У ворот

Двор отеля дышал вечером: ветер неспешно гнал по пыльной дороге сухие листья, будто перемешивал чужие воспоминания. Где-то вдалеке залаяла собака, скрипнула забытая калитка. Тени от листвы дрожали в тёплом свете фонарей.
— Знаешь… — начал Лукас, сидя на скамейке, словно не решаясь. — У нас ведь всё по-серьёзному, да? Я могу быть с тобой откровенным?
— Иногда я тебя не понимаю, честно. Ты ведь ни слова, ни взгляда. Только молчишь. И всё же — рядом.
И это… странно. Даже забавно.
У меня ведь — научная степень, стаж гипнотизёра, двадцать шесть лет. Хотя… вру. Двадцать.
Просто всегда говорил «двадцать шесть» — звучит солиднее. Ну, ты понимаешь… для резюме.
Знаешь, я уже однажды встречал того, как ты.
Каждый день. Шесть лет.
Я всем рассказывал, что ездил в Тибет учиться. На шесть лет.
Высшему знанию. Глубинной концентрации, познанию себя, структурам сознания…
Ну, этой всей кафедральной чепухе.
Официально — да, отправили. Неофициально — я сам уехал. Были причины. Но не суть.
Честно — хотел податься в монахи. Но увидел её. И всё.
И да, я действительно был там. Все шесть лет.
Когда я, наконец, был готов — по-настоящему готов — я закрыл все свои дела, так сказать, на земле и пришёл к воротам.
Хотел всё: оставить прошлое, отдаться в руки монахов, стать частью этого мира.
Ну, знаешь… одним из этих лысых парней, сидящих в позе лотоса, будто бы познавших вечность — с прикрытыми глазами и укутавшись в дым.
Где внутри — полная тишина, а снаружи — тоже никто не мешает.
Он усмехнулся, покачал головой.
— Представляешь? Я — лысый, в очках, в рясе…
Сижу где-нибудь под деревом, весь такой просветлённый.
Монах. Я.
Он хмыкнул.
— Даже сейчас смешно это вспоминать.
Иногда мычишь, как корова на пастбище — и вроде бы уже на шаг ближе к просветлению.
Ну, ты знаешь… весь этот пафос.
И вот тогда… я её и увидел.
Она стояла у входа — спокойная, словно только что материализовалась из этого закуренного сна.
Движения её были настолько плавными, что казались частью утреннего ритуала природы:
будто даже солнечный луч опускался тише, чтобы не нарушить её присутствия.
Я застыл. А потом — сел рядом. Притворился, что тоже пришёл на молитву. Просто присел на каменные ступеньки у ворот, будто так и надо.
И с того дня…
Каждое утро я приходил к монастырю. Формально — молиться.
На деле… я приходил, чтобы увидеть её.
Она всегда стояла в белом.
Спокойная. Умиротворённая. Со свечой.
Ну, не свечой — палочкой. Тлеющей.
С запахом, будто каждая утренняя молитва имела свой аромат.
Она склоняла голову — наверное, молилась.
А я... просто стоял. Пялился. Как загипнотизированный.
Как дурак.
Каждый день. Шесть лет.
И всё это время — ни слова. Только взгляд. Только тишина.
А потом, накануне моего отъезда, когда я понял, что не войду в эти ворота никогда, — она подошла сама.
Поклонилась — не поднимая глаз.
Я до сих пор помню её кимоно: светлое, простое, как утренняя дымка в монастыре.
И эти неуверенно вставленные палочки в причёске — будто собиралась наспех.
Ни сказав ни слова. Только движение руки — и в ней тонкая веточка с цветами.
Она вынула её из рукава и протянула мне.
Я взял. Не осознав, что происходит — просто из вежливости.
Она кивнула, чуть заметно, как бы прощаясь… и пошла прочь, по дорожке между деревьями.
И знаешь… я просто застыл.
Стоял, будто приклеенный.
Уши заложило, а сердце било в виски — глухо, как тревожный набат —
и, клянусь, я бы сам себе в затылок постучал, лишь бы очнуться. Ну или пощёчину дал бы.
Кажется, даже кивнуть не смог. Просто стоял.
Ну, в общем… как всегда. Как умею.
Ты ж меня знаешь.
Я вертел эту веточку в пальцах — и чувствовал себя идиотом.
Цветки были нежные, с тонким ароматом. Похоже, сакура. Или умэ. Может, что-то местное.
Я тогда не знал, что это значит.
Но монахи — знали.
Один из них, проходя мимо, вдруг остановился.
Молча взглянул на меня, потом на ветку… потом снова на меня.
А потом кивнул — не мне, а туда, вдаль, где в пелене уже растворялась её фигура.
Просто кивнул. Без слов. Как знак.
И я… побежал.
А потом — всё случилось. Один вечер. Одна ночь. Один день. С ней.
Самая настоящая, самая невозможная девушка в моей жизни.
Иногда я до сих пор не уверен — было ли это вообще.
Может, именно это и была та самая практика гипноза, за которой я якобы поехал.
Не лекции. Не медитации.
А этот опыт — единственный, живой.
Тот, что случается один раз. И остаётся с тобой навсегда.
Шесть лет я прожил, чтобы это случилось.
Или шесть лет я спал — чтобы на мгновение проснуться.
Кто теперь скажет?
Я не знаю, где она теперь.
Монахиня?
А может, уже замужем. С парой забавных детишек.
Кто знает...
А может, ставит палочку и молится — чтобы я вернулся и наконец-то подошёл.
Эх… может, уже и не она вовсе.
Но я знаю точно: если когда-нибудь вернусь туда — я снова встану у тех ворот.
И, может быть, она появится из прошлого.
Нет. Даже не знаю, что сказать.
Я просто буду стоять. Наверное, опять — как дурак. Как тогда.
Только теперь — с хвостом.
— Ты вообще меня слушаешь?
— Бессердечное ты существо… тебе, наверное, всё безразлично. А я тут, понимаешь, душу изливаю. А он... с шариком играет.
Хвост молча скользнул по руке, обвился и прижался — будто слушал.
— Ну вот… вот.
Только никому не проговорись, что тогда, уезжая, я был острижен наголо.
Мне, честно говоря, жутко не нравилась эта лысина. До сих пор фотографии прячу — даже от самого себя.
А знаешь, что она сказала на прощание?..
Самое удивительное.
«Я приходила каждый день. Ставила палочку. Молилась, чтобы ты наконец подошёл.»
Хвост чуть сильнее прижался — будто посочувствовал.
И, знаешь… может, именно в этом и было моё исцеление.
Прийти к воротам — и не войти.
Провести одну ночь с кем-то… до странного реальным, почти как во сне.
Может, именно этого мне и не хватало, чтобы вернуться к той жизни, которую все называют нормальной.
Как думаешь?
Он помолчал.
— Я понимаю. У тебя ведь тоже, наверное, свои страхи, свои заботы. Суета, спешка… Весь день носишься туда-сюда. Тебе не до меня.
— А я тут со своими… проблемами. Да?
Лукас потянулся к хвосту — хотел дотронуться, но тот вдруг напрягся, выпрямился, как кобра в стойке, готовая броситься в бой. Он замер.
Он понизил голос:
— Ну да, я хоть могу тебе выговориться. А ты?..
Он не договорил. Только обхватил хвост — как если бы это была чья-то рука.
Секунду ничего не происходило.
А потом хвост медленно расслабился… и почти незаметно подался навстречу.
Скользнул чуть ближе. Неуверенно.
Но ясно — сам.
Тот, по-своему, тоже будто обнял его. Насколько мог.
И Лукас замолчал.
Просто сидел, глядя в тёплую глубину улиц, где угасающий свет фонарей постепенно растворял город в мягкой, защищающей ночи.
И вдруг — впервые за долгое время — почувствовал:
сегодня, в этот вечер, он не одинок.
И не важно, что будет завтра.
Важно — это мгновение.
И он будет держать его так долго, как только сможет.
Как только позволит этот вечер.
Может быть…
может быть, и это странное существо, что прицепилось ко мне вовсе не по своей воле, —
сейчас тоже чувствует то же самое, что и я.
А я хотел бы… чтобы оно чувствовало. Это тепло, что и я.
Он глубоко вздохнул.
А хвост, не отстраняясь, чуть заметно пошевелился — будто тоже сделал вздох.

Отель 29,5 шаманов