Увидеть огромную кошку-14. Элизабет Питерс

Элизабет Питерс.

                УВИДЕТЬ ОГРОМНУЮ КОШКУ.

ГЛАВА 14
ЧЕЛОВЕК, ВЗЫВАЮЩИЙ О ПОМОЩИ, ДОЛЖЕН, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ДАТЬ УКАЗАНИЯ.
 

Вечерняя пальба, как её называл Эмерсон, до нашего дома доносилась не всегда; всё зависело от направления ветра и вида оружия, имевшегося у охотников. В тот вечер она звучала очень громко. Когда небо на востоке потемнело, и сумерки покрыли пеленой землю, отдалённое эхо выстрелов достигло апогея.
– Сегодня вечером, похоже, охотится несколько десятков, – предположил Давид. – Просто чудо, если они не перестреляют друг друга.
Возможно, он пытался завязать вежливый разговор, но тему выбрал неудачно. Ответ Рамзеса прозвучал не более утешительно:
– Бывают несчастные случаи.
По мере наступления темноты частота стрельбы уменьшалась. Первые яркие ночные звёзды появились на небе над Луксором, и вот, наконец, мы услышали приближение всадников. Я бросилась к двери.
– Слава Богу, вы благополучно вернулись! – воскликнула я. – Что произошло? 
– А что, по-твоему, должно было произойти? – Эмерсон бросил поводья Рамзесу. – Я до сих пор не пойму, почему позволил всем вам загипнотизировать меня, чтобы предположить, будто что-то должно произойти! Большую часть времени мы провели, лёжа за гребнем, в то время как стая болванов стреляла друг в друга. Шакалы, должно быть, смеялись до упаду.
– Ты видел Беллингема? – спросила я.
– Да. – Эмерсон споткнулся о стул и выругался. – Что за манера сидеть в темноте?
– Я ждала тебя. Не проклинай тьму, Эмерсон, а просто зажги лампу. Впрочем, лучше это сделаю я, ты вечно сбиваешь их на пол.
Я зажигала свет, а Эмерсон смешивал нам виски. Сайрус схватил Сехмет и устроился в кресле с кошкой на коленях. Дети ушли на конюшню с лошадьми.
– Итак? – поинтересовалась я.
– Итак, полная чушь, – ответил Эмерсон. – Если за сегодняшней экспедицией Беллингема и стояла какая-то скрытая цель, то она ускользнула от меня. Скаддер может быть ненормальным, но не настолько глупым, чтобы ввязаться в подобную заварушку.
– Однако случилось нечто забавное, – медленно протянул Сайрус. – Полковник был чертовски рад нас видеть. И до умопомрачения заботлив. Именно он настоял на том, чтобы мы укрылись.
– А он сам? – спросила я.
– Не с нами. Ушёл один. Я не слышал никаких криков, поэтому полагаю, что никого не застрелили. – Сайрус допил виски и встал, усадив Сехмет на освободившееся кресло. – Думаю, я пойду домой. Мальчики будут сегодня вечером на «Амелии», как обещал Рамзес?
– Разве? Да, припоминаю, теперь, когда вы упомянули об этом. На всякий случай мы не должны оставлять миссис Джонс без чьей-либо помощи под рукой, но…
– Хорошо. Я попозже нанесу им небольшой визит. Не забудьте упомянуть об этом; я бы не хотел, чтобы парни приняли меня за грабителя. – Взяв в руки шляпу, он на мгновение застыл, глядя в сумерки. – Обещают, что сегодня будет полная луна, – пробормотал он как бы про себя. – Мне всегда трудно заснуть в полнолуние.

***
В Египте лунный свет всегда очень ярок; некоторые утверждают, что при полной луне спокойно можно читать газету. Я никогда не пробовала, так как в это время обычно была занята другими делами; но когда мальчики удалились по направлению к дахабии, серебристое сияние позволило нам различить их удаляющиеся очертания, пока дети не достигли посевов, находившихся почти в миле от нас.
Перед уходом я прочитала им нравоучение, вновь и вновь призывая быть осторожными, пока даже Давид не стал проявлять признаки беспокойства, и Эмерсон потребовал, чтобы я умолкла. Пустая трата времени. Как они могли предвидеть неизвестную опасность? Однако я не имела права запретить им уйти. Рамзес обещал миссис Джонс, что они будут там, а английский джентльмен всегда держит своё слово.
Я взяла с Нефрет обещание, что она не уйдёт, но, готовясь ко сну, слышала её мягкие шаги – она беспокойно бродила по дому. В открытое окно доносился запах трубочного табака; Эмерсон разгуливал по двору, тоже не находя себе места. Что-то с грохотом приземлилось на подоконник. Я подпрыгнула и уронила расчёску. Я не видела Анубиса несколько дней. У него была привычка бродить в одиночестве – охотиться или, возможно, дуться; но сейчас он сидел на подоконнике, его глаза сияли в свете свечей, шерсть встопорщилась.
– Он снаружи, – сказала я. В тишине мой голос звучал странно. – Боже мой, не смотри на меня так обвиняюще! В чём дело?
Кот исчез ещё тише, чем появился. Если бы у меня была шерсть, она бы тоже встала дыбом. Что-то витало в воздухе – чувство ожидания, неизбежности...
– Какого дьявола ты сидишь и пялишься в зеркало? – поинтересовался Эмерсон.
Я раздражённо вскрикнула, вновь уронив расчёску:
– Я не хочу, чтобы ты вот так подкрадывался ко мне, Эмерсон!
– Я не подкрадывался, – возмутился Эмерсон. – Ты так ушла в раздумья, что не слышала меня. Почему ты не в постели?
– Я не устала.
– Устала. – Он резко повернул голову к двери. – Кто-то крадётся по дому. Я слышал…
– Нефрет, кто же ещё, – перебила я. – Эмерсон, ради всего святого, не набрасывайся на неё! Ты тоже сегодня нервничаешь.
– Нервничаю, вот ещё глупости, – фыркнул Эмерсон. Он открыл дверь. – Нефрет, это ты? Немедленно ложись спать.
– Я не буду спать, – мрачно процедила Нефрет.
– Это уже переходит все границы, – разозлился Эмерсон. – Иди в свою комнату.
– Да, сэр, – отрезала Нефрет. Она ушла, стройная и возмущённая, по-прежнему в брюках, рубашке и сапогах. Я была уверена, что она не собиралась переодеваться в ночную рубашку.
– Очевидно, нет никакого способа гарантировать, что она заснёт, – с надеждой посмотрел на меня Эмерсон.
– Нет, Эмерсон, она слишком умна, чтобы принять предложение выпить сегодня вечером чашечку горячего какао.
Эмерсон бросился на кровать, полностью одетый.
– Иди спать, Пибоди.
Я не стала просить его снять сапоги. Через некоторое время он начал демонстративно храпеть.
Я легла, не раздеваясь. И спустя некоторое время впала в одно из тех отвратительных состояний сознания, когда человек не спит крепким сном, но и не просыпается полностью. Любой шум заставлял меня вздрагивать. Наконец, после бесконечного перерыва, я сдалась. Несомненно, близилось утро. Эмерсон перестал храпеть, но я знала, что он не спит. Когда я произнесла его имя, он сразу же ответил.
– Да, Пибоди?
– Я не могу спать, Эмерсон.
– И я не могу. – Он повернулся и обнял меня. – Беспокоишься о мальчиках?
– Я всегда беспокоюсь о них. Однако дело не в этом. Сейчас мы знаем почти всю правду и  должны предвидеть, что предпримет Скаддер.
– Он писал нам раньше. И может сделать это снова.
– Ему будет нелегко передать сообщение. Мы что-то упускаем из виду, Эмерсон. Скаддер, несомненно, сумасшедший — но сумасшедший романтик.
– Я не понимаю, Пибоди.
– Всё, что он делал, овеяно глупым романтизмом, как в романах. То, как он забальзамировал её тело – не в древнеегипетском стиле, а таким образом, который мог бы служить иллюстрацией для подобного романа. То, что он прислал нам загадочные ключи к разгадке. То, что он устроил бесполезную мелодраму с появлением Беллингема на сцене, буквально столкнув его с телом жены. И для последнего противостояния выберет столь же бессмысленную и мелодраматическую обстановку. Не хочешь угадать, какую?
– Могилу, конечно, – выпалил Эмерсон,  нецензурно выругавшись. – Какого дьявола ты молчала раньше?
– Это только сейчас пришло мне в голову. Я пыталась понять причину необычного поведения Беллингема этим вечером. Сложи два факта вместе, Эмерсон: Беллингем покинул дом с охотничьим ружьём и находился у входа в Долину.
– Думаешь, он получил сообщение от Скаддера?
– Иначе зачем ему выходить сегодня вечером?
– Возможно, – пробормотал Эмерсон. – Нет, но послушай, Пибоди, если твоё – наше – понимание мотивов Скаддера верно, ему нужна личная встреча, не так ли? Он бы не стал договариваться о свидании с Беллингемом наедине после наступления темноты.
– Зрители, свидетели, судьи, – ответила я. – Короче говоря, ему потребуемся мы. Я не думаю, что rendez-vous (238) назначено на этот вечер. Беллингем просто осматривал местность. Скаддеру не нужно вызывать нас на представление. Он будет ожидать, что мы соберёмся у гробницы завтра. Как всегда.
– Тогда он подождёт, пока мы туда доберёмся. –  Эмерсон притворился, что зевает. – С тем же успехом мы можем немного поспать, потому что осталось...
– Он подождёт. А Беллингем?
Не успел Эмерсон ответить, как мы услышали голос Нефрет.
– Кто-то едет. Быстрее!
Она тоже не спала. Мы выбежали на веранду как раз в тот момент, когда мальчики спешились. 
– Почему вы так рано? – набросился с вопросами Эмерсон. – Это не…
– Рассвет наступит через час, – прервал его Рамзес. – И я боюсь, что уже слишком поздно.
Луна садилась, но света было достаточно, чтобы увидеть морщины беспокойства, исказившие его лицо. Я стремительно рванулась вперёд. Эмерсон удержал меня железной рукой.
– Если уже слишком поздно, ещё пять минут не имеют значения, – спокойно сказал он. – Объяснись, Рамзес.
– Вечером полковник Беллингем не вернулся на «Долину Царей», – быстро произнёс Рамзес. – То есть на дахабию с таким именем; он, должно быть, пошёл прямо… – Он глубоко вздохнул и начал всё сначала. – Миссис Джонс подала нам сигнал. Кажется, она размахивала куском ткани; я не мог этого ясно видеть, но её присутствие на палубе в такой час и то, как она продолжала размахивать руками, являлись достаточным доказательством волнения. Полковник сказал ей, что его не будет на ужин, поэтому она не беспокоилась, пока час назад не проснулась и не поняла, что он не вернулся. Тебе этого достаточно, отец? Мы должны идти немедленно. Некоторым охотникам достаточно лунного света. Или первых лучей рассвета.
Мы поспешили по дороге через джебель; даже лошади не могли так быстро ехать в темноте, да ещё по неровной поверхности Долины. Когда мы начали спуск по крутой тропе, луна зашла, и в небе показались первые полосы рассвета. Внизу нас приветствовало зарево огня; гаффиры, охранявшие Долину, собрались вокруг костра и варили утренний кофе. Нас встретили с удовольствием, но без удивления. Ничто из действий Эмерсона не могло их удивить. Когда он спросил, видели ли они незнакомцев, они переглянулись и пожали плечами.
– Мы спали, Отец Проклятий. На джебеле были охотники, но никто не проходил этим путём.
Мы поспешили дальше. Рамзес с Эмерсоном опередили всех нас; когда мы их догнали, они стояли у входа в гробницу и смотрели на что-то, лежавшее на земле.
Рамзес поднял предмет – тяжёлую трость с золотой рукояткой. Взявшись за оба конца палки, он покрутил и потянул. В бледном свете заблестела сталь.
– Трость-меч (239), – выдохнула я. – Следовало догадаться, правда? Он был здесь. Как он попал сюда незамеченным?
Рамзес махнул рукой.
– Козья тропа. Мы сами показали ему, как! Верёвка, вероятно, всё ещё там. Он пришёл ещё до рассвета, ждал. Может, и не мёртв. Но…
И удалился, с головокружительной скоростью спустившись по ступенькам в гробницу.
– Оставайся здесь, – рявкнул Эмерсон и последовал за ним.
Он не мог предположить, что кто-то из нас выполнит этот приказ. Тем, кого мы искали, некуда было скрыться. Я тоже заметила, как мелкая песчаная пыль колышется на ступенях, как если бы по этим ступеням стащили что-то большое и тяжёлое.
Войдя в жаркий тёмный коридор, я с радостью заметила: Эмерсону хватило ума задержаться достаточно надолго, чтобы зажечь свечу. Она мерцала, как блуждающий огонёк, впереди и внизу. Я споткнулась о трубу и упала на Эмерсона.
– Проклятье, Пибоди, – буркнул он.
– Неважно, – выдохнула я. – Где Рамзес?
– Дайте свет, – раздался голос сына. Я едва могла разглядеть его, скорчившегося на наклонном полу. Позади Рамзеса было тёмное отверстие – вход в комнату, которую Эмерсон обнаружил накануне. Над сыном и рядом с ним виднелись тусклые очертания балок, поддерживавших потолок, а неподалёку – другая фигура, похожая на ворох тряпок.
Эмерсон двинулся вперёд, высоко держа свечу. Рамзес не поднял глаз. Схватив бесформенную фигуру рядом с собой, он потянул её, пока она не улеглась ровно — настолько ровно, насколько было возможно на такой наклонной поверхности. Свет отражался от глазных яблок, потускневших, как матовое стекло. Рот был широко раскрыт, а кривой нос отбрасывал гротескную тень на щеку. Даттон Скаддер нашёл своё последнее пристанище в гробнице, которую приготовил для любимой женщины.
Рамзес взял у отца свечу и отвёл в сторону разодранную галабею. Тусклый свет оставил нижнюю часть туловища в милосердной тени; плоть и ткань, кости и мышцы превратились в тёмную ужасную массу. Указательный палец Рамзеса коснулся старого шрама, примерно в дюйм длиной, чуть ниже ключицы.
– Если бы он прицелился на несколько дюймов выше, то шрама бы не осталось, – пробормотал Рамзес. – Хотя при таком освещении выстрел весьма неплох.
– Благодарю. – Из темноты вперёд выступил полковник. Твидовый охотничий костюм был испачкан и порван, но на лице застыла обычная учтивая маска. На сгибе локтя он держал двуствольное ружьё.
Рамзес выпрямился, и Беллингем вежливо произнёс:
 – Как жаль, что сегодня вы пришли так рано. Если бы вы появились в обычное время, то обнаружили бы, что меня уже нет, а улики погребены под несколькими тоннами упавшего камня. Нет, профессор, оставайтесь на месте. Сейчас мне нечего терять, и я не испытываю угрызений совести, препятствующих мне расправиться с теми, кто довёл меня до нынешнего состояния. За исключением... Возвращайтесь обратно, мисс Форт. У меня нет желания причинять вам вред.
Естественно, Нефрет никуда не ушла; только вытянутая рука Эмерсона удерживала её от шагов вперёд.
– Пожалуйста, полковник, никто не должен пострадать, – сказала она мягким успокаивающим голосом. – Давайте уйдём все вместе – и вы тоже. Идёмте со мной. Возьмите меня за руку.
Беллингем рассмеялся.
– Очень изящно, мисс Форт, но уже слишком поздно для ваших женских уловок. Вчера я узнал, что миссис Эмерсон удалось настроить вас против меня, отравив ваш разум подозрениями. Она обвинила меня в убийстве Люсинды…
– О Боже, – охнула я. – Воистину, нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним (240). Вы неправильно поняли, о чём я говорила, полковник.
– Но теперь-то у вас больше нет сомнений? Впрочем, возможно, осталось несколько моментов, в которых вы пока что не уверены. И это вам сильно досаждает. Подойдите ко мне, и я отвечу на ваши вопросы.
– Пибоди! – воскликнул Эмерсон. – Если вы сделаешь хоть один шаг…
– Хватит, Эмерсон, успокойся, – перебила я. Ружьё было нацелено ему в грудь, а Нефрет стояла рядом с мужем.
– Подойдите сюда, миссис Эмерсон, – повторил полковник.
Я не считала, что у меня оставался выбор. Как только я подошла достаточно близко, полковник схватил меня левой рукой. Я надеялась, что смогу отобрать у него оружие, но сразу поняла, что на это не стоит рассчитывать. Его палец твёрдо лежал на спусковом крючке, и в ограниченном пространстве даже случайный выстрел мог поразить кого-нибудь. Моя единственная надежда – слабая надежда, спору нет – заключалась в том, чтобы убедить его говорить, не умолкая. Я заметила, что убийцы любят хвастаться своим умом. И кто знает – может быть, у нас появится хоть крошечный шанс!
– Ну что ж, – с фальшивым воодушевлением начала я. – Как вам удалось выследить Скаддера и Люсинду, если полиции это оказалось не под силу?
– Я позаботился о том, чтобы полиция не нашла их, миссис Эмерсон. Это было личное дело, дело чести. Я знал, что горничная, безусловно, причастна к побегу: без её помощи Люсинда не смогла бы покинуть отель незамеченной. Когда я допросил жалкую дрянь, она призналась во всём. Люсинда надела её платье и вышла через чёрный ход, где и встретила Скаддера, который замаскировался под египтянина. С этими сведениями было несложно отследить сбежавших, особенно когда негритянка сказала мне, что Скаддер упомянул деревню недалеко от Вади Натрун.
– Очень умно, – согласилась я. Мой взгляд не отрывался от его правой руки. Палец не двигался.
– А с вашей стороны умно, – ответил Беллингем с жуткой пародией на вежливость, – что вы, как я полагаю, заметили, что смертельная рана нанесена не ножом, а чем-то более длинным и не таким тяжёлым. Я до сих пор хожу с этой тростью. Можно сказать, как с памятным сувениром. Я думал, что убил и Скаддера, но не мог задержаться, чтобы убедиться в этом; крики Люсинды привлекли внимание, и я слышал, как приближаются люди. Несколько выстрелов из пистолета разогнали толпу, и я скрылся в темноте, не будучи узнанным.
– Даже если бы жители деревни разглядели вас, они не осмелились бы обратиться в полицию, – заметил Рамзес. – Они гораздо сильнее боятся нашего так называемого правосудия, чем надеются на него.
Дуло ружья повернулось к нему.
– Ты слишком близко, молодой человек, – резко бросил Беллингем. – Я наблюдаю за тобой. Ни шагу дальше.
– Письмо от Скаддера, которое вернуло вас в Египет, угрожало разоблачением, – перебила я, пытаясь отвлечь его внимание от Рамзеса. – Вы боялись…
– Боялся? – Хватка Беллингема усилилась, болезненно сжав мои рёбра. – Меня вернула месть, а не страх, миссис Эмерсон. Я никого не боюсь. Он сообщил мне, что намеревается привлечь вас и вашего мужа, поэтому я постарался познакомиться с вами…
– И поощрил дочь сделать то же самое с Рамзесом?
– Это не планировалось, миссис Эмерсон, но могло бы сослужить мне хорошую службу, если бы судьба не вмешалась. Скаддер надеялся заставить меня признаться, угрожая Долли, а я рассчитывал, что, следя за ней, смогу добраться до него.
– Какая низость! – воскликнула я. – Использовать собственную дочь…
– Довольно! Мне надоело, миссис Эмерсон. Удовлетворил ли я ваше любопытство? Это опасная черта. Помните поговорку: «Любопытство убило кошку» (241)?
Он шагнул назад, увлекая меня за собой. Эмерсон очень тихо произнёс:
– Вы говорите о чести, используя женщину как щит? Отпустите её, Беллингем. У вас по-прежнему остался выход, пока ещё никто не пострадал. Вы можете жить...
– Жить? Столкнуться со скандалом, позором и, возможно, тюрьмой? Я знаю вас, сэр: вы сделаете всё возможное, чтобы меня обвинили и осудили. А что касается вашей жены – такие женщины, как она, не имеют права на жизнь! Она не подчиняется авторитетам, поступает, как ей заблагорассудится – и рано или поздно предаст вас, как Люсинда предала меня. Я не хочу причинять зло другим, – продолжал он, глядя на бледные лица, в ужасе смотревшие на него из тени. – Уходите, пока не стало слишком поздно.
Впрочем, Беллингем не оставил им для спасения слишком много времени. Почти небрежно он поднял оружие и выстрелил из обоих стволов в стык стены и потолка, где сходились распорные балки. Крыша рухнула с оглушительным грохотом, но в тот же миг полковник сбил меня с ног и потащил сквозь град камней в темноту камеры – в дальнюю комнату.

***

Я была вполне уверена, что произойдёт одно из двух. Либо падающие камни искалечат, а то и раздавят меня, либо я окажусь в гробнице наедине с человеком, который может расправиться со мной в своё удовольствие, не опасаясь, что ему помешают. Прежде чем я продолжила эту удручающую цепочку рассуждений, тьма и сильная боль полностью овладели мной.
Тьма была утратой сознания, но длилась недолго. Я открыла глаза среди другого вида тьмы – полного отсутствия света. Когда я попыталась пошевелиться, всё тело пронзила боль. Я довольно сильно ушиблась о каменный пол, но самая острая боль, казалось, исходила от одной из моих нижних конечностей (242). Стиснув зубы, я поползла вправо, где, если мне не изменила память, находилась стена. Всегда полезно иметь стену за спиной.
Особенно сейчас.
Происходило что-то странное. Я ничего не видела, но слышала, и звуки, доносившиеся до меня, были не такими, как я ожидала. Они очень напоминали жестокую борьбу – рычание, хриплое дыхание, глухие удары. Хотя у меня продолжала кружиться голова от боли и замешательства, мой интеллект сделал логический вывод. Мы с убийцей не остались в одиночестве. Здесь явно был ещё кто-то – или что-то.
Первое, что сразу же пришло мне в голову – мой преданный супруг. Впрочем, нет. Невозможно. Даже Эмерсон не смог бы добраться сюда вовремя; он находился на расстоянии добрых десяти футов, когда меня тащили сквозь каменный дождь. Кто – или что – таится, выжидая, в тёмных глубинах гробницы?
Неукротимое желание знать придало мне новые силы. Я порылась в карманах, пока не нашла огарок свечи и коробку спичек. Спичка вспыхнула. Взглянув, я онемела и застыла от удивления, пока пламя не обожгло пальцы и не вынудило меня уронить спичку.
– Матушка?
Если бы я не видела его, то не узнала бы голос. (Хотя логика напомнила бы, что никто другой ко мне так не обращается.) То, что я увидела, ошеломляло не меньше, чем сам факт его присутствия – мой сын сидел верхом на распростёртом теле Беллингема, колотя полковника головой об пол.
– Я здесь, – прохрипела я, а затем непроизвольно вскрикнула, когда Рамзес споткнулся о мои вытянутые нижние конечности.
– Слава Богу, – выдохнул Рамзес. – Я боялся... Ты ранена?
– Кажется, что моя нога – то есть нижняя конечность – сломана. Что... Как...?
Но я знала ответ. Рамзес находился к нам ближе всех. Он, должно быть, сорвался с места в то же мгновение, что и Беллингем, ныряя сквозь дождь падающих камней.
– Могло быть и хуже. – Его голос вернулся к обычному тону – холодному, бесстрастному. – Можешь ли ты зажечь другую спичку?
– Конечно, и я считаю, что целесообразно сделать это немедленно. Возможно, свечу лучше взять тебе.
Мы ощупью отыскали друг друга в темноте. Признаюсь без стыда, что мне потребовалось некоторое время, чтобы заставить пламя спички соприкоснуться с фитилём свечи. Рука Рамзеса была твёрдой, но даже жуткий мерцающий свет не мог объяснить изменение его лица.
– Ты ушибся? – спросила я.
– Только несколько синяков.
Сразу за ограниченным кругом света я различила тёмную неподвижную фигуру.
– Тебе лучше его связать, – заметила я. – Мой пояс и твой…
– В этом нет необходимости. Я думаю... Я почти уверен, что он мёртв. – После короткой паузы, во время которой я и придумать не могла, что сказать, он продолжил: – Ты неважно выглядишь, матушка. Могу я посоветовать глотнуть бренди, который ты всегда носишь с собой?
Мы оба выпили немного бренди – в лечебных целях.
– А теперь, – продолжил Рамзес, вытирая рот тыльной стороной ладони, – скажи мне, что я могу сделать. Я уверен, что с твоей словесной помощью смогу вправить тебе… э-э… нижнюю конечность.
– Нет, спасибо, – решительно отказалась я. – Сейчас мне не слишком больно, и я не вижу ничего, что могло бы послужить шиной. На мой взгляд, нам лучше поискать выход. У тебя идёт кровь изо рта?
– Что? А, разбитая губа – вот и всё. – Он достал из кармана замызганный носовой платок. Носовые платки Рамзеса всегда грязны. Я не думаю, что он когда-либо избавится от этой прискорбной привычки, поскольку его отец не избавился от неё до сих пор. Я забрала этот платок и отдала ему свой, а также флягу.
– Твой отец рано или поздно откопает нас, – продолжила я. – Но это может занять некоторое время, и… ой! Дай мне платок, Рамзес, я вытру себе лицо. И не думай, что я не заметила добрых побуждений, вызвавших твои действия. Э… ты уверен...
– Да. – Я видела, что он дрожал. Хотя воздух не был прохладным. Как раз наоборот.
Я быстро пробормотала:
– Как я уже говорила, твой отец обязательно доберётся до нас, но, поскольку нам всё равно нечем заняться, мы можем исследовать гробницу. Должен быть другой выход, иначе Беллингем не отступил бы сюда.
Рамзес искоса посмотрел на меня.
– Если ты простишь меня за такие слова, матушка, это маловероятно.
Я была рада, что моя попытка отвлечь его увенчалась успехом. Если Эмерсон способен спорить, он полностью овладел собой.
– Как бы то ни было… – начала я.
– Да, вполне. Не повредит взглянуть. Я полагаю, ты хочешь, чтобы этим занялся я, потому что тебе двигаться неразумно, если не невозможно. Однако я не хочу оставлять тебя одну.
– У меня есть ещё одна свеча. Но думаю, нам не следует их растрачивать. Можешь идти, я не боюсь темноты.
Я отдала ему свою свечу. Он колебался на мгновение, молча кивнул и двинулся прочь.
И только тогда я позволила себе прислониться к стене. Я не хотела, чтобы он видел, насколько мне скверно и как я  боюсь – не за себя и даже не за Рамзеса. Наше положение отнюдь не было завидным, но мы остались в живых, и Эмерсон, безусловно, не успокоится, пока не вытащит нас.
Если он жив. Мой последний взгляд на лавину отнюдь не внушал надежд. Удержатся ли возведённые опоры или упадут, как костяшки домино, под тяжестью тонн камней? Может, он импульсивно бросился ко мне, вместо того, чтобы отступить, как того требовало благоразумие? Но Эмерсон забывал о благоразумии, когда речь шла о моей безопасности или безопасности Рамзеса.
Рамзес знал это не хуже меня. И знал, что мог потерять тех, кого любил больше всего – отца, сестру, лучшего друга. А также знал, как и я, что другого выхода нет. Египетские гробницы, высеченные в скале, не имеют задних дверей. Но поиски заняли бы его, удержав подальше от твари, неподвижно лежавшей на полу.
Поскольку мне было нечем заняться, я попыталась вспомнить, сколько людей убила. И после долгих размышлений обнаружила, к вящему удивлению, что общая сумма оказалась нулевой. А у меня почему-то создалось впечатление, что убитых было довольно много. Хотя я не раз пускала в ход оружие – всегда, конечно, в целях самозащиты или защиты близких. Я утешила себя напоминанием о том, что зонтик, хоть и полезен, в действительности не является смертельным оружием, а у моего маленького пистолета очень ограниченная дальность действия.
Грохот камнепада в глубине гробницы заставил меня вздрогнуть. Тут же послышался голос Рамзеса:
– Всё в порядке. Ничего не случилось.
– Осторожнее! – крикнула я, как будто это было возможно.
Без сомнения, подумала я, первое убийство станет для человека серьёзным испытанием – особенно если это убийство совершено столь жестоко и в столь тесном соприкосновении. Пройдёт ещё много времени, прежде чем я смогу забыть этот звук – треск раскалывающейся кости и что-то вроде всплеска жидкости.
Я была уверена, что Рамзес намеревался не убить этого человека, а только вывести его из строя, чтобы не дать ему прикончить кого-либо из нас. Он был молод, неопытен, и боролся за свою и мою жизнь с обезумевшим от ярости и отчаяния противником. При таких обстоятельствах трудно с точностью рассчитать необходимую силу. Хотя я и христианка, но ничуть не жалела о случившемся. Мы и так были в достаточно тяжёлом положении – где уж беспокоиться о том, чтобы в придачу к этому контролировать злобного убийцу!
В конце концов нас найдут, даже если Эмерсон… Но нет! Я и мысли подобной не допускала – даже на мгновение. Он выжил и, если понадобится, снесёт весь  холм вместе с дюжиной наших преданных рабочих. Я очень надеялась, что это не займет у них слишком много времени. Воздух был отнюдь не свежим. Честно говоря, весьма скверным. Но из-за сильнейшей жары нам скорее грозила гибель от обезвоживания, чем от нехватки воздуха.
Слабый отблеск свечи Рамзеса исчез. Я осталась одна в темноте.

 

Из рукописи H:
Он знал, почему она его прогнала. От действий, даже самых бесполезных – а этот поиск, несомненно, был тщетным – становилось легче, чем от пустого ожидания в темноте. Возможно, ей хотелось немного поплакать, но в его присутствии она не позволила себе ни малейшей слабости. И она отчаянно беспокоилась об отце. Об остальных, конечно, тоже, но в основном – об отце. Он всегда знал, что они заботятся друг о друге больше, чем о ком бы то ни было.
Он остановился, чтобы отдышаться и успокоить дрожащие руки. С Нефрет, безусловно, всё в порядке; этим займётся отец. И поймёт, что у него нет никаких шансов связаться с женой. Он тоже любит Нефрет. Он не позволит ей...
Он боялся даже думать о Давиде. Давид стоял ближе к другим, чем к нему, но если верность победила здравый смысл... Нет, он не будет думать о Давиде. И о Нефрет.
Он вытер жгучий пот с глаз тыльной стороной ладони и двинулся вперёд.
Проход изгибался и поднимался. Пол был почти чистым; он переполз через груду камней, упавшую с потолка, но дальше не было ни щебня, ни насыпи. «Странно», – подумал он, пытаясь сконцентрироваться на чём-то другом и изгнать из разума изображение изломанных и погребённых тел – белой руки и потока золотисто-рыжих волос, торчавших из-под груды камней...
Странно, да. Если здесь погребальная камера, насыпь должна присутствовать на протяжении всего прохода. Но он не видел никаких артефактов, даже осколков глиняной посуды, только глухие стены и голый пол. Это означало, что гробницу нельзя было закончить или использовать для захоронения...
Он задавался вопросом, к чему ползти дальше. Он не должен был оставлять мать одну. Она была ранена, возможно, уже без сознания. Самое меньшее, что он мог сделать – взять её за руку и немного утешить.
И возможно, она сможет утешить его. Видит Бог, как ему это нужно.
Он полз на четвереньках, так как потолок был слишком низким для обычной ходьбы, и в тусклом свете было трудно разглядеть отдельные выступы. Он встал на колени, готовясь повернуть назад.
Прямо впереди проход закончился.
На несколько секунд он застыл, ошеломлённо глядя на стену. Казалось, он не мог ясно мыслить. Конец прохода – бесспорно. Пора повернуть назад. Впустую потраченное время. Но эта стена была странной. Не щебень или грубый камень. Квадратные блоки, тщательно скреплённые раствором.
Через мгновение он понял, что этот странный резкий смех – его собственный. В конце концов, она оказалась права. Ему следовало знать: его мать всегда права. Существовал чёрный ход.
Какая-то угасающая часть его сознания сообщила ему, что он сходит с ума. «Слишком много тепла, мало кислорода. В египетских гробницах нет задних дверей, чёртов дурак. Возможно, погребальная камера. Не чёрный ход».
«Отсроченный шок, – настаивал остаток здравого смысла. – Было неприятно слышать хруст кости, зная, что ты убил человека? Интересно, чувствовал ли твой отец себя так плохо в первый раз, когда он...»
«Нет, – подумал он, – не отец. Отец – Зевс, и Амон-Ра, и все герои всех саг в одном лице. Он может всё. Он ничего не боится. Забудь о погребальной камере. Вернись и возьми свою мать за руку, бедный маленький трус».
Он воткнул огарок свечи в пол и вытащил нож из ножен.
Это не заняло много времени. Раствор был сухим, высыпался хлопьями. Он начал вытаскивать один из блоков. Совсем не думая, действуя инстинктивно. Он знал, как это сделать, он достаточно часто наблюдал за своим отцом. Блок аккуратно выскользнул ему в руки. Он отложил его в сторону и просунул голову в отверстие.
Из туманной пыльной тьмы на него смотрели четыре широко раскрытых испуганных глаза. Открытый фонарь, который нёс один из рабочих, наполовину ослепил его.
Даже если бы он был полностью в здравом уме, то не смог бы устоять:
– Салам алейхум, друзья. Кто-нибудь из вас скажет Картеру-эффенди, что я здесь?

 

– Мистера Картера, конечно, не оказалось на месте, – завершил Рамзес удивительно краткое описание своего открытия, состоявшее из одних сухих фактов. – Он поспешил помочь отцу и остальным выкапывать нас. Я бы сразу вернулся к тебе, матушка, если бы не знал, что ты рассердишься на меня, если я вернусь, не выяснив предварительно, что с другими членами нашей семьи. Когда я добрался до них, то обнаружил, что они на грани прорыва, поэтому остался помогать.
Он сидел на стене в своей любимой позе, и, за исключением перевязанных рук и тёмных синяков на лице, выглядел и говорил вполне нормально. Однако непогрешимые инстинкты матери подсказали мне, что он, как обычно, что-то скрывает.
Труднее всего поверить в то, что я пробыла в этом адском месте меньше часа. Мне казалось – намного дольше, хотя я заснула вскоре ухода Рамзеса, и не услышала обнадёживающих звуков работы за камнепадом. Меня разбудил относительно свежий воздух. Первое, что увидели мои глаза – лицо Эмерсона, и когда он подхватил меня на руки, я почти не почувствовала боли в повреждённой ноге.
Нефрет заставила его немедленно уложить меня и проследила за тем, чтобы меня перенесли на носилках. Все остались живы: и Давид, и Абдулла, и Селим. Селим плакал, Абдулла громким, дрожащим голосом благодарил Бога, а Давид хватал меня за руку, затем тянулся к руке Рамзеса, а затем снова пытался схватить мою. Я, конечно, видела Рамзеса, но, поскольку всё ещё не отошла от сна, то не могла уразуметь, как он оказался здесь, пока не услышала его рассказ.
Он подождал, пока мы вернулись в дом и не позаботились о более насущных нуждах. Мы с Нефрет решили, что нога, вероятно, не сломана, но сильно ушиблена и опухла. Поэтому Нефрет перевязала её – следуя моим инструкциям – и помогла мне искупаться. И после того, как я переоделась в свободное, но пристойное платье, Эмерсон вынес меня на веранду и усадил на диван. Там уже сидели Говард, Сайрус, Абдулла, Селим и Дауд, и в результате у нас вышла весёлая вечеринка. Я приказала повару приготовить очень большой ланч.
– Так ты умудрился взломать гробницу Хатшепсут? – спросила я. – Поразительно! Знаешь, Рамзес, когда я отправила тебя на поиски, то действительно не ожидала, что ты найдёшь другой выход. 
– Я тоже, – ответил сын. – Однако полагаю, что подсознательно я ощущал направление, в котором ведёт проход. Вы не заметили отверстие, мистер Картер?
– Отверстия как такового не было, – с лёгким раздражением ответил Говард. – Оно было аккуратно оштукатурено с другой стороны, и мы не пользовались электрическими лампочками до тех пор, пока не прошли эту точку, а свет свечей... Ну, неважно. Очевидно, твоя гробница более поздняя, чем гробница Хатшепсут. Когда рабочие случайно ворвались в неё, они тщательно заделали отверстие, а...
– А Скаддер нашёл его! – воскликнула Нефрет. – Когда работал на вас в прошлом году, мистер Картер.
Казалось, Говард хочет рассмеяться, но слишком вежлив, чтобы позволить себе это.
– Знаете ли, мисс Нефрет, это чертовски маловероятно. Он мог преодолеть полпути по коридору, но не смог бы добраться до первоначального входа. Вашей команде потребовалось несколько дней, чтобы убрать затвердевшую насыпь.
– Маловероятно, но не невозможно, – возразил Эмерсон, не в силах вынести разочарование на лице Нефрет. – В его распоряжении было всё лето – после того, как вы закончили сезонную работу. Он мог бы догадаться, где находится вход, и подойти к нему с другого конца.
– Да хватит уже об этой треклятой гробнице! – возопил Сайрус. – Возможно, вы, ребята, и не хотите об этом говорить, но рано или поздно вам придётся посмотреть правде в глаза. Беллингем мёртв – и, по-моему, чертовски хорошая работа. Он хладнокровно убил Скаддера, так ведь?
– Да, – кивнула я. – Мистер Скаддер никогда не хотел убивать полковника; он хотел разоблачить его, как убийцу собственной жены. Вот почему Скаддер выбрал нас, чтобы найти тело бедной Люсинды. Он знал, что мы работали в Фивах, и, благодаря нашим детективным талантам, нас сопровождает определённая репутация. Он верил, что мы раскроем ложь Беллингема и узнаем правду. Что мы и сделали – в конце концов.
– Слишком поздно для Скаддера, – мрачно вставил Эмерсон.
– Всё потому, что мистер Скаддер был безнадёжным романтиком, – объяснила я. – Когда романтизм не сдерживается здравым смыслом, Нефрет и джентльмены, он становится роковой слабостью. Все действия мистера Скаддера направлялись неудержимым романтизмом – то, как он забальзамировал её тело, те таинственные намёки, которые он нам посылал – и это неизбежно вело к трагедии. Самый удручающий пример этой слабости – то, как он заманил Беллингема на место происшествия, когда мы извлекали тело Люсинды из гробницы. Очевидно, он всерьёз считал, что Беллингем признается на месте.
– Нет, – промолвил Рамзес. – Самыми грустными были его попытки заставить меня встретиться с ним наедине. Он просто хотел поговорить со мной. А я оказался слишком глуп, чтобы понять.
Я предположила, что именно Нефрет перевязала ему израненные руки и заставила умыться. А он, должно быть, умудрился рассердить её, потому что она пристально наблюдала за ним, и когда она заговорила, её тон был резким и чёрствым:
– Если и есть вина, она лежит на всех нас. Включая Скаддера. Знаете, он мог быть и пооткровеннее.
– Сомневаюсь, что кто-либо поверил бы в такую дикую выдумку, – вздохнула я. – Никто, Эмерсон, даже я! Мы бы сочли его сумасшедшим, особенно после того, как увидели, что он сделал с её телом.
– Он обезумел, – подхватил Рамзес. – Сочетание горя и вины…
– Почему он должен чувствовать себя виноватым? – процедила Нефрет. Она казалась рассерженной, хотя я не могла понять, почему. – Убитую пронзил клинком её муж.
– Когда она пыталась защитить Скаддера своим телом, – тут же ответил Рамзес. – Но именно он стал причиной её смерти. По крайней мере, он воспринимал это именно так.
– А, теперь ты читаешь его мысли? – съехидничала Нефрет. – Да ты сам чёртов романтик, Рамзес, и я советую тебе немедленно прекратить эти глупости. Я не сомневаюсь, что побег спровоцировала сама Люсинда. Она убежала не со Скаддером, она убежала от Беллингема. Мне и подумать страшно о том, что он творил с ней после того, как они поженились, и она оказалась в его власти...
Мы с Эмерсоном завопили в унисон:
– Нефрет, пожалуйста!
– О, превосходно! – огрызнулась Нефрет. – Очередная тема, о которой женщина не должна упоминать! Всё, что я говорю – некоторые слишком много берут на себя. Беллингем был единственным злодеем, никто другой не виноват, даже Скаддер. Конечно, бедняга потерял рассудок, когда любимую столь гнусно убили на его глазах. Кто может его обвинить? 
– Не я, – веско произнёс Сайрус. – И ни один мужчина, который когда-либо любил женщину.
– Что будет с Долли? – спросила я, поскольку почувствовала, что атмосфера накаляется.
– Кэт… то есть Кэтрин – с ней, – ответил Сайрус. – Она говорит, что проводит её домой. Я, так сказать… ну… предоставил это ей. А теперь, если вы меня извините…
– Вам пока не стоит уходить, Сайрус, – прервала я. – Рискуя показаться бессердечными, мы должны быть благодарны за многое. Бедный мистер Скаддер оправдан, а его гибель отомщена. Смерть, несомненно, была для него самым счастливым концом; единственной возможной альтернативой оставался приют для скорбных разумом. А мы выжили! Останьтесь на ланч.
– Пожалуй, я и останусь ненадолго, – вздохнул Сайрус. – Мне сказали держаться подальше.
Я начала понимать, почему он выглядел подавленным. Если я права – а я чаще всего права – эту тему нельзя обсуждать в присутствии других. Я пообещала себе, что разберусь с этим, как только смогу.
Следующим заговорил мой дорогой Эмерсон. Он всё время крепко держал меня за руку. Теперь отпустил её. Распрямившись во весь свой внушительный рост, он прочистил горло:
– Рамзес!
Рамзес вздрогнул.
– Э… да, сэр? Я что-то сделал?
– Да, – кивнул Эмерсон. Подойдя к Рамзесу, он протянул ему руку. – Сегодня ты спас жизнь своей матери. Если бы ты не действовал мгновенно и без оглядки на собственную безопасность, она стала бы очередной жертвой Беллингема. Ты поступил так, как поступил бы я, если бы мог. Я… м-м… я… э-э... я искренне тебе признателен.
– О, – произнёс Рамзес. – Спасибо, сэр. – Они пожали друг другу руки.
– Не за что. – Эмерсон закашлялся. – Так! У тебя есть что добавить, Пибоди?
– Нет, дорогой, думаю, что нет. Ты исчерпывающе обрисовал ситуацию. – Эмерсон странно посмотрел на меня, а я продолжила с улыбкой: – Ещё рано, но думаю, что мы вполне могли бы побаловать себя виски с содовой перед ланчем. В конце концов, у нас есть основания праздновать. Я предложу небольшой тост.
Все собрались вокруг моего дивана, и Эмерсон приступил к раздаче: виски без содовой для Сайруса и (как обычно) с содовой для меня, лимонный сок и воду – остальным.
– Ещё виски с содовой, пожалуйста, Эмерсон, – сказала я и протянула свой стакан Рамзесу.
На мгновение жёстко контролируемое выражение лица сменилось чисто детским удовольствием и удивлением. Но только на мгновение. С лёгким поклоном он взял стакан из моей руки.
– Спасибо, матушка.
Широко улыбаясь, Эмерсон протянул мне мой собственный стакан. Я посмотрела на лица моих друзей и любимой семьи. И воскликнула:
– Ваше здоровье!

***

Однако жизнь никогда не бывает слишком простой. Предстояло решить ещё несколько вопросов. Некоторые из них пришлось предоставить Эмерсону, так как я была прикована к дому из-за проклятой ноги, но, сказать по чести, я отнюдь не горела желанием иметь дело с британскими и американскими властями. Они проявили крайнюю бессмысленность и чрезмерную экстравагантность, организовывая захоронение. Оставалось одно дело, которым мне стоило заняться лично, и я улучила возможность для этого на следующий день, пока Эмерсон в Луксоре телеграфировал одним и кричал на других. Я попросила миссис Джонс приехать ко мне, и она любезно приняла моё приглашение. Она выглядела, как и прежде, элегантно одетой и уверенной в себе. И только такая проницательная наблюдательница, как я, заметила бы её усталый взгляд.
– Как дела у Долли? – спросила я после того, как Али подал чай.
– Как и следовало ожидать. Она ничего не делает и ничего не говорит.
– Надеюсь, что вы передадите ей мои соболезнования и извинения за то, что не навестили её. Полагаю, у меня не будет времени до вашего отъезда.
– Мы уезжаем завтра. Но не думаю, что она так уж хочет видеть вас, миссис Эмерсон.
– Вполне понятно. Это правда, что вы собираетесь сопровождать её до Америки?
Миссис Джонс пожала плечами.
– Она не может путешествовать одна. А больше некому.
– Миссис Гордон, – ответила я.
– Прошу прощения?
– Жена американского вице-консула. Или любая другая дама из консульства. В конце концов, это их обязанность, и полагаю, они будут рады поводу отправиться домой. По-моему, вы тоже ищете оправдание. Почему вы хотите скрыться?
Было очень интересно наблюдать за её лицом – за тем, как быстро разнообразные чувства сменяют друг друга. Она не ответила, поэтому я продолжила:
– Я не собираюсь ходить вокруг да около, миссис Джонс. И считаю, что вы того же мнения. Сайрус спрашивал вас… э-э… он предложил вам…
– Он предложил мне руку и сердце, – произнесла миссис Джонс.
– Он? – ахнула я.
– А, это вас удивляет. А о каком предложении говорили вы?
Она снова стала почти прежней – цинично-насмешливой и настороженной.
– Мне следовало знать, – призналась я. – Сайрус слишком хорошо воспитан, чтобы предлагать что-нибудь непристойное. Когда состоится бракосочетание?
– Никогда. Я отказала ему.
Это меня удивило ещё больше.
– Ради всего святого, почему? Он замечательный человек и, к тому же, богат! Возможно, не первой молодости, но и вы не романтическая девица.
– Не девица, конечно, но романтика, как всем известно, не обязательно исчезает с возрастом. Я не потеряла чувство приличия. Как я могла принять его предложения, зная, кто я есть?
– Вы заботитесь о его репутации?
– Я никогда не встречала такого мужчину, как он, – мягко ответила миссис Джонс. – Добрый, щедрый, умный, понимающий, храбрый... Он заставляет меня смеяться, миссис Эмерсон. Мне в жизни не так уж часто удавалось посмеяться.
– Тогда вам следует выйти за него замуж.
– Что? – Она воззрилась на меня. – Не может быть, что вы всерьёз…
– Я совершенно серьёзна. Вы хуже, чем романтик – вы безнадёжно глупы, если отказываетесь от шанса на счастье, который мало кому из женщин выпадает при подобных обстоятельствах. Вы были несчастны, но это в прошлом. Ваши грехи, если их можно таковыми считать, ничтожны по сравнению со многими другими деяниями. Если вы примете мой совет...
Она тяжело вздохнула.
– Большинство людей принимает его, верно?
– Да, и крайне удачно. У меня большой опыт в таких вещах. Я знаю Сайруса много лет и верю, что он может быть счастлив с вами. Вы, безусловно, самая… м-м… интересная женщина, которой он когда-либо делал предложение. Скучать ему с вами не придётся. Я полагаю, что нет никаких трудностей... нет никаких причин личного характера, по которым вы... В общем, вы меня понимаете?
Каждый мускул на её лице расслабился, и на мгновение мне показалось, что она вот-вот разрыдается. Вместо этого она запрокинула голову и расхохоталась.
– Нет, – выдохнула она. – Это… да, миссис Эмерсон, я понимаю вас. Нет никаких трудностей с... Скорее наоборот. О Боже, где мой носовой платок?
Я отдала ей свой. Она закрыла лицо; когда она опустила платок, я увидела, что у неё мокрые глаза. Продолжительный смех действительно может заставить прослезиться.
– Ну, что, вам получше? – осведомилась я. – Вот и прекрасно. Я предлагаю, чтобы вы сопроводили Долли в Каир и передали её любой даме в консульстве. К тому времени, как всё это закончится, вы сможете спокойно обдумать собственные чувства. Выделите день-другой, если хотите; посетите музей и пирамиды, хорошо отдохните. И, когда примете решение, сможете телеграфировать Сайрусу.
Понимая, что больше говорить не о чем, она встала.
– Если бы мне требовалась ещё одна причина, чтобы принять его предложение, миссис Эмерсон, возможность более тесного знакомства с вами, безусловно, стала бы стимулом. Вы действительно самая...
– Многие люди были настолько любезны, что придерживались того же мнения, – заверила я её.

***

За ужином я поведала о нашем разговоре Эмерсону и детям. Эмерсону пришлось выпить лишний стакан виски с содовой, прежде чем он достаточно успокоился, чтобы высказаться:
– Пибоди, твоя невероятная наглость не перестаёт меня удивлять! Что скажет Вандергельт, когда узнает, что ты вмешиваешься в его личные дела?
– Если это сработает, мистер Вандергельт будет доволен и благодарен, – ответил Рамзес. Мне показалось, он слегка удивлён. – Миссис Джонс – замечательная женщина. Она станет интересным дополнением к луксорскому обществу.
– Совершенно верно, – согласилась Нефрет, поглаживая Сехмет. Она, несомненно, была в восторге (я имею в виду Нефрет). – Молодец, тётя Амелия. Мне нравится миссис Джонс, и я надеюсь, что она сделает мистера Вандергельта самым счастливым из мужчин!
Эмерсон фыркнул.
– Надеюсь, твоё вмешательство в дела Фрейзеров будет иметь столь же счастливый результат. Ведь ты не смогла поговорить с Дональдом Фрейзером…
– Ошибаешься, Эмерсон. Я бы не упустила из виду нечто столь важное. Два дня назад я поехала в Луксор и побеседовала с Дональдом.
– О Господи Всемогущий! – Эмерсон посмотрел на меня почти с трепетом. И задумчиво добавил: – Я бы очень многое отдал, чтобы подслушать этот разговор.
– Я выразилась очень деликатно, – заверила я. – Я просто указала на то, что, поскольку Небеса даровали ему необычайную милость – объединить двух женщин, которых он любит, в одном теле… э-э… в одной личности, самое меньшее, что он может сделать – отказаться от неблаговидных привычек, которые оскорбляют даму из высших слоёв общества. От чрезмерного количества еды и питья, недостаточной физической нагрузки и тому подобного.
– Отличный совет, – улыбнулся Эмерсон. – А также рекомендовала литературу, которую ему следует прочесть?
– Безусловно.– Я подумала, что разумнее притвориться, будто я не понимаю, что он имеет в виду. – Необходимо тренировать не только тело, но и разум.
Эмерсон серьёзно кивнул, но сияние его сапфировых глаз предупредило, что мне лучше сменить тему. Нефрет наклонилась вперёд, губы приоткрылись, глаза Давида были очень широко раскрыты, а Рамзес... Что ж, одному Богу известно, что творилось за этим пустым, безразличным лицом!
– Mens sana in corpore sano (243), – резюмировала я. – Как Дональд будет стремиться угодить своей жене, так и она будет стараться угодить ему. В конце концов фантазия угаснет; он найдёт в Энид все атрибуты своей желанной принцессы, и ей больше не придётся притворяться Ташерит. Хотя она может обнаружить, что ей это даже нравится... Прошу прощения, Рамзес. Ты что-то говоришь?
Рамзес отсалютовал бокалом.
– Я только хотел сказать: ты, как всегда, права, матушка.

 

Из рукописи H:
Ночью на дахабии они устроили собственный праздник, устроившись на палубе, чтобы в комнате Рамзеса не осталось запаха запрещённых сигарет. Навес был свёрнут; луна и звёзды сделали ночь яркой, как день. Сидя рядом с Рамзесом на кушетке, Нефрет взяла виски, которое «позаимствовала», и торжественно разлила его в три стакана.
– На вкус даже противнее, чем сигареты, – решила она, сделав неуверенный глоток.
– Мне тоже не очень нравится, – признался Рамзес.
– Тогда почему ты всё время просил об этом? – с любопытством спросил Давид.
– Ты знаешь, почему. Матушка тоже поняла; это было действительно трогательно.
Давид откинулся на спинку стула.
– Возможно, теперь она признает, что ты мужчина, и позволит тебе заниматься любимым делом – даже курить сигареты!
Рамзес улыбнулся.
– Если бы она не читала мне столько лекций о вреде курения, я бы, вероятно, и не прикоснулся к ним.
Нефрет поставила стакан на стол и заставила себя открыть рот. Рамзес выглядел совершенно спокойным и разговаривал абсолютно нормально, но она знала, что всё далеко не в порядке. С этим нужно было что-то делать. Она не могла вынести мысли о том, что он будет проводить без сна ночь за ночью, уставившись в темноту.
– Ты не хочешь поговорить об этом? – настойчиво спросила она.
– Нет.
– Тогда буду говорить я. Ты хотел убить его?
– Нефрет! – воскликнул Давид.
– Успокойся, Давид. Я знаю, что делаю. – «По крайней мере, надеюсь», – подумала она. Она потянулась к руке Рамзеса. Его кисть напоминала связку хвороста. – А ты, Рамзес?
– Нет! Нет, я только... – Он попытался убрать руку, но Нефрет не отпускала её. И он не мог высвободиться, не причинив ей боли. – Не знаю, – прерывисто прошептал он. – О Боже! Я не знаю!
Он слепо повернулся к ней, и она подалась ему навстречу, прижав его лицо к груди.
– Ты сделал то, что должен был сделать, – нежно промолвила она. – Неужели ты думаешь, что я или Давид не поступили бы точно так же, если бы могли? У тебя есть друзья, которые любят тебя, Рамзес. Не отталкивай нас. Не пытайся вынести всё в одиночку. Ты сделал бы то же самое для нас, милый мой.
Она почувствовала, как он глубоко вздохнул. Затем поднял голову, и она откинулась назад, позволяя ему отодвинуться.
– Спасибо, – официально произнёс Рамзес.
– Бывают моменты, когда я бы с радостью прикончила тебя, Уолтер Пибоди Эмерсон, – выдавила Нефрет.
– Я знаю. Мне очень жаль. Я не очень хорошо разбираюсь в подобных вещах. – Он поймал её руку и поднёс к губам. – Когда-нибудь, возможно, ты научишь меня, как в них разбираться.
– Тебе уже лучше? – с тревогой спросил Давид. – Возможно, тебе стоит выпить ещё стакан.
Все взяли ещё по одному, и после непродолжительной беседы пошли вместе с Нефрет туда, где их ждал Риша. Нефрет любезно согласилась, чтобы её подсадили в седло. После её отъезда юноши направились в комнату Рамзеса, где обнаружили, что кровать уже занята.
– Наверно, её притащила Нефрет, – покорно вздохнул Рамзес, пытаясь оторвать Сехмет от подушки, в которую кошка вцепилась, как прилипала, выпустив когти и распластав тело. Рамзес бросился на кровать рядом с Сехмет и заложил руки за голову.
– Хочешь спать? – спросил Давид, сидевший на полу со скрещёнными ногами. – Я уйду, если ты устал.
– Я не устал. Ты хочешь поговорить?
– Только… надеюсь, теперь с тобой всё в порядке. Я видел, что ты обеспокоен, но не знал, что сказать.
– Я в порядке.
– Нефрет всегда знает, что сказать.
– Всегда. Я до сих пор не знаю ответа на её вопрос, но его нужно было задать. А теперь... теперь я могу принять ответ, каким бы он ни был.
– Она замечательная. Какая женщина!
– Да. Надеюсь, ты не влюбишься в неё, Давид.
– Она моя сестра, мой друг. Как бы то ни было, однажды ты женишься на ней…
– Я?
– Но, безусловно, это самое лучшее решение, – продолжил Давид, озадаченный его реакцией. – Так поступают все, даже в вашей Англии. Вы любите друг друга, а она очень богата и очень красива. Так почему же ты не хочешь жениться на ней?
Даже Давид, знавший Рамзеса лучше, чем кто-либо другой, никогда не видел своего друга таким – как будто с его лица содрали кожу, обнажив не кости и мышцы, а чистые эмоции. У Давида перехватило дыхание.
– Прости меня. Я не понял.
– Пока нет. Не совсем.
– Нет, – признал Давид. – Я читал истории, которые ты давал мне, и стихи; и есть стихи на арабском языке о желании мужчины иметь женщину. Их я понимаю, но ваши западные разговоры о любви меня очень смущают. Поднимать шум чуть ли не до небес из-за такой простой вещи!
– Это действительно невозможно описать. – Рамзес рассеянно глядел на кошку, переместившуюся к нему на живот. – Это нужно пережить. Как, например, запредельное опьянение.
– Возможно, ты предпочтёшь не признаваться в этом.
– А почему бы и нет? Для меня эта ночь стала ночью саморазоблачения и, думаю, пора заканчивать. Нефрет была абсолютно права, благослови её Бог. Излить душу другу – это облегчение, но я не мог говорить об этом с ней.
Давид издал ободряющий звук. Рамзес попытался сесть, но Сехмет отказалась двигаться.
– Чёрт, – выругался он. – Как бы тебе это объяснить? Возьмём, к примеру, мою мать. Ты бы назвал её чудесной?
– Ну...
– Нет, Давид. Она красивая женщина, и у неё много замечательных качеств. Но для моего отца она просто самая красивая, желанная, умная, забавная, раздражающая, приводящая в ярость – самая великолепная, самая чудесная женщина на свете. Он любит её за все эти качества, включая те, которые сводят его с ума. И именно так я отношусь к Нефрет. Знаешь, от некоторых черт её характера можно действительно сойти с ума.
– Но она красива, – недоумённо возразил Давид.
– Да. Но я не поэтому... Я же сказал, что это невозможно объяснить.
– Хорошо, – вздохнул Давид с видом человека, пытающегося следовать по лабиринту с завязанными глазами в густом тумане. – Ты чувствуешь это… чувство. Но в чём трудность? Ты хочешь её – так почему бы тебе не взять её? Я думаю, твоим родителям будет приятно, а она очень тебя любит…
Рамзес застонал.
– Если бы ты голодал, удовлетворила бы тебя корка хлеба?
– Это, безусловно, лучше, чем ничего. О, – запнулся Давид. – Поэтическая метафора, не так ли?
– Видимо, не очень хорошая. Я знаю, что она любит меня. Она любит и тебя, и матушку, и отца, и проклятых кошек! – Бессознательно он начал гладить Сехмет, у которой хватило здравого смысла на сей раз не отреагировать, вонзив в него свои когти. – И ты полагаешь, что мне этого достаточно? Она не должна знать, какие чувства я испытываю к ней, Давид, если только… пока я не докажу, что достоин её, и заставлю её испытывать те же чувства ко мне. Невероятно сложная задача! А что до моих родителей, то пройдут годы, прежде чем они сочтут меня достаточно взрослым, чтобы жениться.
– Сколько же тебе должно быть лет? – спросил Давид.
Рамзес снова простонал и закрыл лицо руками.
– Моему отцу было почти тридцать. Дяде Уолтеру – двадцать шесть. Мистеру Питри (244) – далеко за сорок!
Методичное перечисление прозвучало бы забавно, если бы не было таким трагично серьёзным. Давида оно обескуражило ничуть не меньше. Тридцать лет для восемнадцатилетнего – это на грани старости.
– Твои чувства могут измениться, – предположил он.
– Хотел бы я поверить в это.
Давид не знал, что ответить. Но рискнул:
– Должен сказать, звучит довольно паршиво.
Рамзес криво усмехнулся и сел, устроив кошку на руке.
– Самое трудное – скрывать эти свои чувства. Она такая милая и такая нежная, и когда она касается меня, я... Какого чёрта, мне может повезти; возможно, придётся сдерживать себя всего лишь десять-одиннадцать лет вместо пятнадцати или двадцати. Что мне делать с этой треклятой кошкой?
– Пусть остаётся с тобой, – ответил Давид. – Не стоит винить её, потому что она – не Бастет. И с этим ничего не поделаешь.
– Ты настоящий философ, Давид. Почему бы тебе не указать на то, что мне стоит посочувствовать кому-нибудь другому, страдающему от безответной любви? – И добавил, смягчив голос: – Спасибо, брат мой. Это помогло мне говорить о ней.
– Когда захочешь, – кивнул Давид. – Даже если я не понимаю.
Они обнялись по-арабски, и Рамзес похлопал своего друга по спине, как принято у англичан.
– Возможно, когда-нибудь ты поймёшь.
– Не дай Бог, – искренне выпалил Давид.

 

К субботе мы были готовы возобновить работу, но не в гробнице «Двадцать-А». Нанеся на карту её положение и размеры, Эмерсон приказал засыпать вход. Он вернулся к своему первоначальному плану, и мы начали день с номера 44. Нижняя конечность ещё не полностью мне повиновалась, поэтому муж тактично приноровился к моему темпу и позволил детям уйти вперёд. Рамзес устроил Сехмет на плече, придерживая её за заднюю часть, чтобы та не соскользнула, и на кошачьей морде я увидела застывшую блаженную ухмылку.
– Я рад, что он, наконец, перестал отталкивать бедняжку, – заметила я. – Она буквально чахла от тоски.
– Ты безнадёжно сентиментальна, Пибоди, – фыркнул Эмерсон. – Этой кошке наплевать, кто её держит – лишь бы нашёлся хоть кто-то.
– Может, Рамзес ей и не нужен, но ему она нужна, – возразила я. – А теперь бедный Анубис может вернуться. Знаешь, он ревновал.
– Ко мне? Ерунда. – Но всё равно он выглядел довольным. Сегодня утром Анубис принёс ему крысу – эту любезность он проявил впервые за несколько недель.
– Так или иначе, мы постоянно сталкивались с кошками, – шутливым тоном объяснила я. – Миссис Джонс зовут Кэтрин, и она действительно напоминает симпатичную пёструю кошку. По-моему, Сайрус зовёт её Кэт, когда они… э-э… когда они наедине. Однажды он отвлёкся и произнёс это имя (245).
– Банальное и достаточно оскорбительное замечание, – усмехнулся Эмерсон. – Мужчины, презирающие женщин, говорят о них, как о кошках или котятах; я удивлён, что ты это одобряешь.
– Бывают сравнения и похуже, – ответила я. – Я когда-нибудь напоминала тебе...
– Никогда, моя дорогая. Возможно, тигра, но никогда не существовало чего-либо более безобидного, чем домашняя кошка.
Смех Нефрет донёсся до нас, и Эмерсон улыбнулся.
– Приятно видеть их такими любящими и дружелюбными. Ты должна гордиться ими не меньше меня.
– Теперь сентиментален ты, Эмерсон.
– Нет ничего плохого в лёгкой сентиментальности, – заявил Эмерсон, прижимая мою руку к своему боку. – Я один из самых счастливых людей, Пибоди, и мне не стыдно это говорить. Я не мог бы пожелать нашим детям большего, чем обрести такое же счастье, какое я обрёл с тобой.
Меня пронизала мгновенная дрожь.
– В чём дело? – нахмурился Эмерсон. – Чёрт возьми, Пибоди, я думал, ты оценишь мой изящный маленький комплимент. Если у тебя очередные предвидения или дурные предчувствия, держи их при себе, дьявол тебя побери!
Он снова стал самим собой, его красивые голубые глаза гневно сверкали. Я рассмеялась и оперлась на его руку – так, как он любит – и к нему вернулось хорошее настроение.
Нет нужды обладать исключительной проницательностью, чтобы понять: даже яркая, уверенная в себе юность может страдать от печали и горя; но отнюдь не одно из моих знаменитых предчувствий вызвало эту невольную дрожь. Слова Эмерсона пробудили воспоминание о забытом сне.
Я видела всех троих, идущих рядом, как сейчас, при ярком солнечном свете, под безоблачным синим небосводом. Медленно и неумолимо небеса темнели, сменяя лазурь нарастающим серым цветом, пока всё небо не почернело от грозовых облаков. С севера и востока раздался раскат грома, и длинное копьё молнии раскололо кипящие облака. И обернулось вокруг Рамзеса, Нефрет и Давида верёвкой живого света, связывая их вместе – будто мстительные змеи оплели Лаокоона и его детей (246).
Мне не требовались ни доктор Фрейд, ни египетский папирус сновидений, чтобы узнать значение этого видения. Когда оно осуществится, я не знала. Но в том, что осуществится, не сомневалась…


ПРИМЕЧАНИЯ.
238.   Rendez-vous – свидание, встреча (фр.).
239.   Трость-меч, трость-шпага – полая трость, внутри которой, как в ножнах, скрыт клинок.
240.   «Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним; а праведник смел, как лев». – Книга Притч, 28:1. Один из аналогов в русском языке – «На воре шапка горит».
241.   У этой поговорки интересная история. Фраза «Любопытство убило кошку» (англ. «Curiosity killed the cat») происходит из XVI века. Тогда говорили: «Care killed the cat» — «Забота сгубила кошку». Слово «care» в те годы означало не заботу, а беспокойство, тревогу или печаль.  Самая ранняя ссылка на оригинальную пословицу содержится в пьесе 1598 года «Всяк в своём нраве», написанной английским драматургом Беном Джонсоном Одно из первых упоминаний этой фразы появилось в газете «Вашингтон пост» в 1916 году, где речь шла о том, что чрезмерное любопытство может привести к неприятностям. Современная вариация впервые встречается в ирландской газете за 1868 год: «Говорят, однажды любопытство убило кошку». В начале XX века к фразе добавили продолжение: «Любопытство сгубило кошку, но удовлетворение вернуло её обратно».
242.   Отголоски викторианского воспитания. В открытую говорить о женских ногах считалось неприличным, поэтому Пибоди постоянно повторяет «Нижняя конечность». Предрассудки живучи…
243.   Mens sana in corpore sano – здоровый дух в здоровом теле (лат.). Крылатое латинское выражение. Его автор — Децим Юний Ювенал, (ок. 61— ок. 127 гг.) (Сатира Х, строка 356). Этой фразой он подчёркивал необходимость гармоничного развития тела и духа человека. Фраза вырвана из контекста и на самом деле не представляет собой законченного предложения. Вот полный вариант: «Orandum est, ut sit mens sana in corpore sano»  — «Надо молить богов, чтоб дух здоровый был в теле здоровом».
244.   Сэр Уильям Мэттью Флиндерс Питри (Петри) (1853 —1942 гг.) — видный британский археолог, один из основоположников современной систематической египтологии, профессор  Лондонского университета в 1892—1933 годах.
245.   Непереводимая игра слов. Миссис Джонс зовут Katherine, в отличие от более частого варианта Catherine, но оба имени произносятся совершенно одинаково – Кэтрин, сокращённо – Кэт. А Cat в переводе с английского – кошка!
246.   Лаокоон — персонаж древнегреческой мифологии, жрец бога Аполлона в городе Трое. Во время Троянской войны убеждал защитников Трои не вводить троянского коня в город. Во время совершения Лаокооном жертвоприношения Посейдону из моря выползли две огромные змеи, которые растерзали двух его сыновей и задушили самого Лаокоона, бросившегося на помощь детям. Свершив это, змеи укрылись у ног статуи Афины в её храме. Поражённые случившимся, троянцы поспешили доставить деревянного коня в город, что и стало причиной гибели Трои.