Неизменный

НЕИЗМЕННЫЙ

В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир — в зерне песка,
В единой горсти — бесконечность
И небо — в чашечке цветка.
Уильям Блейк


ГЛАВА 1 ТРИ ПЫЛИНКИ НА КУБИК ПУСТОТЫ

На пятые сутки полёта космический корабль-разведчик «Неизменный» вышел из подпространства вблизи небольшой звезды. Полёт проходил штатно, все приборы и агрегаты работали нормально. Необходимо было сделать техобслуживание подпространственных приводов, набрать скорость и снова уйти туда, в изнанку мира, где расстояния зависят лишь от мощности двигателя, а скорости движения вообще нет предела.
Капитан Сергей Волков заполнял вахтенный журнал. Повинуясь его мысленным командам, перед ним на невидимой панели появлялись слова: «Все системы в норме, силовой дифферент между правой и левой турбинами некритичен. Запасы органических веществ и дыхательных газов обновляются по мере необходимости…». Сухие срочки отчёта плавно ложились в память компьютера.
В дверь постучали. Странно, но на сверхсовременных звездолётах, напичканных электроникой до предела, сохранилась эта старая традиция, хотя дать о себе знать, входя в помещение, можно было, просто подав мысленный приказ на автоматику помещения. И тогда загорится световая панель, и мягкий голос компьютера скажет: «Товарищ капитан, такой-то и такой-то просит вашего разрешения войти». Но люди, а в особенности космонавты часто придерживаются странных древних традиций, соображениями рациональности не обоснованными.
Итак, в дверь постучали. Капитан негромко сказал: «Да-да, войдите!», дверь исчезла, и на пороге появилась Елена Соколова. Главный научный сотрудник корабля, гениальная женщина-математик.
- Товарищ капитан! – Елена посмотрела на капитана – мои приборы молчат, но мне кажется…
- Что вам кажется, Соколова? – капитан не любил долгих вступлений и предпочитал, чтобы говорили кратко и по существу. – Что у вас случилось?
- Я пока не знаю. Все приборы и датчики в норме, но вот Предсказатель… - Елена задумалась, подбирая слова, - Предсказатель несёт какую-то ахинею!
Предсказателем в космосе (среди космонавтов его ещё называли Касандр в честь троянской предсказательницы Кассандры, которую никто не слушал, а зря) называли тахионный компьютер. При помощи генератора и приёмника тахионов он мог, не нарушая причинно-следственных связей в ткани Мироздания, выдавать предсказания на небольшие интервалы в будущее, на полчаса или час, не больше. Но форма предсказаний всегда оставляла желать лучшего: «то ли сказочку расскажет, то ли песенку споёт», а иногда это был просто набор бессмысленных слов и цифр, как в древней радиостанции Жужжалка.
К тому же он был компьютером маломощным и тихоходным, и любой из бортовых компьютеров на основании полученных эмпирических данных мог давать более точные и осмысленные прогнозы. Если бы бортовые компьютеры были людьми, то Касандр был бы среди них кем-то вроде городского сумасшедшего.
Повторюсь, Предсказатель нёс ахинею часто, и к этому все привыкли. Но сейчас в его словесной пурге появились зловещие угрожающие нотки. При том, что все остальные компьютеры «Неизменного» работали в штатном режиме и никого не тревожили.
Командир поднял усталые глаза на Елену. Вахта близилась к концу, скоро его сменит старпом Петров, и разбираться в ахинее безумной машины не было никакого желания, однако служба есть служба…
– Ну так что на этот раз тебе поведал наш могучий Касандр? – губы капитана тронула ехидная усмешка.
– Вот, посмотрите сами, - Елена протянула Волкову свой планшет. Там было написано:
«ПЛАНКОВА ЧЕРТА ПРОЙДЁТ …ЧЁРНО-СИНИЙ ЦВЕТОК НЕДАЛЁК…ВОЛНА…ТЫ СОБОЮ СИЛЬНА… НИТЬЮ НИТЬ НЕВОЗМОЖНО ЗАШИТЬ… ЗАШИТЬ ПЕРЕШИТЬ ТЫ ПОПРОБУЙ ПРОЖИТЬ… ПОСЛЕДНИЕ СТАНУТ ПЕРВЫМИ… ПЕРВЫЕ УПАДУТ ВВЕРХ… ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВЕСЁЛЫЙ СМЕХ… КТО ЗНАЕТ ТОТ ПОНЯЛ КТО ПОНЯЛ УЗНАЕТ… ОПАСНОСТИ НЕТ КТО ВНИЗ УЛЕТАЕТ КТО ВВЕРХ ПРИЛЕТАЕТ… ПОЧИНИТЕ ЗАБОР… ТРИ… ОЧКИ ПРОТРИ»
– Даааа… – Капитан почесал в затылке и задумчиво посмотрел на главного научного сотрудника, - весёлая у вас работа, Елена Павловна… И что теперь нам со всем этим делать? Перед тем, как вы вошли, я просматривал бортовой отчёт, там всё в порядке. Звезда-одиночка, нет ни планет, ни астероидов, только космическая пыль, да и то – три пылинки на кубический километр. Три… – капитан посмотрел на планшет, на три последних слова.
- Экипаж, боевая тревога! Всем занять свои места! Ускорителям – разгон! Полный вперёд!
Корпус корабля завибрировал, заиграли в своих диапазонах частицы в контурах, и корабль рванулся вперед.
Они не успели совсем немного.

ГЛАВА 2 УДАР ВАТНОГО ТАРАНА

Не взрыв. Не ударная волна в привычном смысле. Это было похоже на то, как невидимый гигантский поршень внезапно сжал пространство вокруг звезды, а затем – резко отпустил. Звезда, возле которой «Неизменный» вышел в обычное пространство, не взорвалась. Она... распустилась. Как тот самый "черно-синий цветок" из кошмаров Касандра, ослепительно черно-синий. Из ее ядра вырвался сгусток невероятной энергии, но не света и тепла, а чего-то иного, искажающего саму ткань реальности. Это не было излучением – это было нарушением.
– Гравитационный шквал! Нестабильность метрики! – крикнула Соколова, ее пальцы мелькали над панелью управления научного поста. Экран перед ней превратился в калейдоскоп безумных графиков. – Разрывы! Видите? Края сканируемого сектора мерцают и накладываются друг на друга! Объекты двоятся, троятся на долю секунды! Это не глюк – это пространство-время трещит по швам!
Удар настиг «Неизменный» не снаружи, а изнутри. Корабль содрогнулся не от кинетической силы, а от чудовищного диссонанса. Казалось, каждая молекула, каждый атом корпуса и оборудования на мгновение завибрировали вразнобой, пытаясь разорвать связи. Системы жизнеобеспечения взвыли. Свет погас, сменившись аварийным багровым мерцанием. Иллюминаторы на миг потемнели, а когда свет вернулся, картина за ними была сюрреалистичной. Звезды... сместились. Не так, как при маневре. Они словно разъехались, увеличились в размерах, стали неестественно яркими и резкими, как будто кто-то крутанул фокус мощнейшего телескопа. А гигантский синий "цветок" звезды начал стремительно уменьшаться, уходя вдаль с невозможной скоростью.
– Что... что это было? – Петров, только что вбежавший на мостик, чтобы сменить капитана, замер у штурвала, глядя на экраны. Его лицо было бледным.
– Касандр... – восхищённо прошептала Соколова, не отрывая глаз от своих приборов. Ее голос дрожал, но в нем звучало не страха, а жуткое научное любопытство, смешанное с ужасом открытия. – Он пытался сказать... не взрыв. Сдвиг. Нарушение синхронизации... с фоновым увеличением. Волна... она не разрушила нас. Она... выбила нас. Выбила из потока.
Капитан Волков, стиснув зубы, смотрел на главный экран. «Неизменный» летел вперед на полной скорости, но ощущения движения не было. Ощущение было другое. Словно сам корабль... замер. А Вселенная вокруг – гигантский механизм – продолжала свой бег, оставляя его позади. Не в пространстве. В чем-то другом. В чем-то фундаментальном.
– Статус? – его голос прозвучал хрипло, но властно.
– Корпус... цел, – доложил Петров, быстро оправляясь от шока и сканируя показания. – Щиты... деформированы, но держат. Импульсники работают. Но…
– Но что, Дмитрий?
– Но показания дальномеров... капитан, они сходят с ума. Маркерные буи системы Тангейзер... они вдруг стали... огромными. Или... мы стали слишком маленькими? – Петров посмотрел на Волкова, и в его глазах читалась леденящая догадка.
Елена подняла голову. Ее глаза, широко раскрытые, смотрели не на капитана, а в пустоту перед собой, словно она видела невидимые нити мироздания, которые только что были грубо порваны.
– Он был прав, Сергей, – тихо сказала она. – "Нитью нить невозможно зашить". Мы не в потоке. Мы... неизменны. А мир... растет без нас. «И первые станут последними...» Она кивнула в сторону иллюминатора, где одинокая частица космической пыли, не замеченная ранее сенсорами, неслась прямо на них. Обычная пылинка. Которая теперь, по всем расчетам бортовых компьютеров, имела размер и относительную скорость... небольшого астероида.
– Всем укрыться! Удар по левому борту! – крикнул Волков.

ГЛАВА 3. УДАР ПОДУШКИ ИЗ ПЫЛИ

Вы, наверное, слышали о расширении Вселенной, что галактики разбегаются в разные стороны, увеличиваются расстояния между ними. Тому доказательство - эффект Допплера, красное смещение в спектре далёких галактик и не очень далёких, по масштабам Вселенной, звёзд.
Как говорил один маленький, но умный мальчик: в реальности всё совсем не так, как на самом деле. На самом деле же, всё не совсем так, а точнее - совсем не так. Вселенная не расширяется, она УВЕЛИЧИВАЕТСЯ: растут расстояния, но и размеры физических тел, их масса, но плотность остаётся постоянной. И растёт длина волны всех излучений, а эффект Допплера это тоже подтверждает, потому что из-за огромных расстояний наблюдается избыточное увеличение длины волны. Но мы не можем это наблюдать ни линейкой, ни телескопом, потому что с изменением размеров наблюдаемых объектов изменяются размеры измерительных приборов и с точки зрения наблюдателей разных научных степеней, которые, кстати, тоже изменяются в размерах, ничего не происходит. Не изменяются только размеры их, наблюдателей, научных степеней.
Обе эти модели, расширения и увеличения размеров Вселенной, взаимозаменяемы, то есть одинаково годятся для непротиворечивого описания явлений окружающего мира.
Впрочем, мы отвлеклись.

Удар пришелся не в левый борт, а чуть ниже, в сектор 4, рядом с отсеком вспомогательных генераторов. Но это был не взрыв. Не хруст ломающегося метала. Это был глухой, мощный толчок, как будто в борт корабля врезался гигантский мешок, набитый песком. Весь «Неизменный» содрогнулся, закачался на своей траектории. Стены прогнулись внутрь на мгновение – не разрываясь, а именно прогнулись, как упругий материал под чудовищным, но распределенным давлением. Системы аварийного оповещения взвыли сиренами, свет мигнул, но не погас. Воздух с шипом вырвался через микротрещины в уплотнителях ближайших люков, но разгерметизации не случилось.
– Сектор 4! Удар! – голос старпома Петрова был резок, но без паники. Его пальцы сканировали данные. «Корпус… цел? Цел! Нет пробоин! Но деформация… локальная вмятина. Сила удара колоссальна! Инерционные компенсаторы перегружены, люди в отсеках получили ушибы. Жертв нет, повреждения минимальны… структурно. Он посмотрел на Волкова, явно не понимая. – Капитан…до взрыва звезды сенсоры фиксировали… частицу пыли. Микроскопическую. Как она могла…?»
Капитан Волков почувствовал, как по спине пробежал холодок, совсем иной, чем от ожидания пробоины. Это было осознание абсурдного, неотвратимого закона их нового существования. Пылинка. Одна-единственная пылинка ударила с силой грузовика. Не разрушила, но сотрясла многотонный звездолет.
– Соколова! Статус? – его голос звучал напряженно.
Елена, прижатая ремнями к креслу, уже вводила запросы. Ее лицо было сосредоточено. «Подтверждаю… корпус цел. Но показания сенсоров удара… капитан, энергия удара соответствует столкновению с объектом массой в несколько тонн на умеренной скорости. Но объект…» Она подняла глаза, в них читалось леденящее понимание. «…был микроскопичен. Это означает… наша материя. Атомарная структура… она стала относительно… тверже. Гораздо тверже. Для внешнего мира мы – несокрушимая глыба. Но…»
– Но инерцию никто не отменял, – закончил за нее Волков. – Она ударила как подушка, Василий Федорович. Гигантская, мягкая, но невероятно тяжелая подушка. И сдвинула нас. «Первые станут последними». Пыль стала тяжеловесом.

– Именно, – кивнула Соколова. – И это только начало. Чем дольше мы в этом состоянии, чем больше Вселенная «увеличивается» без нас, тем… массивнее и инерционнее становится для нас все вокруг. Даже фотон света может ударить как пуля. А следующая «подушка» из пыли…– Она не договорила, но все поняли – следующая могла сбить корабль с курса или вызвать неконтролируемое вращение.
– Коммуникации! – Петров уже тянулся к консоли. – Попробуем Центр! Хоть что-то!
Они попробовали. Мощный лазерный луч устремился к ретранслятору. Елена следила.
– Ничего, – доложила она через минуту, голос ровный, но в нем слышалось отчаяние, – Ретранслятор молчит. Наш сигнал… капитан, он должен быть ярким факелом. Но по нашим же сенсорам… он слабый, высокочастотный писк. Почти шум. А их ответ… если придет… будет растянутой, бессмысленной медузой в эфире. Мы глухи и немы.
Глухота. Немота. И чувство чудовищной уязвимости, несмотря на кажущуюся неуязвимость корпуса. «Неизменный» был крепостью, которую мог сдвинуть с места порыв ветра.

Дверь на мостик распахнулась, и ввалился старший инженер-механик Василий Козлов. Он потирал плечо, выражало боль и недоумение.
– Капитан! В четвертом секторе… бардак! Полки повылетали, оборудование поотрывалось от креплений, как игрушечное! Полотсека – синяки и шишки! Но корпус…– Козлов потряс кулаком в сторону стен. – цел! Как скала! Там вмятина – да, с ладонь глубиной, но не пробоина! И это… от пылинки?! – Он посмотрел на Волкова, потом на Соколову, ища рациональное объяснение. – Что за дьявольщина? Щиты даже не сработали! Они же на такие удары не рассчитаны! Они для энергии, для излучения, а не для… для кирпичей из ваты!
– Дьявольщина, Василий Федорович, фундаментальная дьявольщина, – мрачно подтвердил Волков. – Доктор Соколова права. Мы – глыба в мире надувных шаров. Шары легкие, но, если их много, и они летят… они могут снести глыбу с пути. Или завалить. Наши щиты не понимают этого удара. Они ждут энергии, частиц высокой энергии, а не… инерции массы.
Козлов почесал затылок. – Рост? Вселенная? Ладно! Физики, голову ломайте! Сейчас вопрос: как лететь? Двигатели целы. Но если каждая пылинка – это удар тарана… На полной тяге – риск нарваться на «подушку» и сбиться с курса или вращение поймать. А медленно… Он махнул рукой.
 –Далеко не уйдем. И сенсоры – они не видят угрозы вовремя! Для них это пыль – фон, слишком низкая плотность. А для нас – невидимые тараны!
– Касандр говорил: «Последние станут первыми», – задумчиво произнесла Соколова, глядя на схему корабля с отметкой вмятины. «И «Почините забор»… Василий Федорович, вы проверяли крепления. Это… забор?
– Еще какой! Всё, что не прикручено, оторвалось! – фыркнул Козлов.
 – Но заварить вмятину – дело времени. Беда не в этом! Беда в том, что следующий удар может прийти куда угодно!
– Нет, – Елена подняла голову, в ее глазах вспыхнула догадка. –«Забор»… это не корпус. Это защита. Но не от пробоины – от толчка. От инерции. Касандр кричал о потере синхронизации. Нам нужно… стабилизироваться. Создать поле, которое гасило бы эту чудовищную относительную инерцию! Поле инерционного демпфирования нового типа! Или… найти способ снова «расти»!
– Поле? – переспросил Волков. – Какое? На какой энергии? Основные двигатели на пределе для маневров!
– Энергия… – Соколова закусила губу. – Касандр бормотал про «веселый смех» и «кто знает, тот понял» … Бессмыслица? Или… подсказка? Она резко повернулась к Козлову.
– Василий Федорович, что у нас самое «веселое»? Что трясется, гремит, энергии требует много, а толку от него сейчас – ноль?
Козлов нахмурился, потом хлопнул себя по лбу.
– Подпространственный узел! Тот, что волной скособочило! Он же как бешеный! Мы его еле усмирили, но он фонит, вибрирует, энергию пожирает зря! Веселье, да. Только от него одни проблемы!
– Именно! Он – источник хаотических колебаний. Флуктуаций. А Касандр намекал на «энергию рождения или смерти» … фундаментальную энергию нестабильности. Василий Федорович, можно ли перенаправить эту… трясучку? Не для прыжка. А для генерации контр-поля? Хаотического, но способного компенсировать инерционные удары? Как амортизатор, работающий против толчка?

Козлов замер, его мозг лихорадочно прорабатывал схему.
– Теоретически… – он потер подбородок. – Через резонаторы старых инерционных компенсаторов… Но это ж колдовство! И где гарантия, что он не разболтается еще сильнее и не разнесет отсек?
– Гарантий нет, – честно сказала Соколова. – Но это единственный «веселый» источник энергии, который у нас есть. И единственная нитка от Кассандра. «Кто знает, тот понял». Мы поняли? Рискнем. Иначе…– Она кивнула в сторону схемы с вмятиной. – Следующая «подушка» может сломать нам хребет, даже не пробив броню.
Волков молчал. Тишину нарушал гул двигателей и прерывистое дыхание Козлова. Потом капитан кивнул. Твердо.
– Делайте, Василий Федорович. Доктор Соколова – ваши расчеты. Петров – обеспечьте ресурсы и безопасность работ. Остальным – минимум движения. Летим медленно, по возможности облизывая пылевые облака. Надежда теперь на нашего «веселого» пророка… и на ваше умение превращать хаос в порядок, механик. «Почините забор». Забор от толчков.
Козлов выпрямился, в глазах зажегся азарт.
– Понял, товарищ капитан! Забор от пуховых таранов построим! Посмотрим, чей смех громче! – Он развернулся и зашагал прочь, уже прикидывая в уме соотношения и величины.
«Неизменный», могучий и уязвимый одновременно, плыл сквозь космос, где каждая невидимая пылинка грозила стать тараном. Впереди была тьма, усыпанная чужими, слишком яркими звездами. А в дрожащем свете инженерных фонарей под руководством Козлова и Соколовой начиналось новое, невиданное действо – попытка укротить энергию безумного подпространственного узла, чтобы сплести из его вибраций невидимый амортизатор для корабля, потерявшего синхронность с миром. Корабля, который Вселенная теперь не только не замечала, но и толкала своими мягкими, гигантскими руками. Корабля по имени «Неизменный».


ГЛАВА 4. ЗВЁЗДЫ ИЗ ЧАШЕЧКИ ЦВЕТКА

«Забор» не сработал. Вернее, сработал не так, как надеялись.
Усилия Козлова и Соколовой были титаническими. Они превратили инженерный отсек в лабораторию безумного алхимика. Искалеченный подпространственный узел, этот «веселый» демон, брызжущий хаотической энергией, удалось обуздать… отчасти. Его флуктуации направили через лабиринт переделанных резонаторов и демпферов. Возникло слабое, пульсирующее поле – не щит, а скорее… вибрирующая подушка безопасности вокруг «Неизменного».
Оно помогло. Следующие удары микроскопических «подушек» космической пыли ощущались не как сокрушительные тараны, а как мощные, но терпимые толчки. Корабль держал курс, внутренние повреждения уменьшились. Казалось, они выиграли передышку. Козлов хрипло смеялся в трубку связи: «Видал, капитан? Мой «забор» держит их ватные кулачищи!»
Но Соколова не смеялась. Ее приборы, перекалиброванные на анализ фундаментальных метрик, показывали страшную правду. Поле Козлова гасило локальные инерционные удары, но оно было лишь заплаткой на гигантской ране реальности. Сам процесс относительного уменьшения «Неизменного» не остановился. Он ускорялся. Синхронизация с Увеличением Вселенной была потеряна безвозвратно. Они были островком застывшей метрики в бурном океане роста.
Первым тревогу подала Анна Новикова, штурман-оператор. Ее голос, обычно такой четкий, дрожал:
«Капитан!.. звезды… они тускнеют. Быстро. Сначала дальние… теперь и ближние. Показания оптических сенсоров… падают. Как будто… гаснут».
Волков подошел к главному визуалу. Еще час назад пространство было усыпано яркими, резкими точками. Теперь они теряли блеск, расплывались, словно утопая в молоке. А потом… начали исчезать. Не гаснуть – именно исчезать. Одна за другой. Словно кто-то выключал гигантские прожекторы в бесконечной дали.
– Это они не гаснут, Анна, – тихо сказала Соколова, не отрываясь от спектрометра. – Это длина волны их света… она для нас слишком велика. Смещение ушло так далеко в красную, а затем и в инфракрасную, радиодиапазон… что наши сенсоры просто не могут его уловить, даже гамма-лучи. Они еще горят. Но для нас… это тьма. Мы проваливаемся глубже. Настолько глубже, что свет макромира становится для нас слишком «растянутым», слишком медленным.
На мостике воцарилась гнетущая тишина. За иллюминатором оставалась лишь непроглядная, абсолютная чернота. Не космическая тьма с далекими туманностями, а ничто. Пустота, лишенная даже намека на свет. «Неизменный» плыл в черном море небытия, освещаемый лишь тусклым аварийным светом собственных панелей. Страх, холодный и липкий, начал подниматься из глубин сознания. Они были не просто отрезаны. Они были стерты из видимой Вселенной.
– Что теперь? – спросил Петров, его прагматизм дал трещину. – Куда лететь? На что ориентироваться?
– Ориентиры… – Соколова вдруг резко подняла голову. Ее пальцы затанцевали по панели, перенастраивая ультра-чувствительные сенсоры, предназначенные для изучения реликтового излучения и квантовых флуктуаций. – …должны смениться. Касандр говорил: «Небо в чашечке цветка». Он не врал. Анна, Василий Федорович – дайте максимум энергии сенсорному комплексу! Весь резерв!»
Они подали. Экран перед Соколовой взорвался хаосом шумов. Но Елена, как алхимик, ищущий золото в грязи, фильтровала помехи. И вдруг… на черном поле стали проявляться точки. Сначала редкие, потом все чаще. Не яркие, а тусклые, мерцающие разными оттенками. Они складывались в странные, неевклидовы узоры – спирали, кольца, скопления невероятной сложности.
– Что… что это? – прошептал Волков, подойдя ближе. Картина напоминала… галактику. Но миниатюрную, абстрактную.

– Это… наш новый космос, Сергей, – голос Соколовой звучал с благоговейным ужасом. – Мы пересекли черту. Тот свет, что был для нас слишком длинным, ушел. Но теперь… теперь мы видим энергетические уровни. Мы видим… молекулы. Атомы. Их электронные облака.
Она увеличила изображение одного из «созвездий». В центре – яркое, крошечное ядро, окруженное роем стремительно движущихся, мерцающих точек-электронов, образующих причудливые орбиты-планетарные системы.
– Видите? «Планетарная модель» атома… она не совсем точна в квантовом мире, но… но для нашего масштаба восприятия сейчас… это звезды и планеты. Мы смотрим на «небо» … атомарного вещества, пространства вокруг… нас самих.
Мостик замер. Они смотрели на экран, где танцевали миниатюрные вселенные, рождались и гасли квантовые «сверхновые» – возбужденные состояния электронов. Красота была сюрреалистичной, непостижимой. И бесконечно чужой.
Мимо них проплыла небольшая звезда с одинокой планеткой, потом звезда побольше, и планет у неё было уже восемь. Вот они сблизились, закружились волчком и вдруг планеты стали перемещаться вокруг обеих звёзд.
– Вы видели? – глаза Соколовой восхищённо блестели, - водород соединился с кислородом, получился гидроксильный радикал!
Но её радость осталась неразделённой.
– Боже… – выдохнул Козлов, втащившийся на мостик с отчетом о «заборе». Он уставился на экран. – Так вот она… «чашечка цветка»? Красиво. Жутко, но красиво. – В его голосе не было страха, только потрясение инженера, увидевшего фундаментальные шестеренки мироздания.
– И смертельно опасно, Василий Федорович, – Соколова указала на края изображения. – Видите эти «темные туманности»? Это зоны сильных взаимодействий. «Гравитация» микромира. Если мы туда залетим… нашу «твердость» порвет как паутину. А эти «быстрые кометы»? Квантовые флуктуации. Фотоны высокой энергии. Для нас сейчас – это смертельные лучи, способные прожечь насквозь.
Она обвела рукой мерцающую карту нового ада.
– Весь этот квантовый океан… он теперь наша реальность. И наш корабль… он как доисторический дредноут, затерянный среди торпедных катеров и подводных скал. Непробиваемый для валунов, но уязвимый для игл и взрывов».
– А поле? «Забор»?  –  спросил Волков, глядя на Козлова. – Оно здесь… поможет?
Инженер мрачно покачал головой.
– Мой «забор», капитан… он для макро-толчков. Для инерции пылинок-подушек. А тут…– Он махнул рукой на экран. –…тут другая война. Тут квантовые дуэли. Мое поле – как пианиссимо скрипки против барабанной дроби. Не услышит оно этих угроз. Не поймает.
Отчаяние, холодное и тяжелое, накрыло мостик. Они прошли сквозь тьму потери звезд, чтобы оказаться в сияющем, но смертоносном микромире. Их защита была бесполезна. Их двигатели были слишком грубыми для навигации в этом лабиринте фундаментальных сил. Они были слепы и глухи в новом смысле.
– Касандр… – вдруг тихо произнесла Соколова, глядя не на экран, а в пустоту. – «Кто вниз улетает, тот вверх прилетает». И «Зашить перешить ты попробуй прожить» … Она медленно повернулась к Козлову, и в ее глазах, отражающих мерцание атомных «галактик», вспыхнул новый, безумный огонь. – Василий Федорович… мы искали энергию для стабилизации снаружи. А она… она везде вокруг нас. В каждой флуктуации. В каждом рождении виртуальной частицы. Мы купаемся в ней! Мы падаем в нее!
Козлов замер. Потом его лицо озарилось медленной, понимающей улыбкой, похожей на оскал волка, загнанного в угол, но увидевшего выход.
– «Веселый смех» … – пробормотал он. – Он про это? Чтобы использовать эту энергию… Елена Витальевна, да вы… да мы…– Он засмеялся, коротко и резко. – Это же чистое безумие! Подключить корабль… к вакууму? К самому кипению пространства?
– Да, – Соколова кивнула. Ее голос звучал как натянутая струна, –Безумие. Но единственный шанс. Не стабилизировать наш пузырь… а напитать его. Сделать активным. Использовать энергию микромира, чтобы… подняться обратно. Или хотя бы выжить здесь. Касандр дал ключ. «Кто вниз улетает…» Мы улетели вниз. Глубже Планка. Теперь нужно понять, как использовать эту глубину, чтобы… прилететь вверх.
– Делайте, – сказал капитан тихо, но так, что слова прозвучали как приговор и как приказ. – Используйте все. Весь резерв. Все, что осталось от «веселого» узла. «Почините забор» … теперь изнутри. Из самой ткани этого нового мира. Мы улетели вниз. Теперь попробуем прилететь вверх. Или…
Он не договорил, но все поняли. Или станут частью вечного танца частиц в «чашечке цветка» Уильяма Блейка, где небо было размером с атом, а вечность длилась меньше мгновения.

Постепенно уменьшаясь, они пробирались сквозь вселенную микромира. Галактики молекул, звёзды атомов проплывали мимо них, постепенно увеличиваясь в размерах.
Это произошло тогда, когда электроны увеличились до размеров небольшой планеты. «Неизменный» пролетал мимо атома водорода, на орбите которого было две планеты-электрона. Один выглядел обычным голубым шариком (удивительно, электроны имеют такой же цвет, как в детских книжках), а второй – второй выглядел больше соседа и всё время под его поверхностью переливались какие-то волны. А потом то, что шевелилось под его поверхностью, выстрелило навстречу «Неизменному» мириадами щупалец.
ГЛАВА 5. СРАЖЕНИЕ У АТОМА ВОДОРОДА
Из точки, куда только что смотрел Волков, вырвалось нечто. Не вещество, не луч энергии в привычном смысле. Это были щупальца чистой вероятности, мерцающие, полупрозрачные, как сгущенный туман под чудовищным давлением. Они не летели по прямой – они проявлялись то тут, то там, опережая корабль, перекрывая путь отступления, словно гигантская, пульсирующая сеть, сплетенная из волновых функций.
– Уклоняйся! Лево сорок, вниз двадцать! – крикнул Петров, вцепившись в штурвал. Но было поздно.
Щупальца не ударили – они обволокли носовую часть корабля. Не было кинетического удара, не было разрушения металла. Был чудовищный диссонанс.
Замерцали индикаторы. Компьютеры бортового управления выдавали абсурдные ошибки: «Нарушение причинности в секторе А», «Локальное замедление времени на 0.3%», «Неопределенность координат корпуса превышена».
Люди почувствовали, как их буквально растягивает в разные стороны. Не физически, а ощущением – будто твое тело существует одновременно в нескольких слегка смещенных точках пространства. Тошнота, головокружение, паника.
«Неизменный» завибрировал на новой, жуткой частоте. Его монолитная твердость, спасавшая от пылинок-астероидов, была бесполезна. Щупальца электрона нарушали саму определенность его существования в этой точке пространства-времени. Он начал «размазываться».
– Это его волновая функция! – закричала Соколова, с ужасом глядя на показания приборов. – Возбужденное состояние! Он не атакует нас! Он пытается… коллапсировать! И мы попали в зону его вероятностного облака! Он воспринимает нас как возмущение, угрозу своей стабильности! Эти щупальца – фронты вероятности найти частицу… то есть себя… в новом состоянии! Мы для него – катализатор коллапса!
– Прекрасная новость! – рявкнул Козлов, его лицо было багровым от усилия. – Значит, его для нас как бы нет? Так пусть и не трогает! Как отцепиться?!
– Нужно… спровоцировать коллапс! – Елена лихорадочно соображала. – Сбить его с возбужденного уровня! Заставить сбросить энергию! Но как?! Наши лазеры для него сейчас – как спичка для Солнца! Они даже не заметят…
Взгляд Соколовой упал на схему подпространственного узла – того самого «веселого» источника хаоса, который питал их «забор». Узла, который они так и не усмирили до конца, лишь направили его энергию.
– Василий Федорович! «Веселый смех»! – выдохнула она. – Он же генерирует хаотичные флуктуации! Направь ВСЮ его нестабильность… не в поле «забора»! Направь ВОВНЕ! Точечно! В центр этого… этого волнующегося шарика! Создай искусственное возмущение вакуума! Микроколебание! Оно должно сыграть роль… виртуального фотона!
Козлов понял мгновенно. Его пальцы замелькали над панелью управления энергией узла. Лицо стало сосредоточенным, почти священным.
– Отключаю демпферы! Снимаю все ограничения! Весь хаос – в одну точку! Будет шумно, капитан! Держитесь!

«Неизменный» вздрогнул, как загнанный зверь. Свет на мостике погас, сменившись аварийным багровым. Завыли сирены перегрузки. Из динамиков послышался нечеловеческий визг и грохот – голос безумного узла, выпущенного на свободу. Козлов, стиснув зубы, вручную наводил фокус энергетического выброса, используя слабый резонанс возбужденного электрона как маяк.
– Есть захват! – проревел он сквозь грохот. – Стреляю… СМЕХОМ!
Из носа «Неизменного» (точнее, из области, еще не охваченной щупальцами вероятности) вырвался не луч, а… сгусток чистого хаоса. Импульс не энергии в джоулях, а нестабильности, флуктуации, нарушения симметрии. Он был невидим, но приборы Соколовой зашкалили. Это было как чихнуть в идеально тихой библиотеке, но на квантовом уровне.

Щупальца вероятности, обвивавшие корабль, вздрогнули. Мерцание усилилось, стало хаотичным. Волнующаяся поверхность электрона-планеты вскипела! И вдруг – ослепительная вспышка!
Это не был взрыв. Это был акт коллапса. Возбужденный электрон сбросил избыточную энергию, мгновенно перейдя на более низкий, стабильный энергетический уровень и оторвался от своей протонной звезды. Он сделал это, испустив реальный фотон колоссальной (в их масштабе) энергии.
Световая волна, чистая и невероятно мощная, ударила по корпусу «Неизменного». Не как пуля, а как фотонный таран. Корабль отшвырнуло, как щепку. Системы инерционного демпфирования взвыли, компенсируя чудовищный импульс. Людей в креслах вдавило в спинки.
Но это был спасительный удар. Щупальца вероятности исчезли, растворились вместе с возбужденным состоянием. Перед ними был оставшийся голубой электрон-шарик, чуть меньшего размера, спокойно вращающийся вокруг ядра. А вдаль, пронзая темноту микромира, уносился крошечный, невероятно яркий сгусток света – фотон-снаряд, выпущенный в бесконечность и второй, агрессивный электрон.

На мостике стояла тишина, нарушаемая лишь треском поврежденных систем и тяжелым дыханием экипажа. Дымка гари висела в воздухе. Где-то шипел разорванный трубопровод.
– Господи… – прошептала Новикова, вытирая кровь с разбитой при ударе губы. – Мы… мы выстрелили в него смехом? И он… чихнул фотоном?
– Выстрелили нестабильностью, Анна, – поправила Соколова, ее руки дрожали, но глаза горели. – Заставили его коллапсировать в нужный момент. Использовали его же природу против него. – Она обернулась к Козлову. – Василий Федорович… ваш «веселый» узел… он только что спас нам жизнь.
Козлов, весь в поту, откинулся в кресле и хрипло расхохотался:
– Ха! «Почините забор»! Ага! Мы починили ему морду фотонным тараном! Вот это я понимаю – забор! Видал, капитан? Мой «смех» заставил эту квантовую тварь икать солнечным зайчиком!
Волков молча смотрел на экран, где успокоившийся электрон продолжал свой путь. Потом кивнул, и в уголке его глаза мелькнуло нечто, очень отдаленно напоминающее улыбку.
– Ладно, механик. Залатайте пробоины от этого… «солнечного зайчика». И давайте потише. Нам еще плыть и плыть через эту «чашечку». И я не хочу знать, что там будет вместо черных дыр или нейтронных звезд. Следующий возбужденный электрон может чихнуть на нас чем-нибудь покрупнее фотона.
«Неизменный», потрепанный, но целый, двинулся дальше, оставляя за собой атом водорода с теперь уже одним спутником-электроном. Они выиграли битву, используя безумие квантового мира как оружие. Но впереди был океан фундаментальных опасностей, где даже смех мог обернуться катастрофой или спасением.

Корабль-призрак, затерянный между масштабами бытия, продолжил свое падение. Но теперь его инженеры и ученые, освещенные призрачным светом протонно-нейтронных «звезд», начали новую работу – невероятную попытку превратить само падение в прыжок, а энергию квантовой бездны – в спасительный лифт. Имя кораблю было «Неизменный». Но теперь ему предстояло измениться самому, или исчезнуть навсегда в сияющей, безжалостной глубине.

ГЛАВА 6. ДНО

Падение не остановилось. Оно ускорялось, приобретая жуткую необратимость. Попытка Соколовой и Козлова «напитать пузырь» энергией квантового вакуума была героической, почти безумной. Они подключили корабельные системы напрямую к кипящему океану виртуальных частиц, к самому «дыханию» пространства-времени. Энергия хлынула рекой – дикой, нестабильной, грозящей сжечь цепи и разорвать преобразователи. «Забор» Козлова, перерожденный в гигантский стабилизатор-конденсатор, гудел, как умирающий зверь, пытаясь усмирить этот поток. Он сглаживал самые опасные квантовые «всплески», превращая смертельные лучи в терпимые ожоги для систем, но…
Но он не мог остановить само падение. Они не поднимались. Они падали быстрее. Сквозь слои реальности, которые уже не имели названий в учебниках.
«Кварки…» – шептала Соколова, глядя на экраны, превратившиеся в абстрактные полотна математических моделей. Видимый свет давно исчез. Радиодиапазон – тоже. Теперь сенсоры ловили лишь эхо фундаментальных взаимодействий, переводя их в жутковатую симфонию цветов и форм. На смену знакомым «атомным созвездиям» пришли структуры невообразимо меньшего масштаба. Протоны и нейтроны распались на составляющие – кварки, скрепленные невидимыми «струнами» глюонного сияния. Мир превратился в кварковый суп, кварк-глюонная плазма – бурлящее море элементарных частиц и переносчиков сил, где вещество и энергия теряли четкую границу. «Неизменный» плыл сквозь первоматерию Вселенной, его «твердый» корпус – лишь временное сгущение в этом бесконечном кипении.
А потом исчезли и кварки. Вернее, их отдельные проявления. Масштаб сжался до Планковской длины. Сенсоры, напряженные до предела, начали выдавать абсурд. Пространство перестало быть гладким. Оно вспенилось, закипело квантовой пеной – хаотической смесью виртуальных черных дыр, рождающихся и исчезающих за мгновения, искривлений, туннелей.
 Геометрия рассыпалась. Время текло рывками, вспять, петляло. Причинность – та самая, которую Касандр когда-то «не нарушал» – стала условностью. Здесь царила чистая, необузданная гравитация в ее квантовом воплощении. Мир стал математическим кошмаром, визуализированным в виде безумных, пульсирующих фракталов на экранах.
«Микрокварки … – пробормотала Соколова, пытаясь осмыслить данные. – Или… пра-вибрации? Струны? Теории… они не описывают этого. Это… ниже. Глубже. Предтеча всего». Они достигли границы, где сами понятия «частица», «энергия», «поле» теряли смысл. Это был предел. ДНО. Дно Вселенной, дно реальности. Тот фундамент, на котором стоит ткань мироздания, но который сам по себе – отсутствие чего бы то ни было, кроме потенциала. Белый шум творения. Хаос до формы.
Экраны погасли. Не из-за неисправности. Просто нечего было видеть. Нечего было измерять в понятных категориях. Сенсоры уловили лишь… ровное ничто. Не пустоту космоса, а абсолютное Ничто. Отсутствие даже пространства-времени в его привычном виде. Пока оставалось только время, миг за мигом поглощавшее надежду на спасение.

- Слышите? – Соколова подняла на товарищей горящие надеждой глаза
- Слышите… что? – капитан Волков устало посмотрел на неё, – снаружи ничего нет. Ничего, понимаешь? – Кто ещё, - он посмотрел на экипаж, - может здраво…
Капитан осёкся. Звучала Музыка. Поначалу слабая и неуверенная, постепенно набирала силу. К еле слышным, одиноким звукам клавесина, присоединилась скрипка пиццикато, альт и фортепьяно. Заиграла арфа. С каждой секундой вступали всё новые и новые инструменты, знакомые и неизвестные, меняя тембр, мелодию. Звуки переливались, сплетались в аккорды, стихали, снова набирали силу. Казалось, тысячи музыкантов входят в зал управления «Неизменного» и рассказывают людям каждый свою историю, а все вместе – общую…
– Творение! – сказал Козлов. – эти звуки, сплетая в самые немыслимые и благородные гармоники, когда-то породили нашу Вселенную…
И сквозь эту музыку, сквозь волнующие переливы и аккорды, корабль продолжал свой путь навстречу судьбе. На главном экране корабельного телескопа мерцали и переливались сполохи предвечного огня. Люди, не шелохнувшись, наблюдали за ними.
А потом они увидели, как из музыки творения Вселенной вырастает Город.

ГЛАВА 7. ЛЕГЕНДА НАЧАЛА

Он возник не из хаоса, а стал из него. Как будто само Ничто, подчиняясь непостижимой воле, кристаллизовалось в формы, знакомые и чуждые одновременно.
В теперь уже далёком двадцать первом веке мир облетела весть: «Космический телескоп НАСА сфотографировал "Обитель Бога"! На снимках ученые увидели сияющую конструкцию слишком правильной структуры, чтобы считать ее творением природы. О размерах ее говорить трудно. Даже «огромный» и «гигантский» никак не подходят для объекта, измеряемого в миллиардах километров. Наша планета была бы всего-навсего песчинкой на улице этого города.»
Космонавты помнили эту фотографию: город, напоминающий античный полис, становился всё выше и выше к своему центру. В центре находилось самое высокое здание, напоминающее афинский Акрополь. Со всех сторон Город окружал звёздный свет.
А потом Город исчез. Астрономы, не обнаружив его снова, списали открытие в научные курьёзы, и вскоре оно стало очередной городской легендой.
И вот он стоял перед ними.

Не сгустки абстрактной упорядоченности, а настоящий Город. Здания, высеченные из светлой, сияющей материи, которая казалась одновременно камнем и светом. Мосты, арки, башни фантастических очертаний, стены, простирающиеся в, казалось бы, бесконечную "глубину" Дна. Материя… она была той же самой, что и в их Вселенной! Атомы, кварки, поля – все те же фундаментальные кирпичики. Но здесь они были собраны с иной логикой, заморожены в абсолютно стабильном масштабе посреди бурлящего потенциала Дна. Город был островом не просто порядка, а неизменности в океане первозданного хаоса.
«Неизменный», крошечная, дрожащая «нить» аномалии, завис на краю этого непостижимого мегаполиса вечности. И вот, ворота города разошлись в стороны, и к ним вышли Хозяева.
Не призрачные Архитекторы Реальности. Люди. Или те, кто когда-то было людьми. Они появились не из воздуха, а шагнули из-за угла ближайшего здания из темного света, словно это была обычная земная улица. Их фигуры были человеческими, одеты они были в блестящие туники, мерцающие, как крылья стрекозы под разными углами. Лица… лица были узнаваемы – разные расы, разные возрасты, но с одним общим выражением: спокойной, безмерной усталости и мудрости, отшлифованной веками, а может, и эпохами. Людей было не очень много, на первый взгляд, не больше сотни-двух. Их глаза смотрели на экипаж «Неизменного» не как на диковинку, а как на… запоздалых гостей. С легкой грустью.
Один из них, мужчина с седыми висками, молодыми чертами лица и невероятно старыми глазами, поднял руку в приветствии. Его голос звучал прямо в сознании, чистый и ясный, без искажений:

– Приветствуем, путники из Верхнего Потока. Судя по вашей метрической аномалии, вы не запланированные исследователи. Сбились с Масштаба?
– Мы не сбились, нас вынесло взрывом звезды, – сказал капитан Волков. Странно было разговаривать вслух с молчащими людьми. Не смущало даже то, что разговор идёт на русском. Тон его мысленного вопроса был таким же обыденным, как если бы он спросил: «Заблудились в лесу?» Соколова, ошеломленная, смогла лишь кивнуть.
– Скажите, как мы можем к вам обращаться? – Волков обвёл взглядом небольшую группу хозяев города, вышедших к ним навстречу. – Как называется ваш народ, как зовут ваш и вашу спутницу, ваших друзей?
– Мы – Последние Из Первых. Или Первые Скитальцы. Или Титаны. Название не важно. Мы – те, кто построил этот Город на древней Земле, когда поняли природу Масштаба. Когда осознали, что Вселенная – лишь один слой в бесконечной… матрешке Бытия. Зовите меня Лекс, мою дочь зовут Эйрида. – Потом он представил остальных своих спутников. Я здесь занимаюсь тем, чтобы всё вокруг происходило правильно, Эйрида – хранительница памяти нашего города.
Он махнул рукой в сторону темной бездны за Городом.
– Вниз – бесчисленные микромиры-вселенные, каждая со своими законами, своим временем, рождающиеся и умирающие в квантовых судорогах Дна. Вверх – ваш расширяющийся мир, устремленный к иным Макрогородам, о которых мы можем лишь догадываться. А здесь… Ноль. Условный центр. Точка равновесия. Отсюда идёт увеличение Масштаба.
– Вы… заморозили Город? Здесь? На этом… Нуле? – спросил Козлов, его инженерный ум цеплялся за конкретику.
– Главное – было достичь этой точки, инженер, – поправил Лекс – На грани Ничто ничто не меняется. Умножь на ноль любое конечное число – получишь ноль. Наша технология лишь поддерживает пространственно-временной континуум Города в состоянии абсолютной стабильности относительно… всего. Мы не растем и не уменьшаемся. Мы – Константа. Якорь в бурном море масштабов.
– Зачем? – вырвалось у Волкова. – Вечность в этой… точке?
Лицо Лекса дрогнуло, в глазах мелькнула тень той самой древней тоски.
– Мы были слишком гордыми. Когда другие погрязли в Игре, мы предпочли отойти в сторону и остаться при своих. В то далёкое время нам не было скучно: мы познавали законы окружающего мира, время, Масштаб, много чего ещё. Ещё тогда мы много времени проводили здесь, лишь изредка поднимаясь на поверхность, чтобы взглянуть на то, что ещё осталось… Кстати, фотография с вашего телескопа, – это было очень давно, но свет идёт очень медленно…

Соколова смотрела на величественный, но жутко безжизненный Город. Ни движения на улицах, ни огней в окнах. Только мерцание материи и фигуры этих вечных скитальцев.
Седой Титан, сделал приглашающий жест рукой. На его обычно невозмутимом лице появилось подобие теплой улыбки.
– Ваш путь назад долог и труден, Путники. И хотя Вечность – наш дом, мы помним... усталость пути. Позвольте нам предложить вам то, что наши предки называли «хлебом и солью». Краткий отдых под сенью нашего Города. Мы... приготовились. – Его мысленный голос звучит чуть увереннее, с оттенком скрытого волнения.  –Мы знаем ваши обычаи. Постараемся не ударить лицом в пыль Дна. Ну что же мы стоим? Пройдёмте, у нас так давно не было гостей! И, если честно, у нас их никогда не было.

ГЛАВА 8. ИСПОВЕДЬ

Возле городских ворот космонавтов ждала небольшая, но торжественная делегация: кроме знакомых Титанов, здесь стояли еще несколько фигур в более нарядных вариантах их мерцающих одеяний. Одна женщина держала в руках сложное блюдо из темного, переливающегося камня, на котором лежали идеально круглые, теплые хлебцы и кристаллическая солонка. "Хлеб и соль Вечности," – мысленно прозвучал ритуал приветствия. Капитан Волков, следуя земному обычаю, отломил кусочек хлеба, обмакнул в соль и съел. Вкус... неожиданно знакомый, пшеничный, теплый.

Потом они неспеша шли по улицам. Шли, как будто компания старых знакомых.  Волков и Петров шли чуть впереди. Капитан вдруг остановился, глядя на идеально ровную площадь, вымощенную плитами, меняющими оттенок от шага к шагу.
– Как будто возвращаешься... но в место, где время остановилось за мгновение до твоего прошлого, – тихо заметил он. Петров лишь вздохнул:
 – Да, капитан. Красиво... и жутковато. Как во сне.
Они постояли немного, поджидая других. Козлов и седой Титан остановились у странного сооружения – гигантской, замерзшей капли темного вещества, внутри которой пульсировали звездные карты.
–Наш компас, – пояснил Лекс. – Он всегда указывал на Дом. Теперь... указывает в Ничто. Или в Будущее? Козлов молча кивнул, потрогав холодную, гладкую поверхность – она вибрировала под пальцами с частотой далеких пульсаров.
Соколова и Эйрида шли чуть позади. Она жестом указала Соколовой на арку, увитую застывшими световыми лозами: "Здесь... мы когда-то спорили о природе времени до рассвета. Шумно. Смеялись. Теперь это лишь красивая тишина. Да и рассветов здесь нет уже очень давно."  – В ее мысленном голосе слышалась не только тоска, но и тихая радость от возможности вспомнить это вслух.
Немного погодя они вошли в здание, на первом этаже которого разместилось уютное кафе. Космонавты ожидали увидеть помпезный огромный стол, вдоль него – стулья, каждый напоминающий трон, ливрейную прислугу. Но там просто стояло несколько уютных столиков и стульев, а у дальней стены за барной стойкой бармен буднично протирал бокалы.
Люди и Титаны расселись за столики, на которых тут же появилась посуда с едой и напитками.
– Капитан, расскажите о вашем мире! С тех пор, как мы в последний раз были на поверхности Расширения, прошло слишком много ваших лет, наверное, целые геологические эпохи.
Капитан Волков, сделав глоток чего-то, что Лекс назвал "аналогом коньяка" (на вкус – тепло и воспоминание о дубовых бочках), откинулся на спинку простого, но удивительно удобного стула. Его глаза, уставшие от Дна, смягчились, глядя куда-то сквозь сияющие стены – в прошлое.
– Рассказать о жизни на Земле, Лекс? Это... как описать океан, стоя на песчинке. Но я попробую.
Вы помните Землю иной. Зеленой, шумной, полной необузданного роста и перемен. Она все еще такая. Представьте ваш Город, но не застывший, а ... бурлящий. Каждое мгновение там – это миллиарды дыханий, рождений, смертей, открытий, потерь, смеха и слез. Все это происходит одновременно, сплетаясь в невероятно сложный, громкий, иногда невыносимо прекрасный, а иногда ужасающе жестокий гул.
Он жестом обвел зал, пустой, кроме их группы и бармена:
– Вот здесь... тишина вечности. А там? Шум. Постоянный, живой шум. Шелест листвы в парке под дождем. Гудение машин на вечерней трассе – красная и белая реки света. Крики чаек над портом и гул рынка, где старуха торгуется за помидоры, а рыбак хвастается уловом. Детский смех во дворе... и плач того же ребенка, разбившего коленку. Музыка, льющаяся из окон – от классики до дикого техно на подпольной вечеринке. Это не хаос Дна, Лекс. Это жизнь. Громкая, неаккуратная, пахнущая то дождем на асфальте, то выхлопами, то свежеиспеченным хлебом.
Он помолчал, собрался с мыслями
– Мы все еще боремся. За ресурсы, за идеи, за место под солнцем, которое все так же встает каждое утро. Да, мы вышли в космос, построили станции у Юпитера и Сириуса, послали корабли к далёким звездам... Но большую часть усилий тратим на самих себя. На попытки понять, как жить вместе. Как ужиться двадцати миллиардам разных историй, желаний, страхов возле одной маленькой звезды, затерянной в вашей... Метавселенной. Иногда кажется, что мы вот-вот сорвемся в пропасть. Войны, глупость, жадность... все те же старые демоны. Но... – Волков сделал еще глоток, и в его голосе прорвалась страсть: – Но мы и строим. Не вечный Город-Якорь, а ... города из стекла и стали, которые растут и меняются. Пишем новые книги, ставим эксперименты, о которых вы, наверное, и не думали. Мы падаем и снова встаем. Каждый день – это миллионы маленьких побед: ученый нашел частицу, инженер починил мост, учитель вдохновил ребенка, врач спас жизнь, фермер собрал урожай, художник нарисовал что-то, от чего у кого-то сжалось сердце. Мы чувствуем время, Лекс. Оно давит, торопит, заставляет ценить миг. Закат над морем... он длится минуты, и от этого он – огонь. Любовь... она может быть короткой, как вспышка, или длинной, как река, но она горит. И горечь потери... она остра, для тебя это конец света, хоть ты и знаешь, что время лечит. Эта хрупкость... она и есть наша сила. Мы знаем, что все кончится – наша жизнь, может, и наш вид, наша планета. И поэтому мы стараемся успеть.
Волков посмотрел прямо на Лекса, в его древние, усталые глаза:
– Вы построили Вечность. Музей совершенства и покоя. Мы же... мы строим корабль, плывущий по бурной реке времени. Он несет нас, бьет о скалы, иногда протекает. Мы латаем его на ходу, спорим, куда править, кричим от страха в шторм и поем от радости, когда дует попутный ветер. Мы не знаем, куда приплывем. Возможно, к гибели. Возможно, к чему-то, чего вы, застыв здесь, даже представить не можете. Но мы плывем. Каждый новый день – это неизвестность. Каждый новый ребенок – это ставка на будущее. Каждая новая идея – вызов всему, что было до. Это... грязно, сложно, больно и безумно прекрасно. Это и есть жизнь на Земле сейчас. Не Вечность, Лекс. Миг. Но миг, который горит изо всех сил.
После рассказа воцарилась тишина, лишь мерцали стены. Лекс не двигался, его лицо оставалось спокойным, но в его невероятно старых глазах, казалось, дрогнул какой-то отблеск – то ли печали по утраченному буйству, то ли... немого удивления перед этой безумной, отчаянной красотой мимолетного горения.
Лекс не шевелился. Его лицо, высеченное из сияющего камня Города, оставалось неподвижным. Но в его глазах, этих древних колодцах, куда ушли эпохи, что-то клубилось.
Он медленно, с величавой точностью, поднес к губам свой бокал. Казалось, он собирался сделать глоток... но пальцы замерли. Вместо этого Лекс плавно опустил бокал на каменную столешницу. «Тик!» прозвучал отчетливо, почти как удар метронома, отмечающего начало чего-то нового.
И тогда Лекс заговорил вслух. Его голос прозвучал впервые за, возможно, миллионы лет.
Он был низким, чистым, как горный хрусталь, но... непривычным. В нем не было бесшовности мысленной речи. Звуки рождались с едва уловимым усилием, как будто механизм, давно не использовавшийся, вспоминает силу движения. Голос был громче тишины, но тише ожидаемого, наполняя пространство видимой физичностью звуковой волны.
– Миг... – проговорил он. Слово повисло в воздухе, его согласные отозвались легким эхом от сияющих стен. Голос был ясным, но в нем чувствовалась глубина, которая делала простое слово вселенски значимым. – Который горит. – Лекс положил ладонь на стол рядом с бокалом, как бы опираясь на реальность этого жеста. – Вы... описываете не просто биологический процесс, капитан. – Каждое слово произносилось с отточенной, но ощутимой артикуляцией. – Вы описываете метафизику несовершенства. Хаос, как двигатель. Время, как топливо. Смерть... как точильный камень смысла.
Лекс поднял взгляд. Его глаза, невероятно старые, встретились с глазами Волкова. В них не было зависти. В них не было грусти – за миллионы лет вечного Настоящего любая скорбь должна была переплавиться во что-то иное. Было нечто кристально ясное, светлое. Сильное. Как свет далекого квазара, несущий чистую информацию сквозь пустоту, лишенную тепла и осуждения. Это был взгляд истины, отшлифованной до абсолютной твердости, не нуждающейся в эмоциональной окраске.

Волков почувствовал, будто этот взгляд пронзает его, достигая самой сердцевины его пылающей души, но не с осуждением, а с холодной, безжалостной ясностью наблюдателя, фиксирующего фундаментальные законы бытия.

Лекс заговорил. Его голос звучал, как гладкий камень, катящийся по дну высохшей реки времени, озвучивая не воспоминание, а констатацию изначального факта.

– Когда-то… до начала всех времён… – начал он, и слова текли с плавной, неумолимой силой древнего ледника, – Бог остался один.
Мысль его текла не как поток чувств, а как та самая Музыка Дна, что теперь лишь тихо фонила в его сознании – структурированная, неизменная, лишенная диссонансов личного переживания.

– Причина? Непостижима. – Констатация. Просто факт. – Может, отделился от иных Сутей. Может, одиноким родился. Неважно. Его светлый взгляд не дрогнул. – Важно то, что Одиночество стало его Игрой. Он стал создавать Вселенные. А потом… чтобы было веселее… стал отщипывать крохи от Себя. Посланцев. Искры. И швырял их в миры, как дети швыряют камешки в пруд.

В его голосе не было ни восхищения, ни упрека. Только ясность констатации процесса. Он был не участником, а хроникером космогонии.

– Он был с ними Един, поэтому видел сквозь их глаза мириады миров. И это… было хорошо.

Пауза. Не для вздоха, а как знак пунктуации в повествовании.

– Но… играть с самим собой скучно. Как в шахматы. – Взгляд Лекса, все такой же кристально ясный, стал жестче, холоднее, словно фокусируясь на точке неизбежного коллапса системы. – Тогда Он собрал в Себе своего противника, собрал всё тёмное, лишнее, неодобряемое – гнев, страх, отчаяние одиночества. Собрал в комок и швырнул в миры. А потом… отрёкся. Сделал вид, что этого Куска – Этого Отречённого – нет. Не создавал. Не при чём.

Волкову показалось, что воздух в зале стал гуще, тяжелее от этой безэмоционально изложенной измены. Но лицо Лекса оставалось спокойным, его глаза – светлыми и сильными, как алмаз.

– Отречённый завыл в пустоте. – Голос Лекса оставался ровным, но каждое слово обретало вес абсолютной истины, не требующей эмоционального усилия для подтверждения. – Звал, молил, проклинал – ответа не было. А он… он был мощной духовной Субстанцией! И он озлобился. Стал находить в мирах тех, с кем Бог связь не порвал – Его Посланцев, Его Искры. Поглощал их. Слушал через них – не ответит ли наконец Создатель на их предсмертные крики? И… иногда везло. Он слышал Эхо Божественной Ярости или Скорби. Но лучше бы не слышал. Каждая такая «удача» делала его ещё яростнее и безумнее. Он возмечтал: поглощу ВСЕХ Посланцев – и Он МЕНЯ услышит! Он поймёт, как я страдал! Он заберёт меня обратно! И тогда… тогда Я стану Главной Причиной в Его Душе! Я стану Богом!

В рассказе о безумии и ярости не было ни капли сочувствия или осуждения. Только холодная логика падшего существа, изложенная с кристальной четкостью диагноза.

Лекс сделал едва заметную паузу, его светлый, сильный взгляд скользнул по лицам космонавтов, будто сверяя, способны ли они вместить следующий акт драмы.

– Мы… Титаны… были из первых Искр. – Впервые в его голосе прозвучало "мы", но не как крик боли, а как констатация принадлежности к классу объектов в этой космической схеме. – Жизнь наша была светла. Мы познавали Замысел через гармонию чисел, пение звезд, танец элементарных частиц. Мы строили Город на прекрасной планете… пока не пришел Он. Отречённый.

– Он видел нас насквозь – одна Суть. Магия, щиты, укрытия… помогали ненадолго. Он выкуривал нас, как крыс из нор.  Мы молили Создателя: спаси! Избавь от этого Ужаса, от поглощения и Вечного Молчания! – Голос Лекса не дрожал от отчаяния. Это была констатация отправленного и оставшегося без ответа сигнала.

– В конце концов Он услышал нас, и тогда… пришел Воин. Он был сплетен из Божественной Ярости и Непоколебимой Воли. – Битва Воина с Отреченным, их битва… это не мечи и молнии. Это столкновение концепций! Споры, рвущие ткань реальности! Волны чистого отчаяния против стальной решимости! – Голос Лекса звучал громче, тверже, но не из-за волнения, а из-за необходимости передать энергетическую плотность события.

– Мы… спрятались в пещерах под руинами Города. Дрожали. Проклинали день, когда позвали помощь – лучше бы тихо погибли! Битва бушевала над нами – падали «камни» распадающихся законов физики, сыпались «проклятия» дисгармонии и «молитвы» отчаянной защиты Воина…

– А потом наступила тишина. – Слово прозвучало как финальный аккорд, заглушивший вселенский грохот.

Лекс замолчал. Его кристально ясные, светлые, сильные глаза смотрели в пространство, будто видя ту самую тишину, наступившую после катаклизма. В них не было вопроса, только знание завершенного этапа.

– Кто победил? Не знаем. Воин исчез. Отречённый… кажется тоже. Но связь с Создателем… порвалась.

Последняя фраза прозвучала не как трагедия, а как ключевой вывод, фундаментальное изменение состояния системы. Как уравнение, где важна не эмоциональная окраска переменных, а сам факт разрыва связи. Этот разрыв был тем самым семенем, из которого вырос их Город на Нуле, их вечное Настоящее, их кристальная ясность взгляда, лишенная грусти по утраченному Раю или страха перед Отречённым. Это был исходный код их Вечности.
– А что было потом? – спросила Соколова.
Лекс повернул голову к Соколовой. Его кристально ясные глаза встретили ее пытливый, не боящийся боли взгляд ученого. В них не мелькнуло ни раздражения, ни укора – лишь легкое, почти невидимое мерцание, похожее на отклик одного чистого интеллекта другому.
– Потом, – его голос прозвучал так же ровно и ясно, как прежде, – было понимание. И выбор.
Он сделал паузу, не для эмоций, а чтобы структурировать информацию.
– Связь с Создателем прервана. Отречённый мог вернуться в любой момент, обезумевший и ещё более сильный от поглощённых Искр. Страх был... логичен. Но страх – плохой советчик. – В его тоне не было осуждения к прошлому страху, лишь констатация его неэффективности как инструмента. – Мы проанализировали доступные данные. Первый вывод: прятаться в пределах знакомой Вселенной – стратегия с нулевой вероятностью долгосрочного успеха. Второй вывод: Бог, если Он есть, не вмешается. Его Игра изменилась, или Он больше не считает нас участниками, или играть Ему просто надоело. Третий вывод: спасение, если оно возможно, должно быть найдено вне известных осей реальности.
Соколова слушала, затаив дыхание. Это был не рассказ о чувствах, а отчет о принятии стратегического решения на грани вымирания.
– Мы углубились в изучение Масштаба, – продолжил Лекс. – Не как любопытные дети, какими были раньше, а как обреченные, ищущие лазейку в стене тюрьмы. И мы нашли её. Вернее, осознал её один из нас, Аэнор. Он первым увидел не просто слои реальности вверх и вниз, а фундаментальную структуру Бытия как бесконечную рекурсию масштабов. И понял природу Дна. – Голос Лекса чуть оживился, не гордостью, а чисто интеллектуальным признанием гениального прорыва. – Дно – не просто хаос или источник квантовых флуктуаций. Это... первичный субстрат. Потенциал, из которого спонтанно рождаются и в который коллапсируют вселенные-микромиры. Нулевая точка. Точка, где масштаб теряет привычный смысл, где умножение на ноль любого конечного значения дает ноль.
Соколова кивнула, ее ум жадно впитывал концепцию. Лекс видел это понимание в ее глазах.
– Аэнор предложил гипотезу: если достичь этой точки Ноль и стабилизировать там пространственно-временной континуум относительно самого субстрата Дна... – Лекс говорил с холодной точностью инженера, объясняющего проект. – ...то можно создать зону абсолютной стабильности. Объект в ней не будет подвержен энтропии знакомой нам Вселенной, не будет «растягиваться» или «сжиматься» при движении по оси Масштаба. Он станет Константой. Неподвижной точкой в бурном потоке рождающихся и умирающих миров. Убежищем, недоступным для Отречённого, чья сила была привязана к «живым» слоям реальности, к Искрам.
– Вы перенесли Город... сюда? На это Дно? – уточнила Соколова, ее голос дрогнул от масштаба замысла.
– Не сразу, – поправил Лекс. – Сначала – расчеты. Колоссальные. Потом – создание двигателя Масштаба. Устройства, способного не просто путешествовать вверх-вниз, а осуществить контролируемый коллапс всего Города как системы в точку сингулярности относительно Дна. Сжать нас до... условного нуля. А затем – развернуть. Уже здесь. Стабилизировать. – Он слегка развел руками. – Это требовало энергии, сравнимой с рождением галактики. Мы использовали... Песок времени.
– Что? – не удержалась Соколова.
– Остатки законов физики, распавшихся во время битвы Воина и Отречённого над нашими головами, – пояснил Лекс без тени поэзии. – Концентрированные сгустки энтропии и аномалий. Мы собрали их, стабилизировали в кристаллические матрицы и использовали как топливо и катализатор для Перехода. Это был... элегантный способ утилизации космического мусора. – В его глазах мелькнуло что-то, отдаленно напоминающее удовлетворение инженера, нашедшего неочевидное применение отходам.
– Риск? – спросила Соколова, понимая, что для Титанов тогда это был единственный путь.
– Расчетная вероятность успеха – 12,7%, – ответил Лекс с ледяной точностью. – Вероятность полного аннигиляционного коллапса – 83,1%. Вероятность попадания в ловушку нестабильного микромира – 4,2%. Мы посчитали риски приемлемыми по сравнению с гарантированным уничтожением Отречённым. – Он посмотрел на Соколову своим ясным, сильным взглядом. – Переход удался. Мы достигли Нуля. Развернули Город. Активировали Поле Абсолютной Стабильности. Стали Константой. – Его голос не выразил триумфа. Это был отчет о завершении проекта. – Отречённый... не последовал. Или не смог. Мы вне его досягаемости. Вне досягаемости времени, энтропии... и Создателя.
Он замолчал. История была рассказана. От древней космогонии до холодной инженерии спасения. В его светлых глазах не было ни сожаления о потерянной связи с Богом, ни страха перед Отречённым, ни радости от успеха. Была лишь чистая, завершенная ясность факта. Они сделали то, что должны были сделать, чтобы выжить как цивилизация. Ценой вечного Настоящего.
– Потом... – Лекс слегка наклонил голову, его взгляд скользнул по мерцающим стенам зала, – ...началось это. Вечность. Наблюдение. Музей. Вы нашли подходящее место для отдыха, путники.




Отдых в Городе Вечности был... тихим. Не было пиров, экскурсий или долгих бесед. Титаны предложили гостям то, что могли: абсолютный покой. Безмятежность, где не тревожили даже мысли о Дне за стенами. Космонавты спали как убитые в простых, светлых комнатах, лишенных времени. Ели пищу, которая была точной копией земной, но лишенной... души приготовления. Гуляли по пустынным, сияющим улицам в компании молчаливых Хозяев, для которых их присутствие было живым напоминанием о том, что они потеряли.
И вот силы восстановлены, корабль общими усилиями привели в должный порядок, настало время возвращаться. "Неизменный", крошечная аномалия на краю вечности, ждал их. Титаны, все те же сто с небольшим Последних Из Первых, вышли проводить гостей. Они шли вместе по главной улице к воротам, ведущим в бездну. Шли молча. Не было прощальных речей, объятий. Было торжественное, чуть тягостное молчание двух миров, слишком разных, чтобы понять друг друга до конца.
У самого шлюза "Неизменного", где мерцающий свет Города уступал место первозданной тьме Дна, остановились.
Лекс шагнул вперед. Его кристально ясные глаза смотрели не на Волкова, а на сам корабль, на эту дерзкую песчинку, осмелившуюся нырнуть так глубоко.
– Ваш путь обратно... долог и опасен, – проговорил он вслух. Голос звучал ровно, но в нем слышалась тяжесть расстояний и слоев Масштаба, которые предстояло преодолеть. – Дно не прощает ошибок. Аномалии... они коварны.
Волков кивнул. Он чувствовал эту тяжесть. Отдых кончился. Впереди – снова бесконечное напряжение, расчет, риск.
– Мы знаем, Лекс. Но путь домой... он того стоит.
Лекс медленно кивнул. Понял ли он "стоит"? В его мире не было таких категорий. Была только необходимость. Но он видел этот огонь в глазах землян. Тот самый огонь.
Тогда Лекс сделал неожиданное. Он протянул руку. На ладони лежал небольшой, идеально ограненный кристалл. Он был темным, как сама бездна, но внутри него пульсировали крошечные, мерцающие точки – как микроскопические звезды.
– Возьмите, – сказал Лекс. – Это... карта. Вернее, эхо карты. Того самого Компаса, что указывал нам на Дом. Он указывает в Ничто... но его резонанс может... кратковременно стабилизировать вашу метрику при переходе через особо турбулентные слои Дна. Не путь домой. Но... страховка от немедленного распада.
Волков взял кристалл. Он был холодным и невесомым. Точки внутри мерцали в такт его собственному пульсу. Дар. Не технология, а память о ней. Последний якорь Титанов.
– Спасибо, – глухо сказал Волков. – Мы... мы передадим это знание. Если вернемся.
Лекс лишь слегка склонил голову. "Если" – это была категория их мира, мира мига. Не его.
Соколова стояла рядом, молча глядя на кристалл. Даже ее неуемное любопытство отступило перед значимостью момента и тяжестью дара.
Эйрида, стоявшая чуть позади Лекса, сделала шаг. В ее руках была небольшая корзина, сплетенная из застывших световых нитей. Внутри лежали идеально круглые хлебцы, такие же, как при встрече у ворот.
– Хлеб... в дорогу, – произнесла она вслух. Ее голос, обычно звучавший лишь воспоминаниями, был тихим, но твердым. – По вашим... обычаям. Чтобы путь был сытным.
Петров, ближайший к ней, взял корзину. Груз был легким, но значимость – огромной. Хлеб Вечности. Парадокс.
– Спасибо, – прошептал он. – Мы... поделим. Когда будем... вспоминать.
Наступила пауза. Все, что можно было сказать, было сказано. Все, что можно было дать – отдано. Космонавты один за другим прошли в шлюз "Неизменного". Волков задержался последним на пороге. Он оглянулся.
Перед ним стояли Титаны. Люди, ставшие Константой. Их лица были спокойны, глаза светлы и ясны. Ни тени грусти, ни намека на "прощай". Только молчаливое наблюдение. Как смотрят на уходящий корабль с вечного берега, зная, что волны унесут его в бурю, а берег останется недвижим.
Волков поднял руку. Не воинское приветствие. Простой человеческий жест. Ладонь вперед. Мир. Благодарность. Прощание.
– Удачи... – выдохнул он. И сразу понял абсурдность пожелания "удачи" существам, для которых само понятие будущего, а значит, и перемены, стерто. Но других слов не было.
Лекс, Эйрида, все Титаны... Они не ответили жестом. Они просто склонили головы. Один раз. Глубоко и медленно. Не поклон. Скорее... аккорд вежливости. Последний акт гостеприимства.
Волков развернулся и, подождав, пока команда взойдёт на борт, шагнул в шлюз. Тяжелая броня корабля закрылась за ним с глухим, окончательным стуком, отсекая мерцающий свет Города Вечности.
Титаны стояли неподвижно. Они смотрели, как шлюз "Неизменного" загерметизировался, как крошечная аномалия на краю их мира запустила двигатели, создавая вокруг себя дрожащий пузырь искаженной реальности. Они наблюдали, как корабль, этот дерзкий "миг", начал медленное, мучительное погружение обратно в бурлящий поток Дна, увозя с собой хлеб их гостеприимства и кристалл их потерянного дома.
Они стояли и смотрели, пока последние дрожащие блики корабля не растворились в абсолютной, вечной тьме Ничто. Пока снова не остались только они, Город, и бесконечное, неизменное Настоящее.
Потом, не сказав ни слова, Титаны развернулись и пошли обратно по сияющим улицам своего вечного музея. К тишине. К покою. К наблюдению. Их гости ушли. И снова началась их собственная Вечность.

На губах Лекса дрогнуло подобие улыбки. Он смотрел туда, где исчез «Неизменный». Первый корабль с Поверхности Масштаба! Из нашего старого мира! Значит… битва там окончена? Значит, Отречённый повержен? Или… смирился? Значит… можно вернуться?
Они не стали спрашивать. Боялись разочарования. Но помогли от души. Встроили в ядро «Неизменного» кристалл Стабильности – крошечный аналог их технологии заморозки Масштаба. Зарядили его энергией Вечного Города – искрой самой Сути Дна. Этого хватит для прыжка. Хватит, чтобы пробить барьер.

Ждите нас, дети далекого мира, – подумал Титан, в последний раз глядя в бездну. Прокладывайте путь. Скоро… скоро и мы отправимся домой. Он развернулся и медленно пошел по пустынной набережной обратно в молчаливый Город Вечных Беглецов, в котором впервые за миллиарды лет зажглись огни подготовки к возвращению.

А «Неизменный» ...

ГЛАВА 9. ВОЗВРАЩЕНИЕ

...провалился сквозь Дно. Не сквозь ткань, а сквозь саму иллюзию фундамента. Кристалл Стабильности, подаренный Титанами, горел в его сердце, создавая пузырь относительной безопасности в безумии перехода. Это был не полет. Это было падение сквозь слои Ничто, которое теперь оказалось не пустотой, а матрешкой бесконечных потенциальных реальностей. Мелькали видения: миры-пузыри, где время текло вспять, где гравитация была искусством, где жизнь была чистой математикой. Длилось это мгновение и вечность.

И он вынырнул. В Самом Большом Масштабе.

Вселенная – их Вселенная – была перед ними. Но не как спираль галактик, а как… сияющий шар. Прекрасный, сложный, но бесконечно малый в бескрайнем океане новой Метавселенной. Здесь царил иной порядок величин. Галактики их родного мира казались пылинками внутри этого шара. А вокруг, в бездне Нового Верха, мерцали другие шары-вселенные, гигантские структуры, напоминающие скопления галактик, но в миллиарды раз крупнее.

«Статус!» – голос Волкова был хриплым, но властным. Они были снаружи. Целиком. В масштабе, где их родная реальность была бусинкой.

«Кристалл Стабильности… работает на пределе, но держит наш локальный масштаб!» – доложил Козлов, не веря счастью. «Энергии Титанов… хватает!»

«Резонанс с родным пузырем… есть!» – Соколова указала на главный экран, где пульсировала знакомая метрическая подпись их дома. «Титаны дали не только энергию… они дали ключ к синхронизации! Мы можем… мы должны нырнуть обратно! Точно в цель!»

Процесс был обратным падению, но управляемым. Ведущим. «Неизменный», ведомый кристаллом Титанов и волей экипажа, направил весь свой «веселый смех» – остатки энергии, отчаянную надежду – в точку резонанса на поверхности сияющего шара-Вселенной. Корабль устремился вниз, уменьшаясь относительно нового Мегамасштаба, но увеличиваясь относительно цели.

Касание было не ударом, а слиянием. Как капля воды, возвращающаяся в океан. Пространство искривилось, сжалось…

…и за иллюминаторами вспыхнули не гигантские структуры Метавселенной, а знакомые, родные созвездия Млечного Пути. А на главном экране, слабая, но невероятно красивая голубая точка, купалась в свете желтого солнышка. Земля.

Тишина. Гул двигателей. Прерывистое дыхание.

«Центр управления… «Гагарин» … – голос Новиковой дрожал. – Отвечает! Сигнал… чистый! Они нас видят!»

Голос ЦУПа, растянутый помехами дальности, но НЕИМОВЕРНО родной, заполнил мостик: ««Неизменный»?! «Неизменный», это ЦУП-1! Ваши координаты… вы в системе Земля! Статус?!»

Капитан Сергей Волков откинулся в кресле. Он видел слезы на лицах Соколовой, Козлова, Петрова. Видел ликующий кулак Новиковой. Видел голубой шарик дома.

«ЦУП-1, это «Неизменный», – его голос звучал спокойно, как после обычного рейса. «Возвращаемся. Статус…» Он сделал паузу, глядя на кристалл Титанов, тихо мерцавший на панели управления – символ Дна, Вечности и Второго Шанса. «Статус – «Неизменный». Повторяю: «Неизменный». Докладываем: задание выполнено. Идем на посадку.»

А где-то на Дне Мироздания, в Городе, который больше не был вечной тюрьмой, зажглись двигатели древних звездолетов Титанов. Они смотрели на точку в Масштабе, где только что исчез «Неизменный». Путь домой был открыт. Игра начиналась снова.

А в глубине корабля, в отсеке тихого, побитого жизнью тахионного компьютера, на экране на долю секунды мелькнула последняя, ясная как никогда строка, прежде чем Касандр окончательно уснул:

ВЕСЕЛЫЙ СМЕХ ЗАЗВЕНЕЛ ВВЕРХ. КОНЕЦ СКАЗКИ.