Про деда Ивана

«Прослезилась. Вспомнила деда Ивана с яблоками в сетке...». Такой комментарий старшей дочери появился недавно на одно из моих сообщений. Живет Ирина далеко, звонит редко, пишет мало. Такие они, взрослые дети! И вдруг: «вспомнила деда Ивана...».

Ирина родилась, когда моему отцу было пятьдесят. Виделись мы с ним только во время отпуска, потому что жили в разных городах: я с семьей на Волге, они с мамой на Днепре. Мы гостили у них, а он будто стеснялся внучки, боялся сказать ей какие-то слова, занять чем-то интересным. Уже года три-четыре ей было, дед попытался проявить внимание. Осторожно подошел к малышке и, ровно в такт прижимая своим указательным пальцем кончик детского носика, неожиданно запипикал:
– Пи-пи-пи…

И снова, для разнообразия:
– Би-би-би-…

В глазах у внучки удивление, вопрос: «Что это?». Через год приезжали в отпуск, и опять пальчик, носик:
– Би-би-би… Пи-пи-пи-…

На большее у деда фантазии не хватало. Когда Ирина повзрослела, примитивные забавы прекратились и забылись. Дочка как-то спросила:
– Пап, а ты помнишь?  Дед Иван, когда я маленькой была, он в какие-нибудь игры играл со мной?

Все, что я мог рассказать поначалу, были вот эти самые «би-би» и «пи-пи».
– А вообще, ты про деда что нибудь знаешь?

В это время мы с Ириной, ей двенадцать лет было, отдыхали  на море. Можно расслабиться, предаться воспоминаниям:
– Родился твой дед в семье крестьянина-бедняка еще при царе, в январе 1917-го. Через год появился у деда младший брат, а отец их ушел воевать с Колчаком, там и погиб. Мать, как говорил дед Иван, «приняла к себе другого батрака», родила еще пятерых детей, двое умерли совсем маленькими. В общем, жили они бедно, голодно...
– Они что, от голода умерли?

Видно, дочка расстроилась. И я под впечатлением её вопроса чуть развил печальную тему: 
– Может, и так. Тогда колхозы появились. Потом засуха, неурожай,  голод многих людей сгубил.

…Помолчали. Через паузу я продолжил рассказ про отца:
– Семилетку он окончил в райцентре. С краюхой хлеба с хутора десять километров, и обратно к вечеру столько же. Хорошо, в техникуме устроился на полное довольствие. Два года поработал, призвали в армию. Не успел после службы привыкнуть к гражданке, с начала и до самой Победы воевал с немцами. В мирное время дослужился до звания подполковника, должности военкома. Уволился по выслуге лет, тогда мы и переехали в Украину, где ты родилась.

Биографии деда внучке оказалось мало:
– Нет, папа, ты мне скажи. Он с меньшими братьями-сестрами, и с тобой маленьким, он как-то с детьми занимался?
 
Про отцовых младших братьев и сестер я не знаю. А про себя, что помню из детства, дочке рассказал:
– Не знаю, как получалось? Детали конструктора у меня терялись, игрушки ломались. И когда папа читал стихи, мне казалось, что хорошие мальчики живут только в книжках, а я и плохой мальчик, и неряха-растеряха.

...Опять помолчали. Не могли же голодные детские и лихие военные годы не оставить отпечаток на характере, привычках деда? И тут вспомнился мне еще один случай, решил и его рассказать.
 
Отец очень бережно относился к еде, никаких остатков. Хлеба откусил кусочек, пусть через силу, но доешь! Из-за этого я испытывал большие сложности. Не рассчитаешь ведь заранее, много это или мало, что вкусно, что не очень?
Какой праздник, не помню. К праздничному обеду, вижу, приготовлены пирожные. Но сначала борщ. Вроде наелся, но в тарелке чуть осталось. Мать, понятное дело, говорит:
– Доешь, тогда пирожное дам.
– Не хочу больше, – отодвинул миску.

Второе предупреждение, построже:
– Доешь, а то пирожное не получишь.

Снова отказ. И последнее предупреждение. Грозное, от отца:
– Если не съешь, за шиворот вылью.

Не поверил. А зря! Как только занюнил, угроза свершилась! Оказывается, борщ за шиворотом – очень необычное ощущение. Не от того, что жалко остатки борща, и не от боли, а от обиды. Пока ревел, отмывался, понял, что сейчас мог бы и доесть, борща в миске оставалось немного. Но теперь миска была пуста. Да и пирожное мне совсем расхотелось.
 
Закончился отдых на море, каникулы-отпуск продолжились на Днепре. Неожиданно отец предложил поехать к родственникам на Полтавщину. Туда, где родился.
 
Хатка на хуторе совсем прохудилась. Через ровную, как линейка, степь, с края хутора просматриваются купола храма и контуры райцентра, куда дед мальчишкой бегал в школу. Там живет с семьей один из братьев отца. В другом городишке у тети Лены доживает свой век их мать, баба Приська. Житье и труд согнули ее в пояснице, в свои восемьдесят она с трудом ходит, приветствует меня:
– А, цэ ты? А з тобою хто ж? Онучка моя?
– Да нет, бабуня, это правнучка Ваша, Ирина.
– Хай тоби гаразд… – Пожелала старушка.
 
Родичам гостинцы свезли, возвращаемся с садовым урожаем. В райцентре ждем автобуса, жарко. У отца авоська, через дырки хозяйственной сетки выглядывают спелые сочные яблоки, бока желтенькие, аппетитные. Внучка попросила у деда яблочко. Он выбрал, не самое лучшее. Ирина откусила, погрызла немного и бросила его в сторонку, в кустики. Дед все примечает; особо не церемонясь, выговаривает внучке, как когда-то мне за недоеденный кусочек хлеба:
– Ай, как нехорошо! Разве так можно? Оно ж почти целое!

Нагнул кустик, достал, обтер ладошкой и доел огрызок яблока. Не только дочка, и я стоял растерянный, не зная, как  среагировать на дедушкин выговор внучке? Ясно же: это не жадность, а отголоски того давнего времени.

И вот теперь, когда Ирина сама бабушка, она вдруг «вспомнила деда Ивана с яблоками в сетке». В конце ее комментария написаны еще два слова:
– ... Люблю всех.