Смотри на облака
И вот он, мой отец. Не в черном, не в строгом. В своей любимой светлой рубашке с открытым воротом и тех самых потертых брюках, в которых он возился в гараже или саду. Рядом с ним – его брат, Николай, с которым они прошли огонь и воду, а теперь спорили из-за шашки.Отец смеялся, его брат, чуть хрипловатый смех, от которого морщинки у глаз складывались в лучики. Он был здесь. Не призраком, не тенью, а полнокровным, живым в этой вечной парковой тишине.
А потом я видел его иначе. Неспешно идущим по цветочной аллее. Не один. За руку он вел маленькую девочку – мою дочку, его внучку, которой он не успел сказать столько важного на этом берегу. Она что-то щебетала, показывая на яркие клумбы, а он наклонялся, внимательно слушая, и отвечал. Говорил то, что не успел, что, может, стеснялся сказать при жизни: о безумной гордости, о безграничной любви, о том, как восхищался ее первыми шагами и смешными вопросами, даже не видя их. Здесь слова находились легко. Здесь не было «жаль», было только «вот оно, наше продолжение».
Там, в мире парков и тихих бесед, возможно, не нужны были наши запоздалые слова или ночные визиты во сне. Там все было сказано и понято без слов. Но здесь, в нашем мире, мы нашли свой способ. Мы говорили о нем. Вслух. За семейным столом, в гараже среди его инструментов, глядя на выращенную им яблоню. Говорили все, что накопилось – смешные истории, моменты непонимания, глубочайшее уважение к его мудрости и даже к его упрямству. Мы «разговаривали про все на чистоту», как он любил, только собеседником было его незримое, но остро ощутимое присутствие в наших сердцах и воспоминаниях.
И вот она, моя девочка. Уже не малышка, а школьница с косичками и пытливым взглядом. Она рисует, увлеченная, а потом вдруг поднимает голову, ее глаза становятся большими и серьезными:
«Папа, а когда дедушка придет? Он же обещал научить меня звезды показывать…»
Раньше этот вопрос сжимал сердце ледяным комом, поднимал к горлу предательскую волну слез. «Умер», «больше не придет» – эти слова казались кощунством по отношению к его светлой памяти и к ее детской вере. Но теперь я знал, что ответить. Я подошел, обнял ее за плечи и указал в большое окно, за которым плыли по небу пушистые, причудливые облака.
«Он рядом, солнышко. Он всегда рядом, – сказал я тихо, но твердо. – Он помнит тебя. Он любит тебя. Просто приглядись к облакам. Видишь? Вот это – похоже на его старую собаку? А вон то – на корабль, на котором он мечтал плавать? Весь его мир, все его истории, его любовь – они там. В твоих фантазиях, в твоей памяти. Он не придет в дверь, но он всегда приходит вот так. В облаках, в звездах, в запахе свежеспиленной доски в гараже, в моем рассказе о том, как он собрал этот старый мопед».
Она притихла, устремив взгляд в небо. И вдруг улыбнулась: «Пап, а вон то облако! Оно как дедушкины очки!» Мы засмеялись. Слезы, если и были, то светлые, как утренняя роса. Они не были рекой горя, а лишь каплей нежности.
Мы как прежде любим. Мы как прежде помним. Но мы больше не скорбим так, чтобы горечь затмевала свет. Мы скорбим *светлой скорбью*, в которой больше благодарности, чем боли. Мы рассказываем его истории. Мы смотрим на облака. Мы живем, зная, что он, гениальный, упрямый, бесконечно любимый человек, навсегда вплетен в ткань нашей жизни, как солнечный луч в листву того самого парка, где он теперь играет в шашки, не спеша. И в этом – наша вечная с ним связь. Не разорванная, а лишь изменившая форму. Как облако.
Свидетельство о публикации №225070600114