Глава 29. Крещение Руси и Хеона

                ««Крещение  Руси  и  Хеона.
(Версия  робота  с  ИИ  Тимура  П.  сотрудника  Федеральной  Канцелярии  Безопасности).



  —   Анька  кобенится,   —   Владимир  Святославович,    князь  Руси  Киевской,  теребил  бородёнку.  А  теребил  бородёнку  князь  —  ну  и  ругнулся  матом  —   
потому   что    возжелал     багрянородную   принцессу   Анну  и  через   вступление  с  ней   в  брак,  намеревался     породниться  с  византийскими  василевсами.  А  кто  тогда  осмелится  назвать  его   «робичичем»  мохнатым?

  —   Да,  я  мохнатый…    Но  за    Аньку  готов  отдать  на  поругание   идолов… И  Корсунь  готов  отдать  с  Крессами… 
А  мне  в  придачу  к  Аньке  —  может  с  ней  мохнатости  моей   поубавится  —  поболе  родни  византийской  с  василевсами.
 
Византийцы,  немчура  и  прочие  латиняне  из-за  границы  зырили,  как  бы  князь  по  пунктам  договора  и  всё  вместе 
исполнил,  чтобы  отменил  жертвоприношение,      многожёнство    и  принцип   кровной   мести.

  Дубиной  или  не  дубиной,    но   Русь  крестили…   Свадьбу  князь   сыграл,   бывших  жён  и  наложниц  разогнал  —   надоели.    Дружинники  разрушили   святилище  Перуна  на  холме  по   князя   велению, 
сбросили  статую  на  землю,  привязав   к  хвосту  коня,    волочили   с  горы  до  Днепра,   и  пустили    её  по  течению.

  Анна,  византийская  принцесса,  образованная  и  утончённая,  как  сочеталась  браком,  первым  делом  принялась    муженька  своего  образовывать,  чтоб  поубавить  его    мохнатость. 
Ввела  при  киевском  дворе   византийскую  моду,  чтоб  походил  муженёк  её  на  константинопольских,  хоть  малость. 

  Рогнедку,  жену  свою,  дочь  полоцкого  князя,    Владимир   Красное  солнышко   выгнал.  Она  чуть  не  прирезала  его  на  ложе  любви  спящего. 
А  сынки  её   забавлялись   —    два     здоровенных  баклана  —  поймали   багрянородную  принцессу  Анну,  привязали  её  к  дереву    и  давай  лепить  к  щёчкам  еённым  —  чтоб  не  крякала   —    лепёшки  горячие. 

  Наложницу  свою  Маринку,  хоть  она  из  Троицких,  князь  Владимир   отдал  в  жёны    дружиннику  с    хорошим   приданным…  Жаль,  конечно…   Но   вытерпеть   рядом  долгое  время  такую  не  было  мочи.
И  думал,  куда  бы  ему   смыться  хоть   на  три  ночи.


  Сядет  на  крылечко  под  окнами  Владимира  Святославовича,   закатит  глаза  и  заунывным  голосом  декламирует  вирши:  «Когда  моих  товарищей  корят,  я  понимаю  слов  закономерность,  но  нежности  моей  закаменелость  мешает  слушать  мне,  как  их  корят.»   И  по  мозгам…   И  по  мозгам…  своими  виршами.   Да  лучше  бы  завести  козу   со  своей  точкой  зрения,  чем  бабу  декламирующую  вирши.   
А   Владимир  Святославович    человек  государственный.   Мозги  ему  нужны  чистые,  незамутнённые,  чтобы  решать,  возвращать  ли  Корсунь  взад,   другие    вопросы  культурного   и  политического  развития  Киевской  Руси  и  обустройства  пришлых.

  И  всё  было  бы  хорошо  на  Руси,   кабы  под  окно  не  стала  прилетать  ворона  —  прилетит,  сядет  на  ветку  берёзы  и  каркает  —  а  Владимир  Святославович  думает: «И  чего  она  каркает?  Ажно  боязно….  А  может,  зря  я  Перуна  привязал  к  хвосту  коня  и  пустил  его   по  течению?
А  Мокошь    отомстит…   Она  прядёт  время….  Если  что,  может  удавить  пряжей…
А  может,  и  вмажет.
 
  Точно,  это  всё  происки  Хеоны…  Её  птичка.
 И  каркает  ворона  по  её  методичке».


  Не  долго  думая,  князь  Владимир  Святославович  собрал  дружину,  обоз  —  вереницу    подвод,  повозок,  две  телеги  алых  роз  и   к  ним    любовную  записку  на  бересте,  которая  состояла  из  изящных,  порою  очень  тонких  сентенций, 
и  отправился  туда,  где  жила  Хеона  —  красоты  необнакновенной  ведьма  —    а  жене  своей  сказал,  что  едет  в  леса  к  вятичам   для    инспекций.


                *   *   *


  —   Ну  что,  мохнатый?  Явился,  не  запылился?   —   Помешивая  ведьмино  зелье  в  котле,  не  оборачиваясь,  сказала   Хеона.   —   А  что  надоть?
Владимир  Святославович,  подметая  полами  своего  одеяния  земляной  пол   в  избе,  рухнул  на  лавку:

  —   Женихаться  приехал  я.  Вон,  две  телеги  алых  роз  тебе  привёз.  Там  и  записка  любовная  имеется,  писанная  на  бересте.  Пока  добирался,     чуть  не  сгинул  в  болотах.

  —   Всрались  мне  твои  розы.  —   Ведьма  не  переставала  помешивать.

  —   Вот  дура!  Жить  будешь  у  меня  в  горнице.  Главной  будешь  над  всеми  средствами  массовой   информации.  Тебе  же  ведомы  и  Правь,  и  Явь,  и  Навь.   Послужишь  отечеству.  Скажешь,  брать    мне  Корсунь  взад,    али  нет.

  —  Всрались  мне  твои  средства  массовой  информации.   У  меня   Акулина  есть.  Прилетит  куда  надо,  накаркает  что  надо,   прямо  в  мозг.   —  Ведунья  Хеона    зачерпнула   зелья  из  котла  и  подала  князю.
Князь  смятохся,  усомнился ,  вызвал  дружинника  в  избу   и   велел  ему  опробовать  зелье.

  Дружинник  выпил  и  в   тот   же  миг  отлетел.  А  куда  полетел?  А  кто  его  знает.

  —  Значит,  будешь  кобениться?   А  чё  по  серебряной  монете  и  белке  с  дыма  не  платите?  —   После  того,  как  Святослав,  папаша    Владимира  Святославовича,  разгромил  хазар,   он  обложил  вятичей   данью.

  —  Я  хазарскому  кагану  не  платила  и  тебе,  мохнатый,  платить  не  буду,  —    ответила  Хеона. 

  —   Смелая  ты,  Хеона.  Знаешь,  что  люблю  я  тебя  за  красоту  твою  необнакновенную.  Но  я  и  рассерчать  могу.   А   кто  это  там    во  дворе  у  каменьев    долговязый  притулился?...А?... Где  такого  откапали?.   —   Действительно,  у  каменьев  стояла  долговязая  фигура  деревянного  идола  со  скрещенными  руками.

  —  Это  Бяша.   Он  мне  нравится.   У  него  морда  такая  злющая…    Сожрёт,  глазом  не  моргнёт.  —   Случилось  так,  что  мужики  копали  золото  в  торфянике  и  наткнулись  там   на  деревянную  фигуру  идола,  выкопали  и  притулили  его  у  каменьев.   —  Лапоть,  ты,  Владимир  Святославович.  Это  же   Хронос.   И  руки  у  него   скрещены.  Кольцо  получается….   Уроборос  получается…  Змей,  кусающий  свой  хвост…Чудовище,  пожирающее  самого  себя…и   родящее  из  себя.  Да,  оно  такое...  И  другого  времени  у  нас  нет... Всё  попадёт  под  его  жернова...  Всё  перемелется...  И  мне  нравится,  что  все...Хоть  здесь  нет  любимчиков.

  —  Утопи  его  в  озере,  Хеона…  Утопи…  А  не  то  придётся  калёным  бревном    выжигать  тебе    глаза,  чтоб   просветление  в  твоей  голове  наступило.  —   Сказал  князь  и  вышел  из  избы.

  Перед  отъездом  дружинники  повалили  Бяшу   на  землю    и  утопили    в  глубоком  озере.
  А   вместо  идола  к  каменьям  притулили  огромный  крест.