Анекдот

    "Мы наконец-то живем в мире, в котором не знаешь, что будет вечером. И ты ли это будешь." Ефим Цейрик

...В метафоре гипертекста -- мир самопишущаяся "Шехеризада" под дамокловым мечом Идеального Читателя.
   Как только ему станет не интересно, нить повествования оборвётся в самом скучном месте.
   Апокалипсис не кульминация, а деградация "Книги бытия" до трэша -- пугают, а не страшно.
   Вместо финального прозрения — жанровая усталость.
   Сюжет не взрывается — он перегорает.
   На место эсхатона эффект отменённого сериала -- бюджет сдулся, актёры устали, зритель ушёл.
   Конец света — это отмена продления сезона.
   Сюжетные и жанровые вариации в конечном итоге исчерпываются.
   Драма разрешима только на уровне анекдота, у которого рано или поздно отрастает моисеистая борода Маркса, капитализирующего реальность до экономики.
   Реальность как гипертекст обязательно капитализируется, иначе не выжить на рынке внимания.
   Каждый анекдот стремится к бренду.
   Каждая Шехеризада — к монетизации.
   И если вначале было Слово, то к концу — спонсорская вставка, и "Книга бытия" переходит в Excel-файл.
   Мир как гипертекст — это не просто метафора, это реальность, страдающая от необходимости быть прочитанной.
   Идеальный Читатель — это Вечность с синдромом дефицита внимания.
   И если ты не держишь темп, тебя просто перелистывают.
   А значит — спасение только в том, чтобы вовремя стать анекдотом, и успеть пошутить до того, как тебя закроют.
   Так "на сломе эпох" возник постмодерн как анекдот об усталости от постмодерна, рассказанный с серьезным лицом Лесли Нильсона.
   Угроза ядерного Апокалипсиса, засилья "интеллектуальных агентов", попрания "традиционных ценностей" натыкается на ухмылки закаленных страхом.
   Это еще по инерции.
   В свое время постмодерн разобрал реальность на реквизит, показал нам, что всё уже было, и научил нас иронии как последней защите от боли смысла.
   Но, как и любая шутка, он сам себя исчерпал.
   Метамодерн же предлагает: "И всё-таки... Да, всё это правда. Но давайте попробуем снова. Только уже зная, что это всего лишь попытка. И веря, несмотря на знание."
   Это анекдот с двойным дном.
   По ту сторону смеха.
   "Пародия на цинизм", в которой пафос не убит, а отравлен в малых дозах — чтобы выработать иммунитет и снова захотеть мечтать.
   Такой себе Манифест "колебания"
   Постмодерн смеялся над смыслом.
   Метамодерн смеётся внутри смысла.
   Он не убивает миф, а танцует с его тенью.
   Как говорится: "Слишком серьёзно, чтобы быть серьёзным. Слишком иронично, чтобы быть ироничным."
   Метамодерн — это любовь к мифу после его медийной смерти.
   Возврат к Священному Началу в сужающихся витках симулякров.
   Анекдот, который можно прожить.
   Метамодерн — это "плакать, но продолжать петь".
   Он знает, что искусство фальшиво, но пишет стихи.
   Знает, что чувства отрепетированы, но испытывает их снова.
   Он — сознательная наивность, ирония, которая стала милосердием.
   Постмодерн сказал: "Бог умер, и искусство умерло".
   Метамодерн отвечает: "А если сделать вид, что нет?"
   Он — не новый стиль, а новая этика чувств в эпоху симулякров.
   Он и есть тот самый анекдот, в котором смеются и надеются одновременно.
   Потому что ирония — уже не защита, а способ сделать боль переносимой, а значит — пережить и рассказать дальше.
   Если выхода нет -- мы его нарисуем.
   Это и есть главное свойство человеческого воображения: не столько видеть мир, сколько рисовать его — на фоне стены тупика.
   Мир может быть запечатанным бункером, в котором все двери замурованы.
   Но человек достаёт карандаш из ребра, и, как в мифе о Пигмалионе, начинает чертить иллюзию выхода, которая вдруг оказывается порталом.
   Мы рисуем мост, потом идём по нему и удивляемся, что не упали.
   Парадокс веры как техника спасения.
   Выхода нет?
   Ок.
   Тогда мы поверим, что рисовать выход — уже выход.
   Религия, поэзия, безумие, любовь — всё это формы воображаемых дверей, ведущих не прочь, а сквозь.
   Так действует метафора, единственный язык, на котором можно говорить с невозможным.
   Мы не просто рисуем выход.
   Мы намечаем маршрут туда, где ещё нет местности.
   Мы — топографы непроходимого, составители атласов из "что, если?.."
   Выход — это жест.
   И пока рука тянется к стене, чтобы начертить мнимую дверь, мы ещё живы.
   Потому что мысль, способная нарисовать выход, — уже вышла за предел тупика.
   И если Бога нет — мы его придумаем, если смысла нет — мы его напишем, если финала нет — мы его сыграем.
   На сцене, которую тоже нарисовали сами.   
   Так долго мы в истории людей,
   "что сделали из собственных теней
    мы дверь себе – работаешь ли, спишь ли,
    но створки не распахивались врозь,
    и мы прошли их, видимо, насквозь
    и черным ходом в будущее вышли."