Подранки. Горечь желторотая ч. 6 гл. 3 18 плюс

Демонстрируются сцены жестокости и насилия. Ограничения 18 плюс

Основано на реальных событиях (из рассказов бывших узников концлагеря «Саласпилс»)

Часть 6 Саласпилс

Глава 3 Горе и счастье

И снова ночь. И снова два-три часа, чтобы чуточку отдохнуть. А потом все заново. Блондинка-ведьма, забитые доверху детскими трупиками корзины, экзекуция, завтрак.

Все детки очень ждали завтрака, а его все никак не приносили. Малыши начали канючить, те, что постарше, - постанывать.

Скрипнула дверь, и в барак, наконец, внесли еду. А что это за восхитительный запах? Это же каша! Самая настоящая!

Дети выстроились в очередь, вытягивая шейки, с надеждой высматривая, хватит ли им редкостного угощения. Но, оказывается, давали аппетитное варево не всем. Малыши протягивали свои мисочки и кружки, а раздатчик одному ребенку наливал соленую травяную бурду, а другому накладывал вожделенную восхитительную кашу.

Я заметила, что раздавали ее только самым слабым и больным деткам, кто еле стоял на ногах. Я тоже протянула две мисочки.

- Это кому? Тебе?

- Ване.

- А где он?

- Лежит, у него нет сил.

- Давай миску. Это ему, поняла? А тебе суп.

Итак, мне каша не досталась, не положено. Наверное, я слишком хорошо выглядела и не была такой уж изможденной. Быстро расправившись со своей порцией соленой воды с травой, я поспешила накормить кашей везунчика – Ваньку. Бедненький, как же он набросился на еду! Маленький, голодный. Быстро проглотил жалкие две ложки варева, и конечно же не наелся.

А через некоторое время мы с удивлением обнаружили, что все детки-счастливчики, кто с таким удовольствием ел кашу, умерли. Я поспешила к Ване. Он смотрел сквозь меня своими огромными голубыми глазенками. Губы его посинели, тельце стало холодным и деревянным. И я поняла, что Ванечка умер.

И снова слез не было, хотя если бы и были, то оплакивать погибших малышей ни сил, ни времени не хватало.

Снова противно скрипнула дверь, и вошел черный человек в белом халате – страшный, жестокий монстр. Его приход в барак не предвещал ничего хорошего. Он неспешно вышагивал вдоль полатей, внимательно рассматривая лежащих на них вповалку детей, казалось, о чем-то раздумывал и что-то прикидывал. Вслед за ним, словно из-под земли, появились амбалы с корзинами, скоренько собрали тела детей, умерших от угощения отравленной едой, и ушли. Так фашисты избавлялись от больных и слабых, ведь им нужны были только здоровые дети. Для чего, интересно?

И тут в бараке появились мундиры в белых халатах. Никогда раньше не приходили, а тут, вероятно, что-то произошло, а нам было невдомек. Черный человек тихо отдал распоряжения и удалился, а его подневольные, притащившие с собой кучу ампул, трубок и приборов, приказали всем нам встать в очередь.

«За чем эта очередь? Что еще они придумали, чтобы мучить нас?»

Мне и остальным «нянькам» сказали принести грудничков и маленьких, кто не умеет ходить, и мы потихоньку стали приносить им малышей, собирая их со всего огромного барака.

Я принесла девочку нескольких месяцев от роду. Ее сразу уложили на стол и воткнули ей в голову огромную иглу с длинной прозрачной трубкой. Я стояла и смотрела, как по трубке течет и течет красная жидкость. Впервые в своей маленькой, еще неразумной жизни увидела, как вытекает из человека кровь, как оказалось, вместе с жизнью.

Вздрогнув от грубого громкого окрика, я не сразу поняла, чего от меня хотят.

- Чего стоишь, иди тащи следующего.

- Я ее сначала заберу.

- Пошла, никого забирать не надо. Она все-равно умрет, а так хоть польза от нее будет.

Только потом, когда я принесла другого малыша, с ужасом увидела, что на столе девочки уже нет. Бездыханное тельце ее лежало в корзине под столом.

«Боженька, да из нее выкачали всю кровь до конца, будто ужасные кровожадные вампиры.»

Меня закачало, в глазах потемнело, подступила дурнота. Слез не было. Только боль огненными сполохами разлилась в животе. Из-за голода или страха? Не знаю. Мне было уже все равно.

Пять раз приносила я фашистским вурдалакам маленьких деток. Назад мне так никого и не вернули. Когда с малышами на сегодня закончили, нам тоже приказали сдать кровь. На негнущихся деревянных ногах, дрожа всем телом, словно в ознобе, я еле добрела до табуретки.

Мне сунули кружку и приказали сделать два глотка молока, а затем в мою руку воткнули огромную иголку с длинной прозрачной трубкой, по которой сразу же потекла моя кровь. Руку невыносимо ломило, а кровь все текла, текла и постепенно вытекала в огромную стеклянную пробирку из моего еле живого тела. Последнее, что я помню перед тем, как погрузиться в черную мглу, это слова фашиста в белом халате:

- Genug von ihr (хватит с нее)!

Очнулась я от ощущения немыслимого холода и голода. Очень сильно болела рука, словно из нее раскаленными щипцами вытягивали жилы, мелкой дрожью трепало тело, зуб на зуб не попадал, будто в лихорадке.

Что принесет нам новый день после мучительной ночи? Какие еще испытания ждут нас, маленьких детей, так не вовремя родившихся, принимающих на себя вселенские муки, что иной взрослый не выдюжит. Горько! Ох, горько! Страшно и мучительно голодно.

Если раньше детей водили в медицинский барак на сдачу крови через день, то теперь ежедневно кровавая экзекуция проводилась прямо в бараке, дабы не терять времени. Видать много их было - раненых шакалов вермахта, кто нуждался в детской донорской крови. А это означало только одно - наши наступают и бьют выродков под самое дыхло. Только бы хватило сил дождаться, только бы не выкачали всю кровь и не сбросили в корзину мое мертвое окоченевшее тело.

И появилась надежда.

В концлагере забродили слухи и начались волнения. Все чаще в небе появлялся стрекочущий гул пролетающих советских самолетов, а по ночам где-то далеко-далеко слышались раскаты грома. Или это был вовсе не гром?

Что-то фашисты зашевелились и занервничали.

И начали спешно уничтожать улики.

Первым делом фашисты расстреляли и сожгли латышский батальон с блондинкой-ведьмой, избавившись от свидетелей. А «для зачистки территории» пригнали литовский батальон.

Взрослых узников сожгли в печах. Детские трупы, скинутые ранее в глубокие овраги и ямы, чуть присыпанные землей, раскапывали, обливали бензином и поджигали, уничтожая захоронения.

А вот с узниками-детьми поступали по-разному. Фрицы и тут старались поживиться.

Из соседнего города потянулась вереница «добрых» людей. Латыши с большими хозяйствами покупали лагерных детей и забирали к себе на работу. Приезжали представители латвийских христианских организаций и выкупали детей десятками, чтобы устроить их в детские дома и общины, сохранив им жизнь.

Сколько успели предприимчивые фашисты набить карманы кредитками, торгуя маленькими узниками, так и поживились знатно, но до тех пор, пока не пришел черед убегать во все лопатки, опасаясь наступления Красной Армии. Оставшихся детей - в расход. Чтобы не сохранилось улик и свидетельств, на территории концлагеря сжигали целые бараки вместе с оставшимися в них документами, лабораториями и узниками. Литовский батальон уж очень постарался.

Мне повезло. Меня вместе с мальчиком Витей купили в свое хозяйство латыши, чтобы мы пасли коров и работали в огороде. Спали мы в разбитом сарае на соломе. Какое же это было счастье после концлагеря!

А потом пришли наши, родные русские солдаты. Шли бои, сараюшко трясло нещадно, окна все повышибало. Но для меня это была самая лучшая музыка на свете. Хозяева наши сбежали, и мы с Витей спрятались в погребе, ждали, когда наши придут. И когда все стихло, и мы услышали наверху над нами русскую речь, закричали, что есть мочи, чтобы нас услышали, вытащили и спасли. Наши! Дорогие русские солдаты.

Я помню, как наверху над нами загремело, заскрежетало и открылся люк в подвал, где мы прятались. Помню, как мы заплакали. А когда за нами спустился русский солдат, я вцепилась в него, крепко обняв за шею, и завопила:

- Родненькие, родненькие, как мы вас ждали!

О, радость! У меня снова появились слезы. Я рыдала, визжала в голос и не могла остановиться.

От счастья, что в этой чудовищной концлагерской мясорубке я осталась жива,

от страха, что больше никогда не забуду ужасов «Саласпилса» и они будут каждую ночь сниться мне всю мою оставшуюся жизнь, заставляя просыпаться в холодном поту,

от горя, что осталась сиротой.

Детство мое продолжилось в детском доме. Но какое же это было счастливое детство! Без фашистов, «Саласпилса» и войны.

Продолжение следует.