Где-то между Химками и отсутствием

«Кто не помнит — обречён повторять»

Она поехала туда.Зачем? Возможно, за воспоминаниями.О чём? О прошлом — давно ушедшем.Там были дворы её детства. Мама — ещё молодая. Бабушка. Шум листьев, растущих напротив окон деревьев. Лай собак, до боли знакомый.Вот — Джой. А вот — Дэвид, маленькая дворняжка, подобранная когда-то у кремлёвских стен. Зелень дворика, оживающего летом. Запах сирени. Газон цвета зеленеющего шёлка...

Но это было давно. Несколько десятилетий назад.И неважно, что тогда висел занавес — железный, как решётки тюрем. Он всё ещё там.Не только в тюрьмах. В залах судов. В умах. А она — снова за занавесом. Тем самым. Который раньше был сделан из стали и идеологии, а теперь — из алгоритмов, страхов и привычки молчать.И самое страшное — он больше не скрипит. Он бесшумен. Прозрачен. Как будто его нет.

Ей казалось, что она выросла в свободном мире. Что успела выбраться. Но, быть может, свобода была всего лишь иллюзией маршрута. Она просто шла по кругу. И вот — снова внутри.Только теперь — без объяснений, без лозунгов, без надежды.

Да, многое изменилось. Воды утекло немало. И вряд ли надо было ждать от мастера, чтобы он объяснил, почему роутер требует иные данные.Что-то изменилось. Но не у неё в голове — а значит, и не в памяти.

Внешне всё почти как раньше: пруд у бывшего кинотеатра «Баку», только теперь там — торговый центр. Как и у метро. С той разницей, что известные бренды уступили место магазинам с названиями «Хозяюшка», «Наташа» или «Му-Му» — да, то самое мычание, звучащее на просторах отечественной глуши.

Она прилетела. А на геолокации — как будто не доехала до дома. Всё где-то рядом с Внуково.Надеется, что YouTube откроется, как только роутер подчинится. Может, и наладится. Но надолго ли? Ведь она вооружена — и Apple TV 4K, и надеждой. Дай Бог.

А я...Я до сих пор слышу скрип той самой двери.Когда-то — КГБ.Теперь она называется иначе.А она пьёт кофе в торговом центре и смотрит на пруд с лебедями. Он был и в дни моей молодости.Не знаю, увидит ли она нынешнее убранство столицы — цветы, буйную зелень.Увидит. А вот баннеры, восхваляющие СВО, — вряд ли.Ведь не за этим она туда поехала.

Я сказала ей:— Квартира теперь твоя. Обживайся. Чувствуй себя дома.Я не поеду туда.Не потому что путь далёк.А потому что не хочу видеть баннеры с Z. Не хочу быть среди призывов к тому, что мне претит.Но как это объяснить тому, кто не видит? Или — не хочет видеть. Это не расстояние. Это — внутренняя невозможность.

Иногда мне кажется, что наши разговоры — не диалог, а отражение её тревоги, обращённой ко мне.Она звонит оттуда и, кажется, всё ещё ждёт, что я выдам инструкцию:что делать, как жить, как справляться. Словно не прошло столько лет. Словно она — всё ещё ребёнок, ищущий глазами материнский отклик.Я — её мать.Я должна быть рядом.Я должна слушать.

А я...Не могу. Не хочу.Не потому, что она не заслуживает внимания.А потому что её нескончаемый рассказ о мнимых бедах и усталость от мира, в котором она живёт, — утомляют. Душат. Я не прошу у неё советов — и всё же слышу:— Больше ходи, не сиди за компьютером. Ты слишком много пишешь... А для меня именно это — и есть жизнь. Писать.Это — мой способ быть, выживать, чувствовать, думать.

И всё же...Разве взрослость — не в том, чтобы научиться быть без матери? Разве взрослость — это не умение не предъявлять ежечасных требований, а слышать другого?

Я смотрю на мужа - француза.На его отношения с сыном от предыдущего брака. Они не обнажают свои чувства так открыто. Они делятся — но бережно, выборочно.Там, где упрёк — нет понимания.Там, где требование — исчезает пространство для диалога.

Когда я начинаю говорить — в своей манере, может быть, эмоционально, может быть, чуть резко — она говорит: — Ты передаёшь мне свой негатив.Но я не передаю негатив.Я говорю.Как умею. Как чувствую.Не знаю, можно ли сказать всё это иначе.Но, может быть, если она когда-нибудь прочтёт — она услышит. Что за словами — усталость.Что за отказом — любовь. Но уставшая. Не выносящая больше крика.

Что я — не только мать. Я — человек. Женщина. Писатель.У меня есть границы. Я не обязана быть всем. Всем и всегда. А в ответ — упрёк. Обида.Когда я сказала, что старею — не в драматическом смысле, а в простой телесной правде прожитых лет, —она парировала:— В Европе теперь живут до ста. Словно долголетие — долг. Словно я обязана прожить дольше, чтобы она не осталась одна.

Вот и выходит, что на карте — она всё ещё в Химках. А где мы с ней? На каких разных берегах? Я не осуждаю. Но и не уверена, что мы говорим на одном языке.Возможно, так  и должно быть.

4 июля 2025 года, Брюссель