Тагра. Глава 6. 1. Вирус

Кладовщик ввалился в трактир так, будто за ним гнались все Службы города разом. Плащ сбит набок, глаза — шире дверного проёма, лицо белое, как неуплаченная квитанция. Он быстро отсканировал зал, выловил нас взглядом и, не утруждая себя приветствиями, рухнул за стол. Руки дрожали, пальцы мёртвой хваткой цепляли скатерть, словно та могла удержать его от падения куда-то глубже.

Он пару раз открыл рот, но получилось только пересохшее карканье.

— Дыши, — сказал я. — Желательно без остановок.

Он шумно вдохнул, моргнул и, наконец, с трудом выговорил: — Я это... домой пришёл. А там... это.

— Что «это»? — спросила Алла, сосредоточившись, как будто он собирался сейчас объяснить нам на пальцах квантовую механику.

Он сглотнул, посмотрел куда-то поверх нас. — Там... я.

— Ты? — уточнил я, на всякий случай.

— Я. Один в один. Даже с тем носом, что я себе, пардон, сломал об дверцу кладовки. Только... — он запнулся, — только без... ну, без меня внутри. Пусто. А снаружи — как я. Но не я.

Алла переглянулась со мной. — Говорил что-нибудь?

— Нет. Смотрел. И ел. Мою еду, между прочим.

— А ты?

— Я — бежать. Даже дверь забыл закрыть. Потом сюда. Тим... ты это, проверь, ладно?

Я кивнул. Куда ж деваться.

Чем ближе мы подходили к дому Кладовщика, тем медленнее он шёл. Наконец, окончательно остановился у своей калитки.
— Я... я здесь подожду, — сказал он и сжал в руках шапку, как спасательный круг.

Алла лишь махнула рукой:
— Отлично. Тогда мы — туда.

Дверь была не заперта. Внутри пахло заваркой, пылью и чем-то неуловимо чужим, словно дом пытался вспомнить, кто в нём хозяин.

На кухне, как и говорил Кладовщик, за столом сидел он сам. Вернее, кто-то, похожий на него до мельчайших деталей: та же тужурка, та же ссадина на подбородке. Он спокойно ел пирог и пил чай, не обращая на нас ни малейшего внимания.

Я осторожно подошёл ближе:
— Привет.

Двойник поднял глаза. В них не было ни удивления, ни настороженности. Просто взгляд — как пустое зеркало.

— Ты... кто? — спросил я.

Он пожал плечами и продолжил есть, как будто вопрос был задан не ему.

Я выглянул в окно. За калиткой по-прежнему стоял наш Кладовщик, мял шапку и поглядывал на дом.

Алла нахмурилась:
— Это не розыгрыш. Это что-то... не закончено.

Мы сели напротив. Я почувствовал: этот человек здесь, но не весь. Словно часть Кладовщика застряла в нём, не вернувшись обратно.

— Ты хочешь домой? — тихо спросил я.

Двойник снова посмотрел, и в его взгляде впервые мелькнуло что-то похожее на непонимание. Как будто он и сам не знал, что такое «дом».

Я сосредоточился, попробовал мысленно «собрать» эту часть. Внутри что-то отозвалось, затрепетало, как плёнка на ветру.
Двойник замер, потом медленно растворился — не исчез, а будто стал воздухом, стенами, пылью, вернувшись туда, где ему место.

Я посмотрел на Аллу. Она молча кивнула.

Кладовщик встретил нас у калитки. Уже не белый, но слегка сероватый. Цвета бумаги в старых архивах. Долго молчал, потом хрипло сказал:

— Спасибо... Я не знаю, что это было. Но будто кусок головы вернули на место.

Мы с Аллой переглянулись.

— Отдыхай, — сказал я. — И на ночь не вздумай запираться изнутри. На всякий случай.

Кладовщик невесело усмехнулся и просто кивнул.


Ночь уже почти стёрла улицы, когда мы добрались до центра. Город дышал ровно и как-то чересчур спокойно, напоминая слишком тихую квартиру, где явно затеяли что-то не то.

— Может, заскочим к трактирщику? — предложил я. — Проверим, как он там, живой ли.

Алла покосилась на меня:

— Тим, если ты сейчас не замолчишь и не пойдёшь домой, я тебя там и оставлю ночевать. С трактирщиком.

Я криво усмехнулся и хотел уже свернуть к дому, как вдруг из тёмного проулка раздался истеричный визг.

Женщина в ночной сорочке вылетела на улицу, босая, растрёпанная, с глазами человека, которому с утра предъявили неожиданный счёт за прошлую жизнь.

— Их двое! — кричала она. — Двое! Там! На кровати! Двое!

Мы подбежали. Я поднял ладонь:

— Спокойно. Кто двое?

Она дрожала вся, будто изнутри её трясло за ниточки.

— Я проснулась... Он храпит. Как всегда. Только громче. Я подумала — задушу, чтоб не мучиться. А потом поворачиваюсь — а их двое. Два мужа. Оба храпят!

Мы с Аллой переглянулись. Сон, как рукой сняло.

— Похоже, это не случайность, — сказала Алла и вздохнула так, будто ей снова придётся работать бесплатно.

Я взглянул на женщину:

— Пойдём, покажешь.

Она мотнула головой, сделала шаг назад:

— Я боюсь. Я туда не пойду...

Алла посмотрела на меня и усмехнулась криво:

— Если это то, что мы думаем, ты знаешь, что делать.

Потом обернулась к женщине, чуть мягче, но всё с той же привычной колкостью:

— А ты пока отдышись. Два мужа — редкая удача. Хотя, может, и наказание.

Женщина всхлипнула, прижала руки к груди.

— Я с ней побуду, — сказала Алла. — А ты иди. Разберись, кого из них придётся выписывать из ЖЭКа.

Я кивнул и направился к дому один.

Дом встретил меня вязкой тишиной и темнотой, которую не спешили разгонять ни лампы, ни здравый смысл. Я прошёл вглубь — шаги глушились ковром, как будто даже пол боялся встревать.

Спальня. Дверь приоткрыта. За ней — ровный, тяжёлый храп. Причём в стерео.

Я заглянул внутрь и замер.

На широкой кровати лежали двое. Один к стенке, второй ближе к краю. Поза одинаковая, лицо — одно и то же, даже рубашка ночная — и та совпадала. Храпели поочерёдно, будто репетировали дуэт.

Я подошёл ближе. Сердце билось неровно — в такт нелепости происходящего. Потом протянул руку и потряс того, кто лежал ближе к краю. Он не проснулся — только слегка поморщился, как человек, которому мешают смотреть важные сны о несложной жизни.

И вот тогда я понял: не тот. Похож, но... выцветший. Как газета, оставленная на солнце. Без души. Без отклика.

Словно и правда пустая оболочка, заполнившая собой тень.

Я закрыл глаза, нащупал ту самую тонкую, невидимую жилку, что соединяет подделку с её оригиналом, и потянул. Осторожно. Почти извиняясь.

Он вздрогнул, шевельнулся, будто во сне переходил с боку на бок, а потом — исчез. Тихо. Почти нежно.

Настоящий муж, ничего не заметив, перевернулся и завёл новую партию храпа.

Постоял пару секунд, убедился, что всё на месте, и вышел обратно.

Алла встретилась со мной взглядом и коротко, как по паролю, спросила:

— Всё?

— Всё, — подтвердил я.

Женщина, дрожащая и бледная, бросила на меня взгляд, в котором было сразу всё: страх, надежда, сомнение.

— Он ушёл, — сказал я. — Только один остался. Тот, который твой.

Она шагнула к крыльцу, замерла. Потом снова шаг — и назад.

— Я... Я боюсь, — прошептала она. — Я лучше на кухне посижу. Там хоть окно есть. Если что — убегу...

Алла подошла ближе, аккуратно положила ей руку на плечо:

— Всё в порядке. Ты дома. Только теперь — снова в своём доме.

Женщина кивнула и, не глядя на крыльцо, обошла его, будто боялась встретиться с прошлым взглядом. Дверь захлопнулась за ней почти беззвучно.

Мы остались на улице, под звёздами, которые в Тагре иногда казались чуть ближе, чем следовало бы.

— Пошли домой, — сказал я.

Утром город встретил нас не столько тишиной, сколько настороженной паузой. А потом — как по команде — посыпались крики, ссоры, хлопанье дверей и вопли с балконов:

— Этот не мой муж! — А я настоящий! — Самозванцы! Все самозванцы!

Кто-то босиком бегал по улице, кто-то пытался выстроить очередь на площади, чтобы "проверить, кто кто". Где-то зазвонил колокол — видимо, кто-то решил, что организованный хаос лучше стихийного. Стало только хуже.

Паника расползалась по городу быстро и неизбежно, словно трещины по замёрзшему стеклу.

А к обеду стало ясно: двойники множатся. Быстрее, точнее, опаснее.

Они уже не просто сидели, как куклы. Они спорили, улыбались, требовали место за столом.

И с каждым новым появлением они были всё... живее.

А это пугало сильнее всего.


Вечером, когда мы с Аллой наконец выловили несколько минут тишины на пустой скамейке в парке, я сбился со счёта, сколько двойников вернул на место за этот день. Двадцать? Может, полсотни. Руки тряслись от усталости, мысли путались, а в глазах всё ещё стояли лица тех, кого я успел остановить. Только вот их становилось всё больше. С каждым часом больше.

Бороться с каждым двойником — всё равно что вычерпывать море ситом. Их становится слишком много. Они уже не просто сбой системы, они — новая версия города.

— Это не люди, — сказала Алла, уставившись куда-то сквозь меня. — Это последствия. С городом что-то случилось.

Я ждал продолжения.

— Вирус, — наконец произнесла она. — Настоящий, только не биологический. Похоже, кто-то принёс его из другого мира. И теперь заразился не человек, а сама Тагра.

Только мы поднялись с лавки, как к нам подбежала ещё одна женщина — заплаканная, с потерянным взглядом.

— Помогите... она меня выгнала... — всхлипывала она, хватая меня за рукав.

— Кто «она»? — спросил я, уже догадываясь о чём речь.

— Я... — выдохнула она. — Она говорит, что теперь она — это я. Что дом её. А мне сказала — уходи.

Она всхлипывала почти беззвучно, уткнувшись в ладони.

Я почувствовал, как где-то внутри опустилась тяжёлая пустота. Мне хватило одного взгляда на Аллу, чтобы понять: она тоже поняла.

— Тим, — тихо сказала она, — ты не сможешь помочь всем.

Я только кивнул. И впервые за день почувствовал, насколько мы малы и беспомощны против того, что начало разворачиваться вокруг.


Ночью, когда город на мгновение стих, я наконец остался один. Или почти.

Я повернул за угол и чуть не споткнулся о самого себя. Тот стоял, засунув руки в карманы, покачиваясь с носка на пятку, как будто ждал меня целый вечер и порядком заскучал.

— Долго же ты, — сказал он, вздыхая так, будто я опоздал на семейный ужин.

— Кто ты, комедия моя несостоявшаяся? — устало спросил я, потому что глупее вопроса всё равно бы не придумал.

— Я — ты, который решил больше не мучиться. Снял лишние пласты, отложил тяжёлое на полку и остался жить налегке. Хотя... — он посмотрел прямо, без вызова и без почтения, — жить — это громко сказано.

Он говорил моим голосом, только странно чистым. Без шероховатостей, без привычной усталости, без моего любимого внутреннего скрипа.

— Ты копия, — сказал я.

Он усмехнулся.

— Или оригинал, но более удобный. Я не настаиваю. Смысл в том, что таких, как я, будет много. Потому что быть целым — тяжело. Ты вот сам подумай: держать в голове дела, страхи, планы, память о детстве, неудачный обед и случайную улыбку прохожей — разве одному человеку всё это нужно? Разве не проще разложить: одну часть — на работу, другую — на чувства, третью — на дружбу, четвёртую… — ну, пусть просто ходит по улицам и дышит?

Я усмехнулся, хотя было не до смеха.

— Отлично. И кто же потом всё это соберёт?

— А зачем собирать? — он чуть наклонил голову. — По отдельности всё функционирует куда лучше. Целый человек — это нагрузка. Части — это эффективность.

Он говорил спокойно, даже немного устало, как человек, который слишком долго спорил на эту тему и давно не ждёт, что его поймут.

Я впервые за день почувствовал не страх, а холодное понимание: двойники — не сбой. Это упрощённая версия жизни. Жизни без всего лишнего. Только вот с жизнью она имеет мало общего.

— Ты думаешь, люди станут лучше жить, если разложить их по функциям? — спросил я.

— Конечно. Будет гораздо проще. Один — только работа. Другой — только чувства. Третий — только страх. Зачем одному организму держать всё сразу? Люди носятся со своей целостностью, как с драной простынёй. Снимите её — станет легче дышать.

— Но это не жизнь, — сказал я. — Это запчасти.

— А что плохого в том, чтобы быть запчастью? — удивился он. — Городу нужно движение, а не драмы. Ему нужны рабочие механизмы, а не страдающие герои.

Я покачал головой:

— Только живое умеет ошибаться и прощать себе эти ошибки. Только живое способно быть нелогичным — ради другого человека. Части — не могут.

Он замолчал, будто впервые задумался об этом. А потом сказал тише:

— Возможно. Но, чтобы быть живым, нужно быть целым. А целое — это слишком сложно и поэтому неэффективно.

И тогда я понял: искать надо не виновного. А потерянного. Того, кто однажды не выдержал этой сложности. Пока он есть, Тагра будет копировать нас всех, пытаясь залатать его пустоту.

Я посмотрел на своего двойника.

— Но мне с собой хватит. Тебя — слишком много.

Он чуть наклонил голову, разглядывая меня, как что-то не до конца понятное.

— Ты уверен? Когда устанешь, вспомни об этом разговоре.

И всё же он сдался. Я медленно, почти физически ощутимо, собрал ту часть себя, которая стояла передо мной, втянул её внутрь, как сбившийся с пути осколок.

Никакой вспышки или растворения не было. Просто стало... тише. Целее.


Когда я вернулся, Алла уже ждала. Она выслушала меня молча, а потом, как всегда, коротко:

— Тогда начнём с поезда. Других путей в Тагру нет. Если кто-то и мог принести заразу — то только с рейса.

— Но как искать?

— Надо узнать, не застревал ли поезд в переслойке в последнее время. Проводники знают. Они не любят говорить, но другого выхода у нас нет.

Я кивнул. Действительно, переслойка — единственное место, откуда такое могло прийти. Стало быть, начнём с тех, кто недавно ехал через неё.


Мы направились на вокзал. Дежурный проводник, худой и какой-то суховатый, встретил нас без особой радости.

— Список пассажиров? — переспросил он, поджимая губы. — Не положено.

— А что, по улицам бродящие двойники положено? — отозвалась Алла.

Проводник вздохнул и пошёл рыться в своих записях. Через несколько минут перед нами оказался потрёпанный список.

— Вот последние рейсы. Только что вы там найдёте, не знаю.

Я пробежал глазами по строчкам: знакомые и незнакомые имена, даты, краткие пометки. Всё обычно. Но вдруг взгляд зацепился за одно странное замечание напротив фамилии: «задержан в переслойке на 4 минуты, возвращён неполностью».

Я показал пальцем:

— Вот он. Наш кандидат.

Проводник поморщился:

— Было дело. Еле вытащили. А чего с ним сейчас — не знаю. Ушёл в город.

Алла тихо выдохнула:

— Значит, ищем человека, который сам не весь.

И я почему-то понял, что это будет самая трудная часть поиска.


Мы вышли из вокзала и остановились прямо на перроне.

— Как искать? — спросил я. — Город сейчас в таком хаосе, что и самого себя не найдёшь.

Алла пожала плечами:

— Думать будем. Он же не прячется. Он, скорее всего, и сам не до конца понимает, что с ним случилось. Наверняка ищет кого-то или что-то. Может быть, себя.

Мы медленно пошли по пустеющим улицам, краем уха ловя разговоры, всматриваясь в лица прохожих. Я пытался представить себе человека, который состоит из трещин, пустот и недосказанностей. Как он ведёт себя? Прячется? Или наоборот, старается быть среди людей, чтобы хоть как-то удержаться на плаву?

— Если он чувствует пустоту, — сказала Алла, — он будет искать заполнения. Значит, надо искать там, где люди ищут смысл. Рынки, библиотеки, трактиры, вокзалы — круг замыкается.

— Сначала — трактиры, — решил я. — Там быстрее всего забывают о неполноценности.

Она усмехнулась:

— Логично. Только не жди, что он будет сидеть за столиком с табличкой "Я — источник вируса". Нам придётся как-то почувствовать его.


В первом же трактире судьба решила немного смягчить нам вечер. За дальним столиком сидел Привратник — и, что по-настоящему сбивало с толку, спорил сам с собой.

— Да ты ничего не понимаешь в распределении потоков! — возмущался он, размахивая ложкой. — Очередность допуска определяется не расписанием, а внутренним состоянием объекта!

— Ты сам себе это придумал! — огрызался второй Привратник, такой же лохматый и усталый, только с чуть более скептическим выражением лица. — Пропускной режим держится на здравом смысле, а не на твоих интуитивных инсайтах!

Они хором хлопнули по столу, потом оба подозрительно посмотрели друг на друга и почти синхронно вздохнули.

Алла остановилась у дверей, прищурилась:

— Вот чего я не ожидала, так это встретить спорящего с собой Привратника.

— Может, один из них всё-таки настоящий? — предположил я.

— Или оба фальшивые, — не слишком обнадёжила Алла.

Мы переглянулись и всё-таки подошли ближе.

— Привратник, — позвал я. — Нам нужно твоё мнение. Кто из вас здесь отвечает за прибывающих?

Оба Привратника одновременно подняли головы. Настоящий (или просто первый) усмехнулся:

— Не мешайте, важное обсуждение. Я пытаюсь объяснить этому недоразумению основы работы пропускного режима.

Второй скептически хмыкнул:

— А я пытаюсь объяснить, что ты сам давно всё забыл.

Алла постучала по столу:

— Ладно, философия потом. Вопрос простой: кто из последних новеньких был... странный? Не в смысле «не выспался», а прямо не целый.

Привратники переглянулись. Первый почесал затылок, второй прищурился.

— В принципе, все новенькие поначалу странные, — задумчиво сказал первый. — Тагра же.

— Но один был особенно... не собранный, — добавил второй. — Говорил мало, смотрел сквозь. Словно не знал, из чего состоит.

— Имя помните? — спросил я.

Оба синхронно покачали головами.

— Лица лучше помним, — пожал плечами первый. — Ещё он забыл забрать свою дорожную сумку. Стояла прямо у выхода, как забытая собака. Пришлось потом передать в находки. С тех пор никто за ней не пришёл. — Найдёте — узнаем.

Алла кивнула:

— Уже легче. Значит, ищем того, кто смотрит так, будто его здесь нет.


Мы отправились в отдел находок. Дежурный, лениво перебирающий какие-то бумаги, приподнял бровь, когда я изложил просьбу.

— Дорожную сумку ищете? Там таких десяток.

— Не совсем, — сказал я. — Нам бы... что-нибудь необычное. Что не вписывается.

Он нехотя поднялся, скрылся за дверью, а через пару минут вернулся, почесывая затылок:

— Тут такое дело... У нас с вечера на складе кто-то сидит. Не вещь, а человек. Говорит, что он сам и есть потерянная находка. Бумаги никакие не оформлял, просто пришёл и сидит. Ни есть, ни пить не просит.

Мы с Аллой переглянулись. Я почувствовал, как внутри всё сжалось.

— Где он?

— В углу склада, за полками. Говорит, что ждёт, пока кто-то его заберёт.

Я тихо выдохнул:

— Похоже, нашли.


Мы пошли за дежурным сквозь длинные ряды полок, пахнущие пылью, забытой одеждой и старыми билетами. Там, в дальнем углу, на низкой табуретке сидел человек лет тридцати пяти, худой, с растрёпанными волосами и взглядом, который никак не мог решить, смотрит он на мир или сквозь него.

Он держал в руках карточку с надписью «Вещь № 1137» и задумчиво вертел её между пальцами.

Я понял — это он. Тот, кто принёс в Тагру сбой, сам того не зная. Но понял ещё кое-что: вернуть его целиком будет не просто. Где-то там, в переслойке миров, осталась его недостающая часть. И пока мы её не найдём, город не успокоится.

Это и будет моё следующее дело. Лекарство для Тагры. Или, по крайней мере, попытка найти его рецепт.