Запретная Колыбельная

В столице Кузбасса, в одном из этих модных гибридов рынка и высокого искусства, после дежурного заседания диссертационного совета, посвящённого вопросам вручения очередному псевдоучёному корочки кандидата в какие-то там науки, я наконец-то выпустил из дисциплинарной неволи джина своих самых чистых произволений, и тот, ненасытный и неуёмный, принялся ретиво гонять меня вдоль стеллажей с книгами, заставляя жадно перелистывать и перебирать недавно напечатанные тома, ещё хрустящие и пахнущие типографией.
Напротив полки с поэзией, на которой меня терпеливо дожидался томик стихов Рождественского в красном коленкоровом переплёте, ко мне подошла высокая худая девушка в сером ковидном наморднике и «чехле», как я называю капюшоны у всех этих типовых тряпок для зомбированной молодёжи, и робко произнесла:
– Простите, а Вы не могли бы мне купить одну книгу?
По виду, она должна была состоять в отряде подпольных марксистов, скрывающих свою идентичность от публики и планирующих построить коммунизм во всей солнечной системе. Так выглядят очень многие представители современной молодёжи, которые, кажется, выходят из интернета только в булочную за углом и крадутся по стенам, забывая, что на улице никто не требует от них анонимности. Будучи реликтом Советской эпохи, я понял, почему выбор девушки пал именно на меня: опрятная внешность, заметная проседь на затылке и до тошноты честная физиономия. Такие не обманывают. Ну слава богу, хоть кому-то в этом рыночном безобразии пригодились мой возраст и пионерское воспитание.
– Купить… книгу? – переспросил я обескуражено, ожидая услышать на месте последнего слова любой другой вариант от Мерседеса до бойфренда.
– Да, дело в том, что мне ещё нет восемнадцати, и эту книгу мне не продадут.
Кто навешивает на молодёжь криминальные ярлыки, по-своему прав: рынок не только сделал всё возможное, чтобы лишить её права на самоопределение, но и регулярно толкает на поступки, граничащие с преступлениями. И кому только пришло в голову продавать литературу с возрастным цензом? Сложно себе представить, чтобы в СССР школьникам не продали романы Дюма, изобилующие пикантными сценами. Да наоборот – читайте, просвещайтесь! Кстати, у Дюма, при всей его французскости, эти сцены поданы с присущей мастеру слова художественной тонкостью, исключающей всяческую пошлость.
– Ну хорошо, – пожал я плечами. – Если Вам это поможет, буду рад.
Взволнованно и стеснительно она сунула таинственную книжку кассирше, которая рутинно сканировала выбранную мою стопку литературы для души:
– Нашли покупателя?
– Нашла, – кивнула девушка.
Им оказался я, который доселе и не ведал, что честность и любовь к книгам могут приобрести в этом жутком мире криминальный подтекст.
– Возьмите деньги, пожалуйста! – Девушка протянула мне дрожащей рукой пропитанные влагой ладошек красные сторублёвые купюры.
– Купите себе на них мороженое, – предложил я в ответ с отеческой благосклонностью.
– Получается, Вы подарили мне книгу! – с трепетом в голосе подытожила она под изумлённый взгляд кассирши.
Бедняжка! Неужели ей в этом мире никто ничего не дарил?
– В СССР любой бы поступил так же на моём месте, – заверил я ей. – Книги дороже денег.
– Большое Вам спасибо! – искренне поблагодарила она и спешно убежала назад в интернет, радостно прижимая к груди заветную книжку.
Глядя вслед этой худышке, я достал чек, чтобы убедиться, что купил ребёнку не каталог журнала «Playboy», а что-то стоящее. После новинок Докинза и Бурас и подарочного тома со стихами Рождественского четвёртым номером в чеке значилась некая «Колыбельная». Явно какой-нибудь конъюнктурный роман ужасов для впечатлительных тинэйджеров. И так поди ночами не спит, пялясь в монитор, а теперь ещё мути начитается, рассуждал я про себя. Какая всё-таки странная эта современная культура: книги пишутся для продажи через запреты, и молодёжь, судорожно ищущая правильные ориентиры, вынуждена нарушать закон, чтобы добыть запретный плод и начитаться того, ради чего великие бы пожалели бумагу.
Положим, Рождественский, празднично-красный томик которого приятно тяжелил мою сумку наряду с двумя другими увесистыми книжками. Непримиримый борец с мещанством и его пролежнями на человеческой душе. Ну разве бы ему пришла в голову идея чернить бумагу и разум читателя скудностью обывательских страхов? Да ещё и ради денег! И ведь не его стихи просила купить девчонка, а гадость, откровенную гадость…
Как же вылечить этот мир и его детей в серых ковидных намордниках?