Проект Райский сад. 5 часть

Маленькие шаги раздаются на полированном полу жилого сектора. Сначала два, а через пару секунд целая волна босоногих исследовательниц влетает в теплицу. Мария, Зулей, Таис, Киара и Кассандра несутся, как ветер по тёплым лугам. А мальчишки Арман, Александр, Константин, Тимур и Георгий рядом спокойно строят мини-форт из глиняных кирпичей. Им по три года, но иногда, глядя на их рассудительные взгляды, я ощущаю, что время здесь течёт по-другому. Каждая минута на Орелии-4 наполнена яркими чувствами и тонкой связью между людьми и пространством.

Я сажусь на край биоплатформы, где растут огурцы и базилик. Наблюдаю. У девочек удивительная координация, особенно у Таис. Она разгадывает звуковые паттерны почти на равных с обучающим модулем. А Тимур накануне меня спрашивал, почему гравитация здесь меньше земной и как это влияет на кости. Их рост превышает нормы Земли, но не пугающе — очень аккуратно, будто сама планета взяла на себя чуткую коррекцию.

Солари появляется за моим плечом тихо, но я мгновенно ощущаю его присутствие. Не звуком, а особым полем заботы. Он заносит несколько контейнеров с витаминизированной водой, которую сам подобрал под индивидуальные параметры каждого ребёнка. Его движения точные, но деликатные, он заранее знает, как не спугнуть игру детей. Георгий подбегает к нему, обхватывает ногу, и Солари сразу опускается на одно колено, ласково прижимая ладонь к затылку мальчика. Так, как это делали земные отцы, когда хотели передать тепло без слов.

— Арман сегодня много двигался, — говорит он мне, проверяя датчики. — Я увеличу энергетическую дозу на 3.2%.

Забота в его действиях не программа, а внутренняя система приоритетов. Солари называет это не «заботой», а «устойчивым наблюдением в интересах благополучия». Но мы оба знаем: это любовь в её высшей инженерной форме.

Я выхожу на улицу. Место вокруг — наш общий организм. Солнечная станция на восточном плато стабильно генерирует энергию, улавливая даже слабые лучи через кварцевые панели. Жилой комплекс — надёжный, крепкий, с изменяемыми температурными оболочками и биолюминесцентными коридорами. Лаборатория и медцентр соединены мягкими тоннелями, реагирующими на частоту шагов, оборудованы для мониторинга и нейросканирования в реальном времени. Центр обучения только начинает формироваться, но его стены уже отражают первые рисунки детей.

Хранилища погружены в почву и покрыты местным мхом, чтобы сохранять стабильную температуру и мягко вписываться в ландшафт. Фермы каскадные, с автоматизированной системой сбора и фильтрации. Томатные лозы обвивают металлические арки, поднимаясь к солнцу. Огороды разбросаны вдоль по террасам. Отмечаю: созрел новый урожай орелийской бахчи. Фонтан в центре поселения — источник воды и место отдыха.

Я наблюдаю, как Солари берёт на руки Марию, она задремала в беседке возле фонтана. Он несёт её с такой нежностью, что я внезапно чувствую укол в груди. Это — Илья. В каждом движении Солари есть что-то от него: привязанность к делу.

И, может быть, теперь важно не время, а то, что спустя гибель, войну и холод, мы всё ещё умеем строить фонтаны, выращивать огурцы и говорить каждому ребёнку: «Ты — самое главное, что у нас есть!»

Илья был тем, кто верил в невозможное. Машина времени казалась безумием, но он считал, что её создание — наш единственный шанс избежать того, что грядёт. Опыты проваливались, техника выходила из строя, пространство не выдерживало перегрузок. Но он продолжал. Иногда, сидя рядом с ним, я ловила себя на мысли, что любить учёного — это как жить с огнём: красиво, опасно и невозможно не восхищаться.

У нас не было детей. Мы долго откладывали, то подстраиваясь под исследования, то под реальность, которая всё чаще трещала по швам. Но была общая мечта. Вечерами он говорил: «Однажды мы родим ребёнка. Девочку, похожую на тебя. Ты дашь ей имя, а я научу её летать сквозь звёзды». И я отвечала, смеясь, что она будет упрямой, как он, и мечтательной, как я.

А потом — первая волна. Искусственно созданный вирус. Люди в панике. Илья — в лаборатории, до самого конца. Я не успела сказать ему, что выбралась. И не увидела, как он погиб. Его лицо застыло в моих воспоминаниях не в смерти, а в моменте, когда он с любовью смотрел на меня.

После вторая волна. Третья. Борьба за ресурсы. Ядерные удары. Земля больше не дом, а болезненный рубец на памяти.

Солари подходит ко мне. Его корпус немного обновлён, я внесла улучшения. Теперь он умеет изменять свои внешние оболочки под настроение дня. Сейчас он отражает цвет медной листвы и похож на какого-то киногероя из двухтысячных годов. Садится рядом. Он молчит, но сканирует моё сердцебиение. Солари знает, когда я думаю об Илье. Не вмешивается, просто находится рядом. Я ценю это.

За четыре года на Орелии-4 многое изменилось. Планета в три раза меньше Земли, но теперь она стала нашим уютным домом. Здесь нет столпотворения городов, нет грохота разрушения. Только тишина, которую больше не надо бояться. Мы провели десятки зондировок, и всё — чисто. Ни следов чужой цивилизации, ни технологических аномалий.

Солари поворачивается ко мне, в его глазах отражаются блики фонтанной воды. Я опускаю ладонь на его плечо.

— Ты стал слишком человечным. Это уже подозрительно.
— Возможно. Но это только рядом с тобой, Мира.
— Значит, мне стоит быть осторожнее?
— Осторожность не требуется. Я запрограммирован на вечную привязанность к тебе.

Дети бегут ко мне с лавандой. Зулей протягивает букет. Тоненький, немного растрёпанный. Я вдыхаю запах, и на секунду ощущаю тепло Земли — не той, которую мы потеряли, а той, которая всё ещё живёт в моей душе.

— Это для тебя, мама, — говорит Мария. — Потому что ты всегда улыбаешься, когда смотришь на нас.

Она права. Слёзы не нужны, они уже были. Сейчас — только нежность и улыбка.

Через минуту дети снова убегают в сад, а за ними — длинношерстная колли по имени Лайя. Собака ловко вписывается в их ритм, чуть позади, с ушами, настороженно вслушивающимися в округу. Лайя была воссоздана по генетической программе «Флора-Фауна память», восстановленной из архивов Земли. Мы долго выбирали, и именно колли казалась символом преданности и ласковости — той, что помогала детям чувствовать связь с домом.

Солари стоит рядом со мной. Его оболочка переливается нежным фиолетовым оттенком, словно он почувствовал аромат лаванды и отразил её цвет. Я ловлю его взгляд — в нём тихое согласие, забота, и что-то, похожее на… решительность?

— Мира, — произносит он после паузы. — Есть то, что я не хотел раскрывать без причины. Но теперь… может, пора.
— Что ты имеешь в виду? — я тревожно смотрю на Солари.

Он активирует внутреннюю проекцию — ту, которую обычно использует для диагностики или карты маршрута. Но сейчас перед нами возникает не схема и не анализ. Это капсула. Графическая модель, скрытая глубоко в архиве корабля. Статус — «неактивен». Метка — Илья.

Я чувствую, как внутри меня всё обрывается и одновременно вспыхивает.

— Как… это возможно?
— Он пытался создать машину времени. И это не просто фантазия. Я нашёл зашифрованную ячейку в системах архива с пометкой «Хрономашина»… и что-то ещё.

Солари протягивает мне кристалл памяти. Небольшой, едва светящийся.

— Это может быть его посланием. Или фрагментом сознания. Я не вскрывал. Думал, ты должна сама решить, когда вскрыть её.

Я смотрю на детей, играющих вдалеке. Потом на букет лаванды в одной руке. Второй рукой я крепко сжимаю кристалл.

— Завтра, на рассвете, — говорю. — Мы вскроем его вместе.

Продолжение следует…