Проклятый клоун

Машенька

«Ну здравствуй, белая горячка! Что, доволен, допился?» – мысли с трудом проворачивались в голове.
Как еще можно назвать состояние страшнейшего похмелья, когда в твоей голове непрерывно звучит очень тонкий, зовущий тебя куда-то голос?
«Что вчера было? Вроде бы все как обычно — работа, угощение, расчет… С расчетом не уверен, был ли. После угощения ничего не помню. Интересно, как добрался до дома? Может, заказчик отвез? Проклятье… Даже парик не снял. Такого никогда еще не было. Да какого черта ты от меня хочешь! И так голова раскалывается, куда ты меня зовешь?»
Голос в голове не утихал. Опохмелиться было нечем. Мои подозрения подтвердились: расчета от заказчика вчера не было, а в магазине в долг больше не дают.
«А может, пойти за голосом? Может, там будут добрый люди, сжалятся и нальют? А что я теряю? А что мне терять? Куда ты там меня зовешь?..»
Старый КамАЗ, казалось, вытряс из меня все внутренности. Теперь мне понятно стало, почему все водители камазов такие толстобрюхие. Если у тебя желудок не набит до отказа, от дерганья кабины машины он больно ударяется о твой позвоночник.
— Тебе точно сюда? — спросил водитель КамаЗА. — Я очень сожалею, что решил подвезти тебя. Ты своим перегаром провонял мне всю кабину. Но что тебе здесь делать в таком состоянии и таком виде? Кого ты тут собираешься веселить? Могу подвезти еще километр до корчмы. Там тебе с твоим видом и состоянием самое место.
— Я что, просил у тебя совета? Денег не заплачу! — резко ответил я на предложение водителя и выскочил из кабины, сильно хлопнув дверью. Видимо, мой взгляд был настолько ужасным, что при этих моих словах водитель весь вжался в кресло.
— Да кому нужны твои деньги, чертов клоун? Подбирай таких, совсем народ упился, — тихо проговорил себе в усы водитель, после того как за мной захлопнулась дверь.
В помятом грязном, когда-то пестром и ярком костюме с растекшимся по лицу гримом, в сбившемся на одну сторону всклокоченном рыжем парике я стоял перед дверями трехэтажного здания, рядом с которыми висела табличка «Детский хоспис».
 — Может, здесь и добрые люди, но вряд ли нальют. Хотя у них должен быть медицинский спирт.
Последняя сказанная вслух мысль остановила меня от того, чтобы развернуться и уйти. Ну и голос пока никуда не пропал.
— Ну, я пришел. Кто ты, кто меня звал сюда?
Ответа ни в голове, ни наяву не последовало.
— Что ж, пойдем до конца.
С этими словами я вошел в здание.
В фойе я наткнулся на огромных размеров женщину. Увидев меня, женщина вначале здорово опешила, а потом пошла на меня всем своим весом, как носорог на своего противника, ничего не разбирая на своем пути.
— Что вам здесь надо? Убирайтесь отсюда! — протрубила она своим глубоким сильным голосом.
— Подождите, понимаете, меня зовут сюда, — пролепетал я почему-то вдруг ставшим абсолютно дурацким тонким голосом.
— Да он пьян! — прогрохотала женщина-носорог, приблизившись ко мне.
— Что здесь происходит? Я директор, кто вы и что вам здесь надо? — из бокового коридора вышла еще одна женщина в белом халате.
— Я ж говорю, у меня голос… он меня зовет… как вам объяснить?.. — мычал я о своем, постепенно отступая к двери.
— У него голос! Пить меньше надо, сейчас я позову полицию, — громыхала большая женщина, наступая на меня.
— Это я его позвала, — раздался тонюсенький, прямо как у меня в голове, голосок. Держась за угол коридора, в проходе стояла малюсенькая тоненькая девочка в пижамке и платочке на голове.
— Машенька, как ты встала? — в один голос вскрикнули обе женщины. Только голоса в этот раз были полными заботы и страха.
— Как это ты его позвала? — в этот раз спросила только директриса.
Девочка смотрела мне прямо в глаза не мигая. Казалось, болезнь так иссушила это маленькое тельце, что остались только эти огромные глаза.
«Почему и зачем она меня позвала? Как у нее это получилось? Что я могу для нее сделать?» — мысли с трудом ворочались в моей голове.
Наступила долгая пауза и почти мертвая тишина. Я смотрел только на девочку. Видно было, что даже стоять, держась за угол, ей удается с большим трудом. Что я мог для нее сделать? И тут в этой нависшей тишине раздался звук, который издает человек, выпуская скопившиеся в животе газы. Женщина-носорог вдруг вся налилась краской. Видно было, что она готова разорвать меня, не дожидаясь приезда патруля. Директриса преградила путь своей подчиненной жестом руки, продолжая безотрывно смотреть на девочку. Девочка тихонько смеялась. Настолько, насколько у нее хватало сил.
Я скорчил гримасу и еще раз сжал в руке «перделку». Звук повторился. Девочка, улыбаясь, протянула мне свою ручку. Я подошел к ней, присел рядом на корточки и, когда моя рука почти дотянулась до протянутой детской ручки, в ней вдруг появился бумажный цветок. Обычный фокус. Я мог проделывать эти незатейливые трюки в любом состоянии. Малышка всем телом подалась в мою сторону, и я еле успел подхватить ее на руки.
— А где твой нос? — спросила она.
— Носы сейчас не модно, — ответил я. — Но, если хочешь, я в следующий раз надену.
— Следующего раза не будет, — тихонько сказала девочка. — Покажи мне еще фокус.
Я усадил девочку на стул, который стоял в коридоре, и стал показывать ей фокусы, корчить рожи и гримасничать. Обе женщины стояли у меня за спиной и, кажется, боялись даже дышать, только бы не помешать нашему общению.
Вдруг девочка снова протянула ко мне обе руки. Я взял ее на руки.
— Я сейчас умру, тебе страшно? — вдруг спросила она.
Я не знаю, что в этот момент было у меня на лице. Я не смог вымолвить ни слова.
— А мне нет, — продолжила она.  — Ты хороший, и я очень рада, что ты ко мне пришел.
Малышка просто закрыла глаза и осталась лежать у меня на руках.

Павлик

В этот раз голос в голове не звучал. Но я точно знал, что меня ждут в том хосписе и что я могу не успеть. Я это точно знал и всячески пытался уйти, скрыться, спрятаться, убежать… Убежать от себя.
С вечера я лег на кровать не раздеваясь и так пролежал всю ночь, глядя в потолок. Рано утром, как только забрезжил рассвет, я вскочил на ноги, обул ботинки и вышел из дому, не взяв ничего с собой, с твердым намерением все им высказать. Вот только кому и что «все»? Трасса была еще пустой, и я шел по ходу движения, выставив руку. Сзади послышался звук приближающегося грузовика. Грузовик начал тормозить. Я остановился и обернулся. Передо мной остановился КамАЗ. Я залез в машину, поздоровался, сказал, куда мне надо и что у меня нет денег. На лице водителя отразилось огромное недоумение.
— Да ну нафиг! — водитель смотрел на меня как на прокаженного. — Опять ты!
— В смысле я? — теперь я смотрел на него с недоумением.
— Два месяца назад ты клоуном ехал по тому же адресу вдрызг пьяный. Ну и что, развеселил ты там кого-нибудь?
Теперь я вспомнил ту чуть не вытряхнувшую из меня все кишки поездку.
— Развеселил, — тихо сказал я. — Умерла она. У меня на руках.
Всю дорогу мы проехали молча. Я вышел из машины не попрощавшись. Водитель тоже не произнес ни слова.
Перейдя дорогу, я подошел к калитке, дорожка от которой вела к центральному входу. Калитка оказалась незапертой, хотя было еще совсем раннее утро. Дорожку подметал работник хосписа. Он увидел меня. По его взгляду я понял, что внутрь мне дорога закрыта. Я поднял глаза на окна этажей здания хосписа. В окне второго этажа стоял мальчик в длинной до колен пижаме и смотрел прямо на меня.
— Ну что ж, мы повидались, — сказал я почти про себя. — Дело сделано.
Я повернулся, чтобы уйти. Тем более работник с метлой начал приближаться в мою сторону. Подняв зачем-то воротник, я засунул руки в карманы куртки и… достал парик и нос. Как они там оказались, я, хоть убейте, не мог понять.
Утро было достаточно теплым, поэтому форточки окон здания были открыты.
— Он приехал, клоун приехал! — услышал я донесшийся из форточки крик. Мальчик в пижаме все так же стоял в окне, но уже не один. Постепенно и в других окнах стали появляться детские лица.
Человек, подметавший дорожку, грозно направился в мою сторону с метлой наперевес. В это время на крыльцо главного входа высыпала небольшая группка детей, один даже с капельницей.
«Ну что ж, шоу маст гоу он», — сказал я про себя, надевая свой рыжий парик.
Убегать от разъяренного человека с метлой у меня получилось очень профессионально. С падениями, кувырками, поджопниками и всякими нелепостями. Мой невольный помощник оказался как на редкость упрямым в своем стремлении изгнать меня с территории хосписа, так и вполне неуклюжим, чтобы можно было с ним проделывать всякие нелепые и потому смешные вещи.
За время нашего импровизированного выступления на крыльце образовалась достаточно большая толпа, состоявшая теперь уже не только из детей, но и из персонала. В окнах также было много лиц. В один момент мне показалось, что они все ждали меня, а не только тот мальчик в пижаме. Но пора было заканчивать. Набор трюков и приемов подходил к концу, да и сил уже не было продолжать. Я решил провернуть последнюю штуку с беднягой с метлой, тоже уже изрядно запыхавшимся, но продолжавшим идти вперед, как буйвол. Для этого я сделал вид, что поскользнулся и почти упал лицом в траву, подставив моему визави спину. Он уже замахнулся метлой, когда из форточки донесся голос мальчика в пижаме.
— Все, Павлик помер!
Оказалось, мальчишка в пижаме, стоявший в окне, все это время рассказывал все, что видел, мальчику, лежавшему в палате. Мальчику, к которому я должен был прийти.
Работник опустил свою метлу, плюнул в сторону, отвернулся, постоял немного и, ссутулившись, медленно побрел по траве мимо здания.
— Проклятый клоун, — донеслось с его стороны.

Праздники

— Маргарита Сергеевна, вы меня простите, но мы не можем так больше продолжать, мы не можем больше пускать его к нам. Каждый его приход заканчивается смертью ребенка. Да, сейчас это выглядит действительно как праздник. Но он не приходит к нам на Новый год или 8 марта, когда мы его зовем. В конце концов, он портит нам статистику. Пока он не появился, у нас детки выписывались реже. Мне даже Агнесса Ивановна намекнула, что к нам собираются направить проверку, — большая женщина, вся раскрасневшаяся, нависала над директрисой.
Директриса сидела в своем кресле, плечи ее были опущены, глаза выражали огромную усталость и тоску.
— Ты говоришь, статистику портит? А ты помнишь тот первый раз, когда он пришел?
Большая женщина при этом воспоминании сильно сморщилась.
— Нет, я про то, как ушла Машенька. Насколько это было спокойно и светло. Вспомни, я точно это помню, меня это поразило и до сих пор не отпускает. Когда она ушла, вдруг выглянуло солнце и стало очень светло. А Павлик? На его лице так и застыла улыбка, хотя он даже не видел его. А ты говоришь «статистика».
Спина директрисы вдруг выпрямилась, взгляд стал твердым и почти холодным.
— Мы здесь для того, чтобы быть с нашими детьми до конца. И, если благодаря этому клоуну, этому человеку, наши дети будут выписываться счастливыми, я все сделаю, чтобы это продолжалось. Плевать мне на статистику и на проверки.

***

Может, я очерствел, а может, просто покорился судьбе. Но я больше не сопротивлялся зовущим меня голосам. Я лишь старался сделать так, чтобы каждый мой приход был не похож на все предыдущие. Пришлось завязать с выпивкой. Первое время после каждого возвращения из хосписа я напивался до беспамятства. Но потом я понял, что это никак не помогает. Голоса все равно зовут, я все равно туда иду, и выступления, а точнее их финальные аккорды, если это можно так назвать (у них там это называется «выписка»), не становятся легче. Так зачем гробить себя, если это все равно не помогает? Постепенно стал проходить и страх. Я начал видеть улыбки, остающиеся на лицах детей.
Без выпивки мои халтуры — выступления на обычных праздниках — стали приносить деньги. Я обновил гардероб, инструментарий. Даже начал придумывать новые номера и трюки.
Администрация хосписа несколько раз звала меня на тематический праздник. Но я не мог. Если по зову я шел вначале как обреченный, а потом с чувством долга, то, когда меня звали просто провести праздник, я понимал, что я не могу. Не могу, потому что мне страшно.
В тот день мне позвонила сама директриса. Обычно твердая в голосе в этот раз она говорила очень тихо и как-то обреченно. Она сказала, что к ним приходила какая-то проверка, что кто-то рассказал этой проверке про меня и что ей дали понять, что так продолжаться не может. Она еще пыталась мне что-то сказать, но я уже ее не слушал. В голове одновременно закружились разные мысли и эмоции. Надежда, что меня больше не будут посещать голоса, радость оттого, что я больше не увижу это мрачное здание и мне не будут больше сниться эти несчастные дети, и еще много других мыслей, и пустота… Пустота оттого, что всего этого может больше не быть. Из мыслей меня выдернул голос директрисы. Оказывается, она все это время мне что-то говорила.
— Так что вы на это скажете? — еще раз спросила она.
— Скажу на что? Простите, я немного отвлекся, повторите, пожалуйста, свой вопрос.
— Я предложила вам провести у нас праздник, официально. Чтобы проверка увидела, насколько вас любят дети. Ну и подумать о моем предложении устроиться на работу к нам в штат.
Я коротко поблагодарил директрису и положил трубку.

Последнее представление

Прошло больше года. На Новый год администрация хосписа решилась пригласить кроме Деда мороза еще и клоуна. Дети есть дети. Они были довольны, смеялись. Директриса хосписа и большая женщина стояли в углу помещения, смотрели на выступление клоуна, и на их лицах застыла глубокая печаль.
— А помните его последний праздник? — вдруг спросила большая женщина. — Как вам тогда удалось уговорить прийти его просто так?
— Я не знаю, да это и неважно.
— Какой он тогда устроил праздник! Помню, Верочка аж визжала от удовольствия, — большая женщина промокнула глаза платком.
— А я навсегда запомнила его разговор с Мишей, — директриса глубоко вздохнула. — Я стояла прямо над ними, когда он взял Мишку на руки и присел с ним.

"— Ты ведь сегодня пришел не ко мне?
— А почему ты думаешь, что я мог прийти к тебе?
— Я сегодня тут самый слабый.
— Вон, видишь тех трех теток? Я пришел сегодня к ним.
— Так они ведь не из наших. И, вообще, они какие-то здоровые.
— Ну, знаешь, иногда некоторым здоровым клоун тоже не помешает.
— Послушай, ты очень хороший клоун, я тебя очень люблю. Но, если честно, я не хочу, чтобы ты ко мне приходил. Ну, понимаешь, лично ко мне. Я не хочу умирать. Пусть мне сильно больно, пусть долго, но я не хочу умирать. Ой, у тебя что-то с лицом. Это что, твои классные слезы не туда полились? Они же у тебя далеко вперед умеют стрелять.
— Нет, малыш, это мои слезы.
— А, ну тогда понятно. А чего ты плачешь?
— Наверное, потому, что я самый счастливый на свете клоун. Я обещаю тебе, что не приду к тебе лично. Никогда. А ты, если хочешь жить долго, живи."

— Да, это было просто чудо, — большая женщина вспыхнула всем лицом. — А ведь после того праздника его больше никто никогда не видел. Вы его не искали?
— Нет, я его не искала, и никто его больше не видел. Мне кажется… —  директриса вдруг замолчала на целую минуту. — Мне кажется, это была с его стороны жертва. Как будто он принес тогда себя в жертву.
— Вы думаете?
— И все-таки это было настоящее чудо! Ведь все детки, которые были на том празднике, пошли на поправку, даже Мишенька!
Директриса закрыла глаза, глубоко вздохнула. Потом посмотрела в глаза своей подчиненной и улыбнулась.
— Будь благословен наш милый клоун!