Глава 2. После заката

Эпиграф:

«Не всё, что мы вытесняем — умирает. Некоторые тени ждут. И возвращаются пить нас по капле.»

Цюрих. Несколько дней спустя.

Дождь ушёл, но осень осталась. Ветер шевелил ветви вязов, бросая тени на стены кабинета. День клонился к вечеру, и Юнг — утомлённый, рассеянный — накинул пальто, поглядывая на часы. Время перевалило за шесть.

Новая пациентка, Аделинн - не пришла на назначенный приём в полдень. Секретарша сказала, что она прислала записку, что заболела. Он пожал плечами — таких эпизодов было множество, особенно у женщин с истерическим уклоном. Но всё же, эта девушка… оставила в нём странное послевкусие. - Ощущение скрытого присутствия.

Он уже выключил свет и подошёл к двери, когда раздался стук. Нерешительный, но отчётливый. Три удара. Как будто кто-то всё-таки решился нарушить покой наступающего вечера.

Он открыл — и вздрогнул.

На пороге стояла Аделинн. Вечернее платье — чёрное, облегающее, с вырезом на ключицах. Волосы — влажные, как после дождя. Глаза — ярче, чем он их запомнил, с какой-то болезненной живостью.

— Простите. Я знаю, вы уходите. Но... я должна поговорить. Прямо сейчас.

Её губы дрожали. Щёки были мертвенно бледны. Карл заметил, что зубы девушки стучат. Должно быть, она сильно замёрзла по дороге к нему.

- Мне ужасно неловко... Простите, что не пришла днём, — её голос дрожал. — Я… была слишком слаба. Но сейчас… сейчас я чувствую, что не могу больше ждать. Я умоляю вас…

Юнг застыл. Всё в его логике, в его восприятии, протестовало — вечер, неожиданность, состояние пациентки, холодный ветер за её спиной. Но что-то в её голосе — нет, не просто голосе, в её присутствии — связывало его волю и заставляло подчиниться вечерней гостье.

Он молча кивнул, смирившись с ситуацией.

— Входите, фройляйн.

Она прошла, стиснув руки в чёрных перчатках, села в кресло напротив его стола. Её дыхание было прерывистым, зрачки расширены.

Юнг включил настольную лампу и начал приём, стараясь вернуть голосу профессиональную интонацию:

— Итак, фройляйн Аделинн. Расскажите, что вы чувствовали сегодня, когда не смогли прийти?

- Я была... слишком слаба, обесточена. Я ведь следовала вашим рекомендациям и не прикасалась к крови...

- Стало быть, это не метафора? Вас действительно так сильно привлекает кровь? - доктор начал делать пометки в журнале. - Расскажите об этом вашем увлечении подробнее.

 — Я действительно пью кровь. Иногда. Это... отнюдь не метафора. Но дело не в этом, поймите правильно. Главное — что я чувствую потребность. Не столько физиологическую, а как будто… душа требует. Я чувствую голод — не в желудке, а в чём-то за грудиной. Как будто там - чёрная дыра! Это как...хищная воронка, готовое вобрать в себя любого, кто окажется в зоне притяжения.  Но я... не беспорядочна... Я выбираю тех, кого... действительно не хочу отпускать.

Юнг слушал молча. Его лицо оставалось спокойным, но внутри уже работала машина аналитика. Он различал уровень саморефлексии — не характерный для параноидных или шизофренических структур.

— И... как вы получаете кровь? Эти люди, о которых вы говорите, они дают её вам добровольно?

- Я искренне стараюсь избегать насилия всегда, когда это возможно... - девушка смущённо улыбнулась.

Доктор насторожился, но виду не подал, продолжая делать записи.

- Вам тяжело жить с этой вашей, как вы говорите, потребностью?

— Очень. Иногда я плачу. Иногда — убегаю от людей. Иногда я думаю, что я — монстр. Иногда — что я просто человек с раной, которая не заживает.

— А вы знаете, кто вас ранил? Или что?

Тень на её лице. Не боль, а скорее — знание боли, тщательно скрываемое.

— Я не уверена. Иногда я думаю, что родилась с этим. А иногда — что это... кто-то оставил во мне след. Как занозу под кожей.

— Как вы чувствуете себя сейчас? — уточнил доктор, продолжая записывать.

— Невыносимо! Я… я не сплю. Я думаю только о том, что я — нечто ужасное. Я не могу быть среди людей. И одновременно… тянусь к тем, кто светел. И кто… уязвим.

— А вы знаете, почему именно к таким?

Она посмотрела на него с улыбкой, в которой читались и стыд, и вызов:

— Потому что они хотят быть спасёнными. А я хочу быть их крестом. И их проклятием.

Он вздрогнул. Что-то в этих словах было не просто художественным приёмом — скорее, признанием роли.

— А вы, доктор… вы ведь, вероятно, чувствуете себя спасителем? Должно быть, это так приятно...

— Речь сейчас не обо мне, - мягко заметил Юнг. Он наклонился вперёд, скрестив руки.

— Фройляйн Аделинн. Если бы вы явились ко мне во сне в вампирическом обличье — я бы сказал, что вы символ. Архетипическая фигура. Вампир, в аналитическом смысле, — это носитель непережитого аффекта. Тень, ставшая автономной. Это образ, за которым прячется нечто витальное, подавленное: возможно, страх быть покинутой, или, наоборот, страх раствориться в другом. Вампир, как психическая конструкция, — это символ того, кто ищет энергию во внешнем, в других — потому что связь с собственным Эросом нарушена или травмирована. И я хотел бы, чтобы вы максимально серьёзно отнеслись к возможности восстановить эту связь.

Он увидел, как её глаза сузились — не в защите, а в концентрации.

— Значит, вы правда считаете, я не злая... просто отделённая от самой себя?

Доктор кивнул, не отводя взгляда.

— Скажите... вы думаете, меня можно исцелить?

Юнг замолчал. Потом медленно сказал:

— Я думаю, что в каждом из нас живёт тот, кто пьёт и тот, кого пьют. И всё зависит от того, кто сейчас говорит. Если вы здесь, в этом кресле — значит, говорит та, кто хочет изменить сценарий.

Девушка посмотрела на него внимательно и тихо сказала:

— Как чудесно, что... меня направили именно к вам! Насчёт Эроса и травмы вы проявили удивительную проницательность. И мне сейчас так стыдно... Но надо же с чего-то начинать... - она замялась, опустила взгляд, но тут же что-то изнутри  вспыхнуло в ней. Аделинн оживилась и произнесла почти игриво:

- Доктор… скажите, вы когда-нибудь вступали в интимные отношения со своими пациентками?

Юнг опешил.

— Прошу прощения?

— Просто скажите. Прямо. Я знаю, вы умны. Но вы ведь тоже человек. И очень… очень чувствительный мужчина.

Юнг прищурился:

— Вы сейчас нарушаете границы.

Она подошла ближе. Очень медленно. И села на подлокотник его кресла.

— Но вы же хотите, чтобы я нарушала. Я это вижу. В вашей позе. В том, как вы смотрите на меня...

Карл хотел встать, но не смог. Словно тело налилось свинцом.

- Итак, доктор Юнг, расскажите - вы имели сексуальные связи с теми, кто пришёл к вам за помощью?

Он открыл рот, чтобы возразить, но… слова сорвались сами собой:

— Да. Были женщины. Несколько. Они приходили сломанные, а я... полагал, что могу  их исцелить. Через ласку. Через то, что я называл сопричастностью. Однажды — прямо здесь. На этом столе. Ещё — на кресле, где вы только что сидели...

Он замер, потрясённый. Это было… против его воли. Он никогда не говорил бы этого вслух - ей, пациентке, которую видит второй раз в жизни.

Глаза Аделинн вспыхнули. Синие, как синяк под сердцем.

— Значит, вы тоже пили… Только по-другому.

— Что вы…

- О, так вы знаете, каково это — пить жизнь других! Разве не в этом мы с вами похожи?..

Карл был словно под гипнозом. Она опустилась к нему на колени, устроившись между ним и лампой, закрыв собой весь свет.

— Помогите мне стать настоящей. Здесь. Сейчас.

Он хотел пресечь это безумие, но не успел. Девушка поцеловала его — не так, как  целовали его раньше. Без импульсивности, без страсти. Без спешки. С абсолютной властью. Он откинулся назад, в шоке, в полувожделении, в оцепенении.

— Позвольте мне… помочь вам, доктор, — прошептала она.

Она села на него верхом, не раздеваясь, просто прикасаясь к его телу сквозь ткань. Его грудь дрожала. Руки лежали безжизненно, как у марионетки, ниточки которой обрезали в нужный момент. Он чувствовал, как её пальцы играют с его воротником, как язык касается ямки у основания горла.

— Сейчас… станет легче.

Он ждал наслаждения. Но пришла боль. Острая. Вонзившаяся в шею, как кованые крючья. Он вскрикнул — в каком-то первобытном ужасе.

— Аделинн! Нет! Прекрати!

Мужчина пытался её оттолкнуть, но девушка была необычайно сильна. Она держала его за плечи и всасывала… не только кровь. Она пила его стыд. Его вину. Его нарциссизм. Его страх быть разоблачённым.

Из её горла доносились странные, животные звуки. Почти стоны. Словно она не ела тысячу лет и только сейчас нашла достойную трапезу.

Она пила его, в прямом, самом грубом физиологическом смысле, пила жадно и не собиралась останавливаться. Его кровь текла по её губам, по подбородку, спускаясь к нежной, тонкой шее.

— Отпусти… — прошептал он. — Пожалуйста… я… я верю тебе…

И тогда… всё стало расплываться. Комната потускнела. Шкафы, книги, символы — всё теряло форму.

Он падал… куда-то вниз, вглубь себя, туда, где нет времени, нет образов, лишь холод, боль и шёпот в его голове:

- …Ты сам открыл дверь, доктор. Я лишь вошла…

Он падал. Словно во сне. Лицо её мерцало перед глазами — прекрасное, безжалостное, невероятно древнее.