шещотшещец 1. 2

               
                шещотшещец



  Он лежал животом на трубе, отдыхал, но в своём отдыхе он издавал некий звук - звук, что дилетанты назвали бы дробью барабанов индейцев Яки или бы чем по хуже, но Александр узнавал его как никогда ранее. Александр узнавал каждую нотку звучащей мелодии, ибо именно она влекла его на эту теплотрассу с самого утра – песни металла, настукиваемой хвостом чёрного пса.

  Чёрный пёс блаженно спал на широкой трубе, путешествуя по снам, но Иным снам — не тем иллюзорным походам лишь по просочившимся сквозь бреши в сознании снам Султана демонов Азатота — не кускам чужой жизни или, быть может, реальности, а живым воплощениям уже чего-то воистину Иного, не ведомого ранее никем, даже под наркотиками. Но в своих сомнамбулических странствиях, коих страшиться и не понимает даже Морфей, в своих поисках не Кадата, но Равинагара, путь к которому просчитать извне, до попадания в пространство сна невозможно, Чёрный пёс сохраняет определённым образом связь с реальностью. Описать этот процесс невозможно, ибо все средства описания, банально, утрачиваются, как только человек или пёс ступают на Аистову тропу, ступает на величайший поиск, когда он ещё не знает, что, не теряя вещь, невозможно её найти, что всякая истина крива, что Равинагар и есть тропа, к нему ведущая.

  Однако, хоть мы и не можем понять механизмы по ту сторону бытия, можно наблюдать их проявления, ну, например, в хвосте Чёрного пса -- коротеньком хвосте, мирно свисающим вдоль ржавой теплопроводной трубы; хвосте, что, мерно раскачиваясь, настукивает по самой среде уже известную всем читателям Латура и прочих текстов песнь — песнь металла. Она разноситься за сотни миль, проносясь по всем рынкам, базарам и прочим заброшкам Питера, по всем развалинам Соломоновых храмов и другим приютам румяности щёк, привлекая всех страждущих вкусить запретный опыт за гранью мыслимого, просунуть палец в шестигранную ячейку сеточки или, если кто не может, свой длинный нос.

  Но что такого хочет мохнатый сновидец? Зачем же привлекать столько внимания к столь нужному в этот морозный равинский день месту, если оно уже занято тобой? Но неисповедимы пути черных псов и хвостов их, не понять, по какой математике складываются мысли путников Равинагара, но я вам подскажу, я вам расскажу, что этот спящий уличный игрец здесь только за тем, чтобы призывать — призывать сущностей совершенно разных степеней абстракции и аутичности, ибо именно сегодня охотничьи инстинкты особенно ревниво притупляют все те остатки человеческого, тщательно скрываемые за огромными прожелтевшими клыками — то человеческое, что застали лишь его старые друзья, делившие с ним существование в случайных подъездах, на случайных коврах, в рамках различных, выстраиваемых ими карточных городах, что до закономерного разрушения давали хоть какой-то приют, где, хоть и не надолго, но было приятно по человечески.

  Так и случилось с нами - со мной и Александром. Александр, влекомый хвостовой песней, этими сладкими нотками не существовавшего никогда инструмента, что проникают куда глубже, чем уши или, например, нос, попался на её ловушку.

  Казалось, что ещё немного и песнь полностью поработит всего Александра целиком, что его вместе с маской крысы заберут куда дальше, чем в пасть к Азатоту, превратив его худое тело и разум лишь в горсть математических объектов, лишь в вероятностною пену на краю всего миропространства — за спину к Азатоту, где нет ни времени, ни света, ничего нет — туда, где кроме него и пустоты будет лишь Среда, что всю оставшуюся вечность Александра будет сидеть рядом с ним в окне четвертой стены, хохотать и пить отвар на пару с некой Теорией, чьё существование в рамках славянской словесности описать уже никак не выйдет, как и, пожалуй, определить состояние не существования для объектности столь высокой степени абстракции.

  Это ощущение концентрировалось все время нашего с Александром нахождения перед теплотрассой — в какой-то момент я уже начал бояться наступления кульминации, когда вентиль дойдёт до конца и вместе с характерным щелчком в голове Александра, он выбежит из куста и в своём безумстве броситься на хвост чёрного пса, что уже никак не сможет остаться лишь мирным связистом двух философий, отсиживающимся в штабе, или, например, барабанными палочками, он скорее обратиться самым чудовищным из капканов, что впервые будет ловить зверя похуже, чем его владелец — капканом, коим скрутиться чёрный теплопроводный хвост, задушив не только тоненькую шею Александра, но и сам дух его — его тощий, обглоданный дух, что так вытянулся при подходе к манящему крючку величайшего рыбака, представ лишь червём-наживкой, полностью отдавая себя во владение музыке, будто он сам напрашивается, чтобы его сосуд оказался уподоблен уже не гордой серой питерской крысе, а лишь невзрачной филиппинской закуске, подвешенной на ржавых крюках в отвращение туристам и слюни черномазой нищете.

  Однако я уже давно знал Александра и прекрасно понимал, что, в отличие от меня, такое развитие событий его ничуть не пугает, что он с азартом примет эту смертельную, куда хуже, чем смертельную игру, эту борьбу, в которой лишь в самом-самом конце можно будет судить, кто был в этой схватке ловцом, а кто жертвой. Он был из тех немногих, кто осмелятся, увидев свисающий хвост, укусить за него, а это, как мы понимаем, достойно уважения.

  Из нашего сплошь проруганного куста, высунулась точка — чёрная, маленькая точка. Она стояла неподвижно, вкушая каждую волну звука, прочувствывая все оттенки металличности, плотно вкрапляющиеся в утрубную среду — чёрная, маленькая точка, что может служить даже знаком препинания в брайль-переписке слепого ангела с Каутским, нащупываясь горящими божественными руками на пересечении аистовой тропы и одного малоизвестного течения, не океанического, но космического течения, рождающего Аутичный ветер времени — течения, по которому плывут все галактики и черные дыры прямиком в пасть султан демонов Азатоту, которую невежды и безумцы именуют неким аттрактором.

  Потусторонний барабанщик стал настукивать своё соло все быстрее и быстрее, создавая нестерпимое напряжение, стремительно окутывающее округу, где, к несчастью, оказался мой уже изглоданный за жизнь и за существование разум.

  У меня закружилась голова — уже не было никакого блаженства, никакого уюта и ощущения защищённости, была лишь сводящая с ума барабанная дробь, частотами напоминавшая Азатотов оркестр, что в небытии трещит своей дробью в аккомпанемент чавканью своему бесформенному владыке.

  И за всей этой каши, из звуков Чёрного пса и подпевающему ему хора ворон, что с самого начала концерта сидели на верхушках редких высоких елей, я разобрал ещё одно животное, нагоняющее куда больше безумия, чем кто-либо ещё в этом пространстве; может быть, сняв маску, Александр смог бы по соперничать с этим воплощением кошмара на Земле, но он занят Иным и сейчас остатки моего рассудка высасывает нечто, классифицирующееся как Курица — обычная курица, что, видимо, сбежав из курятника на краю бытия, протиснулась под мой огромный череп, может через моё кусанное ухо, может через порванную ноздрю — это уже не важно, ибо сейчас она там, и она клюёт мой мозг. Я бы мог это выдержать, будь оно настолько простым, но эта курица находилась не просто под черепом — она не ходила по поверхности мозга, выклёвывая отдельные извилины и раздирая своими когтями веществ — Курица находилась в самом мозге, она была внутри, она клевала не извилину, а мозг вообще. Мозг периодически сотрясался под её молниеносными ударами клюва, что не просто питался, а будто бы пытался расколоть мой мозг, слово орех или новогодний ёлочный шарик, расколоть его на осколки, а затем лишь съесть. А её передвижение не было болезненным, но немыслимым — она не ходила в привычном понимании этого слова, в каждом движением своей трёхпалой лапки она закручивалась вглубь, вглубь мозга, где её уже нельзя было вытащить, разве что плоскогубцами, но и то вряд ли. Я был готов закричать, но испугался — я подумал, что, если закричу, то стая ворон, сидящая не дереве и то ли поющая в такт хвосту, то ли смеющаяся над носом Александра, подлетит ко мне, пролетит насквозь, и от меня ничего не останется, только мозг, обгладываемый курицей, только мозг в небытии в компании пены-Александра и хохота господ мира, сидящих на в окне и попивающих нескончаемый отвар.

  Под всем образовавшимся гнетом, что уже нельзя было выдерживать, я начал трясти Александра, взывая о помощи. Он очнулся, он затащил свой нос обратно в куст и взглянул мне в лицо. Но сделав это, Александр протрезвел окончательно и уже его лицо, а если быть точнее крысиная морда-маска, переменилась, выразив совершенный ужас — он понимал, что надо что-то делать, ибо ещё немного и мне бы наступил окончательный ****ец, именно поэтому он принял волевое решение действовать.

  Александр, все ещё стоя в кусте, совершал уже известные читателям и жителям города метаморфозы, поэтапно превращаясь в псевдо-крысу. Его тело снова опустилось вниз, к земле; руки и ноги его обратились серыми лапками; казалось, что даже вырос некий хвост — может мне показалось; но его глаза уже точно стали живыми, заменив кукольные глазки-пуговки.

  Александр, уподобленный, с кудрей до земли, гордой питерской крысе, начал свой героический поход, естественно, от слова героин. Александр, перебирая своими маленькими уже крысиными лапками, подкрадывался все ближе к трубам — его маршрут выстраивал дрожащий нос — длинный, серый, крысиный нос. Ведомый носом, Александр уже подходил к первой теплопроводной трубе, не очень аппетитной, честно говоря, — он извивался, обходя валяющиеся ветки, что только и ждут своей безствольной сухой смерти от всякой проходящей ноги или лапы, и перепрыгивая особо большие камни, что, в целом, не делают нихуя.

  Все пространство внимало Александровой ходке — все вороны затихли и на вершинах елей воцарила полная тишина; даже чёрный пёс и его чёрный хвост оценили присутствия крысы и сбавили свой ход, не понятно для чего, но давая Александру подойти ближе.

  Хвост позволил Александру подкрасться, видимо не до конца осознавая величие Александровой воли и величину его желания творить всякую ***ню, ибо уже через мгновение Чёрный хвост за это поплатился.

  Александр остановился и над его крысиной головой, прямо по курсу его длинного крысиного носа, висел он — и самая лакомая добыча, и величайший охотник; хвост чёрного пса, что до самого последнего момента исполнял свою песнь, настукивая по самому бытию, до самого последнего момента, но его вот-вот прервут.

  Александр стал раскачиваться сонаправленно хвосту, чтобы случайно его не тронуть и не упустить самую чуткую добычу, и одновременно с этим подниматься все выше, обволакивая своей длинной крысиной пастью чёрный хвост, ибо из любви к искусству Александр заглатывал всякий хвост целиком, прежде чем вкусить этот самый запретный, но самый желанный плод.

  И когда вся длина хвоста была во рту Александра, он блаженно закрыл глаза, и как всегда это делал, точно крокодилом замкнул свои зубы.

  Но дальше произошло нечто странное: дело в том, что каждый хвост в жизни Александра, коих было бесчисленное множество, после укуса переставал существовать — рассыпался в пыль, откусывался под корень и так далее, ибо каждый хвост — это метахвост, он существует только в рамках арт-объекта и далее уже не обладает никакими свойствами, ничем, его далее не существует. Однако, в этот раз произошло нечто иное, совершенно странное, не поддающееся никаким исчислениям.

  После кульминационного укуса Александра, Чёрный пёс вернулся в сознание, и в этом можно было удостовериться предельно точно — Чёрный пёс вскочил на дыбы, испугав Александра и заставив его отпустить из мёртвой хватки бьющийся в его рту хвост, а затем издал звук, высокую ноту, в противопоставление своему же хвосту и его музыкальному таланту:

  "БЛЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯ...ЯЯЯЯЯЯЯТЬ" — Столь оглушительный вопль заставил закрыть меня и ворон уши, кто вымозоленными руками, кто крыльями. Чёрный пёс — его средних размеров тело, если вы все достаточно аутичны, то должны понимать глубину классификации и точность описания, взвилось наверх от тёплой трубной ржавчины, ещё громче разнося весть о своём пробуждении по округе. С каждой секундой становилось все невыносимее — он не прекращал орать, он снова и снова хватал воздух и все держал высокую "ЯЯЯЯЯЯЯЯ", плавно преходящую в не менее высокое "АААААААА". Особо остро этот уже визг ощущал именно Александр, его коротенькие серые лапки не позволяли ему закрыть свои высоконькие серые ухи бля. Но у него была другая возможность, которая, не сказать, чтобы была в достатке у нас, другая способность его маленьких серых лапок — он мог дать ****ы чёрному псу, то есть, Алексею. Неведомо каким образом, но прямо перед схваткой пёс обозначился перед средой как Алексей, чёрный пёс по кличке Алексей, чёрный, мохнатый донельзя Алексей, и я это, однако, уважаю.

  Александр набрал скорости, употребил её, набрал скорости и с разбегу влетел в Алексея — с двух ног, даже несмотря на то, что атаковал он лапками и клыками, и ног у не было. Сцепившиеся, они упали за трубу, на прожжённую от нелегальных костров и мангалов, полную шприцов землю. Вой Алексея резко сменился на карканье ворон, что всей стаей либо смеялись над Александром и его техникой крокодила, либо пели песню безумству этого храбреца.

  Я потерял их из виду, выбежал из кустов и побежал на помощь к Александру. Но на половине пути, я заметил — напротив меня, по ту сторону * * *** труб тоже из кустов выбежало ещё двое, предположительно, людей. Они, обогнав меня, уже стояли вплотную к месту схватки, и я смог их разглядеть — я не понял ничего, но я понял, что именно о подобных сущностях рассказывал Александр, пока мы шли к этой проклятой теплотрассе: их степень абстракции и аутичности были за всякими пределами возможностей человеческого восприятия. Может быть чисто синтетически с помощью кашмирского и можно было бы что-нибудь выдумать, собрать какую-то сборку, какую классификацию, слова, непостижимые человеком — об этом мне много рассказывал Александр: о неких F -языках, о алхимии, о аксиоматике пространств, однако я не особо слушал, да и кашмирского не знаю, потому был совершенно бессилен.

  Эти двое подбежали к ближней к ним трубе и взгромоздили на неё огромный пухлый рюкзак, местами выцветший, но в основном болотного цвета — он был весь в каких-то пятнах, заплатках, на нем висели какие-то крючки, ремни, а где не висели, он был просто дыряв. Они вместе начали копаться в этом рюкзаке и один из них — Алексей, я его буду так назвать для простоты повествования, естественно, я его не знаю, он был одет в закатанные до колен брюки и пиджак, на серую футболку — он вытащил с самого дна, из самой бездны рюкзака тетрадочку и отошёл поодаль, жест описанию не поддаётся. Он отошёл поодаль, достал из кармана карандаш и принялся спешно писать в свою тетрадочку, внимательно наблюдая за подтрубной борьбой двух зверей, застывших, в единстве сцепившихся. Сразу я не смог понять, что же можно так описывать, неужели он рисовал их с натуры, но на мгновение переведя взгляд на Александра, я сразу понял в чем дело и кем был Алексей. Даже мне на секунду захотелось взять тетрадь и провести пару выкладок — мы оба были математиками. Сражение Алексея и Александра, действительно, было очень интересно именно с математикой точки зрения — я сделал прикидочный расчёт в голове, не более.

  Там ещё был его друг — владелец рюкзака. Может они и не были друзьями, я не знаю. Для простоты повествования, я буду его тоже назвать Алексеем: он был по крупнее Алексея, он был одет в, совершенно, неописуемые одежды с кучей карманов, содержимое которых было столь же невозможно представить, но он был так же лысым — все были выбриты налысо, но у него была какая-никакая борода — свалявшееся, слипшиеся, полная каких-то веточек, каких-то листьев борода. Он достал из рюкзака крапило, какую высушенную кисть малярную и безумно подбежал к Александру, что уже, к слову, активно доминировал над Алексеем, используя в деле зубы и теперь ещё задние лапы. На каждое действие Алексея Алексей делал новые пометки, он активно записывал каждое возмущение среды — с огнём в глазах он внимательно наблюдал за процессом.

  Алексей стал скакать вокруг борющихся, чё-то там окроплять, выкрикивать случайные звуки, созвучные предсмертному хрипу обезьяны, умирающей от сифилиса. На этой стадии Алексей живее всего исписывал строчку за строчкой, выстраивая свой символический диалог с богом.

  Александр сражался достойно, он применял различные техники, работал руками, ртом, головой, бухгалтером, дворником и даже в схватке с чёрным псом держался наравне с соперником. Он попытался сделать проход в ноги, но уже там был, поэтому попытался взять Алексея на болевой. Александр испытывал новые методики, но Алексей был гибок в своём родстве и выворачивался из всякого крысиного захвата, поэтому Александр решил пойти по классике.

  Александр решил пойти по классике — он давно уже разработал схему ведения войны с столь гибкими сущностями, коих, как мы знаем, полно на свете и ещё больше во мраке. И на подобный случай у Александра всегда было с собой оружие — главное и, пожалуй, единственное подходящее оружие — Сетка. Александр хранил её в кармане своего мешковатого костюма крысы, что, как оказалось, наследовался в его звериную форму. Эта была шестиугольная сетка, вы могли видеть такие, например, на заборах во въездах в различные города, посёлки; она обладала множеством свойств, как я знал, но знал я немногое — Александр показывал её пару раз, но в детали не вдавался, говоря, что мне этого знать не нужно: я знал, что её можно использовать как оружие в некоторых случаях. Что такое "некоторый случай", я так и не понял тогда, но, видимо, сейчас начал догадываться.

  Александр мастерским движением протолкнул туловище Алексея под свою правую лапку, а левой молниеносно вытащил из своего чрезвычайно глубокого кармана данную сетку и столь же технично раскрыл её в воздухе. Она расстелилась над ними обоими — сетка полностью раскрылась, в этот раз она была примерно два на два метра площадью. В прошлые разы, как мне давалась узреть её, она была куда меньше. Это была контрольная точка на линии времени теплопроводной перформации.

  Лицо Алексея постиг первобытный ужас при виде надвигающейся сетки, черты его лица исказились, глаза округлились и наполнились страхом. Он понимал насколько серьёзно может сказать появление сетки на структуре борьбы Александра и Алексея, он понимал насколько высока степень абстракции и сложность сетки, тем более шестиугольной, даже не ромбиковой, поэтому тут же перелистнул страницу тетрадочки, вытер пот со лба и принялся решать новую проблему. Он быстро понял, что уже известные математические инструменты и теории слишком слабы и несовершенны для его моделей — Алексей сел на корточки, вырвал старые листы и начал выстраивать новую теорию и новую знаковую систему для неё, заделывая пробелы учёных прошлого.

  Алексей же, в свою очередь, лишь слегка вздрогнул от увиденного — он был готов к подобному развитию событий. Алексей не стал пытаться уклонятся, закрываться черными мохнатыми лапами — он наоборот устремился наверх, к сетке. Он понимал, что если сейчас не сделает это, то точно не сможет вернутся из схватки живьём, поэтому решил заиметь второй шанс, второй раунд их сражения. Сетка набросилась. Алексей добровольно поглотился ею — Александр с азартом принял вызов и сделал тоже самое.

  Алексей продолжал петь над этим всем, коптить, махать руками, выкидывать ноги — он уже задыхался, вся его кожа, до которой можно было добраться взглядом, покрылось каплями пота, борода заблестела, а лицо стало бордовым.

  Алексей же некоторое время продолжал, уткнувшись в тетрадь, писать, но пришедшая тишина отвлекла его: она подкралась к нему сзади, обвив его худое скуластое лицо своими тонкими, изящными прозрачными пальцами; Тишина опускала руки ниже и ниже вдоль его груди, обнимая сзади и прижимаясь к Алексею своим холодным лицом.

  "Тиша, ты не вовремя. Ты не видишь, что я работаю? Не отвлекай" — Приподнял на секунду голову Алексей и прошептал ей на ухо, но, когда он это сделал, он заметил — бойцы пропали. На их месте лежала лишь та самая сетка, вокруг которой скакал Алексей и кропил её всякими нечистотами. Алексей выронил из рук карандаш и, осознавая весь ****ец сложившейся ситуации, покрыл рот дрожащей рукой. "****ый ад..." — прошептал Алексей. Он ещё раз взглянул на свою работу, на то, что он успел сделал в эти пару минут, и уже из самой бумаги, не способной вынести подобного презрения к тексту на самой себе, выпарился карандаш вместе с записями и обволок лицо Алексея безнадёжностью и собственной жалостью к своему создателю. Алексей опустился с корточек на колени, затем припал лицом к земле и уже не поднимался. Ни до конца схватки, ни до конца дня. На всю оставшуюся жизнь.


  Сетка набросилась — Алексей и Александр, воспринимающие друг друга исключения как набор паттернов, побежали только по её рёбрам, начав своё состязание. Издали нельзя было понять, в чём же именно они соревнуются, их игра была странна и не поддавалась никаким математическим описаниям, но было ясно одно — гибкость и тичность Алексея более не котировалась.

  Александр стал догонять Алексея, подбирая его паттерны, что оставались в оставляемой им копоти. Все миропростраство сетки погрузилось во мрак от той копоти, что зависала вокруг, делая возможным видеть лишь одну вершину перед собой и, может быть, поверхность ребра, по которой и шёл Александр. В какой-то момент Александр выхватил интересный паттерн — это был Маузер К-96 1920 года выпуска, Александр сразу начал огонь. Пули развеивали стоячий смог, и Александр заметил Алексея — Он наворачивал круги, пытаясь замкнуть тропинку, тем самым сбив след Александра, который при таком раскладе бы просто затерялся там, в небытии, вокруг копоти и уже никогда бы не смог выбраться. Александру нужно было подстрелить пса. Он не мог так просто тратить патроны, он не знал, что делать, но тут пришла помощь — на сетку стали капать капельки Алексея, он все это время скакал над ней и кропил своей иссохшей кисточкой. Эти капельки на пару секунд развеивали черные туманы, и Александр мог стрелять. Однако он не сделал выстрела, ни одного -- одна из капель упала прямо на голову Алексея, оглушив его. На вершине сетки, лежала мокрая, обглоданная собака, измазанная копотью. Александр не спеша подошёл ближе и направил ствол пистолета прямо ему в сердце. Алексей все это видел, но за страхом не мог пошевельнутся, он понимал неизбежность предстоящего, и был готов принять свою судьбу. Александр грубо ткнул холодный металлический ствол пистолета ему в грудь, от чего Алексей дёрнулся, и начал щекотать его.



... Фрагмент вырезан цензурой

. ;Хт0нь Вселенская; .

... Процесс вырезания записан и выложен без цензуры в тг-канал: ***

  И тогда Алексей жалостливо залаял, переходя в скуление, он делал это все громче и громче, но Александр ни на миг не сбавлял темп, все дальше напирая на измученное животное.

  "Гаф! Гаф! Все-все-все! Гаф бля!" — Уже прокричал Алексей, но не увидев ответной реакции Александра, выпрыгнул из сетки, утянув за собой Александра.

  "Все-все-все! Стоп!" — ещё громче кричал Алексей, вставая на задние лапы, попутно возвращаясь в человеческий облик. Алексей сделал тоже самое, и вот они уже стоят и друг на друга смотрят.

  Вернувшись человеком, Алексей предстал перед серой, мешковатой крысой — Александром, худым, местами татуированным и, как это не странно, бритым налысо и скуластым. Они молча стояли друг напротив друга и вглядывались, пытаясь сопоставить те наборы паттернов, те сборки, что они сумели составить друг о друге, пока находились в беге по сетке.

  "Тьфу ты, всего лишь крыса попалась" — Действительно сплюнул Алексей, перестав исполнять свой обряд, закончив все танцы и выбросив из рук*. Он был крайне разочарован. Поникнув, он схватил лямку своего рюкзака и поволок её по земле в сторону кустов — тех же кустов, из которых они с Алексеем пришли и в которые он уйдёт, но уже один.

  Алексей с Александра стояли уже порядка десяти минут, но я не смел их отвлекать, и они сами закончили данную инсталляцию. В какой-то момент Алексей подошёл чуть ближе и слегка наклонился к крысиной морде Александра. Александр же стоял непоколебимо. Он стоял непоколебимо, даже когда Алексей оскалил зубы — клыки, неведомым образом оставшиеся после превращения и поднёс их ещё ближе, заключив в свою пасть длинный, серый нос Александра.

  Александр не дрогнул, когда Алексей неким движением откусил его нос и сплюнул на камни в паре метров от них. Сделав это, Алексей молча развернулся и ушёл вслед за Алексеем в кусты.

  В серой маску крысы Александра теперь зияла дыра, оголяя немного его худого скуластого лица, на котором сияла улыбка — черно-жёлтые, высмоленные зубы, их было немного, но достаточно, чтобы показать, насколько Александра не задело отсутствие победы в схватке и откушенный нос. Я побежал к нему, но передо мной стоял не Александр, не серая питерская крыса с одним серым глубоким карманом — предо мной стоял преображённый, просветлённый, который смеялся! Никогда ещё на земле не смеялся человек так, как он смеялся!

  О братья мои, я слышал смех, который не был смехом человека, – и теперь пожирает меня жажда, тоска, которая никогда не стихнет во мне. Желание этого смеха пожирает меня: о, как вынесу я ещё жизнь? И как вынес бы я теперь смерть! – Так говорил Заратустра.

  И пока он это говорил, нос Александра — эту уже вымазанную в грязи сифу облюбовала стая ворон, спустившихся с деревьев, когда драка закончилась и Алексеи разошлись.

  Вороны окружили ткань, но всякий раз, как одна из вороны, набравшись смелости, выходила из круга и под всеобщий крик пыталась подобраться ближе, неуверенно перебирая лапами, влача крылья по грязному снегу и притупив клюв в пол, все остальные вороны начинали орать ещё громче и с ещё большей претензией, и тогда эта ворона под давлением толпы улетала прочь. Так произошло несколько раз, но вскоре из многих нашлась та самая птица - молодой ворон, что смогла дойти до конца и даже опробовать мясное лакомство.

  Ворон, как и другие, подходил осторожно, но в отличие от других он не останавливался. Стая натурально взбесилась, уже каждый выкрикивал худшие слова из вороньего лексикона на самых высоких тонах, и критические точка была достигнута. Большинство уже не стояло на месте, всё крича, вороны прыгали на месте, размахивая своими огромными черными крыльями, подымая снег и пыль, когда среди толпы нашёлся один, решившись окончательно остановить наглеца и преподать ему урок. Из беснующейся кучи птиц сквозь летящие перья вышел взрослый ворон, большая чёрная птица, явно питающаяся мозгами особо уязвимых. Он молча и уверенно подходил к юнцу, что уже пару раз успел клюнуть сифу Александра у всех на глазах, и все остальные затихли в знак уважения к вожаку.

  Оказавшись вплотную, вожак пытался подцепить клювом ткань и вырвать её из под юнца, но тот прижал её лапой к земле, пронзив её длинными когтями и не дав забрать свою добычу. Вожак стал ритмично кричать, запугивая молодого ворона и пытаясь предупредить его, да и всех в округе, о жестокости своих намерений, но его никто не послушал... Вожак набросился на ворона и сказу же проткнул его оба глаза когтями. Юнец упал на землю не способный более сопротивляться, но ему продолжали прилетать удары массивных лап и острого клюва большой чёрной птицы, даже, когда он перестал дышать. Не раздавалось никаких звуков в те секунды, только жёсткие удары клюва о кости и чавкающие звуки раздирающейся плоти. Всюду летели перья, разлеталась кровь, пачкая снег во круг и забрызгивая серую ткань — нос Александра. Напоследок вожак вскочил на мёртвое, изодранное тело, и снова издал свой боевой клич, обращаясь ко всем зрителям, размахивая окровавленными крыльями во все стороны в знак своего превосходства.

  Вожак затих и обратился к уже красной сифе, принимаемой за кусок мяса, что никто так и не смог попробовать. Он обратился к ней на «вы», но их диалог ускользнул из моего внимания и читатели уже никогда не узнают, что там произошло, ибо я заебался стоять здесь, посреди пустыря и лишь смотреть на разворачивающиеся перформации.

  Я пошёл к Александру на трубы, он там отдыхал, лёжа на центральной трубе, я подошёл и сел рядом, прижавшись спиной к тёплому металлу трубы. Я задремал, но совсем скоро проснулся -- меня разбудил дребезг стекла за моей спиной. Я поднялся и передо мной предстала картина: Александр сидит на корточках и бьёт камнем о землю.

  "Что это было?" - Спросил я все ещё сонным голосом Александра. Александр, не оборачиваясь и не переставая заниматься делом, ответил: "Да они безумцы местные. Не обращай внимания. Я их частенько вижу в этих местах".

  "Да похуй на них, что ты делаешь со стеклом?" -- Переспросил я. Александр, все также не оборачиваясь и продолжая ***рить камнем по снегу, отвечал: "Мы шли сюда, чтобы ловить демона: надо смотреть в зеркало и ждать -- там появится демон, и ты должен разбить это зеркало, так ты его в этот раз одолеешь". После непродолжительного молчания и ещё пары ударов по лежащему перед ним зеркалу, он продолжил: "Если его, демона, не поймать, то он придёт к тебе во сне и будет всячески донимать твой дух и разум". Я ничего не отвечал, но обошёл Александра, дабы поближе посмотреть на процесс. На снегу перед ним лежала кучка белого дребезга, бывшего некогда приличного размера зеркалом. Я понял тогда, все, что хотел или, по всей видимости мог, и удалился, пока Александр продолжал бить камнем по этой горстке сверкающей пыли.

  Я прилёг спиной на центральную трубу -- мне по размеру, и под треск битого зеркала, что продолжал дробить Александр, ритмично выстраиваемого в неплохую колыбель, я заснул.