Алтайское краеведение. Гришаев. Шукшин14

ЛЮБОВЬ ЛЮБОВЬЮ ОТЗОВЕТСЯ

Дарья Ильинична Фалеева около тридцати лет заведовала библиотекой в Сростках. Она знает Василия Шукшина с детства. Помнит его худеньким, бедно одетым мальчиком, молчуном и книгоедом. В начале 1953 года он появился в Сростках в морской форме, вытянувшийся, возмужавший, красивый, с бледным нездоровым лицом. Слышала: мучается язвой желудка. Частенько заходил в библиотеку, с жадностью листал книжку за книжкой худыми прокуренными пальцами, острым взглядом пробегал по страницам, всегда серьезный, молчаливый, но не угрюмый, а скорее застенчивый. Словечка попусту не обронит.

От души радовалась, узнав, что он сдал экстерном на аттестат зрелости и стал учителем в вечерней школе. Определился, стало быть, к хорошему делу, да и матери теперь поддержка. Видела, как из последних сил тянулась на детей Мария Сергеевна.

Но вот, зайдя однажды в библиотеку, он, подавляя смущение, спросил, нет ли чего про актеров и режиссеров. Дарья Ильинична удивилась. Актерами еще так-сяк, а режиссерами в Сростках сроду никто не интересовался. Подобрала, что нашлось, спросила, зачем ему это.

-- Хочу в кинематографический институт поступать.

Ответил, как отрубил. Скажи это любой другой, она приняла бы за шутку. Но Василий был не из болтунов. Смелая же у парня мечта: из деревни -- и в такой институт! Не верилось, что такое возможно. Однако переубеждать не стала. Осенью от Марии Сергеевны узнала: приняли! Снова порадовалась за Василия.

Первое появление Шукшина на экране не вызвало большого восторга. Однажды Шура Куксин, киномеханик, двоюродный брат и друг Шукшина, разнес по селу весть: привез новое кино, и в нем играет Вася Шукшин!

Новым кинофильмом был "Тихий Дон" Герасимова, вторая серия. Народу в клуб собралось множество. И вот увидели: из-за плетня выглянул молодой красивый матрос. В зале зашумели.

-- Васька, будь он неладен!

Но не успели толком разглядеть земляка, в матроса выстрелили, он упал, пытался подняться -- и пошли новые кадры. Сростинцы покидали клуб разочарованные.

-- Тоже мне! Стоит пять лет учиться, чтобы из-за плетня выглядывать.

Но вскоре вышел фильм "Два Федора" и заговорили по-другому.

-- В 1967 году, -- рассказывает Дарья Ильинична, -- Василий Макарович, как всегда, приехал в Сростки в отпуск. Я решила организовать встречу с ним. Поговорила кое с кем из сельчан, но в ответ услышала: "А што нам с Васькой встречаться? То ли мы его не видели?" Что греха таить, было у некоторой части сельчан предубеждением к нему. На чем оно основано, право, не знаю. Наверно, лишь на том, что давно ли мы, дескать, в бабки с ним играли, лошадям хвосты крутили в колхозе, а теперь он, смотри-ка ты, в люди вышел, а мы на месте остались.

Василий Макарович чувствовал эту неприязнь и болезненно переживал ее. От матери как-то слышала: ходит-ходит порой по комнате, курит, хмурится, а потом вздохнет и с такой обидой произнесет вроде как сам себе: "Гады, я ж люблю вас!" Слово "гады" у него не звучало ругательством.

Дело прошлое (это уж я от себя добавлю), не спешили понять и признать Шукшина и в Барнауле. Хорошо известно: толкнулся Василий Макарович на краевое телевидение с фильмом "Из Лебяжьего сообщают..." -- получил отказ. (Потом признались: ошибка вышла.) Не был он, что греха таить, желанным гостем и в краевой писательской организации. Может, потому и объезжал Барнаул стороной?..

Но больней всего ударили по нему статьи в "Алтайской правде" и "Бийском рабочем" с критикой фильма "Печки-лавочки", да еще гнусная анонимка на ту же тему. Оскорбленный, он ответил на незаслуженные обвинения и упреки земляков страстным "Признанием в любви". Так мог написать лишь человек, искренне любящий свою Родину и кристально чистый перед нею. Не секрет, что некоторые критики лишь после смерти это поняли, оценили и даже покаялись. Вот уж точно: "У нас любить умеют только мертвых..."

Но послушаем дальше рассказ Дарьи Ильиничны о встрече.

-- Несмотря на прохладное отношение к ней части сростинцев, решила я рискнуть. Пошла с ним договариваться. Встретил он меня приветливо, пригласил в свою комнату. Глядя на него, такого интеллигентного, по-столичному одетого, я не утерпела, сказала: "Как выросли вы, Василий Макарович, с тех пор, как приходили просить книжки про актеров и режиссеров. От души радуюсь за вас".

Он улыбнулся сдержанно и, мне показалось, с досадой, видно, недолюбливал такие разговоры. На просьбу о встрече ответил не сразу. Походил, покурил, долго приминал окурок в пепельнице. Наконец, сказал: "Хорошо, согласен".

Оформили мы в клубе выставку, где показали, как могли, его достижения в литературе и кино. На встречу с ним я решила пригласить сначала учеников седьмых-десятых классов. Два часа рассказывал он им, как делаются фильмы, о работе режиссера, актера, о своих планах. Дети слушали его разинув рты. А потом, конечно, обо всем рассказали родителям. Вечером клуб был полон.

Не забуду, как волновался Василий Макарович, идя на эту встречу. Сестра Наталья Макаровна всю дорогу успокаивала его, а он твердил одно: "Не могу, Натаха, не могу! Будто в чем виноват перед ними". И на сцене первое время на каждом слове спотыкался. а ведь перед какими аудиториями уже выступал!

Однако встреча получилась хорошей, теплой. Выступавшие хвалили его книжки, кинокартины, а один пожилой мужчина низко поклонился его матери, воспитавшей такого сына. У Василия Макаровича даже слеза блеснула. Он растроганно поблагодарил всех, потом подошел к столу президиума и крепко поцеловал мать и свою бывшую учительницу Анну Андреевну Соломину.

В 1970 году я решила снова провести встречу с ним. Он согласился, но попросил: "Вы зайдете за мной, вместе в клуб пойдем, а то неудобно как-то одному". По дороге признался, что опять побаливает желудок. Я спросила, не много ли груза взваливает он на себя. Ведь фактически три воза везет. Он ничего не ответил, позже, мысли его были заняты другим, возможно, предстоящей встречей.

И опять он не выступал, а словно отчитывался перед земляками. Таким простым, деревенским запомнился он мне в тот вечер! Ничего, казалось, не взял от того круга людей, в котором вращался вне Сросток! А ведь был уже заслуженным деятелем искусств РСФСР, лауреатом Государственной премии СССР, кавалером ордена Трудового Красного Знамени, лауреатом многих кинофестивалей!

Помню, в тот вечер много рассказывал о работе над "Степаном Разиным". Сказал, что, наверно, это будет последний его фильм...

Крепко запомнилась мне одна поездка в Сростки, еще до личного знакомства с Дарьей Ильиничной. Однажды с группой бийских экскурсоводов я побывал у нее в библиотеке на беседе о Шукшине. Четыре часа говорила она, и все четыре часа мы слушали ее, затаив дыхание, боясь хоть слово пропустить. Женщины даже всплакнули, и сама она всплакнула не раз. Было такое впечатление, что выступает самый родной, самый близкий Шукшину человек...

Потом Дарья Ильинична провела нас по Сросткам, показала, где жили Шукшины в разные годы, прошли мы и тем заросшим крапивою переулочком, которым Василий бегал когда-то в школу. Напоследок вышли к Катуни. Она сравнительно спокойная здесь и не очень холодная. Заросшие лесом и кустарником острова скрывают ее ширину. Жарко припекало солнце. Загорелые звонкоголосые мальчишки плескались в мутно-белой воде, наверно, точно так же, как в свое время и Вася Шукшин с товарищами. Старушка в широченной цветастой юбке и мокром фартуке полоскала белье. Две девушки в ярких купальниках сидели в лодке, привязанной цепью к железному колышку, вбитому в прибрежный песок. Лодку чуть покачивало течением.

Наверно, все это было и при Шукшине. Говорят, он любил приходить сюда -- почитать книжку, подумать без помехи, глядя на быструю воду. Мать, придя с работы, уже знала, где его искать. Издали видела: сидит ее дитенок в лодке, склонился над книжкой...

Здесь, на берегу его родной реки, когда слушаешь о нем, он встает перед глазами особенно земным и понятным, близким сердцу, как кровная частица этого солнечного цветущего мира, в котором однако всего хватает: и счастья, и бед...

"У меня в мыслях-то -- в дальнейшем -- больше дома жить, -- писал он матери. -- Вот после этой большой картины (о Степане Разине. -- В.Г.) подумываю с кино связываться пореже, совсем редко, а лучше писать и жить дома. Не совсем, но подолгу, по году так..."

Об этом же говорит он и в исповедальном слове о "малой родине": "Я живу с чувством, что когда-нибудь вернусь на родину навсегда..."

А вот его раздумья после встречи с Михаилом Александровичем Шолоховым: "Я думаю, что не своим делом занят, видно, надо садиться писать. Нужно перестраивать жизнь, с чем-либо расставаться: либо с кино, либо с театром, а может, даже с московской пропиской..."

Хватило ли бы духу у Василия Макаровича совершить столь крутой поворот в жизни, нам остается только гадать. Но такие мечты и планы, как видим, у него появились. Только сбыться им было не суждено. Он умер, не доиграв последней роли, не дописав последней строки и едва успев получить "добро" на заветную мечту всей жизни -- фильм о Степане Разине.

Он словно чувствовал, что времени ему отпущено мало, и гнал, гнал, безжалостно сжигая себя. За пятнадцать лет успел сняться в семнадцати фильмах, поставил по собственным сценариям пять, написал два романа, пять сборников рассказов и повестей, две пьесы, полтора десятка статей...

Ему довелось жить и творить не в лучшую пору нашей истории. Неисчислимые беды, выпавшие на долю наших крестьян, всей страны, были и его бедами, но не убили в нем глубокой веры в добрые начала души человеческой, страстного, разинского стремления к правде и справедливости.

"Мне бы только правду рассказать о жизни, -- писал он. -- Больше я не могу. Я считаю это святым делом художника".

Так писал он и на том стоял! А стоять на этом в его время было непросто.

Связь его личной судьбы с судьбами героев книг и фильмов, огромный и глубоко человечный талант, неподдельная любовь к людям обеспечили Шукшину всенародное признание. Оттого и не иссякает поток его поклонников на ежегодные Шукшинские чтения и просто в Сростки. Недаром говорят: любовь любовью отзовется.

1976-1992 гг.