Где-то там в темном шкафу

Пролог

Эва родилась, когда ей исполнилось шесть лет. Да, именно так. Тогда, когда ее бабушка, мамина мама, буквально выхватила Эвелину у женщины, которая сопровождала ее во время перелета Мехико-Москва.
   – Миленькая моя, кровинушка моя! Тихо, тихо! Тшшшш… Не плачь, не плачь, моя хорошая. Ты дома. Баба с дедой рядом – они тебя не бросят и никому больше не отдадут! – шептала эта милая совсем незнакомая для Эвелины женщина. Она крепко обнимала её, постоянно поглаживала и тыкалась мокрым лицом от своих слёз в Эвины руки, ноги, голову – везде, вслепую и с каким-то отчаянием.
Эвелина и не думала плакать. Она и дышать старалась через раз, боясь, что это все сон и все исчезнет, когда она проснётся. И эта милая женщина, которая крепко держала ее в своих объятиях, и рядом стоящий мужчина с грустными глазами, который украдкой утирал слезу и с нежностью смотрел на нее – на Эву. Смотрел на Эвелину и при этом поддерживал милую женщину, приговаривая ей: «Ну полно тебе, Маша, полно … Напугаешь внучку». 
Эва боялась проснутся и опять оказаться в тёмном шкафу. Там. Только, где это «там» Эва сейчас не могла припомнить. Да и не надо. Вот теперь ей хорошо. Она дома. Она родилась.

Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать…

Темно и душно. Кудряшки на голове были мокрые от пота. Очень хотелось пить.
Кап… Кап… Кап… Она только недавно научилась считать до десяти. И понимала, что капли капали через десять и еще четыре загнутых пальчика.
Кап… Кап… Кап… Поджав ноги, девочка сидела в шкафу среди груды зловонного белья и по очереди сгибала и разгибала свои пальчики. Кап. Раз пальчик. Кап. Два пальчик. Кап. Три пальчик…  Малышка сидела тихо, так ей сказала мама. Сказала, что это очень интересная игра. Сказала, если она будет тихо сидеть – она обязательно её отсюда заберёт.
Кап… Кап… Кап… Девочка даже знала, откуда капает вода – прямо по коридору до конца и налево, на кухне, у сеньоры Розы. В лачуге, напротив такой же развалины, где живет она с своей  мамой, папой и многочисленными братьями отца. Нет, не живет. Жила.
Их семейство, как и семья сеньоры Розы, в фавеле на окраине Мехико, по слухам были одними из зажиточных.  Данный факт подтверждался наличием канализации в лачугах.
Мама Эвелины всегда морщилась, когда кто-то намекал, что они в их краях считались богатыми. Мама, которая не разрешала Эве с кем-либо общаться, кидалась, как волчица, на тех, кто тянул к ней руки, затыкала дочери уши, если кто-то к ней обращался, а в последнее время вообще закрылась с ней в их комнате и не выходила оттуда без лишней необходимости, мама говорила, что их деньги – грязные.
Мааама…  Эва, облизнув губы, закрыла глаза и попыталась представить маму. Ей было очень страшно. Но образ никак не вырисовывался. Помнит только худую сгорбленную фигуру, что постоянно мерзла и куталась в старое, но все еще добротное пончо даже когда на улице была жуткая жара. Вот из-за этого пончо и длинных, вечно спутанных черных волос она не могла вспомнить её. Просто какой-то ком – сверху волосы, снизу шерсть. А ещё она помнила, что ее мать была наркоманкой. Эвелина даже не понимала – хорошо это или плохо. Помнит, что она с папой постоянно ругались на языке, на котором мама ей строго настрого запретила разговаривать. На нем разговаривали все вокруг, но мама с ней разговаривала только на своем родном. На русском.

Вдруг охотник выбегает…

– Доченька моя, мой цветочек, мое золотко, mi amor, слушай меня очень внимательно, – шептала ей мама, одновременно усаживая ее удобней в этом шкафу. Сзади тихо причитала на испанском сеньора Роза с опаской оглядываясь.
Все это происходило ночью, малышка очень хотела спать, она вообще не понимала, как она здесь оказалась. Где-то были слышны громкие хлопки, крики, но ей было все равно. Её глазки слипались, голова заваливалась.
– Эвелина, да проснись ты! – сквозь сон малышка почувствовала, что мама трясёт её за плечи. И, как это обычно случается, мать сорвалась на обычный для неё крик, за что тут же получила тряпкой по голове от сеньоры Розы.
– Проснись, моя хорошая, – мама Эвелины перешла на сдавленный шёпот. – Мама сейчас уйдёт, а ты пока останешься с доной Розой. Это у нас с тобой игра будет такая. А потом мама придёт. И мы с тобой уедем в Москву. Помнишь, я тебе рассказывала? Помнишь? Про бабу Машу? Про деду Диму? Про Москву? Помнишь? Только сиди очень тихо, тогда мамочка на тебя никогда-никогда больше кричать не будет.
Со стороны казалось, что женщина не в своем уме. Она, ни на минуту не останавливаясь, ощупывала свою дочь. Судорожно целовала – выглядело это так, как-будто она просто обнюхивает своего ребенка с ног до головы. При этом, что-то бормотала на жутком, каркающем языке, понятном только ей и маленькой Эвелине, которая смотрела на свою мать хоть и сонным, но удивительно серьёзным взглядом.
Вот так эту картину видела сеньора Роза. Разбитая артритом, семидесителетняя женщина в белой ночной сорочке стояла чуть сзади этой сумасшедшей. Волосы её были собраны в тоненькую пепельного цвета косичку, сама она опиралась на палку, но глаза её горели огнём также, как и в молодости. Да и как не гореть! Опасность – обычное состояние в её фавеле, которое дона Роза впитала с молоком матери, состояние которая заставляло её кровь бурлить сильнее. Вот и сейчас: на улице шла перестрелка. Это семейка Лопес, проживающая на противоположной стороне фавелы, все никак не может угомониться. Вот и сейчас они решили раз и навсегда утвердить свою власть в фавеле, поэтому ночью и напали на соседей сеньоры Розы – бедового мужа этой несчастной русской и его братьев. На семью Торрес. 
Сон старухи был очень чутким. Вот и сегодня ночью она проснулась задолго до выстрелов, которые разбудили всех вокруг. Выглянув в окно, она поняла, что разбудило её – прям перед ее окном, под клёном притаились мужские тени.
«Uno, dos, tres, cuatro, cinco», – только пятерых успела насчитать Донна Роза, пока спросонья шарила по столу в поисках очков.
А когда усадила их на переносицу, то более четко увидела, что их намного больше и все взгляды их были нацелены на соседский дом. Пожилая сеньора старалась держаться подальше от своих беспокойных соседей. Сколько их там жило после смерти родителей? Четыре? Пять? Шесть братьев? Четверо жило точно, а двоих близнецов, самых младших, которым сейчас, дай Бог памяти, уже не меньше двадцати трёх должно быть, давно не было видно. «Лишь бы живы были, храни их Иисусе», – машинально перехватив шаль левой рукой, женщина перекрестилась, на секунду прикрыв глаза. Ах, если бы дона Роза соседствовала только с братьями! Она бы захлопнула посильнее жалюзи и опять легла спать: не жалко их. А что их жалеть? Да пусть хоть перебьют друг друга – в фавеле станет гораздо спокойней. То, что они запугали всех жителей, чёрт с ними. Но, то что они Бога перестали бояться, это плохо. Очень плохо. Но не только эти головорезы были под ударом.  Один из братьев, Мигель, лет пять назад внезапно появился в фавеле держа за руку хрупкую девчушку. Худенькая девочка с длинными черными волосами и огромными глазами цвета неба, дерзко выглядывала из-за плеча Мигеля. Вот из-за этой девушки рука пожилой Сеньоры и потянулась к телефону, чтобы позвонить в дом Торресов и предупредить их.

Вышел зайчик погулять…

Надежды на своего третьего сына родители братьев Торрес возлагали с раннего детства. Школу окончили все их дети, но только Мигель был увлечён учёбой. Усидчивый, спокойный, избегающий скандалов – он очень отличался от других пятерых своих братьев. Каждый раз перед сном, его мама слышала, как сын молиться о том, чтобы ему Иисус помог выбраться из фавелы и жить в Поланко – в районе для богачей в Мехико. Ужинать в ресторанах и иметь две, нет – три машины!
Видимо Иисус услышал жаркие молитвы ребёнка. Прошло не так много времени и Мигелю был дан шанс. В семнадцать лет случайное знакомство с ребятами в центре Мехико, где он подрабатывал уличным торговцем домашнего лимонада, привело его в Сборную Мексики по легкой атлетике. А дело было так.
Рядом с тележкой лимонада поскользнулся и упал один из ребят компании, проходящей мимо. Город только просыпался, а вот компания молодых людей явно ещё даже не ложились. Они были крайне возбуждены, пели песни и, совершенно не скрываясь, допивали початую бутылку текилы. Поэтому, когда самый солидный из них свалился кулем около ног Мигеля, никто не удивился. Встать самостоятельно он не смог, да и его собутыльники так себе были помощники. Мигель попытался было помочь, но упавший заорал от боли. Быстро сообразив, что у человека, лежавшего около его ног, вывихнута правая рука, Мигель моментально наклонился и вправил её. Для него эта процедура была не в новинку – ведь он вырос на улицах фавел, можно сказать, прошёл школу выживания полностью. Данный поступок уличного торговца лимонадом возымел неизгладимое впечатление на всю компанию. Не последнюю роль в этом сыграл затуманенный алкоголем и бессонной ночью мозг. Сначала Мигель напугался бурной реакции толпы вокруг. Он вообще, из всех своих братьев был самым спокойным и тихим. Более того, с легкой руки самого старшего брата – Элиаса, к Мигелю с детства прилепилась кличка Сопля учёная, которая позже сократилось до просто – Сопля. Так вот, Сопля явно струсил, когда вокруг толпа друзей поверженного мужчины загудела. Была мысль – всё бросить и бежать. Он всегда так делал, при любой опасности – бегал он быстро. И тут:
– Амиго! Да ты крут! Брат! – со всех сторон раздавались возгласы. Его похлопывали по плечу, пытались обнять, кто-то лез целоваться. – Ты хоть понимаешь, кого спас? Ты спас будущего Олимпийского чемпиона! Проси, что хочешь!
И Мигель уже сам не помнил как, но уже через какой-то час он шёл, как часть этой компании. Его новые товарищи  наперебой предлагали варианты, как изменить жизнь Сопли в лучшую  сторону.
Видимо, слишком сильно молился Богу в детстве Мигель, раз всё закрутилось так быстро. Вот, его взял на поруки главный врач Сборной Мексики по лёгкой атлетике.  Вот, он уже пошёл и отучился на спортивного массажиста.  И уже через четыре года после судьбоносной встречи, его утвердили в группу сопровождения Сборной Мексики по лёгкой атлетики на ХХII Олимпийских Играх в Москве. Было полное ощущение, что Мигель попал в сказку, где все желания исполняются. Провожать в далёкую Москву его высыпала вся фавела, будто это не Мигеля мечта сбывается, а их, каждого, кто подходил к нему обнимал и обязательно что-то шептал на прощанье. Уже сидя в самолёте Мигель твёрдо знал, что никогда, ни при каких обстоятельствах, он не вернётся в этот мир нищеты.
Щедроты судьбы как из рога изобилия сыпались на парня из трущоб. Мигель даже завёл привычку записывать все свои мечты в блокнот. В нем он не забыл указать и про собственную клинику  массажа для богатых клиентов, и про дом в центре Поланко, и про три машины. Но нигде в этой маленькой красной книжке не было указано про его мечты о семье, детях, жене. Мигель был сыт по горло проживанием в маленькой лачуге с многочисленной родней. И никаких родственников в его мечтах о будущем места не было. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.
Там, в Москве, буквально в первый день, их познакомили с волонтёрами – студентами московских ВУЗов, говорящих на испанском языке. И Мигель пропал сразу, как наткнулся на вызывающий взгляд обжигающе синих глаз. Он влюбился. Татьяна выделялась  – она громко смеялась, закидывая голову. Смеялась так, что всех заражала весельем и радостью. И одета она была не как все советские студенты. На ней были джинсы и футболка. Сама Таня была маленькой, худенькой, длинные черные волосы были перехвачены в высокий хвост. На вид – подросток пятнадцати лет. Но Мигель был просто сражён этой маленькой русской. Позабыв про свой внутренний запрет на семейную жизнь, Мигель решил: либо эта  русская с дерзкими взглядом будет его женой,  либо … Мигелю от ужаса даже дыхание спёрло. Не знает он, что «либо». Просто Таня – это женщина его жизни. 
Девушка оказалась бессильна перед бешеным напором и страстью горячего амиго. И, будучи совсем юной, Таня только перешла на второй курс факультета испанского языка и литературы, ей просто ничего не оставалось, как поверить, что Мигель – любовь всей её жизни. Татьяна чувствовала себя героиней любовного романа. И это ей льстило. Мигель позабыл про все свои мечты – клиника, дом в самом лучшем районе Мехико, три машины – всё было положено на алтарь любви.
В тот момент, когда Олимпийский Мишка взмылся в небо и весь мир плакал вместе с ним, прощаясь с праздником спорта, Мигель с Татьяной сидели в квартире родителей девушки на срочно собранном семейном совете. Татьяна была беременна, а Мигель сбежал с Олимпийской деревни к своей любимой, забрав свои документы и никого не предупредив об этом. Всё, как хотела Татьяна – всё, как в любовном романе. Более того, девочке повезло родиться с серебряной ложкой во рту – папа профессор, возглавляющий кафедру в МГУ, мама переводчик в МИДе. Таня, единственный ребёнок, никогда и ни в чём не знала отказа. Вот и сейчас увидев, как дочь вцепилась в этого чумазого худосочного паренька и постоянно твердила: «Папочка, помоги нам! Ты же сможешь!», было решено сделать так, как хочет их принцесса. Подключили все связи, нажали на все рычаги и, уже через три недели сыграли им пышную свадьбу, где гуляло пол Москвы.
На этом сказка и кончилась.

Привезли его в больницу, отказался он лечиться…

Всё случилось так стремительно, что Мигеля осенило только на следующий день после свадьбы.
«Господи Иисусе, Пресвятая Дева Мария! Я ж ничего не сообщил своей родне!» – Мигель, схватившись за голову аж присел на кровати. Рядом мирно посапывала его Таня. Теперь уже жена.
Мигель с нежностью смотрел на неё. Как бы он хотел забыть всё своё прошлое. Вечные драки с братьями, постоянное сосание под ложечкой то ли от страха, то ли от голода, пьяного отца, который при любом случае пытался ударить мать Мигеля. Мама… Перед глазами Мигеля возник её образ. Несмотря на невзгоды женщина всегда была, будто высечена из мрамора – ничто не могло  её сломить. Мраморная статуя, с грустными глазами, всегда одетая в черное. Люди её сторонились. Она была пришлой в их фавеле. Когда-то её привёл  с собой  из дальнего штата Чьяпас отец Мигеля. Он зарабатывал там тем, что добывал золото в одной из черной картели. Женщина ни с кем не сближалась в фавеле, единственное исключение была их ближайшая соседка, её ровесница – Роза. На всех смотрела свысока надменным взглядом. В фавеле даже ходили слухи, что мать Мигеля происходила из древнего рода колдунов Чакоини, которые умели обращаться с духами предков, предсказывать будущее и даже насылать болезни. Мигель маму боготворил. Это она перед расставанием обняла его и сказала так тихо, что слышал только он: «Сынок, ты у меня особенный. Нет в тебе той силы, как в Элиасе, того бесстрашия, как у Родригеса. Но ты обладаешь большим – ты тонко чувствуешь этот мир. Это тебе передалось от моих предков. Беги из фавелы! Этот мир не для таких, как ты – он тебя сгубит! Господь дал тебе шанс. Если не воспользуешься им и будешь жить, как и раньше – занимаясь паскудным грабежом, обманом и драками, то покарает тебя Господь наш, а также духи предков твоих. Как меня когда-то покарали… Беги, сынок. Беги и не оборачивайся».
Воспоминания чугунными тисками сжали сердце Мигеля. Сидя на кровати в квартире, которую им подарили родители Татьяны в честь бракосочетания, Мигель потирал виски. Квартирка, хоть и маленькая, но очень уютная. Здесь всё было предусмотрено для молодых и для их будущего ребенка. Рядом лежала самая красивая и желанная женщина в мире, в чреве которой растёт Его ребёнок. Но который ещё настолько мал, что совсем не портит фигуры юной женщины. Но ничего не видел Мигель. В глазах его разными образами всплывали пыльные, витиеватые улочки фавел, белозубые улыбки его братьев, пьяные песни отца. И все эти видения перекрывали глаза его матери. Боже, как он скучает… И первое, что они сделали, когда проснулась Татьяна, это побежали на телеграф и отправили телеграмму на родину Мигеля. Долго думая, что написать, остановились на следующем варианте: «Со мной всё хорошо тчк Я женился тчк Живу в Москве тчк Скучаю по маме тчк». Каково же было удивление, когда через пять дней они получили ответную депешу: «Мама умирает тчк Приезжай проститься тчк».
Мигель успел проститься с матерью. Тут не обошлось без помощи всемогущего тестя. Он бы смог выехать и раньше, но строптивая Татьяна сказала, как отрезала: «Либо я еду вместе с Мигелем, либо не видать вам больше своей дочери!». И потом, более ласково: «Ну, папочка, ты же сможешь. Мы же только на неделечку». Стиснув челюсти Дмитрий Константинович, которого боялись не только студенты, но и все вокруг, зная какую власть в руках он имеет, пошёл выполнять приказ своей дочери. Татьяна была его Ахиллесова пята. Единственный, вымоленный, обожаемый их ребёнок. Слишком долгожданной для них была Татьяна. Разумом профессор понимал, что они с Марией Ивановной избаловали свою дочь, которая крепко сидит у них на шее, но сердце находило миллион оправданий, чтобы продолжать потакать желанием красавицы.
Вот тогда дона Роза впервые и увидела Таню. Также, как и другие жители фавелы, которые набежали к дому Торрес, узнав, что Мигель везёт русскую жену.
Дом Торресов стоял на отшибе и, казалось, что даже стены его дышат болью: уже третий день бедная мать семейства не приходила в сознание. Но стоило Мигелю с Таней переступить порог комнаты, глаза бедной женщины тут же открылись. Будто бы все эти три дня мать набиралась сил, чтобы увидеть своего сына.
– Приехал, все-таки… И не один… – чуть слышно прошептала женщина.
– Мамочка, ты скоро поправишься… и мы сразу же увезём тебя с собой, в Москву… – Мигель плакал навзрыд, стоял на коленях перед матерью и непрестанно целовал её руки. 
Таня забилась в угол комнаты и с ужасом озиралась вокруг. Всё здесь ей было чуждо. Все эти люди одетые как попало, которые смотрели на неё, как на цирковую обезьянку. Эти дурно пахнущие дома, где спят там же, где и готовят пищу. Даже Мигель здесь – это не её Мигель. Какой-то сморщенный, маленький, сидит на корточках около этой женщины и некрасиво рыдает. Татьяна ничего не могла с собой поделать, но она себя ощущала здесь чужой. Ей хотелось всё бросить и вернуться в Москву, в свою прежнюю жизнь. Жизнь, где она была  счастлива со своим Мигелем.
– Иди ко мне, – пожилая женщина даже не обратила внимание на слёзы своего сына. Казалось, что все силы она бережёт, чтобы  пообщаться со своей невесткой. – Дай мне свою руку.
 Таня заставила себя оторваться от стены. Медленно приблизившись к женщине Татьяна протянула ей руку.
– Слушай меня внимательно. Твой муж, мой сын, оказался слабым человеком – он вернулся. За это его покарают предки.
– Неправда, он не вернулся. То есть мы не вернулись. Мы приехали ради Вас. Ненадолго, – Таня пыталась оправдать своего мужа.
– Не перебивай меня, девочка, – пожилой женщине с трудом давались слова, её дыхание  было похоже на свист. – У Мигеля не хватит сил уехать отсюда – родная земля уже не отпустит. А ты не покинешь Мигеля – любовь…
Старуха закашлялась. На это было страшно смотреть – кашель разрывал тишину, и вместе с ним изо рта пожилой матери Мигеля стекала чёрная кровь. Откашлявшись, она закрыла глаза. Казалось, она уснула, Было слышно только свистящее дыхание бедной женщины и всхлипы Мигеля. Но, отдохнув, мать продолжила:
– У тебя родится девочка. Не место ей здесь. Не её это земля, хоть уже течёт в ней кровь моих предков. Она даст ей мудрость инков, но также и наградит жёстким нравом и чрезмерной гордыней. Если останется здесь – пропадёт. Спаси мою внучку, отправь её на землю своих предков.
Опять бедную женщину скрутил приступ сильнейшего кашля. Не переставая кашлять, она перекрестила детей и рукой указала им на выход.
На следующий день мать семейства умерла.
Сначала Таня и не думала торопить назад в Москву Мигеля. Понимала, мужу надо время, чтобы оплакать свою мать. Прошла неделя, другая и Мигель, на вопрос Тани «Когда?» начал уходить от прямого ответа: то он не может оставить отца, то ему надо в Мексике решить дела с документами. Татьяна и ругалась с ним и уговаривала – бесполезно. Мигель стоял на своём: успеем ещё вернуться.  В Москву летели телеграммы, что всё у них хорошо. Таня и в мыслях не допускала вернуться в Москву без мужа  – без своего сердца, как она его называла. Мигель и сам себя не понимал. Буквально недавно он не хотел ничего  и слышать о фавеле, теперь же находил множество предлогов, чтобы задержаться тут. Настал тот вечер, когда Татьяна не дождавшись мужа уснула. И только утром узнала, что её любимый с братьями не ночевали дома – вечером они обчистили магазин, а потом всю ночь кутили в баре.  Утром Таня увидела своего супруга спящего в свалку с братьями на улице под клёном. Тут она испугалась не на шутку. Видимо, пророчество почившей свекрови начали сбываться. Попивая утренний кофе, бедная девушка искусала в кровь все губы, чтобы придумать, как уговорить Мигеля уехать в Москву.
 «А если он не согласится? Если права была его мать и он действительно Сопля, как называли его братья? Неужели ей придётся поехать одной? Но как? Допустим, паспорт она заберёт – она видела, куда его прятали Мигель и свёкр. А деньги? Где взять деньги? У отца? Опять просить? – Таня аж поморщилась. – Наверняка выручит, наверняка есть у него друзья в Мексике. Но Боже, как стыдно… Ведь тогда родители будут правы, когда отговаривали  от поспешного замужества, ссылаясь на слабохарактерность Мигеля».  Татьяне больше всего на свете не хотелось расписываться в своей неправоте. Значит остаётся одно – уговорить Мигеля. Таня решительно положила чашку в мойку и двинулась на улицу, чтобы растолкать своего бесхребетного мужа и всеми правдами и неправдами увезти его назад, домой, в Москву, где безопасно и уютно. Где мама с папой всегда рядом, всегда помогут.
Но выйдя на свежий воздух из дома, у Тани резко потянул низ живота и ей стало настолько больно, что организм сам выдал какой-то звериный вой из её нутра:
– УУУУУУааааа…., – Таня начала оседать.
– Милая, любовь моя! Что? Что случилось? – Мигель спотыкаясь и покачиваясь бросился к своей жене. Он не на шутку испугался.
А случилось то, что Таня на нервной почве чуть не потеряла ребёнка. Нервничать ей больше категорически нельзя. Двигаться до родов тоже. Вот такой вердикт был поставлен врачом, которого пришлось вызвать семейству, так как жена Мигеля никак не могла совладать с приступами сильнейшей боли.
А пока они ждали врача, Татьяна орала так, что братья никак не могли понять от чего всё-таки у них болит голова – от бесконечого количества дешёвой текилы, которой они влили в себя сегодня ночью или, всё-таки, от крика этой русской? Свёкр первый не выдержал. Когда пошёл второй час ожидания доктора, свёкр, глубоко вздохнув, кряхтя встал, и двинулся к комфорке, где они готовили еду. Вытащив откуда-то грязный пакет, в котором оказались травы, старейшина семейства начал варить из-них какое-то зелье.
– Пей доченька. Когда моей покойной жене было больно я поил её этим настоем из трав. Так легче перенести боль тела и души. Пей.
Таня была готова заглотить живого крокодила, лишь бы перестало тело раздирать на много маленьких частиц. И действительно, после третьего глотка этой горькой жижи, боль стала утихать.
Вопрос решился сам собой. «Малышка моя, вот родишь ребёнка, окрепнешь, вот тогда и уедем в твою Москву. А пока лежи. Тебе нельзя двигаться. Тшшшшшш…» Мигель гладил мокрые от пота волосы жены, целовал её в висок и всячески пытался успокоить девушку. А Татьяне и не надо было, чтобы её успокаивали. Ей и так было спокойно и хорошо. «Ну потом, так потом, – думалось ей, – ничего страшного. Здесь так хорошо – лето круглый год. А в Москве сейчас слякоть и холодно». Только где-то далеко-далеко в мозгу свербила мысль: «С каких это пор Мигель про «их Москву» начал говорить «в твою Москву»?» – но ей не хотелось развивать данную мысль. Поэтому, не открывая глаз, её губы растянулись в улыбке и она потянулась к Мигелю, понимая, что вот оно счастье – здесь и сейчас.
После этого рокового дня Татьяна, как здрасьте, ежедневно вместо кофе готовила себе  сама настойку на травах, которые принёс свёкр.  Ей нравилось состояние счастья после выпитой чашки – ничего не сравнится с эйфорией, которое окутывало каждую клеточку беременной женщины. Но, уже через два месяца после родов, молодой мамочке стало не хватать этого ощущения.  Так в её жизни появились и таблетки, и шприцы. Никто не смел осуждать Татьяну – в это время все братья подсели на вещества. Во-первых, за неделю до родов внучки умер свёкр Татьяны. Теперь у братьев не было тормозов – оба родителя ушли в мир иной. Когда они были живы, то смотрели на все проказы своих детей сквозь пальцы. Строго-настрого запрещалось им только одно – пробовать наркотики. И теперь они могли, не скрываясь, хоть травку курить, хоть, что покрепче.  Вообщем всё, чем и занималась большая часть молодёжи в фавеле. Во-вторых, проблем с дурью у них не было: в борьбе с кланом Лопес они  завоевали возможность снабжать ею всю фавелу.
В часы свободные от дурмана Таня, заглядывая в глаза дочери  нескончаемое число раз давала себе слово, что больше никаких наркотиков не будет в её жизни. Но, каждый раз находилось оправдание: «Вот, в последний раз и всё».
Родители, Москва, друзья, учёба… Для Татьяны всё это теперь были картинки какого-то кинофильма, которое она когда-то смотрела.
До того злополучного глотка дурман-травы, которые ей дал попробовать свёкр, она раз в неделю писала письма родителям, получала письма от них. Практически ежемесячно Таня  получала вызов из телеграфа – на телефонный разговор с родителями. Как же она ждала этого! В каждой строчке письма, в каждом слове, которое она говорила родителям в телефон, звучало только хвальба и радость. «Вот мол, не правы вы были. Я самая счастливая, везунчик по жизни!» Гордыня – один из семи смертных грехов, не давали юной женщине признать своё поражение, попросить помощи у родителей. Каждый раз она обещала родителям, что обязательно скоро с Мигелем вернётся домой. А после заключения врача, ей стало легче отвечать на вопрос родителей: «Когда?»: «Вот рожу вам внучку, восстановлюсь и сразу приедем».
Последний телефонный разговор Тани с родителями был, когда маленькой Эвелине было три месяца. Женщина тогда уже полностью осознавала, что она не хочет ни в какую их Москву. Ей начали раздражать родительское «Когда». Поэтому, в этом последнем разговоре, когда она слышала своих родителей, Татьяна была достаточна раздражена, но при это непоколебима.
«Дорогие мои, ну смиритесь уже с тем, что ваша дочь счастлива! Очень! Мне здесь хорошо. И мы приняли с Мигелем решение остаться здесь. Нет, пап, приезжать не надо. У нас ремонт в квартире, – Татьяна уже привычно врала родителям. Ну не рассказывать же им, что она живёт в самом сердце трущоб Мехико. Признать, что они были правы – никогда! – А потом мы приедем к вам. Вот Эвелинка вырастет и приедем. Только пап, давай договоримся – не звоните нам больше. Мы сейчас документами занимаемся, а потом на океан поедем. Ты ж понимаешь – ребёнку нужен морской воздух».
Мигель с восхищением смотрел на свою жену – она говорила с такой уверенностью, что на какое-то мгновенье он сам поверил и в историю с ремонтом в квартире, и про документы, и в поездку на океан.
Родители Татьяны после разговора по привычке повиновались воли дочери.  Молча дошли с телеграфа до дома. Молча сели обедать. И только после обеда, аккуратно промокнув рот льняной салфеткой, Дмитрий Константинович обратился к жене: «Ну что ж, мать, стало быть не нужны мы больше Танюше. Вон, счастлива и без нас. Так что, брось ты эту затею ехать сюрпризом к дочери. Видимо, так лучше будет для Танюши. Теперь наше дело маленькое – ждать встречи. Возможно и захочет Танечка приехать сама к нам. Внучку показать». Дмитрий Константинович внешне сразу как-то сдал. Вечно смотрящий на всех сверху вниз, он даже сейчас, на свою жену смотрел заискивающе. Старался поймать её взгляд. Тем временем Мария Ивановна наоборот, взгляд старалась отвести. Всю жизнь она жила в тени двух людей. Своего супруга – авторитарного, порой жёсткого человека, который считал, что он всегда и прав, но при этом с большим добрым сердцем. И дочери, полной копии своего отца. А сейчас ей было безмерно жаль своего супруга.
«Сколько сил мы вложили в свою кровинушку, сколько любви… Для чего? Чтобы на старости лет от нас просто открестились?! Ну съездили бы мы все вместе на океан. Познакомились бы с дружной семьей Торрес. Танюша говорила, что все Торресы врачи. Недаром и их Мигель работал спортивным массажистом – с самых низов пошёл! Но нет, Татьяна не хочет, чтобы мы приезжали. Видимо, действительно, сейчас наша задача маленькая – ждать. Танюша счастлива. Пока в этой истории надо поставить точку». Вот, что думала про себя Мария Ивановна. Но вслух только сказала:
– Пойду чай поставлю.
Так и жили: родители Татьяны с единственной мечтой – увидеться с дочерью, познакомиться с внучкой. Танюша им как-то прислала фотографию Эвелины. Так они называли её по-русски. По документам ей было дано имя Эва. Милая девочка – копия их дочь. Они даже фото сравнивали Эвелины и Танюши в таком же возрасте. Обе эти фотографии были выставлены в гостиной на серванте.
А семья Торрес вместе с русской Таней и подрастающей Эвой жили по принципу – день прошёл и слава Богу. Очень часто из их лачуги доносились крики, соседи ни раз были свидетелями драк между братьями. Всё чаще дона Роза замечала синяки на руках и лице хрупкой девочки – супруги Мигеля. Так бы всё и продолжалось. если б Мигель не напомнил Тане о словах своей матери.
Это произошло ранним утром – Татьяна поставила чайник. Весь дом ещё спал. Это было прекрасное утро – одно из немногих, когда в доме было перемирие. Сонный Мигель вышел из их комнаты, потянулся, взъерошил волосы, закурил сразу две сигареты – одну протянул своей жене.
– Mi chiquita, ты сегодня прекрасна, как никогда. Я люблю тебя и нашу маленькую Эву больше жизни – Пара слилась в страстном поцелуе. Прошло уже больше трёх лет, как Мигель вместе с беременной женой пересекли порог родительского дома, но их страсть была неизменна. Бывало Мигель поднимал руку на свою жену, но Таня не оставалась в долгу – впивалась в мужа, как дикая кошка, при этом грязно ругаясь сразу на двух языках – русском и испанском. Она не уступала ему ни в чем. И еще неизвестно, кто кого покалачивал больше. –А помнишь, mi amor, этот бред, который моя мать сказала нам перед своей смертью, царствие ей небесное? – автоматически перекрестившись спросил Мигель. – Что за бред обозвать своего сына слабым человеком! Сейчас бы мать мной гордилась! Я – глава своего семейства! Больше никто из её сыновей так и не женился, а Хорхе и Энрике, эти близнецы, щенки, – Мигель аж сплюнул, – вообще от рук отбились. Ну ничего, посидят в тюрьме, ума наберутся. Будут аккуратней. Только я позаботился о продолжении рода! Mi chiquita, может пора задуматься о мальчике? – Мигель запустил свою руку под футболку Тани, но та резко перехватила её и оттолкнула  мужа.
– Тихо, тихо mi corazon, угомонись уже, глава семейства, – рот девушки исказила усмешка. Страсть между ними была, но вот уважение  давно потеряно.               
 После  этого небольшого диалога воспоминания о  словах бедной свекрови не давали покоя Татьяне. Они, алыми буквами начали пропечатываться в мозгу девушки. От этого наваждения она не могла избавиться: просыпаясь рано утром и ложась в постель поздно вечером не было ни минуты между этими действиями, когда она не думала о предсмертном наставлении бедной сеньоры. И даже ночью. Однажды Татьяна проснулась от собственного крика. Ей приснился кошмар, будто свекровь украла её дочь и убегает с ней в неизвестном направлении при этом дико крича: «Не можешь защитить мою внучку?! Не моооожееешь?!Заберу тогда её!».
Повернувшись к окну, где стояла кроватка маленькой Эвелины и удостоверившись, что дочь на месте и даже не пошевелилась от её вскрика, Татьяна немного успокоилась. Но, проснувшись утром, опять начали всплывать наставления почившей старухи. Ничего не помогало избавиться от этого – любая дурь только увеличивали шрифт отпечатанных цифр на подкорке мозга у Тани.
Может поэтому,  а может потому, что Эва из маленькой гусенички уже превращалась в человека и начинала задавать много вопросов, Таня как могла начала ограничивать себя в употреблении любых веществ. Это удавалось ей с трудом, но в любом случае, мозг начинал работать лучше.
Со временем слова свекрови Таней стали восприниматься, как призыв к действию: ради Эвы надо срочно уехать в Москву. Но связаться с родителями Татьяна так и не могла решиться. Ей было ужасно стыдно сейчас приползти на коленях к ним после стольких лет отсутствия. «Ну вот смогла же я сократить дурь в своей жизни, значит получится и совсем от нее отказаться! – так думалось Тане, – Вот потом всей семьёй и вернёмся в Москву».
Жизнь Мигеля превратилась в кошмар. Как только он где-нибудь пересекался с Татьяной,  она моментально в него цеплялась мёртвой хваткой бультерьера. И эти вечные её нравоучения: что он неправильно живёт, что надо бросить такой образ жизни ради ребёнка и вернутся в Москву, что надо срочно, вот прям сейчас взяться, наконец-таки, за голову – просто сводили его с ума. Ладно бы она только пилила его, ну нет! Если он не соглашался с ней, пытался её успокоить или просто отмалчивался, то её ворчание трансформировалось в визг.  И тогда не только он, но и все, кто находился в радиусе ста метров слышали: какой он подонок, что он испортил её жизнь, жизнь её родителей и сейчас пытается испортить жизнь их дочери.  Чем всё заканчивалась? В основном дракой.
Когда же Таня поняла, что Мигель вообще не хочет не только возвращаться в Москву, но и меняться в целом, она изменила план действий. Теперь она решила накопить денег и сбежать вдвоём с дочерью. Везде, где она  видела, деньги – случайно оставленные на столе, в  карманах джинс как мужа, так и братьев, сразу  ловко хватала их, сначала прятала добычу в складках пончо, а потом перекладывала в свой сейф – рюкзачок под кроватью Эвелины.
Вот именно этот рюкзачок Татьяна и всучила в руки Донны Розы, когда ночью крадучись проскользнула к ней в дом.

Пиф-паф! Ой-ой-ой! Умирает зайчик мой!

Когда Таня в последний раз поцеловала дочь и закрыла шкаф, Эвелина привычным жестом засунула в рот кончик своей футболки и начала его сосать. Так она всегда успокаивалась. В это время, её мама перейдя на испанский, шёпотом давала указания сеньоре Розе:
– Дона Роза, миленькая, только на вас вся надежда. Если эти головорезы поймут, что мы прячемся у вас, вы же понимаете, вас они тоже не пожалеют. Там же грязные деньги, ох какие грязные. Они молятся  на них! Я остаться не смогу! Мой Мигель там. Мне надо к нему. Но когда всё успокоится я вернусь и заберу Эву и этот рюкзачок. Но, если нет, дона Роза, если со мной что-то случится, Богом заклинаю, отведите мою дочь в Советское посольство. В рюкзачке деньги – заберите их, а документы моей дочери и мое письмо отдайте в посольство.  И Эву там оставьте. Они разберутся.
И оглянувшись только для того, чтобы по странному перекрестить дверцу шкафа за которой сидел испуганный ребёнок,  Татьяна вышла из дома и пошла в сторону выстрелов. К своему Мигелю.
Стрельба и прочие неприятные звуки в доме Торрес после того, как Таня ушла, оглушали всю окрестность еще минут двадцать. Затем, те же тёмные тени, которые дона Роза уже видела , выбежали из дома и растворились в ночи.  И только через час после этого к дому подъехали машины, с которых высыпали полицейские, а затем и врачи. Ещё часа два суеты,  потом машины разъехались и опять тишина.
Всю оставшуюся ночь пожилая сеньора сидела у окна и наблюдала за домом соседей. Ждала, когда тень русской появится из дверей. Так и не дождавшись, утром, кряхтя встала, подошла к шкафу, открыла и с трудом перетащила на кровать спящую маленькую Эву.
А уже ближе к обеду дона Роза, украдкой вытирая слёзы, вела за руку Эвелину в сторону Посольства Советского Союза.


Эпилог.

«Так больше не может продолжаться. Надо самой туда поехать. И самой всё узнать. А вдруг Они живы?» – это мысль дятлом  постоянно  стучала по темечку Эвелины, чем бы она не занималась.
Вот и сейчас – время на часах уже три ночи. В такое время нормальные люди спят.  Но Эва на нормальность никогда и не претендовала. Она сидела на полу, прижав коленки к груди. Край футболки она скрутила в жгут и засунула в рот – почему-то её это всегда успокаивалась.
Уже полдня как она пыталась уложить в голове то, что ей сказал сегодня психолог: «Милая, вам надо простить своих родителей и тогда у вас сразу в жизни всё наладится»
Но прежде чем кого-то прощать, Эве хотя бы знать, вообще, есть кого прощать? Или версия деда и есть правда – её родители погибли в авиакатастрофе. Тогда откуда эти странные картинки в голове: вечно весёлый папа, который разговаривал с ней на испанском языке. Мама, которая часто плакала, а особенно тогда, когда пела ей колыбельную на русском языке. И самое главное: яркий образ мамы, которая ей шептал, что они сейчас будут играть в игру, а потом поедут в Москву. И почему-то она сидела в шкафу. А вокруг выстрелы. Бррр…. Странные воспоминания. Дед говорил, что ей это всё приснилось.
А сейчас и спросить некого: деда пережил бабулю только на три года. Вот уже, как пять лет она ходит к ним на кладбище.
«Эвелина Мигелевна, ты так вообще с ума сойдешь… Хватит ныть. Ты всё решишь. Я знаю, – Эва всегда так к себе обращалась. Ведь кто теперь, если не ты сама поможешь себе, – а теперь бегом спать».