На телеграмме я скабрезничаю кротко ч 1-4

1.

...писатель Ивано-Левин Закончил свой 589-й по счету роман на 2431–й странице… он очень, б\ь, устал… о какой только хренотени он не писал всю свою пятидесятилетнюю жизнь… ему стало скучно и… как-то мрачно… он сидел у себя в просторном кабинете за письменным столом и смотрел в окно немигающим взглядом провидца-экстрасенса… за окном обуевала весна 2025 года…
но он не видел ничего так как окно со стороны внешности закрывала чья-то белая во всю площадь окна ….мммм…. жопа…

писатель смотрел в, громадную же… как-то это… дырку… высокоинтеллектуальным взглядом пророка и ни хера там не видел… даааа…  думал мастер… у-уж… мыслил Ивано-Левин… докатился… кто бы это мог быть, чья попка-то… на Волова похожа – он же жирный, не… усов нету… неее… не он… а кто ж тогда так шутит-то по Кафкиански…

писатель встал из-за стола и подошел к большому зеркалу, стоящему здесь же, в помещении, посмотрел на свое лицо и не увидел его… вместо лица в зеркале сверкала белая, опять же… да… ммм… жопа… что такое за… подумал поэт /каждый пис-сатель, в чем-то –поэт/… пощупал себя там, где должно было находиться его высоко-одухотворенное лицо – мягко… и как-то тоскливо… ощущалась она… попа… это как же? это она что ли написала 528 765 километров текста? …он потрогал там, где должно было находиться его любимое гностическое седалище и обнаружил там по очереди – высокий лоб, рот и уши… все было ему знакомо… то есть все было его… родное…

поэт теперь боялся сесть, а ноги его ослабли внезапно и думали вот-вот подкоситься… я же лицом тогда сяду… как же… ка-ак же-э… быть-то-о-о…

- О-о-о! Здорова, классик ты наш любиминький! – раздался раскатистый бас у философа за спиной… голова и задница постмодерниста Ивано-Левина встали мгновенно на свои законные места, он обернулся, - в комнате, как-то беззвучно, материализовались его добрые знакомые критики – Кудеяр Остолопов и, естественно, - Самуил Коган. Оба - пьяные, что называется, «в хлам», а в руках у них были: у Кудеяра – пытошные клещи средних размеров, у Самуила – Маршак, небольшой, но тяжеленький бюстик…

- Ты в окно-то сегодня смотрел, маленький мой? – продолжал Кудеяр, - там Ленка уже замерзла, наверное. ...

2.

- Какая еще, на хрен, Ленка, - опешил краевед.

- Это ж, натурально, Шпрехельман, филологиня, ты что не узнал, ты ж специалист в молодости был по структурности лингвистических полу-попий, помнишь, как метров за десять мог определить по особенностям строения ягодиц кто идет впереди и ими виляет, - специалист по русской, или по зарубежной литературе… так ты не узнал, что ли, это ж она тебе окно в мир перекрыла.

- Да я… тут…, - замялся этнограф.

- Ну ты и трансгуманист, бля, - Остолопов постучал по стеклу, - хватит, иди к нам, этот идиот ничего не понял, - попка исчезла из виду.

- А вы какого… приперлись?

- А хули… пытать тебя будем… надоел… - Ленка, заходь!

В комнату ввалилась пышная миловидная блондинка средних лет с, прекрасным таким, плотницким топором в нежнейших, но сильных руках:

- Где клиент, - спросила она, сладострастно озираясь по сторонам, увидела побледневшего писателя, - а-а, вот он, л-любименький мой…

 Самуил внезапно сдавил горло Ивано-Левина одной рукой, а другой, с зажатым в ней тяжеленьким Маршаком, размахнулся во всю свою недюжинную силушку с явным намерением раскроить властителю дум его высоко-айкьюшный черепок:

- Стой, убьешь! – схватив Когана за руку, сказал Остолопов,- не торопись, что ты как, прям… табакеркой.

Коган отпустил горло писателя и обиженно, почти зарыдал:

- А чего он пишет, вот такое, - и, как бы процитировал: «Тунгуска  Мунча-Унча сидела и думала…», - и завыл, буквально:

- Каак тыы, суука!
- Можешь знать, о чем думала тунгуска!
- В Восемнадцатом веке!
- В Сибири!
- При холоде пятьдесят градусов!
- Уд-давлю гадину!
- Над вымыслом слезами облился?
- Облился, спрашиваю?
- Мерзааавец!
- А я все это читай!
- Пикуль ты, бл…, Дюма херов… тунгуска, - тут у него перехватило горло спазмом, он захрипел и потерял сознание.

- Видишь, до чего ты довел человека, - сказал Кудеяр.

- Это не человек, это – критик, практически – лягушка, - ответил наш герой.

- Да-а, ты, все ж ки, истинный подонок, - сказал Кудеяр и проверил щипцы, подвигав их ручки...

3.

Из-за его спины незаметно подкралась филолог Шпреххельман, «крякнула» топором по Ивано-Левину и разделила его пополам… И стало их двое, в чём-то одинаковых – Ивалевин и Пелеванов…

- Да, пожалуй, так правильней будет, а то мы запутаемся, кто есть, кто… так, Коган убери своего краеведа, - сказал Остолопов.

Коган мгновенно пришел в себя, ухватил Ивалевина за пышную морду, о которую поросенка убить можно, и утащил в подвал…

«Новорожденный» Пелеванов покрутил полу-лысой башкой в затемненных очках, а Шпреххельман неожиданно запела хорошо поставленным и инфернально противным колоратурным визгом:

- Из миража, из ничего, из сумасбродства моего, вдруг возникает чей-то лик и обретает цвет и звук и плоооооть, и страаааааасть!

- Слышишь, как она заходится? Рроожа… сними очки, не прячь свои зенки… я те покажу лягушку… буддист… фантазия ваша, бесконечно бредовая, воот уже где… свиньи… и строчат, и выдумывают, и придумывают, и пишут-пишут-пишут-и пишут… ну ничего, щас мы тебе… устроим Котовского и Темноту… сидел бы ты лучше спокойненько в своем институте, паровозы проектировал… нееет… теперь вот прячешься… но вишь, нашли мы тебя…сюююррреалист!

- Отдай его мне, Кудеяр, я его изззрублю в капусту! – страстно попросила филологиня.

- Что за средневековая кровожадность, Леночка, негуманные вы, немцы, и для «капусты» «шашки» нужны... да и я хорош со щипцами этими…, -  и он выбросил инструмент куда-то в угол, - о, придумал, -  мы ему щас лоботомию и-сделаем… нано… удалим клетки мозга, отвечающие за его «эндогенный психоз, который характеризуется развитием стойкого систематизированного интерпретативного бреда преследования, изобретения, реформаторства, ревности любовного или религиозного содержания», да плюс еще те, которые – за галлюцинации и формальные нарушения мышления.

- А я такого не умею, может все-таки топором, смотри какой, - ноовенький, вооостренький…

- И чему вас только в университетах учать… ну вылезайте уже, настал ваш черед.

Откуда-то появились, с ноготок росточком, - Чехин и Булгатин.

- А вот и наши врачи, - представил Кудеяр нано-хирургов даме.

У хирургов было по нано-скальпелю в их профессиональных рученьках:

- Краткость сестра таланта! – гаркнули оба одновременно и юркнули в ухи мистика-сатирика. Тяп-ляп – и удалили все, что планировали… выскочили и убежали куда-то.

Пелеванов – просветленный, мгновенно сел за стол, но писать ничего не стал, а просто сидел счастливый – фантазии его более не мучили, и он совершенно не помнил таких слов как -  пост-апокалипсис и антиутопия, будто и не знал никогда…

- Вот видишь, а ты хотела… вылечился же… пошли в подвал, - скомандовал Остолопов и они убрались вон, лечить второго «близнеца» - историка… туды его… любителя эпосов.

В подвале Самуил все еще цепко держал морду апологета географии, атласов и выпивки свободной от Маршака рукой. Маршак тоже покраснел от злобы и пытался вырваться, но из цепких ручонок Когана разве…

- Самуил, отпусти пока, отдохни, - попросил вошедший Кудеяр (Елена преданно пряталась за его широкой спиной):

- Теперь ты, краевед… ну написал ты про «атлас» - и все, и достаточно, и занимался бы своим краеведением, на хера ты начал талмуды по тысяче страниц полнейшей ахинеи строгать, про «Барму» эту, про «Комол»…  на хрена… про «Гикинтов». Ты ж, об этом всем, только обрывками осведомлен, как и все мы, о том, что там и как происходило…. Отвечай нам сейчас же – на-кой ты выдумал четыре килограмма такой разнообразной, блевотной и пошлой дряни… четыре килограмма…  Интерес к русской истории хотел пробудить? Жюль ты, так тебя, Верн гребаный.

Прекрасная Елена в это время почему-то очень пристально смотрела на ноги этнографа, чем-то они ее заинтересовали… наконец она откинула все внутренние сомнения и, как бы решившись, тихонько запела все тем же отвратительным колоратурным повизгиванием:

- Я……..на………ка-а…….мушшшш……….ке………. сижжуууу…, - и сделала пару шажочков из-за спины Остолопова…


4.
 
 Ивалевин заерзал – он сидел на каменном полу…

 - Я топор в руках держууу, - еще шажочек, приподняла топорик, -  а-ай, лююю-лииии…, - еще шажок… подкралась уже почти вплотную к, задрожавшему мелко и быстро, писателю.

- Э!… Эй!!! – вскрикнул Остолопов, - остановись, ненормальная! Ты… это… хоть бы трусы надела, что ли, или ты их потеряла, - вопросил Остолопов.

- Трусы  - это атавизм, Кудеярушка. Настоящий, истинный филолог трусов никогда не носит, он презирает эту отрыжку совка… недалекий ты все-таки… скот ты… мужлан… ,
- ай лю-лиии, я топор в рууках держу, я топоор в рууках держуу, им я ко-лыышки тешуу…, - и тут она зажала своими ногами одну вытянутую ступню Ивалевина – зафиксировала словно тисками обнаженных бедер и колен, с явным намерением сделать из ног краеведа эти самые… колышки…

- Ч-ч-П-пух-х-с-с-с!!! – это Кудеяр залепил садистке со всей дури своей раскрытой дланью по ее голой левой ягодице.

- А-а-а-а-а-а!!! – заорала уже прямо почти ультразвуком филологиня.

- П-п-п-ац-ц-ц-ц!!! - заехал критик по правой.

- И-и-и-и-и-и-и!!! – завизжала прекрасная Елена, - б-боольно же-е-е…

-  А ты не лезь поперед… а где врачи-то наши?

Чехин и Булгатин возникли, заскочили, сделали, убежали. Ивалевин просветлел.

- Ну, вот и краеведа вылечили, - облегченно выдохнул Остолопов,

- Самуил, да выброси ты уже соплеменника, а то он кусаться щас начнет.
Коган разжал пальцы. Маршак радостно убежал за Чехиным и Булгатиным, плюнув в Когана напоследок…

Самуил был устало зол:

- Как ты смеешь, подлый Кудя, нас все время останавливать, не даешь нашему гневу воплотиться… такие методы-пыточки есть разнообразные, закачаешся… лишаешь нас удовольствия, хам ты.

- Вам дай волю вы всех писателей по-изувечиваете, а совсем уж без них нам не обойтись – скучно, да и хлеб насущный, - тебе сто тридцать деток своих кормить надо, Ленке тоже на шмотки копейка нужна, хотя она голая все время бегает, но все же… Так, отставить разговоры – тащите этого обратно в кабинет.

Все четверо вернулись в кабинет:

- Тук-тук, - Шпреххельман два раза тихонько стукнула по головам  Ивалевина и Пелеванова – они соединились – стал вновь один Ивано-левин.

- Могешь, ведьма- восхитился Остолопов.

Ивано-левин сел за стол, открыл ноут и написал заглавие – «Мемуары».

Шпреххельман погладила его по голове:

- Вот и умница.

Кудеяр похлопал по плечу писателя:

- Теперь работай, разрешаю, раз ты выздоровел… что ж, здесь мы закончили, пошли к Буратино, работы… работы еще... непочатый…

- Похмелиться надо, а то трезвые опять, - сказал Коган.

- А я трусы надела…вот, - сказала Елена, она их действительно напялила, достав откуда-то. Топорик она держала под мышкой.

 Остолопов приобнял Когана и Шпреххельман, и они ушли.

Ивано-левин встал, подошел к зеркалу, увидел свое обычное, привычное лицо и просветленно улыбнулся…

О том, что сегодня с ним произошло напоминали лишь, валяющиеся в углу, клещи…

Увидев инструмент, писатель отнес его в кладовку… в хозяйстве пригодится.


P.S.

"Цитата из произведения Анатолия Мариенгофа «Это вам, потомки!»:
«Как-то Лев Николаевич сказал: „Возьмешься иногда за перо, напишешь вроде того, что „Рано утром Иван Никитич встал с постели и позвал к себе сына…“ — и вдруг совестно сделается и бросишь перо. Зачем врать, старик? Ведь этого не было и никакого Ивана Никитича ты не знаешь“».
Здесь Мариенгоф рассуждает о состоянии писателя, которое, по его мнению, характерно для всех, и объясняет свой переход от романов к мемуарам и дневникам..."