Хочу в артистки

Ах, как хочу — в артистки.
Не в театр, не в драмкружок, а сразу — в сериалы, на Первый канал. Чтобы грим, свет, кофе в бумажном стакане. Чтобы на хлопок — «Мотор!» — и я в образе: то страдаю, то мщу, то спасаю мир, а потом — за кулисы, в трейлер, снимать каблуки и маску.

И не в какие-то там «он ушёл к Наташе» на фоне герани, не в бесконечную дачную слезливость под шёлковое платье, а в стоящее — в умное, динамичное.

В «Ищейку»!

Чтобы — шаг быстрый, взгляд острый, диалоги с подковыркой. Чтобы — хоп! — и я уже веду расследование, по мне выстраивается план, я вижу то, чего не видит никто, и даже в любви — я не теряюсь, а говорю строго, с паузой:
— Улики — не врут. Как и я.

А ещё лучше — не расследовать, а запутывать. Быть не ищейкой, а той, кого ищут. Главной злодейкой. Умной, тонкой, на шаг впереди.

Я там — не просто героиня, я — новая фигура на доске.
Свет в лицо, дым позади. В бежевом пальто, с тонкой усмешкой и холодным взглядом. Не угадаешь — она спасёт или уничтожит. Но отвести глаз невозможно.

И вот — последний допрос.
Банщикова напротив. Уверенная. Умная. Классика.
Смотрит на меня и говорит:
— Ну что, рассказывайте, как убили…
А я — спокойно, в глазах лёд и тушь:
— Вашим уликам верить нельзя. Мне - можно.
А потом так с улыбкой:
— Не расскажу.
— Как?! — Банщикова аж зацепилась. — У нас же в конце каждой серии преступник сам признаётся! Типа я всех расколола!
А я:
— Попробуйте без признаний. И с адвокатом.
И встаю. Пальто развевается. Она — в шоке. Я — в кадре.

На выходе оборачиваюсь и добавляю:
— Вы для начала в себе разберитесь, Банщикова. Выясните, ваш ребёнок — мальчик или девочка. Проведите следственный эксперимент. И, кстати… не налегайте на сладкое. К двадцатому сезону можете в дверь не поместиться.

И ухожу.
И сразу — на красную дорожку.
С губами в тон, глазами в дымке и прической «я только что не призналась». А в глазах — обман. Красивый. Чисто сериал. Ах, как же я туда хочу.

А еще больше хочется — в «Триггер». Но не как психолог. А пациентом. Ну очень сдвинутым. С запросом, тревогой и капюшоном на голове.

И вот — пробираюсь сквозь непролазную чащу. Ветки хлещут по лицу, сырость, комары, страх.

И вдруг — сверху голос:
— Лу! Поднимайтесь ко мне.

Лу — это меня тут так зовут.

Задираю голову — а в кроне дуба домик. То ли охотничий, то ли детский. На дереве — Артём Стрелецкий. Сидит, как сова. Спокоен. Уверен. Красив.

Я кричу:
— Максим! Ой… Артём!
— Неважно. Главное — поднимайтесь.

Он бросает вниз деревянную лестницу.
(Зритель такой: ага, нестандартная терапия. Метод Фрейда, ой Макса, тьфу, Артема пошёл,  ждем когда триггер проявится)

Ползу. Страшно. Высоко. Оглядываюсь — между деревьями бегает Игорь Костолевский. То ли заблудился, то ли забыл чего.

Арт… ну, то есть Максим, подаёт руку, ловко тянет — и я в домике.

Дышу тяжело. В ногах дрожь.
Он спокойно:
— Ну что, Лу, рассказывайте.
— Эко вас занесло, — запыхавшись. — Я вас в палатке искала, потом в домике сторожа, в столовой, все стройки облазила, на сторис к Боярской заходила … А вы, значит, здесь, на дереве, практикуете.

Он кивает:
— Помощник подсказал, говорит у меня затяжной психологический дисбаланс на фоне фрустрированного сценария самопринятия в условиях перманентного внешнего давления.

Потом смотрит серьёзно:
— Ну да ладно. Раздевайтесь.
— Как?! — восклицаю.

Смотрю — а сама уже в трусах и майке. Даже не заметила.

Сажусь на деревянный пол, смотрю в точку. Думаю:
«Похоже, мой триггер на уязвимость и раздетость уже в работе».

Сижу. Лампа на ветке качается под потолком. Снизу доносится голос Костолевского, зовущего кого-то «сыыыын». А напротив — Артём. Глядит серьёзно. Дерево скрипит. Психика — тоже.

— Вы же понимаете, — говорит он, — всё это не просто так.
— Конечно, — киваю. — Это триггерная интервенция с элементами шока и лёгкого сюрреализма.
— Именно, — улыбается. — Работаем.
— А я, по-вашему, чем сейчас занимаюсь? Я уже без штанов!

Он делает пометку в блокноте. Я снимаю майку. Стягиваю трусы.
Думаю:
«Хорошо. Пусть будет так. Хоть на дубе, но с Максимом Матвеевым».

А он:
— А теперь прыгайте вниз.

Смотрю — внизу Костолевский. Ходит. Явно ждёт.

— Макс… ой, Артём, — говорю, — я ж разобьюсь.
— Вот, — спокойно отвечает. — Осознали. Страх. Реальность, спрятанную в детской травме высоты. Одевайтесь. Я вас вылечил.

— А ударить вас не надо?
— Зачем?
— Ну вас же в каждой серии лупят.
— В этой — пропустим.

Вот так и хочется сняться.