Я так хочу тебя увидеть...

Тень от шторы ложилась на стену, как неуверенный мазок кисти. Она стояла у окна, обнажённая, но, не стыдясь этого. Её тело было историей, написанной временем: изгибы — вопросительными знаками, шрамы — многоточиями.

Он любил её так, как любят закат — зная, что скоро тьма. Каждое прикосновение было одновременно и молитвой, и прощанием. Его пальцы скользили по её коже, словно пытаясь запомнить на ощупь то, что память уже начала стирать.

— Ты так прекрасна... — шептал он, прижимаясь губами к её шее.

Она смеялась, но в смехе слышалась грусть.

— Прекрасна? Или просто удобна для твоей тоски?

Он не отвечал. Ответы были лишними там, где тела говорили громче слов.

Они падали на кровать, сплетаясь в танце, который знали наизусть. Каждый вздох, каждый стон — будто последний. Его пальцы скользили по её коже, оставляя следы, которые она потом будет разгадывать перед зеркалом. Мир сузился до точек соприкосновения: его ладонь под её поясницей, её бедро, прижатое к его животу, влажный след от поцелуя в изгибе локтя. Она чувствовала его всем телом — не как другого человека, а как продолжение собственного желания. Она цеплялась за него, как за спасительный якорь, но знала: он сам — корабль, готовый уплыть в любой момент.

Она закрыла глаза, чтобы вновь нахлынули яркие воспоминания, унося в мир страсти и желаний и нежных фраз, как будто это всё происходила в этот момент….

….и почувствовала, как его ладонь скользнула вниз, и она впилась ногтями в его спину, чувствуя, как внутри всё сжимается от желания.

— Я чувствую тебя, — прошептала она, и это было правдой. Каждый мускул, каждое биение его сердца под тонкой кожей, каждый вздох, который обжигал её губы.

Он вошёл в неё медленно, как будто раздвигая время. И она ощутила его не только внутри, а везде — в дрожи своих пальцев, в мурашках на спине, в том горячем, сжимающемся комке низко в животе.

Они не торопились. Здесь, в этом полумраке, время теряло смысл. Только тепло, только жар, только их тела, движущиеся в одном ритме.

Он приподнялся, чтобы посмотреть на неё. Глаза — тёмные, голодные. Она провела рукой по его груди, чувствуя, как бьётся его сердце.

— Ты мой, — прошептала она.

— Только твой, — ответил он, прежде чем снова прижать её к себе.
Их губы встретились в поцелуе, который был больше, чем просто прикосновение. Это была исповедь. Обещание. Падение.

А потом — тишина. Только тяжёлое дыхание и стук сердец, которые, казалось, бились в унисон, но на самом деле — каждый в своём ритме.

…….Она смотрела в потолок, чувствуя, как страсть остывает, оставляя после себя пустоту.

Любовь — это не объятия. Это расстояние между двумя телами, которое никогда не исчезнет, даже когда они сливаются.

Он говорил ей: «Ты — моя», но слова были ложью. Никто никому не принадлежит. Мы лишь на время одолжаем друг друга тепло, а потом возвращаем его миру с процентами боли.

Она знала это. И всё же...

Когда его пальцы касались её кожи, она чувствовала, как внутри разрывается что-то важное. Не плоть, не сердце — что-то глубже. То место, где живёт страх. Страх быть забытой. Страх никогда больше не услышать его голос, не почувствовать его вес на себе.

Он уходил. Всегда уходил.

А она оставалась, завернутая в простыни, как в саван, и смотрела в потолок, где ещё витал отзвук их стонов.

«Я так хочу тебя увидеть...»

Но это была не просьба. Это был приговор.

Потому что видеть — значит помнить. А помнить — значит страдать.

И снова в одиночестве тень её тела скользила по стене, изгибаясь в такт тихому стону. Комната была наполнена запахом кожи, духов и чего-то горького — может быть, разочарования, может быть, памяти. Она лежала, запрокинув голову, и пальцы её впивались в простыню, будто пытались удержать то, что уже нельзя было удержать.