В лесу стояло сухо... Лагеря

       

 - В лесу не курить! В лесу стоит… сухо! – майор явно спотыкался на каждом третьем слове, потому что привык обходиться одним – двумя. Армейские команды при всей краткости формы обладали богатым подспудным содержанием. Женька Состин был еще более смешлив, чем я. Ему понравился этот перл, и он творчески использовал его при каждом удобном случае.

Мы живем в армейских палатках по десять человек в сосновом бору в танковой части возле города Коврова под Владимиром. Ходим строем и поем марш пропагандистов – перелопаченный текст «славянки»:

Прощай, не горюй,
Напрасно слез не лей.
Меж тем, поцелуй,
Когда вернусь из лагерей.

Мы едим солдатскую кашу, жуем хлебные корки и успели полюбить простой кусковой сахар и печенье. Москвичи не привыкли к таким ограничениям и родители привозят им привычные продукты. В дружном солдатском коллективе принято делить на всех и радость, и беду. Только наши москвичи об этом не знают. Костя Райкин (не сын, а племянник знаменитого артиста),каждый день тайком (у всех на глазах) ходит в лес, где у него зарыт рюкзак с деликатесами: колбаса, сгущенка, шоколад, сигареты, консервы. Костя учится в международной группе и готовится стать дипломатом.

Другой международник, грузный парень в тяжелых профессорских очках, был помешан на итальянской опере и в любое время исполнял классические арии на бис. Мы часто злоупотребляли его пристрастием и приставали к нему в самые неподходящие моменты, уговаривая, как Петруха – Гюльчатай: «Ну, спой, ну что тебе стоит!» И он, не в силах побороть свою страсть, картинно отставлял в сторону руку и самозабвенно пел на итальянском, ставя в тупик служащих строевой части. Он мог запеть, где угодно, - в столовой, на привале, даже в бане, как Шаляпин. Мы все его жалели.

Еще один малахольный, будущий дипломат, страдал прихотью языкознания. Каждый месяц он изучал новый иностранный язык. Он их знал уже чертову дюжину и на сборах зубрил румынский. Даже во время марша, в строю он подвязывал платочком рот, чтобы не дышать пылью, которую поднимала колонна и на ходу проговаривал румынские выражения. Он был абсолютно выключен из реальной действительности и, как зомби, механически выполняя, что от него требовали. Но губы его при этом не переставали шевелиться.

Строевые офицеры относились к нам пренебрежительно, называя партизанами. Да мы и были партизанами, в форме времен Великой Отечественной, в кирзачах, которые мы смазывали гуталином и без конца чистили. Серега Васильченко как-то спросил майора, не пора ли уже армии перейти на более удобную обувь, как во всем мире. На что майор ответил по–солдатски прямо, не вдаваясь в детали:
- Я бы удавил того, кто собирается это сделать.

Мы еще носили портянки, как наши деды. Портянки эти и то были неуставными, слишком узкими, чтобы полностью обернуть стопу двумя оборотами. Даже здесь не обошлось без воровства. Эти портянки после бани сержант Мовла Осмаевич швырял нам разве что не в лицо, пока не дошла очередь до Портера. Сергей не стерпел такой наглости и сцепился с чеченцем. Тут же прибежали его земляки и дело могло закончиться скверно. Но вовремя оказались рядом старшие товарищи и развели стороны. Похожие проблемы не раз возникали во время учебы. Чеченцы отличались повышенной обидчивостью и конфликтностью.

По программе сборов нас должны были обкатать танками, чтобы мы узнали кузькину мать. Перед учениями офицеры проводили психологические занятия, чтобы поднять боевой дух. Мы должны были проявить мужество и стойкость в лучших традициях советской армии.

На полигоне два экипажа Т-64 отрабатывали приемы водительского мастерства. Нас загнали в окопчики, и вручили деревянные болванки в виде гранат. Поднимая пыль, танки пошли на нас.

Мы пригнулись, и когда машины, гремя траками по бревнам наката, перемахнули, развернувшись, бросили им вслед «гранаты». Моя попала и разлетелась в щепки. Но я так и не почувствовал, проявил ли я должную стойкость и мужество.

Армейская дисциплина с трудом делала из нас людей. В армии сверстники бывают жестоки друг к другу, как волки в стае. У нас же была не стая. Мы вместе учились и жили пять лет, было «масло» в голове. Уважали друг друга.

И все-же, однажды меня подвела усталость. Находясь в строю, в ответ на распоряжение старшины я показал ему в знак протеста фигу. От неожиданности он слегка растерялся а потом вдруг изумился:
- Ты – мне, своему командиру! В строю! Фигу? Все видели? Соколов командиру фигу
показал!!!
Это настолько его развеселило, что до конца сборов он упивался этой фразой , поднимая меня на смех.  А я, получив два наряда вне очереди, чистил на кухне картошку.

На снимке: Хмурое утро в военном лагере. Старшина проводит зарядку. 1979.