Архив перемен

Место: Центральная городская библиотека им. Горького, Особый Фонд "Х" (закрытый раздел с книгами, подаренными или конфискованными у странных коллекционеров, оккультными трактатами и городскими хрониками, где факты переплетены с мифами).

Легенда: Среди ночных дежурных Особого Фонда ходит леденящий слух о "Архивариусе Безликом". Когда наступает "Час Тишины" (между 3:33 и 4:44 ночи, когда мир будто замирает на пороге), и Фонд визуально пуст, можно услышать его: не просто скрип тележки, а тихий, многоголосый шепот, будто десятки голосов читают разные тексты одновременно, или ритмичное постукивание – то ли пером по пергаменту, то ли когтями по кости. Никогда не ищи источник звука взглядом. Особенно – не поворачивайся и не пытайся увидеть того, кто стоит за стеллажом. Нужно сидеть неподвижно, уставившись в свою книгу или бумаги, и ждать, пока звуки не растворятся в тишине. Некоторые после такой ночи находили на столе идеально упорядоченные подборки – не просто по их интересам, но содержащие странно измененные тексты, новые, жутко логичные главы в знакомых книгах или схемы, ведущие к несуществующим отделам. Это – плата за молчание. Но если ты посмотришь на Архивариуса... говорят, ты увидишь Истину Перемен, и твой разум станет новым свитком в его бесконечном архиве. Свидетелей нет. Только... шепчущие в психушках.

Настя, студентка-историк с интересом к маргинальной философии и городским легендам, устроилась ночным дежурным в Особый Фонд. Старый архивариус, Борис Игнатьевич, передавая ключи, провел костяшками пальцев по обложке древнего фолианта с переплетением хаотичных, меняющих направление линий, и произнес:
- Час Тишины, Настенька... Тут не библиотека. Тут – Архив Перемен. Слышишь шепот или стук – не поднимай глаз. Смотри только в свои записи. Даже если почувствуешь... взгляд. Особенно – если почувствуешь взгляд. Он не любит, когда его глазам противостоят.
Настя скептически улыбнулась:
- Мистика? В XXI веке?
Борис Игнатьевич лишь грустно вздохнул:
- Здесь время течет иначе. И знание... оно живое. И голодное.

Первые ночи прошли в изучении странных фондов. Настя ощущала легкую тревогу, списывая на готическую атмосферу. Книги здесь были... особенными. Некоторые узоры на переплетах словно двигались при взгляде искоса. Иногда ей казалось, что знакомые тексты содержат новые, безумно-логичные абзацы, которых не было вчера.

В ту роковую ночь последний исследователь (чудаковатый старик, переводивший гримуары) ушел ровно в три. Фонд опустел. Тишина стала густой, вязкой. Настя углубилась в каталог. И вдруг... шепот. Не один голос, а множество – мужские, женские, детские, старческие, сливающиеся в жутковатую полифонию. Шепот шел из глухого угла, заставленного стеллажами с трактатами по запрещенной геометрии. Потом – четкое, металлическое *Цок-цок-цок*, будто постукивали клювом или острым пером по стеклу. Ближе.

Сердце Насти замерло, потом забилось как бешеное. "Шизофрения? Переутомление?" Но шепот нарастал, обретая зловещую, гипнотическую мелодичность. А стук... он теперь звучал прямо за ее спиной, у начала ее ряда. Инстинкт самосохранения кричал: Не оборачивайся! Но другой инстинкт, инстинкт познания, подогретый годами изучения тайн, оказался сильнее.

Она резко обернулась.

В проходе между стеллажами, в пятне тусклого света, стояла фигура в струящихся, многослойных одеждах, цвета которых невозможно было определить – они переливались от индиго к пурпуру, к ядовито-зеленому и обратно. Вместо лица – мерцающая дымка, в которой на мгновение вспыхивали и гасли мириады крошечных, разноцветных огоньков, словно звезды в калейдоскопе безумия. В длинных, неестественно гибких пальцах (слишком много суставов?) она держала не книгу, а свиток, испещренный постоянно меняющимися символами. Рядом стояла тележка, груженная книгами, чьи страницы сами медленно перелистывались.

Настя вскрикнула. Фигура "повернулась" к ней. Мерцающая дымка лица сгустилась, и огни-звезды сфокусировались, превратившись в две точки ослепительного, многоцветного сияния – не глаза, а врата в калейдоскопический хаос. Волна не просто холода, а леденящей пустоты, высасывающей смысл, ударила по Насте. Шепот превратился в оглушительный рев тысячи голосов, кричащих на незнакомых языках формулы перемен.

Настя, сраженная видением и натиском бессмыслицы, отшатнулась, опрокинув лампу. Тени заплясали. Она не видела лица, но ощущала этот взгляд – он впивался в ее сознание, переписывая мысли. Фигура не двигалась, но свиток в ее руках развернулся, и символы на нем засветились зловещим светом. Тележка сама тронулась и покатилась к Насте, ее колеса скрипели в такт зловещему стуку, который теперь звучал у нее в голове.

В панике Настя рванула вглубь Фонда, в лабиринт стеллажей. За ней неотступно следовал скрип тележки и нарастающий шепот/рев, звучащий теперь изнутри ее черепа. Воздух искрился кратковременными вспышками нереального света, стеллажи искривлялись, а знакомые названия на корешках книг менялись на глазах, обретая безумные, невыговариваемые формы. Она чувствовала, как чуждое знание, хаотичное и всеразрушающее, вливается в ее разум. "Цок-цок-цок" стучало в висках.

Она ворвалась в крошечную реставрационную комнату, захлопнула тяжелую дверь, заперла ее дрожащими руками. Прислонилась к холодному металлу, пытаясь заглушить шепот хаоса в голове. Снаружи – тишина. Слишком тихая. Сердце бешено колотилось.

Она осторожно прильнула глазом к замочной скважине. И увидела. Один из тех многоцветных огней-врат горел прямо по ту сторону, вплотную к скважине. Он смотрел на нее. И он был не один – вокруг него мерцали десятки других крошечных огоньков, как созвездие безумия. Ледяное безмолвие, несущее в себе шепот вселенной, просочилось сквозь щель. Металл двери начал покрываться инеем и... странными, переплетающимися узорами, похожими на те, что на запретных книгах.

Вдруг со стола позади Насти с грохотом упала стопка пергаментов. Она инстинктивно обернулась – чистая реакция. Когда она снова посмотрела на дверь, огни в скважине погасли. Тишина. Давление в голове ослабло, но остался фантомный шепот и чувство, что ее мозг перелистнули как страницу.

Дрожа, Настя подошла к столу, чтобы поднять пергаменты. Лежавший сверху одинокий лист (не из тех, что упали) был идеально чистым. Но когда Настя коснулась его пальцами, на поверхности проступили слова, написанные разноцветными чернилами, которые светились изнутри и постоянно меняли оттенки:

- ТВОЯ ГЛАВА ЗАКОНЧЕНА. ПЕРЕПЛЕТЕНА В АРХИВ.-

Настя почувствовала, как мириады невидимых игл вонзаются в ее сознание. Не холод, а ощущение полного распада логики, смысла, личности. Мир вокруг раскололся на тысячи разноцветных осколков, каждый из которых кричал свою истину. Она не упала – она растворилась в какофонии видений, шепота и стука. Последнее, что она "увидела" перед тем, как тьма поглотила ее, был парящий в воздухе перед ее лицом призрачный образ пера, выточенного из радужной кости, и он ставил кроваво-золотую точку прямо между ее глаз.

Утром Настю нашел Борис Игнатьевич. Она сидела на полу в реставрационной, обнимая колени и бессвязно бормоча на десятках языков (включая явно нечеловеческие), ее глаза быстро и хаотично двигались, будто читали невидимый, бесконечно меняющийся текст. На столе лежал тот самый чистый лист – теперь он был абсолютно пуст. Тележка стояла на месте. Но на столе Насти, рядом с ее записями, лежала небольшая стопка книг. Все они касались темы спонтанной мутации языка, психогенеза новых религий и анатомии хаоса в древних космогония – темы, которой она увлекалась тайно. На верхней книге, трактате о "Сакральной Геометрии Измен", лежало одинокое, ярко-синее птичье перо, холодное на ощупь.

Диагноз врачей: Острый психоз неясной этиологии, синдром полиглота (спонтанное говорение на незнакомых языках), тяжелое диссоциативное расстройство. Случай признан уникальным и необъяснимым.

Борис Игнатьевич, закрывая дверь Особого Фонда в тот день, взглянул на пустой стул Насти. Его рука непроизвольно потянулась поправить хаотичный узор на обложке той самой древней книги на его столе. "Архивариус доволен," – прошептал он себе под нос, ощутив под пальцами едва заметную вибрацию и слабое, разноцветное мерцание в глубине переплета. – "Новый том в Архиве... и перо обрело чернила." Он поспешил уйти, стараясь не слышать тихий, довольный шепоток, доносящийся из-за спины, где царила лишь тишина пустых стеллажей.