Без неё...

   Как больно...Как невыносимо больно и пусто...Мир за окном серый, блёклый, тихий, безрадостный...Я не знаю, поют ли птицы, жужжат ли пчелы. Я не слышу городских шумов. Всё затихло, будто кто-то выключил звук. Только вакуум, в котором застревает каждый мой вздох.
 
   Не понимаю, день сейчас или ночь. Мне всё равно. Я вижу, что за окном светло. Но мне всё равно - день это или ночь. Я не сплю третьи сутки. Мозг отказывается воспринимать реальность. Ощущения притупились.  Наливая кипяток в кружку, часть струи пустила на пальцы, случайно. Ничего не почувствовала...и кожа, даже не покраснела.

    Я не могу ничего чувствовать кроме огромной, всеобъемлющий потери. Кажется я теряю связь с этим миром. Я не понимаю, зачем он такой нужен, этот мир. И нужна ли я в этом мире. Пустота зияет раной в той части груди, где душа. Сердце бьётся редко и очень куце, будто боится сильных, мощных, как прежде, сокращений. Я впадаю в анабиоз.

   Лицо мокрое...от слёз. Они текут даже во сне, если  отключки сознания можно назвать сном.
   Каждый предмет, которого касаются пальцы, вызывает дрожь и воспоминание.  Шершавая фактура дверного косяка, в который я врезалась в семь лет, когда падала в обморок от дикой боли. На груди был большой фурункул. Когда его гнойная головка прорвалась наружу, я и потеряла сознание. Очнулась, когда ласковые руки гладили мои волосы. Уже на кровати. Вижу её огромные глаза, наполненные страхом.

   А здесь, перед зеркалом, она невесомыми,  лёгкими движениями подправляла причёску перед выходом из дома.

   На газовой плите застыла холодная чугунная сковорода, на которой она пекла самые вкусные в мире блины! Их любили все в нашей семье - пышные, ажурные, невероятные.

    На полках неровные ряды большого количества книг, которые она с упоением читала сама, приучала читать нас. Кажется, на своих обложках они сохранили тепло её рук. Если прижаться щекой к страницам, можно уловить шепот: "Читай, донечка..." Хочется трогать их, гладить, как её руки.

   На краю кровати, у изголовья она сидела в последние свои дни, за столиком. Кушала. В длинной футболке. С растрепанной косичкой. С ложкой в непослушной левой руке, потому что правая парализована. С пустым, потухшим взглядом самых любимых на свете серых глаз. Глаз, которые не всегда узнают меня...

   Боже, эти глаза... Они умели ласкать и радоваться вместе со мной, умели быть строгими,  а порой и жестоко равнодушными. Они ничего не прятали.
А теперь они закрыты...навсегда...

  Я боюсь выйти из дома. Кажется, если выйти  хоть на некоторое время, связь с домом, с ней мгновенно оборвётся, и я заблужусь в бесконечно тёмном,  незнакомом мире. Мире, где нет её глаз, мягких рук, родного голоса. Пустом, чужом, холодном мире.
    Холод проникает в кости. Ни чай, ни плед не помогают — ведь раньше согревало не тепло, а её присутствие. 

    Нет больше крепости, в которой можно было спрятаться от житейских забот и печалей. Нет места, где может отдохнуть душа, расправляя свои крылья детской безмятежности. Не к кому прислонить голову, поделиться тайной. Никто не назовёт "донечкой "...

Прости МАМА!

Я буду любить тебя всегда. 
Даже в этой тишине. 
Даже сквозь эту боль. 
Даже когда слёзы размывают весь мир. 

Ты — моя первая вселенная. 
И она не исчезнет. 
Пока я дышу.

В 12-ю годовщину смерти мамы.