Другие миры

- Бинтуйся, и через десять минут, чтоб как штык, – пробурчал тренер на выходе из раздевалки, небрежно забросив мятое полотенце себе на плечо, - и да, шлем с капой не забудь, спарринг-партнеры сейчас подойдут.

- Есть, командир, - ответил я, устало улыбаясь.

Торопливо натянув форму, я уселся на стул задом наперёд и вытянул правую руку перед собой, растопырив пятерню. Имя парня, который меня бинтовал, я так и не запомнил. Я знал его всего несколько часов. Он делал своё дело умело и ловко: я даже толком не успел уйти в себя, как это обычно бывало при таком “ритуале”. В морщины на его чёрном, как смоль, лбу обильными ручьями стекал пот из-под ещё более чёрных кудрей.


Мы прилетели в Лас-Вегас вчера вечером. Джет-лаг, недосып и жара лежали на мозгах пудовой гирей и испытывали на прочность силу моего ума, тела, воли и чёрт знает чего ещё.

В аэропорту нас встретили представители промоушена, погрузили всю команду в минивэн и довезли до внушительной виллы, где все мы разместились на ближайшие два месяца. Сроки горели, поэтому готовиться необходимо было начать безотлагательно. Никакого развлекалова, никакого отдыха.
Только работа, только хардкор.

И вот, я на месте. Дом находился в приличном расстоянии от зала, поэтому, не сумев нормально выспаться, около пяти утра я собрался пробежаться и заодно изучить округу.

Выглянув в окно, в предрассветных сумерках я увидел сверкающий город где-то вдалеке, вульгарно и бесстыдно манящий к себе, прямо как оазис посреди безжизненной пустыни. По миллионам негаснущих огоньков было понятно, что он и не думал сегодня ложиться спать.

Медленный темп километр за километром разгонял кровь по организму и придавал кратковременной бодрости. Безлюдные улицы всё ещё пахли духами, алкоголем и весельем. Не успевший раскалиться докрасна воздух мягко входил в лёгкие и выходил из них ласковым морским прибоем.


Спортзал, который был любезно предоставлен нам спонсорами, воодушевлял своим размахом и оснащённостью. Здесь хватало всего с излишком: огромный борцовский ковер, два ринга, десятки разнокалиберных мешков и снарядов, зона свободных весов и кроссфита, кардио-зона с беговыми дорожками, гребными и велотренажёрами и, конечно, клетка-восьмиугольник стандартных размеров, куда же без неё.

Всё оборудование было относительно свежим, и не присутствовало даже намека на такой привычный в родном зале гниловатый запах пота, которым он обильно орошался изо дня в день на протяжении не одного десятка лет и которым пропитался насквозь.
Придраться было не к чему от слова совсем.

Тренер ждал на одном из рингов, вальяжно облокотившись на канаты. Его ладони были облачены в боксёрские лапы, которыми он то и дело звонко шлёпал друг о друга то ли от нетерпения, то ли от раздражения. Запущенный таймер просвистел раскатистым эхом, и я взял скакалку в руки. Тренер подмигнул мне с интриганской ухмылкой и поспешил шлёпнуть ещё пару раз - видимо, чтобы меня раззадорить.


Два месяца напряженной подготовки пролетели незаметно.

Акклиматизация прошла намного мягче, чем ожидалось. Две тренировки в день, переплетенные с кардио и спарринг-сессиями не оставляли свободной энергии ни на что, даже на собственные мысли. Под конец очередного дня я возвращался в свою пустую комнату, валился на постель и мигом засыпал с телефоном в руках, не успевая ничего ни ответить, ни прочитать.

Во снах я всё чаще видел предстоящий бой, перекошенное от злобы лицо оппонента, кровь, свои вскинутые руки и золотистый блеск заветного пояса, торжественно обнимающего мою талию.

Изредка вклинивались какие-то женщины, иногда даже по две или три за раз.


До боя оставалась ровно неделя, когда нас переселили в многоэтажный отель рядом с ареной, где должен был проходить турнир. Все бумаги были подписаны, а необходимые медицинские обследования пройдены.

Для меня самая нелюбимая часть этого бизнеса – фотосессии, пресс-конференции и прочие рекламные раскрутки боя. На них приходится выдавливать из себя эмоции, подбирать какие-то “правильные” слова… “Я что, клоун вам, в конце концов? Дайте мне уже этого парня, я заберу у него то, что принадлежит мне по праву, и спокойно поеду домой”, - возмущался я про себя, натянув надменную улыбку на свое исхудавшее лицо.

Вспышки камер заставляли меня моргать немного чаще, чем обычно.


Из-под манжетов костюма-сауны потихоньку сочится липкая вода, прямо в набухшие кроссовки. Ноги в них размеренно, монотонно чавкают.

Я трушу на беговой дорожке уже второй час.

Весогонка – это всегда муки, ад и пытка. В то же время это внутренняя война, необходимый ритуал, мини-инициация. Кристально-чистый фокус на моменте, туннельное зрение, ровное дыхание. Освобождение и очищение. Некий завершающий акт проделанной работы.

Из нужных восьми кило осталось согнать ещё два. Не всего лишь два, а ещё, блин, целых два.

Из колонок грохочет Limp Bizkit, и всё тело отчётливо пульсирует с ними в такт, словно один огромный орган.

Во рту такая же засуха, как и там, за окном, на расплавленных улицах, и сам я похож на расплавленный металл: от меня исходит пар.

Меня подташнивает.

Голова периодически даёт крен, пытаясь завалить меня набок.

Слезаю с дорожки, поднимаю руки к подбородку и начинаю бой с тенью.

Перед глазами будто бы стоит мутное стекло: недостаточно мутное, чтобы ничего не разглядеть, но и, в то же время, размазывающее контуры окружающих предметов.

Тренер и члены команды то и дело выкрикивают что-то вдохновляющее, типа: “Давай, чемпион! Осталось немного!”

Это злит меня все больше и больше, до остервенения.

Джеб- кросс- левый хук -правый лоу-кик. Колено в прыжке. Левый фронт-кик, и сразу правый с разножки. Защита от прохода в ноги. Ещё серия руками и завершающий хай-кик в голову.

Я делаю это на автопилоте, в абсолютном медитативном мраке отрешенности. Стараюсь не думать ни о времени, ни об оставшихся килограммах.

Солёные брызги летят во все стороны. То и дело поскальзываюсь в луже, растекающейся под ногами.


Открытая тренировка и взвешивание прошли более-менее спокойно, хотя я мало что запомнил. Запомнил, как еле перебирал ногами на подступе к весам, как собирал в горсть последние силы для наигранной демонстрации формы своего сухого тела и придания ему воинственной позы, как я, вибрируя от нетерпения, выхватил из рук тренера бутылку воды, и какой сладкой она оказалась на вкус. Запомнил, что уложился в вес, даже с небольшим перебором. Запомнил смуглое лицо по ту сторону в окружении команды и глаза, неотрывно сверлящие меня взглядом.

Наша с ним встреча была неизбежной.

Он – последняя преграда на пути к цели всей моей жизни.


Я давно за ним следил: 32 боя, 30 побед, 24 нокаута, 4 сабмишена, 2 судейских решения, 1 поражение, 1 дисквалификация за запрещенный удар. Бразилец, родом из тех самых фавел. База – джиу-джитсу, но не без отточенной, близкой к идеалу ударной техники. Разносторонний боец. Тату дракона на спине, и какая-то непонятная кракозябра на левой груди.

Ах да, всплыло в памяти: когда мы сошлись лицом к лицу для стердауна, этот ублюдок что-то там вякнул то ли про мою маму, то ли еще про кого-то, а я с силой толкнул его, да так, что он отлетел на пару метров, задев рекламный стенд. Пояс, который он крепко сжимал в руке, чуть было не вырвался из пальцев и не улетел за пределы сцены.

Он в ярости ринулся в мою сторону, швырнув этот пояс на пол. Толпа зрителей взревела, сбежалась охрана, замелькали фотовспышки.

Я знаю, что вы именно этого ждали. Не переживайте, ребята, шоу будет.

Но чуть позже.

Откуда-то издалека, сквозь толстые преграды из бетона и закрытые двери я слышу, как многотысячный стадион скандирует чье-то имя.

Примерно десять минут назад мне натянули перчатки на кулаки, предварительно плотно их забинтовав, а комиссия, всё от и до контролируя, расписалась сперва на тыльной стороне забинтованных рук, а затем на синем скотче, намотанном на липучки перчаток. В раздевалке висит “плазма”, и на ней крутится прямая трансляция турнира. До нашего выхода остается еще один бой. Тренер снова стучит лапами, и мы приступаем к разминке: аккуратно и размеренно, без резких движений.

Я чувствую, как время от времени сердце трепыхается в груди мелким грызуном, зажатым в мышеловке, а перчатки пропитываются изнутри прохладной влагой, которую выделяют мои ладони.

С этим ничего поделать нельзя: я знаю, как факт, что могу и должен победить, но это знание никак не освобождает меня даже от микроскопических сомнений.
Ловлю себя на том, что краем глаза подмечаю детали: катмен не без перфекционизма раскладывает по своей сумке лёд, ватные палочки, вазелин, ножницы и еще какие-то медицинские приблуды.

Делаю несколько глубоких вдохов и выдохов.

Тренер сидит на скамейке, уставившись в пол, и ритмично постукивает пятками.
Мои ноги кажутся несколько неустойчивыми и неживыми, будто хрупкие болванчики, слепленные из глины и обожженные.

Ребята бродят из угла в угол, зевают, обмениваются шутками и подколами. Пальцы на руках подрагивают, как колосья на порывистом ветру.

Сажусь на пол спиной к стене, надеваю наушники и закрываю глаза.

В сознании проносятся войны, цунами, бури и смерчи, а я пытаюсь отойти как можно дальше и смотреть на весь этот бардак в бинокль. Время теряет статус-кво, но пульс почему-то не замедляется. Сжимаю зубы и глотаю кислую слюну.

Вдруг чья-то рука фамильярно тормошит меня за плечо. Открываю глаза и вижу, как тренер, опустившись передо мной на корточки, экспрессивно открывает рот под Kanye West. Выглядит забавно. Снимаю наушники, и слышу начало того же самого трек на арене, приглушенное, словно из-под толщи воды. По коже пробежал холодок.

Мой выход.

- Я тебя не слышал, музыка громкая. Погнали? – нарочито невозмутимо спросил я, покусывая губу.
- Погнали, погнали! - гаркнул тренер, - И капу не забудь!


Ледяные пальцы, обтянутые резиной, настырно пытались раздвинуть мои губы и пролезть внутрь. Чья-то рука надавила на подбородок, и эти пальцы всё-таки проникли туда, схватились за капу и сорвали её с верхнего ряда зубов, протянув за собой длинную нить из густой слюны и крови. На губах остался привкус железа. В ушах нарастал писклявый звон вперемешку с рёвом толпы.

Почему-то не было видно абсолютно ничего, кроме пучка света, мелькающего перед глазами справа налево, туда-сюда.

Боли я не чувствовал.

Осознание произошедшего пришло не сразу. Зрение начало возвращаться. Врач водил перед моим лицом фонариком.

- Лежи, лежи, не вставай! Всё уже, всё! Тихо, тихо! - хлопотал сбоку тренер.

Я лежал на канвасе.

Посмотрел вниз: всё, что ниже шеи, в той или иной степени было измазано кровью. Кто-то незнакомый держал меня за ноги, приподняв их кверху.

Ничего не помню, но очень скоро мне обязательно всё расскажут и покажут. Наверное, это было красиво. Я ещё вернусь, и не раз, ну а пока…

Всё закончилось.


***


Осенний вечер шерстяным пледом укутывал район, озябший и промокший до нитки под дождем, не прекращавшимся уже около недели. Я докуривал вторую подряд, сидя в кромешной темноте у старого окна, временами посвистывающего непроклеенными швами, и тупо пялился в грязное, заляпанное стекло, теряя из виду проваливавшийся во мрак безлюдный двор. Трещина на нём раздражающе мельтешила перед глазами. Штор или занавесок не наблюдалось: лишь голый, осиротевший карниз, понуро висевший на расшатанных дюбелях.

На пыльном подоконнике, от которого отколупался почти весь слой белой краски, стояла стеклянная банка из-под растворимого кофе, через край набитая бычками. Тонкой струйкой из неё поднимался дым. Когда, я в очередной раз туда обильно сплюнул, чтобы затушить его источник, то заметил, как на её дно медленно сочится склизкая черная жижа. Поморщился с отвращением.

Над ухом ехидно прожужжала упитанная муха, которую я никак не мог убить с начала августа.


Очнувшись утром на полу, я первым делом поспешил, пошатываясь, опорожнить переполненный мочевой пузырь. Хотелось ополоснуться в душе, но горячую воду отключили ещё позавчера – видимо, нужно вовремя оплачивать услуги ЖКХ. Хотя, о чём говорить: я не плачу за них уже третий месяц.

Пошли они все!

Черепная коробка казалась деревянной бочкой, которую кто-то упрямо катит по неровной мостовой, при этом ритмично постукивая по ней то ли носком ботинка, то ли костяшками кулака. Она гудела и дребезжала. Всё, чем она была наполнена, бултыхалось и билось о её стенки.
 
Почёсывая зад, со скрипом открыл дверцу древнего холодильника. В нос ударил зловонный запах сырости, старости и гниения.
 
Так, что тут у нас? Ага, две бутылки “Балтики 9” и пластиковая полторашка, в которой оставалось грамм 150 мутной жидкости производства бабы Гали с соседнего подъезда. Самогон этот отменный, да, тут не поспоришь!

Помимо вышеперечисленного, на полках валялись: одно куриное яйцо, половинка сморщенного огурца с высохшим срезом и маленький кусочек сыра, сизый от плесени. Огурец и сыр не вызывали аппетита, да и с чего бы. Сколько они здесь лежат? Неделю? Месяц? Год?

После пятисекундных раздумий взял полторашку и осушил её залпом, в несколько глотков. При мысли о том, что единственным вариантом закуски остается яичная слизь, меня как-то неожиданно для самого себя вывернуло наизнанку застрявшим в пищеводе огненным пойлом прямо там, где я стоял. Зловонный поток водопадом обрушился на линолеум, заляпав мои и без того замызганные штаны вместе с дверцей холодильника.

Нужно было срочно смыть. Не блевотину, чёрт бы с ней, а это отвратное послевкусие.

Схватил бутылку пива, хлопком вскрыл пробку об угол и заглотил махом половину, не сдерживая довольную отрыжку.

Благодать!


Шёл шестой день попойки.

Работой я пока что себя не обременял, поэтому и торопиться было некуда. Да и зачем?

В квартире безостановочно играл блатняк, мешаясь с рэпом и регги, а соседи время от времени стучали по батареям. Порой слышались трели звонка и глухие удары во входную дверь. Били, видимо, ногой. Или ногами. Так громко было только сегодня, что, потерпеть денек нельзя?

Я валялся на диване угашенный в усмерть, не в силах подняться. Игорек сделал чуть потише, заржав, как конь.

- Ребят, хозяин не может подойти, давайте попозже! – крикнул он, при этом расхохотавшись так, что его смех превратился в лающий кашель. Он начал кататься по ковру, собирая на спину крошки от сухариков и хватаясь за живот.

Я перевел взгляд на Настю: она сидела на полу у моих ног спиной к дивану, запрокинув голову так, что её затылок касался моей левой пятки. Глаза её были закрыты. Она мычала себе под нос что-то невнятное. Между ляжек был плотно зажат разноцветный бонг.

Курили прямо в комнате. Несмотря на раскрытую форточку, воняло нестиранными носками, жжёной травой, сигаретным дымом и перегаром.

Я мягко пихнул ногой Настюхину голову.

- Ты чё, попутал что-ли? Дебил, – возмутилась она, выпучив, словно сонная сова, свои лиловые, криво подведённые тушью зенки.

- Да ладно, хорош. У тебя ещё осталось?

- Отвали! Нету ничего, дай покайфовать спокойно!

Она отстранилась от дивана и легла на пол лицом вниз, положив лоб на предплечья.
Игорь, успокоившийся со своим кашлем, заговорщически зыркнул на меня, лёжа на боку. Не говоря ни слова и не отрывая от меня взгляда, он достал из растянутых треников маленький прозрачный пакетик с порошком бледно-бежевого цвета и легонько потряс его, держа двумя пальцами.

- И чё это?

- Большой-большой секрет, брат. Но я готов его раскрыть, если сильно захочешь…

- И где ты на всё это бабло берешь? Надеюсь, это не то, что я думаю?

- Слишком много вопросов. Пошли на кухню.

Он быстро подошел ко мне, ухватился за две руки в районе кистей и рывком потянул мое вялое, полумертвое туловище. Еле передвигая ноги, я пошаркал за ним. По пути он зацепил с коридора свою поясную сумку и уже на кухне раскрыл молнию, бережно разложив на липкой скатерти её содержимое: 2 шприца в упаковке, пара ампул с какой-то жидкостью, кусочек ваты, резиновый жгут, зажигалка, спиртовые салфетки.

Теперь понятно, отчего он время от времени становился таким нервным.

Почему-то все происходящее не вызвало у меня нужных эмоций, но мне необходимо было как-то отреагировать. Как вообще на такое реагировать? В фильмах и сериалах точно как-то реагировали, только я уже и позабыл, как конкретно.

Наверное, обидно обзывались, брызгали слюной, вскидывали брови…

Попробую.

- Мудак, и давно ты на этом говне сидишь? Почему не говорил? – с напускным негодованием процедил я. В тщетной попытке сделать гневное лицо я лишь вытаращил глаза, как полоумный.

- Ты не спрашивал – я и не говорил. Да все норм, не переживай ты. Живы будем – не помрём. Давай лучше со мной. Отвечаю, тебе зайдёт.

Как бы на пару мгновений зависнув, я ничего не ответил.

После небольшой паузы он, хмыкнув, выдвинул верхний ящик у раковины и без спросу достал оттуда чайную ложку. Я облокотился спиной о запертую дверь и унылой соплёй стёк по ней вниз, на пятую точку.

Мне не хотелось смотреть, чем он там занимается. Было понятно, что он проводит какие-то манипуляции, ему одному известные.

Ну ладно, если быть честным, не только ему. В кино такое тоже показывали, и не раз. Звякала ложка, рвалась вата и упаковка шприцов, щёлкали ампулы, чиркала зажигалка.


Я сгрёб в охапку свое пластилиновое лицо, окунувшись в думы.

Перевес был явно не в мою пользу.

Я не справлялся.

Противоречивых мыслей возникло слишком мало, чтобы устраивать между ними священную войну: я ожидал большего, ожидал внутреннего восстания и защиты своей мнимой цельности и непорочности. Я ведь не плохой человек…

Но что я теряю?

Ведь жизнь – это всё-таки не кино, а по большей степени – компьютерная игра, в которой не получится просто наблюдать за происходящим. Там необходимо действовать самому, иначе бесславно подохнешь, и придётся начинать сначала…

Безразличие и апатия вдруг сменились легким любопытством.

Я где-то слышал, что “ломки” и “бывших наркоманов не бывает” – сказки про белого бычка от власть имущих.

Какое им до нас дело? Как-нибудь сами вывезем.

Живём же один раз!

- Не умею, давай ты мне, - осипшим от волнения голосом пробубнел я себе под нос, протянув перед собой левую руку ладонью кверху.

Игорек, снисходительно хохотнув, взял жгут, обернул его вокруг моей руки в районе плеча и сильно натянул. Было неприятно, даже больновато.

- Первый пошёл! Держи конец.

Я поймал и сжал его зубами, прямо как показывали в кино.

- Главное – не ссы! Это лучший момент в твоей жизни, запоминай, - Игорь уже держал в руке готовый к использованию “баян”. На острие иглы в ожидании зависла увесистая капля.

Я зажмурился.

Повеяло “больничным” запахом спирта. По локтевому сгибу пробежал мокрый холодок.
Раз, два, три.

Я с силой сжал покалывающий, отчуждающийся кулак, словно пытался выдавить из камня воду. Что-то микроскопической точкой натянуло тонкую кожу и сразу же проникло внутрь. Приоткрыв один глаз, я увидел напоследок немного своей пока живой и свежей крови, но уже в другом теле, пластмассовом и мёртвом.


***


Похожий на хлопок дедовского тапка, прибившего таракана, звук одиночного прилета добрался досюда сильно издалека, всколыхнув непроглядную ночь. “Арта” не знала ни сна, ни покоя.

Я и сам, как она, уже забыл, что это такое – нормальный, полноценный сон.

Временами наплывающая дремота обволакивала мой мозг и усиливала окоченение конечностей. Игнорируя шерстяные носки, чуни и двойной слой из перчаток и рукавиц, пальцы на ногах и руках постепенно теряли человеческое тепло и костенели. Я возвращал их к жизни, шевеля ими, что есть сил.

Обычно здесь всегда было относительно тихо: до “передка” около 40 километров. Но служба есть служба, и дежурств никто не отменял, особенно по ночам.

В такой темноте, когда не видишь ничего дальше собственного носа, бессмысленно было изучать свой сектор через что-либо, кроме “ночника” с “теплаком”. Я поочередно вглядывался время от времени в их круглые линзы, как в шары для предсказаний, совсем не желая заметить там расплывчатые светло-зеленые или красно-желтые силуэты.

Клёкотом неведомой и страшной птицы протараторили несколько отдаленных автоматных очередей. Эхо застыло и рассыпалось ледяной крошкой в морозном воздухе.
 
- Второй, это база, доложи обстановку, приём, - прошуршала рация. Я тут же накрутил громкости на всякий случай, чтобы ничего не пропустить.
- База, второй на связи, всё спокойно, приём.
- Принял. Конец связи.

Снова тишина, которая, может быть, продлится еще целую вечность.

Да и пусть.

С огромным трудом достал из “сухарки” на поясе мятую сигаретную пачку, а из неё – сигарету. Я полагался лишь на факты, а не на ощущения – сигарета то ли отсырела и задубела, то ли в моих жестяных пальцах она казалась чем-то иным, например, ручкой или карандашом. Наверное, люди с протезами ощущают нечто подобное.

Спешно отмахнулся как можно скорее от этой глупой мысли.


Немного поприседав, дабы разогнать кровь по жилам и взбодриться, опёрся плечом на отработанные “цинки”, засыпанные землёй. От них несло еще большим холодом и какой-то могильной сыростью, которая хватала меня цепкими когтями за нос и щёки. В них, вопреки всему, еще теплилась жизнь. Не без юмора задумался о “цинке” и земле, смерти и любви, добре и зле, прошлом и будущем.

Перескакивая с одной мысли на другую, отпустил контроль, плюнул и поддался течению.

Грядущее, как обычно, скрывалось в густом тумане – рассмотреть его детально никак не получалось. О настоящем думать не хотелось – оно итак шло и текло себе размеренно. О прошлом же думалось лучше всего.

Вообще, раньше я любил копаться в себе и всячески рефлексировать.

Трухлявая, скрипучая лодка моего разума всегда стремилась куда-то в дальние воды, вместе с тем кормой натягивая ржавую цепь былого, которой против своей воли неизбежно цеплялась за берег. Звено за звеном, воспоминание за воспоминанием, она, облепленная гнилыми водорослями и прочей подводной мерзостью, являлась на свет во всей “красе”, неизменно вызывая в моей душе дрянную смесь из отвращения и тоски, чтобы снова скрыться на глубине спустя какое-то время.

Я вспоминал школу, друзей, родной город, поражения и победы, падения и подъёмы. Взвешивал и измерял, пока не пришел к странному умозаключению: дерьма в моей недолгой жизни в какой-то момент оказалось чересчур, и именно поэтому я здесь.

Сперва был военкомат и корявая подпись в контракте, затем торопливая подготовка, и вот, я здесь, стучу пожелтевшими от курева зубами на морозе и иногда убиваю себе подобных, если повезёт.

Признаюсь, до войны моя жизнь казалась мне чужой, будто её проживал какой-то незнакомец, а я подсматривал за ним втихаря сквозь крохотную щёлку. К тому же, прошлое не давало мне покоя: хотелось сбежать от него и самого себя, исчезнуть, сжечь мосты.

Лодка принадлежала берегу до тех пор, пока цепь была цела. И вот, в какой-то момент я решился, с размаху разрубил её и, закинув вёсла на борт, отправился навстречу судьбе, не оглядываясь на то, как вода тащит на дно всё, что со мной когда-то было: и плохое, и хорошее. Плохое, как подобает дерьму, всплыло довольно быстро и настигло меня в который раз.

Скорее бы утро…


Оглушительным шлепком по донышку стеклянной бутылки меня, словно сгусток кетчупа, вытряхнул из беспечного сна снаряд, приземлившийся где-то рядом. Точнее не всего меня, а только мозг, прямо как во время сонного паралича. Взболтанный в пузыре шлема, он на удивление резво принялся соображать. Тело же отказалось слушаться, и я, смешно поскользнувшись в своих навороченных, недавно купленных “Ловах” рухнул лицом в хрустящую кашу из грязи и льда. Рация разрывалась, но я не слышал ничего из-за характерного свиста и оглушительных разрывов. Мины ложились все ближе и ближе к нашим позициям.

Жизнь как-то нехотя вернулась во все члены, подгоняемая адреналином и первобытным ужасом.

Я подскочил, отплёвываясь, и рванулся по зигзагам траншеи наощупь, движимый инстинктами. Были слышны оры пацанов, но они кричали будто не где-то здесь, а в моей голове, глухо и отдаленно. Автомат всё-еще позвякивал на ремне, облепленный густой жижей. Ей же под завязку набились все подсумки спереди, даже закрытые, и теперь было непонятно, в каком из них находится граната или магазин, а в каком – чавкающее нечто. Протяжным движением я собрал на бегу с себя эту мерзость, сколько уместилось на край рукава, и яростно стряхнул вниз. Бежать стало несколько легче.

Метрах в десяти, рядом с траншеей, лег очередной прилёт, ударная волна которого ещё сильнее сотрясла мои студёные внутренности и слегка помутила рассудок. Барабанные перепонки резал изнутри монотонный звон – в запаре я совсем забыл надеть наушники.

Я не совсем понимал, что делаю, но просто бежать вперед было всё же лучше, чем стоять на месте и ждать.

Запыхавшись, прильнул спиной к дощатому щиту. Тело и лёгкие налились жидким свинцом.

Вспоминая все молитвы, которые знал, я невольно положил ладонь на своё правое плечо, где на липучке красовался шеврон со Спасом Нерукотворным, теперь уже неразличимый во тьме за слоем грязи. Пока собирал остатки здравого ума, сил и решимости для следующего броска, ослепительная вспышка света спереди беззвучно подставила мне подножку, и всё резко потухло.


Очнулся я в оглушительной тишине спустя несколько десятков секунд, а может и минут.

Тут же всю мою плоть от кончиков ногтей до макушки принялась насаживать на заточенный кол нарастающая, всепоглощающая боль. Во рту стоял вкус земли и крови.
Я закричал то ли для того, чтобы облегчить страдания, то ли от досады и злобы на себя, врагов, весь мир. Голова гудела.

Источник боли стал сжиматься в точку, локализуясь где-то внизу. “Точка” нашлась на правой ноге, чуть выше колена. Все, что было ниже, я не чувствовал. Возможно, там уже и нечего было чувствовать. Попробовал наощупь и резко передумал, взвизгнув – дело было плохо.

Дотянулся рукой до “турникета” на поясе, сорвал, накинул на бедро у самого паха и со всей силы затянул. Из аптечки с горем пополам вырвал шприц-тюбик “Промедола” и воткнул в мякоть прямо через камуфляж.


Боль отступала медленно и нерешительно. Я замерзал: передние зубы били чечетку. Ночь синела в ожидании скорого восхода.

За звенящим дурманом я вдруг различил некий комариный писк, превращающийся в назойливое жужжание.

Оно точно было мне знакомо.

По спине побежали мурашки. Я поднял глаза к небу и увидел черный силуэт дрона, зависший прямо надо мной. Прошлое догнало меня в последний раз, на прощание звучно хлестнув по морде мокрой тиной из обрывков памяти. От дрона, не издав ни звука, что-то отделилось и полетело камнем вниз, прямо ко мне.


***


Увесистый айфон последней модели продолжал настырно вибрировать, пока не добился своего. Я, не открывая глаз, нащупал его рукой на прикроватной тумбочке и наугад провёл пальцем по экрану, чтобы ответить. На другом конце игриво щебетал женский голос.

- Доброе утро, милый! Почему так долго отвечаешь?

- Спал. И тебе доброе, - угрюмо ответил я, зевая.

- В смысле спал? Ты время вообще видел? Ты помнишь, что ты мне обещал? Ты дома?

Я наконец разлепил веки, ткнул в красный кружок и кинул телефон на постель. Он затрезвонил повторно, только мне уже было все равно.

Могу же я, в конце концов, спокойно выспаться?


Мое идеальное утро выходного дня обязательно включало в себя неспешную пробежку. Я глянул в окно и поёжился: было прекрасно видно, как мощные струи воды полощут просыпающиеся от зимнего сна сосны. Снег окончательно оттаял несколько дней назад, и уже представлялось возможным с удовольствием бегать в лесу, но по утрам все еще было зябко и слякотно. На контрасте с изнывающим от зноя Дубаем, из которого я прилетел только вчера, выходить из дома по такой погоде желания не было нисколько.

Опрокинув стакан воды, я надел шорты, майку и кроссовки и на ближайший час отправился в свой любимый гараж, а точнее в его вторую половину – домашний спортзал, оборудованный дорогим спортинвентарем и различными тренажерами. Беговая дорожка, естественно, там тоже присутствовала.


Растяжка, немного сауны, холодный душ, а затем плотный завтрак из яичницы с томатами, сэндвича с лососем и чашки кофе.

Планов на сегодняшний день я не строил, кроме одной встречи, касающейся предстоящей крупной сделки.

Стоп, что я обещал Карине?

Стал перебирать мысли в голове, словно бесчисленные файлы с папками в обширных архивах. Так вышло, что в моей голове одномоментно находится слишком много информации, касающейся непосредственно моей работы, а это намного важнее, чем Карины, Лены, Кати и иже с ними. Неглубоко порывшись, забросил поиски.
Наверное, опять какая-то ерунда.

Бабы… Что с ними не так? Вечно сосут из тебя энергию, силы, мотивацию, и всё им мало! А толку? Чтобы посношаться пару-тройку раз и разбежаться? Пфф... У меня телефонная книжка забита их номерами, поэтому пусть лучше они сами додумывают за меня то, что им надо, что они хотят слышать и чего ожидают. Мне не до этого.

Погруженный в эти мысли, я бродил по кухне взад-вперед, пока со мной не поздоровалась горничная, уже давно прибиравшая гостиную.

Я её даже не заметил.


Вдруг пронзительно дзынькнул дверной звонок.

Я в недоумении поспешил отворить дверь, и неожиданно увидел на пороге Лизу, едва знакомую девушку, проживавшую по соседству, через один дом. Мы с её мужем изредка ездили играть в гольф и иногда шумно выпивали и балагурили, жаря мясо на заднем дворе то у меня, то у него. Мы виделись всего пару раз, и то издалека, когда она провожала супруга у дверей. Она тогда ещё как-то подозрительно долго и вызывающе рассматривала меня, прежде чем уйти.

Вблизи она казалась ещё привлекательнее.

Надо сказать, что Лиза была моложе своего мужа лет на пятнадцать, не меньше.
Немудрено, с его-то состоянием. Может себе позволить…

По крайней мере, в отличие от своего благоверного, внешне она выглядела довольно свежо: длинные темные волосы, смуглая кожа без единой морщинки, сочные губы и хитрый, жгучий огонёк в глазах. Такой бывает только у молоденьких, и его ни с чем не спутаешь.

Хороший же у него вкус!

- Привет! Слушай, можно войти? Дождь, всё-таки, - нежным, почти невинным голосом пролепетала она, будто интересуясь, как пройти до библиотеки.

Мой взгляд под действием силы притяжения невольно опустился вниз, оценивая изгибы и угадывая размеры. По её обличительной улыбке я догадался, что она это заметила.

- Да, конечно, проходи, - чуть замешкавшись, ответил я.

Она переступила через порог, крякая салатовыми “Кроксами”, украшенными резиновыми единорогами, радугой и прочей девичей белибердой. Поверх домашней пижамы в сердечках, состоящей из коротких шортиков в облипку и блузки до пупка, был накинут прозрачный дождевик, тоже салатовый, с которого, как и со смоченных кончиков её вьющихся прядей, на мраморную плитку скатывались крупные капли.

Почему-то захотелось зарыться носом в эту влажную черную копну и жадно вдохнуть. Наверное, там пахло апрельской сыростью, хвоей и дорогими духами.

Спустя несколько секунд, в моем выражении лица она распознала немой вопрос и засуетилась.

- Ты извини, что я так внезапно, как снег на голову. Дело в том, что… Мой уехал на несколько дней в командировку, а мне дома сидеть одной как-то скучновато. Он мне много про тебя рассказывал, вот я и решила, так сказать… Познакомиться. Соседи же, как-никак!

Я молча продолжал смотреть ей в глаза.

Она стойко держала взгляд, нагло кривя свой алый рот, словно между нами возник какой-то бессловесный уговор, запретный и постыдный
.
Я был уверен, что возник. Я с самого начала знал, зачем она пришла.

Но знала ли она?

Напряжение нарастало по экспоненте, и я даже физически почувствовал его, будоражащее мою молодую, скукоженную плоть.

- Саша, - спокойно сказал я и неторопливо, оттягивая неизбежное, пожал руку с длинными, ярко-накрашенными ноготками, которую она предусмотрительно мне подала.
- Я знаю, - прошептала Лиза, приблизившись ко мне на пол шага.

Рука была теплее, чем я ожидал.

Зато вторая каким-то образом оказалась холоднее. Она уже успела, ловко извиваясь, спрятаться под слишком заметно топорщущийся бугорок полы моего халата, словно хотела там согреться или что-то найти, да все безуспешно.
Никакой одежды под халатом я не носил.


Спустя полчаса после ухода незваной гостьи я поднялся с раскуроченного, ещё отдававшего жаром ложа на свои дрожащие холодцом ноги и сходил в душ, второй раз за утро.

Надев строгий костюм, я посмотрелся в зеркало: оттуда на меня смотрел пышущий здоровьем, в меру загорелый, привлекательный мужчина средних лет, в отличной физической форме, с иголочки одетый. Попытался улыбнуться отражению и стыдливо осёкся, тут же напялив на лицо непроницаемую, каменную маску.

На выходе захватил ключи от своего сверкающего желтизной “Ламборгини” и бумажник. Боковым зрением, поморщившись, заметил, как горничная, яростно натирая мокрый мрамор в прихожей, исподлобья провожает меня за дверь брезгливым взглядом.


Жизнь за городом я любил за отсутствие автомобильных пробок: в городе они меня просто убивали. Как я ненавидел возвращаться туда!

Снова встряв на целый час, я опять попался в западню. Дело в том, что мне было противно находиться в одиночестве, не занимаясь ничем, например стоя в пробке. Мои заботы, переживания и страхи тут же начинали терзать и рвать меня на части, сдирая корки с ран прошлых ошибок, никак из-за этого не затягивающихся до состояния шрамов. То настроение, которое я скрупулезно в себе взращивал до сего момента и над которым судорожно трясся, рассыпалось карточным домиком.

Всю свою жизнь я замечал за собой эту дурацкую привычку: любую жизнеутверждающую установку или проблеск воспрянувшего духа я старался удержать, уберечь, как зеницу ока. Не дай Бог потерять - тогда все пропало!

Дрожащими руками я по несколько раз на дню убеждался в её наличии, аккуратно щупая карман, как будто на его глубине в бархатной коробочке покоилось новое обручальное кольцо для возлюбленной. Чем тщательнее щупал, тем скорее оно оттуда выпадало и терялось.

Приходилось либо искать новое, либо покорно смиряться.

В Бога я не верил и в целом отказывался верить во что-либо, находящееся вне зоны моего прямого с ним взаимодействия. Годами я приучал себя шагать по головам, сторониться доброты, мягкости и сострадания, оправдывать свои цели любыми средствами, быть жёстким и непреклонным, как железобетонная свая.

Оставаясь же с самим собой наедине, я сам себе наступал на горло. Одиночество заставало меня врасплох всё чаще и чаще: мои друзья остались в далёком детстве, а родителям я звонил лишь по праздникам.

Мне никто не был нужен. Я тоже, видать, никому.


Машина, свирепо рыкнув на повороте, припарковалась у кафе на оживлённой центральной улице. Дверца эффектно скользнула вверх, притягивая взгляды, и я направился внутрь, приосанившись и гордо задрав подбородок. За столиком меня уже ждал заказчик. Лаконично извинившись за опоздание, я сел напротив, по-хозяйски поманил официанта, заказал воду с лаймом и приступил к презентации.

Минут десять на клиента изливался информационный паноптикум из деталей, чисел, сравнений и терминов. Подытожив всё это оглашением стоимости, я терпеливо стал выслушивать ответную речь, плохо скрывая скуку.

Если честно, я ненавидел всех этих напыщенных толстосумов и потоки слов, которые они извергали из своих ненасытных пастей. Более того: я ненавидел и свой бизнес, за годы мне уже осточертевший. Продолжал тянуть лямку лишь ради дохода, на который покупал быстрые машины, люксовые тряпки и силиконовых девок. И всё было мало.

Ответчик продолжал вещать.

Мой взор рассеянно заблудил по сторонам и тут же зацепился за что-то яркое и громкое.

Слева от нас, за соседним столиком, ужинала семья с двумя маленькими детьми: первая, девочка, была ещё совсем младенцем, а второму, её старшему брату, было не больше пяти-шести лет. Он часто взвизгивал и радостно хохотал, да и вся семья в целом была какая-то улыбчивая, пёстрая и лучезарная.

Мальчик то и дело хватал папу то за палец, то за волосатое предплечье и шептал ему что-то на ухо, а затем, хитро щурясь, наблюдал за его реакцией. Папа в ответ широко улыбался маме-жене и, ни секунды не сомневаясь, делился с ней этим “чем-то”, как аппетитным пирожком с капустой, слишком горячим, чтобы долго держать в руках и уплетать в одиночку.

Они ели простую и вкусную еду: кто пиццу, кто макароны, а кто суп. Малышка сладко спала в коляске, не обращая ни малейшего внимания на своих звонких сородичей.
- Вы меня ещё слушаете? – недовольно поинтересовался клиент.

- Извините, мне пора. Мои контакты у вас есть, - поджав губы, процедил я и выскочил на улицу, не дожидаясь ответа.


Сдавив до белизны костяшек кожаную баранку своего спорткара, я мчался по скоростному шоссе в сторону дома. Стрелка спидометра опускалась все ниже и ниже, а двигатель неистово ревел.

Мне ничего и никого не хотелось ни видеть, ни слышать. Время от времени я лупил себя свободной рукой по щекам и орал до хрипоты, чтобы стравить давление, подступающее прямо к кадыку и грозящее перекрыть мне кислород. Мозгоправ говорил же пока не слезать с “колёс”…

Зря не послушал.


Темнело по-весеннему рано.

Проехав к дому через ворота, я остановил машину и просидел в ней минут пять, вытаращившись на быка, что бодро скакал на эмблеме в центре руля.

Вышел из машины и прислушался.

Фыркал газонный полив, вскрикивали лесные птахи, холодный ветер шелестел в ветвях. Среди куда-то спешащих туч проглядывались одинокие звёзды-бродяги. Взглянул на дом: по периметру уже горела наружная подсветка, бросая продолговатые тени на кирпичный фасад, но чёрные панорамные окна оставались пусты и зияли, словно бездонные пропасти. Или, может, как преисподние?

Щёлкнул замок, и тяжёлая дверь, пискнув, отворилась. Свет в прихожей загорелся сам по себе благодаря датчику движения, но я подошел к выключателю и вернул темноту на место. Так было уютнее.

Достал мобильник: захотелось кому-то позвонить. Пропущенных не было.
Открыл контакты и принялся листать, спускаясь вниз по алфавиту: “Вика Массажка”, “Евгений Юрист”, “Карина Ш”, “Лена 4 размер”, “Мама”, “Михаил Налоги”, “Настя и Ира Подружки”, “Папа”, “Соседка Лиза”…

Сорвав с себя шмотки и бросив их в исступлении на пол, я рывком стянул простынь с матраса и, укутавшись в неё с ног до головы, приземлился на угол кровати.

Что-то надрывно сказал или крикнул – звук собственного голоса отскочил мячиком от плитки, бесшумно прокатился в темноте по пустым квадратным метрам и, не найдя ни единой живой души, вернулся обратно.


Брезжил рассвет.

Я так и сидел недвижно, разглядывая лабиринты декоративной штукатурки на стене в попытках найти вход и выход, начало и конец.

Никак не получалось.

Розовое небо сквозь окно окрашивало в себя их белизну, ослабляя теневой контраст, и эти хитросплетения спутывались меж собой в один огромный клубок.

Невозможно…

Приспичило сходить по нужде. Двинувшись в сторону туалета, я прошел мимо большого, во весь рост, зеркала в прихожей. Остановившись, сделал пару шагов назад и застыл перед ним, всматриваясь в отражение.

Оттуда на меня глядел грустный, не очень привлекательный мужчина средних лет в одних трусах с надписью “Gucci”, несколько бледный, но в отличной физической форме. Белки его глаз из-под опухших век отливали красным, а с них по небритым щекам струились слёзы, капая на блестящий мрамор.

***

Когда-то давно Антуан де Сент-Экзюпери написал о том, что взрослые и дети по-разному относятся к счастью: мол, первые никак не могут его найти, в отчаянии рыская по углам до самой гробовой доски, а вторые – находят его в каждом миге, в каждом вдохе, в каждом лучике света. А ещё он написал, что они, то есть взрослые, когда-то и сами были детьми, да только позабыли об этом в своих взрослых делах и суете.

Как же он прав!


Просыпаясь по утрам, я нахожу одно счастье крепко спящим ко мне спиной, а второе – между нами, у себя под боком, копошащимся своими крошечными пальцами в моей примятой бороде. Оно пока маленькое и беспомощное, но светит так ярко и тепло, что мне хватает этого солнечного заряда на весь день, пока я не закрою глаза в ожидании наступления долгожданного завтра.

Когда я впервые увидел его улыбку, я наконец-то вспомнил, кем был когда-то давно. Вспомнил, что счастье есть. Это ощущение, слишком невесомое и бренное, напоминает собой переливающийся всеми цветами радуги мыльный пузырь: только тронь любопытным пальцем, и нет его. Нужно надувать новый, начинать с нуля.


Мой любимый день недели – суббота. Тот самый день, в который можно выспаться, но, как назло, в томном предвкушении крылатой свободы подрываешься порой даже раньше, чем в будни. Тот самый день, когда и на работу не надо, и о том, что завтра на работу надо, не думаешь.

Посмотришь в окно – а там цветущий май или рыжеватый сентябрь. Посреди них мелькает кадрами бесконечность жизненного круговорота: там и рождение, и смерть.
Красивее бывают только лес, море и, конечно, горы.


Спорт наравне с чисткой зубов слишком давно вошел в мою ежедневную рутину, и суббота – не исключение. Без зубной пасты и щетки гниют зубы, а без спорта гнию я весь. Я не мечу в профессионалы или чемпионы: лишь поддерживаю себя и свои навыки в тонусе. Иногда ставлю амбициозные цели, чтобы встряхнуться и не заскучать, упаси Бог.

Опять же, только для себя.


Если без тренировок я прихожу в упадок снаружи и, как яблоко с червоточиной, немножко внутри, в целом в этом нет ничего страшного. Можно протереть рукавом, съесть с горем пополам и пережить. Но без помощи Господа я необратимо превращаюсь лишь в огрызок, гложущий сам себя. Или в плавучее дерьмо, что жизнь течением несёт по своим волнам неведомо куда.

Поэтому прежде всего остального в молитве я благодарю Его за то, что имею и за то, чего не имею; прошу помощи, сил, терпения, мужества и упоминаю всех, кто мне дорог: и живых, и тех, кого со мной уже нет.


Моя суббота всегда настойчиво предлагает мне множество способов отвести душу.
К слову сказать, я давно не пью и не курю. Моя повседневность и без этих суррогатов бывает чересчур красочна, куда ж ещё больше раскрашивать?

Мировые новости, мода и популярные соцсети, полные фотографий нарядных, но уже помятых конфетных обёрток, из которых наяву тихонько пованивают такие же помятые жизни, перестали меня волновать: больше не хочу забивать мусором мозги и, тем более, кормить свою тщеславную гордыню. Тем более, в субботу.


Наверное, я старомоден: мне нравится читать бумажные книги. Их можно с удовольствием потрогать и понюхать на развороте, никого не стесняясь, особенно если они куплены только что. О, этот запах новой книги и хруст нетронутых страниц!

Я кайфую от щелчка иглы звукоснимателя на виниловом проигрывателе, коснувшейся пластинки любимой группы. Могу с лёгкостью зарубиться на пару-тройку часов в приставку или залипнуть на фильм или сериал. Люблю вкусно поесть, особенно когда готовит супруга, но и сам не прочь заморочиться у плиты. Сказал бы, что люблю убираться, но тем самым бы слукавил: просто слишком щепетильное поддержание чистоты и порядка – одно из моих многочисленных психических отклонений.


В выходные нужно уметь давать себе передышку, иначе сгоришь, как лампочка Ильича в изъеденном молью абажуре.

Я не люблю стремления к “успешному успеху” и культ продуктивности. В погоне за ними человек превращается, в лучшем случае, в осла с морковкой у носа, не замечающего ничего вокруг, а в худшем – в саму морковку, пригодную лишь для удобрения почвы.

Кстати, у меня самая обыкновенная офисная работа: ничего сверхъестественного, но деньги приносит. Но не будем о ней – суббота, всё-таки.
 
Для этого особенного дня у меня есть подработка и хобби в одном лице: да, я ещё и графический дизайнер-самоучка. А ещё, когда пишется само по себе, и не надо из себя давить в потугах – поэт или писака, но тут – уж как карта ляжет.


В субботу мы с женой, как и большинство людей, любим помечтать о большой собаке и доме, не настолько большом, чтобы прибирать его часами или нанимать домработницу. Хватит и того, что в нём найдутся места, где нам с котом можно будет спрятаться от детей во время игры в “прятки”. Ну и клубнику с помидорами на участке посадить, конечно.


Я стараюсь быть безжалостным к себе и своим промахам, и суббота здесь не приходит мне на помощь. Это что-то такое, что существует неотделимо от меня и зачастую лишь усложняет жизнь. Парадокс заключается в том, что я люблю сложности, ведь только через их преодоление можно узнать, из какого теста ты сделан. Этот путь не заканчивается никогда.

Мой случай – не исключение.


Вообще, оказывается, я много чего не люблю.

Например, мне совершенно чужды либерализм, космополитизм, чайлдфри и прочая дьявольщина, которой болен практически весь современный мир.

Для меня ещё что-то значат слова “честь”, “верность”,  “любовь”, “семья”, “Родина”, наконец. Наверное потому я всё ещё живу в стране, которую люблю, которой горжусь, которой дал присягу. У меня есть друзья, с которыми мы неразлучны с первого класса. У меня растёт сын, и я уже хочу ещё одного.

Я мечтаю быть для него примером. Мечтаю оставить для него и всех следующих поколений после себя нечто большее, чем могильный холмик и завещание. Пускай даже этим “чем-то” будет моя сумбурная писанина. Не ради славы и признания, но ради чьей-то улыбки.

Так что, если ты, мой дорогой потомок или просто случайный читатель, хотя бы раз улыбнулся во время чтения сего “шедевра”, то я прожил свою жизнь не зря.


Кстати, как насчёт теорий и предположений?

Я не очень-то верю в параллельные вселенные, но на миг допустим, что, возможно, в миллиардах световых лет отсюда живёт припеваючи такой же Я: с тем же именем, лицом и родинками в тех же самых местах, а наше единственное и главное с ним отличие в том, что мы прошагали разными дорогами судьбы.

Возможно, он не любит субботу, а любит, например, воскресенье. Возможно, он ненавидит тёмный шоколад и привык жить в бардаке. Возможно, слушает не рок, а классику.

Счастлив ли он? Надеюсь, что да.

По большому счёту, мне без разницы, потому что я счастлив. Мы – в разных мирах. Как ни крути, у него своя жизнь, а у меня – своя, и никакой другой мне не надо. Она такая, какая есть, и я люблю её именно за это. Всё, что было – неспроста привело меня в эту субботу прямо к ней. А всё, что грядёт, пусть вершится так, как захотят Небеса.

Они точно знают наверняка, как будет лучше для нас самих.