Биозаметки. О Вторушине

МЕМУАРЫ О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ АЛТАЯ
http://proza.ru/2023/03/30/212

Сейчас большого объема новых источников в оборот не вводится, и сегодняшние мейнстримные "историки" заняты исключительно фантазированием на темы

Вторушин пришел в нашу литературу очень нехорошо. Его выписало из Чехословакии наше тогдшнее партийное руководство, причем на место руководителя писательской организации, членом которой он даже не был. Чтобы понять всю некрасивость его появления у нас, нужно напомнить, что в Советском союзе писателем, а следовательно и публиковаться мог только член Союза писателей. А чтобы стать членом Союза писателей, нужно было опубликовать не менее двух книг.

Получался замкнутый круг: не будучи писателем, ты не мог публиковаться, а не публикуясь, тебе был заказан путь в писатели. Естественным выходом из этого порочного круга была смерть кого-либо из членов, которую молодая писательская поросль -- это кому было всего лишь около или немного после 40 -- ожидала с нетерпением как радостной события. Сентенция "смерть -- это жизнь" полностью проходила в этом случае проверку на истинность.

К началу перестройки у нас таких переспективных скопилось несколько человек. И старая гвардия достигла предельного возраста и начали мереть как мухи в холода. Для многих, казалось, наступил желанный сезам в литературу. И вот тут на вакантные места вдруг понаехала невесть откуда масса претендентов. Вдруг как тараканы от дуста из Средней Азии и Казахстана к нам ломанулись русские писатели уже с корочками членов союза. Их профессиональное мастерство воспевания дружбы народов оказалось ненужным перед нарастающим валом роста национального самосознания. И все они разинули рот и на того не жирный издательский пирог.

Вторушина вот, поперли из спецкоров по Чехословакии. Не потому что он там проштрафился -- иначе бы за него не ухватились на пост руководителя писательской организации. Просто этих спецкоров центральных газет, радио и телевидения была тьма-тьмущая. В каждой европейской стране, во многих странах других континетнов, в каждой области и республике было по спецкору. В условиях начавшегося рынка эту комить эту ораву сочли излишней. И вот они подались на другие теплые места.

Помню, как мы в спешном порядке готовили к изданию его книгу: оказалось, что будущий руководитель Союза писателей не написал ни одной книги. Книгу мы составили из его газетных репортажей по местам, где он был корреспондентом: Чехосовакии, Польше, Испании, наших областей. Репортаже были написанны в кондовом советском духе. Он, например, с восторгом писал, как чехословацкие друзья любят нашу страну и как они перенимают наш советский опыт. Ну и намекал, что и нам у них не худо бы чему научиться. Однако не только у нас на дворе стояла перестройка, но и у них полезли цветные революции. Так что Госкомитет зарубил книгу Старикова, справедливо указывая, вы что там с ума посходили в такое время так писать.

Стариков сидел в нашей редакции, угрюмо просматривал том Советской энциклопедии -- я работал в редакции массово-политической и краеведческой литературы, так что он был нашим автором -- и тяжко вздыхал.

-- Ну вот, -- вдруг вскричал он. И стал читать

"Эль Греко (El Greco; собств. Теотокопули, Teotocopuli) Доменико (1541, о. Крит, - 7.4.1614, Толедо), испанский живописец... В зрелом творчестве Э. Г., родственном религиозной поэзии испанских мистиков 16 в. (Хуан де ла Крус и др.), в иллюзорно-беспредельном живописном пространстве стираются грани между землёй и небом; резкие ракурсы и неестественно вытянутые пропорции создают эффект стремительного изменения масштабов фигур и предметов, то внезапно вырастающих, то исчезающих в глубине ("Мученичество св. Маврикия", 1580-1582, Эскориал; "Погребение графа Оргаса", 1586-88, церковь Санто-Томе, Толедо; "Святое Семейство", около 1590-95, Музей искусств, Кливленд). Но ведущее значение в этих произведений получает колорит, основанный на обилии неожиданных рефлексов, беспокойной игре контрастирующих цветов, то ярко вспыхивающих, то гаснущих в призрачном мерцании."

-- А я что писал, в своем очерке про Толедо? То же самое, один в один. Значит, я все правильно написал. Чего же они там в Госкомитете придираются?

-- Но раз это уже написано, какой смысл писать то же самое?

-- Но я-то был в Испании.

-- А я не был. Но взяв энциклопедию, мог бы написать то же самое.

-- Вы? -- с гордым презрением он осмотрел меня с головы до ног. -- А кто вы такой, чтобы так писать. -- И веско, чуть ли не по слогам добавил: -- Я-то был спецкором "Правды"?

Потом мы писали с ним ответ в Госкомитет. Нужно сказать, что в аппаратных интригах он был весьма искушен, и постоянно поправлял меня: нет, так писать не надо, а вот здесь нужно вставить то-то и то-то, это надо подчеркнуть, это усилить, это должно пойти вторым планом, так как бы мимоходом.

Я только удивлялся:

-- Да вы лучше меня знаете, что и как писать. Вот бы и писали сами.

-- Да не умею и не люблю я писать. Вот если бы встретиться с глазу на глаз, я бы сказал всё, как надо.

-- Как же вы работали журналистом, если не любите писать.

Он аж хмыкнул высокомерно:

-- Много вы понимаете в работе журналиста.

Книгу эту Госком не разрешил, но мы ее все равно издали по указанию крайкома -- перестройка и у нас показывала свой норов. А Старикова все равно еще до выхода книги приняли в Союз писателей.