет поднять руку на Дюранде!» — крикнул он и, шагая через зал с канделябром, призрачный, как лунатик, направился к маленькой дубовой двери, ведущей к угловой башне. Слуги, оправившись от первого шока и его ужасного вида, стояли вокруг стола в растерянности и нерешительности. «Ради Бога», — внезапно закричал один из егерей, подбегая, — «не пускайте его туда! Мне пришлось тайно собрать весь порох там, в угловой башне, по его приказу; мы обречены, он взорвет нас всех вместе с собой!» Камердинер, услышав эту ужасную новость, первым набрался храбрости и быстро прыгнул вперед, чтобы остановить своего господина; остальные последовали его примеру. Но граф, увидев себя столь неожиданно преданным и побежденным, швырнул подсвечник в голову ближайшего человека, а затем, сам рухнул на пол. Смущенное волнение теперь пробежало по всему замку; графа подвели к его шелковой кровати с балдахином. Там он тщетно пытался снова подняться, опускаясь назад, он воскликнул: «Кто сказал, что Ренальд не безумен?» - Поскольку все молчали, он продолжил тише: «Вы не знаете Ренальда, он может быть ужасен, как всепожирающий огонь - разве позволяют хищным зверям бродить по полям? - Красив лев, когда он трясет своей гривой - если бы только она не была такой кровавой!» - Тут, внезапно спохватившись, он широко раскрыл усталые глаза и с удивлением уставился на стоявших вокруг слуг.
         Опечаленный камердинер, видя, как его взгляд постепенно угасает, заговорил о духовной помощи, но граф, уже находился в тени приближающейся смерти, тут он снова впал в лихорадочные фантазии. Он говорил о большом, великолепном саде и длинной-длинной аллее, по которой приближалась его покойная жена, все ближе, ярче и прекраснее. «Нет, нет», — сказал он, — «вокруг нее мантия из звезд, а на голове сверкающая корона. Как ветви вокруг мерцают сиянием! Радуйся, Мария, молись за меня, королева чести!» С этими словами граф умер. В преддверии нового дня все небо окрасилось в темно-красный цвет; но напротив, за серыми башнями замка Дюранде стояла свинцовая буря. Погребальный колокол звонил отдельными, прерывистыми ударами над тихой местностью, которая выглядела странно и преображалась под утренними красками.  — Затем несколько лесорубов в лесу увидели дикого охотника Ренальда, поспешно спускавшегося в утреннее сияние со своим ружьем и собакой; Никто не знал, куда он делся.
                ***
Много дней с тех пор миновало, замок стоял словно заколдованный в полной тишине.  Дети робко проходили мимо по вечерам, словно внутри было привидение. И вот однажды наверху внезапно открылось несколько окон, во дворе были разбросаны пестрые пакеты с вещами, веселые голоса разносились по лестницам и коридорам, двери открывались и закрывались, а часы на башне начали успокаивающе отсчитывать время. Молодой граф Дюранде быстро и неожиданно вернулся из Парижа, узнав о смерти своего отца. По дороге он неоднократно сталкивался с многочисленными процессиями дворян, которые уже тогда заполнили проселочные дороги, спасаясь бегством. Но он не верил в чужую землю и искренне хотел разделить с родиной и радость, и горе. Как преувеличивали все первоначальный шок издалека! Он нашел своих ближайших слуг преданными и полными рвения и с радостью надеялся, что все еще может обернуться к лучшему. С этими мыслями он стоял у одного из открытых окон, там так свежо шумел лес, чего он так давно не ощущал, а в долине пели птицы, а на горах радовались пастухи, а между тем он слышал пение в саду замка внизу:
Если бы уже стемнело,
Я бы лег в лесу густом,
Ночь бы тихо шелестела,
Звездным принакрыв плащом.
Ведь приход ее так нежен…
У ручья в тени лесов
То ли сплю я, то ли грежу
Среди трелей соловьев.
Так и спит весь мир бесшумно
До рассветного венца,
А меня терзают думы
В моем сердце без конца.         
               
«Да, много тихих ночей», — подумал граф, проводя рукой по лбу. «Кто это пел?» — он повернулся к слугам, распаковывавшим вещи; голос показался ему таким знакомым. Один егерь предположил, что это, вероятно, новый садовник из Парижа, который не нашел покоя в городе; когда они уезжали, он последовал за ними верхом. «Он?» — сказал граф, едва припоминая мальчика. Во время зимних развлечений в Париже он редко бывал в саду; он видел мальчика лишь изредка и мало обращал на него внимания, что делало его еще более довольным его преданностью. Тем временем, уже почти наступил вечер, когда граф велел оседлать еще одну лошадь. Слуги были удивлены, увидев, как он вскоре уехал в лес так поздно и совсем один. Граф, однако, направился по тропинке к ближайшему женскому монастырю и быстро поскакал, погруженный в свои мысли, словно наверстывая упущенное в давние времена. Так, за короткое время он добрался до тихого лесного монастыря. Не спешившись, он поспешно позвонил в колокольчик у ворот. Собака бросилась к нему, словно хотела растерзать его. Высокий бородатый мужчина вышел из монастырских ворот и яростно пнул собаку; собака завыла, мужчина выругался, послышался женский сварливый голос внутри монастыря. Граф, ошеломленный странным приемом, быстро потребовал встречи с настоятельницей. Мужчина посмотрел на него несколько смущенно, как будто стыдясь. Но тут же, вернув себе прежнюю грубость, он сказал, что монастырь упразднен и принадлежит нации; он ее хранитель. Тогда граф узнал, как парижский комиссар так быстро и ловко все устроил. Теперь монахини должны были отправиться в города в светской одежде, выйти замуж и быть полезными. Поэтому однажды прекрасной тихой ночью, они все покинули долину, в которой так долго жили и молились, и перебрались в Германию, где им был оказан дружеский прием в сестринском монастыре. Удивленный граф молча огляделся, только сейчас заметив, как на ветру дребезжат разбитые окна. Из кельи внизу сонно глядела на зелень лошадь; козы фермера паслись между опрокинутых крестов на церковном дворе; никто не осмеливался их прогнать. Тем временем в монастыре плакал ребенок, словно сетуя на то, что родился в такое время. Деревня же словно вымерла; крестьяне робко выглядывали из окон, принимая графа за «друга нации». Но, когда некоторые его узнали, все выбежали на улицу и окружили его, голодные, оборванные и просящие милостыню. «Боже мой, Боже мой, — подумал он, — каким же пустынным становится мир!» — Он пожертвовал на милостыню все деньги, которые имел при себе, затем пришпорил коня и поехал домой.
         Он вернулся домой только ночью. Он с удивлением обнаружил, что в замке царит какой-то неестественный переполох: от окна к окну мечутся фонари, отдельные фигуры блуждают по темному саду, будто разыскивая кого-то. Он быстро спрыгнул с лошади и поспешил в дом. Но прямо у лестницы ему навстречу выбежал перепуганный камердинер и протянул бумагу с печатями со словами, что ее передали ему люди, которые сейчас в саду и, что они требовали ответа на это. Один из охотников, выйдя из сада, спросил графа со страхом, не видел ли он здесь мальчика-садовника? Мальчик искал Вас всюду, он думал, что граф прячется от него. В сумерках его видели в деревне с каким-то узелком под мышкой, он беседовал с какими-то темными личностями. Потом бесследно пропал. 
          Граф тем временем добрался до освещенной комнаты наверху, открыл письмо и прочитал его. Оно было написано скверным почерком, старательно выведенным бледными чернилами: «Во имя Бога, настоящим постановляю, что граф Ипполит фон Дюранде на пергаменте, запечатанном гербом графа, должен исповедаться и принять единственную дочь покойного лесничего на замковом холме, Габриэлу Дюбуа, как свою законную невесту и будущую жену. Этот обет должен быть доставлен в охотничий домик до одиннадцати часов вечера. Однако выстрел из окна замка означает: Нет. Ренальд». «Который час?» — спросил граф. «Почти полночь», — ответили некоторые, они так долго тщетно искали его в лесу и саду. «Кто из вас видел Ренальда? Откуда он взялся?» — снова спросил он. Все молчали. Затем он бросил письмо на стол. «Безумец!» — сказал он и приказал поднять подъемный мост на всякий случай. Затем он быстро открыл окно и выстрелил в воздух из пистолета в ответ. В безмолвной ночи раздалось дикое эхо, крики и вопли, и отдельные выстрелы достигали самых дальних уголков, и когда граф снова обернулся, он увидел вокруг себя онемевших растерянных людей.
  Он отругал их за то, что они охотники на зайцев, которые боятся волков. «Вы достаточно долго играли в войну в лесу», — сказал он, — «теперь правила охоты изменились; теперь мы - добыча; и мы должны прорваться. Это будет нечто!»  Еще один сумасшедший дом открылся, неистовая пляска Святого Витта бушует по всей стране, и Ренальд играет для них на скрипке. Мне нет никакого дела до людей; я делал им только хорошее. Если они хотят еще лучшего, они должны честно потребовать это, я с радостью дам им это, но запугивать себя не позволю, чтобы дать им хотя бы одну пядь моей старой земли; война так война!» И он скомандовал им выйти во двор, и сам помог забаррикадировать ворота, люки и окна. Оружие с грохотом тащили со всех сторон; его веселый дух заразил всех. Посреди двора был разведен большой костер. Охотники разбили лагерь вокруг него и стреляли пулями в красные отблески, которые весело бежали по безмолвным стенам. Они не заметили, как вороны, испуганные внезапным сиянием, со стоном кружили над старыми башнями и над ними. И вот, с громкими криками, охотник принес шляпу и куртку мальчика садовника, которые он нашел, к своему удивлению, пока искал оружие в углу уединенной комнаты. Некоторые думали, что мальчик сбежал от страха; другие клялись, что он подлец и предатель, в то время как старый страж замка Николо с лукавой улыбкой что-то тайно прошептал на ухо своему соседу. Граф заметил. «Чему ты смеешься?» — рявкнул он на старика. Страшное предчувствие внезапно осенило его. Все смущенно посмотрели вниз. Затем он поспешно схватил испуганного стражника замка за руку и повел его в отдаленную часть двора, куда достигали лишь несколько мерцающих отблесков огня. Там они долго оживленно разговаривали. Граф иногда яростно шагал взад и вперед по темному крылу замка, затем снова и снова возвращался к старику, задавая вопросы и сомневаясь. Затем их видели входящими в открытую конюшню. Сам граф поспешно помог оседлать самого быстрого скакуна, и сразу же после этого Николо проскакал через двор замка, разбрасывая искры, через ворота в ночь. «Скачи дальше», крикнул ему вслед граф, «спрашивай, ищи, хоть на краю света».   
          Теперь, быстро и растерянно, он присоединился к остальным. Двое самых надежных людей должны были немедленно спуститься в деревню, вооруженные, чтобы найти Ренальда. Тот, кто увидел его первым, должен был сказать ему: он, граф, хотел дать ему удовлетворение как воину, и сразиться с ним врукопашную — гордый человек не мог желать ничего большего. Слуги смотрели на него с восхищением, но он тем временем поставил крепкого егеря на зубчатых стенах, откуда можно было видеть самую дальнюю часть страны. «Что ты видишь?» — спросил он, заряжая свой пистолет внизу. Охотник ответил: «Ночь слишком темная», ничего невозможно различить. Он слышал только одинокий голос иногда вдалеке и тяжелые шаги, как будто много людей бесшумно двигалось в ночи, затем все снова затихало. «Здесь весело, — сказал он, — как флюгер на ветру — что это?» «Кто идет?» — поспешно воскликнул граф. «Белая фигура, похожая на женщину», — ответил охотник, — «где-то внизу, близко к стене замка». Он быстро прицелился. Но граф, взлетев по лестнице, сам уже был там и яростно вырвал винтовку из руки целящегося. Охотник посмотрел на него с удивлением. «Я тоже больше ничего не вижу», — сказал он не слишком охотно и бросился на стену, заглядывая через край: «Правда, в углу сада еще было открыто окно, ветер хлопает ставнями, кто-то вбежал туда." Те, кто был ближе всего к нему во дворе, поспешили к указанному месту, когда вдруг несколько слуг пролетели через двор, словно осенние листья в бурю. Говорили, что мятежники взорвали ворота в боковом крыле; другие считали, что рыжий лесничий тайно провел их через погреб с помощью ключа. Уже слышались шаги, отдававшиеся эхом в коридорах и на лестницах, и странные, грубые голоса слышались тут и там; изредка в окне мелькал факел. "Эй, пора, гости идут, играйте свадебный танец!" - воскликнул граф, содрогаясь от кровожадности, которую он никогда раньше не испытывал. Только небольшая часть замка была занята неприятелем; он быстро организовал свою небольшую группу, твердо решив, что лучше похоронить себя под руинами своего замка, чем попасть в эти жестокие руки.
              Однако среди этой суматохи среди его людей внезапно пронесся шепот: граф появляется в замке дважды; один видел его одновременно во дворе и в конце темного коридора; другой встретил его на лестнице, мимолетно, и он не ответил на зов; это предвещало великое несчастье для дома с давних времен. Однако, ни у кого в тот момент не хватило духу или времени рассказать об этом графу, потому что двор внизу уже пришел в неописуемое оживление; незнакомые лица появлялись повсюду в окнах подвала; самые смелые из них пробивались наружу и снова опускались на землю, прежде чем успевали подняться наружу, подстреленные пулями бдительных охотников. Но по их трупам ползали, боролись и снова и снова поднимались коричневые, дикие фигуры с длинными охотничьими ружьями, шестами и ломами, словно под замком бурлил ад. Это была банда коварного лесничего, который предательски открыл им все входы и выходы. Озабоченные только грабежом, они тут же ворвались в конюшни и поспешно перерезали поводья надвое, чтобы схватить лошадей. Но благородные, стройные животные, встревоженные шумом и жутким блеском, вырвались на свободу и бросились со двора на дикую свободу. Там, с сердито сверкающими и развевающимися гривами, они были видны стоящими на дыбах, лошадь и всадник отчаянно боролись друг с другом, среди беспорядочных молний и факелов, приветственных и предсмертных криков, и глухих звуков грозовых колоколов. Разрозненные охотники сражались только поодиночке против растущего превосходства; суматоха уже все теснее окружала графа; он казался безвозвратно потерянным, когда кровавый узел вырвался наружу с криком: «Вот, вот он!» внезапно снова распутался, и все полетело к другому крылу замка.
    Граф, на мгновение оставшись почти один, обернулся с глубоким вздохом и с удивлением увидел старое фамильное знамя Дома Дюранде, развевающееся там, на балконе под самой крышей. Казалось, оно спокойно летело сквозь дикую ночь, но внезапно ветер игриво отбросил его назад, и тогда, содрогнувшись, он увидел за ним себя самого, глубоко закутанного в свой белый плащ для верховой езды, его лоб и лицо прикрывал развевающийся плюмаж. Все взгляды были прикованы к безмолвной фигуре, но волосы графа встали дыбом, потому что взгляд ужасного двойника, стоявшего под градом пуль, был устремлен на него. Теперь знамя двигалось; оно, казалось, хотело подать ему знак, маня его к себе все более и более отчетливо и настойчиво.
        Он смотрел некоторое время застыв, затем, охваченный ужасом, забыв обо всем на свете и, неузнанным, раздвигая толпу, яростно теснившуюся к главным воротам, сам поспешил к «призрачному» крылу замка. Тайный ход, известный лишь немногим, вел вбок, ближе к балкону, и он вбежал внутрь; ворота с грохотом закрылись за ним. Он ощупью пробрался через безмолвный зал у колонны, затем почувствовал чье-то дыхание рядом с собой. Он внезапно протянул руку и ощутил женскую руку, и вздрогнул, видя, как знамя и плюмаж снова мерцают в темноте. Затем, откинув назад свой белый плащ, при свете распахнутой двери, ведущей на тихое поле, яркий лунный свет упал фигуру, и она обернулась. «Господи, Габриэла!» — крикнул граф, в замешательстве роняя шпагу.
        Девушка стояла перед ним, бледная, без шляпы, ее черные кудри кольцами ниспадали на плечи на фоне флага. Она стояла, затаив дыхание. «Теперь не медли», сказала она, торопливо подталкивая оторопевшего мужчину к двери, «старый Николо ждет тебя снаружи со своей лошадью. Я была в деревне, Ренальд не хочет меня больше видеть, поэтому я побежала обратно в замок. К счастью, окно было еще открыто, я не сразу тебя нашла и быстро набросила твой плащ. Они еще не заметили; они думают, что я — это ты. Скоро будет слишком поздно. Оставь меня и спасайся, только поторопись!» Затем она добавила тише: «И передай привет прекрасной молодой барышне в Париже и молитесь за меня, если у вас все будет хорошо». Но граф, глубоко тронутый, уже крепко обнял ее обеими руками и покрыл ее бледные губы страстными поцелуями. Затем она быстро отстранилась. «Боже мой, ты все еще любишь меня? Я думала, ты увлечен молодой парижанкой?» — сказала она в изумлении, ее большие глаза вопросительно смотрели на него. Он вдруг почувствовал, будто он смотрит на небеса. «Время сегодня летит ужасно», — воскликнул он, — «Я любил тебя всегда, так что возьми кольцо и мою руку навсегда, и пусть Бог оставит меня, если я когда-нибудь тебя покину!» Габриэла, сбитая с толку с удивлением и радостью, хотела опуститься на колени, но она пошатнулась и схватилась за стену. Только тогда он с ужасом понял, что она ранена. Вне себя, он сорвал платок с шеи, разорвал флаг, рубашку, но безуспешно пытался остановить кровь, которая внезапно, казалось, неудержимо хлынула из множества ран. От возрастающей, невыразимой безысходности он оглянулся в поисках помощи. Уже приближались спутанные голоса; он не знал, друзья это или враги. Тем временем, она устало склонила голову ему на плечо. «У меня перед глазами все как-то красиво мерцает», — сказала она, — «как в тот раз, когда ты пришел ко мне сквозь глубокий закат; теперь все, все снова хорошо».
          Внезапно в окно просвистела пуля. «Это был Ренальд!» — крикнул граф, схватившись за грудь; он почувствовал смерть в своем сердце. Габриэла поспешно вскочила. «Как ты?» — спросила она встревоженно. Но граф, не отвечая, яростно схватился за шпагу. Чернь тихо кралась по коридору, и вдруг он оказался окружен вооруженными людьми. «Спокойной ночи, моя дорогая жена!» — крикнул он; и из последних сил, обнимая девушку, прикрытую флагом левой рукой, он прорубил себе путь через стаю грабителей, которые его не знали и, изумленные, расступились перед разъяренным человеком. Таким образом, он успешно проложил себе путь через открытую дверь на открытое пространство; никто не осмелился последовать за ним. Они укрылись в тени качающихся деревьев.
    Снаружи лес шумел так прохладно. «Слышишь, как звонят свадебные колокола?» — сказал граф; «Я уже чувствую утренний воздух». Габриэла больше не могла говорить, но она смотрела на него молча и блаженно. Тем временем голоса из замка становились все глуше и дальше. Граф шатался, истекая кровью, его каменный герб лежал разбитым в высокой траве, и там он рухнул замертво рядом с Габриэлой. Она больше не дышала, но все небо покрылось сверкающими звездами, а великолепная луна сияла над охотничьим домиком и одинокой землей; казалось, что голоса ангелов наполнили прекрасную ночь. Там их тела нашел Николо, который уже несколько раз обошел дом. Он посадил их обоих на своего коня, прикрыв знаменем. Дороги были пустынны, все в замке было пустынно, поэтому он незаметно привез их в старую деревенскую церковь. Там только недавно прозвонил штормовой колокол, и дверь церкви была все еще открыта. Он осторожно прислушался к ночи; все было тихо; только липы шелестели на ветру; из сада замка он слышал пение соловьев, словно рыдающих во сне. Затем, молясь, он опустил молчаливую новобрачную пару в семейный склеп графа вместе со знаменем над ними, под которым они и сегодня покоятся вместе. Затем, с печальным сердцем, он отпустил своего коня на волю в ночь, еще раз благословил свою прекрасную родину и быстро вернулся в замок, чтобы помочь своим осажденным товарищам. Ему казалось, что он сам больше не хочет жить.
        При первом выстреле графа из окна замка, хищная чернь, узнавшая о заговоре Ренальда по слухам, выскочила из всех укрытий. Сам он ждал ответа у открытой двери охотничьего домика и при вспышке света из окон ринулся впереди всех, как тигр; он был первым в замке. Здесь, не обращая внимания на действия остальных, он неустанно искал графа в каждой комнате, коридоре и углу, среди свистящих пуль. Наконец, он увидел его через окно в зале и услышал, как он говорит, не замечая Габриэлу в темноте. Граф хорошо знал стрелка; он хладнокровно прицелился. Когда Ренальд увидел, как он пошатнулся, он обернулся с глубоким вздохом — его долг мести был выполнен. Словно после тяжелого, достойного похвалы рабочего дня, он теперь пробирался по пустым залам в безлюдном одиночестве между разбитыми столами и зеркалами, сквозняк проносился по всем комнатам и грустно играл клочками рваных гобеленов.
      Когда он посмотрел в окно, он был поражен, увидев толпу незнакомцев во дворе, которые помогали ему, как огонь помогает буре. Странная тоска охватила его, сверкнув на него со стен, с гладкой панели, в которой свет факела сбивчиво отражался, как будто дьявол строил ему глазки.  Он вышел в сад. Там его освежила внезапная прохлада. Заходящая луна все еще неуверенно держалась над темной опушкой леса, лишь изредка светился ручей, ни дуновения ветра, и все же верхушки деревьев шевелились, а аллеи и призрачные статуи отбрасывали длинные, неопределенные тени, и фонтаны играли так чудесно сквозь белую тишину ночи. Он увидел липу сбоку и залитый лунным светом луг перед охотничьим домиком; он снова представлял себе потерянную Габриэлу, как в старые, невинные дни ребенком с длинными темными локонами. Все время приходила на ум песня: «Спокойной ночи, мой отец и мать, и мой гордый брат». Это разрывало ему сердце. Он пел про себя как помешанный:
Сестренка под липой играет
Среди деревенских ребят…
Как быстро года пролетают,
Они не вернутся назад.

Она беззаботно смеется
Во сне, непослушная прядь
Колечком каштановым вьется,
Ей хочется снова играть.

А ночь-то меня обманула,
Она изначально лгала,
И с ангелом прочь упорхнула,
Сад с домом окутала мгла.

Лишь старая липа в ознобе,
Да ветер стенает кругом,
Спокойнее будет во гробе,
Грехи виноваты во всем.

Вот солнце уже закатилось,
Луну поглотила вода,
А суша во мрак погрузилась!
Не свидимся мы никогда.

«Кто там?» — внезапно крикнул он, оглянувшись на сад. Появилась темная фигура, едва различимая среди спутанных теней деревьев. Сначала он подумал, что это одна из мраморных статуй, но фигура двигалась. Он быстро приблизился к ней. Какой-то человек с трудом попытался подняться, но все время падал в траву. «О, ради Бога, Николо, это ты!» — вскричал Ренальд в изумлении. «Что ты здесь делаешь?» Страж замка с большим усилием отвернулся в другую сторону, не отвечая. «Ты ранен?» — спросил Ренальд, приближаясь с беспокойством. «Правда, я не думал о тебе прошлой ночью. Ты всегда был моим самым дорогим, верным, надежным, без обмана; да, если бы мир был таким, как ты! Просто пойдем со мной, ты будешь жить теперь, как господин в замке, на старости лет, я поставлю тебя выше всех остальных». Но Николо оттолкнул его: «Не трогай меня, твоя рука все еще дымится от крови». «Ну», — мрачно ответил Ренальд, — «я думаю, вы все должны благодарить меня. Дикие животные изгнаны в заброшенный лес, никто о них не заботится, им придется самим заботиться о себе — тьфу! И что такое хлеб по сравнению со справедливостью?» — «Справедливость?» — сказал Николо, долго глядя на него, «ради Бога, Ренальд, я не думаю, что ты знал...»
 «Чего я не знал?» — поспешно воскликнул Ренальд.
«Твоя сестра Габриэла...»
«Где она?» Николо молча указал на церковный двор; Ренальд тайно содрогнулся. «Твоя сестра Габриэла, — продолжал стражник замка, — всегда высоко ценила меня в детстве, ты же знаешь; сегодня вечером, в смятении перед тем, как все началось, в своей сердечной тоске она доверила мне все». Ренальд содрогнулся, как будто меч судьи висел в воздухе над ним. «Николо, — сказал он угрожающе, — не лги мне, потому что я верю тебе, единственному из всех людей». Стражник замка, показывая зияющую рану на груди, ответил: «Я говорю правду, и да поможет мне Бог, перед которым я предстану в этот самый час! Граф Ипполит не совращал твою сестру». «Хохо!» Ренальд рассмеялся, внезапно, словно освободившись от невыразимого страха смерти: «Я сам видел ее в Париже у окна в доме графа». «Совершенно верно», сказал Николо, «из любви к нему она тайно следовала за графом ночью из монастыря». «Ну, видишь, видишь? Мне все-таки пришлось… Ладно, продолжай, продолжай», прервал его Ренальд; крупные капли пота застыли на его спутанных волосах. «Бедное дитя», продолжал Николо, «она не могла отвести глаз от графа; только чтобы быть рядом с ним, она переоделась мальчиком-садовником и нанялась во дворец, где ее никто не знал». Ренальд, крайне напряженный, тем временем бросился на колени рядом с умирающим, который говорил все тише, опираясь обеими руками на землю перед собой. «И граф», — сказал он, — «граф, но граф, что он сделал? Он заманил ее; он уговаривал ее, не так ли?» «Как он мог догадаться!» — продолжал стражник замка. «Он жил, как свободный лист в бурю, от праздника к празднику. Как часто поздно вечером она стояла в заснеженном саду перед окном графа, и следила, пока он не вернется домой — он ничего не знал об этом до сегодняшнего вечера. Поэтому он послал меня найти ее; но она уже посвятила себя смерти, обманывая тебя в его одежде, пытаясь отвести твои пули от его сердца к своему собственному — о, какое убийственное зрелище! Вот так я нашел их обоих мертвыми в поле, рука в руке — граф действительно любил ее до самой смерти — они оба невинны — чисты — Боже, будь милостив ко всем нам!»
  После этих слов Ренальд присмирел, он стал прислушиваться к тому, что говорил стражник, но тот умолк навеки, только все вокруг потемнело, словно лес содрогнулся. Внезапно шайка, опьяненная победой, выскочила из замка и помчалась по цветам и клумбам, крича «виват» и провозглашая Ренальда от имени нации хозяином Дюранде. Ренальд, внезапно присев, огляделся вокруг, словно во сне. Он приказал им быстро выгнать всех подмастерьев из замка, и чтобы никто не входил туда снова под страхом смерти, пока он их не позовет. Он выглядел таким ужасным; его волосы поседели за одну ночь; теперь никто не осмеливался ему перечить. Затем они увидели, как он один, быстро и молча вошел в пустой замок. Пока они все еще размышляли, что он задумал, и следует ли им повиноваться ему или все равно следовать за ним, один из них встревоженно воскликнул: «Господи Боже! Красный петух на крыше!» И с изумлением они вдруг увидели, как из разбитых окон тут и там вырываются огненные языки пламени и быстро взбираются по сухим стропилам на крышу. Ренальд, устав от жизни, схватил горящий факел и поджег дом со всех четырех углов. Теперь, среди пламени, кружащегося на сквозняке, они увидели ужасного человека, торопливо шагающего к угловой башне; казалось, что огонь полыхал везде, куда бы он ни ступил. «Там, в башне, лежит порох», — внезапно раздались возгласы, и в ужасе все разлетелись по замковому холму. Сразу же после этого сверкнула страшная молния, и с громовым грохотом замок рухнул. Затем все затихло. Как жертвенное пламя, тонкое, нежное и величественное, огонь поднялся к звездному небу, освещая земли и леса вокруг — Ренальда больше никто никогда не видел.
   Это руины старого замка Дюранде, увитые виноградной лозой в прекрасные весенние дни, смотрят вниз с лесистых гор. Но берегитесь разбудить в своем сердце дикого зверя, чтобы он внезапно не сорвался с цепи и не разорвал вас самих на части.