Не роман с камнем

ЛУЧШЕЕ ИЗ ВРЕМЁН
Часть первая

ЧТО СКАЗАТЬ ЛЕСНИКУ
Глава первая

(По нумерации в рукописи Радуги стр. 86 - 94 - В.Л.)


КРАСНЫЕ САНДАЛИКИ

Первомайск был всегда. Сколько я себя помню, всегда был Первомайский. Мне и сейчас дороги его холодные таёжные лога, теснины между отрогов Уральских гор, поминутные летние зарницы. Я и сейчас не силён в географии, но тогда, в самые нежные свои годы, каким-то звериным чутьём угадывал в какую сторону нужно смотреть, чтобы лучше представить город, в который уехала «пускать корни» мама. Со слезами оставив меня на попечение бабушке и деду - своим родителям - она перебралась «устраиваться» к своему старшему брату в Кумертау.

Ещё, мне показали мои дядья, в которую сторону и за какую из гор мне нужно идти, чтобы прийти на малую родину: «Вот прямо туда шагай, - за гору зайдёшь, и там твой Нижний Тагил!» Так написано в моём «Свидетельстве  о рождении». Мной и по сей день любимы всё эти места, правда, малая родина получается несколько вытянута в пространстве и может с лёгкостью вместить в себя несколько европейских государств.

- Настя, ты что ли?  Всё вижу в окно тебя: чего-то зачастила в нашу сторону, говорю. Никак, внучка в детсад водит...

- Да, растёт как ковыль на ветру, - подтверждала какой-то встречной тётке моя бабка, ведя меня из детского сада за руку. - Валька? Пишет. Тут звонила на днях... Ревёт! - скучает по сыну. Отец сказал: «Пускай теперь сидит там, коль решилась. Чего зря ребёнку душу трепать. В ресторане работает».

Стояли так долго. Почти в центре посёлка: тут вон - старый ещё коммутатор, где работает телефонисткой тётушка, там вон - на пригорке - будет новая почта, чуть левее, в той стороне куда мы сейчас по узкоколейке движемся, идёт закладка Нового клуба, да за бёдрами этой назойливой тётки, его сейчас не увидишь.

Идём мы из детского сада, который любить стоило разве уже за то только, что в конце дня туда приходила забрать меня домой бабушка.

Сегодня она встречала меня с обновкой: приучаясь к самостоятельности, я сидел на лавочке упёршись спиной в шкафчики, и с удовольствием примерял на ноги новые сандалики, усердно пыхтя и, чтоб получше рассмотреть,  далеко оттягивал носочки, то сведя, то разведя их врозь. Да, красота это, и в самом деле, страшная сила!

- Пойдём! - обувшись, я тянул разговорившуюся о моих делах с воспитателем бабку.

- Ну что ты будешь с ним делать?! - невесть кого вопрошала она, глядя на мои ноги. Я и сам не мог отвести от них взора: ну правда, хорошо же, скажите!

Красные как родной Советский флаг, замечательные сандалии, - как и положено! - были обуты левый на правую, а правый на левую ногу.

- Переобуй сейчас же! - требовала она. - Не ужели трудно запомнить?! Иди сюда, горе моё!

Теперь она, пыхтя, долго оправляла юбку, опускаясь передо мной на колени, потом ещё какое-то время пыталась установить меня так, как надо ей: «Тебе надо, ты и переобувай!» - диктовала мне моя диалектика.

Наконец, когда она сослепу всё-таки умудрилась вставить в нужную дырку хвостик пряжки, пригладить непослушную лямку и кряхтя подняться с колен, я мог, наконец оценить её труды.

С укоризной, вместо благодарности, я взглянул в её светлые голубые глаза - разве мог я укорить её за усердные, но совершенно напрасные хлопоты. Как я мог посметь сказать ей: «Что ты наделала, старая?! Сама посмотри, как испортила ты всю гармонию мира! Я стал похож на косолапого топтыгина, вместо того, чтобы выглядеть как солдат: пятки - вместе, носки - врозь! Отсталая!»

Я не знаю, откуда взялась эта тётка посередь посёлка! Чёрт её какой подослал к нам, что ли?! Тем более, нам давно пора идти дальше, раз ей совершенно нет дела до моих лакированных красных сандаль. Она упорно не хотела замечать, как бы я не старался выпячивать их, - ненавязчиво , вроде, как бы сам стараясь рассмотреть их, и только потому выворачивая то одну то другую стопу на рельс. Бабка, по обыкновению своему, не придумала ни чего лучшего, как отвесить не больной, но обидный до слёз подзатыльник - вот умела она испортить ребёнку праздник!
«Вот приедет с пасеки дед, я всё ему доложу! - как мог, успокаивал я себя. - Ничего!»


В БАНЮ БУДЕШЬ ХОДИТЬ С БАБКОЙ

В пятницу вечером на рабочем поезде возвращался с пасеки дед. Что это был за день! Если бабка была в духе, то разрешала нам с Диком встретить поезд прямо на площадке у столовой! Как же мы ждали с ним того времени, когда уже скажет она: «да бегите, непоседы»!

Получив разрешения, я от всего сердца, со всей искренностью целовал «мою» бабушку в румяную персиковую щёку. Господи! Как я мог не любить эту милую, эту вечно чем-то занятую, женщину в эту минуту. Какую благодарность испытывал я тогда к ней за её благодушие, широту души, её любовь ко мне...

Отдав должное заботливой женщине, я бежал отстегнуть карабин тяжёлой цепи Дика. И вот мы - свободные, сломя голову, с визгом и лаем, по дощатым мосткам поселкового тротуара, стремглав неслись к столовой: до самой столовой наши цели были едины, но на середине пути они разбегались в стороны: меня уже что-то неумолимо несло под гору, так, что лучше не сопротивляться, иначе можно загреметь как в прошлый раз и содрать коленки и локти так, что бабка причитая и обрабатывая их зелёнкой, будет долго стенать: «как же ты голову то ещё не потерял?! Наказание моё!», а Дик, зная к себе мою предрасположенность, забирал вправо, закладывая вираж под углом в девяносто градусов, и летел по срезу горы за столовую, когда, при других обстоятельствах, стоило ему только взглянуть в ту сторону, он обычно слышал грозное: «Фу! Нельзя, Дик!»

Почему туда Дику ходить нельзя, я не знал тогда, да и сейчас не знаю, но так я его любил, потому, что так любил меня он! - то даже и знай я причину всех этих запретов, я и тогда не посмел бы отказать ему: такими мы были друзьями!

Запыхавшись, я слонялся по пыльным доскам остановочной площадки, заглядывая в широкие щели под ногами, а если замечал что-нибудь интересное, спрыгивал с подмостков в пыльную в мой рост травяную густую зелень и не обращая внимания на ожоги крапивой, ползком пробирался к находке, иногда до крови царапая спину о не загнутые с этой стороны, гвозди. Если в щели нельзя было разглядеть ничего стоящего внимания мальчишки, прослонявшись туда-обратно по перрону, я, опасливо оглядевшись, с ногами забирался на лавку и, приподнявшись на самые носочки, поелозив, садился на широченные перила высоко от пола, где вечерами сидели одни только парни, а девушки всегда стояли перед ними, расслабившись, сидел как взрослый. Тут - на верху - можно свободно бултыхать ногами.

Из рабочей столовой всегда пахло чем-нибудь вкусным. Но этот столовский запах перебивал дух высокого горячего хлеба на хмелю. За ним иногда мне тоже было позволено ходить. Кто-то из взрослых, если не успевал продавец, всегда помогал мне установить в авоське четыре буханки. Я любил этот мир, этот посёлок в тайге, всю эту очередь за хлебом, шёл довольный жизнью домой, отщипывая и с наслаждением жуя по пути жёсткую, хрустящую хорошо пропечённую корку. Запах этого хлеба не выветривался даже в отсутствии оного и при закрытых дверях магазина.

Почему-то отсутствие Дика всегда тревожило меня. Мне казались эти отлучки его - вечность. Но он никогда не подводил меня и всегда появлялся минуты за две до того, как дымящий тепловоз появится из-за поворота. Как он угадывал это? Сейчас я понимаю, он знал о приближении состава по вибрации рельсов, а тогда это не могло меня не удивлять: я верил в наличие у псины интуиции или какой-то там ещё сверхспособности.

Дед выходил из вагона, перекидывался прощальными фразами с попутчиками, передавал мне свою неизменную пустую котомку, обычно заполненную дарами леса и все трое мы шли в гору к дому, молча, сосредоточенные каждый на своих мыслях: я на том, что могло перепасть мне из содержимого дедовой котомки, Дик, важно закрутив кверху хвост, продолжал облизывать розовым языком лоснящуюся морду, наверняка думая о зарытой наспех мозговой косточке на пустыре у столовки, о чём думал дед... Да важно ли сейчас это!

Дед дома, рядом - вот он! - А значит, завтра будет Баня. Ах, что это была за Баня. В четверг её топили для женщин. Наш - мужской день - был по субботам.

Когда не приди, в ней всегда было не протолкнуться. Мы всегда ходи втроём: мы с дедом и ещё один Михаил - наш зять, муж тётки.

Войдя голышом в саму баню, какое-то время мы осваивались в гуще мокрых, намыленных или разогретых до красна тел. Старшие, приведшие меня сюда мужчины, пытались приноровится к остановке: осматривали набитое людьми помещение, в поисках свободных мест для нас троих, и жестяных оцинкованных тазов.

Не то чтобы я души не чаял в самой бане: это было огромное, одно из самых больших в посёлке рубленных зданий с небольшими окошечками где-то под неимоверной высоты потолком - мне была по душе обстановка: эдакий своеобразный мужской клуб с какими-то своими устоями.

Я с интересом рассматривал крепкие мужские спины. Рассматривал каждый раз заново. И каждый раз мой интерес оставался более чем удовлетворён: другой такой спины, как у моего деда - в посёлке просто нет! Я гордился его спиной пуще всего на свете: этих развороченных и коряво зарубцевавшихся ран с войны во всю спину, ни у кого из моющихся здесь мужчин, простаки нет. Это была моя маленькая победа - так мне казалось. Спина моего деда, был моим личным вкладом в ту страшную войну - так я себя ощущал. Всё! На этом из бани я мог уходить.

Но нас замечали и тут же со всех сторон слышалось: «Дядь Миш, давай к нам! Дядь Миша, вот свободная лавка!» В одну минуту, появлялись места для нас троих, так, что уже мы решали, где будем мыться. И вот уже слышны плески выливаемой из тазов воды и у нас появляется дефицитная банная принадлежность. Такое бывало всякий раз! И это ли не новая победа! Я и сейчас горжусь спиной деда. Пожалуй, это была его самая высокая награда, доставшаяся нам с войны.

И вот уже расположившись на лавке, ополоснув и набрав воды, мой дядька подталкивал меня легонько к парной. Это был настоящий ад! Меня удерживали на самом верху, на тех обжигающих до костей полках. И в самой то бане, можно было париться, так он была протоплена, так зачем было тащить меня в эту пыточную! Я уже ненавидел этого настырного дядю Мишу, это замкнутое раскалённое пространство, эти хлещущие берёзовые веники. Кому-то всегда было этого мала и моё маленькое сердце замирало от этого «поддай...», от этого шкварчанья воды на камнях, этих проникающих в душу и лёгкие клубов пара. Я смотрел на деда с тающей надеждой и видя, как безразлично ему происходящее, с каким спокойствием он относится к мучениям родного внука, как, исходя потом, отрешённо сидит он на этом полке скрестив руки, согнутые в локтях, упёртые на разведённые колени и думал только одно: а так ли ты всемогущ, дед, если не можешь прекратить это здесь - прямо сейчас. Когда силы покидали меня с последними выходящими через поры соками, на меня нападало полное безразличие за своё ближайшее будущее.

Когда под руки или за плечи мне помогали выйти по экзекуции, я безвольно стоял - обречённый - под жёсткой вихоткой дядьки, без всякой надежды  умоляя его об одном: «Миша, ладно... Миша, хватит...»

Едва меня оставляли в покое, на не твёрдых ногах я добирался до трёхчетвертной трубы с холодной водой, проворачивал барашек и с упоением глотал с ладошек родниковую воду. Растекаясь вкруг меня, она холодом жгла мне ступни, до дыр прожигала брызгами кожу тела, а какое блаженство приносили холодные ладошки, вискам, лбу и стриженной на голо головке. Даже в чубчик возвращалась жизнь.

Квасом торговала полная с пористым носом на всё лицо, женщина-марийка возраста моей бабки: она была тут и билетёршей, и банщицей одновременно. С неизменной улыбкой в прищуренных от рождения глазах, она всегда спрашивала меня: «Как тебе банька сегодня, Букма?» Как учили дядья, я показывал ей в ответ большой палец, думая при этом: «Тебя бы туда, прямо в твоей овчинной душегрейке!» и с жадностью опустошая эмалированную кружку, со спёртым дыханием отвечал уже в слух: «Ох, хорошо, Букма!» В первый раз моему ответу она опешила и, выронив из рук, хорошо, что пустую кружку, вдруг громко расхохоталась, но потом уже, в следующие помывки, этот разговор вошёл у нас в привычку. Хохотали при этом все, кто был около.

Дед отдавал ей три копейки за мой квас и пять за свою кружку, при том, что вместимость посуды была одинакова. Расплатившись, мы уходили.

Однажды они увлеклись какой-то своей темой. Обычно не многословный дед, что-то говорил ей подробно. Она слушала его как во сне, когда подала мне кружку. Я выпил квас как обычно залпом. Договорив, дед принял от неё свой квас, но пил он не торопливо, всегда смакуя. На этот раз он как будто не понял вкуса и поднёс не допитую кружку к её лицу, как бы спрашивая: «Что ты налила мне сегодня?» Он отхлебну ещё и поставил остатки кваса перед ней. Ничего не понимая, она в свою очередь отхлебнула из дедовой кружки, посмаковала громко. И тут они оба посмотрели на меня и громко расхохотались. Она махнула рукой и, ничего не говоря, дала ему свежего кваса. Дед отсчитал ей разницу.

После бани, мы всегда заходили в его столярку. Я любил прохладу этого вагончика, холодную воду прямо из носика чёрного чайника, любил поиграть стружкой, как-то случайно застрявшей в щели верстака. Обычно вагончик был выметен идеально. И самое главное, дед разрешал мне прихватить с собой несколько кубиков, потом во дворе, я мастерил себе из них деревянные поезда: тепловозы, дрезину, вагоны для пассажиров и вывоза леса. И гонял те поезда, прокладывая пути по вымышленным таёжным логам.

На против дедова вагона, стояла дверь в дверь такая же мастерская дяди Серёжи Лаковича. Обычно дед не запрещал мне сходить навестить коллегу, но однажды вагончик напротив был закрыт на замок.

Дед, как обычно, сел на свой табурет. Я подошёл к ящику с обрезками и обернулся на деда. Он согласно кивнул: «можно!» Я стал подбирать себе кубики, тут же на месте решая, что у меня пойдёт на кабину, из чего будет щит, а что я пущу на гусеницы - мне давно нужен был трелёвочный трактор: как-то должен лес попадать на погрузочную площадку!

Казалось, дед не обращает на меня ни какого внимания. Я на него, в общем то тоже. Но вижу, что он встал со стула, потянулся до матки над головой и достал от туда, как мне показалось, пожелтевшую от времени, сигаретную пачку с верблюдом. Подойдя к верстаку, нагнулся и достал из за него заполненную до половину прозрачную бутылку с коричневой жидкостью, налил в гранённый стакан, едва прикрыв донце, а бутылку с белым аистом на этикетке, сначала поставил на верстаке, но подумав, убрал на место. Устроившись на табурете, он прикурил сигарету, сделал несколько не торопливых и не глубоких затяжек, взял в другую руку стакан. Я изредка поглядывал на него, не пора ли домой - вдруг, я увлёкся с кубиками. Наши взгляды встретились. Дед затянулся, не сводя с меня глаз, выпустил тонкую струйку дыма и спокойным голосом произнёс: «Бабке скажешь, в баню будешь ходить с бабкой».

Я никогда не видал его пьяного и единственный раз - курившего.

В баню мы так и ходили втроём: я и два Михаила.


ИНДИРА ГАНДИ

Всё лето лил дождь. Редкий день, бабушка разрешала сунуть нос на улицу. С утра до ночи на лапах елей свисало тёмно-серое небо. Даже пробегающие низкие тучки в редкий промежуток, когда с неба не шла вода, на фоне этого неба казались белесыми.

В один из дней ему удалось увязаться за ней за хлебом.

До магазина дошли быстро и посуху, если не брать во внимание промокших, набухших почти в сто процентной влажности, скользких досок тротуара. Купили необходимое, и на выходе грянуло, засверкало, полило. В магазине переждать ливень осталось ещё несколько женщин. Коротая время, они всё время говорили о чём-то женском, не интересном. Я слонялся из угла в угол, постоянно упираясь в запретные бабушкины взгляды.

Магазин и столовая через стенку, если смотреть с горы, продолговатое деревянное здание. А когда смотришь с перрона от остановки, то все два этажа. По всей длине строения тянется довольно широкий навес: возможно леспромхозовский Растрелли, планировал открыть на этой террасе летнее кафе. Пару раз я выходил на террасу, но пребывание на холодном ветру и почти морском бризе казались не очень приятными и я возвращался во внутрь.

В очередной раз я провернулся вкруг себя на каблуках и отшатнулся от неожиданности: в проёме двери стояла девочка. Какое-то простенькое белое платьице, синяя тонкой машинной вязки кофточка с коротковатыми рукавами, и которой девочка успела вырасти, голые ноги в коричневых резиновых сапожках. Не особо красивое личико усыпанное веснушками, всклокоченная головка с небрежно заплетёнными косичками с бантиками. Но! - за её спиной, на фоне чёрного неба, сияла широкая яркая радуга, проколовшая мглу и осыпающаяся ударяясь в небесную твердь осыпалась далёким конфетти. Девочка утопала в радуге. Радуга ли прошивала девочку. Всё искрилось, казалось прозрачным, бестелесным, ирреальным.

- «Индира, что ты шляешься в непогоду! - вопрошала высокая худая женщина, судя по тону, мама девочки.

- Дождь дано кончился, - ответила девочка, не отводя от меня глаз.

Волосы её казались прозрачными или она вся была окружена ореолом. Мне почему-то казалось, что было много красного, немного золотистого цвета - как при закате солнца.

И мы пошли домой с моей бабушкой. Я поминутно оборачивался: я пытался что-нибудь понять в этой светящейся не очень красивой девочке.

- Не вертись, скользко, - одёргивала меня за руку бабушка, - смотри под ноги.

Я видел, что девочка с мамой перешли  узкоколейку, миновали сухое устье Яман-Елги, но когда обернулся ещё раз, девочки-радуги уже не было.

В субботу дед включил радио. Диктор что-то рассказывал про Индиру Ганди.


ЧТО Я СКАЖУ ЛЕСНИКУ?

Попасть с дедом на пасеку, было особой удачей. Сейчас я прекрасно его понимаю: тайга, змеи, лисы, волки, медведи. Ребёнок - непоседливый мальчик - и в домашних условиях обуза.
Но мне перепадало это счастье нет-нет да. Раньше они держали одну пасеку на двоих. С одной стороны тропки стояли пчёлы деда, по другую немца д. Саши Ган. На двоих же двускатная будка - нары, с кладовкой под инвентарь. И топчан на двоих длиной в рост человека. Дощатая туристическая палатка. Возни больше, а проку - только заночевать, случись что.
Но тогда я был ещё очень мал. А когда подрос, пасека была уже гораздо дальше от посёлка. Хозяином был только дед. И хозяйничал он там всё лето с утра понедельника по вечер пятницы. Субботнюю баньку никто не отменял!

Я по-хорошему завидовал этой крепкой рубленной избушке. Деревянный стол, печурка-буржуйка, топчан и вешалка. Вот и всё имущество. И очень хотел такую срубить себе. Далеко уходить я не решался, но круги мои от становища удалялись. Место я присмотрел, на мой взгляд, удачное: едва приметная тропка от заимки дедовой, удаление метров двести - триста, к железке я получаюсь чуть ближе, а от Майска - чуть дальше. Березнячок - молодая посадка. Выбрал брошенный лесорубами хлыст, едва подёрнутый разложением, тоже удобства, присесть. Посидеть. Костерок развести. Пчёл своих пока нет. Да что - пчёл - дымаря и  то не было, но трудности нас не пугают, - на то мы и самостоятельные. Из березнячка и срублю.

Дед прихватил свою одностволку, Кучум ушёл с дедом. Получается - без дела сижу я один. Леспромхоз: «Привыкли руки к топорам!» Я снял рубаху и взялся за дело.

Дед с Кучумом вернулись после обеда, когда я уже напился чаю. Принесли подстреленную тетёрку. Оба довольные собой. Дед даже напевал себе что-то под нос. Кучум досматривал прерванный поспешным уходом сон, примостившись под нарами напротив входа и положив голову на скрещенные лапы.
 
До поезда оставалось не много времени, так что работы по строительству я решил отложить на следующий приезд. Но инструмент я оставил на месте, а топор может понадобится деду в любой момент. Необходимо за ним сходить.

Топор, уходя, по-деревенски красиво, я одним лёгким движением вогнал в пень, сейчас - так же легко - выбил его ладонью и пару раз тюкнул мешавший под ногами сучок недомерок, когда-то не мною сломленного дикороса.

Времени до отъезда было предостаточно и я решил не спешить, подражая деду, я приучал себя к размеренности. Сужу на удобном стволе, любуюсь работой. Не заметил когда, подошёл дед и тоже стал осматривать  моё прилежное начинание. Стволы я взял квадратом. Подрубал макушки на той высоте, куда дотянулся топор, так, чтоб они, склонившись, давали замкнутый квадрат. Затея, надо сказать, удалась.

Дед обошёл все углы, прищурив глаз, выверил точность. Углы действительно составляли ни на что не влияющий плюс-минус. Увязать макушки покрепче, накрыть крышу и проливного дождя укрыться есть где, и зной дневной переждать. Дед сел рядом и молча смотрел на всё со стороны. Если кто сейчас нас мог видеть, наверное решил бы: мал и стар заняты одним общим делом. Потрудились, сели передохнуть, а за одно и обдумать план дальнейших совместных действий.

- Что я скажу леснику, когда он ко мне придёт? - просто, без затей, спросил самого себя дед.

Лесник? - я с удивлением глянул на деда. Лесник - это тот дядька в форменной фураже с зелёным околышем и овальной кокардой во лбу. Тот важный дедов знакомец в засаленном пиджаке с дубками в петличках. Я как-то не вспомнил о нём.

Я представил весь ужас своего нынешнего положения: скоро метать стога. Мы ладили с дедом стожары на всех трёх покосах. Стожары стоят на славу: дед сам выверял их топором вместо отвеса и мне удостовериться давал: всё и впрямь получилось как надо!

Постой, лесник не даст нам больше лошадь, чтобы свозить к будущим стогам копны, как одалживал в прошлом году. И, значит, дед не доверит мне перегнать её самому с 49-й площадки на 51-ю?!

Какая нелепость!

Какие это были два километра! Самые лучшие два километра в жизни мальчишки!

"Господи! Что я скажу леснику?"


ЧЕЛОВЕК С ТРУБКОЙ

- Я?! -  Геолог. А ты кто такой? - незнакомец поднялся с нар, опустил, садясь, ноги и, не сводя с белокурого мальца глаз, стал ступнёй искать свою обувь.

- А я - мальчик, - и ребёнок подвинул геологу тяжеленные запылённые сапоги.

- Мальчик! - многозначительно произнёс геолог. - Это очень хорошо! Знал бы ты, Мальчик, как мне повезло, что я встретил тебя, а не ту рыжую лисицу с курицей. Ты не встречал их ещё сегодня?

Мальчишка и знать не знал ни лисы, ни курицы. И с чего бы ходить им на пару по лесу. Разведя руками, он отрицательно повертел головой.

- Ты не скажешь им, что я заходил к тебе сюда, когда встретишь?

- Не скажу... А кто это?

- Как, ты ничего не слышал о них?! Поразительно! Ну слушай, - незнакомец достал из кармана кисет, трубку и стал набивать её табаком. Скоро по избушке поплыл ароматный дымок.

«Когда-то давно, здесь уже жили люди. Сразу, как только отступил океан. Стали строить дома, планы.

Так давно, что лисы ещё не ели кур.

Мудрая курица изводила Лису нравоученьями. Но лиса только улыбалась в ответ и пела, когда уснёт курица, Луне свои песни, И всякий раз любила вставить: « Я не охотница! Я рыжа, хитра, красива - пускай охотятся за мной».

Однажды Мудрая курица сказала Лисе так: «Ты можешь убить меня, ты можешь сожрать меня с потрохами, ты можешь ненавидеть меня только за то, что я знаю: кто ты? Ты будешь ненавидеть меня час от часу всё больше, потому, что ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь, что это не принесёт тебе счастья. Придёт день, и ты съешь меня, Кума».

Выбрав ночь потемнее, когда можно не петь Луне своих песен, Лиса пробралась в дом Курей, схватила спящую Мудрую Курицу и ну бежать! Перемахнув через изгородь, Лиса случайно свалила с жердей, висящие для просушки, хозяйские глиняные горшки, чем наделала лишнего шума.

Раздосадованный хозяин поднялся с топчана - шум на улице разбудил его. Он крякнул и сонно поплёлся во двор. Светила луна и было так тихо, что даже собака беззаботно дремала в своей конуре. Возвращаясь в избу, он наткнулся впотьмах на что-то острое и будто даже сбедил себе ногу. Он поднял это что-то и на  ощупь узнал старую бабкину крынку. Стал крутить её в руках - куда бы поставить - и услышал под пальцами хруст. В сердцах размахнулся и бросил наугад треснувший горшок в ближайший куст.

Он и не знал, что виновница кутерьмы пережидает переполох именно там. 

Ударившее нечто её в бедро, с треском развалилось на осколки. Наконец всё утихло и прихрамывающая Лисица поплелась с Мудрой курицей в сою нору. Всю дорогу до дома, что то, впившееся в бедро, не давало ей толком ступить на ногу.

Это был черепичный осколок горшка, которые во множестве лепил из глиняных жгутиков местный горшечник. И которых налепил столько, что особо их ни кто не берёг».

- Разбудил он тебя? - Мальчишка вздрогнул от неожиданного голоса своего деда. - Не дал выспаться гостю?

- Не жури паренька понапрасну - я вполне себе отдохнул: бодр, здоров, полон сил.  Спасибо, Михаил, за всё - хорошо у тебя тут! Но, нужно шагать дальше! - геолог поднялся с лежанки.

Мальчишка задрал голову, чтобы лучше запомнить, не надолго забредшего к ним в глухой тайге, человека. В полный рост он казался добрым великаном. Его кучерявые тёмные волосы почти задевали перекрытие потолка, от чего потолок казался ниже. Мужественный подбородок. Красивое чисто выбритое лицо. Лучистые светлые глаза.

- А лиса и курица? - услышал учёный бродяга голос случайного маленького друга.

- Лиса и Курица? А что им! - Шляются себе по свету, да и морочат людям головы. Когда-нибудь ты обязательно их встретишь.

- Задурил он тебе голову? - спросил у геолога дед.

- Ах, нет! - засмеялся тот. - То я ему переврал байку, которую слышал где-то на Тянь-Шане от одного старого китайца. Приснится же...

- Ну чтобы мне тебе подарить, парень? - Незнакомец полез в свой походный рюкзак. - Вот - возьми от меня на память.

Закрыв обе вытянутые вместе ладони, на руках мальчугана переливался, едва шевельнёшь, камень. Он постоянно менял окрас: Ух ты! - только и выдохнул мальчик, - Что это?

- Нравиться? - довольный собой, незнакомец потрепал мальчишку по выгоревшим волосам. - Подрастёшь, иди в геологию. Там и узнаешь!

Кочующий рудознатец вытряхнул пепел из трубки, продул её и убрал в карман брезентовой штормовки. Пару раз потянул рывками лямки котомки проверяя на крепость и забросил на левое плечо.

Тогда и прозвучало впервые это обворожительное слово - иризация.

- Это - лабрадор, в ваших краях его нет. Он давно уже ходит со мной по свету. Смотри, как засиял - нашёл себе товарища.
Ну, юный друг, - не поминай лихом!
 
С той поры прошло множество лет, куда более полувека, мальчик вырос, но не забыл ту встречу. Пожалуй тогда и берёт своё начало «НЕ РОМАН С КАМНЕМ»



ЛУЧШЕЕ ИЗ ВРЕМЁН


Март
Можно попробовать.

РАДУГА: Уточните пожалуйста!

АВТОР: Да пообщаться, Господи! Извращенцы одни... что-то созвучное в анкете было.

РАДУГА: Да с радостью!

АВТОР: Осчастливила, блин! - хоть одна... Посплю для начала(я с ночи). Жди теперь.

Красивая ты. Уже сказать боюсь - лишнего...

РАДУГА: (Смайлик разводит руками).

АВТОР: Комп тупит. Вижу, что пишешь. Жду. А, сообщение - вот оно!

Я правда с дежурства. Если усну - не буди.

РАДУГА: Нужно поспать. И тогда жить станет проще и приятнее.

А я рядом посижу.

АВТОР: Иногда приятнее просто спать. Тем более, что я - кот. Тепло люблю. Я люблю спать! Спать , любит меня...

Лучше бы легла. Но так тоже хорошо.

РАДУГА: Испортили Вас женщины своим излишним вниманием.

АВТОР: Не знаю... Радуга, а он за волчицами бегать не мог?

РАДУГА: Он? Вы о ком?

Если про заметку, так это просто актуально теперь, но ко мне отношения не имеет.
Меня всю жизнь окружают порядочные мужчины, вот, опять же - Вы!

АВТОР: Да, со мной тебе, безусловно, повезло! Тут к гадалке не ходи. Я - исключительно порядочный!

РАДУГА: Не иначе!

АВТОР: Кефир хотел хлебнуть - пролил, конечно...

РАДУГА: Ну, это не показатель обратного.
(Смеющийся смайлик).

АВТОР: Нет, к волку вернуться, так байки всё это! У него прайд, стая(как у льва). И более сильный(вожак) имеет всё поголовье противоположного пола. (Соперников тоже имеет). Всё как у людей))

РАДУГА:
«Какой «невежественный лекарь»,
какое грубое знахарство:
Чего и ждать, когда лекарство,
изготовлял такой аптекарь?!»

(Не к Вам). К тем обстоятельствам, которые посеяли в Вас этакое).

АВТОР: И верность лебединая - миф. Находят пары. Я на Кавказе за горлицей наблюдал всю зиму(голубку потерял): он охранял территорию. А весной - прилетела барышня. Подичился день другой и - свили гнездо под стрехой.

«Ужасный век! Ужасные сердца...» Разделяю с Вами Вашу печаль.

АВТОР: Ничего! «Отец мой и мать моя оставили меня... Но Бог - примет меня!» Он послал мне ВАС.

Я - спать. Допиши...

РАДУГА: Всё прекрасно! И печали то нет никакой.

АВТОР: Я - хохмлю.

РАДУГА: Спокойного сна.

АВТОР: Это к чему?

РАДУГА: Ко сну.

АВТОР: Вышесказанное.

Жду же ж.

РАДУГА: (Улыбающийся смайлик).

АВТОР: Ты - Сирена: и убаюкала, и спать не даёт! "Собака на сене".

РАДУГА: В яблочко!
(Два смайлика - девочка и мальчик).

РАДУГА: Иль дайте жить, иль утопите!

АВТОР: Хорошо мне с тобой!

РАДУГА: В том то и дело, что и мне... не плохо.

АВТОР:
«В синем небе такие влажные
Акварельные облака.
Важно ли, что была ты, важно ли,
Что слабела в моих руках!
Если так хорошо и весело
Ты умела ко мне прильнуть.
Медный крестик с моей повесила,
На свою золотую грудь...»

Зачем удалила то?

РАДУГА:
«Для всех, кто в мире дышит,
Черёд счастливый настаёт:
Не знает счастья только тот,
Кто зова счастия не слышит.»

(Смайлик девочки или ангела - крылья или хвостики?)

Настаёт!!!

Вы пишите стих хоку.

АВТОР: Нет Это стих одного еврея, погибшего в лагере. Я забываю его имя. Потом вспоминаю. Павел Антокольский.

РАДУГА: Я решила Вас пощадить.

АВТОР: Умоляю - не покидай!!!

РАДУГА: Вы развращённый самодовольный мальчишка!

Мне пора!

Хочу на свободу!

АВТОР: Стал быть, успех в делах - обеспечен!!! Мы ещё встретимся, поверь мне!!!

Пока... Лети...

Нет, ни так: лети пока.

РАДУГА:(Смайлик машет ручкой).

АВТОР: (Два смайлика - девочка и мальчик).
Сплю. Всё!

11 март
АВТОР: Ты чего?

(Довольный жизнью смайлик).

(Два растерявшихся смайлика).

Про Радугу у тебя клёво!!! Как бы себя обозвать? Подскажи.

РАДУГА: За ромашку спасибо.

АВТОР: Аааа! Пустяки - я себе ещё нарву.

РАДУГА: Ну ты поспать!

АВТОР: Поспать у нас ты... Нет, я, конечно, после ночи позволяю себе... А ваще, я - кот. И нам положено! «Я люблю спать. Спать любит меня».

РАДУГА: Будьте же счастливы со своей спать!

А про меня... так я встаю чуть свет, и всё в трудах... в трудах.

АВТОР: Пчёлка ты! Я люблю этих птиц. Они денежки носят. Но меня они недолюбливают. Видимо, из-за растительности на мне, часто путают с Вини.

А счастливым без тебя, мне уже не быть.
 
РАДУГА: Сейчас верить никому нельзя даже себе. Мне - можно.

АВТОР: Дык, токо тебе! Истиный крест! Себе - не верю. А тебе ещё с тех самых пор, верю!

РАДУГА:
«А что случилось, что с тобой?
Ты огорчён своей судьбой...
Сменился ветер своенравный,
И ты опять приходишь к равной».

АВТОР: Это - контузия...

РАДУГА:
«Не будь грехом ввергать в унынье
И без того уже унылых,
Я бы напомнила сейчас,
Как вы взлетели горделиво...»

АВТОР: Лопе де Вега от зубов отскакивает... Репетируете на мне?

РАДУГА: Попалась.(Смущённый смайлик).

АВТОР: В каком театре служите? - посетить хочется. На контрамарочку и не замахиваюсь.

Разве, по дружбе.

РАДУГА:
«Кому я не нужна, меня пусть не тревожат.
Живу отбросив зло, в душе любовь и теплоту храня.
Люблю я тех, кто без меня прожить не может,
И не мешаю тем, кто счастлив без меня».

АВТОР: Ты чего несёшь?! А мне? А я?

РАДУГА:
«Всё это и умно и глупо.
Умно, что Ваша откровенность
Явила Ваше благородство,
Но глупо думать, в самом деле,
Что буду глупой так же я,
И брошу Вас...»

АВТОР: «Я старый... Я больной... Меня девушки не любят.»

«Не надо меня ронять!»

РАДУГА: Смешной...

АВТОР: Учишь?

РАДУГА: Нет. Смотрю последний концерт Талькова... на котором его...

АВТОР: Я не помню такого у Игоря... Из Азизы что-нибудь... "Руку мне дай на середине пути...", "Не протягивай руки, а то протянешь ноги..." Определённо  - Азиза! Если не Азазелло...

РАДУГА: Чушь то какая!

Смотри!

АВТОР: Куда?

РАДУГА:
(Невнятная картинка из интернета. Текст вверху: «Лечение импотенции».

Текст внизу: «По методу Малахова».

АВТОР: Очень познавательно! Мне пора, думаешь?

РАДУГА: Это без намёка, просто смешно! Блин, я так смеялась!

(Картинка из интернета, текст:

«В магазин заходит мужик и говорит:
«Мне бутылку водки».
Продавщица:
- С собой?
- Нет, без вас»).

Прости меня, если я не удачно шучу... Правда - без тени намёка! Кроме того, ты для меня парень в расцвете сил и желаний...

АВТОР:
(Пошлая картинка из интернета: сидящий кот, упор на расставленные передние лапы, между раскинутых задних - взметнувшийся вверх напряжённый хвост. Над ним надпись: «И так...»)

Чтоб я так жил!

РАДУГА: Вот ты зарядил!!!!
(Хохочущий смайлик).

А я то думала, что обидела.

(Картинка из интернета: первобытный человек в набедренной повязке, в руке - дубина. Надпись над ним(края обрезаны):

«...каких свиданий. Никаких ухаживан...
...бал по голове и утащил домой»
Надпись под ним:
«ЛУЧШЕЕ ИЗ ВРЕМЁН»

АВТОР: У меня интернет вылетает периодически.

Но уйти не простившись!? Заглянул пожелать доброй ночи. Пока...

РАДУГА:
«И улетел властитель всех бессонниц,
Неся на крыльях призрачное счастье,
Чтоб растревожить звоном колоколец,
Того, кто окна открывает настежь».

АВТОР: «Говорят, умней оне/ Но что слышим от любова/ Жомини да Жомини/ А об водке ни полслова».

РАДУГА: Спокойной ночи, мой принц жемчужный!

АВТОР: Вах!!! Теперь - усну. Она сказала - МОЙ))) Сама - мой...

РАДУГА: Стукнуть бы тебя!

12 марта
АВТОР: Грех какой за мной?

РАДУГА: Ни какого!

АВТОР: Слава те, Господи!