Миф с одиночеством

МИФ С ОДИНОЧЕСТВОМ
Повесть.

Посвящается моим ученикам.

Глава 1.
ПОСЛЕ МАРАФОНА

И на обратном пути Ветров дописывал свою повесть, назвал он её просто: «Найди». Закончив, не стал её посылать в журналы, а сделал достоянием общественности иным способом: в конце июля опубликовал на портале «Проза.ру» под псевдонимом ККА и, почувствовав себя гением, номинировался на соискание национальной литературной премии «Писатель года – 2054». Почему именно ККА, а не, скажем, ВКМ? Или по-другому поставим вопрос: а куда делась «Р»? Кто его знает. Одно ясно: что-то таинственное в этом есть. Найдёт ли её Зоя – вот что тревожило его больше всего. Хотел, чтобы нашла. Его – нашла.

Кто ищет мистику, того она находит… Хотите верьте, хотите нет, но ещё на Урале, у подножия Конжаковского Камня, на информационном столбе, расположенном на старте-финише горного марафона, вниманием Ветрова завладели цифры итогового протокола: в общем зачёте из тысячи участников он стал 208-м, а в возрастной группе 57-м. А 57-то – номер Орловского региона! «Намёк понятен», – подумал он. И уже через сутки, по дороге домой, он заявился на августовский орловский полумарафон. К нему можно было готовиться целый месяц, и план выполнялся, однако за это время Ветров ни разу не вышел из 50-ти минут. Но забег вдруг (по непредвиденным, но известным обстоятельствам) перенесли на 22 сентября… Опять 22! Ещё бы дистанцию такую, но её сократили до 10 километров. И каким же он оказался в общем зачёте? Не угадаете! Но об этом позже… А пока он продолжал бегать по любимому маршруту.

Не один Ветров может меняться: философский институт тоже обновился. Когда Ветров после отпуска явился в институт, то понял, что всё изменилось: два корпуса объединили, вернули ранее применявшуюся схему – совместное обучение мальчиков и девочек. Учеников перемешали, количество в группах увеличили. Теперь Ветров будет вести литературу в трёх группах. «Ладно, – подумал он, – слава Богу, что любимых не отобрали».

Его назначили руководителем шестой группы, где оказалось лишь 5 его прежних учеников: Финист, Добрыня, Руслан, Зина и Ярополк. Остальных 14 он ещё не знал.

В мужском преподавательском составе тоже были изменения не в лучшую сторону: Селиванов исчез, Покровский ушёл на пенсию. Да, остались ещё Михайлов и Арбузов, но приятели не могут заменить друзей. А в женском составе – о ужас! – Плетюшкиной вернули звание преподавателя, и она заняла соседний второй кабинет (в последнем, однако, Ветров усмотрел некоторую заботу высших сил, так как между двумя кабинетами была лаборантская). Перемена эта не предвещала ничего хорошего, но разве сломить Ветрова какими-то нехорошими предзнаменованиями?! Он чувствовал, что испытания даются ему, чтобы он их с честью преодолел.   


Глава 2.
"МОСКВА" И "НИТЬ"

Вечером 28 августа Ветров пишет в дневник: «Были интересные мысли, которые позже нужно додумать. Первая об «отдана»: и Татьяна, и Москва. Вторая об опаздывающем герое: Онегин опоздал к дяде (живого не застал), на дуэль и к Татьяне (поздно явился в начале, поздно явился в конце)».

Днём 29 августа он работал над новым произведением, а вечером тренировался на Трудках: подтягивался, делал выбросы ног, стоял столбом, занимался на макиваре. Ближе к полуночи в дневнике появится отчёт: «…немного поработал: редактировал текст, кое-что изменил. Я ведь пишу роман, дневниковая точность не всегда должна соблюдаться, важнее – замысел, идея. Нить, одним словом. Вокруг неё и буду выстраивать лабиринт».


Глава 3.
ПЕРВАЯ ЗАГАДКА: 2+3

По традиции, первый урок выявлял летнюю подготовку и вообще готовность к учебному курсу. Да что там говорить: выявлял соответствие званий «учитель» и «ученик»! Человек определённо должен соответствовать своему званию. Слово «ученик» Ветров понимал именно в значении «настоящий, истинный ученик», другие значения были ему неинтересны. И с себя не снимал требований: он должен быть настоящим учителем, в древнем смысле этого слова, а не в каком-то торгашеско-потребительским или приземлённо-практическом.

В конце первого урока литературы некоторым ученицам седьмой группы (тем, кого он учил уже два года) Ветров загадал загадку. На доске были изображены семь прямоугольников с шириной по вертикали и длиной по горизонтали: в первом ряду три, во втором ряду три, причём на одинаковом расстоянии друг от друга; и ниже, на двойном расстоянии от правого прямоугольника второго ряда, расположен был седьмой. Все, кроме седьмого, были разделены вертикальной чертой на две равные части – клетки, почти во всех из них была написана какая-то буква: К, С, М, Н, пробел, З и пробел, Н, Л, З, С, К – это два ряда. А в седьмом прямоугольнике две большие буквы – КМ.

Марина, Нина и Лира загадку разгадать не смогли ни сразу, ни на следующем уроке. Даже слова о том, что это как бы вид сверху, не принесли ощутимого результата, и Ветров в ВК-группе написал: «Разгадка ближе, чем вы думаете, она совсем рядом… Особенно на моих с вами уроках... Если ты ищешь разгадку, то… Интересно, как бы вы продолжили это предложение? Может, ваши варианты помогут её найти?»


Глава 4.
ПЕРВЫЙ УРОК В ДЕВЯТОЙ ГРУППЕ

Было волнительно. Сердце билось о клетку. Но не разбилось, а только закалилось в этом поединке со стальной решёткой.

Доска была во всеоружии: загадки, ребусы, выражения и вопросы нацелены на учеников. Но она одна, а их 16! Как она могла их победить?!

И всё же, хотя ученики отчаянно сражались, в конце урока на доске остались неразгаданными следующие ячейки: «Вы Уильям Блейк?», «игральная карта (фатальная)», «нож или пистолет?», «боксёр, наездник, пловец», «концовка двух поэм» и:

– Р, я, п, н, у?
– В, х.

Да и отдельно написанные слова: «Нам с Байроном никто не нужен» – никто из учеников не знал, кому принадлежат. «Всему своё время», – сказал ученикам Ветров, и эти загадки пока остались неразгаданными. А ведь должны были разгадать, если бы читали то, что он им пишет – для них пишет! Это его опечалило, Ветров понял, что ученики не готовятся к урокам так, как хотелось бы ему, они не читают того, что он пишет, им это неинтересно. И он сгоряча сказал им, что среди них нет его учеников. Однако задачу, о которой Ветров сказал, что её никто не разгадает, разгадал Тимур. Она выглядела так: цифра 1 и нарисованное солнце, ниже цифра 2 и большая звезда в окружении малых, ниже цифра 3 и слова «правда – там», ещё ниже цифра 4 и слово «любовь»; первые три элемента объединены фигурной скобкой, после которой стоит «нет», а после слова «любовь» стоит тире и «да». Да и при подсчёте «плюсов», оказалось, что первое место заняла Зоя, что тоже, несомненно, радовало.

Перед началом учебного года Ветров думал, что не будет их учить и что это будет честно и правильно. Но Ильинская настояла, и Ветров, поставленный перед выбором, согласился только на литературу, наотрез отказавшись от русского. Был ли это компромисс – то, что презирается Ветровым? Сложно сказать, но в этом выборе Ветров увидел руку судьбы и не стал её отводить или спорить с самой владелицей этой руки. Куда она его приведёт – увидим. А пока идём…


Глава 5.
НА УЛИЦУ!

И вот в хорошую осеннюю погоду они на долгожданной улице! За зданием института, у колонн, идёт урок устного русского. Только у седьмой группы был такой предмет! На этот урок Ветров пригласил и декана, но, сославшись на занятость, Ильинская направила вместо себя своего заместителя по хозчасти. Ученики по очереди выходили и зачитывали свои тексты с пожеланиями и просьбами к руководству института в этом учебном году. Были интересные предложения, Юнона Викторовна обещала их рассмотреть на заседании управленческого комитета.

Пришло время Ветрову подвести итоги, он поблагодарил выступивших и… сказал, что тоже иногда пишет тексты… Ну не мог он оставить то, что начал!.. Ему очень хотелось, чтобы девочки разгадали его загадку, ведь она была придумана с заботой, с любовью! И там, у колонн, они, кажется, догадались об этом.

Глава 6.
РИТМ

14 сентября по дороге в деревню, в кленовой аллее, Ветров останавливается и записывает важные мысли: «В основе стихов лежит ритм. Когда он теряется, теряются и стихи. Вывод: не упусти ритм». И в дальнейшей дороге он, ритма не теряя, напишет стихотворение «Что есть истина?». Это был как бы ответ девушке с немецким именем, живущей в Петербурге, и в то же время, безусловно, самовыражение. Стихи ритмично –  левой, правой – раскрывали истину: у тебя, девушка с немецким именем, возможно, просто болит голова – воздуху надо тебе, воздуху!

В сентябре Ветров продолжал готовиться к забегу, хотя значительно меньше, чем летом, в основном это были пробежки с рюкзаком до Дворца спорта. Но это ему не помешало 15 сентября на любимом маршруте перекрыть рекорд конца августа цифрами 47:44.


Глава 7.
ЛИЦЕ

18 сентября, днём, наконец-то прочитав сочинения по «Слову о полку Игореве», в ВК-группе девятой группы Ветров в негодовании пишет: «Загадка на утро завтрашнего дня» – и прикрепляет к этому загадочному заглавию фотографию альбомного листа с рукописными тремя строками четверостишия:

Беру перо, в чернилах – слово:
Твоё, его и их – не кроме.
А он в грозе и тучах новых

А в четвёртой строке вместо слов даны группы клеток, в которых открыты только буквы О и Е.

Утром следующего дня, кто пришёл раньше, видел, как магистр на доске пишет стихи. В центральной части доски расположилось то самое четверостишие-загадка. Потом он закрыл створки, с обратной стороны левой поставил цифру 1 и написал восьмистишие с таким началом:

"Быть иль не быть?" Но я хотел бы знать –
В чем бытия неясное значенье?
Мы очень любим много рассуждать,
Мы видим очень многие явленья…

На правой же, под цифрой 2, написал два четверостишия, первое из которых таково:

Ушли актёры, мы одни остались.
Теперь быть нам, а им – не быть:
Игрой судьбы ролями поменялись,
Чтоб некий замысел на сцене воплотить.

И слева, и справа под стихами он указал год, но без тысячелетия и века: и там и там он оказался одинаков: «…22 г.».

Во время урока, после того как ученики увидели в своих тетрадях комментарии учителя и желающие продекламировали начальную часть «Вечернего размышления о Божием Величестве…», Ветров последовательно (слева направо) прочитал с доски стихи и предложил назвать годы их написания.

– Справа будет 2022 год, – сказала Сафо, стеснительно улыбаясь.

– Откуда знаешь? – удивлённо спросил Ветров.

– Это же стихи РККА, – ответила она, и Кассандра её поддержала в этом ответе.

– А вы их читали? – спросил магистр.

– Да.

– Так, а слева?

– Тоже 2022?

– Нет, годы отличаются.

– 1122? – спросила Европа.

– Но не настолько! На 2 века.

– Тогда это будет 1822 год, – сказала Сафо.

– Это понятно, но чьи стихи? Кто у нас следующий автор? Помните, что я когда-то говорил о нашей программе? Я собирался её изменить! Кого-то включить и обязательно поставить перед Пушкиным…

Но ребята не помнили.

– Это поэт, сильный пловец и хороший боксёр в одном лице. Вы летом читали его поэму…

– Байрон, – сказала Кассандра.

– Так точно, – сказал Ветров и начал открывать створки доски. – Откры… ваю створки. – И открыл левую. – Откры… ваю створки. – И открыл правую.

А там – та загадка.

– Отгадаем?

– Первое слово – это «лице», – сказала Кассандра.

– Да, а дальше?

– Твое? – спросил Шебо.

– Нет, свое!

– Последнее слово – «откроет»? – спросила Сафо.

– Да. Ну и третье?..

– Сейчас? – спросил Триас.

– Нет, «теперь», хотя это почти одно и то же.

Ветров вписывает буквы, и получилась строка: «Лице свое сейчас откроет».

– Так что же всё это значит? – спрашивает он.

– Кто-то открылся? – спросила Кассандра.

– Непременно. Вы не замечаете, что что-то повторяется? Что это уже было?


Глава 8.
СЛОВО О ЛОМОНОСОВЕ

Как понимает Ветров историю? А вот так: «История моего народа – это моя история».

22 сентября, в ясный утренний воскресный день, в комнате Ветрова играет «Promethee», а он заполняет дневник:

«Пользуйтесь, пока я с вами. Я вам дам огня. Но сможете ли вы его удержать? (Это слова Прометея?)

Вечером посмотрим, на что способен новый Прометей. Во сне ему пришлось сложно: тело выдохлось, а бежать надо было ещё немало. Как мог, передвигал это неповоротливое тело, но медленно, очень медленно. Однако никто сзади так и не появился, никто не обогнал…»

Два дня назад, проехав вместе с чувствительным героем из Петербурга в Москву, ученики девятой группы решили написать своё «Слово о Ломоносове». И учитель был с ними в этом путешествии, и в воскресенье днём он тоже решил написать. Вечером он побежит 10 км и постарается показать хороший результат. А пока пишет слово:

«Как я представляю себе Ломоносова? Две картины.

Первая. Русский наш Геракл, или Самсон, или – что ближе к истине – Микула в чистом поле, схватив огромными мускулистыми руками связки цепей, глядя вперёд, идёт, отталкиваясь могучими ногами от земли русской, вперёд. На конце каждой цепи плуг, делающий борозду: взрезывает и переваливает пласты земли. На каждом плуге есть табличка: где «физика», где «грамматика», где «литература», где «астрономия», где «химия» и прочие науки и искусства. Брови у Титана сдвинуты, лоб наморщен, на нём испарина, волосы всклокочены, капли пота текут от висков, рубаха белая, полураспахнута. Назвать картину можно так: «Пахарь».

Вторая. Наш Титан встретил развалившуюся на дороге, как скала, огромную бабу. Она преграждала ему путь. Он её аккуратно поднял, мощно встряхнул и сказал: «Нечего валяться, надо делом заниматься! Вперёд, матушка!»

Забег был вечерний или даже ночной. Сначала по улице Горького, потом вдоль Орлика и Оки. Ветров не рвал, экономил силы, и многие далеко от него убежали. Приблизительно на пятом километре он стал прибавлять. К середине дистанции, как обычно, догоняются переоценившие свои возможности. На Красном мосту Ветров обогнал нескольких. А на повороте в сторону ЦУМа, в темноте, он услышал:

– Костя, молодец! Ты где-то в тридцатке! – Это кричала из светящегося окна своего дома Инга Степановна, преподаватель физкультуры философского института, его друг и товарищ.

Она махала ему рукой, он тоже ей махнул и прохрипел: «Спасибо!» И за поворотом обогнал ещё двоих. Потом бежал вдоль русла Оки, тяжеловато было. Но вот поворот на 180 градусов, и уже Ока справа: чёрная, но в ней серебряный столб лунного света. Он вспомнил сначала Цоя, потом Ломоносова и прибавил. Мужчины, которых он обгонял, приветствовали его разными словами, один сказал: «Машина!» Это слово ещё добавило Ветрову мощности, и финишировал он резво. В возрастной группе стал вторым, а в общем зачёте… Ну что, будем угадывать? Конечно 22-м!

После концерта серебро ему вручила сама жена губернатора. Ночью мысли о мистике чисел, о Прометее, Зевсе и Орле заставили его видоизменить последнюю строку четверостишия РККА:

По знаком Близнецов рождённый,
Твой номер будет 22.
Беги, беги, освобождённый,
Но убежишь ли от Орла?!

Многозначительно, не правда ли? Убежит?

Через неделю был Кросс Нации, и там он взял своё золото. После награждения пошёл через тургеневские места. На подвесном мосту через Орлик решил запечатлеть себя для истории – на фоне проплывающих облаков и зеленовато-золотых деревьев, с золотом на груди. Вернувшись домой, на своей странице разместил свежие фотографии, без слов, так как ничего хорошего не придумалось. Но текст всё же приложится к ним: проснувшись около полуночи, Ветров понял, в каком направлении нужно идти: серебро и золото. И явилось хокку:

Вечерней луны СЕРЕБРО вдоль берега тёмной реки
Сменилось полуденным ЗОЛОТОМ Парка Победы –
То ветер отчаянный лета осеннего пишет картины.
 

Глава 9.
ГРОЗА И ГЛАЗА

В пятницу урок по «Бедной Лизе» проходил в холодном кабинете первого этажа. На доске была загадка, состоящая из двух частей: слева две тучи и между ними молния; справа глаза, между ними стрелка, направленная вниз. А вопрос к загадке был таков: «Что быстрее?»

На уроке не было ни Зои, ни Кассандры, ни Сафо. Только после совсем понятных подсказок Тимур стал догадываться, однако смутно. Ветров предложил посмотреть текст, и ученики нашли зашифрованный фрагмент. Алла прочла ту часть, в которой содержалась разгадка, и Тимур ответил на вопрос.

Во время урока сидящие за последней партой Кстыв и Станич часто посмеивались, а сидящий перед ними Триас оборачивался и пытался увидеть свою спину. Ветров сделал им замечание и предупредил, что если они здесь намусорят, то будут весь кабинет подметать и мыть. Кстыв и Станич выразили понимание и успокоились.

Когда урок закончился, они быстро ушли, а Триас принялся отряхиваться: на спине у него были бумажки. Ветров сказал Тимуру, чтобы тот передал Кстыву и Станичу приказ вернуться. Но они не вернулись.

В понедельник был урок в первом кабинете, и опять не было трёх девиц, но Кстыв и Станич были на месте и даже, прежде чем войти, поздоровались с Ветровым. Он им не ответил. После звонка он вышел из-за учительских столов и, опершись на них локтями, встал перед учениками по центру.

– Сейчас будет восстановлена справедливость, – начал он. – Я поступлю милосердно: предлагаю Кстыву и Станичу встать и извиниться перед Триасом. Я жду.

Они не встали, а Триаса это предложение удивило.

– Хорошо, – продолжил Ветров. – Вообще-то, Триас, на прошлом уроке тебе можно было встать и врубить тем, кто тебя унижал. – Триас опустил голову, Кстыв улыбнулся. – Это же унижение, ты имел право ударить. И это было бы по-мужски. Но есть и другое: обидев тебя на моём уроке, в моём присутствии, они и меня оскорбили. Не хотите извиняться? Тогда можете потом жаловаться, плакать сколько угодно, а я сейчас сделаю то, что должен. Мне очень не хочется это делать, но... И плевать мне на то, что вы потом будете рассказывать, я поступлю по закону чести. Знаете, что такое честь?.. – Они молчали. – Девочки, вы не должны этого видеть, выйдите, пожалуйста. Только возьмите с собой книги.

Аполлония, Камаэ и Алла вышли.

– Откройте учебники на странице 131, – сказал Ветров оставшимся и сделал паузу. – Открыли? Хорошо. Тимур, читай «Светлану» – громко, чётко, с расстановкой. И не обращай внимания на то, что я буду делать.

– Хорошо, – ответил Тимур. – Начинать?

– Да, – сказал Ветров и пошёл к своему столу.

Девушки начали бросать за ворота башмачок, а Ветров со своего стола взял кипу своих папок и учебник и, пройдя мимо всех мальчиков, сел за парту, что позади Кстыва и Станича. Там он стал рвать бумагу.

Кстыву со Станичем стало неловко, они как-то боком, мельком пытались посматривать на учителя, но не оборачивались и делали вид, что следят за читающим текст. А Тимур читал громко. Вот уже… за Светланой приехал… жених, и от копыт коней над санями поднимается вьюга…

В это время Ветров стал осыпать наглецов бумажным снегом: на плечи, на спину, даже на голову. Они не посмели стряхивать «снежинки» – так и сидели, как новогодние ёлки… Но вот уж голубок вспорхнул… Ветров встал и пошёл за свой стол, только тогда они принялись тихонько друг с друга снимать украшения и бережно складывать их на свою парту.

После чтения Ветров поблагодарил Тимура и впустил девочек. Ученики с учителем обсудили смыслы баллады, в предпоследней строфе нашли ответ на вопрос «Чего хочет и не хочет автор?», и на дом Ветров задал выучить отрывок.


Глава 10.
ДЕНЬ МУЧИТЕЛЯ

Ещё в августе стало понятно, что никакой гармоничной, совместной работы с опекуншами шестой группы не получится. Обыкновенное предложение по уборке и ремонту кабинета натолкнулось на возмущение. Но ноль только для обычного человека является нулём, необычный и в нём усмотрит единицу… На первом в этом учебном году собрании Ветров пытался наладить то, что никак не хотело налаживаться. Возмущений не было, но это не означало, что они не могут тут же появиться за спиной. И понеслось…

Ветров учил детей быть бойцами, сражаться и добиваться результата. Каждый урок должен быть поединком, в котором ты должен победить. К нему нужно быть готовым. Трудиться нужно! А ученики шестой группы, его группы ныли, ныли и ныли… Ох уж эти новенькие!

– Ой, мама, он мне опять двойку поставил.

– Ой, деточка, какой негодяй! Ведь ты так готовилась! Так готовилась! Ты всё знала. Ну, как минимум на «четыре».

Примерно такие, вероятно, были диалоги по телефону в коридоре института после уроков Ветрова. И это ещё в комплементарном виде! Чуть перемена – сразу к телефону. И давай ныть! Это легче, чем трудиться. Но тут принципиальный учитель нарисовался…


Опекунши с днём учителя магистра Ветрова поздравили по-разному… Шиплявская, после того как Астя получила двойку, явилась в институт с письменными жалобами и клеветой, и декан вызывал Ветрова в свой кабинет для объяснений. 6 октября в чате с опекуншами Ветров ответил на поздравления:

«Здравствуйте, товарищи. Спасибо за поздравления. Мы не часто встречаемся, а сказать вам сейчас нужно много – но не проводить же ради этого собрание... Вот и решил сегодня написать вам пространно и в то же время предельно точно. Не знаю, получится ли, но назад уж пути нет. Только вперёд!

Понимаю, что некоторые из вас сейчас настороженно и даже сочувствующе читают сие послание, – не переживайте за меня: всё, что будет сказано, будет сказано честно, а значит, в конце концов всё будет хорошо.

Работа учителя в наше время и лёгкая, и сложная. С детьми работается легко и приятно. С некоторыми родителями тоже (извините, но я обещал говорить только правду). В чём же трудность нашей во всех смыслах важной работы? А в том, что иногда учить детей нам мешают или пытаются мешать. Времени много уходит на борьбу с этой мешаниной, драгоценного времени, которое можно было посвятить детям. В качестве примера скажу о себе: я человек, прошу прощения, творческий, много у меня мыслей и идей, хороших, добрых, сильных, развивающих, их вот нужно реализовывать, а приходится реагировать на ту самую мешанину. Нехорошо.

Или вот другой пример, тоже личный. Оказывается, что любая из опекунш в любое время может прийти в институт и попытаться перед деканом меня оклеветать. А мне нужно будет отвечать на клевету, да ещё и во время уроков. Удивительно! Говорить правду – это как учить детей: легко и приятно. Но лжецу доказывать, что он лжец, – дело, конечно, не из приятных. Ничего ты ему не докажешь, да и в правде твоей уже сомневаются. Слава Богу, есть у меня ученики, способные встать на защиту правды, горжусь ими. Вместе мы правдой приперли к стенке лжецов, которые вместо извинений сразу сменили тему (такие уж они изворотливые). Знаю, что они не остановятся и уже за спиной плетут новые козни, но пусть лгут дальше – им теперь поверит лишь глупец. Это хорошо, но опять вопрос во времени, в драгоценном времени.

Товарищи, давайте будем ценить наше время. У нас не всегда будет возможность так близко и открыто общаться – не упустим же её!»

Это была последняя попытка искренностью что-то изменить. Её поняли по-разному… Шиплявская в чате опекунш с учителем стала писать всякий вздор, её цель была понятна. Ветрову после её лжи нужны были от неё только извинения, но их, конечно, ждать было напрасно.

А тем временем добросердечное послание скопировалось и отправилось в департамент по надзору за учителями, и через несколько дней Ветров был вызван в кабинет декана. 14 октября, в Покров, он опишет этот день так:

«Восемь вечера. Не знаю, получится ли теперь побывать в Пронино, побегать там... Сегодня опять был "насыщенный" день, опять в кабинете декана... Ильинская сорвалась: уж очень много ей достаётся за меня. Змеи постарались. Решили стереть меня в порошок. А не з...ся ли? Посмотрим. Хочется пойти к К-ву, но стоит ли? Чем он поможет? Гм, не лучше ли сразу к П-ну? Потеряю работу? Не знаю, пусть судьба сама решит – самоустраняюсь.

А на уроках сегодня говорил о взрослых, о маленьком принце, об огромных возможностях, о древнерусских воинах, о Кожемяке, о Чацком наконец. Да, о слабом герое Чацком. Зоя, кстати, сегодня вернулась после болезни и решила сдавать экзамен по литературе. Я рад этому. Договорились заниматься по четвергам. Не помешают ли сиим планам змеи проклятые? Кажется, я нужен детям, а посему нужно взвесить решение – хорошо, что не написал сгоряча заявление.

Снег был сегодня – крупный, мокрый. Покрыл весь сад. Дети на уроке восторженно смотрели. Я тоже. А потом их одёргивал – совсем как взрослый! Надо было позволить им прижаться к окнам носами. Сейчас это понял. Поздновато. Но не плохой я учитель; и, думается, послужу ещё стране-родине – этой огромной спящей царевне. А заметит ли она меня? Да это и не важно. Главное, чтобы улыбнулась, увидев детей с прижатыми к окнам носами».

Ильинская запретила Ветрову писать опекуншам сообщения, и на следующий день, когда в чате произошло столкновение сторон, он молчал. Трубецкая выступила в защиту руководителя группы, и её слова поддержали несколько человек, но тут вмешалась Швондерс и стала спорить. Ветров, удивляясь её словам, должен был мысленно признать: «Фамилия всё же взяла своё». Позже с пространным сообщением и выпадом против Ветрова в чате выскочила и Шиплявская.

Утром следующего дня Ветрова опять оторвут от уроков. В кабинете декана он увидит всё ту же гадюку Шиплявскую, которая в чём-то его будет обвинять, а он скажет:

– В чём же я неправ? В том, что лжеца назвал лжецом и этот лжец, прежде чем меня о чём-то спрашивать, должен извиниться? Я от вас требую извинений, причём не личных, а перед всеми учителями и учениками института. Только тогда я готов простить.

Однако вместо извинений были обвинения, и Ветров в негодовании уйдёт не попрощавшись. Жаль, что не оказалось под рукой чернильницы… Шиплявская была неудовлетворена и решила добить «раненого»: в чате с ним стала агитировать других встать на её сторону и расправиться с руководителем группы (она знала, что Ветров будет видеть её слова, и, наверное, цель её была именно в этом – в том, чтобы у него сдали нервы), но у Ветрова нашлись заступницы, которые её вежливо попросили перестать «кудахтать», и «курица» была вынуждена закончить голосование по свержению Ветрова.

Он не слишком радовался, однако и не очень огорчался: ещё неделю назад он записал в дневник, чтобы не забыть, так внезапно появившуюся свою молитву: «Господи, помоги не возгордиться. Но и не дай потерять гордость». Готов он был к любому исходу, но на уроке, когда всё объяснял ученикам и тем самым прощался с ними, он увидел слёзы, и слёзы детей не позволили ему уйти без боя.

Многие ученики поддержали его. Приятно было открыть лежащий на столе журнал и обнаружить там записку со словами «Константин Михайлович, вы самый лучший учитель». Приятно было слышать от некоторых опекунш, что их ребёнок плачет и просит заступиться за учителя, жалко, конечно, но и приятно ему было, он ведь тоже к ним привязался. Да и любит, и уже признался им в этом.

Несколько дней спустя он узнал, что у Шиплявских ничего не получилось: комитет по надзору не увидел в сообщении учителя ничего возмутительного и оскорбительного, а аудиопослание к губернатору в исполнении подруги Шиплявской, главной статьёй которого было обвинение магистра в том, что он «на уроках русского языка о каком-то Пушкине рассказывает», к делу против Ветрова приложить не осмелились. Ветров, разумеется, удивился такому исходу. Он не мог не попытаться представить эту обвиняющую его даму, и почему-то ему виделось нечто бесформенное, расплывшееся по дивану, со ртом, из которого доносились те самые слова о Пушкине: «…о каком-то Пушкине рассказывает!» Обвиняло это нечто Ветрова и в принципиальности, но безрезультатно.

На собрании, на котором опекунши и руководство института определяли судьбу Ветрова, Шиплявская выложила свой единственный «козырь».

– Он не идёт на контакт, – заявила она.

– Какой хоть вам «контакт» нужен? – обернувшись к ней, легко перебила её карту Трубецкая и улыбнулась, и Шиплявская умолкла.

Всё решилось окончательно: сторонницы Ветрова отстояли магистра. Но радоваться было некогда: надо было работать. Ветров опять проявил принципиальность: теперь он не собирался быть в чатах или группах со своими противниками и вышел из них. А для друзей были созданы новые группы – так появилась «Творческая группа». Чтобы в неё вступил ученик, его опекунша должна была сказать магистру, что доверяет ему. Требования эти распространились и на тех, в чьём доверии Ветров не сомневался: он ведь принципиальный!

 
Глава 11.
ТАЙНА ПЕРВОГО КАБИНЕТА

«Есть, конечно, что-то невыразимое. Оно показывает себя; это – мистическое». Помните слова «Логико-философского трактата»? Так вот в философском институте тоже должно было быть что-то невыразимое, что-то таинственное, и оно, конечно, было в первом кабинете… А где же ему ещё быть! Хотите узнать тайну первого кабинета? Сейчас я всё расскажу.

 «Тайна первого кабинета» – такую тему дал магистр Ветров шестой группе для создания текста. Тексты получились интересные, но кто-то видел лишь плохое: например, Чупырь тайну обнаружил в том, что под партами и стульями много прикреплённых жвачек; он даже вычислил их массу – несколько тонн. И мусор, сказал, часто валяется, – в общем, нечисто в кабинете, в том и тайна. «А он прикладывал ли руку к наведению порядка?» – пытался вспомнить, читая его текст, Ветров. И ничего не вспомнил, но в памяти обнаружился не один эпизод со вкладом Чупыря в загрязнение кабинета. Тут-то можно было и загрустить, но много хорошего, позитивного, фантастически позитивного увидел Ветров в других работах. Версии о таинственном в основном исходили из существования в кабинете потайной комнаты. Она находится в конце кабинета – слева, за той дверью, откуда… Больше не скажу, пусть это пока останется секретом.


Глава 12.
ЦАРЕВНА-ЛЕБЕДЬ

В ясное субботнее утро 19 октября Ветров вывел формулу настоящей любви: я абсолютно владею тобой, ты абсолютно владеешь мной; власти нет, есть любовь. 

Вечером же в ВК-группе он делится с учениками седьмой группы волнующими его сокровенными мыслями: «Здравствуйте, ребята. А я всё о том думаю... И вот что надумал: там удар противника попадает в крест (священный предмет), а здесь – в крестец (сакральную, священную кость). В священное бьют басурмане (вспомните стихи Лермонтова: "Вот затрещали барабаны – / И отступили басурманы", русский солдат называет так французов...), нечестивые всегда хотят разрушить праведное, святое. Но и там и там будет ответный удар...»

В надвигающуюся ночь ему приснится сон: держит он в руках гусыню белую. Бережно, по-дружески. Она покорна и красива. Лёгкое тело, мягкий нежный пух… «Царевна-лебедь?» – подумает он, проснувшись.

В воскресенье он всё размышлял о ритме, искал его, повторяя: «Ритм, мне нужен ритм». Брался продолжать стихи на тему «Н. Н., спалённая пожаром, французу отдалась» и не смог. Задумался об идее – и её нет! Задумался о том, что порождает что: ритм идею или наоборот? Но ни ритма, ни идеи! Но что-то такое было, что пока себя явно не обнаруживало…

А к 3 ноября и оно снимет скрывающие лице покровы, и в дневнике напишутся такие слова:

«Её можно потерять, но нельзя найти. Она может быть, её может не быть. Её можно продать, но нельзя купить. Её можно запятнать, её можно отстоять. Её можно отдать, можно иметь. Её можно защитить, её можно сберечь…

Пушкин и Лермонтов. Пушкин и Калашников. Наташа и Алёна – противоположности, в остальном всё так же. Пишу! И завтра буду писать: может, даже и в самой Москве. Поедем на семинар по айкидо».

Однако ночью и утром был такой снегопад, что семинар пришлось пропустить: они уже выехали на машине из города, но, остановившись и посовещавшись, решили вернуться. Не увидел в День народного единства Ветров Москвы – на диване писал продолжение поэмы.


Глава 13.
ГОРЕ ОТ УМА И ПРАВО НА ОШИБКУ

После осенних каникул из командировки вернулась Кассандра и принесла Ветрову сочинение на тему «Умён ли Чацкий?». Оно было выполнено красиво: на альбомном листе, с иллюстрациями. В сочинении она спорит с ККА, считающим, что Чацкий глуп. Аргументирует альтернативное мнение тем, что Чацкий не остался с Фамусовыми, а уехал и что если бы Чацкий был глуп, то смысл произведения был бы потерян: «Ведь если бы не ум, то не было бы и горя». Однако она должна была признать, что гением он не был.

Ветров прочитал, поставил в журнал «пять» и на следующий день сказал ей об этом, спорить он не стал и ничего больше не сказал: для него этот вопрос был уже решён в холодном кабинете первого этажа…

Это было недели две тому назад. В холоде писали сочинение по «Горю от ума». После урока Зоя задержалась, и они с Ветровым наконец-то хоть немного поговорили. Ветров хотел узнать, что она думает насчёт ума Чацкого. Умён ли Чацкий, если так ошибается? И он сам отвечает за неё: «А только умный и может ошибаться!» Она согласна. Ветрову кажется, что Зоя понимает его скрытые смыслы. Они думают одинаково – и это был уже выход за пределы «Найди», что Ветрова, безусловно, обрадовало. Она улыбается. И в этой радости они расстаются.

Какую же тему она выбрала? Ветров открывает её тетрадь и видит: «Как могла так ошибиться Софья?» Она будет защищать её!


Глава 14.
ФИГУРАЛЬНО, ИЛИ МЫШЕЛОВКА

Урок по «Гамлету». Доска расписана вопросами и загадками, сама тема – загадка: после «Акт 3» с точкой на конце расположены пустые клетки девятибуквенного слова (по-видимому, название акта), а ниже две фразы в виде вопроса и ответа: «Но как это понимать? Фигурально».

К концу урока большая часть загадок и вопросов была перечёркнута, в том числе вопрос «Так любил или не любил?» с прикреплённым к нему неравенством «1>40000». Это Зоя с ним расправилась. (Дорогой читатель, догадайтесь, что перечёркнуто? Кстати сказать, слово темы тоже было к тому моменту разгадано, но буквы его остались невписанными.)

Ветров подводит итоги, выставляет оценки и вдруг говорит:

– Шебо сегодня ничего не сказал… Вот вопрос остался. – И он указал на «Что в пакете?».

Шебо замялся, но тут звенит звонок…

– Ну что ж, читай тогда последнюю загадку, – сказал ему с печалью Ветров. Она располагалась вверху левой створки доски, рядом с учителем.
 
Шебо улыбнулся и произнёс:

– Мне и в этом Небо помогло.

На следующий день в дневнике Ветров отметит:

«"Гамлет" – это глубина, в которой можно утонуть.

Прошла первая неделя после каникул. Уроки по "Гамлету" перекрывают другие воспоминания. Хорошо поработали. Но когда же доберусь я до поэмы? Пока не решаюсь продолжать: не готов».

После изучения «Гамлета» Сафо принесла Ветрову свои 11 загадок, перед следующим уроком он показал ей разгадки, – с одной только не справился: думал, что нарисован сыр, а это оказалась губка…


Глава 15.
ТВОРЧЕСКАЯ ГРУППА

Границы моего языка означают границы моего мира… Творческая группа под руководством Ветрова не должна была иметь границ!

15 ноября в группе появилось задание по русскому языку: «Используя пять слов: СОЛНЦЕ, ЛАДОНЬ, КУЛАК, ПОРОХ, ОГОНЬ – нужно составить 5 связанных друг с другом предложений – текст. Вот так. (Дальше следуют символы пяти элементов; символом пороха оказалось многоточие…)  Можно и песню придумать». И в скобках создатель группы добавил: «Это не шутка».

Задание вызвало в группе диалог двух лиц:

– Песня «Кукушка»? – спросила Ната у магистра.

– Есть такая песня, – ответил Ветров. – Но вам нужно придумать свой текст, свою «Кукушку», ну или какую-нибудь другую. С этими словами можно много чего придумать!


И хорошие тексты получились у некоторых! Ветров был доволен, и через несколько дней на вопрос Савла (одного из тех, кто принёс на урок собственную «Кукушку», понравившуюся магистру) о домашнем задании в группе явился ответ: «Сейчас я потру ладони и что-нибудь придумаю… Да вот, собственно, и огонь: напишите-ка небольшое письмо псарю Парамону или его господину – Кириле Петровичу». И ученики в письмах отчитали и Парамона, и его господина, всё им припомнили!

«Дубровский» был в самом разгаре изучения, когда Ветров предложил нарисовать два рисунка: он будет рисовать на доске, а они в тетрадях. И они нарисовали. И там и там была беседка; на первом рисунке было большое дерево с дуплом, на втором – фейерверки, озеро, лодки, острова, ракета; на первом возле беседки лежало одинокое кольцо, на втором было два кольца.

Но вечно изучать «Дубровского» невозможно, и к последнему уроку учитель предложил ученикам написать письмо Маше и сказал, что опять поработает почтальоном и письма непременно передаст ей в руки, не через кого-то, и никакие мальчишки не помешают ему этого сделать. Письма ребята написали трогательные, сочувственные, а у некоторых получились и очень грустные, например у Хельги.

Тогда пришло время для стихов. В группе стали появляться части четверостиший, которые, конечно же, нужно было дописать. Например, такое:

У озера князя сидела………..
………………………….к лету.
Верейский……………………..
…………………………ракету.

И самое печальное, но оно благодаря творческой силе могло лишиться этой печали. Всё зависело от автора! Это были такие стихи:

А что же случилось с чернильницей нашей?
………………………………………………...
…………………………………………Маша
………………………………………………...

Некоторые ученики явили достойные ответы на такой, казалось бы, трудный вопрос.


Глава 16.
ТЕБЯ ПЧЕЛА КУСАЛА В ДЕКАБРЕ?

2 декабря была раскрыта одна из тайн первого кабинета. На перемене, когда многие ученики находились в его просторах, вдруг вылетела пчела! Девочки стали попискивать, некоторые мальчики – покрикивать, а учитель сказал им, что она не укусит, если её не трогать, если на неё не нападать.

Она билась о стекло, когда к ней подошёл Ветров. Он протянул ей ладонь, и она забралась на неё и стала по ней ползать. Ветров пчелу на ладони показывал ученикам и говорил, что бояться её не надо и что пчёл он уважает, считая их благородными существами.

Шадвадцать был рядом, и ему очень захотелось подержать пчелу на своей ладони. Ветров позволил пчеле переползти. Шадвадцать стал опускать руку, и пчела поползла под рукав его рубашки… Были крики, паника и похлопывания. Пчела не могла бесконечно ползти по руке и, конечно, ответила на атаку. Таков конец её жизни.

Вечером в группе появляется фотография альбомного листа с рукописным четверостишием:

Она ползла. И в комнате янтарной
Ты руку ей даёшь, но не огонь.
Она тебя укусит, если странно
Ты превратишь в кулак свою ладонь.

После фотографии Ветров пишет:

– Добрый вечер, ребята. О ком это я?

– Добрый вечер, Константин Михайлович, о пчеле, – ответил Савл.

– Возможно, – многозначительно сказал учитель.

Спустя полчаса там появилось ещё одно рукописное четверостишие – с замазанными белым цветом некоторыми словами, под названием «Продолжение»:

Однажды утром………………готовый
Полез………………………….на заре…
«Вам нужен мёд?» – ………..из кладовой.
Тебя…………………………..в декабре?

– Задача проста: восстановить стихотворение, – пояснил Ветров.


Глава 17.
ОТ БЕСОВ К ПАМЯТНИКУ

Бесов было много, они ходили кругами, корчили рожи коням, махали руками и лапами, закрывая обзор, заглядывали в глаза… Даже кукиш под нос совали!

Ветров был, наверное, среди них главным и поэтому издевался над конями и ямщиком больше всего. Между пристяжными был коренной Тимур, его и пытался «выключить» главный бес в первую очередь. (Зри в корень, как говорится, – бесы не чуждаются человеческой мудрости.) Но ямщик Триас верёвкой продолжал погонять коней, и тройка не останавливалась. А бесы кружат и кружат. Седок Сафо уже кричит на ямщика, а тот объясняет: «Сбились мы, что делать нам?» И догадывается: уже непонятно, где они едут. А бесы радуются и водят их по сторонам…

Но несмотря ни на что лирический герой стихи дочитывает: спасены! И исполнитель роли главного беса предлагает ученикам разобрать экипаж из стульев и сесть полукругом у окна. А сам, взяв гитару, садится в центре площадки первого кабинета. Он уже несколько дней как наигрывал эту старую, известную ему ещё с армейского периода жизни композицию: она подходила и для «Бесов», и для «Памятника», и для «Однажды, в студёную зимнюю пору…», и даже для «Молитвы» Лермонтова. Сегодня он начнёт с «Бесов» и закончит «Памятником».

Теперь он – лирический герой. Трудно ему будет. Пальцы отвыкли от струн, да и стеснение, надо признать, будет: выступление с гитарой перед зрителями волновало. И ведь надо же ещё хорошо выступить! Эти мысли мешали, но он ехал и ехал, разгоняя своей тройкой бесов… Закончив, он выдохнул и сказал себе: «Смог». Поставил гитару в шкаф и предложил ученикам продолжить урок на своих местах.


Глава 18.
ПЕРЕКРЁСТОК ЧЕТЫРЁХ ДОРОГ

27 декабря был последний учебный день перед зимними каникулами. После уроков в конце первого кабинета, за составленными вместе столами, ученики шестой группы пили чай. А Ветров сидел за своим столом, временами поглядывал в окно, размышлял, что-то записывал (не «Нить» ли он заканчивал?).

Спустя какое-то время с разных сторон его стола собралась его компания. Они слушали «Куклу колдуна», «Лесника», Цоя и играли в карты. Не все были в кабинете: Ната, Лида, Шадвадцать, Есения, Кира и Ботя время от времени уходили во второй кабинет. Там играла другая музыка – попсово-танцевальная. И Плетюшкина там плясала…

А тем временем Руслан, Финист, Добрыня, Изабелла, Хельга, Зина и Ветров играли в ведьму, «домик», дурака… И пили чай. Ветрову было весело, но всё-таки некоторый осадок в «чае» остался. И вечером в творческой группе появятся рассказ Лескова «Неразменный рубль» и слова Ветрова:

«Почитайте, ребята. Я вам сегодня о нём говорил и, наверное, не случайно вспомнил этот рассказ. У меня живое представление, а у вас? Так вот если представить, что мальчик Николай – это я, а сегодняшний институтский день – это мой сон, то кто же тогда будет человеком в жилете со стекляшками?»

Но до Нового года ему никто не ответил. И после. Только в первый учебный день 2055 года Финист и Руслан назвали ему того человека.

 – А почему тогда не написали? – спросил Ветров, сделав ударение на слове «тогда».

– Извините, не подумали, что нужно ответить, – сказал Руслан.


Глава 19.
МОЯ МОСКВА

Две работы – «Моя Москва» и «Нить» – шли с перебоями (то одно писалось, то другое, то всё терялось), надо было выбирать последовательность, и 22 декабря Ветров её определил: до Нового года закончить «Нить», а в новом году явить «Москву». 30 декабря он захотел открыть первую тетрадь Дневника (совершенно случайно!) – и что же он там увидел? Слова бабушки Нади: «Иди по ниточке…» И он пошёл. Написал предисловие к повести, которая через день, за несколько часов до Нового года, была опубликована.

В первый день 2055 года Ветров ещё не мог сосредоточиться на «Москве», только вчера он закончил «Нить». Вечером второго уже пишет в дневнике: «Дома сижу. Но работа идёт – не сидит». На третий день, 3 января, вечером, он сам себя спрашивает: «Но что моя Москва?» – и отвечает: «Она рисуется, но как-то вяло. Хотя кое-что вырисовывается из того, что не ожидалось: Москва – Татьяна, Ольга – Петербург... Как же не ожидалось? Это и глупцу понятно. Две сестры. Горящую не сжечь. Луну можно сжечь, Солнце – нет. Так, это ясно, и солнце уж не так опасно… Два креста: на дуэлях. И у Москвы во сне должно быть два. Но как? Южный Крест я поставлю, а северный – какой? Хотя… У Степана – два: кленовый и медный. У Пушкина один – крестец. Нужен ли второй?»

Шестого января Ветров выполнил план каникул: «Мою Москву» он вывел «в свет».

В дневнике он пишет: «Однако ждать славы не приходится: во время власти картинки слово воспринимается в исключительных случаях, чрезвычайных, я бы сказал… И, может быть, единственных?..

Но печалиться не стоит. Мне нравится моя Москва. И это пока самое главное».

12 января в дневнике Ветрова появляется следующая запись: «…Онегин – с Ленским взаперти. Можно было и так закончить моё вчерашне-позавчерашнее стихотворение. Это всё Зоя! Из-за неё пишу и пишу. Но хорошо. Пусть так, то есть никак.

Вчера продолжил путь Мартина Идена: отправил «Мою Москву» и «Найди» в редакции нескольких журналов. Посмотрим, что получится… Хотя если стал на путь Мартина, то… Исход ясен? Почти».


17 января на уроке в седьмой группе решался вопрос, есть ли у учителя ученики. Три человека выполнили то задание, которое всё и решало. Оно было и секретным, и несекретным одновременно. Если есть настоящие ученики, то они знают ответ, а если нет, то… Это «нет» было страшным, но и к нему, казалось, Ветров был готов. Решительно прочитав ответы, он понял: этому «нет» не бывать, и был рад за своих учеников.

Вопрос выглядел так: «Какой известный поединок напоминает бой Калашникова и царского опричника и чем?»

«Бой Калашникова и царского опричника, – пишет Нина, – напоминает поединок Пушкина. Они похожи тем, что в них отстаивалась честь главных героев и что противник напал первым, но героя что-то защитило». «Будем работать дальше», – думает Ветров.

Вечером он решил отчитаться (ну или отписаться) в дневнике: «Произведения мои не читают – это значит, что я плохой писатель? Возможно. Но это меня не остановит. Всё будет по Божьей воле. С девятой группой читаем «Бородино», решил, по традиции, всех спросить – и уже два дня мы были в перестрелке… В понедельник будет третий.

С седьмой группой было устал, но после контрольной по русской литературе с 31-м вопросом из цикла «Есть ли у учителя ученики?» на тему соответствия поединка Калашникова и дуэли Пушкина успокоился: как минимум три ученика имеются (Нина, Марина и Арсен)».


Глава 20.
НЕ БЫВАТЬ ЭТОМУ!

21 января Ветров дописал «Смерть поэта» – свой «Памятник». И бесстрашно опубликовал. В дневнике он отметил: «А в институте был репетиционный экзамен. И госпожа С. была с нами. Хороший сегодня день, светлый. Да, несколько грустный, но не трусливый.

Сегодня пришли те слова, которые сменили промежуточные, подменные, наёмные, так сказать. Всё стало на свои места. А последние слова «останется один» реализовались спустя… Сколько? Восемь лет? Вот как бывает. А в воскресенье Зоя прислала мне своё «Бородино», и мне оно очень понравилось. Мне всё нравится, что она делает. И вообще, я, наверное, люблю её. Но та ли это любовь и к чему она приведёт?.. Ответ есть: он в последней строке. Покой и воля».

Тот, кто его воздвиг, конечно же, не оставит без внимания его «Памятник» и ответит на бунт хитро, как всегда. Бунт героя – да вы что! Он не допускает никакого своеволия, только страх и трепет ему годны. Ещё и рулеточным игроком обозвал! Какой наглец! Получишь ты, господин Ветров, удар там, где не ожидаешь. И не один. Хотя… Есть и Другая. Заступница его. Он чувствовал порой её заботу. Он не соответствовал ей, падал, но Она его не бросала, всегда была рядом. И просить того Тирана будет, чтобы смягчил ему наказание за бунт. Она незрима, но Ветрову кажется, что он видел Её… и не раз. Однажды это было неподалёку от Ливен. Там святой источник есть с иконой. Но об этом после…

В предпоследний четверг января ученикам шестой группы Ветров расскажет о блокаде Ленинграда, о Татьяне Гнедич и предложит выучить её стихи и выложить в институтскую группу. Он не пообещает никакой выгоды за чтение (то есть пятёрку), и никто не откликнется, кроме Хельги, которая, однако, получив лист со стихами, как что-то пугающее и неприятное со смехом перекинет его соседке по парте Боте, а та, так же в игривом страхе, кинет уже помятый лист со стихами ей.

– Ладно, – скажет Ветров, в негодовании забирая лист. – Раз нет у нас… я возьмусь за это дело. Сам сделаю.

Потом он говорил о Родине, о том, что он готов сделать для неё, о том, что сделает, если она ему скажет, о том, что жизнь отдаст, если потребует… Он думал, что кто-то всё же придёт к нему, ведь это был только первый урок. Но никто не подошёл. И после последнего урока он задержал группу для продолжения разговора. Напоминал ли он тогда Данко? Да, напоминал. Вывел ли он их? Нет, не вывел. Но сердце достал. И показал. А их назвал бессердечными и сказал: «Идите». Некоторые посмотрели друг на друга и засмеялись. И ушли. И, идя по коридору, хихикали и радостно кричали.
Перед тем как уйти, они, как обычно, прощались с учителем и, попрощавшись, удивлялись, что он им ничего не отвечал.

Ночь с четверга на пятницу, разумеется, была без сна. Утром с тяжёлой головой и тяжёлыми мыслями Ветров побрёл в институт, он ещё ждал чего-то от них. Раскаяния, наверное. Он помнил понимающие, добрые глаза Финиста, но почему он тоже ушёл? Почему ничего не сказал, кроме скромного «до свидания»?

Они приходили, здоровались, а он им не отвечал, многие молча удивлялись молчанию учителя. До Руслана наконец-то дошло, перед уроком он подошёл к Ветрову и со слезами на глазах извинился. Ветров не мог понять, почему и они – его ученики – ушли. И только сейчас начинают что-то понимать… Как можно было не почувствовать этой боли?! Открытого сердца… Он забыл тогда легенду, в которой рассказывается, что можно не только не почувствовать, но и наступить на него…

На уроке он сначала говорил о Донбассе и о том, как несколько лет назад приезжал в Москву главный немец Шольц и во время пресс-конференции с Путиным хихикал над геноцидом Донбасса. Ветров рассказал о соответствующих, так глубоко чувствующих нерв этого эпизода жизни стихах Ю. Мориц и потом дал ученикам какую-то самостоятельную работу, а сам сел за стол и едва успевал записывать поток обрывков мыслей:

Ну и пусть душа говорит, я не скрою
Всё, что в ней, то скажет сейчас своё слово…

Стёрта память, что делать с этим?
...не заменишь приветом.

Ты зачем боролся со змеёю тошной
И рубил её? Оказался брошен…
Белый лист с «Чёрным городом» в кабинете тёплом…

И стихи твои, что писаны кровью,
Под хи-хи полетят к соседу… Больно…

Но поэт поэта понимает болью…

Видеть это и призвать к ответу?
Но кого винить в ситуации этой?

Не грусти, Татьяна, я не сдамся, к лету
Обещаю решить я задачу эту…

Доросли потомки до сытости звонкой,
И швыряют стихи, и хихикают Шольцем…

Говори в сердцах: «Вы бездушные дети».
«До свидания» – да, и разрыв не заметят!

Что ж, не видно – как разрывается сердце?
И смешки, и кивания в сторону – немцы???

Говорил про хихиканье наглого Шольца
(Эх, разбить бы эту довольную морду!)
На вопрос ему по геноциду Донбасса –
Получил хи-хи ты в любимом классе.

Раз читать нельзя «стихи моей мамы»,
То листок с «Чёрным городом» Гнедич Татьяны…
Ты соседу кидай с троекратным хи-хи…
…полетели стихи.

Веселись, дитя, по утрам ешь кашу,
Одевайся по моде в восхищении нашем…

Ты концом души сердце три на тёрке,
А читать стихи будут лишь за пятёрки.

Как учить потом и зачем оставаться?
Говорить с ними как, – может быть, распрощаться?
Не сказав больше слов, всё равно без пользы…
Не хочу…

Но двух глаз огонь сожаления – тронет?
…
Но не в двух глазах сожаление было…


Эти обрывки мыслей он потом не захочет как-то связывать, продолжать, редактировать и вообще открывать этот сложенный вдвое листок. Многие ученики спустя какое-то время всё поймут, и всё простится (не сразу, конечно: разорвать можно быстро, а вновь связать быстро не получится); они не были бездушными, это ему так показалось тогда, они были просто запертыми, что ли. Или опрокинутыми. А то, что опрокинуто, как знал Ветров (и седьмая группа), можно поставить в правильное положение. А если заперты, то можно… Но это потом, позже, а пока Ветрову позвонила Трубецкая и спросила:

– Константин Михайлович, что-то произошло? Василий говорит, что вы не отвечаете на его «до свидания».

– Да, Елена Васильевна, выяснилось, что нет у меня учеников, – в сердцах ответил Ветров.

– Хорошо, а я думала, что-то случилось…

– Не вижу в этом ничего хорошего.

Впереди Ветрова будет ждать ещё один тяжёлый день, и только утром в субботу он запишет в дневник: «Это было 23 января. Опять четверг, опять ушли. Опять разрыв. И боль, и злость, и боль, и… Пора? Видел два варианта: Выгонск и Знаменск. Куда… полечу?»

Первые два-три дня после разрыва сердца самые трудные – это Ветров знал по своему опыту. В субботу он взялся за дело и к вечеру отредактировал контрольную работу для девятой группы, добавил несколько придуманных тут же вопросов (в третьем задании), потом сделал летучку по «Детству» Толстого, по Карлу Иванычу, с намёком на нынешнее, почитал «Преступление и наказание» – письмо Пульхерии Александровны и мысли и клятву Родиона Романовича. И решил: НЕ БЫВАТЬ ЭТОМУ!

В вечерней его записи таков первый абзац: «Вечер. Передумал я лететь: лягу в лодку, как Брюс Ли, и пусть её несёт по течению. Не без чувств, но, управляя чувствами, жить попробую. Как вода... А ветер? Не лучше ли – ветер?»


Глава 21.
ПЕРЕД ДУЭЛЬЮ

Всё проходит, да не всё забывается. И долго Ветров ещё будет помнить, как летал по кабинету никому не нужный «Чёрный город» и как «стояла блокада, стояла тьма…» Однако то воскресное «Бородино» будет живить его, и даже в пятницу… Да, вернёмся в предыдущий день.

В конце урока Ветров предупредил учеников девятой группы:

– Следующий урок у нас будет в особый день – дуэльный. Так что будьте готовы стреляться.

– С кем? – спросил кто-то.

– Со мной, конечно, – определённо ответил Ветров.

Зое после урока он сказал, что это было удивительное, прекрасное чтение, что такого он никогда не видел и не слышал.

– Я могу лучше, – сказала Зоя.

– Да куда уж лучше! – восторженно ответил Ветров.

Когда все вышли, он ещё раз напомнил ей о важности следующего урока, а она сказала, что 27 января – это её день рождения.

– Какое совпадение! – только и мог промолвить Ветров. – Поразительно.

Зоя улыбалась.

Он понял, что должен сделать ей подарок. Но что? Книгу опять? Но какую? Через какое-то время стало ясно: это должно быть письмо. Письмо с признанием, письмо, которое всё решит. Он стал думать.

И пошли стихи, отталкиваясь от ритма:

Иногда боюсь.
Иногда злюсь.
Всегда любуюсь…

Там будет и «Кино», и «Бородино», и… Больше не скажу, это их секрет… Только последнюю строку назову: «Зорко лишь… солнце».

Стихи разместились в центре сложенного вдвое листа – в его сердце. А по бокам будут отрывки из «Найди». «Читала ли она? Боюсь, что нет. Эти фрагменты должны пониматься однозначно. Знает ли она уже, кому я тогда признался и от кого услышал: «А я вас нет»? Сплетни быстро расходятся… Эти фрагменты должны быть о том, что любовь к той давно прошла и что давно уже люблю я только её».

Ветров выбрал два эпизода и аккуратно переписал их красной ручкой. Что цвет должен быть красным – это он понял сразу. А внутри, справа сверху от стихов, он написал: «Победившей ученице от улетающего и возвращающегося учителя».

Подписал он конверт просто: «Зое». Не «госпоже С.», как в прошлый раз… 


Глава 22.
ДУЭЛЬ

Перед утренней линейкой они стояли в строю друг напротив друга: между ними только ширина спортивного зала. Она – с распущенными вьющимися волосами – напряжённо смотрела в пол. Казалось, вот-вот разрыдается и убежит. Он нарушил это пространство пустоты и подошёл к ней – пусть всякие дураки что угодно думают, а он её поддержит во всём.  И пусть слова какие-то неловкие были, но они нашлись: среди шума говорящих учеников он поздоровался и сказал что-то ободряющее, она посмотрела на него и с пониманием признательно кивнула ему, он пошёл на своё место и пытался во время линейки больше на неё не смотреть, чтобы не смущать.


– В этот решающий, определяющий день всё должно решиться, – говорил Ветров ученикам в первом кабинете. – Всё тайное станет явным, и будет всё, что должно. Сегодня, ребята, 27 января – дуэльный, победный день. Александр Сергеевич в этот день окончил свой главный роман. Выстрелом окончил, победным. – Он посмотрел на Зою. – А ещё сегодня день рождения Зои. Поздравляю, Зоя! Мы тебя ценим и любим.

Ученики присоединились к поздравлениям и поаплодировали. Он сказал «мы», а так хотелось сказать «я». Так просто признаться, при всех – ну и пусть знают. Пусть все знают! Это было бы смело, по-пушкински. Но у него письмо… И это – по-пушкински. И по его.

Он раздал листы контрольной работы. Пояснил, что в третьей части нужно выбрать одну из предложенных тем и составить текст не менее чем из 8 предложений. Тем всего было 7, последняя была необычная: почему-то под номером 27 и по форме напоминала арифметическое выражение: «"Бородино" + "Песня про купца Калашникова" =?»

Он думал, когда лучше отдать ей письмо. Лучше, чтобы никто не видел, чтобы не стали потом распускать глупые сплетни. Не за себя он, конечно, боялся, а за неё.

Окончив урок, Ветров попросил Зою остаться. Кассандра и Сафо неторопливо собирались, все остальные уже вышли. Зоя сидела. Ветров сидел. Молча, ожидая выхода всех. Кассандра, понимая нежелательность присутствия и чувствуя напряжённость момента, сказала: «Сейчас мы уйдём и не будем вам мешать». Ветров промолчал, только взглянул на Зою: как она, каково ей – справится? Она, казалось, была готова.

Когда вышли последние, Ветров встал из-за стола, достал из портфеля конверт.

– Зоя, только не гневайся, это тебе, – сказал он и вручил ей письмо. – С днём рождения, – продолжил он и кивнул ей.

Она взяла письмо, загадочно улыбнулась, кивнула ему в ответ и ушла.

Всё получилось.

До урока он всё думал, как она воспримет, какие слова подобрать. Он остановился на «не гневайся»: эти два слова показались такими мягкими и очаровательными, что, конечно, после них она точно не оттолкнёт его и не испугается. Так и произошло.


Тему 27 никто не выбрал… Зоя выбрала третью тему: «Верно ли Татьяна "разрешила загадку" в предположении: "Уж не пародия ли он? Ужели только подражанье?"» И Ветров увидел ответ Зои – в стихах, конечно:

Онегин не фальшивка вовсе,
Он хлад и честен, – это он.
Его душой поймут не все-все.
А знаешь, кто поймёт? Байрон!

«Неужели любит? И счастье будет…» – робко радуясь, думал Ветров. Она передумала, она теперь если и обвиняет его, то ласково: «Эх ты, Онегин, искуситель. / Запутал бедную! (Не Лизу.)» 

Вечером в дневнике появляется запись:

«Разные есть стихи. Есть такие, которые пишутся кровью.
Сегодня был в силе. Зоя пришла. Письмо отдано».

Дописав, Ветров лёг спать. Но заснуть он не смог. Всё думалось. Встал и дописал сегодняшнюю запись: «Вспомнил: у нас с Зоей книги одинаковые (ЕО), поэтому мы должны всегда понимать друг друга. Контрольную она закончила стихами, и, кажется, я их понял. "Потемно вышло, ты не видишь? / Онегин, обращаюсь я к тебе. / Ты с книги вышел? Ну, услышишь – / Ты вышел там, где родом я" – так пишет она».


Глава 23.
НАВЕРХ, НАВЕРХ ВЕДУТ СТУПЕНИ

На следующий день, утром, из темноты войдя в свет, в коридоре института он проходил через толпу учеников и учителей, волнительно предчувствовал встречу. Искал глазами её и – нашёл. Она выходила из раздевалки прямо перед ним. Она его заметила. «Здравствуй, Зоя», – сказал он. Она не повернулась, не улыбнулась, боком ответила: «Здравствуйте» – и торопливо пошла к лестнице, а затем быстро по ступеням вверх. И всё. Только «здравствуйте». Каждый шаг был мучителен, но он шёл за ней, медленно, не догоняя её, а просто за ней, потому что пока это и его маршрут. Поднимаясь, в то же время опускался на какое-то давящее дно. Она остановилась у шестого кабинета, повернулась лицом к коридору и опустила голову. Он молча, не глядя, проходил мимо неё. «И ничего не скажет?» Не скажет. Всё кончено, и всё рушится. День после дуэли…

Рядом (слева) шёл кто-то из младших мальчиков (наверное, Ис), что-то спрашивал. Ветров машинально отвечал. Жгучая боль на весь длинный коридор. Перед первым кабинетом стояли его ученики, ждали учителя, он нашёл в себе силы поздороваться и открыть кабинет.


Глава 24.
СМЕРТИ НЕТ, ИЛИ У МОСТА И ХРАМА

Это было умирание, медленное, мучительное, но умирать не хотелось, и что-то заставило его пойти на тренировку. И уже он шёл по мосту, но и давящая тоска вместе с ним шла. А в рюкзаке был блокнот, и он стал записывать. Это были даже не стихи, скорее, мысли, сопровождающиеся действиями (не считая записывания). Да, это был поток мыслей и действий: что было в мысли, то и делалось. Кто-то скажет – сумасшествие, помрачение; кто-то не скажет… Так или иначе, в старом блокноте (в центре которого была рукопись «Найди») по краям двух страниц нашлось место для всего осознанного, прочувствованного в тот вечер. Записывать он стал ещё на середине Тургеневского моста – перед тренировкой на Трудках:

Идя на тренировку по мосту,
Паденью, чтобы падать, не позволю
Свершиться. Это слабость.
И значит это – бросить тех,
Кто доверяет мне сейчас и верит.
Нет. Нет. Так не годится.
И пусть не будет счастья
Личного. Хотя…
Ведь на уроках забываю обо всём,
Летаю я, парю и над землёй, и выше –
Это ли не счастье?!
Но почему же с ним нельзя соединить
И личное?
Учитель должен быть несчастным?
Но почему?..
Я справлюсь.
Ведь миллионы страданием считают жизнь
И так живут при этом…

А на обратном пути это продолжилось уже после моста:

«Храни вас Бог» – нам пишут на плакате
У колонны…
А может, к храму подойти поближе,
Проверить, открыта ли калитка?..
И, может быть, войти и поклониться
Какому-нибудь старцу и спросить совета?
И сбросить с сердца камень, разрыдаться?
Всё в чудо верю…
Нет, не будет старца…
Быть может, я внутри себя его открою?
Но, нет, не чувствуется ничего.
Лишь опустошённость,
Тоска и маленькая сила,
Не позволяющая кончить с этим вздором.
Нет, конечно, поздно…
До девятнадцати часов сюда пускают,
А сейчас уж более восьми.
«Обеды для бездомных» – справа надпись.
«По средам, субботам»…
Сейчас как раз суббота, но уж поздно…
Домой пойду…
Но есть ли мне куда идти?
Васильевская улица – это понятно –
Куда-нибудь да выведет меня.

Вернувшись, в дневнике он сделал запись:

«1 февраля, суббота.

Я пообещал себе больше никогда на неё не злиться. Пусть останется она для меня загадкой. Не кинулась она, как Бэла, когда я летом уходил. Конечно, был я виноват и предал. Потом раскаялся, и с покаянием я повесть написал. Потом необъяснимые действия: появлялась, дразнила, ускользала, пропадала. Печорин? А я Мери? Или сатана вочеловечившийся? Думал, что играю, а вышло так, что со мной играют? Возможно. В стихи переложить сие?

Когда я уходил, не кинулась на шею мне, как Бэла…

А дальше?»

Следующая запись в дневнике датируется 15 февраля:

«А дальше было продолжение. И стихотворение несколько дней назад опубликовано. Девочки и отец одобрили его. Остальные прошли мимо. А она тоже прошла? Или не видела? Боится меня теперь, не говорит, не подходит. Ну что ж… Я обещал не злиться.

А вчера вечером в снегопад шёл на тренировку и после моста записывал на ладони мысли: «Что такое русская душа? Чем она отличается от других душ? Они внутри, в середине, а она вокруг». Это я размышлял о своей загадке: Куприн, "Поединок" – Олдингтон, "Смерть героя" – Бородин, "Расставание"».

Ну что же, Ветров! Что тебе остаётся теперь делать?! Становиться поэтом. Проклятым поэтом.


Глава 25.
У ЛАФЕТА

Голова Бэна, подпёртая правой рукой, медленно клонилась к парте. Глаза, всё реже и реже открывавшиеся, уже давно были заперты. В кабинете воцарилась ожидающая тишина: учитель, сидя и осторожно, из ящика стола доставал аркан.

Ученики внимательно, с тихой радостью наблюдали: успеет? Кто успеет? Бэн или К. М.? Обычно Бэн просыпался раньше, чем верёвка достигала цели. Однако, может, учитель хотел создать весёлую ситуацию больше, чем заарканить Бэна, и не хотел он обидеть человека, тем более дорогого ему?.. Неизвестно, но и в этот раз удача была на стороне Бэна: он открыл глаза в тот самый момент, когда аркан делал последний замах… Учитель улыбался, а верёвка, так и не исполнив своей миссии, была скручена и отправлена в потайной ящик.

Этот обыкновенный для первого урока в седьмой группе инцидент всех взбодрил, и урок продолжился.

Проблема взаимоотношений сна и Бэна решалась и другими методами. Как-то раз магистр, вспомнив о Елисее, обратился за помощью сразу к трём стихиям, и третья стихия порывисто Ветрову подсказала нужные слова:

Сон, от Бэна уходи,
Ты мальчишку отпусти,
Дай учить нам части речи
И добраться до картечи!

Вернувшись из похода, на первом уроке русского Ветров предложил ученикам списать с доски в тетради зашифрованное заклинание. С помощью третьей стихии ученики его победоносно расшифровали, а затем все встали (и улыбающийся Бэн, конечно, тоже!) и два раза произнесли его медленными, но рубяще-бодрящими ударами слов. Это подействовало: до конца урока у всех, включая Бэна, было боевое настроение.


Глава 26.
ФАТАЛИСТ, ИЛИ ОСЕЧКА

В первом кабинете, где не было Зои, шёл разговор:

– Сыграем в карты? – спросил Ветров и, хитро улыбнувшись, достал из ящика колоду.

– Давайте, – с блестящими глазами ответил Тимур, остальные насторожились.

– Во что умеете? – спросил магистр, перетасовывая карты.

– В дурака, пьяницу…

– А в ведьму?

– Умеем, – сказала с улыбкой Аполлинария.

Ветров кончил тасовать и, держа колоду в левой, правой рукой из середины достал карту, показал ребятам и спросил:

– Это она?

Ученики засмеялись и решительно покачали головами. Это была другая карта. А какая – уже трудно вспомнить…

– Мы не очень давно с некоторыми учениками из шестой группы (это было перед Новым годом) весело поиграли… – Он положил колоду на стол и продолжил: – Ладно, потом сыграем, когда дела все поделаем. Угадайте, что в чёрном ящике? – И он пошёл к ящику, который уже давно ждал его на длинном столе у двери.

– Ведьма? – хитро спросил Всеслав.

– Почти. Тоже умеющая летать…

– Опять летучка… – тяжело вздохнула Себилла и опустила голову на руки.

– Угадала, – похвалил Ветров, достал из ящика листочки и пошёл их раздавать.

В то время когда легкокрылые творения летели в руки учеников, он успел сделать обыкновенные пояснения:

– Здесь всего семь вопросов. Пять – на «пять». Подпишите фамилию – и вперёд!

Седьмой вопрос был у всех одинаков: «Какая карта лежит у меня на столе?»

Вернувшись за стол, из колоды он достал одну карту и демонстративно положил её прямо перед собой, остальные были убраны в ящик. Но какая это была карта? Неизвестно: только стол был к ней лицом к лицу.

После летучки они разбирали вопросы. Ветрову понравились ответы учеников, некоторые из них он прокомментировал. Ну а последний вопрос требовал математических расчётов. «Выиграли» две версии: по 4 голоса набрали дама пик и червонный туз.

Так кто же победил? Лежащую на столе карту учитель осторожно, так чтобы никто не увидел её лицо, положил туда, где лежали её коллеги. Эпизод с её подбрасыванием он проиллюстрировал игрой одного актёра, без неё. В другом ящике у него имелось необходимое оружие – деревянный пистолет. Не имеющие живого воображения люди сказали бы, что это просто-напросто кусок ветки с отломанным сучком под 120 градусов. А имеющие у этого пистолета видели даже и курок. Под столом было и ружьё – палка для обыкновенных людей. Однако сейчас оно без надобности : Вулич в комнате некоего майора выбрал пистолет. И Печорин уже подбросил карту… Осечка… А потом был фатальный вопрос и не менее фатальный ответ: «Тебя!»

В начале урока Ветрову было тоскливо, однако он увлёкся и на всей последующей его протяжённости почти не вспоминал свою любимую (уже не ученицу, он теперь не мог к ней относиться как к ученице), которая всё реже и реже посещала его уроки. То первое послеурочное занятие, тот счастливый вечер так и останется единственным? Он её ждал по четвергам, да и во все другие дни, хотел ей многое сказать, да и не многое, а главное, хотел всё изменить. Но она не приходила.


Глава 27.
ВЫ ЧИТАЛИ МОИ СТИХИ?

20 февраля. Тетради для творческих работ розданы. Ученики ждут слов учителя. Зоя здесь.

Ещё 17 февраля в группе Ветров предупредил: «Пройдите по сюжетной линии Печорин – Мери от начала до конца. Обратите внимание на даты. И не забудьте взять с собой книгу!» А днём 19-го добавил и фотографию страницы учебника со стихотворением «И скучно и грустно», поперёк которого лежит неизвестная игральная карта – она закрывает все строки после «А вечно любить невозможно».

В начале урока, сидя за столом, из тайного ящика он достаёт некую карту (видимо, ту самую), показывает её оборотной стороной ученикам, говорит: «Это мне» – и кладёт её в левый нагрудный карман свитера, да ещё и бережно хлопает ладонью скрытую в кармане, и даже как-то ближе к центру груди хлопает. А потом, сказав «А это вам», берёт кипу листов и раздаёт их ученикам. Каждый из них принимает два листа, скованных степлером. Вверху первого – заглавие «Бунт героев», ниже в скобках – «по мотивам "Героя нашего времени"»; ещё ниже – перечень действующих лиц: Печорин, Мери, Грушницкий, Вернер, пьяный господин; после – сцены, которых 11. Они пронумерованы, после номера в скобках указана дата - от 18 июня (сцена 1, которая начинается словами Печорина: "Княжна, вы знаете, что я над вами смеялся?..") до 13 мая (сцена 10, которая заканчивается словами Вернера: "Я предчувствую, что бедный Грушницкий будет вашей жертвой…"). Только сцена 11 без даты, и она лишь первой строкой похожа на драматическое произведение:

ГРУШНИЦКИЙ. Печорин! Давно ли здесь?

Печорин оборачивается, видит Грушницкого, который распростёр руки и готов обнять «приятеля». Некоторое время молча глядит ему в глаза. Грушницкий опускает руки, а Печорин делает движение в его сторону и, проходя мимо него, подкидывает вынутую из кармана мундира игральную карту.

Грушницкий сначала стоит в недоумении, затем поднимает карту, произносит: «Червонный туз… К чему бы это?» После некоторых раздумий обращается к зрителям: «Господа! Это ни на что не похоже. Печорина надо проучить!» Но тут Печорин возвращается: читая стихотворение «И скучно и грустно», он идёт под руку с Мери. Грушницкий, озираясь на них, уходит.

Последнее четверостишие Печорин и Мери произносят вместе.

– Откуда ты знаешь эти стихи? – спрашивает слегка удивленный Печорин.

Мери улыбается и многозначительно произносит: «Оттуда же, откуда и ты».
 

– Сочинение будет на тему: «Что делает автор и зачем ему это нужно?» Запишите, – говорит Ветров.


После урока, через полчаса, он уже пишет в группе:

«ДЗ на пятницу.

Пройдите по сюжетной линии Печорин – Мери от начала до конца. Обратите внимание на даты. И не забудьте взять с собой книгу!

Автор повторяется: а что ему ещё делать, ведь никто так и не заметил его карту. Быть может, он многозначительно выразился? Так говорит некто из вас. Решительное нет – мой ответ. Всё предельно ясно. Как в том диалоге:

– Вы Уильям Блейк? – спрашивает, наставив на него ружьё, некий мужчина в сером пальто.

– Да, сэр. Вы читали мои стихи? – отвечает он и, достав револьвер, стреляет в стремящегося его убить.

Всё это уже было, поэтому автору грустно и скучно повторяться. И он что-то меняет... Но кто заметит эти изменения? Кто увидит настоящую карту – его карту? Те, что пришли убить Уильяма Блейка? Но они же не читают его стихов! Другие? Но они тоже не читают. Как тут не загрустить...»

К этим словам он прикрепил фрагмент из соответствующего фильма Джима Джармуша – из «Мертвеца».


Глава 28.
ПОПЫТКА № 2, ИЛИ НЕ ОДИН В ПОЛЕ

– Прочёл я ваши сочинения на тему «Что делает автор и зачем ему это нужно?», – говорил Ветров на следующий день ученикам 9-й группы, – и вот что скажу: никто из вас не понял автора, не понял, что нужно, что требуется… Даже Зоя. – Он посмотрел на неё и сделал паузу. – У тебя, на мой взгляд, концовка не соответствует основной части, она как-то оторвана по смыслу… Разве не так? – Она нахмурилась, сделала движение, но не произнесла ни слова. – Все вы писали о Лермонтове, о «Герое нашего времени», но ведь перед вами был «Бунт героев»! Это другое произведение, и автор его – не Лермонтов. Не скажу кто, да это и не важно. Да, он использовал материал романа Лермонтова, но что он сделал? И зачем?.. Ладно… это произведение – сценарий. Автор его написал 2 года назад. Написал, чтобы поставить на сцене для своей группы. Нас было 6 человек: я и 5 девушек. У нас сложились интересные репетиции. Думаю, что не только мне они нравились. Я тоже играл роль, хотя одновременно был режиссёром и сценаристом. Пьяницу с красной рожей играл – не посмел я эту грубость возложить на девушек. И вот когда прошли все репетиции, когда мы были готовы выступить, я понял, что постановки не будет: наши репетиции и были целью моей работы. Остальным это было не нужно (не по этой ли причине их среди нас и не было?), а нам необходимо. Вот и всё. Ну что ж, ребята, пишите сегодняшнее число и ту же тему. Надеюсь, теперь вы справитесь с этой работой.


…На этот раз некоторые ребята порадовали: очень уж хорошо они поняли автора!

Всеслав пишет: «Можно заметить, что в данном тексте события находятся в противоположности от произведения, на котором он основан. Я думаю, что автор хотел своим текстом найти себе единомышленников… Также мы можем заметить, что он нашёл себе человека, который его понимает. Я могу предположить, что автор делает это из-за частицы жизни, которой ему не хватает».

Луис пишет: «Моё предположение, что автор пытается показать, как ложная любовь губит. Ему это нужно для того, чтобы показать и направить читателя на верный путь в любви».

Шебо пишет: «Автор написал текст «Бунт героев» для того, чтобы найти своих единомышленников. Когда он показал своё творение публике, не все прониклись его идеей, но всё же нашлись люди, которые разделили с ним интерес».

Ветров прочитал почти все сочинения и, как всегда, перед работой Зои остановил мгновение. А что у неё? Вот где концентрация волнения и страсти! Ветров открывает её тетрадь с трепетом.

«Автор в этой постановке показывает обратный ход событий, – пишет она. – Интересное решение. Для меня такой принцип останется непонятным, но, думаю, это сделано для того, чтобы олицетворить из горя счастье. Зачем? Поймёт правильно только автор. Я не собираюсь впутывать своё неверное мнение». А дальше с правой стороны написала стихи:

Поверь: для них смешон твой плач и твой укор,
С своим напевом заучённым,
Как разрумяненный трагический актёр,
Махающий мечом картонным.
М. Ю. Лермонтов

И после две длинные строки:

А туз червонный ждёт лишь угрызенья,
Но совесть блёкнет в чёрном омуте чернил.

Вот так… Сквозило обидой и болью. И какой-то обречённостью, что ли. Ветров не знал, что делать. Он зачёркивает эти последние стихи красным цветом и слева от них (на полях) снизу вверх пишет «не принимаю», а ниже пишет свои две строки (там как раз только для них и оставалось место):

Твой меч картонный не подвержен тленью
И жизнь прорубит от среди чернеющих могил.

Но уже вечер, и нужно было торопиться – он фотографирует эту страницу и отсылает ей. (Она не ответит.) Но этого мало – в группе в 19:01 появляется стихотворение «Есть ли предопределение?»:

За Лермонтова хочется порой
Мне спрятаться – пусть за его актёра:
Напудриться трагической игрой,
Мечом картонным помахать бретёру,

К червонному тузу подкинуть угрызенья
И совесть, не шутя, в чернилах утопить,
Вот только пустота зловещая на сцене...
Прощаешься не раз – но не порвётся нить.

Ах ты, Печорин! Что ж ты сделал с Мери!
В письме январском ясен красный стиль,
И не в игре червонный туз бежал за тенью,
Но тень ответила – молчанием могил.

Откуда знаю я сии стихи?
Оттуда же, откуда знаешь ты.


Глава 29.
КАРТОННЫЙ МЕЧ VS ЧЕРВОННЫЙ ТУЗ

То было в пятницу, а в понедельник перед уроком в её тетради он зачеркнёт и свои стихи (кстати сказать, с пунктуационной ошибкой) и сверху следующей страницы напишет другие строки:

Сгорит червонный туз, и будет воскресенье,
И совесть не поблёкнет в пламени чернил:
Вину свою признав, отбросивши сомненье,
Спасённым станет тот, кто грешен был.

И справа (на полях) уже сверху вниз напишет: «новый сценарий (примешь ли?)».

И ниже всю оставшуюся страницу распишет стихами Лермонтова «Есть речи – значенье…».

Для реализации всего задуманного он попросил Фурманову уступить ему свой кабинет, та по-дружески согласилась. Когда ученики вошли, он уже успел приготовить им для просмотра фрагмент из фильма «Дуэль. Пушкин – Лермонтов». На Зою смотреть было страшно (сплошной укор!), но он справился. (Она сидела к нему боком, так как в этом кабинете учительский стол стоял не прямо перед ученическими партами, а был перпендикулярен им. Это же кабинет математики!) До звонка пытался занять себя чем-то, лишь бы не думать, с чего и как начать. Всё придёт – и нужные слова, и действия. В этом он был уверен.

Прозвенел волнительный звонок. Ветров встал и неуверенным голосом начал свою речь:

– На этом уроке мы подведём итоги изучения творчества и биографии М. Ю. Лермонтова…

Себилла и Ксиома, сидящие, как обычно, за одной партой, посмеивались.

– Ну что ж, взялся махать мечом картонным, – сказал он и посмотрел на Зою, – так и буду. Зоя понимает мои слова. – Она сделала движение, хотела что-то сказать, но ничего не сказала и продолжала сидеть боком к нему. – Но мой меч картонный, возможно, разрубит то, что ни один другой не в состоянии разрубить. – Он ребром ладони небыстро, но плавно и уверенно изобразил боковой рубящий удар меча справа налево. Тело ему подчинялось. – Многим этого не понять, но я ведь учитель не для всех…

Ксиома и Себилла, переглядываясь, ехидно улыбались.

– Да, я понимаю, – обратил он свой взор на них, – вы другие, вы другим живёте. – Он вдруг почувствовал необычайную силу, и стеснение исчезло. – Но хоть чуть-чуть имейте уважения, хоть столько. – И он показал расстояние между указательным и большим пальцами левой руки – совсем ничтожное расстояние.

Себилла и Ксиома что-то почувствовали и успокоились.

Ему сейчас не хотелось торжествовать над ними, изгонять их, применять власть, не хотелось быть грубым, он просто был в силе, и эта сила была заботливой, нежной. Зоя, кажется, ощутила его заботу. Да и сама она была его оберегом: когда она рядом, не хотелось ничего дурного.


На этом уроке Ветров расскажет, чего хотел автор, хотя и нельзя это делать автору, но он же ещё и учитель! Ему можно. Тем более что он это сделает неявно, творчески. Он похвалил некоторых сочинителей, сказал, что было приятно читать их произведения, и решил внести некоторую ясность относительно последнего явления, которое слишком уж авторское, то есть не лермонтовское.

Это была игра одного актёра, но и карта была на месте, и она была подброшена Печориным. Фатальная карта, уже всё решившая. И поднята она была недоумевающим Грушницким. И сделан был акцент на точке отсчёта, к которой вернулось действие("Печорин! давно ли здесь?"), – на нулевой точке. В которой Печорин вдруг прозрел, вдруг понял, ЧТО должно быть, а чего не должно. И сделал выбор: прошёл мимо, подбросив карту. И Мери теперь знает стихи - оттуда же, откуда знаешь… Ты! Да: это Я и ТЫ.

А потом Ветров (уже не Печорин, не Грушницкий, не Мери, не Лермонтов) раздал тетради. Он хотел краем глаза понаблюдать за чувствами Зои, но отказался от этого: пусть всё будет так, как должно.

Когда тетради были ему возвращены, он сказал:

– Мы начали с лирики, потом изучили и прозу, но я хочу, чтобы творчество Лермонтова закончили стихами – другими стихами, теми, которые вы ещё не знаете. Я хочу, чтобы вы запомнили Лермонтова таким – по тем стихам, которые сейчас будете писать вместе со мной, а учить – вместе с ним. Это будет домашним заданием. Откройте тетради.  – И он стал писать на электронной доске «Есть речи – значенье…».


…Тетради уже закрыты. До конца урока остаётся 10-15 минут. Ветров включает тот самый отрывок из фильма Дениса Банникова: Грибоедов и Лермонтов – дуэль без дуэли; Лермонтов и Наташа… Ветров уже успел подготовить аудиторию к восприятию фрагмента фильма, кратко рассказав, что было до него. Там 1855 год, Россия победила в Крымской войне, на которой сражался не только Толстой, но и Лермонтов. Он жив, жив и Пушкин: он хромает, а Дантес в могиле… И Грибоедов жив. А Наталья Александровна – это дочь Пушкина.

Ветров сел за последний стол и тоже стал смотреть. Он не обращал внимания на то, что некоторые опустили головы или делали вид, что это им неинтересно, главное – они не мешали Зое.

Грибоедов здесь изображён не в лучшем свете. Почему он здесь такой шут? Потому что Нины нет? Да, а ещё это позволило режиссёру прийти к бесценным решениям… Поэтому простительно… Тем временем в кино Грибоедов уже представил аудитории продолжение своей комедии. 20 лет спустя Чацкий возвращается… 

– И он по-прежнему любит Софью? – спрашивает Наталья Александровна.

– И она его теперь должна полюбить, – добавляет Наталья Николаевна, но Грибоедов как будто не услышал их вопросов.

«Что в это время думает Зоя? – думает Ветров. – Как бы хотелось узнать. Распознала ли она мой замысел: зачем всё это? Или я уже давно стал прозрачно-навязчивым и неотвязчивым? Мучаю я её этими постоянными лирическими упрёками, зримыми и незримыми? Или наоборот? Спросить не смогу. Хотел ведь, но это было бы какое-то насилие, пусть сама всё решит. А если трусиха, то и не нужно решать».

А Грибоедов тем временем читает отрывок из продолжения, изображает героев. Игра одного актёра… Жаль, что Нины нет.


Перед следующим уроком Зоя подошла к Ветрову и попросила не спрашивать её на уроке, так как стихи она выучить не успела. Сказала, что пришлёт ему видео своего прочтения. Он ещё надеялся на что-то, несказанное слово «нет» упорно давало ему призрачную надежду. Но видео он так и не увидит…


Глава 30.
ВЫХОД ДРАКОНА

Кто его знает, в чём истинная причина, но как-то раз в конце февраля в первый кабинет была принесена «Хагакурэ» – книга Цунэтомо Ямамото. Ветров нашёл в ней несколько текстов для творческих заданий, и волею судьбы шестая группа соприкоснулись с самурайской мудростью: ученики попадали под дождь и извлекали из этого полезный урок (не к чему суетиться), формулировали древнее правило написания писем (всегда отвечай письмом на письмо, пусть и в одну строку, но чтобы не стыдно было повесить его не стену), пытались заменить фразу из четырёх слов «Сначала победи, затем сражайся» двумя словами, а также приходили к неожиданным выводам относительно известных понятий.  Например, что такое уважение к предкам? Просто ответить на этот вопрос? Не очень, скажете вы. А в «Сокрытом в листве» ответ не приходится долго искать: «В своих действиях человек должен проявлять всё лучшее, что он унаследовал от предков. Вот что такое уважение к предкам».

А седьмая группа в самом конце месяца, а именно 28 февраля, решила завершить одну восточную легенду, используя её начало. Легенда начиналась так: «Однажды в Китае жил один человек, которому нравились изображения драконов, поэтому он соответствующим образом украшал свою одежду и жилище. Его страстная любовь к драконам привлекла внимание бога драконов, и в один прекрасный день…»

Ветров читает продолжение легенды в исполнении Аниры: «…когда парень был в храме, все свечи потухли и темнота поглотила помещение. Вдруг прозвучал гонг, и из пламени единственной горящей свечи появился силуэт дракона». «Есть выход за пределы логики, – думает Ветров, – но её сюжет мне нравится, да и как-то он уж слишком реалистичен и даже пророчески реалистичен…» После текста Аниры мысли свои в её тетради он выражает двумя словами: «Продолжение будет?» Но Анира не придёт на следующий урок, и её текст останется Ветрову на память. Возможно, когда-то… из пламени единственной горящей свечи…


Глава 31.
ШУКШИН И РАЗИН, ИЛИ Я ПРИШЁЛ…

Седьмой группе к уроку нужно было прочитать «Стеньку Разина» Шукшина.

Урок должен был проходить на чужой для Ветрова, но родной для группы территории – на первом этаже. Уютный кабинет, но Ветров почему-то подумал, что все запланированные на сегодня уроки уже прошли, и после звонка сидел в своём кабинете. Только что пришедшая тишина собиралась поведать ему что-то интересное, как вдруг заиграла мелодия из «Терминатора–2» – телефонный звонок.

– Вы придёте к седьмой группе? – спросила Остапова.

– Да… сейчас, уже иду… – почти мгновенно оценив обстановку, ответил Ветров.

Поспешно он взял всё необходимое, а главное – книгу «Я пришёл дать вам волю», – и пошёл к ученикам, по дороге выстраивая в уме начало урока.

Войдя в кабинет, он увидел поливающую цветы Остапову, сказал ей «спасибо» и извинился перед ребятами за опоздание. Сев за стол, спросил о готовности к уроку. Его ученики сказали, что готовы, и он стал рассказывать о Шукшине, его творчестве, фильмах и прозе, о Степане Разине, о романе «Я пришёл…».

Только после был диалог о «Стеньке» и причём непоследовательно, то забегая вперёд, то возвращаясь назад. Но самое-то главное – произведение в произведении – обсудили полно. Куклу… Не обошли они стороной историю предательства, нашли параллели и с историей Пугачёва.

Теперь было понятно, что половина группы к уроку не готова, осталось только дать ей вольную… И когда до конца урока оставалось минут 10, Ветров раздал ребятам листочки и предложил кратко описать сюжет рассказа. Это был настолько хитрый ход, что о его хитрости сначала не подозревал и сам автор.

В конце урока Ветров ещё раз показал книгу и спросил:

– Так кто же всё-таки изображён на обложке? Разин или Шукшин?

– Оба одновременно, – ответили его ученики.

– Хорошо, ребята. К следующему уроку прочитайте этот роман. – И он повыше поднял книгу. Раздался некоторый ропот, а кто-то удивлённо улыбнулся. – Шутка. Мы должны лучше знать Шукшина, а фильмы его вы не смотрели – вот и заполним этот пробел: «Печки-лавочки» называется то кино, которое я вам рекомендую посмотреть. На следующем уроке поговорим о нём.

Ветрову кажется, что почти все рады, и они дружелюбно расстаются. Интересно, он с собой уносит больше, чем принёс? Или нет?


Глава 32.
МОЯ ЖИЗНЬ: МЕЧТА И САХАЛИН

Тема неизвестна, следующий автор тоже загадка.

И снова чёрный ящик приковал к себе внимание учеников и учителя.

– Там находится то, что не может сюда поместиться, и вообще, нет такого ящика, способного это вместить, – сказал Ветров.

– Это книга, – догадывается, не догадываясь, Шебо.

– Это «Моя жизнь», – сказал Ветров, открыл чёрный ящик и достал книгу. – Это одно из моих любимых произведений Чехова: больше всего люблю «Мою жизнь» и «Скучную историю». Грустные произведения, но грусть их светла. «Моя жизнь» – не маленькая повесть, и мы её осилим в два захода.

На этом уроке Ветров расскажет о Чехове, о Сахалине, о безразличных и невозможности там не быть для других, о Цейлоне, об «аде» и «рае». Покажет копию фотографии Чехова с мичманом Глинкой, где они держат на руках каких-то загадочных животных, купленных на Цейлоне. Животных ученики не смогут назвать, даже после подсказки: «Это помесь крысы с крокодилом, тигром и обезьяной». И Ветрову придётся самому называть эту загадочную помесь, о которой он когда-то с воодушевлением читал сказочный рассказ Киплинга.


Второй урок по Чехову был в пятом кабинете. Давно там не был Ветров. До урока он успел расписать старую знакомую доску загадками, ребусами, вопросами и выражениями.

Зоя пришла рано, читала раскрытую «Мою жизнь», изредка лишь поглядывая на доску. На уроке она разгадала загадку Ветрова о заботе доброй феи. «Удивительная девушка!» – подумал Ветров, как и герой повести Чехова.

Там Анюта, здесь Зоя… Несчастье есть. Фея есть. Только заботы нет. Учитель, врач, писатель… Ветров тоже когда-то хотел поехать на Сахалин… Правда учить детей… Но всё это осталось лишь в мечте. Всё мечта… Не разгадали ученики ту загадку: в круге написаны слова «учитель, врач, писатель», справа от круга знак равенства и слово из 5 букв. И он сам назвал это слово.

Вечером к нему явятся некоторые белые стихи, которые через три дня обретут совершенную форму. Он уже понял: что бы он ни писал, везде будет она, даже там, где её нет. Стихотворение он назовёт весьма двусмысленно – «Моя жизнь. Пролог»:

Траву съедает тля, и ржа – железо,
А жажда справедливости горит внутри.
Искать ли правду на Руси иль Русь есть правда?
Одно понятно: найден уж ответ.
Явился, чтобы кривду исправлять, и буду
Физическим трудом я хлеб свой добывать.

Учитель, врач, писатель – на доске, в загадке.
Но это там, вдали, а в жизни моей так:
Маляр среди людей и галка среди птиц,
Я – мастер декораций, иногда суфлёр.
Кому-то негодяй, а для кого-то ангел:
Смягчу я зонтика удары своим телом,
На душу сброшу птицы порванную нить.

Но, как она завязывалась, право,
Не сбивчиво смогу ли рассказать?
Сначала только Должикова должен вам представить:
Руки не подаёт и на меня не смотрит,
А взяток не берёт – дерёт как липку.
Он в Бельгии на паровозе смазчиком работал,
Теперь имения скупил, дорогу строя.
Я для него бездомный пёс и Пантелей в придачу.
А кто же я для дочери его, для Маши?

Хоть и похожа на отца, но больше в деда:
"Эй, милые! Пошли!" –
Нам, лошадям, весной и летом пела.
А осенью в Америку порхнула – на гастроли.
Меня признав ошибкой, перед тем надела
Кольцо с железными словами "Всё проходит".
И всё прошло – так что же отпускать?!
Сыграл я маленькую роль в её спектакле –
Столь жалкий эпизод в её великой жизни.
Актриса, земледелеца, теперь уже певица –
Искусство требует свободы в смене жанра…
Проходит всё, но не проходит правда,
Которая в здоровом, крепком стержне.
Её нет в докторе, и в мотыльках, и в Маше,
И не ошибкой было то, что быть должно и сбылось.
С Анютой соглашусь, пророчески назвавшей
Жизнь в Дубечне мою лишь новым испытаньем.

Теперь другой этап, и можно улыбнуться, оглянувшись:
В ту осень невесёлую солдат лимоны с чаем
И прочее съестное принесёт – дары Незримой.
А в день морозный шарфом вязаным она укроет...
О фея добрая, тебя узнал я!
Ты в ландышах пленительных блуждаешь,
Небесная... откуда ж предрассудки у тебя – земные?!
Мы как-то были рядом целый вечер,
Но не сказала ты тогда мне ни полслова.
Кого-то одного, быть может, страшно любишь
И никогда не выйдешь замуж за другого...

Ну что ж, вот жизнь моя. Не вся:
Ещё в ведре есть краска.
Крепка рука, и кисть моя легка.
У устья будущего прошлое – источник,
А настоящее решает, чему быть,
И не проходит всё впустую иль бесследно...
Последний штрих к моей картине жизни:
Мы с девочкой сестры идём к могиле,
О матери её там говорим, и фея рядом.
Обратно не спешим, всё замедляя шаг свой:
До города лишь длится счастье наше.


На следующий урок Зоя не придёт. Это был последний урок, на котором она была; после, конечно, будет ещё один, по «Собачьему сердцу», но на нём она присутствовала лишь физически: одно слово только сказала, которое скрывалось за многоточием после слов «нож в…». Слово из шести букв: четыре согласных, две гласных… Одно слово – и молчание. И после окончания урока в молчании поспешно ушла.

Чтобы поймать её, Ветров будет писать «Список 14-ти»: и пойдёт горевать от «Слова о полку Игореве» к «Светлане», от «Горя от ума» к «Гамлету», от «Дон-Жуана» к «Онегину», и «Памятник» не даст ему увидеть «Смерть Поэта», и «Герой нашего времени» преодолеет «И скучно, и грустно», потому что он теперь знает, что «Есть речи…», к которым всегда будет идти навстречу «Моя жизнь», так что пусть «Белеет парус одинокой» – и пусть найдёт он свою бурю. А где же, спросите вы, ещё одно? А вот:

Мне открывать все клеточки нельзя –
Попробуйте-ка угадать, мои друзья!

Какой хитрый повествователь, скажете вы… Да, не без этого!


Глава 33.
НЕТ ПОРТРЕТА

Портрет есть изображение человека… Кабинет тоже может быть портретом, а окно тем более. И вот однажды оказалось необходимым заполнить пустоту портрета «хозяина» первого кабинета, вместе с ним, правда…

Ко второму уроку по «Фотографии, на которой меня нет» некоторые ученики 7 группы условились принести всё необходимое для украшения окон первого кабинета: вату, пух, цветы, розетки рябины с листиками, брусничник, берёзовых углей, бумажные цветочки… и даже красную подушку! Кто-то не пришёл, кто-то не принёс… Крепка было в слове только Лира: обещанные мох и вата были в её руках, когда она величественно входила в кабинет. Мох, конечно, не совсем был мхом, но, главное, слово не оказалось пустым.

Обсуждали сюжет текста. Когда говорили о всеобщем, молчаливом уважении к учителю, учитель и ученики не могли не провести параллели с сегодняшним положением дел.

– Так было в середине XX века, – пояснял Ветров. – Сейчас у нас почти так же, – а вот лет 30 назад, то есть в 20-е годы XXI века, было не совсем так… Как сейчас помню: некоторые гадкие родители за спиной учителей поливали грязью, разносили сплетни, всякую мерзость; как к себе домой вваливались в школу – в храм знаний! – грязь несли; учитель в кабинете директора школы должен был на все их мерзкие обвинения, претензии что-то отвечать… Слушать эту мерзость… «Он на уроках русского о каком-то Пушкине рассказывает!» Гадюки! Здесь человек выковывается, а эти… Хочется сказать: прочь, хамское племя!.. Извините, ребята.

– Но вы не могли быть этому свидетелем, это было 30 лет назад, сейчас же не так, – возразила Лира.

– Я?.. Ах, да, забыл вам сказать, что родился я в XVIII веке, в 1799 году…

– Вы ровесник Пушкина? – спросил Арсен.

– Да, я его помню маленьким… Сам был таким же тогда.

– А почему тогда его портреты есть, а ваших нет? – неотступно выясняла правду Лира.

– Гм… Прогулял я тогда то время, когда приезжал художник… Да и, может, ещё не пришло оно для моего портрета… Знаете, я иногда опаздываю на тренировки, а недавно некий знакомый мастер, который, когда я только пришёл, уже выходил из зала, понял необычность ситуации и сказал мне: «У каждого своё время». Я эту фразу, думается, надолго запомню… Хотя… есть один портрет…

– А-а, тот, что Кассандра нарисовала? – вспомнила Лира.

– Ты помнишь?

– Конечно. С Пушкиным…

– Ну что ж, вот и доказательство!

– Так Пушкин там в книге!

– Он в книге… а я уже вышел. У каждого своё время.


Глава 34.
12 АПРЕЛЯ

Что есть бесконечность? В каких «формах» она проявляется? Здесь, на Земле, бесконечность времени ощутить можно, но вот бесконечность пространства… Нет, только выше, в космосе… Предлагаю продолжить разговор о времени и жизни именно там. Вы готовы? Тогда пристегните ремни.

Продолжительность жизни группы бывает разной, и, пожалуй, невозможно вывести какую-либо закономерность – нужно рассматривать каждый конкретный случай отдельно. Вот, например, «Творческая группа», как думаете, сколько может прожить? Правильно: может много, а может и мало. А может и столько, сколько должна. 12 апреля 2055 года космическое пространство «Творческой группы» лишилось последних четырёх учеников. Учитель там остался один. Почему так? Судьба, наверное. Но давайте попробуем разобраться.

Безусловно, жизнь важна во всех её проявлениях, но когда она представляет собой прямую линию, то не так привлекательна, не правда ли? Полагаю, что 12 апреля – это некий поворотный момент в истории «Творческой группы». Мы сейчас попытаемся определить, в чём именно. Но прежде я прошу вас обратить внимание на предыдущий день, может быть, с него и начался этот поворот.

Вот если вспомнить Юрия Гагарина, интересно, как он провёл день, предшествующий полёту? А ночь? Вы возразите: Ветров, в отличие от него, не знал, что будет 12 апреля! Да, не знал. Но в последнем творческом задании для синтаксического и морфологического разбора были даны такие предложения:

1. На борту сидят Васса и Танечка и строго грозят указательным пальцем.

2. А на форуме почти сразу появилось новое сообщение от Ястреба.

3. Время всегда одинаковое.


А ниже Ветров поставил подпись: «К. М., 11 апреля 2055 г., вечер».

Вроде бы ничего намекающего на завтрашний день, хотя… Утром в великую дату Ветров поздоровался в группе с ребятами и предложил им пройти «Космический диктант» – не его творение, но его задание. До вечера никто так и не ответил, хотя они видели приветствие магистра. И что? Кто-то махнул рукой и сказал…

Закончилось ли творчество после 12 апреля? А разве можно его закончить? Знаете, никогда не думал, что школа может стать кораблём. Оказалось, может. В один из весенних дней 1687 года во время урока литературы школа №… города Орла отправилась к устью реки Ориноко. Она была уже близко к Южной Америке, как вдруг разыгрался страшнейший шторм, и школа налетела на рифы… Как бы вы, дорогой читатель, могли продолжить данный сюжет? Вот выдумщик, скажете вы, и… правы не будете. Всё так и было – ученики Ветрова не дадут соврать. А что касается времени, то, да, оно всегда одинаковое. Бесконечно одинаковое.


Глава 35.
СВИНЬЯ В ЕРМОЛКЕ

Он видел её издалека: эта противная Швондерс поджидала его на пороге института.

– Здравствуйте, Константин Михайлович, – сказала она, когда он хотел пройти мимо.

– О, сегодня вежливо. А вчера по телефону я «чушь порол»…

– Да что вы… Вы вчера… в кабинете у декана обещали поставить Боте «четыре», а поставили «три»…

– Да, я поставил за две работы среднюю оценку: два и четыре делим на два – равно три. Я не только вашей Боте дал второй шанс, а всем. И всем так же выставил среднюю оценку.

– Константин Михайлович, я буду защищать свою дочь, – сказала она с вызовом.

– Я тоже буду защищать своих учеников. – Принял вызов Ветров. – Как вы посмели обвинять некоторых из них в том, что из-за них ваша Ботя получила двойку?

– Ах, но как вы узнали?.. Мои слова не так передали… Исказили…

– Знаю я секрет этого искажения: совести у вас нет, – сказал Ветров и, открыв дверь, зашёл в институт.

– Ах… – начала Швондерс, увидев подходящую к двери Ильинскую, – Антонина Игоревна, можно вас…

– Господи, из-за какой-то тройки… – в негодовании произнесла Ильинская.

Это была последняя фраза, которую услышал поднимающийся наверх Ветров. (Наверное, это совпадение, но вчера Ветров опубликовал свой второй «Памятник» – «Я, каменный Гринёв, воздвигся в Белогорье…», который ещё больше, чем первый, ещё яростнее разоблачает «рулеточного игрока».)

Первый урок был с седьмой группой. В кабинет приходили девочки и мальчики. Ветров сидел за своим столом. Прозвенел звонок.

За ним пришли… Чтобы придержать гнев, он пошёл открывать окно и по пути сказал Лире: «Лира, благослови меня». Она не ответила, но эти слова, словно прохладный ветерок, благодатно остудили Ветрова.

В кабинете декана старался быть спокойным, но уже решил идти до конца в этой битве – его уже не остановить. Уйти красиво – как вариант победы. Но для этого необходимо самообладание.

Швондерс сидела с левой стороны стола декана. Ветров сел справа и объяснил декану, чем он руководствовался, когда выставлял оценки.

– Константин Михайлович, – сказала Ильинская спокойным тоном, – прошу вас, поставьте девочке четвёрку, пусть это будет на совести… Алоизы Могаровны.

– Которой нет, – сказал Ветров.

– Что вы сказали? – переспросила Швондерс.

– Я сказал: которой нет. Совести.

– Это возмутительно! Я не буду молчать, если другие боятся! Ученики у него целый урок в углах стоят! Он заставил писать сочинение о свинстве… Он мою дочь свиньёй назвал!

– Да, – ответил Ветров, но не ей, а декану. – Так я же – Костян!..

– Так вас мама назвала, – сказала Швондерс.

– Вы свинья, – глядя в глаза, сказал ей Ветров и ушёл.

Чего ждать от Боти, если ей опекунша показывает пример, к тому же никто не отменял наследственность. Вот как плодится свинство. Оно было и прежде, только теперь стало явным, открылось.

Он понял «козырь» Швондерс, который она тайно берегла и который, однако, сыграл против неё. Вот что ей не давало покоя, и она затаилась на время. А теперь подумала, что оно настало, и этот козырь столкнёт Ветрова в пропасть…

Ту историю Ветров отлично помнил. Действительно, в прошлом году в коридоре института Ботя неожиданно для себя попалась на свинстве: учитель проходил мимо неё, когда она демонстрировала свою внутреннюю свинью. Он остановился. Увидев учителя, она была ошарашена. Ветров тоже был… удивлён. Она стала испуганно извиняться, называть его «Константином Михайловичем», а он мягко положил свою ладонь на её голову, через секунду убрал и ушёл. Она потом подходила, плакала, просила простить, и он в конце концов простил её. А эта, значит, затаилась: как же так, отличница и свинья! Какой позор! И ждала, когда выпустить жало… Хотя тогда, в октябре, уже пыталась нападать, но скрытно.

Ученики после этого неприятного случая с Ботей писали сочинение на одну из тем: «Лицемерие» или «Свинство». Хорошо написали, хорошо поняли произошедшее (многие из них были его свидетелями – там, в коридоре). Ветров тогда сказал им, что он презирает лицемеров и хамов и всех их считает трусами. И это были не пустые слова: никогда эти трусы в глаза ему не могли сказать то, что говорили за глаза. Однако он также сказал, что ошибку простить может, если только человек раскается и исправится. Не сразу это произойдёт, сразу простить подлость невозможно, но шанс он даст.

Такая была история. И вот её отголосок. Швондерс тогда он вызвал и на пороге института (там, кроме них, никого не было) сказал ей, что чувствует и думает; она сначала пыталась оправдать Ботю, но он был открыт перед нею, и она извинялась за Ботю… И даже слёзы у неё на глазах были. Ветров поверил её искренности. Затаилась… Лицемерная… Змея и свинья в одном лице.

За день до этого, после уроков, когда они с шестой группой спускались по лестнице, Шадвадцать протянул Ветрову «Робинзона Крузо» и, едва сдерживая слёзы, сказал:

– Константин Михайлович, возьмите книгу… меня мама Боти обвиняет в том, что из-за меня она получила двойку… Вы мне тогда в библиотеке дали книгу, а не ей… Она говорила, что я всё равно не читаю…

– Где она это говорила? – спросил Ветров.

– В чате.

Ветров не взял книгу и сказал:

– Не слушай её, она дура. Книгу эту я тебе дал; когда закончим изучение «Робинзона», тогда и вернёшь. Читай.

Позже ребята ему намекнули, что в чате опекунши устроили против него голосование. Он не стал спрашивать, кто победил…

Он тогда прекрасно понимал, что Швондерс не дура, а хуже. Это хитрый враг, как и Шиплявская (странно, что они не дружат), лицемерный, но он был уверен, что сможет показать пример, как бороться с такими. Кому показать? Ученикам своим, конечно. Он уже понял, что не остановится в своей решимости. И пусть это будут последние дни его пребывания в философском институте. И если так, то они непременно должны быть настоящими, которые потом будешь вспоминать с воодушевлением. Как «Песню о Соколе», например. Да, конечно, враги-то здесь женского пола, но какие есть… Главное, подняться в Небо.

Ветров возвращался к седьмой группе довольный, освобождённый. Он сказал то слово, которое вот уже несколько дней вертелось на языке. Адресат нашёлся именно тот, который и достоин его. Зайдя в кабинет и улыбнувшись девочкам, он воодушевлённо продолжил урок, который начинался так печально и волнительно. 


Глава 36.
БАСНИ

Почему пишутся басни? Наверное, из-за недостатка воображения. Ведь басня – это правда. Правда (= «но») в аллегорическом виде!

А иногда басни пишутся, потому что урок русского выпал на 30 апреля…

Итак, 30 апреля на уроке русского языка ученики шестой группы под диктовку магистра Ветрова записывали басни. Диктовал он им несколько хитро и как бы рубил словами, посматривая то на одного ученика, то на другого. Перед ним был открыт блокнот, но временами казалось, что басни сочиняются именно сейчас, на ходу…

Басня № 1:

«Однажды в некотором государстве, где правил сам леопард, жабы, свиньи и змеи решили провести голосование по смене царя зверей. Многое им в нём не нравилось: и не хрюкает, как они, и не шипит за углами, только рычит, в общем, живёт по совести. Но особенно их раздражал снег в конце апреля – его, конечно, вызвал леопард. И вот замыслили они леопарда сместить и поставить вместо него жабу или свинью. Ну что ж, сказано – сделано. Пришли они, значит, к людям, ведь не могли же сами, без них организовать выборы. Люди тоже получили право голоса и отдали его леопарду, но свиней, жаб и змей было больше…

После выборов подошли они к большому кедру, на котором любил лежать леопард, и сказали:

– Ты теперь не царь, мы выбрали жабу вместо тебя.

– Дуры вы, дуры! У нас монархия, а в монархии выборов нет, – ответило им дерево».


А басня № 2 оказалась совсем короткой, и Ветров решил её удлинить отгадыванием последнего слова:

«Убирайтесь, проклятые нытики!» – сказала звезда…

– Кому сказала? – спрашивает Ветров. – Догадайтесь. – И он посмотрел в окно на пасмурное небо.

– Облакам? – спросила, пожимая плечами, с удивлённой мимикой Хельга.

– Да, пишите: облакам. Точка.


Через день, утром 1 мая, в дневнике Ветрова эта точка станет двоеточием:

«В городе. В деревню сегодня не поеду из-за боли в горле. Да и подумать надо. А мыслей много. Вчера и позавчера утром и позапозавчера вечером были поединки со Швондерс: по телефону, в кабинете декана, на порожках института, в кабинете декана… Всё закончилось (пока что) словом «свинья».

Четыре выходных у нас. Есть время на осмысление происходящего. «Робинзона» сейчас изучаем с шестой группой и «Судьбу человека» с девятой. Надо признать, что ошибки были, не во всём я прав. Но и судьба вела меня к этому. Так что и на ней есть ответственность.

Теперь я понял, что буду писать продолжение «Найди». Материя в голове появляется, начну, думаю, летом. А пока пишу стихи… и басни. Вчера и дети писали то, что в горечи… нет, в негодовании и жажде мести сочинилось позавчера».


Глава 37.
ЖИЛ НА СВЕТЕ…

«Рыцаря бедного» читали сначала в поле, так как порожки и «сцена» показались страшными, пугающими. На «большом поле» уверенности прибавилось. Самой смелой там была Марина, она и читала. А потом всё-таки от поля (которое больше соответствует другим стихам, и все ученики Ветрова знают каким) пошли к колоннам и не смогли пройти мимо них без боя.

Из толпы вышел Арсен, по порожкам взошёл на сцену и рассказал, как жил на свете рыцарь бедный. И блеск в глазах был, и читал хорошо. Пусть и забывал немножко, но другой рыцарь из толпы ему вовремя подсказывал. Больше никто не вышел, кроме… Нужно было и ему выступить! Потому как выяснилось, что все учили стихи Пушкина… Это, конечно, хорошо, но неужели предложенный в качестве альтернативы отрывок из «Дон-Жуана» так и останется – лишь в чате? Нет, так было бы несправедливо, и Ветров выйдет и расскажет (пусть и неидеально). И ученики узнают, что произошло с тем, кто «раньше ненавидел и любил», правда ли, что он перестал «с неправдою и злобою сражаться», и какой «ценой / достался «Дон-Кихот» стране родной». Ирония, ирония, ирония. Пушкин и Байрон как лирика и ирония – вот что должно было быть представлено в этом представлении. Ветров это не сразу, но позже осознал, значит, и ученики его осознают.

К вечеру в чат с седьмой группой Ветров выложил текст Мильтона «Самсон-борец» и написал:

– Читайте, ребята. Если будет время, в группе можете увидеть две иллюстрации и часть библейского текста.

Текст из Библии был, разумеется, о Самсоне, а на иллюстрациях изображён Самсон со львом и Самсон с колоннами... Марина, Анира и Арсен поблагодарили учителя, Лира написала: «Хорошо, спасибо». Но на урок она не придёт, и книгу Мильтона Ветров подарит хорошо готовому к уроку Арсену.

На уроке Ветров с некоторыми комментариями прочитал часть библейского текста и захотел загадать ученикам загадку, предупредив их, что если они отгадают, то ему придётся отдать им тридцать синдонов и тридцать перемен одежд; если же не смогут отгадать, то это они отдадут ему тридцать синдонов и тридцать перемен одежд. Ученики бесстрашно согласились. Тогда сказал он им: «Из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое». Они разгадали её, и учителю пришлось отдать всё то, что он обещал. (Шутка, пока ещё не всё отдано.)

После говорили уже о драматической поэме Мильтона: о тех, кто приходил к Самсону, когда он, ослеплённый, прикованный, вращал жернова, – о гостях, так сказать. О Далиле, и нашли для неё слово из четырёх букв, с первой «з». Об исполине Гарафе – корабле и трусе. Вместе с Самсоном посмеялись над его отговорками от боя. И, конечно, поговорили о кульминации: о вызове, решительном отказе и о причине важной, которая приведёт Самсона в собранье нечестивых.


После уроков в чате, где последним было сообщение Лиры: «Хорошо, спасибо», – Ветров пишет:

– Хорошо… А сама не пришла!

А потом выкладывает два отрывка из «Самсона-борца», которые нужно выучить, и продолжает свою мысль:

– А мы придём! По какой-нибудь причине важной… Это, ребята, последнее задание. Учите. В группу сейчас выложу видео своего прочтения.

До Лиры слова учителя долетели со скоростью света.

– Я морально с вами, – ответила она на упрёк учителя и оснастила свои слова четырьмя кулаками поддержки.

Ветров улыбнулся, увидев послание с далёкого, но морально близкого  созвездия, и на следующий день решил продолжить «игру».

– Лира, ты ещё с нами? – полетели слова, разрезая космическое пространство.

– Конечно, – почти мгновенно прилетели слова ответа.


Глава 38.
ЧЕТВЁРТАЯ ПЛАНЕТА

15 мая, около полудня, в ВК-группе девятой группы Ветров намекает: «Тема завтрашнего занятия: "От романса к…" К чему-то… Угадайте!» – и прикрепляет к загадочному намёку фотографию страницы учебника. Когда он её сделал (это было на последней парте первого кабинета), то усмотрел в ней странный символизм. На той странице расположено начало текста «Романс и песня», но не в этом, конечно, уникальность фотографии, а в том, что сквозь жалюзи солнце для подсвечивания выбрало то место страницы, где находились слова «романс перекочевал» (вокруг них создался как бы ореол), и освещаемая поляна сверху была ограничена словом «любовные», а снизу словом «называли». «Увидят ли они (или она) этот художественный замысел светила?» – думал Ветров.

На урок не пришли ни Зоя, ни Кассандра, ни Сафо… И Ветров решил сделать перезагрузку: он предложил ребятам перенести обещанную тему на следующий урок, а сегодня посмотреть «Четвёртую планету». Ученики (это главным образом были юноши) радостно согласились.

Это кино нужно было им увидеть, шестая группа его уже посмотрела, пришёл черёд девятой. Совершенно неожиданно! 

И они смотрели кино. И полковник Беляев – это Ветров, а Таня – это Зоя. Но в кабинете сейчас только Беляев… Потому что мы здесь, на жестокой Земле? Или бесчувственной? Или чего-то требующей?

Но урок не резиновый, и они на нём не смогли посмотреть весь фильм, остановились на эпизоде, где поётся песня «Ай да парень, паренёк! Дайте парню только срок. Он показать себя ещё сумеет. Ай да парень, паренёк!» – а «парень» в это время играючи раскидывает по разным сторонам нападающих на него бандитов, а Таня сначала боится, а затем смеётся…

А как же Зоя? Не посмотрит? Не узнает, что смотрели? На следующий день часть фильма, что следует за тем эпизодом, окажется в ВК-группе, да ещё и с пояснением: «Мы вчера не досмотрели…» Ай да парень, паренёк!


Глава 39.
НАД ПОЛЯМИ ТУМАН

И идёт паренёк, и ему невдомёк… Через неделю всё-таки состоялся предпоследний урок в девятой группе.

Готовясь к уроку, Ветров долго решал: какие же песни Цоя выбрать? Что это должен быть урок по Цою, он давно понял; что должны быть две песни, тоже стало понятно. Но какие? «Мама, мы все тяжело больны» они разбирали в прошлом году, да и в этом удалось, когда о гамлетовском «Быть или не быть» рассуждали. А сейчас что? Он открыл чёрную книжечку, его давнюю спутницу, которая старше любого из его учеников, взял блокнот и ручку и стал выбирать. В его списке появились «Песня без слов», «Странная сказка», «Стук», «Печаль», «После красно-жёлтых дней…» и «Нам с тобой». Напротив песен выводились главные слова… Две песни, которые перекликаются между собой… Он выбрал первую и последнюю и переписал их на лист с планом урока.

Предполагаемое название темы изменилось, так как сама жизнь менялась на глазах. Раньше он воображал, что это будет «От романса к песне», а теперь она выглядела так: «"ЧП" + слово из 6 букв + слово из 4 букв = П + Н + Б».

Ученики записали тему с пустыми клеточками вместо второго и третьего слагаемых. Чёрная книжечка лежала на столе, и ученики её видели. Конечно, сложно было сразу всё отгадать, но что-то было можно. Ветров повёл их за собой: поговорили о романсах, о том, что не всякую песню можно назвать романсом, и только затем Ветров «подвёл» их к чёрному ящику. Нетрудно было догадаться, что там должен был быть романс, но в каком виде? Там оказались листочки со стихотворным текстом: «Над полями туман…» и т. д. Раздав их ученикам, Ветров дал им время на прочтение, а позже спросил:

– Можно ли этот текст назвать романсом?

– Можно, потому что здесь любовная тема, – сказала Кассандра.

– Да ещё он мелодичен, плавен, словно журчащий ручеёк, – дополнил магистр, и ученики согласились.

Он попросил Кассандру прочитать текст. Она прочла, и Ветров предложил ученикам назвать автора.

– Вы? – спросил Всеслав.

– Нет, не я, – ответил магистр и, так как не было других версий, назвал автора: – Это Виктор Робертович Цой. Есть у него и такие песни… Но есть и другие. Две из них я вам сегодня предложу для заучивания. Вы сами выберете, какую учить, и на следующем уроке – последнем уроке – расскажете или споёте – это уж как вам угодно.

 Они записали имя автора и годы жизни, но, перед тем как приступить к песням, Ветров произнёс небольшое вступительное слово:

– Первая песня называется по первой строке «Песня без слов…», встречается также и название «Белый день». Эту песню я впервые услышал в детстве, в школе, и не в оригинале. Был у меня друг Владимир, сын моего учителя русского языка и литературы и одновременно классного руководителя… Сейчас они там. – Ветров указал наверх. – Сначала сыновья ушли, потом их мать – Александра Михайловна… Так вот учились мы тогда в классе шестом либо седьмом, а на уроках музыки нам иногда давали возможность выступить с любой песней. И Владимир исполнял её – «Песню без слов». Выходил к доске, левой ногой отбивал ритм… Вот так. – Ветров продемонстрировал. – И пел. Все заслушивались. Это было что-то выходящее за пределы нашей тогдашней жизни. Вот так. – Ветров вздохнул. – Давайте её запишем.

И они приступили к записи песни, а затем пришёл черёд и «Нам с тобой», которую Ветров дал без припевов. Он предупредил их об этом, но не сказал, почему предлагает учить без припевов. А ответ прост: среди них в кабинете не было… Да, её не было, и вместо «мы» или «нам» было одинокое «я» или «мне».

В конце урока Ветров предложил расшифровать тему. Мальчики, не сразу, но определили, что «ЧП» – это «Четвёртая планета», и на этом остановились. Тогда Ветров подсказал, что после знака «равно» что-то временное, связанное с временем, и Кассандра догадалась, что это прошлое, настоящее и будущее.

– Ну, а теперь будет легко, – сказал Ветров. – Первое соответствует первому, второе второму, третье третьему… То есть «ЧП» – это прошлое. Для вас, конечно… Что же настоящее?.. Вспомните, что я задавал?..

– Романс? – спросила Сафо.

– Да, а будущее?

– «Песня» не подходит… – мыслит вслух Луис.

– Да, не подходит…


Через два дня, вечером 21 января, Зоя неожиданно написала Ветрову… Нейтральное письмо с вопросом о домашнем задании к завтрашнему уроку. И он ей ответил так же – нейтрально. Но почему-то выстроилось такое предложение: «Давно мы с тобой не говорили, я уже начал забывать». Ему тогда показалось, что это ласково и она поймёт, но потом он и в этом будет сомневаться. А почему не сказал просто? Возможно, не позволила досада. На урок Зоя, конечно, не придёт: то ли испугается, то ли обидится, то ли… Да кто её знает.


Глава 40.
УРОКИ ДУБРОВСКОГО

Письменный экзамен по литературе в шестой группе прошёл как положено: тянули билеты. Некоторые радовались, вытянув счастливый билетик, некоторые огорчались… Билетов было 28, почему так – известно только Ветрову, Солнцу, Месяцу и шестой группе. В каждом билете – два вопроса. Первый вопрос у всех был одинаков – по «Дубровскому». В некоторых билетах «Дубровский» был вместе с «Уроками французского» – опасное сочетание!

После экзамена Ветров делал аналитический разбор.

– Хорошие работы получились, – говорил он, – некоторые очень хорошие, например, у Зины, Финиста, Руслана, Хельги. Вам пятёрки.

Он сказал и о других оценках, но, извините, этого я не запомнил.

– А сейчас… – произнёс многозначительно Ветров, – обсудим смешные эпизоды. Некоторые тексты очень весёлые! – И он стал брать листы учеников и зачитывать фрагменты. – «После Дубровский увидел, как псари Троекурова рубили деревья в лесу Кистенёвки…» – пишет Добрыня. Хорошо! А Троекуров, видимо, самый главный псарь. «Дубровский стал опасным разбойником, – пишет Мита. – Как раз у друга была красивая дочь под именем Маша…» Интересно пишешь, интригующе! – Ребята смеются. – «Когда отец Маши сделал пир…» На весь мир, наверное. Итак, «…сделал пир, то он хотел надсмеяться над учителем французского и запер его в темницу вместе с медведем». Из сказки к рыцарскому роману! Пир, а затем темница! Так, а дальше твой Дубровский убивает медведя из ружья… Которое, по-видимому, висело на стене… Да, Мита? – Мита улыбается. – Следующая работа: «Жил один богатый человек в малом посёлке…» Так, интересно, похоже на притчу. О ком это? Не догадываетесь? Читаю дальше: «У него была дочь Мария и сынишка, рождённый вне закона».

– О Троекурове! – догадался Василий.

– Наверное. Да, Есения? – спросил Ветров улыбающуюся ученицу.

– Да, – сказала она.

– Концовка тоже оригинальна: «Маша сказала: "Дубровский, нам не быть вместе!" Он всё понял и отошёл в сторону, сел на лошадь и ускакал в лес со своей бандой». – Ветров положил текст Есении и взял другой. – И билет номер 13: «Но он хотел отомстить Троекурову и подменил учителя Саши…» А как, кем – не сказано… Печально! Дальше: «Он влюбился в Машу и хотел жениться на ней, но она женилась на царе…» Вот так, ребята. Вот и вся любовь. Да, Василий? Кстати, и по «Робинзону» мощный у тебя текст: «Робинзон на этом острове стал настоящим мужиком, но местами боялся своих мыслей». Крепко сказал! – Ребята одобрили. – Ну и апофеоз нашей программы! Встречайте! – Ветров посмотрел на Шадвадцать. – Читаю полностью: «Автор произведения «Дубровский» – Александр Сергеевич Пушкин. В начале романа появляются Дубровский и Маша. Потом в тексте Дубровский получит письмо. Маше тоже приходит письмо». О-о, вот это завязка! Что же будет дальше? «В конце Дубровский становится Троекуровым…» Ух ты! А почему в конце? А что было в середине? Ну и ну! – Ребята громко смеются. – Так, дальше: «…становится Троекуровым. Троекуров назначает встречу Маше. На встрече Троекуров становится Дубровским. А Маша думала, что это Троекуров. Этот роман мне понравился, потому что Мария подумала, что придёт Троекуров, но он оказался Дубровским».

После продолжительного всеобщего весёлого смеха Ветров, обратившись к Шадвадцать, продолжил:

– Ух, зачем так мучаешь? Можно твою работу использовать в одном моём произведении?.. Я пишу продолжение повести…

– Да, – ответил улыбающийся Шадвадцать.

 – Спасибо. А сейчас вы запишете начало сказки, которую вы закончите дома. Откройте тетради. Готовы? Пишем:  «29 августа. Мы подошли к институту для регистрации и ждём учителя. Вдруг в дверях показывается Себилла Себировна и идёт к нам, мило улыбаясь. «Здравствуйте, дети! Константин Михайлович улетел на четвёртую планету, теперь я ваш руководитель группы и учитель русского и литературы», – сказала учительница…»


Глава 41.
СМОТРЕТЬ НЕ В ОДНУ ЧЕРНИЛЬНИЦУ

Перед последним уроком литературы ученики шестой группы положили на стол учителя тетради со сказками, некоторые загадочно улыбались, кто-то сказал, что учителю будет интересно читать его сказку.

Минут через пять после звонка три ученика получили свои заветные тройки за годы жизни писателей и от доски пошли по местам. Руслан ушёл с четвёркой: кого-то с кем-то перепутал (ему виднее, у меня память плохая).

– Повторяйте годы жизни, я кое-что придумал, – сказал Ветров ученикам и пошёл в конец кабинета к шкафу. Он взял несколько листов А4, вернулся на место и стал разрезать листы на небольшие прямоугольники.

Ученики тихо разговаривали и поглядывали. Нарезав нужное количество, Ветров стал писать на них слова. Ребята допытывались:

– Это писатели?

– Нет, – ответил учитель, продолжая писать.

– Годы жизни?

– Нет.

– Названия произведений? – догадываются умные глаза.

– Почти. Это герои или предметы из произведений, и их нужно будет изобразить без слов – так, чтобы можно было догадаться. Сыграем в такую игру?

Группа оживилась, ученики обрадовались этакой затее. Дети любят играть, впрочем, и взрослые тоже, только некоторые не признаются в этом.

Когда всё было готово, Ветров разложил листики на левом длинном столе – надписи, конечно, оказались снизу. И началась игра, кто-то выходил, тянул билетик и показывал только Ветрову, а потом изображал. Ветров иногда комментировал доставшееся, и у него получалось веселить народ.

Руслану достался Гулливер – он лёг на спину, и многие сразу догадались. Кто первый угадывал, тот получал право изображать. Боте достался Колобок.

– Ну давай, Ботя! Покажи его как-нибудь, – поддержал её Ветров, улыбаясь.

Она вышла на взлётную полосу и смело сделала кувырок вперёд. Несколько голосов сразу назвали Колобка.

Ветров думал, что кедр угадать будет очень сложно, но, нет, угадали и его. Угадали и море, которое изображала Изабелла. Вышел Шадвадцать, и ему достался Винни-Пух, когда он показал билетик Ветрову, они оба не могли удержаться от смеха. Отсмеявшись, Шадвадцать надулся, растопырил руки и пошёл по кабинету, покачиваясь из стороны в сторону. Конечно, его раскрыли. Потом он сам угадывал и ещё выходил, но Шабашкина показать не сумел… Того трудно изобразить, тут чернильница нужна. Но у кого-то (Ветров забыл у кого) получилось: ребята угадали. Весёлый был последний урок литературы в шестой группе – такой, что даже перемена не могла его остановить до тех пор, пока не были показаны и разгаданы прячущиеся в листочках образы.


Глава 42.
САМСОН-БОРЕЦ

А последний урок литературы в седьмой группе запомнится Ветровым навсегда. Где он должен был быть? Конечно на улице! И Лира не могла на него не прийти. Когда все зашли в кабинет, Ветров спросил: «Готовы?» Ученики ответили, что да. И все пошли на улицу, к колоннам Дагона.

Стали внизу, перед сценой. Ветров так начал:

– Может быть, это последняя наша встреча, и мы останемся в памяти друг друга именно такими, какими будем сейчас.

Первой вышла Анира, смелая и решительная, – такой её и запомнит Ветров. Хорошо она читала, чувственно, серьёзно. Потом выходили Арсен с огоньком в глазах, Марина с загадочно-задумчивым взором, Нина, скромно пряча сосредоточенную силу, последней вышла Лира. Она не успела хорошо подготовиться, поэтому часто забывала слова, но Ветров ей подсказывал, и в целом она справилась, а главное, конечно, – вышла.

Во время выступлений Ветров сначала стоял впереди, но спустя какое-то время, услышав за спиной шептание мальчиков, отошёл назад, в середину полукруга – встал рядом с Анирой. И ему приятно было стоять рядом с ней, и ей тоже: он чувствовал это. Она много пропустила, но на последних чтениях была неизменно. И смелой была, и серьёзной, и, как ему показалось, грустной. Понимающей, наверное, что учитель не шутит насчёт прощальных встреч. А может быть, чувствовала его страдание, понимала, откуда оно. Да как не понимать, когда он открыт?! И она. Он учитель для своих, не для всех. И свои его – видят. Да только они и видят.

Егорий, Ирок и Максимус продолжили шушукаться, посмеиваться, и Ветров, как только окончилась речь Самсона, сказал им несколько твёрдых своих слов. Предложил выступить, но двое последних отказались, а Егорий сказал, что ему нужно повторить.

– Ты вышел на поединок, – начал магистр, обращаясь к Егорию, да и не только. – И что говоришь? Противник, подожди, я ещё не готов, мне нужно потренироваться?.. Это не по-мужски. Мужчины так не поступают. Пришёл – так бейся. Стыдно должно быть такие оправдания делать.

На них, конечно, не подействовали его слова, но он говорил-то не для них. Как всегда. Он видел горящие глаза некоторых своих учеников, видел их понимание, и ему было приятно быть рядом с ними.

Ветров подвёл итоги, поблагодарил всех борцов и силачей и решил высказаться в полной мере:

– О слабости больше не хочу говорить, вы и так всё понимаете. О силе скажу. Есть сила телесная, физическая, а есть нравственная, духовная. Девочки, вы её прекрасно продемонстрировали. Эта сила красивая, и поэтому не надо стесняться того, что она есть. Наоборот, нужно говорить о ней и радоваться её проявлению. Молодец и Арсен: и физически силён, и духовно. Всё у нас получилось. Мы думали о совести и душевном мире, были решительными, готовыми сразиться с любым врагом, чувствуя Божью силу. И мы в конце концов осознали, что может вдруг возникнуть некая важная причина, благодаря которой человек способен осуществить, исполнить своё предназначение, ну или волю Божью. Пойти куда-нибудь туда, куда, казалось бы, нельзя, сделать то, что выходит из ряда вон… Эта причина сначала может быть неведома, не видна… – Ветров заметил, что ученики загрустили и продолжил так: – Столпы Дагона, однако… – Он посмотрел на колонны. – …мы рушить не станем, мы ещё ничего не построили. Пойдёмте в кабинет.

В кабинете он сказал, что Мильтона они, конечно, изучали не по программе и что домашнее задание будет в чате: он что-нибудь придумает. Вот так прошёл… предпоследний урок с седьмой группой: на завтра запланирован русский.

На перемене к Ветрову подошёл Бэн, попросил дать возможность прочитать стихи и неумело, но прочёл первую часть речи Самсона. Ветров исправил двойку на тройку. Тем самым он нарушил композицию из 5 пятёрок и 8 двоек (композицию из любимых оценок учителя!), но уважение к тому, кто так долго и так упорно приносил на уроки огромную книгу «Дон-Кихота», пересилило глупые предрассудки.


Глава 43.
ПОСЛЕДНИЙ УРОК, ИЛИ ПЕСНЯ БЕЗ СЛОВ

Первый урок четверга (и одновременно последний урок литературы в девятой группе). На доске нет даты, но есть тема. И она явная – без загадки: «Конец фильма, но кино не кончается».

В ночь с 23 на 24 мая в дневник Ветрова пишутся слова: «Вернулся со свадьбы Маши и Кирилла… Там, в кругу родных и не очень, временами было весело, но вспоминал я Зою часто. Спросила она тогда, в среду, в сообщении о домашнем задании, но в четверг не пришла. И я провёл последний урок (в свой день рождения) без неё. Песни Цоя были заданы. Аполлония смело вышла первой и читала «Песню без слов», хорошо, сильно прочитала.  Кассандра после неё прочла «Нам с тобой». Поговорили о смыслах, об общем в этих двух песнях, о темах и оппозициях, которые являются определяющими в песнях позднего Цоя. А потом я им дал ещё и «Закрой за мной дверь, я ухожу», – это же был наш последний урок! А Зоя не пришла. Испугалась, наверное. Но сегодня была, опять у лестницы её встретил, только теперь я спускался… У неё теперь одно выражение лица – печальное. Что мне думать об этом? Из-за меня? Может, всё-таки любовь, а не презрение? И она ждёт признания? Но ведь не отвечала… Не знаю, что и думать. А спросить предрассудки не позволяют. Я отменил так внезапно наметившийся сегодняшний урок: вчера был последний, кто пришёл – тот и должен был на нём быть. И я всё сказал.

А со своей группой урок я провёл. И всё прошло хорошо. Сказки до урока почитал – половину примерно. Некоторые очень печальны. Хельга пишет: «Теперь летучек, «поля чудес» и творческих заданий не будет, будут обычные уроки, как у всех…» Придя домой, дочитывал остальные. Кто-то выразил довольство тем, что я улетел на четвёртую планету, большинство – нет. Вырисовываются недовольные (не неожиданно): Ботя и Чупырь. Астя удивила… Но не верю я в её искренность. Есения, Мита, Юлана и Василий тетради не принесли – безразличные? Человек 6 полетели за мной на Марс и просили меня вернуться. И в их сказках я соглашался и возвращался. В двух сказках я с помощью их авторов расправлялся с оборотнем Плетюшкиной, одна из них называется «Операция "Спасение Константина Михайловича"». А Руслан в своей сказке после нескольких печальных дней нового учебного года перешёл в другой институт… Так что же делать? Ждать. Просто? В лодке».


Глава 44.
22 МАЯ

44-я глава… Клясться нельзя, просто поверьте: я ничего не подстраивал, всё идёт естественным путём. Не люблю искусственность.

22 мая началось не сразу, не по часам, а лишь после первого урока (и последнего!) с девятой группой. И вот одна из причин. На перемене в первый кабинет, где сидел за столом Ветров, начали уже входить ученики седьмой группы, как вдруг в дверях появляются улыбающиеся ученики шестой группы и просят Ветрова подойти к ним. По их улыбкам и сверкающим глазам он всё, конечно, понял и, застеснявшись, стал шутить: взял кончиками пальцев голубую тряпку и, держа её на вытянутых руках, спрятался за нею (не совсем как тореадор). Но его по-прежнему видели, ребята не отступили и вновь просили подойти. Всё так же прячась, он подошёл к ним и тогда уже открыл лицо, а они громко-громко, на весь этаж поздравили его с днём рождения. Он спросил, откуда им это известно, но они не сказали. Он сказал, что у него день рождения в декабре, – они не поверили! Тогда он поблагодарил их: они были такие сияющие, искренние, милые, ему хотелось их всех обнять, но почему-то он только скромно сказал «спасибо» и кивнул. Странный был он человек!

Когда он вернулся к своему столу, ученики седьмой группы тоже стали его поздравлять, и он им тоже сказал, что день рождения у него в декабре – 22-го. Они, конечно, ему поверили…

Что за урок был с седьмой группой? Да просто воспоминания. А разве есть такой тип урока? Теперь есть! И тип этот сложился чрезвычайно случайно. Вот как это было. 21 мая, то есть за день до того, после уроков Арсен в чате напомнил Ветрову о домашнем задании. Тот предложил повторить словарные слова, и многие восхитились этой идеей, даже назвали её лучшей из лучших. Тут-то Ветров и понял, что нужно обрушить колонны этого лишь внешне великолепного храма и сказал: «Нет-нет, могу и лучше!» – а после предложил:

«Вот, например, мы вместе учимся уже три года… А если бы вас попросили рассказать о самом запоминающемся уроке, ну или о части его, – что бы вы, интересно, ответили? Или не об уроке, а о жизни, которая каким-то образом стала вдруг связана с литературой. Или во время подготовки что-то удивительное обнаружилось или осозналось… Или не во время подготовки. В общем, почти прошли эти три года и что-то в этих трёх годах можно найти… Попробуйте, я думаю, это будет интересно. Нам, не слабым, конечно. Сделаем урок для нас: уверен, нам есть что вспомнить».

Нине, Марине и Анире это предложение понравилось: они отметили его сердечком. Поблагодарил и Арсен.

 – Устно рассказать о том, что больше всего нравится в ваших уроках? – спросила Лира.

 – Ну почему же сразу – в ваших? В наших! Да и необязательно про нравится / не нравится. Про то, что… Читай внимательнее! – ответил Ветров.

И ученики на уроке делились воспоминаниями. Вспомнили уроки на улице, догонялки, когда Ветров на поле стадиона их всех догнал, и они оттого окаменели. Ветров вспомнил, как Нина убегала по дуге, но он всё-таки настиг её. (Да разве убежишь от ветра!) Вспомнили некоторые сценки. Лире запомнился зимний уличный урок, когда они, выполнив план, помогали дворнику убирать снег. Марина вспомнила, как они весной, в жаркую солнечную погоду, читали «Снежную королеву», сидя на лабиринте спортплощадки. Арсен вспомнил, как он с Ветровым играл на «площадке» первого кабинета скомканным листом в «волейбол». А Нина вспомнила урок по связи между «Купцом Калашниковым» и поединком Пушкина. Ветров поблагодарил её за это воспоминание и нарисовал на доске крест.

– Да, и там и там басурмане попадают в святое. Но и там и там будет победный ответный удар, – напомнил себе и ученикам Ветров.

А что бы он вспомнил о каждом из них, если бы ему дали такое задание? На уроке не сказал. Может быть, потом когда-нибудь скажет? Или уже говорит?..


На последнем в этом году уроке русского ученики шестой группы записывали предложения из «Войны и мира» – для смыслового и пунктуационного анализа. Развитие языковых навыков, конечно, не было единственной целью такого выбора предложений: Ветров преследовал и другую – поделиться с учениками своими новыми мыслями. Предложений было три:

1. «Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки», – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу.

2. Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.

3. Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.


В мае Ветров перечитывал «Войну и мир» – главным образом войну 1812 года (мир меньше интересовал), и стихи его сложились в марш: «Левой, левой икра дрожала / Переступившей границу ноги: / «Брат-император» на посла-генерала / На русской земле оскалил клыки…» и т. д. Много думал он о причинах, о неизбежном, переключился и на себя: завладела ли бы его вниманием дрожащая икра левой ноги Наполеона, если бы у него самого не болело левое колено и верхняя часть икры? Связь с глубинами «Войны и мира» наладилась через левую ногу? Или не надо, как говорит Толстой, выделять одну или главную причину?

Но постойте! По опыту знаю: человек лучше начинает чувствовать боль другого, когда у него болит, а глубже – когда та же часть тела! Может, действительно почувствовал он своею ногою чужую ногу – и так открылись ему смыслы? Дрожащая струна ноги Наполеона вступила в резонанс с его теперь так глубоко чувствующей чужую боль ногой… Красиво. А может, попроще: только ногой и возможно понять идущего?

Так или иначе, Ветров что-то задумал, и его ученики это поняли. Он не читал им свои стихи, он переложил их в понятную прозу. Москву невозможно сдать, умереть за неё можно, но сдать – нет. Именно поэтому Наполеон в бешенстве ступает туда, где она когда-то была. Именно поэтому Кутузов «бессмысленно» ответит Растопчину: «Да, я не отдам Москвы, не дав сражения», когда русские войска были уже за Москвою.


После уроков в кабинет пришли те, кого Ветров пригласил попрощаться (но не сказал об этом прямо): его товарищи. Сотова только не смогла прийти. Ветров им вчера в чате «ККА и РК» написал, что «тема хорошая». Он хотел пригласить и некоторых других, но кому среди них можно доверять, а кому нет, теперь он не знал. Товарищи пришли с подарком: они, как и ученики, откуда-то узнали о его дне рождения. А он им никогда ничего не дарил… А теперь думает: что бы подарить? Пусть пока думает… Тем временем разговор в первом кабинете начался как-то грустно.

– Вы говорите, деловые отношения… – отвечает на призыв или дружеский совет Ладовой Ветров. – Я не могу так, не могу и не хочу говорить с теми, кто мне противен. Могу лишь сказать лицемеру, что он лицемер, свинье – что она свинья. Я её при декане так назвал, сама напросилась, слишком много себе позволила. А потом: «Константин Михайлович, Константин Михайлович…» Тьфу. И после этого она мне теперь пишет, а я не читаю, говорит что-то, а я не отвечаю. Как ни в чём не бывало ведёт себя. А я прохожу мимо. Для таких, как Швондерс, Шиплявская и некоторые другие… такое поведение удивительно, неожиданно, ведь по себе они мир мерят, а он на самом деле не такой маленький и грязный... Однако её это не устроило: пришла к нам на урок. Прозвенел звонок – и она в дверях появляется… «Можно у вас поприсутствовать?» – говорит. А я у учеников спрашиваю: «Кто это? Ваш новый учитель?» Она: «Вас не предупредили?» «Нет», – говорю. И она дверь закрыла. Но перед следующим уроком литературы придёт декан и скажет: «Так, мол, и так, не имеем права ей отказать». «Ну что ж…» – думаю. Пришла… Само её нахождение здесь было оскорблением, и не только для меня. Для образования, воспитания человека… Человек – это звание, а не кличка… Хотела меня опозорить, и сама опозорилась. Потом написала на меня ещё одну обвинительную: мол, унизил, оскорбил, с ролью опекунш не считается, ни во что не ставит… Да ставлю я: вижу, какую она роль играет, и роль эта гадкая. Сначала, действительно, было тягостно. Я задумал поступить так: начать урок и просто молча сидеть и смотреть на всех. Хотел всю эту дурацкую систему разрушить таким демаршем. Ей, значит, можно ходить на уроки! Она заботится о своей подопечной… Ладно я, но почему и мои ученики должны терпеть её присутствие? А у них – спросили??? Это – справедливо??? И я так и начал урок – молча. Но передо мною были мои ученики, и весь урок просидеть так – это было бы не по-товарищески, такого позволить себе я не мог. «Нет, так будет неправильно, ничего у них не получится», – сказал я себе и всем одновременно, встал с трона и пошёл в люди. Я не хотел терять уроки на эти глупые разборки. Решил сделать всё иначе: и провести урок, и победить врага. Вышел из-за учительских столов. Вот сюда. – Он указал на место впереди слева. – И с книгой Свифта в руках стал перед своими учениками. Спросил: «Зачем мы читаем книги?» – и сам же ответил: «Чтобы поступать, как хорошие герои, а не как плохие». О писателях поговорили. А дальше разобрали сюжет «Робинзона»: вспомнили основные события. Выпадов против Швондерс не делать не мог, но это должно было быть так, чтобы не задеть учеников и в то же время показать им, как можно расправиться с последователями Хама. Она понимала мои намёки, и ей было неловко сидеть, порывалась было уйти, но осталась. Больше я на неё не смотрел: передо мной были мои ученики, осторов, Робинзон, Пятница, кедр, шалаш, козы, след, индейцы, виноград, мысли о добре и зле… И Гулливер в конце урока вышел в море, как бы так же, да не совсем… Я не деловой человек и никогда им не стану, у меня только одни отношения – человеческие. Не могу я жить так: здесь я такой, а здесь другой… У меня всё серьёзно. Я не буду играть роль чего-то или кого-то ради какой-то выгоды, я буду самим собой. Противен кто-то – мимо. Но руководитель группы обязан… говорить со всеми, это я понимаю, поэтому не могу им больше быть… Здесь нужны компромиссы: с совестью, с честью, честностью… с гордостью, наконец. А я всегда был против компромиссов… Да, каким-то чудом столько проработал… Сам удивляюсь. Слишком гордый? Возможно. Но я не хочу быть другим. Не хочу (извините, вспомнился Филипп Филиппович, отвечающий на вопросы активистки группы Швондера). Приходите на мои уроки, а то только врагам моим разрешено, а друзья не приходят…

– Но это поражение. Их победа, а ваше поражение, – сказала Ладова.

– Нет, я два года работал с ребятами и сохранился, это была хорошая работа, и она ненапрасна.

 – Но ведь не до конца…

– А кто сказал, что нужно обязательно до выпуска? Может, я уже выполнил свой план – раньше времени, так сказать, экстерном… Как Ломоносов учился… Не скажу, что я титан, как он, но я в самом деле неплохо поработал. Жаль, конечно, но расформировать группу, оставить только своих учеников мне никто не позволит, вы же знаете. Опекунши приобрели большие права, и мои противники никуда не собираются уходить. Они хотят изгнать меня… и потом будут думать, что победили… Пусть радуются. Я назвал их своими именами, и это останется с ними навсегда. Жаль, что из их подопечных получится то же самое, хотя… Неизвестно… словом, посмотрим. Этот мой отлёт к четвёртой планете, этот мой последний урок, он тоже должен сработать в нашей совместной истории, и пусть же он сработает всей своей силой… Я никого не бросаю, я на связи. Пусть и буду далеко по расстоянию. Знаете, расстояния бывают разные, очень большие бывают, но и скорости тоже…

– Ладно, Константин Михайлович, вы же не сейчас уходите? – спросила Трубецкая.

– До конца учебного года дотяну, – улыбнулся Ветров.

– Хорошо, не спешите, всё ещё может измениться.

– Я уже не остановлюсь. Но вас я пригласил не для печального разговора, а для радостного, но радости почему-то не видится. Между нами всё было хорошо, я рад знакомству с вами. Моё обращение к вам – не пустое слово, не формальность, я истинно считаю вас своими товарищами. Ведь имею на это право?

– Да, – сказали товарищи родители.

– Так вот. Спасибо вам за постоянную поддержку, понимание, за совместную работу, да, мы её делали вместе, так и должно быть. Я вам принёс много печали… разделение, осуждение других…

– Но зато все показали свои истинные лица, – сказала Трубецкая.

– Да, лучше увидеть их раньше, чем поздно...

– Лучше увидеть, чем жить в заблуждении, – сказала Ладова.

– Вы же не далеко собираетесь? – спросила Трубецкая.

– Нет… не далеко… Я не отдам Москвы, не дав сражения… – ответил Ветров.


Глава 45.
МИССИЯ НА МАРС

Как ни был стремителен Ветров, чёрный пояс по айкидо ускользнул от него: 16 мая он травмировал левую ногу, и травма оказалась серьёзной, а 25 мая нужно было сдавать на пояс. Но от Москвы он не откажется и на семинаре будет – пусть и в качестве зрителя. Это будет долгий московский день: с 9 часов утра до 9 вечера (12 часов, столько же потребовалось русской армии…). Ветров взял с собой блокнот и в дороге в машине и в спортивном зале «Митино», время от времени ловя вдохновение, будет писать стихи. «Вы должны найти своё тело», – говорит на семинаре сэнсэй Геннадий Юрьевич. Ветров, сидя в конце зала, записывает эту мысль. «Можно ничего не делать, но что-то будет происходить». Ветров записывает и это. Но стихи об айкидо не складываются. Они будут о чувстве, что поднимает тело заодно с душой, – они будут о тасманском тигре, который забирает только… сердце.

Стихотворение он опубликовал 28 мая, в тот же день создал группу «Космическая программа "Миссия на Марс"» и отослал приглашение на вступление в неё Финисту, Добрыне, Руслану, Шадвадцать, Нате, Изабелле, Лиде, Кире, Хельге, Есении, Зине и Василию. Все званые увидели в группе послание: «Здравствуйте, дорогие мои помощники русских космонавтов! Первый тренировочный полёт запланирован на 11:00 ближайшей пятницы! Стартовая площадка – первый кабинет. До встречи, ребята, 30 мая». И в конце - стикер «ракета».

Из тринадцати званых к запланированному старту пришли 8 учеников, двое предупредили о том, что по каким-то причинам (неизвестно, важным или нет) не смогут. Ну что ж, избранных всегда меньше, чем званых, – чему здесь удивляться. Ветров радушно принял помощников космонавтов. Они тоже улыбались.

Все сели по местам, пристегнулись ремнями безопасности и ждали обратного отсчёта и слова «поехали!», но Ветрову трудно было начинать взлетать, грустно было прощаться с земным, однако нужно было всё сказать, чтобы ничего несказанного не осталось. Он стал называть причины, сказал, что их много и нельзя выделить какую-нибудь одну, но перечислить можно; что он учитель не для всех, и это неправильно, но он не изменится, не сдастся, а останется самим собой; что он не хочет видеть и слышать некоторых опекунш и их подопечных, и опять это неправильно, раз он командир группы. Сравнивал себя с Кутузовым. Назвал ещё одну причину: действительно нужно на Марс, чтобы исправить ошибки, совершённые в прошлом, или даже изменить само прошлое. Много он о себе рассказал, но это был не только монолог, он хотел диалога, хотел слышать их, – тех, к кому привязался душой, и некоторые тоже говорили и понимали.

А потом было чаепитие и игра в карты, а Ната, Кира и Шадвадцать опять ходили во второй кабинет...

Вечером дома Ветров начинает писать «Четвёртую», и завтра она будет дописана. И что же: он – туда, а она останется здесь? Такие смыслы? А как же кино? Посмотрим.


Глава 46.
ПОСЛЕДНЕЕ ЯВЛЕНИЕ?

Небо к вечеру потемнело, подул сильный ветер, под его порывами опять застучали карнизы над девятым этажом. Из окна было видно, как с северо-востока надвигается гроза. Ветров прилёг на диван, вспомнил, что сегодня 6 июня, а он никому не напомнил о Пушкине. А ведь, кажется, должен был (уже по традиции). К этому дню он относился скептически-прохладно и даже год назад написал статью о 26 мая, символах, мифах и правде жизни… Но когда ещё появится возможность? А 26 мая этого года он совсем забыл о нём. Может, сегодня? Проза?

Он взял блокнот и написал несколько предложений, но остался ими недоволен – перечеркнул. А гроза была уже рядом… бьёт. Тучи… Мчатся… Всё же стихи? Получатся? Но тут мысли о ней (и всё о ней!) начали во что-то структурироваться. Грусть подступает вместе с грозой. Гроза за окном, грусть, груз – здесь. Это будет опять о ней. Но и о нём. То ли Пушкин, то ли гроза… Еду, еду в чистом поле… Так… Тучи, хорей… И опять она перед глазами. Может, видел, а может быть, нет… Нет… Ответ… Банальная рифма «ответ»… Рет, рет… Секрет. Именно секрет, которого нет: но то не секрет. Рассекретил? Да, то есть нет…

Дальше было нечто ещё, но Ветров перечеркнул и это: пусть будет четыре стиха. Но не просто: они возглавят тот ролик, который он снял зимой. И первая часть «Бесов» под печальную мелодию гитары явилась на его странице в «ВК» озаглавленная стихами:

То ли Пушкин, то ли гроза.
То ли еду, то ли нельзя.
Может, видел, а может быть, нет.
Рассекретил? Но то не секрет.


Она приснилась ему в одном из трёх утренних снов. В коридоре института, у колонны, в толпе, он её случайно встречает. Она почему-то в голубой кофточке. Он говорит: «Зоя». Она смотрит на него, что-то говорит, но у неё не получается хорошо выговорить эти слова – кажется, обращение к нему. Он бережно её подводит к колонне, она упирается в неё спиной. Её лицо совсем близко. Хочется поцеловать, признаться в любви, но вокруг люди…

Он говорит ей: «Скажи». Ждёт от неё слова. Но она нерешительна, смущена. И сон обрывается. И во сне не сказала. Значит, всё-таки не любит? Или дура? А если не дура, то Солнце. Так долго…


Утром он лёг на диван головой к солнцу и дописал эти стихи. Всё стало понятно, но в стихах всё как бы неопределённо, как бы ясности нет. В полдень ему нужно было отправиться на электричку, и строки были очень послушны. Он знал, что успеет до отъезда. Ритм подбирал нужные слова.

Стихотворение сложилось к половине одиннадцатого и тут же было перепечатано и опубликовано. Мысль его предельно ясна: то ли Пушкин, то ли гроза. Что хотел сказать автор? То, что сказал.


В деревне на следующий день мать ему объявила: «Всё равно узнаешь… Дед звонил твоей сестре и жаловался на Маню. Она загуляла и уходит от него». Мане было 40, деду 70…

«Не знак ли это? Слишком большой у нас разрыв в возрасте. То ли Пушкин… Ей 18, мне 31 – почти как у них. Остановиться? Но трагический герой не имеет такого права, он идёт до конца. Но она не любит… А Н. Н. любила? Но не выйдет за меня и так – вообще избегает, даже не отвечает на письма. И мучает ещё больше. Не понимает, что, когда нет ответа, есть надежда? Ей ведь не всё ра… Не знаю. Но деда нужно поддержать, я представляю, как ему тяжело, раз он – такой гордый и сильный – стал жаловаться, унижаться. Надо его навестить. Как я его поддержу? Слова сами найдутся. А чем – понятно: я более несчастлив и не отчаиваюсь. Он хоть пожил, а я, не живя, живу. Ему будет грустно это слышать (от меня – такого гордого и сильного), но этот единственный мой «козырь», думаю, подействует».


Глава 47.
ПРОЩАНИЕ С ПЕРВЫМ КАБИНЕТОМ

11 июня, войдя в кабинет, Ветров, как обычно, поставил портфель, взял оконную ручку и пошёл открывать дальние окна. На подоконнике лежала лишь одна мёртвая пчела (а вчера, перед уборкой, их было несколько десятков).

Солнце светило ярким светом, было тихо, слышны лишь были отзвуки далёких голосов вожатых на втором этаже, да ещё постукивали полоски жалюзи от прикосновения лёгкого ветерка, а за окном едва слышно чирикали некие птицы. А он в это время в блокнот записывал мысли: уже дошёл до середины листа, вверху которого стояла надпись: «Глава последняя. Прощание с первым кабинетом». Грустно. Идя в институт, он всё вспоминал её, свою ненаглядную, ни с кем не сравнимую, не поддающуюся разумному объяснению, словно присланную из сказки, чудесную Зою. В дороге опять думалось, что встретит её. А что он сказал бы ей, как бы прошёл мимо неё (вряд ли бы остановился)? Как бы она отреагировала на случайную встречу? Он бы поздоровался, она бы тоже. И, кажется, всё. Ничего больше. А жалюзи продолжают шевелиться, но вот, словно исполнив свою миссию, остановились. Часы  над головой тикают. Часы идут. Куда? Вперёд, наверное. Вот кто-то каркнул за окном, а потом пролетел пискливый стриж. И всё. А у него на столе её тетрадь для творческих работ. Он её будет читать много раз. А она в это время не придёт – не роман он пишет, не «Евгения Онегина», а повесть. Кто-то рождён для счастья, кто-то для боли и бесконечных ночей; кто-то для романа, а кто-то… Кто знает, может, и повесть когда-нибудь станет романом. И что лучше? Расстаться так, как Евгений и Татьяна, Лиза и Лаврецкий, или вот так: молча?

Ну что ж, мой преданный читатель, ты должен уже понять, что, пока я жив, будет и писаться моя повесть – год за годом, день за днём. И только смерть разлучит нас, но и она не всесильна.


Глава 48.
ЗАЧЕМ?

«Да, четвёртая планета… А разобрался ли я с третьей? Или это и есть способ? Единственный. Но как я взлечу с такой тяжестью?» – думал он.

А встреча всё-таки состоялась, и всё прошло почти так, как и представлялось. И спустя какой-то час после последней записи в блокноте в кабинете номер один…

К Ветрову должны были прийти три богатыря, но Руслан написал, что они не смогут сегодня прийти, и Ветров, закрыв дверь тайного кабинета, пошёл домой. И надо же: перед трамвайной остановкой увидел её, идущую ему навстречу, наверное, в институт. Он собрал свои силы и ровно, немного лишь прихрамывая, шёл по асфальтированной дорожке. Уже близко: после поворота он спускается, она поднимается. Идёт и смотрит на неё. Какая-то воздушная, пёстрая. Не отвернулась, наверное, из жалости, глядя ему в глаза, сказала: «Здравствуйте». Проходя мимо, он ответил: «Здрасьте». Как обычно вроде бы, но так мучительно. Он не обернётся, пройдёт мимо остановки, а дальше вниз по земной тропинке.

«Жизнь удивительна; зачем она дала эту встречу? Чтобы – что? Я остановил её и признался ей? Так я уже признался 27 января и потом не раз признавался в стихах. Чтобы она сказала, что не любит меня, – так она не сказала. Чтобы выпросить это? «Я это чувство не люблю», – писала она про сочувствие. Правильно, конечно. Или как Печорин: «А зачем ты надеялся?» Но зачем тогда поздоровалась? Непоследовательно как-то, в «ВК» молчит, здесь говорит «здравствуйте»… Эх, Зоя... Дурочка ты, Зоя, но я всё равно люблю тебя.

Жизнь, издеваясь, как бы говорит: «Не из твоего ли «Списка 14-ти» строка: «В реальности мечта способна воплотиться»? Ты же для неё нарядился: белая рубашка с коротким рукавом, чёрные брюки… Так вот и получи. Вот она. Но что ты с ней будешь делать? Хочешь – унижайся, хочешь – будь гордым; хочешь – будь хитрым, хочешь – учителем, хочешь – учеником… Что выберешь, дорогой?» И я выбрал второе. Да, потом представлялось и первое, и третье, и всё остальное. Но, слава Богу, в реальности не опустился до первого. Пусть запомнит меня таким: сильным и гордым – если мы больше не увидимся. А жизнь чего-то от меня хочет…

Идея появилась: я сейчас возьму и концовку своей повести отошлю ей – пусть почитает. Может, будет интересно: она же, кажется, любила читать. Правда не мои стихи. Но я же ничего не боюсь. Поэтому возьму сейчас, перепечатаю и отошлю.

…А зачем?»

Вечером он отказался от этой безумной идеи, но утром начал печатать…


Глава 49.
ЗАРОСЛИ ЧЕРНИЛ

После трёхдневных дождей наступил понедельник, и Ветров пошёл в институт. На небе теснились облака, но, когда они расступались, солнце успевало распекать всё живое. В кабинете, на последнем подоконнике, к той мёртвой прибавились ещё две. Проходя между доской и столами к своему трону, он опять обратил внимание на записи на левой створке доски: там было обведено словосочетание «заросли черники». Почти неделю назад оно появилось: он тогда объяснял Фурмановой некоторые тонкости экзаменационных заданий по русскому языку. И что же?.. Дорогой он всё думал о Зое, особенно когда вышел на земную тропинку. У неё сегодня экзамен в главном управлении экзаменами, что в центре города, значит, встречи у остановки не будет. Она ещё не прочитала кусочки его повести и не заходила в ту реальность, через которую он хотел до неё достучаться. Думал и о повести, о названии… Ну так что же? А вот – на доске.

Заросли черники, заросли черн… Чернил. Смелая метафора – как будто это сама Зоя её придумала, в её стиле.

А что же с итогом? Выберется ли герой из этих зарослей? Достигнет ли четвёртой планеты? Останется ли на ней или вернётся? Или даже не взлетит? Сохранит ли совесть? Или утопит её в тёмном омуте чернил? Известно лишь...


Глава 50.
ДЕКОРАЦИИ

– Так кто победил? – спрашивает Фурманова.

– Как кто? Не видишь? Кто-то стоит ровно, победоносно, а кто-то лежит… – отвечает Ветров.

– А-а… Но их больше…

– Неважно, сколько их. Разве не видишь, он готов биться с тысячами!

Битва проходила на последнем подоконнике первого кабинета: справа от окна, со стороны естественного света, гордо и грозно, как монумент, стоял застывший жук-носорог, а слева, как бы полуокружив его, в разных позах лежали восемь пчёл. Фурманова пришла попрощаться, а Ветров вот решил ей показать это сражение. Композиция была выстроена утром, и чем-то она даже напоминала одну ближневосточную войну, однако могла, конечно, раскрыться и в другом мифе.

Вернувшись к учительским столам, Ветров занял  своё место, а Фурманова стояла перед ним, у окна. Диалог продолжился в другом направлении. Она поглядела на раскрытый блокнот Ветрова и сказала:

– Ну и почерк…

Ветров его быстро закрыл и пояснил:

– Это стихи. Их нельзя видеть…

– Всё равно ничего не поймёшь… – сказала она.

А он понял, что эта фраза где-то повторится. До того как пришла Фурманова, композиция в кабинете была несколько другой: 18 июня, полдень, Ветров сидит за столом, перед ним лежит раскрытый блокнот, а рядом ручка, часы над головой не тикают (вынута батарейка). Он с утра писал повесть, но часа через полтора, утомившись, перешёл на стихи и только что закончил стихотворение «А знаешь, ты и есть Онегин…» – так его можно назвать по первой строке. Именно эта строка и вызвала к жизни все остальные. А что же вызвало её? Да вот случайно пришедшие на ум по дороге в институт слова:

Пора, пора кончать мечтать:
Не можешь ты мне счастья дать.


Эти две строки должны были стать завершающими в сегодняшнем сонете, но опубликует стихотворение Ветров без них: они покажутся ему лишними.


Глава 51.
СКАЗКА С НЕИЗВЕСТНЫМ КОНЦОМ

О чём невозможно говорить, о том невозможно молчать… Мне, повествователю, хотя и нельзя вторгаться в авторскую область, осмыслять и давать оценку (и заявлять о себе тоже!), но я нарушу эти классические законы: ведь я тоже учитель! Бунт повествователя – такого вы ещё, наверное, не встречали! Хоть что-то новое внесу в литературу на старости лет... О герое хочу сказать, который является и автором отчасти.  В тех стихах Зои: «Онегин, обращаюсь я к тебе. / Ты с книги вышел? Ну, услышишь…» – конечно же, всего лишь ответ на вопрос, ответ по тексту Пушкина, никакой связи с реальностью бытия автора и учителя нет. Ветров, следовательно, заблуждался? Он ошибся? Думаю, Зоя правильно поняла «разгадку» Татьяны, но это не было разгадкой Ветрова или самой себя. Вы можете возразить: «А как же использование цитаты: "Откуда ты знаешь эти стихи? / Оттуда, откуда и ты" – в качестве завершения первого сочинения по "Бунту героев"»? Это тоже ответ на вопрос, тоже не выход за пределы анализируемого текста. Всё просто. И никакого романтизма! «Так не любила?» – спросите вы. И да и нет. Как учитель он ей, безусловно, нравился, но как мужчина, конечно, нет. У неё другие идеалы. Хотите знать, когда я это понял? Скажу честно, ведь на честности и должны строиться наши взаимоотношения: недавно, 18 июня.

Не было никакой любви, она ему почудилась. Ведь мы же помним: кто ищет мистику, того она находит. Вот и нашла. Так и с любовью: кто жаждет любви, тот её и получает. Но никто не обещал, что любовь эта будет взаимной… Жаль, конечно, мне героя, но ничего. Я тоже мистик и верю, что всё будет хорошо (в конце концов, ему гадалка так нагадала). Поднимется добрый молодец. Тоска поднимет. Тоска по мечте. Вместе с мечтой и поднимут они его. В его мечте всегда есть место чуду. На сказках он вырос, а может, и из них... Да, он большой мечтатель, и мечта его куда-нибудь выведет. И пусть мечты порой рушатся, сталкиваясь с реальностью, с реалистичностью жизни, но на месте обломков старых вырастут новые. И путь их к солнцу никто и ничто не сможет закрыть…

Так что пожелаем ему удачи. А если кому-то захочется бросить в него камень – что ж, бросайте. Но… прошу учесть один момент:

…Не на земле найдёшь его – на небе:
Звездой краснеет видимая даль,
Не подчиняясь перспективам Феба.


Так что вверх придётся бросать! Слишком высоко он теперь... Уж и не говорю попасть, хотя бы докинуть до него – вы способны? Эх, почему-то сказка «Морозко» вспоминается…

– Константин Александрович, пора заканчивать…

 – Сейчас, сейчас, внученька… Вот только договорю с читателем.

– Пусть он пока подумает. Вы мне сказку обещали достать из чернильницы… А обещания нужно выполнять.

– Обещал... Да я, собственно, всё уже и сказал... Рассказать тебе сказку, которую никто, кроме меня, пока не знает?

– Конечно!

– Так и знал, что так ответишь… Ну что ж, слушай…

В некотором царстве-государстве жил да был некий человек. Даже и не некий, а больше странный, чем некий, одним словом звездочёт. И вот однажды (это было в конце апреля нынешнего года) в одном из письменных столов обсерватории небольшого среднерусского города он обнаружил тетрадь ученика 10-го класса Королёва Константина! «Ну и ну!» – подумал он. Казалось бы, тетрадь как тетрадь: велась с сентября 1996 года. Да, древняя, но не в этом её исключительность – не это удивило звездочёта. И даже не то, что её изготовили на фабрике «Тулабумпром». Тайна заключалась в обложке! На лицевой её стороне на синем фоне белым цветом изображены созвездия с подписанными названиями, в том числе и некоторых звёзд: сверху кусочек Лиры – только Вега; ниже Дракон и Геркулес; а ещё ниже Змея, Дева и Волопас. Между ними – созвездия без названий, их, по-видимому, ты сам должен угадать. Это Большая Медведица с Мицаром, Северная Корона, Волосы Вероники. А в центре обложки, закрывая собой часть созвездий, расположилась Земля, материки которой спрятались за головой Юрия Гагарина. Он в золотом скафандре, на котором выведены большие буквы – «СССР». Вот такая красота! Однако этой тетради не суждено было отправиться в космос или стать тетрадью по астрономии или истории космонавтики. Её бесконечное пространство заполняли уроки… Ну вот и уснула девочка, хорошо. Дорогой читатель, ведь вы же не ушли? Я, признаюсь, её избаловал немножко, но она вырастет хорошей, настоящей, я это знаю. Но… тсс!.. А то услышит и возгордится… Ну что ж, пришла пора, читатель, нам прощаться… Прощай, теперь ты и меня немного знаешь: как видишь, слово я держу.