Нашествие

Звонок в дверь — как выстрел снайпера. Всегда в самый неподходящий момент. Я стоял на кухне в позе античной статуи "Дискобол с бутербродом", только вместо диска — банка майонеза, а вместо туники — семейные труселя с уточками. Суббота, десять утра. Жена с детьми укатила к теще на выходные, оставив мне святое право ходить по квартире как последний неандерталец.

Кто там приперся? Неужели Витька-сосед опять соль просить пришел? У него, кажется, дома солевой кризис с 2019 года.

— Сейчас! — заорал я, пытаясь одновременно дожевать бутерброд и найти хоть что-то из одежды. Квартира смотрела на меня пустыми глазницами шкафов — вся приличная одежда была в стирке. Или в параллельной вселенной. Нашел только жёнин фартук с надписью "Королева кухни" и портретом какой-то тетки с венчиком. Надел. В конце концов, я же дома, имею право на самовыражение.

Открыл дверь.

На пороге стояло нечто. Нет, не так. На пороге стояла БЕДА в образе тети Клавы, дяди Толи и еще десятка неопознанных летающих пенсионеров с чемоданами, сумками, авоськами и — мать моя женщина — с трехлитровыми банками.

— Игорёчек! — тетя Клава взвизгнула так, что где-то в Антарктиде треснул ледник. — Родненький! Мы тут это... мимо ехали!

Мимо. Из Новосибирска в Москву через мой город, который находится вообще перпендикулярно любым разумным маршрутам. Это как добираться из Парижа в Лондон через Владивосток — можно, но зачем?

— Это мы с экскурсией! — дядя Толя уже протискивался мимо меня, как опытный диверсант через минное поле. — Культурно-оздоровительная поездка ветеранской организации "Бодрая старость"! Пятнадцать человек! На два дня всего!

Пятнадцать человек. В моей двушке. Это как если бы в телефонную будку решил заселиться цыганский табор.

Я стоял в дверях, преграждая путь этому нашествию варваров, и судорожно соображал. Мозг выдавал варианты: а) Сказать, что в квартире карантин по чуме б) Притвориться, что я не я, а мой брат-близнец в) Просто убежать в окно

Но пока я размышлял, пенсионерская орда уже просочилась в квартиру, как вода сквозь решето. Кто-то включил телевизор. Кто-то загремел на кухне. Кто-то уже вешал свое пальто в шкаф, предварительно выкинув оттуда мою куртку.

— Так это... — я попытался что-то возразить, но мимо меня пронесся дедушка в кепке с надписью "ГАГАРИН НАШ!" и скрылся в туалете.

— Не стесняйся, Игорёк! — тетя Клава уже шла по квартире с видом фельдмаршала, инспектирующего позиции. — Ой, а что это у вас тут? Пыль! Света что, не убирается? А занавески! Боже, когда их стирали? В прошлом веке?

В позапрошлом, тетя Клава. Эти занавески помнят еще Брежнева. Они исторический артефакт, между прочим.

Через полчаса моя квартира превратилась в филиал дома престарелых с функциями вокзала и полевой кухни одновременно. На кухне тетя Клава с двумя подругами (Зина и Нина — рифма судьбы) устроили производство котлет промышленного масштаба. Откуда взялся фарш — загадка посерьезнее Бермудского треугольника.

— Игорёк, попробуй! — тетя Клава сунула мне под нос нечто серо-буро-малиновое с консистенцией мокрого картона.

Я откусил. На вкус — как если бы обида материализовалась и стала едой.

— Это по бабушкиному рецепту! — гордо объявила она. — Секрет в том, что мяса там нет! Только хлеб, лук и ЛЮБОВЬ!

Любовь, видимо, протухла.

В большой комнате тем временем дядя Толя с мужской частью экспедиции смотрели биатлон. В июле! Это была запись чемпионата мира 1994 года, которую дядя Толя возил с собой на флешке, "чтобы было что посмотреть в дороге".

— Вот! Вот смотри! — он тыкал пальцем в экран. — Щас промажет! Я помню этот момент!

Конечно помнишь, дядя Толя. Ты эту запись чаще смотришь, чем я — свою свадьбу.

Я попытался спрятаться в ванной, но там уже обосновалась бабушка Зина со стиркой.

— Ой, Игорёчек! — она весело полоскала в тазу чьи-то кальсоны. — Я тут решила нам всем вещички постирать! Дорога, знаешь, пыль!

— Но у меня же есть стиральная машина...

— Фу! — она скривилась, как будто я предложил ей стирать в реакторе Чернобыльской АЭС. — Машина — это не стирка! Это баловство! Вот руками — это да!

Следующий час я провел, мигрируя по квартире как беженец в поисках безопасного места. Спальня — оккупирована тремя бабушками, обсуждающими мою семейную жизнь ("А детей-то всего двое! Мало!"). Балкон — там дедушка Миша чинил мой велосипед, который не ездил с 2018 года и прекрасно себя чувствовал в качестве вешалки. Даже туалет был занят — там кто-то устроил читальный зал с моими журналами.

Позвонил жене.

— Алло... Свет... — голос мой звучал как у человека, которого медленно пытают. — У нас тут это...

— Что случилось? — встревожилась она. — Потоп? Пожар?

— Хуже. Тетя Клава.

— Одна?

— С экскурсией.

— С какой экскурсией? — в её голосе появились железные нотки.

— "Бодрая старость". Пятнадцать человек. На два дня.

Молчание. Долгое, как сибирская зима.

— Я правильно поняла? В нашей квартире сейчас пятнадцать чужих пенсионеров?

— Не чужих. Тетя Клава сказала, что это всё дальние родственники. Троюродная тетя чьей-то золовки и так далее.

— Игорь. — Голос жены стал таким спокойным, что мне стало страшно. — Если через два дня я приеду и застану там хоть одного пенсионера, ты станешь вдовцом. Понял?

— Понял.

— И еще. ГДЕ ТЫ БЫЛ, КОГДА ОНИ ВЛАМЫВАЛИСЬ?

— В трусах с уточками...

Гудки.

Она повесила трубку. Это плохой знак. Очень плохой. Последний раз она так вешала трубку, когда я купил диван без её ведома. Спал потом на этом диване месяц.

К обеду ситуация достигла апогея абсурда. Кто-то из ветеранов решил "навести порядок" и переставил всю мебель. Телевизор теперь стоял посреди комнаты, диван — у окна, а обеденный стол почему-то оказался в коридоре.

— Так по фэн-шую правильнее! — объяснила мне бабушка Нина. — Энергия ци теперь свободно циркулирует!

Единственное, что тут циркулирует — это мое терпение. И то по замкнутому кругу.

На кухне тем временем готовился обед на роту солдат. Или на осажденный Ленинград. Котлеты размножились как грибы после дождя. К ним добавились:

Суп неопределенного цвета и назначения
Салат "Оливье" без майонеза ("Холестерин же!")
Компот из сухофруктов, которые явно пережили распад СССР
Что-то под загадочным названием "Запеканка тети Груни"
— А где Груня? — спросил я.

— Померла в 2003-м, — бодро ответила тетя Клава. — Но рецепт остался!

Судя по вкусу, запеканка тоже с 2003 года.

После обеда начался "культурный час". Оказывается, "Бодрая старость" — это не просто клуб, а настоящий творческий коллектив. С репертуаром.

— А сейчас мы споем! — объявила тетя Клава.

— Может, не надо? Соседи же...

— Какие соседи? Мы тихонько!

"Тихонько" — это когда пятнадцать человек орут "Катюшу" так, что штукатурка сыплется с потолка. Потом была "Смуглянка". Потом — "День Победы". На "Журавлях" начали ломиться соседи.

— Вы что, охренели? — Витька стоял на пороге в трусах и с бейсбольной битой. — Я вызову полицию!

— Молодой человек! — тетя Клава выпятила грудь колесом. — Мы ветераны!

— Какие на хрен ветераны? Вы в Афгане были? В Чечне?

— Мы ветераны труда! — гордо ответил дядя Толя. — Я сорок лет на заводе!

— А я сейчас вам по труду и двину! — Витька замахнулся битой.

Пришлось выйти в коридор и долго объяснять, умолять и даже немного унижаться. В конце концов сошлись на том, что после девяти — тишина.

Ночь. О, эта ночь заслуживает отдельной поэмы в стиле Данте. Пятнадцать человек легли спать одновременно, что создало эффект сейсмической активности. Кто-то храпел (дядя Толя). Кто-то скрипел зубами (неопознанный дедушка №3). Кто-то вставал в туалет каждые полчаса (все по очереди).

Я лежал на полу в коридоре — мою кровать оккупировал триумвират бабушек — и размышлял о бренности бытия. И о том, что если есть ад, то он выглядит именно так: ты лежишь на полу в собственной квартире, а вокруг храпят пятнадцать незнакомых людей.

Интересно, если я сейчас тихо встану и уйду, они заметят? Можно пожить у Витьки. Или в подвале. Или вообще эмигрировать. В Антарктиду. К пингвинам. Пингвины не храпят.

В три ночи кто-то решил попить чайку. Потом к нему присоединились остальные. В моей квартире в три ночи происходило чаепитие на пятнадцать персон.

— Игорёк, иди к нам! — позвала тетя Клава. — Чайку попьем, поговорим!

— Я сплю, — соврал я из-под одеяла.

— Как спишь, если разговариваешь?

Логика железная. Не подкопаешься.

Встал. Пошел на кухню. Там сидели все пятнадцать человек, как заговорщики перед восстанием.

— Вот, — тетя Клава налила мне чай в мою любимую кружку. Ту самую, из которой никто не имеет права пить. — Расскажи, как живешь!

И я рассказывал. В три ночи. Пятнадцати пенсионерам. О работе, о детях, о планах на отпуск. Они слушали, кивали, давали советы.

— Вот мы в наше время... — начинал кто-нибудь, и дальше следовала история о том, как было хорошо в СССР.

А может, и правда было? По крайней мере, ночные чаепития на пятнадцать человек в двухкомнатной квартире точно не практиковались. Дефицит же был.

Утро второго дня началось с запаха. Нет, не запаха — ВОНИ. Кто-то жарил рыбу. В семь утра. В воскресенье. Видимо, решили добить меня окончательно.

— Это карпик! — гордо объявил дядя Толя. — Вчера на рынке взял! По дешевке!

По дешевке — это ключевое слово. Судя по запаху, этот карпик видел еще молодого Брежнева. А может, и Хрущева.

— Не хочешь? — обиделась тетя Клава. — Мы же старались!

Пришлось есть. Вилка входила в рыбу как археологическая экспедиция — осторожно и с опаской наткнуться на что-то неожиданное.

После завтрака выяснилось, что у "Бодрой старости" есть культурная программа. И я — их гид.

— Но я же...

— Никаких но! — отрезала тетя Клава. — Ты местный! Покажешь нам достопримечательности!

Какие достопримечательности? Памятник Ленину и торговый центр "Мега"? Ну да, культурная программа.

И вот я веду по городу процессию пенсионеров. Это как крестный ход, только вместо икон — селфи-палки, а вместо молитв — обсуждение цен на продукты.

— Смотрите! Помидоры по двести рублей! — возмущалась бабушка Зина. — А у нас в Новосибирске — по сто пятьдесят!

— Так везите из Новосибирска, — буркнул я.

— Что? Что ты сказал?

— Говорю, это столичные цены!

В краеведческом музее произошло эпичное сражение между дядей Толей и экскурсоводом. Молодая девушка пыталась рассказать о местной истории, а дядя Толя поправлял её на каждом слове.

— Этот дом построен в 1890 году... — начинала она.

— В 1891-м! — перебивал дядя Толя.

— У нас есть документы...

— Документы подделка! Я точно знаю! Мой дед рассказывал!

Твой дед, дядя Толя, был комбайнером в Сибири. Какое он имеет отношение к архитектуре нашего города — загадка.

Потом был обед в кафе. Пятнадцать человек час выбирали блюда, потом передумывали, потом спорили о том, кто платит.

— У нас пенсия маленькая! — заявила тетя Клава официантке. — Скидочку бы!

— У нас нет скидок для пенсионеров...

— Как нет? А должны быть! Позовите директора!

Директор пришел. Посмотрел на пятнадцать воинственных пенсионеров. Посмотрел на меня. Дал скидку 10%. Мудрый человек.

В итоге все равно платил я. Пять тысяч за борщи, котлеты и компоты. Пенсионеры же.

К вечеру они начали собираться. Квартира выглядела как после налета викингов. Телевизор почему-то показывал все каналы зеленым цветом. Диван стоял задом наперед. В холодильнике — пустыня Сахара.

— Спасибо, Игорёчек! — тетя Клава обнимала меня на прощание. — Так славно отдохнули! Прям душа поет!

Моя душа тоже поет. Похоронный марш.

— На следующий год опять приедем! — пообещал дядя Толя. — Может, еще больше народу соберем!

Больше? Это как? Автобус привезете?

Когда за последним ветераном закрылась дверь, я сполз по стенке на пол. Тишина обрушилась на меня как лавина. Блаженная, оглушительная тишина.

Сидел так минут двадцать. Потом встал, подошел к окну. Автобус с "Бодрой старостью" уже отъезжал от дома. В окне кто-то махал мне рукой. Я машинально махнул в ответ.

А знаете что? Ведь я буду по ним скучать. Ну, не прямо сейчас. И не завтра. Но когда-нибудь, лет через десять, я вспомню эти хлебные котлеты, ночные чаепития, дядю Толю с его биатлоном — и улыбнусь. Потому что это же ЖИЗНЬ. Нелепая, абсурдная, невозможная — но жизнь.

Через час приехали жена с детьми.

— Ну? — она осматривала разруху как генерал после битвы. — Выжил?

— Типа того.

— И сколько их было?

— Пятнадцать.

— Пятнадцать... — она покачала головой. — И ты их впустил?

— А что я мог сделать? Это же тетя Клава!

— Герой, — сказала она. — Дурак, но герой.

Потом я рассказывал. Про котлеты, про концерт, про музей, про карпа времен НЭПа. Жена смеялась. Дети смеялись. Даже я смеялся.

— Пап, а они правда на следующий год приедут? — спросил сын.

Я посмотрел на него. На жену. На разгромленную квартиру.

— Знаешь что? Если приедут — мы уедем к бабушке. Всей семьей. На эти же два дня.

— А квартира?

— А квартиру сдадим им. За деньги. Пусть платят за хлебные котлеты.

Мы засмеялись. А потом пошли наводить порядок. Всей семьей. И знаете, что я понял? Пятнадцать чужих людей за два дня сделали мне подарок — я оценил свою семью. Свою тишину. Свой холодильник с йогуртами.

Но на следующий год мы все-таки уедем. Я не железный.