Весна пришла
Разочаровано выйдя из аптеки, я спокойно перешёл дорогу и сел на корточки рядом с трамвайной остановкой, думая о том, что же буду делать дальше. Было уже совсем темно, улица опустела, лишь редкие машины обозначали пространство как живое. Александра уже не было у подъезда. Я достал пачку сигарет и зажигалку — осталось всего две...
Я уже докурил подряд две сигареты и перебрался на скамейку трамвайной остановки – на тонкую, перекошенную за столько десятков лет использования, деревянную скамейку, чьи доски уже совсем истощились и потемнели. Я сел на левый край, туда, где она была чуть более ровная, и, вложив руки в карманы, коих у меня в распоряжении было довольно много, принялся ждать – ждать весны.
Ждать долго не пришлось – внезапно, спустя пару десятков минут, как я сидел на остановке, жутко проморгав пару раз, загорелся фонарь – освещающий тёплым светом фонарь прямо над остановкой. До этого я сидел в полной темноте и лишь изредка проезжающие машины освещали фарами мои хоть и грязные, настолько же прочерневшие как и скамейка, на которой я сижу, но, попрошу заметить, не рваные джинсы – люблю не рваные.
Ждать долго не пришлось и Весна действительно пришла, но к сожалению не разделять мою любовь к не рваным – вдалеке послышались голоса: два мужских, как мне показалось, пьяных, довольно низких голоса и ещё один: на слух нельзя было однозначно сказать принадлежал ли этот голос мужчине или женщине – я бы сказал, что подобные звуке сходны предсмертным воплям умирающей от сифилиса ноздре сиплой крысы, но мне так говорить не пришлось, вскоре я увидел и владельца столь ангельского голоска.
Голоса становились все громче и отчётливей – я понял, что они идут в мою сторону и тогда встал, желая стрельнуть пару сигарет. Выйдя из за остановки, я смог разглядеть идущих – классифицировать: двое ментов не особо атлетичного телосложения: один тощий – сухой, с впалыми щеками, будто торчит последние десять лет (торчит денег банку, поэтому бедствует и голодает, очевидно), а другой, наоборот, толстый с обвисшим пузом, что я смог столь отчётливо разглядеть за расстёгнутый бушлатом; у него тоже было болезненное лицо странного цвета, покрасневшие щеки, но он явно никому ( и нечего ) не мог торчать, ибо деньги у него явно водились – деньги, которых, видимо, хватает только на еду.
Они мне первые бросились в глаза, ибо те ритмические узоры, что они оба вырисовывали, шатаясь по всему тротуару, воистину, завораживали, однако с ними был ещё один человек или, если угодно, субъектность – низенькая девочка лет четырнадцати, худая, одетая в нелепую куртку и юбку с рваными колготками – именно она издавала те звуки, что можно принять за туберкулезный кашель, но оказавшиеся человеческой речью; впрочем, послушав в дальнейшем по больше, я понял, что моё сравнение её голоса с ноздрей крысы было вполне уместным. Забегая вперёд ближе к кустам, где я очень скоро буду блевать, когда мне пробьёт нос от ароматических спиртов из её сумочки и я услышу её, хоть и довольно химический, но натуральный запах, скажу, что звали эту юную особу – Весна [Шутку про букет венерических заболеваний додумаете сами, я лишь посмеюсь. Уже посмеялся. Не долго].
Увидев эти сгустки бурлящей интенсивности и Весну, в её рассвете сил и на закате времени человечества, я, с некоторой досадой, решил вернуться к своей, уже родной, скамейке, ибо разговаривать с этими прошатывающимися или, тем более, просить их о чём-либо, красть что-либо и грабить как-либо, мне не захотелось.
Однако, в очередной раз, мои планы по хоть и праздному, жизнеотрицающему, рассыпанному существованию где-нибудь на скамейке или бетонном полу подъезда, вдребезги разбиваются о невыносимую бездарность автора данного текста, писца моей судьбы, что не может иначе двигать повествование, кроме как через внезапные столкновения аутистов всех мастей, фембоев – одной масти, наркоманов, шизофреников, Иных хтонических сущностей, центром которого становлюсь именно я – ваш непокорный господин рабской морали.
Однако, в очередной раз, мои планы по хоть и праздному, жизнеотрицающему, рассыпанному существованию где-нибудь на скамейке или бетонном полу подъезда, вдребезги разбиваются в дребезги и, уже заходя в пространство трамвайной остановки, я краем глаза замечаю ужасное – та самая девочка – Весна – вырывается из, честно говоря, не очень крепкой хватки одного из ментов и ковыляя, подворачивая левую ногу, начинает бежать в мою сторону, выкрикивая нечленораздельные звуки, дуэтом складывающиеся с матами и мычанием обоих ментов, в ржание осла – ржание осла над трупом бога, которого он впервые увидел в углу своего стойла – которого он ещё не успел пожевать.
Я развернулся в её сторону, но не для того, чтобы позволить обратиться. Меня как математика заинтересовал её бег – невозможный ни с физической точки зрения, ни с медицинской точки зрения бег. Однако продлилось это недолго и осознал, куда более необъяснимую вещь – обычно именно я бежал именно за такими как она...
За одно мгновение мною овладел сильнейший страх – у меня затряслись все конечности (кроме тех, что я и сам тряс в тот момент), мне стало тяжело дышать. Я стоял и не мог сдвинуться с места, вспоминая все те погони, что бывали в моей жизни, но меняя роли местами.
Весна подходила-подбегала все ближе и ближе, и принял герои... ческое решение и принялся бежать от неё, будучи уверенным, что мои ни разу не колотые пролетарские ноги окажутся куда быстрее тех изрезанных, исколотых конечностей, достойных лишь старого палочника.
Я побежал и посмотрел на свои ноги – они бежали точно таким же, невозможным образом и синхронно с Весной подворачивались. Я был немного быстрее, совсем чуть-чуть – через пару часов я бы оторвался ( ну или её ноги ), но мне помешали извне.
Спустя минуту у нас за спинами послышался невнятный, но громкий свист, за которым последовали ещё более невнятный крик. Я обернулся, но тут же раздался оглушительный выстрел в воздух – один из ментов достал пистолет и начал стрелять – видимо промахнулся. И не смог застрелиться.
Услышав выстрел я инстинктивно припал к земле. Я вспомнил свою службу в армии – перед глазами пролетели Те события: с самого начала, как меня определили писарем в штаб отсиживаться, а затем и те десятки боев на ножах с чеченцами, когда у меня был лишь канцелярский нож, настолько тупой, что я у меня не получилось вскрыть себе вены в первый раз, а у ЧеченцЕВ по огромному мачете в каждой из рук... Были же времена, однако.
Я лежал, прикрыв голову руками, порядка минуты, как все вокруг стихло, и даже случайные маты и оскорбления, нередко вылетавшие из уст обоих ментов, прекратились. Беззвучно, точно кошкой, Весна медленно подходила ко мне – обезоруженному, обездвиженному, уже, после двух столь удручающих прилагательный, готовому к смерти – к смерти, сразу после изнасилования, трапезы и срезания особо аппетитных мест на засушку - к пиву, если мы, конечно, все ещё находимся в рамках парадигмы "купченские жертва-охотник", которые мы выломали топором, окаймляющие окно овертона, чтобы надеть их себе на голову и смеяться ( долго ).
Она уже была на уровне моего лица, которое я не смел поднимать от земли, и я приподнял и повернул голову – она стояла надо мной без тени испуга, одетая в серые, уже серые, кроссовки, что были не столько обглоданные, сколь гложущими - гложущими отсутствием у себя носа весь предстоящий, предлежавший, предползущий мир – кроссовки такого качества, я видел лишь пару раз на лекциях по математике в вузе и то у себя на ногах.
Меня смутила её безмятежность и я перевернулся на спину, чтобы проконтролировать ментов – стрелявший мент все-таки попал и теперь лежал в луже крови головой в прилежащих к тротуару куста, пока другой мент – худощавый, склонившись над его телом, обшаривал карманы, еле удерживая равновесие, естественно не на весах Заратустры, ибо в нем было достаточно веса, чтобы не перевесить тысячи лет этических изысканий человечества, но упасть с весов.
Поняв, что кроме шанса ощутить на себе страх неизбежности размножения, мне ничего не угрожает, я чтобы не упасть лицом в грязь, тут же вскочил на ноги – точнее, дополз до остановки и упираясь о скамейку поднялся на неё, вытер с лица грязь и, осознав, что сигарет стрельнуть не получилось, продолжил сидеть – Весну я уже дождался, но ни я, ни она, не могли действовать по сюжету без хотя-бы одного из ментов, а он в свою очередь совсем не собирался ускорятся в своей сцене, которую никто не прописывал – нам пришлось ждать пока он допьёт водку из фляжки мёртвого мента, пока он соберёт всю наличку у него по карманам, пока он сможет снять с него всю одежду, пока у него встанет, что на морозе, очевидно, невозможно, даже для порядочного питерского мента при виде жирного мужского окровавленного тела, пока он поймёт, что в пистолете нет больше патрон и, что он не сможет застрелиться тоже, что тот мент вообще не застрелился, а лишь в пьяном угаре упал шеей на разбитую бутылку, выстрелив в воздух всю обойму – по нему (по кому блять?) он тоже промазал, но чтобы не видеть соития тощего мусорка и той обмерзлой тушей, он (кто блять?) повесился на фонаре.
Я сидел и ждал развития сцены, думая о том, как мне не нужно смотреть в сторону мента – Весна подошла и тоже села на скамейку.
В молчании прошло пару минут, но когда уже начали слышаться громкие мужские стоны неподалёку, мы поняли, что это уже слишком и одновременно заговорили – вслух говорила только она:
– Слушай, может ну эти съёмки – вон, меня как какую-то дешёвую проститутку вырядили, которая зимой скорее от ломки будет трястись, чем от холода.
Я продолжал молчать, но всем своим видом давал понять, что абсолютно согласен и не имею никаких возражений и добавлений по теме.
Она вытащила из-за пазухи скрученную тетрадь 24 листа в линейку – я такими в школе пользовался, потом в универе, потом в магистратуре, потом там лекции писал, которые читал – она принялась демонстративно листать её:
– Сколько же этот обмудок понаписал, а исполнять эту бредятину придёться нам... Вот послушай. – обратила она моё внимание к одной из страниц сценария, так будто я его не читал (я его не читал):
– Я должна подбежать к тебе и разыграть сцену, будто я твоя дочь, и ты меня все время ждал на этой остановке – так я должна была спастись от ментов...
Она продолжила, ударив себя ладонью о лицо:
– Так у них же ствол у каждого. Чем ты собирался меня спасать... У тебя никакого оружия явно нет – тебе по справки из дурочки не положено, знаем мы тебя: дай нож — заколешься, дай ствол – заколешься, дай гранату – заколешься — и вот так сторчишься, вымогая геру у барыг, что под дулом пистолета ислам примут.
Я продолжал молчать, но всем своим видом давал понять, что абсолютно согласен и не имею никаких возражений и добавлений по теме.
– Да и вообще, какой ты отец... Знаем мы твои отношения с детьми – ты ж, дебил, все сам нам и рассказал на кастинге: сколько было, возраста... в порядке, черт возьми, неубывания...
Задумавшись она продолжала – Тем более мой отец того мента тут же играет... Ну, уже играл, получается – она непроизвольно повернулась к двум ментам, один из которых и был её отцом – тот, что лежал сейчас мёртвый с пробитой шеей, под гнетом кричащего петушка, мерзко скользящего по его... вы поняли.
Наступило молчание. Удивительно, но мне стало странно неуютно и мне пришлось заговорить, высказать, как я полагал, очевидную мысль:
– Но ведь этот мент не мешает нам продолжать сюжет – он вообще больше ничего не делает. – говорил я, смотря в пол.
– Хм... И вправду – я видимо по забыла. Или тот шиз, что сейчас это все пишет, осознал это только сейчас... "Ну что-же", как гласить поговорка Заратустры – пойдём тогда ко мне? – Спокойно ответила Весна
– А это по сюжету? – С улыбкой, как бы шутя, спросил я.
– Зачем же мне тебе врать!? – Игриво ответил Весна, протянув мне тетрадь с сценарием.
Я попытался взять сценарий, но она вцепилась, не давая мне посмотреть эти строки, и испугавшись её испуга при моей выходке, почему-то смутившей её, я отпустил бумагу и встал, готовый к пути.
Мы отошли от остановки. Была глубокая ночь. Шёл снег. Слышались лишь крики мента, что уже 30 минут не может справиться с... Поставленной проблемой (совладать с собой и наконец испустить семя в этого хряка) и хруст свежего снега под рваными летними кроссовками Весны.
– Ты знаешь, что по пути на квартиру мы не должны говорить? – Спросила меня Весна
– Ладно... – Ответил я отрешённо, не понимая, как могло быть иначе.
Свидетельство о публикации №225070600132